Ключ поверни и полетели

      Уже три дня мне семнадцать, а ему двадцать семь. Старикашки. Три дня он исправно ходит на работу. Не считая всех остальных дней. И уже ЦЕЛЫХ три дня мы чудесно ладим.       Ничего нового не происходит. Совершенно! За исключением известия о том, что Олег приедет в начале июля. О, ЧУДО! Влад тоже обрадуется. Я прихожу с утра в школу, работать остается совсем чуть-чуть. Две недельки. И то поменьше. А завтра выходной.       Я захожу в кабинет, и Маяковский там уже что-то кашеварит. Я здороваюсь с ним, он со мной. И так каждое утро, между прочим. Совсем ничего нового. А недавно меня посетила мысль о том, что с «Владиславом Максимовичем» мы давно перешагнули толстенную грань учителя и ученицы, но дальше не зашли. Точнее зашли, но официальности этому не придали. А официальности хочется, а то я сама запуталась и не знаю, что происходит между нами. Только вот как ему об этом сказать, я не знаю. Лучший выход — прямо.       Вскоре приходят дети, и мы приступаем к будничному общению с ними. В мафию они уже не хотят играть. Точнее хотят, но это им быстро надоедает. А в дурака еще соглашаются.       Мы общаемся с ними так просто, как будто дружим сто лет. Разве что Влад запрещает им материться. Они как-то тыкнули его лицом в то, что он сам тот еще словесный фехтовальщик. Он на пару минут замолчал, но вскоре ответил, что когда они дорастут до своего тридцатника, тогда пусть матерятся сколько хотят, а сейчас лишь ругаются «плохишом» и «дураком».       К концу дня мы с Владом рассуждаем от скуки, чем будем заниматься с детьми в понедельник. Особенно никакие мысли в голову не лезут, но ради вида поразмышлять надо.       Мы сидим так уже час, и сейчас к нам подходит небольшая компания из девочек, и остальные, замечая какой-то кипиш, тоже подтягиваются. Мы с Маяковским ни черта не понимаем и смотрим на девчонок. Влад выглядит удивленным, хмурым и заинтересованным в большинстве своем. Почти всегда так. — Можно вопрос? — говорит одна из девочек, стоящая впереди, которую подталкивают остальные и подначивают что-то спросить. Они хихикают то ли над нами, то ли над собой. — Ну валяй, — беспечно отвечает учитель. — Вы ведь встречаетесь? Да? — по моей спине пробегает толпа холодных и горяченных мурашек, а Влад приходит в смятение лишь на секунду. Потом он снова беззаботен и безмятежен.       Он кидает на меня взгляд, ожидая, что я скажу. Будто бы от меня все это зависит! Вот только не надо, потом он будет говорить, что это — моя вина. — Нет, мы не встречаемся, — отвечаю я, учитель, не меняясь в лице, снова переводит взгляд на толпу, а кто-то из мальчишек выкрикивает: — Да вы гоните! Встречаетесь, конечно же, я видел, как вы гуляли в центре! Плюс вы всегда вместе! — тут же идет шепот, а через секунду кто-то добавляет: — Да, и я сотку ставлю, что вы уже целовались! Значит встречаетесь! — я не знаю, что отвечать на это. Бунт! Маяковский выпрямляется и с тихим «о-о-о, блять» сурово осматривает всех. Толпа затихает. — Если вам делать больше нечего, как пихать свои носы в чужую личную жизнь, то лучше валите домой все, — но его перебивает кто-то: — А если по правде?! Слабо ответить?! — он хмурится сначала, а потом ничего, брови расходятся, и он отвечает беззаботно: — А если по правде, давайте без обид, не ваше это дело, окей? Катя вам сказала, что мы не встречаемся, а значит так оно и есть. Правда? — он поворачивается ко мне и ждет подтверждения.       А думаю не долго. Просто думать нечем. — Именно! К тому же он мой учитель, преподает русский язык и литературу, при всем желании, это было бы невозможно, — кабинет пропитывается тяжелым и печальным вздохом учеников, и толпа рассасывается.       Минус одна проблема. Маяковский смотрит на меня как на виноватую в том, что мы реально не встречаемся, но после взгляд его сменяется на удовлетворение. Удовлетворение тем, что сказать им все так, как есть — минимум неразумно. ***       Когда мы прощаемся, никто уже не вспоминает этот небольшой инцидент, дети уходят, потом расходимся мы с Маяковским. Он предлагает проводить, я вежливо отказываюсь. Впрочем, он прекрасно понимает, что на самом деле мне бы хотелось побыть с ним еще немного, но Влад все же слушает меня, и домой я иду одна.       По приходе домой я медленно стаскиваю с себя обувь, здороваюсь с мамой; она опять приготовила что-то вкусное. Напоминает про приезд Олега и между всем этим целует меня в щеку.       Потом я иду в комнату. Открываю компьютер, включаю его, захожу во все сети, в которых я есть и в которых меня нет. Сообщение от Перышкиной. Она, кстати, частенько мне пишет. Наша переписка затягивается часа на два, потом я переодеваюсь, сажусь в кресло и беру книжку.       О, кое-чего не хватает!       Приходится встать и идти за чаем, я стаскиваю с кухни немного еды и с чистой совестью и сытой душой иду в комнату. Отлично, теперь вечер точно уютный и приятный.       Через полтора часа приходит сообщение, телефон вибрирует.       «Ты ведь знаешь, что Олег приедет через две недели?»       Маяковский.       Слава богу не СМС-кой, а то пришлось бы деньги тратить.       «Знаю, а что?»       «Может, сказать ему?..» — потом идут слова «собеседник печатает…», а потом они исчезают и ничего так и не появляется.       «Сказать о чем?» — спрашиваю я.       «Ни о чем, это я так. Не подумал, забудь», — он отвечает неопределенно. Видимо, передумал.       Больше я ему не отвечаю, и он мне не пишет.       Книга интересная. ***       Утро воскресенья — вот это чудо. Я просыпаюсь не в семь, как обычно, а в одиннадцать. И мне никуда не надо идти. Хотя лето, в такую жарень мне самой хочется на улицу. Из-за зноя я просыпаюсь уже уставшей, глаза еле открываются и я с полным осознанием того, что спать больше — бесполезное время провождение жизни, иду в душ. Душевая сетка висит надо мной, и я, не думая, включаю воду.       Через секунду мое УМНЕЙШЕЕ величество с криком-ором вываливается из ванной. Ну, кто ж знал, что вода ледяная польется.       Попытка номер ту. Я захожу аккуратно в ванную, настраиваю сначала водичку, а потом уже захожу, встаю под сетку. Так-то! Мы не пальцем деланные, два раза нас не проведешь!       После водных процедур, я умываюсь еще раз, только уже осознанно и ледяной водой. Чтобы проснуться. Вместо «проснуться» сводит пальцы. Я расчесываюсь. Выхожу из ванной, а мама такая же сонная, как и я, идет мне на встречу. Папа спит.       Так и начинается летнее-жаркое-горячее-знойное утро. Привет, мир! Я проснулся. ***       Я сижу уже полчаса в комнате полностью одетая на улицу и листаю список контактов: кому бы еще позвонить? Я гулять хочу! Однако позвонить я могу только Лизе или Самойлову. А они мне вежливо отказали, сказав, что бабушка Кирилла их припахала помогать с огородом.       Не спрашивайте, где его родители.       Последний вариант. Я долго обходила его стороной, но, видимо, выхода нет. Рассвет уже был. Часа этак в два ночи. Да и что он, не человек, что ли?! — Маяковский? — сурово спрашиваю я, чтобы не подать виду, что это я сейчас нуждаюсь в нем; он сонно отвечает: — Ты мое имя забыла, Малая? — Ты все еще спишь?! — возмущенно почти кричу я. — О-о-о, не ори, да, сплю, законом не запрещено. Чего ты хотела? — он, кажется, зевает в эту минуту. — Так, Маяковский, быстро вставай, умывайся там, все вот это, одевайся и топай к моему дому, подожду тебя у подъезда, жду через пять минут! — он недовольно стонет, я спрашиваю понял ли он, он утвердительно «угукает», и я кладу трубку.       Бегу сообщить маме, что иду гулять, пусть ждут вечером и выскакиваю на улицу. Через семь минут Маяковский неспешным шагом приближался ко мне, все в той же плотной рубашке и брюках. К слову, я была в САМОМ что ни на есть легком сарафане. В такую-то жару!       Он подходит ко мне, и я недовольно смотрю на него. — Стесняюсь спросить, ты часом в Маяковского-гриль не превратишься? — он удивленно смотрит на меня, а потом забивает на мои слова. — Нет бы, хоть «привет» сказала, — я улыбаюсь с выдохом и спускаюсь к нему на тротуар.       Я подхожу к нему поближе и вытаскиваю его рубашку из брюк. — Тебе жарко будет, — он стоя спит. Теперь понятно. — Если ты сейчас уснешь, я тебя раздену, сфоткаю и разошлю всей школе, — он усмехается и отвечает весьма уверенно: — Пожалуйста, это лишний раз докажет, что ты хочешь увидеть меня голым, а стесняться мне нечего: я прекрасно выгляжу как в одежде, так и без нее, — ой, ща мои комплексы повыпрыгивают и будут такие: «Во-от, даже мужик какой-то лучше тебя выглядит». Забить бы их вовремя. — Ну, ладно, если тебе будет жарко, сам виноват, — он хмурится. — Зачем ты разбудила меня в такую рань?! Я хочу спа-а-ать, — протянул он и оперся на меня всем своим весом. Я покачнулась. — А я хочу гулять, — ставя его на ноги, отвечаю я, — Лиза с Самойловым заняты, а ты нет.       Он вдруг резко проснулся, посмотрел на меня и улыбнулся, кажется, он забил на рубашку. — То есть мне достаточно быть чем-то занятым, чтобы ты не вытаскивала меня на улицу? Тогда я очень занят сном, прости, малыш, не сегодня, — последнее он произнес надменно и с ухмылкой, развернулся и пошел к дому. — Ну и вали, я тогда одна пойду. Забреду в гаражи совершенно случайно, а там среди белого дня на меня кто-нибудь нападет, и это вечно будет на твоей совести, — он остановился. Кажется, работает.       Влад медленно разворачивается и возвращается легким бегом в два шага. Он реально высокий. — Так куда мы пойдем? — я сначала улыбаюсь, а потом смеюсь. Звонко и долго.       Он смотрит на меня тоже с улыбкой.       А, между прочим, это действительно так! Если кто-то смеется, тебе придется хотя бы улыбаться, потому что смех заразителен. Зевота же. — Волнуешься? — с довольным лицом спрашиваю я, вставая на носочки, почти доставая носом до его подбородка. — Вот еще! Не дождешься, пошли уже, — он все еще улыбается, обнимает меня за плечи, и мы идем вперед. Гулять. ***       Весело разгуливая по парку недалеко от нашего райончика, мы о чем-то разговариваем, и ему все-таки становится жарко. Он долго сомневается и колеблется между расстегнуть рубашку или идти так. — Сними! Тебе же жарко, — он очаровательно изгибает бровь и томно произносит: — Все-таки хочешь увидеть меня голым? — я краснею. Не столько от содержания, сколько от голоса. — Господи, я видела тебя без рубашки, прекрати, — тихо говорю я, смущаясь, немного закрываясь от мира. — О, ладно, не каждый день эти девчонки увидят такого мужчину, как я, — самодовольно сказал он и снял рубашку. — И можешь не называть меня Господом, — я долго соображала, но когда до меня дошло, я легонько ударила его по плечу. — Так легче? — спрашиваю я, он утвердительно кивает и осматривается. Никто особенно на него не смотрит. Какое разочарование. Если честно, издалека можно подумать, что он в черной рубашке. Всего-то белую на черную поменял.       Мы снова начинаем разговаривать, и я вспоминаю про сообщение, которое он вчера мне отправил. — А что ты хотел сказать Олегу? — внезапно для него говорю я. Он сначала молчит, потом вспоминает про что я вообще, а когда до него наконец-то доходит, он снова отнекивается. — Ничего, сказал же, я передумал.       Я пихаю его в бок. — Ну скажи! — он обрезает меня твердым, как камушки «нет», и я замолкаю. Кажется, он чувствует себя виноватым.       А, нет, показалось.       Мы идем пару минут в молчании, я смотрю под ноги и совсем не смотрю вперед. Сию же секунду, совершенно неожиданно для себя, я врезаюсь в какого-то парня, он хмурится и хочет возмутиться. — Девушка, поаккуратней, мать вашу! — я делаю виноватое лицо. — Ради бога, извините! — Маяковский смотрит на пострадавшего и удивленно для себя произносит: — Андреев?! — мы с этим парнем удивленно смотрим на Влада, а Влад удивленно смотрит на этого парня.       Предположительный Андреев смотрит на Влада где-то с минутку, а потом его зрачки расширяются и рот тоже. — Маяковский, черт тебя дери! — он тут же начинает улыбаться, Владислав тоже смеется, они жмут друг другу руки, хлопают по плечам, одобрительно осматривают друг друга; начинается разговор.       В принципе это здорово, я люблю, когда люди вот так вот неожиданно встречаются на улице, мечтаю, что когда-нибудь тоже так с кем-то встречусь. Но так же и ненавижу эти встречи, когда таким образом встречаются люди, которые принадлежат мне и идут со мной! Они мои в этот момент, а теперь они будут разговаривать с час или дольше и без меня!       А, впрочем, я еще не имею права утверждать, что он принадлежит мне хоть в какой-то момент. (имею)       Я пропускаю первые реплики мимо ушей, но сейчас вслушиваюсь. — А ты как? Неужели девушку нашел, оправился? — парень спешно отшагнул на два метра назад. — Вы неплохо смотритесь вместе!       Я быстрее ветра покрываюсь румянцем до кончика носа и, опешив, смотрю на Влада. Он мельком смотрит на меня, как будто этот его знакомый не сказал ничего необычного и так же непринужденно ему отвечает: — Мы вовсе не встречаемся, скажу тебе больше: она моя ученица, — этот Андреев вмиг успокаивается, подходит к нам и удивленно спрашивает: — И вы вот так просто с ней гуляете? — Маяковский кивает, я радуюсь, что он не свалил все на меня как в прошлый раз. В прошлый раз? Слишком подозрительно. Одно и то же дважды. — Объясните мне, что за чудное действо тут происходит?! — наконец-то вмешиваюсь я. — Да, знакомься, это мой друг — Арсений Васильевич Андреев, мы учились с ним в универе, он иногда флиртовал с моей тогда еще женой. Надеюсь, больше такого не будет, — Влад хитро ухмыляется, и я не понимаю, о чем он, ведь жены у него нет и вроде как не предвидится. — День добрый, мисс, — наиграно вроде как флиртует он, берет мою кисть и целует костяшки. — И вам здравствуйте, — тихо говорю я, в этот момент Маяковский косится на друга, на меня, снова на друга. — Заканчивайте этот театр. Андреев, рад был повидаться, может быть когда-нибудь еще встретимся, — говорит Влад. Арсений пожимает плечами. — Я тоже спешу, — потом он подходит поближе к Маяковскому и тише, но так, чтобы я слышала, добавляет: — Холостяцкая жизнь, конечно, прекрасна, но ты все равно присмотрись, неплохой вариант, — потом он хлопает моего учителя по плечу и, свистя, продолжает свой путь.       Владислав секунд шесть стоит и смотрит в одну точку, осознавая, что же имел ввиду его друг, потом смотрит на меня, а я на него, не улыбается, сохраняя серьезное выражение лица.       Мы продолжаем нашу увлекательную прогулку, больше никого не встречая и к концу-таки разговорившись.