Ключ поверни и полетели

      Путь назад составляет совсем мало времени, я изнываю от жары в своем легком сарафане, а Маяковский сдержано терпит и меня, и солнце. — Я хочу пи-и-ить, — говорю… Нет, ною я и мимолетно осматриваюсь, нет ли где лужицы. — Я тебе говорил, что будет жарко, — тут же я соображаю, что это я говорила и жара уходит на второй план, я отдаюсь возмущению. — Это я тебе говорила! А не ты мне и вообще, тебе же тоже жарко, чего ты шорты не надел?! — он непринужденно, но с улыбкой осматривается, а я жду ответа. — Шорты с рубашкой — не солидно. А так, прекращай ныть, хочешь я тебе фруктовый лед куплю? — я улыбаюсь на заманчивое предложение. — А вот и хочу! — У меня дома есть кондиционер, там бывает холодно даже в такую жару под тремя ватными одеялами, ты все еще хочешь фруктовый лед?       Я улыбчиво киваю, он смеется, и мы подходим к его дому. Рядом стоит небольшой «Продуктовый» и, спешно объясняя мне, чтобы я подождала его тут, Маяковский шарит по карманам, что-то нащупывает и топает в этот когда-то «Гастрономъ». Я жду его минут пятнадцать, а после он выходит из магазина с одним фруктовым льдом и протягивает его мне со словами «съешь дома». — Оке-е-ей, — довольно говорю я, рассматривая отныне и навеки мою вкусняшку.       Мы поднимаемся в его квартиру, я спешно снимаю свои сандалии и бегу на кухню, там же мою руки и, садясь за стол, с энтузиазмом раскрываю сладость, и, довольная, смотрю на не успевший растаять лед. Влад проходит мимо и садится напротив, откидываясь на спинку, кладя одну руку на стол, а вторую опирая на спинку другого стула.       Я, довольная, прохожусь языком по этой сладкой штуковине формы цилиндра и становлюсь с каждым мигом еще довольнее, а Маяковский приковывает свой взгляд ко мне и смотрит заинтересованно, удивленно и почти не моргая; я не придаю этому значения.       Я провожу языком по замороженному цилиндру еще раз и еще, Маяковский заметно напрягается, и по кухне разносится стук его пальцев о стол.       Эта штуковина покрыта чем-то и при соприкосновении со слюной, она начинает сильно скользить и тянутся. Медленно мороженное начинает таять, я не успеваю облизать со всех сторон и пихаю его в рот, смачно чмокая. Жалко, что весь он туда не влезает.       Маяковский в этот же момент сжимает руку в кулак и резко выпрямляет на стуле. — Вла-ад, — довольно произношу я. — Ты чего на меня пялишься? Я понимаю, что я очень привлекательная, но нельзя быть таким наглым, — спокойно отвечаю я, полностью заинтересованная своей вкуснятиной. — Скажи Богу спасибо, что тут сижу я, а не какой-нибудь треклятый извращенец. И мне кажется, что фруктовый лед так… не едят. — Почему? — ничего не понимая, спрашиваю я. Он цокает языком и отводит взгляд.       И тут на меня сваливается вся эта его испорченность и озабоченность. Все это честное извращенство, я морщусь от испытываемого мною чувства отвращения. — Маяковский, по-моему, ты и есть тот самый треклятый извращенец, — выкрикиваю я так, что мороженка чуть не падает. Но в отместку… В отместку, значит, я провожу кончиком языка по льду от палочки до самой макушки этого цилиндра.       Он снова не сводит с меня взгляд, я смачно облизываю эту холодную штуку, причмокивая и слизывая все тающие капли льда. Он начинает нервничать, а когда я беру активно тающее мороженое в рот до половины, он резко встает и достает из шкафчика тарелку, берет ложку и, выдирая у меня из рук мою сладость, кладет ее на тарелку. — Ешь ложкой. — Извращенец, — задорно и весело говорю я. — Ничего подобного, просто это неприлично… — он не заканчивает. — Потому что ты извращенец, — все так же задорно и довольно говорю я, черпая сладкую жижицу ложкой. — Ничего подобного, — отрезает он сурово, я смеюсь и вторю «извращенец». Влад следит за тем, как я беру в рот очередную ложку фруктового льда, и, выдергивая столовый прибор у меня изо рта, целует, пихая мне в глотку язык, забирая все остатки льда и довольно причмокивая, отходит на безопасное расстояние.       Мне тут же становится жутко досадно: мало того, что целовали ради «поесть», так еще и фруктовый лед забрали. Я набираю в грудь побольше воздуха, смотрю на Влада обиженно и не нахожу, что сказать. — Ну, ладно-ладно, только не плачь, хочешь куплю еще один? — я отрицательно киваю, хватаю блюдце с ложкой и подхожу к нему. Что поделаешь, девушки — народ переменчивый.       Рядом стоит небольшая табуретка непонятно для чего, и я, ногой пододвигая ее, встаю на нее и становлюсь на полголовы выше него. Он ожидающе смотрит на меня. Я с улыбкой во все тридцать два зачерпываю в ложку как можно больше сладкой, растаявшей жижи и подношу к его рту. — Открой ротик, — сладко говорю я, и он слушается, я аккуратно сую столовый прибор ему в рот, и он слизывает с чайной ложечки остатки мороженного, я быстро вынимаю ложку и впиваюсь ему в губы, чтобы успеть попробовать, пока он все не проглотил.       Я успеваю.       Мне ужасно вкусно с ним целоваться, и мы, слава богу, никуда не спешим; я, не отрываясь, кладу ложку на стол и обнимаю его за шею. Он касается ладонями моей талии, а потом спускается к бедрам, не сильно сжимая их.       Так, стоп, хватит.       Мне становится жарко то ли от близкого контакта, то ли от зноя. Он обходит меня и идет куда-то в комнату. Я поспешно доедаю уже окончательно и бесповоротно растаявший лед и иду к нему.       Он спокойно сидит и что-то печатает на компьютере. Я подхожу и сажусь рядом. Пробежав глазами по экрану, я читаю знакомое имя и некоторые фразу из переписки. — ТЫ ПЕРЕПИСЫВАЕШЬСЯ С ОЛЕГОМ?! — слишком резко и громко спрашиваю я. Он даже вздрагивает и недовольно поворачивает ко мне. — Представь себе! Мы с ним, на секундочку, лучшие друзья, ничего так? — тут он снова разворачивается к монитору и что-то пишет. — А почему он мне не пишет? — возмущенно спрашиваю я, Влад ударяет себя по лбу. — У него спроси, а? — я тыкаю его в плечо. — Вот ты и спроси. Ты посмотри, какого-то там друга он любит больше чем родную сестру, — я возмущенно встаю и начинаю ходить из одного края комнаты в другой. — Вот ты кого больше любишь: меня или Олега? — я останавливаюсь напротив него и ожидаю ответа. Маяковский непонимающе смотрит на меня, а потом его взгляд сменяет на а-ля «ты меня достала». — Давай рассуждать логически. Он мужик. А ты девушка. Было бы странно, если бы я мужиков любил больше, чем девушек. Ну, из вас двоих он пока что мне ближе. Мы с ним дольше знакомы, — я вдыхаю воздуха и обессиленно падаю на диван, предварительно делая пару шагов до него. — Ну и правильно, кому я нужна? Родной брат не пишет. Ты-то уж и подавно. Умру в одиночестве с пятьюдесятью кошками и бутылкой винишка, — вяло произношу я, Влад откидывается на спинку и его лицо оказывается где-то рядом со мной. — Эй, фруктовый лед, не растекайся, сама же сказала, что замуж за меня не пойдешь, — я вяло поворачиваю голову в его сторону. — А ты меня возьмешь? — он улыбается и уверенно отвечает: — Конечно, возьму. — Ну, тогда я согласна. Не хочу в одиночестве умирать, — он ерошит мои волосы и снова возвращается к компьютеру. ***       Через некоторое время Влад закрывает переписку, хлопает экраном ноутбука по клавиатуре и встает потягиваясь. Я растекаюсь по дивану целиком и полностью, сползая головой на подлокотник, и тяжело вздыхаю. — Ну что? Все еще расстраиваешься? — с усмешкой спрашивает учитель, я «угукаю».       Маяковский медленно доходит до меня и резко опускается, садясь на пол напротив моего лица. Я смотрю ему в глаза, он смотрит в мои. — О чем вы разговаривали с Олегом? — спрашиваю я. — Ты очень странная, Малая. Любая другая девушка уже давно бы десять тысяч раз посмотрела все переписки своего парня, — он резко затихает, и я, улыбаясь, напоминаю ему. — Ты, надеюсь, помнишь, что мы не встречаемся. Признались в этой дурацкой любви друг другу только под градусом и… Так, о чем вы разговаривали с Олегом? — он пододвигается ближе ко мне и оказывается своим носом почти у моего, разворачивается ко мне спиной, и я практически дышу ему в ухо. — Да так, спрашивал у него, когда приедет, спросил, почему тебе не пишет и поиздевался насчет девственности в двадцатник. — О, и почему же он мне не пишет? А насчет девственности, ты своей раньше лишился? — он усмехается.  — А тебе так интересно это знать? А не пишет потому, что подарок приготовил на день рождения и боится проговориться. А про твое самочувствие он от меня узнает, — я быстро подскочила, но не села, даже не встала. Вытянулась и заглянула ему в глаза, чтобы видеть, что он там чувствует. Он даже не думает смотреть на меня, смотрит только вперед. — Ты сказал ему?! — встревоженно спрашиваю я. Он выглядит грустным. Специально что ли так сел, чтобы я не видела его лица? Такое чувство, что он внутри плачет, а тут показывает мне, какой он мужик и как здорово ему в его безмятежности. — Что сказал, Катя? — спокойно спрашивает он, переводя взгляд нехотя на мои глаза. — Про… на… — слово «нас» так и не вырывается из глотки, поэтому я быстро исправляюсь: — Про то, что мы видимся чаще, чем нормальные учителя с ученицами.       Он усмехается. Я ожидаю. — Нет, не сказал, как ты себе это представляешь? «Привет, Олег, я тут чуть ли не каждый день гуляю с твоей сестрой и молча мечтаю ее трахнуть». Так? — возмущаясь спрашивает он, я смеюсь и снова ложусь на подлокотник. Он мягкий как подушка. Подлокотник, в смысле. — Подожди-ка, ты мечтаешь меня… Ну, в смысле это слово, которое ты сказал? — теперь смеется он. Все еще не поворачиваясь, улыбается. Не отвечает.       Потом мы молчим. Он смотрит на противоположную стенку комнаты, думает о чем-то.       А я думаю о том, что было бы, если бы Олег узнал. Он бы нас точно по головке не погладил. Со мной не происходит ничего особенного. Кроме Маяковского. Он самое особенное, что со мной когда-либо происходило. А Олег об этом не знает. Если он узнает, скорее всего будет недоволен. Или скандал. Влад же его лучший друг. Он если и представляет наше общение, то как ученицы с учителем, который просто приглядывает за ученицей во время школы, и как друга, который по-пацански присматривает за его сестрой вне учебного заведения. — Кать, — почти дрожащим голосом зовет он, я на пару секунд впадаю в шок от этого звука и не понимаю, говорит он или не он?! Я неожиданно для самой себя подскакиваю с места и вновь заглядываю ему в лицо. Он не то что бы плачет. Просто выглядит чересчур обеспокоено. Очень.       Как только я подлезаю к его лицу, он закрывает глаза. — Ты чего? — удивляюсь я, а он не спешно отвечает: — Как ты думаешь, надо ему говорить? Я просто подумал, если сказать… не соврать, сказать все как есть, — он говорит сдержанно, размеренно и спокойно. Отчасти спокойно. — Он ведь убьет меня, да? — я сползаю с кровати и прижимаюсь к нему как можно сильнее. Он обнимет меня одной рукой за плечи. — Нет, не убьет. Я не допущу этого. И ты его не убьешь, все будет хорошо. Тем более Олег — это малость. Представь, что было если бы узнал директор, мои родители… В такой бы ситуации Олег был бы тебе роднее матери. Он добрый. Не удивительно, что его ты любишь больше, чем меня, — на последней фразе я улыбаюсь.       Он тоже улыбается и аккуратно наклоняется, чтобы поцеловать меня. Я целую его в ответ. У него мягкие губы. Последнее время в нем очень много «аккуратно» касательно поцелуев. Это очень странно. Я касаюсь рукой его щеки, скольжу ей до шеи, а потом приподнимаюсь и углубляю поцелуй, так раскованно, так жарко.       Он кладет руки мне на талию и, приподнимая, сажает на себя. Я обвиваю руками его шею, продолжая целовать его губы. Он пальцами поднимается выше, по спине пробегают мурашки, несмотря на то, что на улице чуть ли не плюс тридцать. Поцелуй переходит в более глубокий, я чувствую его язык почти в глотке. Он уже не пытается делать все аккуратно, это больше похоже на него, и я почти сдаюсь этому чувству. Он инстинктивно сжимает пальцы где-то у меня на грудной клетке под подмышками.       Как же мы после всего этого скажем Олегу, что ничего нет? Что все нормально. Как ходить при нем и притворяться, что мы друг друга не знаем?       Я невесомо кладу руки на его плечи и отталкиваю. Он все равно прижимает меня к себе. Я уже с силой отталкиваю его, разрывая поцелуй. Не встаю, он требовательно смотрит на меня. — Нельзя, слышишь? Когда он приедет, что ты ему скажешь? Что мы ему скажем? Для него ведь мы не знаем друг друга. Только «Владислав Максимович» и только «Катерина Малаева».       Он озлобленно выдыхает, опускает руки, но через секунду обнимет меня за талию, я выпрямляюсь и, сидя на нем, становлюсь выше на полголовы. — Нас уже два раза посчитали за пару, почему бы не воплотить это в реальность? Почему нельзя сказать ему, что мы встречаемся? Что я люблю тебя! А ты меня! Это же не так сложно! — он переходит на басистый крик, я смело смотрю ему в глаза. — Мы играем с огнем, не находишь? Он же… Чего? Ты сказал, что любишь меня? В смысле, встречаемся? — я удивленно, опешив, смотрела на него. Он был крайне серьезен и даже не пытался улыбаться. — В прямом. Ты будешь моей девушкой? У тебя есть только два варианта ответа: либо «да», либо «я согласна». Все. И на этот раз я не дам тебе сбежать, — я засмеялась, даже живот заболел. Он просто улыбался.       Смех — зевота — Смешно, правда! — все еще смеющимся голосом сказала я. — Так что ты скажешь Олегу? — я наконец-то успокоилась и, задав вопрос, вновь посмотрела на него. — Скажу, что мы встречаемся. Я серьезно. Ты не можешь сейчас отказаться. Это будет тупо/глупо/бесполезно/напрасно… Не навсегда, конечно, — я серьезно смотрю на него.       Потом расслабляюсь и, сгибаясь в три погибели, прижимаюсь к нему.       Осознание того, что он может быть моим…парнем не отпускает в реальность. Мне кажется это невозможным, кажется, как будто это — обман. Что он сейчас это на камеру говорит или ему заплатили, а может, он просто решил посмеяться.       Это чувство радости и одновременно страха, что это если и начнется, то тут же закончится. — Да. Я согласна. Только тогда тебе придется жениться на мне. Хотя, если ты найдешь девушку, которую действительно полюбишь, то можешь не женится, — он прижимает меня к себе большими руками, как одеялом. — Уже нашел.