Ключ поверни и полетели

— Пока, мам! Пока, пап! — на прощание говорю я родителям, и дверь за ними захлопывается.       Мы столько вчера раз прощались, что я даже Владу забыла написать.       Мы с Олегом остаемся вдвоем, и он, приобнимая меня у закрытой двери, говорит: — Ну, что, близка твоя взрослая жизнь, — говорит саркастично. С усмешкой. — А когда мы на дачу поедем? — спрашиваю, он говорит, что скоро и у него для меня есть небольшая новость.       Но от ответа уходит. День начинается с утра, брат предупреждает, что будут гости, но не говорит кто. Это интригует. Хотя не очень-то: кто к нам может зайти, кроме Маяковского? Пфф…       Конечно, никого.       День остается доживать, как и тысячи других.       Проходит пару часиков спокойствия. Жизнедеятельность приравнивается к нулю, и в итоге я просто ложусь на кроватку и смотрю в потолок.       Осознание того, что я иногда обожаю, а иногда недолюбливаю юбки, приходит само собой и так неожиданно, что я даже удивляюсь, с чего бы это. Ведь юбки имеют множество положительных черт.       «И множество отрицательных», — твердит голос в голове, я пожимаю плечами и соглашаюсь.       Но тем не менее сейчас я в юбке и лежу на кроватке. И мне нравится.       По квартире раздается трель звонка, и Олег медленно идет открывать ее. Он поворачивает ключ, дверь открывается, входит человек, и дверь снова закрывается.       По голосу я узнаю Маяковского и, хватая телефон, пишу ему. Вот что может написать любящая девушка своему молодому человеку? Конечно же:       «Нахер ты приперся?»       Тут же телефон я откладываю, вспоминаю, какая я грубая, но улыбка озаряет мое лицо, и я жду, что же он будет делать дальше.       Я слышу звон связки ключей, кто-то ее кому-то передает, и они громко смеются, попутно переговариваясь о чем-то.       Как-то неожиданно много стало этого человека в моей жизни.       Влад спрашивает у брата, где я, и, получив точный ответ, идет по направлению в мою комнату; я совершенно не подаю признаков жизни. Просто валяюсь на диване. — Скучала, Малаева? — резво произносит этот недоделанный жеребец и ставит мне на живот какой-то подарочный пакет. Я хмурюсь и молчу.       Он легко пробегает пальцами по моей ноге от щиколотки до места, где заканчивается юбка. Это место оказывается высоко, потому что юбка и так не особо длинная, а в лежачем положении еще и задралась. — Даже и не думала, маньяк-извращенец, — отрезаю я, тут же поджимая ноги под себя. Беру в руки этот пакет и попутно сажусь. Заглядываю внутрь, из любопытства, конечно.       Там лежит один «Не тормози, сникерсни!» и сто рублей.       Влад встает у окна и пафосно смотрит вдаль. — А жаль, я надеялся, что скучала, — наигранно, с досадой произносит он. — Это что такое? — удивляюсь я, он оборачивается, резко и заинтересованно. Охх, черт, какие же у него руки и шея. Понеслась, Катя, по наклонной.       Пора идти в клуб анонимных рукошеяфилов. — Это твой сегодняшний обед. Ты вещи собрала? — мои глаза становятся по пять рублей. Так и на яхту с половиной мира накопить можно. — Какие еще вещи? — Олег тебе не сказал? Ты едешь со мной на дачу сейчас, а Олег приедет вечером, мы с тобой там пока что обоснуемся, — я встаю, пихаю этот пакетик с «обедом» Владу и иду на разборки.       Олег что-то пишет в телефоне, сообщение, видать. — Почему это я еду с этим как-его-там?! А ты где в этой схеме? — он смотрит на меня, потом будто дергается и отвечает: — Я приеду вечером, но сначала заеду к бабушке, потому что она забыла полить цветы. Потом еды куплю, а вы пока на даче обустроитесь. Влад предложил посидеть там подольше, поэтому останемся на пять дней, а что? — я стою недовольная, пар из ушей. — А почему я узнаю обо всем самая последняя? Еще и в последний момент, — он вздыхает, обнимает меня. — Ну прости, Катён, я виноват, честно, — он улыбается, обнимая меня, о-о-окей, научусь как-нибудь не сразу таять от таких теплых объятий. Олег спрашивает меня про вещи. Я собираюсь и беру с собой все, что мне нужно. Л-логичность.       Через несколько минут я уже готова, но все еще строю недовольную. Поднимаю свою битком набитую сумку и с чистой совестью сбагриваю ее Владу, говоря, что отныне носить ее будет он. Потому что виноват. Потому что я так сказала. Он особенно не сопротивляется, подкалывает меня на чём-то, я дую губы, но мы покидаем квартиру и идем к его машине.       Даже хорошо, что мы встречаемся, а то как бы я пошла вот так с чужим человеком?!       Выходя из подъезда, он говорит, что должен купить шашлык, и поэтому мы заедем в магазин. Мою сумку он кладет в багажник.       Вот прелесть. Есть кому сумки носить. Моя маленькая, вечно болтающаяся через плечо сумочка с ключами, пятидесятью рублями, телефоном, зеркальцем, плеером и наушниками вновь спасает меня от скуки. Обещает спасти. Хотя, пока я с Маяковским, скучать вряд ли придется.       Влад еще пару минут копается в багажнике и что-то ищет, я с пафосным лицом стою и жду его.       Честно признаться, предстоящие выходные дни интригуют. Я привыкла быть на даче одна. Там бывает иногда Олег. Бывали когда-то и его друзья, хотя сейчас они там тоже есть, просто приезжают на пару недель реже, чем когда-то. А тут еще и Маяковский.       Домик на даче двухэтажный, хотя выглядит со стороны, как маленькая коробочка. Все комнатки там средние и уютные. Ванна и туалет обустроены как в городе, что не может не радовать. Я бы там смогла жить и вечно. Хотя для нормальной дачи там немного пустовато. Там есть баня. Ванная расположена в доме, а до бани еще идти надо. Качели. Клумбы. Газон.       Это реально место для отдыха. Максимум, что тут надо делать, — это готовить еду и мыть посуду, если она не одноразовая. — Эй, Малаева, садись в машину! — кричит он с противоположной стороны авто, попутно открывая дверь.       Нет, ну реально кричит, как будто я за тридевять земель от него.       Я неспешно открываю дверь, вальяжно сажусь и по-королевски располагаюсь в кресле, в котором, помнится, даже ревела.       И по всем правилам неловких моментов, наступает молчание. Я просто уверенно ничего не говорю, он заводит машину, мы сидим и молчим. — Ты знаешь, куда ехать? — вопросительно я посмотрела на учителя, который усмехнулся и нажал на газ. — Неужто ты серьезно думаешь, что я там ни разу не был? Мы с твоим братом знакомы слишком долго, чтобы он мне не показал этого места. И тебя. Тебя он мне тоже показывал, — я пожала плечами. При чем тут вообще я?       Я расслабленно растекаюсь по сидению, пристегиваюсь. Ремень решает, что если он заденет юбку, то всем будет хорошо. Ну, может, не совсем всем. Машина едет плавно, я смотрю в окно и думаю о смысле жизни.       Ну, ладно, до смысла мне еще далеко. — Ты не думала о длине своей юбки? Тебе не кажется, что можно было бы и подлиннее что-нибудь найти, — сухо говорит Маяковский, я удивленно смотрю на него, а потом на юбку. Да, этот несчастный кусок ткани задрался выше положенного, но не до трусов же, слава богу. Чо он?       Я быстро смекаю, в чем дело, и кладу руки на юбку. Он более-менее расслабляется, думая, что сейчас я ее поправлю, но я, усмехаясь, плавно тяну края одежды вверх.       Влад, конечно, не психует, но… — И после этого ты хочешь все рассказать твоему брату?! Еще и чтобы он меня в живых оставил?! Он меня знает получше, чем ты, и чуется мне, что нахер пошлет меня быстрее, чем ты моргнуть успеешь, — грубо произнес недопрепод, я поправила юбку и сложила руки на груди. — Сам в первый день нашего знакомства сказал, что хочешь видеть на мне короткую юбку! А ты вот расскажи мне, чего я о тебе не знаю такого, за что Олег убьет тебя так, что умирать ты будешь долго и мучительно?       Маяковский откидывается на спинку кресла, спускает руки вниз руля и, не открываясь от дороги, произносит: — Я короткую юбку хочу видеть на любой девушке, которая мне никем не приходится, потому что так и беспокоиться не о чем, а ты, будь добра, носи приличные вещи. Если ты все еще об этом не знаешь, то лучше не стоит. Всему свое время, — он мельком смотрит на время, поворачивает, мы выезжаем на главную дорогу. — Сейчас мы в магазин, за шашлыком, если хочешь, купи себе что-нибудь поесть, я давал тебе сто рублей, а потом едем на дачу, — я пожимаю плечами и говорю: — Я этот пакетик отдала тебе обратно. И вообще, что это за обед такой? Я ношу приличные вещи! — он шумно вздыхает и роется по карманам штанишек.       Штанишки. Никакой смысловой нагрузки.       Через пару секунд он положил мне на колени сотню рублей. — Если бы ты носила приличные вещи, мне бы не пришлось делать тебе замечания! — он, подобно мне, повысил голос. — А ты не делай мне замечания по пустякам, как будто тебя это касается?! — возмущенно крикнула я. Чуть позже до меня дошел смысл. Я тут же стихла и, откинувшись на спинку, начала теребить в руках сторублевую купюру.       Влад шумно выдохнул. Чуется мне, я знаю, о чем он сейчас будет говорить. — Ну, разумеется, меня это никаким боком не касается. Можешь вообще по улице в трусах ходить. Все только рады будут, — он резко поворачивает к магазину, остается немного времени. — Не обижайся, — кратко и уверенно говорю я. Он возмущенно смотрит на меня, потом вроде усмиряется, не видя во мне ответа на его возмущение. — И не думал, — он делает еще один резкий поворот, заезжая на парковку у магазина. Вскоре он уже глушит мотор и расслабленно откидывается на спинку. Я смотрю на него ожидающе, а он с закрытыми глазами ничего не видит.       Это снова неловкая пауза? Неужели? — И чего ты сидишь? Вылезай, — командует он, я без разговоров, мгновенно отстегиваюсь и со скоростью ветра вываливаюсь из машины, не забывая запнуться о воздух.       Обожаю!       Следом за мной выходит и Маяковский. Я дожидаюсь, когда он подойдет ко мне. Он смотрит на меня ожидающе, а я в свою очередь просто запихиваю сотню в карман его брюк. — Что, есть расхотелось или ты от посторонних денег не берешь? — язвительно произнес он. — Ты хочешь, чтобы я извинилась? Но если подумать, то длина моей юбки тебе действительно должна быть фиолетова, — он разочарованно посмотрел на меня и качнул головой. — Я хочу купить шашлык и уехать уже к чертовой матери, — он прибавил шагу, попутно доставая деньги из кармана. Я, пусть бегом, но успевала за этой двухметровой шпалой.       Этот самый шашлык мы купили быстро. По пути я выпросила шоколадку. Он предусмотрительно купил две бутылки воды. И с уже более спокойной душой мы вышли оттуда.       Неожиданно к полудню солнце палит так, что можно сжариться прямо на месте. — Моя шоколадка растает! — беспокоюсь я и ускоряюсь. Влад же особенно не торопится. Я недовольно оборачиваюсь на него и повторяю. — Моя шоколадка растает! — он усмехается. — Да брось, я не могу растаять, — самодовольно говорит он. Все такие фразы выходят у него на удивление самодовольно.       Приходится хватать его за руку и насильно тащить к машине. Он смеется в голос и тут мое подсознание сдается, тает, как эта шоколадка, и опускает руки. Потому что он чудно смеется!       Розовые очки! Срочно! Они не снимаются.       И как-то это одновременно настораживает. Я все боюсь быть пойманной или обманутой. Мания обмания*. ***       Мы выехали за пределы города, и я уже чувствую, как вкусно пахнет природой. Людей вокруг нет. Я чахну над шоколадкой и думаю, что с ней делать. — И чего ты ее не ешь? Я воду зря купил? Всю дорогу ныла, что она растает, — спрашивает Маяковский, нажимая на газ. — Я думаю, что с ней делать, — я раскрываю пачку и передо мной предстает плитка шоколада. Это вдохновляет, если честно. — Будешь? Он щурится, смотрит на меня, я понимаю, что что-то тут не чисто. — Буду. Когда приедем, — он все еще странно улыбался, я перебирала в голове все варианты извращений с шоколадом, чтобы быть готовой к самому худшему. — Ах да, есть вероятность, что на даче будут друзья Олега, с которыми мы, собственно, и собрались… проводить время. — Вы собрались пить! — неожиданно доходит до меня. Влад стучит пальцами по рулю. Мы подъезжаем к даче. — Мы собрались культурно отдыхать, — я цокаю языком, а потом до меня доходит еще один важный вопрос. — А как же я? Вы что, меня бросите? Олег пить мне не даст. И вы уйдете к этим самым, а я? — даже аппетит пропадает. — Брось, мы возьмем тебя с собой, — он немного думает. — Нет, ты права, не возьмем, ты будешь сидеть дома. — Это еще почему?!       Маяковский резко поворачивает, и хорошая дорога заканчивается, начинаются сплошные кочки. Машину трясет, а меня вместе с ней. — Потому что ты еще маленькая и беззащитная, а этим педофилам только одно и нужно, — я замечаю его взгляд на моей груди и тут же отворачиваюсь. — А у тебя этого, поверь мне, предостаточно! — Господи, где я родилась, в какое ужасное время! Кто все эти люди?! — он сосредоточенно смотрит на дорогу. — Не расстраивайся, мы ненадолго, — я все еще сижу, отвернувшись к окну. — У вас такими темпами цирроз печени будет! — он снова смеется, снова вертит баранку, и вот я уже вижу наш домик. ***       Он останавливается на берегу речки. Машина глохнет, я на секунду задумываюсь, что человек определенно загрязняет природу, но мысль так же глохнет, как машина.       Влад открывает калитку и весьма галантно пропускает меня вперед. Я с горемычной шоколадкой в руке гордо захожу на участок и осматриваюсь. — Сто лет тут не была! — восторженно говорю я. — С прошлого лета, — поправляет Влад. Я фыркаю, он открывает дом и ставит на пол мою сумку с вещами.       Я подлетаю к ней и, тут же подхватывая, несу в свою комнату. Комната у меня хоть и меленькая, зато чрезвычайно уютная и красивая! Обои там синие. И мятой не воняет. — Хэй, а ты и сама неплохо справляешься, — подмечает недопрепод. Я забираю у него пакет с едой и тащу его на кухню, пихая шашлык в холодильник, а воду оставляя на столе.       Вот и хозяюшка.       А вообще-то не Царское это дело.       Разобравшись с пакетом, я резво иду в свою комнату, чтобы упасть на кровать и поедать шоколадку. Но, только открывая дверь, я вижу Маяковского, стоящего посреди МОЕЙ обители. — Ты что тут забыл?! Это моя территория! — воинственно кричу я и падаю на кроватку. Достаю шоколадку и снова смачно раскрываю упаковку. — Зашел посмотреть, как ты тут живешь. Я только у тебя не был. Ни разу, — он разворачивается ко мне, стоя прямо около кровати, смотрит сверху вниз на меня такую беззащитную, конечно же, неимоверно красивую, еще и с шоколадкой. — Посмотрел? Можешь идти, — я вдыхаю запах сладости и откусываю кусок прямо от плитки. — Выгоняешь? — риторически спрашивает он и, наклонившись, целует меня, отбирая языком шоколад и медленно выпрямляясь. Отступать мои войска не намерены, поэтому я мягко прижимаю его к себе за затылок, выпрямляясь вслед, пытаясь вернуть свою вкусняшку. Но в итоге он побеждает, отбирает кусочек и выпрямляется. — Опять! Ну все, я обиделась, — не имея силы скрыть улыбку, я пододвигаюсь ближе к стене и на моей полторашке это очень даже значительное расстояние.       Он радостно падает на освобожденное место и, обхватывая меня на талию, дергает на себя. — На обиженных воду возят, а я тебя зажарю, — я еле-еле успеваю подставить локти, чтобы не упереться подбородком в его сильную, мужскую грудь и не разрезать ему там остатки силы и мужества. — Смотри не устань, пока жарить будешь, ок да? — до меня чуть позднее доходит значение слова жарить, но стыдно не становится.       Расту. — Обязательно, — он ловко переворачивается, я оказываюсь спиной на подушке, а он лицом на моей груди.       Пфф, ему просто повезло.       Я пускаю руки в его волосы и сильно сжимаю их в кулак. Он корчится и щиплет меня за бок, я подпрыгиваю с этой махиной на себе, получается смешно и неуклюже.       Нас пробирает дикий смех и то, что у меня жужжит телефон на тумбочке, до меня доходит не сразу. Я беру телефон в руки и, помолившись на всякий случай, прихожу в полусидячее положение, Влад удобно располагает свою голову у меня на коленях и я, не глядя, беру трубку. — Катя, вы приехали? — охх, Олег такой заботливый брат! От милости повеситься можно! — Да, — отвечаю я ему, Влад разворачивается, привстает и стаскивает меня в лежачее положение. Я не сопротивляюсь, потому что разговариваю по телефону. Вот так вот на улице меня убьют однажды, потому что я буду разговаривать по телефону и не смогу ничего сделать. — Шашлык купили? — я снова отвечаю «да». — Отлично, а теперь вы должны убраться там, — я хмурюсь. — Ты серьезно?! Оле-е-е-еж, ну будь ты человеком! Тут и так чисто! — Влад вопросительно смотрит на меня, а Олег просит передать ему трубку, я недовольно фыркаю и протягиваю трубку брюнету. Он неспешно берет телефон и прикладывает к уху. Потом пару раз «угукает» и, попрощавшись, говорит, что сейчас мы идем убираться. — И ты туда же! Тогда пол моешь ты! — он встает с кровати и выходит из комнаты. — Нет, пол моешь ты, потому что вытряхивать ковры ты точно не способна. Разрешаю тебе еще и пыль протереть, — весело произносит он уже у выхода из дома. Я злюсь, кричу ему, что, кроме мытья полов, делать ничего не буду. И иду переодеваться. Меняя юбку на шорты, а наипрекраснейшую рубашку на старую рубашку, стыренную у Олега; я уже думаю, как буду мстить этим двум душегубам. — Я принес тебе ведро и тряпку! — кричит Маяковский из коридора. Я тут же выбегаю и смотрю, что он тут принес такое. — А швабру? — Обойдешься. Я смотрю, ты уже успела переодеться? — как-то оценивающе-уныло произносит он. — Обойдешься?! Несчастный раб сказал это мерзкое слово своей королеве?! Это ты обойдешься без мозгов, — я окунаю тряпку в воду, — а мне, пожалуйста, швабру, — и смачно кидаю эту ткань в него. С действительно смачным звуком она ударяется о его щеку, шею и немного ухо. Капельки звездами разлетаются по рубашке, и он стоит охлажденный, но явно недовольный. — Тоже мне королева, — он двумя пальцами с отвращением берет тряпку и аккуратно опускает ее в ведро. Уоу, я, кажется, победила.       И правильно, все мужики одинаковые, упрощают жизнь только себе, а девушки должны мучиться?!       В конечном счете он приносит швабру, утаскивает ковры, я мою пол, к концу работы злость, которая вроде бы утихла неожиданно, вспыхивает снова, потому что полов в доме невероятно много! Не дом, а пентхаус! Вода в ведре лишь немного потемнела, УЖ НЕ ТАКИМИ ГРЯЗНЫМИ ОНИ БЫЛИ!       Маяковский раскладывает ковры по мытым полам, я сижу в комнате с открытой дверью и наблюдаю, как он это делает.       Психануть сейчас… или потом? — Вылей ведрышко под цветочки, — спокойно говорю я, булькая тряпкой в воде. — Ты можешь его поднять? Оно не такое уж и тяжелое, — он поправляет край последнего коврика. Меня бесит каждое чертово движение этого мира! — Сам вынесешь его, — холодно говорю я, более приказывая, нежели прося. — ПМСница.       Чего?! — С чего это вдруг?! — я складываю руки на груди, смотрю возмущенно. — Да по тебе видно. Тебе волю дай, так ты загоришься, как Злость* из мультика, и будешь бегать все сжигать.       Ну, это уже перебор. Я гордо встаю с твердыми мерзкими намереньями. Надо быть подлой со всеми, чтобы подло не обошлись с тобой. Хм… К чему бы это?       Беру ведро и, оказавшись на улице, зову Маяковского к себе. Он, как послушный мальчик, идет на зов и, встав передо мной с видом умного и уставшего, ожидает.       Я беру небольшой пенечек, вечно стоящий на участке, встаю на него, чтобы, конечно, достать до Маяковского, который бесит! Поднимаю ведро и переворачиваю над головой моего любимого и неповторимого учителя.       Вода холодная, немного грязная, зато не пахнет. Выглядит ужасно смешно, его волосы слипаются от воды, разглаживаются по лбу, рубашка теперь уже мокрая, целиком липнет к телу, немного намокшие брюки медленно впитывают воду.       С носа капает вода, и я, не сдерживая смех, хохочу в голос! Он наигранно сдувает эти капли, поправляет рукой волосы, вытирает воду с глаз, носа, хотя это мало помогает. — Точно истеричка, — заключает он. — Расплачиваться будешь натурой, денег у тебя все равно нет, — я смеюсь еще громче, чуть не падаю с пенька, подбираю ведро и с чистой совестью, все еще посмеиваясь, иду к сараю. — Угрожаешь, что ли? — говорю я в пустоту. Через мгновение он появляется сзади и обнимает меня вместе с руками. — Холодно, идиот, холодно!!! — визжу я, он смеется и прижимается ко мне всем телом, с его волос все еще капает вода.       Я стараюсь изо всех сил вырваться, а он прижимает с каждой секундой сильнее. Тут же меня осеняет, что если нас кто-нибудь увидит, а потом скажет Олегу, то будет плохо. Заборчик-то у нас двухметровый только со стороны дороги, чтобы не пылило. — Отпусти, а то увидит кто-нибудь, — шепчу я с примесью ора, пытаясь тщетно вырваться.       Он подхватывает меня на руки. — Надо же, вспомнила, — наиграно удивляясь, говорит Маяковский. Влад заходит в дом, потом в ванную комнату и, слава богу, не кидает; бережно… не совсем бережно опускает меня в ванну.       Я не успеваю пошевелиться, как мне в лицо ударяет напор холодной воды, мягко перерастающий в теплый. Я сначала пытаюсь что-то выкрикнуть, но с каждым разом в рот попадает вода и ничего кроме «буль-буль-бабуля»* не получается.       Наконец, это чудовище убирает душ и с усмешкой смотрит на меня. — Как тебе водные процедуры, повторить? — я хмурюсь, встаю, поскальзываюсь, успеваю опереться на края ванной, чтобы не расхреначить себе кости об это большое чугунное корыто. — Ты самый мерзкий человек, которого я знаю, — говорю я, все-таки встаю, отбираю у него душ и направляю в его наглую морду! Сначала он корчится, потом я слышу стук, смотрю на него и вижу, как напор воды из этого душа долбит в дверь, я тут же убираю сетку. — Пол вытирать будешь сама, — говорит Маяковский, вытираясь сухими остатками рубашки и, расстегивая ее, снимает. — Что ты делаешь?! — удивленно восклицаю я. Позже до меня доходит, что в мокром ходить как-то не круто, но сказанного не вернуть. — А ты что подумала? Решила, что отрабатывать сейчас будешь? — я снова хмурюсь, выключаю воду и вылезаю из ванны. Пол и правда мокрый.       Тряпка найдена, Маяковского я толкаю в чугунную карету, а сама наклоняюсь, дабы вытереть пол.       Надо решить, карета это или корыто.       Тряпка быстро намокает, приходится выжимать ее. Когда я наклоняюсь снова, недопрепод решает вставить свои пять копеек. — Продолжай, детка, я готов смотреть на это вечно, — а я решаю вставить ему тряпку в рот. Но не достаю, и он остается невредим.       Позже, уже расстроенная, кидаю тряпку на место, распахиваю дурацкую дверь, попутно стаскивая мокрую рубашку и заваливаюсь в комнату.       Надо будет принять душ. ***       Полностью вымывшись и одевшись в домашнюю одежду, я иду в гостиную, где устроился Маяковский. Тоже чистый. После моего ведра было грех не помыться.       Непонятно от чего, но усталость накатила, как машина с горки. Я медленно проплелась к дивану, села на него, потом закинула ноги, развернулась, как мне удобно, и упала головой на ноги Влада.       Он меня будто и не заметил.       Его величество бесконечно щелкало по каналам телевизора, а потом он его выключил. — Бесполезная вещь, — произнес он. Я в этот момент думала о том, что все гостиные в мире одинаковые.       Везде стоит диван, телевизор. Правда, в некоторых еще и столик журнальный попадается. — Шесть часов вечера, а твой брат так и не соизволил приехать, — я шумно выдохнула, потому что кто-то должен будет открыть Олегу калитку. И это скорее всего буду я. А мне вставать ой как не хотелось. — Приедет, куда он денется, — я лежа смотрела в потолок. Честно говоря, это иногда бывает интересно и даже полезно.       А иногда и вредно. Мало ли, что человеку придет в голову при молчании и почти одиночестве. И потом никто не спасет. Если будет, конечно, от чего спасать.       Как много глаголов в мире! Настолько удивительно, что даже невероятно. — Расскажем ему. Сегодня, — уверенно произнес Влад.       Я тут же села, даже лень меня не уберегла от движений. — Ты уверен, что… пора? Он ведь не поймет тебя, это точно, что не поймет, — я усмехнулась. — Честно говоря, я бы тебя тоже не поняла. Достаточно странно, когда такой, как ты, находит что-то в такой, как я. Мне кажется, мы достаточно разные люди, чтобы… — Чтобы быть вместе, да? Ты это хотела сказать? — я улыбнулась и кивнула. Пусть будет так.       Он с моей помощью посадил меня к себе на колени, и так мы просидели довольно долго.       Неплохо так можно поговорить с человеком, у которого что-то есть в голове. Которому есть, что рассказать, не переигрывая, не скрывая истину. Тебе не придется никогда врать, если ты будешь честен сам с собой.       Давно я не чувствовала ничего подобного. Он не казался мне человеком, который старше меня на десять лет. Он казался мне таким же, как и я. Будто он знает не больше моего. Может, от этой мысли все его слова, все выражения и идеи были мне понятней в тысячу раз.       Я чувствовала его частью себя. И в половине его речи я находила намек на то же самое чувство и в нем. Может, мы не такие уж и разные. Семь миллиардов и ни один не похож на другого. На Влада никто не похож. На меня тоже никто не похож. И кажется мне, что уже сотню лет нельзя сказать о ком-то, хороший он или плохой. Будто люди так не делятся. А они действительно не делятся. Они размножаются.