Ключ поверни и полетели

      Я захожу домой счастливая и на все вопросы родителей отвечаю, что просто хорошо погуляла. Да, погуляла я на славу! И воздухом подышала, и парня приобрела. Превосходно! ***       Две недели проходят едва ли заметно.       Но это странное чувство. Мы, оказывается, теперь вместе. Мы — теперь действительно вместо имен. Господи, как это странно! Когда закончились выходные, я пришла в школу, дети тоже сделали вид, что ничего не было; Влад не то что бы вел себя по-другому, не был особенно не собой… Просто казался мне по-другому суровым.       При встрече он сказал мне «привет». А до окончания дня почему-то ни разу не завел со мной беседы и коротко отвечал на все мои начинания.       Сначала меня это удивляло, а потом рабочий день закончился. Дети гурьбой выбежали из кабинета, а мы не торопились на улицу; впрочем я не торопилась, потому что хотела побыть с ним наедине.       Влад облегченно выдохнул и присел на парту. — Наконец-то, — произнес он. — Почему ты весь день со мной не разговаривал? — напрямую спросила я. А чего стесняться, это было единственное, что меня беспокоило.       Он удивленно посмотрел на меня, а потом, сообразив, что я имела ввиду, рассмеялся, дотянулся до моей руки и притянул к себе.       Боже.       Как мило. — Если честно, я боялся, что спалюсь, — прижав к себе спиной, он обнял меня за талию, сцепив руки в замок у меня на животе и опустил подбородок на плечо. — Спалишься? То есть? — он расцепил замок и обвил талию руками. — Ну, раньше, когда все это было не официально, я как-то осознавал для себя, что не имею ни на что права по отношению к тебе. То есть если я и мог обнять тебя, то только по-дружески. А тут вроде как ты мне сама разрешила все остальное, какое мне дело до остальных? Вот я и побоялся, что действительно подумаю, «какое мне до них дело?»       Я развернулась к нему, улыбаясь. — Ты забавно рассуждаешь. Я оперлась локтями на его плечи и начала перебирать пряди черных волос. — Ты думаешь, — начала я, — что я тебе все разрешила? — он усмехнулся. — А что, разве нет? — ответом на это последовало бессловесное «неа». Он тихонько рассмеялся и укусил кожу на шее, медленно отпуская ее и мягко целуя, прикусывая и зализывая свой же укус. — Я не это имела ввиду, — вяло произношу я, отвлекаясь на его действия.       К слову, когда тебе всего семнадцать лет, ты планируешь свое будущее и успешную сдачу экзаменов. Но вдруг в твою спокойную жизнь врывается какой-то чокнутый идиот, потом каким-то образом кто-то в кого-то из вас влюбляется — и он теперь целует тебя       Это, честно говоря, срывает крышу.       Да. — Хватит, — говорю я. Мы, в конце концов, не дома. Он поднимает голову и смотрит мне в глаза, типа «че такое, почему?» — Это еще почему? — Потому что мы в школе, надо думать головой, — отвечаю я, целую его в щеку, и отхожу; он прикладывает пальцы к этой щеке, потом отталкивается от парты. Я спешно подхватываю сумку и говорю, что сейчас ухожу, потому что спешу домой, ибо мама затеяла уборку, надо ей помочь. Он говорит, что проводит. Я отказываюсь. Но он утверждает, что теперь это его обязанность, и мне стоит подождать каких-то десять минут, пока он что-то там накалякает в бумажках.       Я все-таки вежливо увиливаю и спешу домой.       Олег приедет через две недели. Мама решила убрать квартиру за две недели. Отличная идея! ***       Спустя неделю я все еще не могла поверить в существование меня в этом мире в таком положении. У меня есть все. Теперь, летом, у меня есть этот человек. Мне не придется шляться одной в пять утра… Теперь я буду шляться с ним! Хотя, скорее всего, он либо пошлет меня куда подальше в пять утра-то, либо не пустит под предлогом «заткнись и спи».       Я люблю пить чай.       А что пьет он по утрам? Если кофе, то придется переучивать.       Медленно, но верно однообразные будни начинают надоедать. Ну конечно! К хорошему-то быстро привыкаешь. Вот я и привыкла, что чуть ли не каждый день у меня что-то да происходит.       А тут целую неделю ничего не случалось. Он провожал меня до дома, мы разговаривали. Представить не могу: нам есть о чем разговаривать! А что будет через полгода? Кто кому первым надоест?       А, бабские заморочки!       Сегодня не происходило, как всегда, ничего. Я начинала скучать на этой работе, временами подумывала, на что потрачу пять тысяч. Дети все чаще куда-то уезжали, а когда оставались с нами, то мы уже взаимно друг друга знали и старались не надоедать.       Они, оказывается, тоже устают сюда ходить. Это не выражалось в неприязни, мы же оставались друзьями.       Когда они уезжали, нас не отпускали, а давали какие-то бумажки. Влад разбирался с ними сам. Мне он доверял только просматривать, нет ли пустых строчек. Я скучала уже откровенно. — Свет! — напевно начала я, вспоминая какую-то песню. — Озарил мою больную душу! Нет! Твой покой я страстью не нарушу! — я продолжала горланить от скуки, а Маяковский удивленно посмотрел на меня, потом приказал горланить потише, а то я его отвлекаю. — Вот сейчас допишу все бумажки и как трахну тебя, если ты не заткнешься, — я же, как видно, не слушалась. Но это, конечно же, пробудит во мне совесть, и я буду… горланить что-нибудь другое. — Лежит на струнах пыль! Ржавеет под окном разбитый телевизор! Ты сгладил все углы и жизнь твоя сплошной Проклятый компромисс! Ни вверх, ни вниз! — он вздохнул и негодующе застонал гортанным голосом. — Серьезно, Кать, замолчи, пожалуйста, мне осталось парочка бумажек. Чуть-чуть совсем, а потом я весь твой, — я усмехнулась, отодвинула соседний стул и упала на него спиной.       Я сидела на первой парте, прямо перед столом Маяковского, поэтому, разумеется, я должна была достать его. Как ни странно, в лежачем положении мне резко пришло в голову желание посмотреть на колени. Я не знаю, с чем это связано, но желание было дикое и бесповоротное. Не вставая, ибо лень, я опустила глаза и поняла тут же, что мне ни черта не видно из-за груди. — Я жирная, — сделало сногсшибательный вывод мое величество.       Послышался хлопок. Это он ударил себя ладошкой по лбу. Фэйспалм. Юхууу!       Далее тишина, он продолжал что-то усиленно писать. Я успокоилась и решила поразмышлять. К слову, когда девушка размышляет, тем более о будущем, то это заканчивается либо счастливой свадьбой а-ля «умрем в один день», либо «пятьдесят кошечек и винцо». Третьего не дано.       Вспомнив об этом, я поняла, что размышлять не для меня. Остается одно! Не делать ничего!       Завибрировал телефон. — Вибрирующий телефон, что-то это значит! Как вы думаете, что, Шерлок? Это же элементарно, Ватсон, определенно что-то хорошее!       Моя недоразвитая шиза, наконец, заткнувшись, дала мне спокойно прочитать, что же там такое умопомрачительное.       

«Жива еще, моя старушка? Жив и я.       Не ожидала? Давненько я тебе не писал, сообщаю, что приеду чуточку раньше, чем сказал родителям. Приеду в начале следующей недели. Не говори им, пусть будет сюрприз.       P.S. Я везу тебе подарок.»

      Я почти завизжала от радости, вскочила с места, ударившись плечом, и, начиная топтать подошвами пол кабинета во всех направлениях, стала писать ответное сообщение.       Получилось что-то типа «Я очень рада, жду не дождусь, приезжай скорее, никому не скажу!» Разумеется, более развернуто, эмоционально и вообще, Я ЛЮБЛЮ СВОЕГО БРАТА! Маяковский, видимо, закончив, сложил все вещи в стопку, а все, что надо носить с собой, то бишь свое, он сложил в портфельчик. Такой плоский, черный. — Чего ты визжишь? Мама разрешила в садик не идти? Ребенок… — протянул он и недовольно хмыкнул. Ну конечно, мне не хватило глаз, чтобы закатить их. Никак не хватило. Вот вообще. — Олег написал! — восторженно провозгласила я. Он ломанулся с места и через секунду оказался около меня. — И что он тебе там написал? — как-то нетерпеливо спросил он. Я повела плечами. — Не скажу, — он, не медля, потянулся за телефоном. За моим, блин, телефоном! Я тут же отвела руку назад, затем прижалась к шкафу, что стоял за мной, а руку с телефоном спрятала за спину. Не то что бы это сильно помогло… — Ты знаешь, что вырывать что-то из рук у человека, который не хочет тебе это давать, как минимум  не вежливо!       Он усмехнулся, обхватил меня руками, прижал к себе, сделал шаг назад, оттащив за собой, и выхватил телефон из рук. — Вечная, ничем неисправимая, бесповоротная и жесткая обида! — провозгласила я и, толкнув его плечом, пошла за сумкой. — Ой, да ладно, — произнес он отвлеченно, читая сообщение. — Засранец, если меня он об этом не предупредил, то точно засранец.       Я накинула сумку на плечо, вытащила телефон из рук хамоватого препода и пошла к выходу.       Он тоже не заставил себя ждать и догнал меня. Потом перегнал, чтобы отдать ключ от кабинета в канцелярию. А потом мы встретились на улице. — Ну что, как тебе рабочий день? — обнимая меня за плечи размашистым движением, спросил он. — Так себе, прямо как ты, — он поднял вверх брови. — Ты противоречишь сама себе, говоришь, что день так себе, прям как я, а я-то великолепен, я же знаю, что ты от меня в восторге, — я закатила глаза и улыбнулась. — Самодовольный до чего! Плюс еще и хам. И чего ты вообще ко мне привязался? — я старалась не улыбаться. Он не менялся в лице, продолжал обнимать меня и улыбаться. — Знаю-знаю, но, мне кажется, как раз за то, что я хам, ты меня и любишь. Ты вся такая правильная, честное слово, я порой нимб вижу. Ты мелкая. А я взрослый и у меня если и был нимб, то только первые пять секунд после рождения. Я твоя почти противоположность. А противоположности что делают? — Притягиваются, но ты не такая уж и противоположность, — взмахивая непринужденно рукой, отрезаю я.       Он удивляется. — Серьезно? Ты утверждаешь, что чем-то там похожа на меня? Да? Ты не умеешь пить, курить, но это хорошо. Ты смелее меня, но принимать решения самостоятельно у тебя получается чуть лучше, чем у картошки. Я, как ты помнишь, безответственный. Ты честная, ты правильная, ты неиспорченная, прямолинейная. Я не знаю, что из этого хорошо в данный момент, а что плохо, но всего этого во мне нет.       Он пытался доказать мне свою правоту так эмоционально. А то как это — он не прав.       Я рассмеялась, он тоже улыбнулся и ждал, пока мой припадок закончится. — Ты оху… классно смеешься. Этого во мне тоже не наблюдается.       Мы вновь свернули к его дому, и это вызвало во мне короткий припадок возмущения.  — Почему мы все время идем к тебе домой? — я остановилась, а он этого не ожидал. Удивленно выпучив на меня глаза, он почти закричал, и я даже видела пар из ушей! — А что нам к тебе, что ли, идти?! — это лицо надо было видеть. Оно выражало какую-то безысходность положения, возмущения и четкое осознание своей правоты. Он был готов доказывать мне, что прав хоть всю жизнь. Я снова рассмеялась, на это раз коротко, и, обойдя его, продолжила путь. — Да ладно тебе, не переживай, я просто спросила. Просто мы могли бы пойти куда-нибудь… Не знаю. В парк? Там мы уже были. В кафе я не хочу, — он догнал меня, и мы снова шли рядом. — А что, пошли в кафе, там нас еще не видели, — говорит он совершенно серьезно, — почему ты туда не хочешь? Я как истинный пацан заплачу за тебя, разве тебе не хочется поесть на халяву? — я улыбнулась. — Совсем не хочется. У меня есть две причины и одна действительно касается денег: ты — учитель, и я не думаю, что у тебя гора денег где-нибудь припрятана. — Говорить мужику о том, что у него недостаточно денег, приравнивается к твоей бесповоротной обиде. — Ой, да ладно, — отвечаю я его словами, и мы подходим к дому. ***       Чудно, когда тебе есть с кем поговорить.       Чудно, когда о тебе кто-то печется.       Жить тоже, если честно, чудно.       Я снимаю обувь и быстрее быстрого бегу в ванную, умываюсь прохладной водой и, пока Влад что-то делает на кухне, незаметно проскальзываю в его комнату, падаю на кровать.       О! Она мягкая и прохладная, о чем еще можно мечтать? Правильно, о кружечке чая и хорошей книжке.       Я распластываюсь в форме звезды и закрываю глаза. Классная кровать! Большая, прохладная, я тут помещаюсь даже звездочкой. — Вла-ад! — кричу я на весь дом. — Чего тебе? — отзывается где-то около кровати.       Я вздрагиваю, открываю глаза и тут же из звездочки съеживаюсь в напуганного ежика. Вспоминаю Господа во всех его проявлениях, один раз чертыхаюсь и с наездом спрашиваю, какого хрена он так тихо приходит. Он пожимает плечами, а потом, улыбаясь, спрашивает, какого хрена я распласталась на его кроватке. — А тебе и кроватки жаль для любимой… кто я там тебе? — нет-нет, я не тупая, я знаю, кто я ему, но, оказывается, мне стыдно произносить это слово в таком смысле. Поэтому я шифруюсь.       Учитесь, пока я жива!       Его улыбка растягивается еще шире, и он подходит к кровати, упираясь в нее коленями. — Ты озабоченная! — произносит он довольно. Мои глаза округляются, вмещая в себя фразу «ты чо несешь, смертный?!» — Побойся бога, не оскверняй мою чистую душу, — выговариваю я, показываю ему язык и поворачиваюсь спиной в знак тишины и обидки, которую я кинула еще в школе.       Я слышу, как он ложится на кровать и пододвигается ко мне. Потом касается спины, скользит по талии, прочно обхватывая меня, сильнее прижимает и шумно выдыхает. — Твои родители о тебе подозрительно не беспокоятся. — Твои о тебе тоже, — сурово отвечаю я. — Я уже большой мальчик, знаешь ли, — с долей шутки отвечает он. — Мне вместо родителей старший брат звонит иногда. Каждую неделю. — А мне Олег пишет, — отвечаю я, сама не понимая, почему я уклоняюсь от прямого ответа. Ну не беспокоятся они обо мне, вообще-то беспокоятся. Просто не всегда. Это же нормально. Мне же не пять лет. Вот если я до десяти домой не приду, они будут беспокоиться, а днем все нормально.       На этот раз он шумно вдыхает. — У тебя от волос вкусно пахнет, — я закатываю глаза, но улыбаюсь. — И ты туда же? — Куда? — В стадию «у тебя вкусно пахнет от волос», а дальше по наклонной, — я улыбаюсь, и голос мой улыбается со мной. — На комплименты принято отвечать благодарностью, а не критикой. — Комплименты не должны быть такими банальными, — парирую я и неуклюже разворачиваюсь к нему лицом. Он усмехается и ложится на спину. Я лежу рядом и смотрю на него. У него красивый профиль. Удивительно прямой нос. У него обычные губы. Совсем не длинные ресницы. Обычные щеки, нет ярко выраженных скул. И вообще, он самый обычный центр моей семнадцатилетней вселенной. Он и не знает об этом, наверное. Не удивлюсь, если все, что сейчас происходит для него, — всего лишь игра, шутка или забава.       Кто-то должен сказать мне фразу «Детка, он просто вскружил тебе голову!»       Но всему свое время.       Он закрывает глаза и снова поворачивает лицом ко мне. — До приезда твоего брата осталась неделя. Самая короткая в моей жизни неделя. Скажи мне, что делать? — тут он открывает глаза, видимо, хочет посмотреть на мое лицо. Будто бы он удивил меня своим вопросом. — Это ты мне должен сказать. Ты помнишь, когда он увидел засос, я сказала ему, кто это сделал. Он тогда читал тебе нотацию. У вас странная дружба. Ты старше, а он, по-моему, ответственнее и, может быть, мудрее тебя. Ты вообще что такое? — Да-а. Он просто хотел всегда показать, что, несмотря на то, что он мелкий, умом, может быть, прочими моральными качествами, превосходит многих, даже тех, кто старше его. Я не сильно сопротивлялся. Так оно и осталось. ***       Мы пролежали так, разговаривая, час, возможно, больше.       Меня никто не останавливает, а это что-то новенькое, сама я не остановлюсь. Не хочу останавливаться.       Говорят, что любую книгу надо читать не торопясь. Надо поглощать ее с пониманием и постепенно. Если человек — это книга, не слишком ли я медлю или тороплюсь?       Я сама не заметила, как он стал всем, о чем я думаю, и это произошло давно. Уже давно.       Где-то в коридоре раздается громкий звук, провозглашающий звонок, а дальше идет песня:       Мураками — Бред       Это мне кто-то звонит.       Я подрываюсь с места и за пару секунд оказываюсь у телефона, вытаскивая его из сумки и мельком замечая надпись «Мама», отвечаю. — Да? — она секунду молчит, видимо, выбирая ругать или нет. — Ты где? — слышится в трубке, спокойный, но заинтересованный, может, удивленный голос. — Я… у друга. Точнее у подруги с ее другом, — да, если сказать маме, что я у друга, то она точно не то подумает. Правду она подумает, вот что. Но это должно остаться в секрете. — Надеюсь, так оно и есть. В следующий раз предупреждай, когда куда-то пойдешь. Я волнуюсь. Не сиди слишком долго. И когда пойдешь домой — позвони, — я угукнула, потом мы попрощались.       Облегченно выдохнув, я положила телефон обратно в сумку и вернулась к Владу спокойно, где-то даже радуясь, что все удалось. — У подруги значит? — с улыбкой спросил Маяковский в уже сидячем положении. — А что я должна была сказать? Мам, я у парня. Ой, дорогая, а кто он, из какой школы? Он, мам, из моей школы. Твой одноклассник, дочка? Нет, мам, что ты, бери выше, он мой классный, учитель русского и вообще друг Олега. Так? — он усмехнулся и протянул ко мне руку.       Я тоже протянула свою и через секунду наши пальцы сплелись. Он мягко потянул меня к себе, а я помогла ему, удобно усевшись на него сидящего. Он опирался на подушку. А я села удобно и основательно. — Спасибо, что не назвала меня Лизой, — он приподнялся, оказываясь носом у моего носа и как-то игриво улыбаясь. Он обнял меня, а я, не оставаясь в долгу, обняла его лицо ладошками. — Всегда пожалуйста, — я немного подалась вперед, он подхватил, и через секунду мы сгорали в восхитительно безумном поцелуе. Какими бы обычными его губы не были, они всегда будут особенными для меня, невообразимо особенными.       Хочется, чтобы они были особенными исключительно для меня. Впрочем, может для фразы про «вскружил голову» не так уж и рано.       Он шумно выдыхает, не отпуская меня, но отстраняясь. — Я хорошо целуюсь? — неожиданно спрашиваю я. — Больше практики, детка, больше практики, но с каждым днем я ощущаю, что не зря пошел на учителя, — он улыбается, целуя мои щеки, подбородок и ключицы. — Влад, — я отвлекаю его, задыхаясь от чувств, но он не слышит меня, — Маяковский, — вторю я, он поднимает голову, останавливаясь напротив моего лица. — Не называй меня по фамилии, кто угодно, только не ты. Что случилось? Что тебя беспокоит? — как-то слишком серьезно спрашивает он, приобретая подобающий серьезный вид. — Олег. Может правда не стоило, он ведь не будет рад об этом услышать. А сказать непременно надо! И я не знаю, что делать, — я опускаю руки.       Он недовольно выдыхает. Недовольно, устало, разочарованно, обреченно, безысходно. — Оставь это до конца недели, ладно? Я тоже не знаю, но возвращаться к началу, менять что-то в обратную сторону я более чем не хочу. Запихивание проблемы в долгий ящик не является решением. Но думать я об этом точно не хочу.       Я опускаю глаза как бы виновато, понимая, что я тут как раз ни при чем. Или наоборот. — Я тоже. Но в большинстве своем виновата я. Да и ты тоже хорош, — я усмехаюсь, — как можно было повестись на такую неказистую малолетку, как я? Ты вообще в своем уме?! Он тоже улыбается. Я опираюсь на его плечи и с возмущением и улыбкой смотрю ему в глаза. — Мне нужно было отвлечься. А ты спасала меня, дополняя. Когда я тогда, в апреле, шел около школы, я чувствовал себя таким разбитым говном, ты не представляешь! Артем был прав, когда говорил, что работа мне поможет. Депрессия — удел тех, кому нечем заняться. Ты настолько чиста, я уже говорил, что в данной ситуации, я — беспокойный писатель, боящийся темноты, а ты — лампа, возможно накаливания, выключив которую, я сойду с ума сначала из-за негодования, потому что не смогу дописать, а потом от страха. — Ты шизофреник. Вот кто ты. Но, скажем так, это не новость… — улыбчиво растягиваю я. Он закатывает глаза, принимая вид человека, который раскрыл что-то тайное, а его не поняли, но и не обидели. Это смешанное чувство.       Мы всю неделю вели умопомрачительные беседы. Всю неделю обнимались, как будто в последний раз. А меня каждый раз и все чаще удивляло, как он, такой большой, взрослый, умный и наученный, вообще заметил меня?! Это не отталкивало, но возбуждало воображение в том смысле, что включалась та девичья часть мозга, где все придумывалось само собой.       Неделя прошла. А в следующий понедельник домой позвонил Олег и сказал, что будет во вторник вечером. Я вспомнила обо всем сразу, доложила Маяковскому, а он сказал, что я его не удивила, потому что он об этом уже знает.       Я не пыталась успокаивать кого-либо. Меня никто не успокаивал, а значит, что я не выглядела беспокойной. Во мне даже океан не бушевал.       Он бушевал у него в глазах. ***       Десять часов вечера.       Я сижу за столом своей комнаты.       22:02…       22:03…       22:04.       Раздается звонок в дверь, слышатся мамины шаги, щелчок замка. Вдох — выдох.       Вдох — выдох.