Ключ поверни и полетели

      Стемнело. Мороженка закончилась, я тоже. Плеер разрядился, зарядку на телефоне было немного жаль.       Я шла медленно, подслушивала, о чем говорят парни, и, если честно, они ничего дельного не говорили. Потом это мне наскучило, я начала думать.       Вот это было моей главной ошибкой за весь вечер. Кто вообще научил меня думать?! Зачем?!       Я раскромсала себя на части, обругала, перемыла кости, убила любую надежду на спасенье, отнеслась к себе безжалостно и начала жалеть себя; это было ужасно. Когда я наконец поняла, что если не остановлю бессмысленный мозговой процесс, то меня будет уже не спасти, пришлось выдумать способы, дабы приобщиться к людям. Но выходило на троечку.       Парк пустел, становилось совсем темно и красиво. Зажигались фонари с теплым светом, и, как оказалось, мы забрели в центр парка. Тут стоял большой фонтан с такой же, как и свет, теплой водой, не работающий, но величественный и красивый. Я села на одну из скамеечек, что стояли впритык к фонтану. Олег с Маяковским шатались около деревьев, разговаривая, Эд залипал в телефоне. А Ян пришел ко мне.       Как мило. — Не обижайся на меня. Ты действительно видишь в нем больше, чем он в тебе, — неожиданно начал он, рухнув рядом. Снова улыбнулся. — Я не обижаюсь, но тебе ли знать, что я вижу, а что видит он?       Он пожал плечами. — Ты просто младше его, и он как бы первая любовь, все дела. Ты волей-неволей будешь утрировать, — я смотрела в глаза. — И ничего я в нем не вижу. Он меня бросил. Что я должна в нем видеть? Ничего. Я совершенно свободна и от человека, и от мыслей.       Ян наклонился вперед, обернув на меня голову, нахмурился и, заглядывая в глаза, спросил: — Хочешь сказать, что у тебя совершенно ничего не осталось?       Я пожала плечами. — Не буду врать, не знаю. Но я зла на него. И мне с этим грустно. Мне… А ты чего меня слушаешь? — с улыбкой наконец-то догадалась спросить я.       Он рассмеялся. — Просто. Я тебя не понимаю. У меня была девушка. Она ушла от меня. Она мне очень нравилась, не сказал бы, что любил ее. И уходя, она все же оставила мне о себе крупное воспоминание. Возможно, и любил… — он задумался, улыбка стерлась, но, выйдя через две секунды из транса, он снова улыбнулся. — Такие воспоминания обычно запивают спиртом и затрахивают девушками. Но я уже наученный, куда уж мне, — он снова усмехнулся, прищурил глаза, я даже улыбнулась, сама того не подозревая.       Что за человек такой, почему я смотрю на него и мне улыбаться хочется?! Клоун! — Может, он не до конца меня бросил? — спросила я.       Ян закрыл глаза и откинулся на спинку. — Он тебя не бросил. Просто он борется сам с собой. Как ты думаешь, что он чувствует? Он твой учитель, а ты такая мутишь с ним. Как ощущения? Совесть не мучает? — на секунду я даже подумала, что он прав, но злоба на плече свисала склизкой серо-зеленой жижей и обнимала меня крепче.       Я снова чувствовала себя скверно, ведь Ян действительно был прав, а я нет, но признавать это мне серая жижа не разрешала. — Я не уверена. Он ведет себя непонятно, а вдруг ему все равно? — чисто по-девичьи застонала я.       Ян улыбался хитро. Олег с Владом проходили не спеша как раз мимо нас. — Хочешь проверим? — я не успела ничего ответить, как он одним легким движением впился в мои губы, активно запуская язык мне в рот.       Что, простите?!       Я не сразу сообразила, что делают в таких ситуациях. Извилины в панике метались по голове и, вереща, бились об череп, кричали, чтобы я оттолкнула этого извращенца.       Я пришла в себя и действительно оттолкнула его, вскочив на ноги, собираясь валить куда угодно, но сделав шаг, я тут же врезалась в… конечно же Маяковского, кого еще?       Вот тут, посмотрев ему в глаза, я поняла, что произошло, он смотрел разочарованно осуждающе, а я не знала, как объяснить, что я не при делах. — Это прозвучит банально, но это совсем не то, о чем ты подумал! — выпалила я. Олег равнодушно смотрел на Маяковского и меня, ожидая такого поведения, и удивленно на Яна, который довольно наблюдал эту картину. — Да уж. Банальней не придумаешь, — процедил Влад, отвернувшись. Кинув Олегу какую-то вещь, он развернулся и спешным шагом скрылся в молоке тумана.       Парк совсем опустел и смутно стал похож на кладбище. Поднялся туман, было тихо, изредка только ездили машины по магистрали. Я снова стояла в растерянности. Посмотрев вокруг, я увидела Эда, который только что подошел и вяло поинтересовался, что случилось. — Я рушу чужие отношения, выходит просто прелестно, — самодовольно ответил Ян. — Ротов, какого черта ты творишь?! — крикнула я. Ян все еще улыбался. — Я просто помог тебе разобраться, теперь ты точно знаешь, что ему не все равно, — он пожал плечами. — Спасибо, черт тебя дери, — ответила я, сообразила, что неплохо бы было догнать его, и без раздумий побежала в том же направлении. Туман был густой, но не очень.       Спустя пять минут я поняла, что заблудилась. Но не очень. Где-то недалеко послышался хлопок двери, я учуяла запах сигаретного дыма. Он снова курит. Я добежала до машины, сердце мое жалобно билось, кричало, что я не виновата, но для него это не оправдание. Я изначально не должна была ничего говорить Яну. У Влада взбалмошный характер.       Окно на водительском месте было открыто, Маяковский курил, глубоко затягивал, и сигарета уходила быстро. Я встала перед ним, тяжело и часто дыша. Он смотрел на меня таким взглядом, ожидающим, что я сейчас буду извиняться, прыгать перед ним, и ему это все так будет скучно наблюдать; Влад слегка прищурил глаза: то ли от наслаждения сигаретами, то ли еще от чего.       Я выдохнула, выдернула у него сигарету и, бросив ее, растоптала, он пронаблюдал это действо равнодушно. — Если ты полагаешь, что это было по моей инициативе, то ты ошибаешься, — как можно сдержанней произнесла я.       Мы снова наедине. — Я ничего не полагаю, — он открыл дверь. — Господи, это так глупо. Оправдываться за то, чего ты не делал, перед человеком, который сам должен перед тобой оправдываться. Ты не можешь обижаться на такую ерунду. — Кать, мне абсолютно все равно с кем ты там целуешься, понятно? — равнодушно произнес он. Нет, Ян Ротов, ваш метод не работает. — Ну раз так, тогда я пойду! Выпендрежник, — злоба снова воспылала ярким пламенем. Я развернулась и… не сделала ни шагу. Он раскрыл дверь еще шире. — Ты понимаешь, я все эту неделю не могу решить, что мне делать. Ты тут вся такая из себя, с легкой душой целуешься с каким-то там недоделанным гомиком, а я тут решаю портить тебе дальнейшее существование или нет, — он говорил с толикой возмущения. — Это у меня тут легкая душа?! — я возмущенно развернулась и еле-еле удержалась, чтобы не ударить его. — Ты охренел, Маяковский! Ты меня бросил, хотя еще утром все было чудесно, а на следующий день вообще сбежал, и это у меня тут легкая душа?! Да ты похуже ребенка будешь, безответственный идиот! — я еще набрала воздуха, чтобы продолжить, но перед самым разгаром решила, что этого хватит. Он улыбнулся краешками своих губ. Я смотрела серьезно. — Ты эгоистка, — это меня совершенно обескуражило. Я молча недоумевала. — Ты эгоистка, потому что совершенно не хочешь понять меня.       Он медленно встал и вышел из машины, возмущение мое все еще пылало. — Маяковский, я понимаю, что это сложно, но ты объясни мне, почему тебя беспокоит мое будущее? Если ты не собираешься оставаться в моей жизни, зачем начинать, ты мог бы сказать мне это прямо, зачем вы все так усложняете?! С каждым годом на счетчике количество сложностей и рамок в голове лишь увеличивается, это ужасно! — выдала я, пока он внимательно смотрел на меня, облокотившись на машину. — Понимаешь ли, тут немного другие правила. Мы с тобой не два влюбленных, мы с тобой учитель и ученица, отдельные ячейки социума. Никто друг другу. За любое лишнее, а может и противозаконное, действие придется потерпеть наказание. И из нас терпеть его буду я, — выдохнул он и оттолкнулся от авто.       Я смело шагнула к нему и, приподнявшись, поцеловала его на свой страх и риск, ожидая, что он ответит. Он ответил тем же. И вместо мягкого тихого разговора, получился чувственный и вероятно долгожданный поцелуй. Я скучала по этому чувству. Мне его не хватало. Очень.       Но он прервал его, и я будто бы понимающе отошла и приложила руку к губам. — Глупо уберегать меня от себя же. Против моей воли. — Глупо это то, что сейчас было. Я не думал, что в двадцать семь буду играть в подобные игрушки с ученицей, — эти слова меня как-то задели. Ученицей. Так вот как ты ко мне относишься. Все понятно. — Садись в машину. И молчи об этом, пожалуйста, — сухо произнес он, отвернувшись. Я послушно села в машину, за мной следом сел и он, мы доехали до фонтана, забрали остальных и поехали к дому.       Я молчала. Все тоже были на удивление тихи. Это не сильно угнетало меня, думающую, я попросту не замечала этой тишины. У меня в голове боролись две стороны: одна считала, что мы поступаем верно, а другая кричала до изнеможенья, что он меня ни капельки не любит и что непременно надо все высказать и вообще пойти повеситься и застрелиться.       Выбрала я все равно третье. Раз все так складывается, не проще ли отпустить? Олег прав: это отношения не последние, пусть они меня чему-нибудь научат, жить надо дальше. И даже хочется местами. Если я создаю ему проблему, а может быть и проблемы, так пусть он оставит меня там, где я должна остаться, усложнять себе жизнь только из-за того, что я чего-то жду от него, — глупо.       А с чего я вообще решила, что он считает именно так?       Мы высадили Яна и Эда. Добирались до дома мы втроем. Благо, жили мы друг от друга не так далеко. Маяковский предпочел сначала довезти нас до дома, когда он остановился у подъезда, я не шелохнулась с места. Олег покорно вышел, подошел к моему окну, кротким и понятным жестом показал, что идет домой, я кивнула.       И он ушел. Мы полминуты сидели в тишине. — Чего ты ждешь, вылезай? — наконец вымолвил он. Но это была бесполезная и, возможно, необдуманная просьба.       Я все еще молчала и не двигалась. Он тяжело вздохнул, вылез из машины и, подойдя к моей двери, сам открыл ее. — Выходи, — я вышла. Его голос звучал так, будто он делает это не по собственной воле, а из-за нужды в этом. — Чего ты хочешь от меня? Мы о чем-то не договорили? — я вылезла с более легкой душой, чем залезла.       Пожала плечами. — Ничего не хочу. Просто решила сказать тебе, что если я утяжеляю твое существование на этой земле или мешаю тебе спокойно дышать, то ты можешь просто сказать мне об этом и все придет в норму. Я не хочу и не буду требовать от тебя больше, чем ты сам хочешь мне дать. Это же так просто — не усложнять, — я легко улыбнулась и, попрощавшись, пошла к подъезду.       «В этот момент он, кажется, переосмыслил всю свою жизнь. Она так просто относится к некоторым деталям вроде бы важных моментов. Она разворачивается и уходит. Хочется остановить и объяснить, что все не совсем так, объяснить истину, но пресловутый Маяковский не делает этого. Он молча смотрит, как она уходит почти вприпрыжку: ей легко после сказанного. А ему тяжело. Тяжело из-за того, что ее простота в эту секунду испортила почти решившуюся задачу в его голове. Теперь придется обдумывать это заново. Он не хочет, чтобы она прекращала „утяжелять его существование и мешать“. Он уже нуждается в ней».