Ключ поверни и полетели

      На следующий день мне было ужасно стыдно. Ему — нет. Я хотела обсудить это с ним, но не могла. А он мог. И совершенно не правда, что девочки при влюбленности становятся смелее, скорее наоборот.       Утром я, как и всегда, пришла в школу, а он пришел еще раньше. Стоял там и ждал. Либо меня, либо начало рабочего дня. Хотелось бы, чтобы… Нет. — Доброе утро, — сонно говорю я, потому что выспались сегодня только мои загоняи*. — Доброе, — так же отвечает он. Лето радует еще и тем, что утром солнце уже теплое, хотя на улице еще холодно.       Прохладно.       Лучи сквозь стекла.       Надо быть всегда уверенным в том, что завтрашний день настанет и не жалеть о вчерашнем. А я жалею. И это неправильно.       Солнце касается моей кожи, и я чувствую тепло. Спать хочется все сильнее, я прикрываю глаза. Мысли о суровых разговорах и о худшем улетучиваются. Я кладу сумку на парту, и сажусь за нее. Солнце касается еще и парты, теперь там тоже тепло. Я мягко кладу голову на деревянную поверхность и довольно вдыхаю. До начала рабочего дня еще полчаса.       С другой стороны, я слышу, садится Влад и облокачивается на спинку. — Не спи, Малаева, нам еще целый день работать, — он сам же ответил на мой еще не сказанный аргумент насчет сна. Впереди рабочий день: выспаться надо. — Чувствуешь, какое летом теплое солнце? Даже утром, — сонно говорю я, не желая спорить или произносить что-то против. — Чувствую, — спокойно говорит он, тоже сонно и расслабленно. Я ничего не делаю и чувствую умиротворенность. Какое-то тепло… Нет, пожалуй, это всего лишь солнце.       Дверь открывается, это слышно: двери иногда скрипят. — Простите, что помешал вашей идиллии, — с иронией говорит, по голосу узнаю, бодрый, как огурчик, директор; Владислав дергается и выпрямляется, это я просто знаю. — Но хотел предупредить, что сегодня экскурсия, на которую вы, вижу по вашим счастливым лицам, рады, что не попадаете.       Он, наверное, улыбается, Влад облегченно выдыхает, мне все равно. — Вы решили устроить нам второй выходной? — сонно, но с улыбкой говорит учитель. — Нет, первую половину дня вы все равно проведете с детьми. В два часа их заберут. После я подкину вам немного бумаг, но с ними вы можете разобраться и дома, поэтому дальше идите хоть на все четыре стороны, но за вторник я займу ваше воскресенье. Катерины это не касается, — директор выдыхает, должно быть, смотрит на часы и уходит.       Проходит пара минут.       Я засыпаю и каждый раз при забвении одергиваю себя. Влад, видимо, раздумывает.       Проходит еще минутка и медленно, и осторожно, я чувствую его ладонь на своих волосах. Она теплая, но жесткая. Большая и почти уютная. Она скользит по волосам, массирует затылок, и сон еще сильнее приливает. Потом он невзначай касается щеки. И рука замирает на месте. — Вчера… — он запинается, задыхается, умолкает. — Вчера, — утверждаю я, даю добро на то, чтобы он продолжал говорить. — Мы… В общем, не пойми неправильно, но я не хотел этого. Нет, хотел, конечно, но ты же не станешь относиться ко мне из-за этого хуже или лучше?..       Это еще раз доказывает, что бабские комплексы — это так, ерунда. — Не стану, — утвердительно произношу я, надеясь продолжить; щека затекает, и я поднимаю голову. Его ладонь ускользает от меня. Открывать глаза не хочется, поэтому я просто откидываюсь на спинку и не знаю куда наклонить голову.       Он аккуратно пододвигает меня к себе и опускает мою голову к себе на грудь. Вот это тепло. И это не солнце. Нет, солнце, которое у него внутри.       Черное, но теплое.       Черный цвет солнца*.       Его локоть находился на моем плече, а рука свисала примерно по такому же маршруту, по которому обычно свисают косы. — Знаешь, я сама виновата. Вообще-то виноват автобус, но и я тоже. Не думаю, что ты захочешь повторить что-то подобное, — конец получился неуверенным. Он как раз-то и захочет. — Нет, не так. Просто хочу сказать, что хорошо, что ничего не случилось, я думаю, что сегодня жалела бы об этом. Ты бы тоже. — Надо избегать таких ситуаций, — он помолчал и неуверенно добавил: — Реже находиться рядом.       Я хватаю его за руку и прижимаю к себе. Глаза открываются сами по себе. — Нет! — тихо восклицаю, он улыбается, я тут же краснею, отвожу нос и отпускаю руку. — Прости, но…       Сию же секунду я чувствую его нос около моего уха, он аккуратно (уже второй раз аккуратно!) берет губами мочку и шумно выдыхает. Что-то во мне начинает дрожать. Дрожать с такой силой, что все остальные органы и части тела поддаются этой дрожи. Он отпускает мочку и целует около. — Не надо, — тихо, шепотом говорю я. Он непослушно ведет носом от уха по щеке к губам. — Не надо, пожалуйста, — я поворачиваю голову в его сторону, чтобы серьезно посмотреть в глаза, но вместо этого меня накрывает его поцелуй. Серьезно, как я хотела. С головой.       Я отвечаю. Знаю, что лучше этого не делать, но отвечаю же. — Черт возьми, это действительно проигрышный вариант, — говорит он, отрываясь и усмехаясь. — Осталось пятнадцать минут.       Он подбадривающе улыбается, мол, готовься, скоро тут будет толпа ребятишек. Да-а. — Сиди и готовься, я сейчас, — он все так же улыбается и скрывается за дверью.       «Проигрыш. Сдался. Сдулся. Утонул в этом омуте с головой и с концами, все. Так и заканчивается все ужасно-прекрасное. И правду не скажешь, и не тронешь, и не отпустишь. Он подходит к окну, опирается на подоконник. Закурил бы: сигарет нет. Ничего лишнего, ничего большего. Смириться бы.       Люди призваны все усложнять, и он на счастье/ на сожаленье родился человеком.       И отвлечься не на кого. И вытащить никто не может. А она думает, что лучше делает. На самом деле только хуже. С каждым движение глубже. С каждым взглядом в бездну. А там холодно, неприятно, главное — одиноко.       Ее там нет.       О, как же все херово! — Владислав Максимович? — слышится девчачий голос. Из всех девчачьих он различает только ее. Катя? Он оборачивается. Вовсе нет. Девочка — семиклашка. Пришла первая. — Да? — Что вы тут делаете? Где Катя? Она сегодня тоже придет? — девочка улыбается, но лишь из вежливости. Растерянность, вот что. — Она в кабинете, ничего, я сейчас, не говори ей, что видела меня, хорошо? — он улыбается, по-доброму, чтобы девочка, маленькая и доверчивая, купилась.       Она кивает и уходит.       Он вздыхает в бессилии. Остается либо ждать, либо кидать все это к черту и сваливать, пока не… О, точно, уже поздно». ***       Время полвторого. Влад напоминает об экскурсии, и по классу проходит недовольный вздох. — Я не хочу на экскурсию, вы же не едете, — недовольно бурчит мальчишка, к нему присоединяются все остальные. — Я бы тоже лучше с вами тут остался, — громко произносит другой и его тоже поддерживают. — Может быть, вы с нами все-таки поедете? — с надеждой спрашивает девчонка и класс загорается веселой улыбкой, надеждой. — Ребят, мы бы поехали, только места для нас в автобусе нет, а менять что-то уже поздно, — отвечаю я с грустной улыбкой, Влад тоже как-то печально смотрит на класс, пытается улыбнуться.       Он бы тоже с ними посидел.       Проходит полчаса и этот самый автобус, наполненный детьми, отъезжает, через открытые окна слышны их «до завтра!» и они машут руками.       Мы стоим у входа в школу и тоже машем. Даже не знаю, что лучше, привязанность или игнорирование.       Машина скрывается за поворотом, и мы опускаем руки, все еще улыбаясь. Пару секунд голова находится в прошлом, потому никто ничего не говорит.       Мы официально свободны. — Ну что? Как ты? — зачем-то спрашивает Маяковский, но мне вопрос не кажется особенно странным, потому что сейчас действительно состояние не такое, каким является обычно. — Да никак. Привязываться не хочется, но я, кажется, уже опоздала, — я пожимаю плечами и разворачиваюсь к нему. — А мне вот нравится. И когда эти дети вырастут, возможно, они все еще будут помнить тебя и меня и, если я все еще буду тут работать, на их последнем звонке, некоторые вспомнят нас. Недолго осталось. Если кто-нибудь из них за что-то поблагодарит нас, я даже расплачусь, — насмехаясь над собой, говорит он. У меня тоже вызывает это улыбку. — Какой ты эмоциональный, — иронично говорю я и, круто разворачиваясь, иду медленно в неизвестном направлении.       Он стоит на месте несколько секунд, видимо, думает. — Знаешь что, пошли гулять, — широким шагом мужчина подходит ко мне и тянет за руку в сторону. — А куда? — он улыбается, шарит по карманам. — В центр, сейчас найду денег на автобус и… — тут же он замолкает, и я тоже молчу. С минуту он стоит и смотрит в никуда. Я смотрю на него, не смея нарушить это молчание. Не смея вмешиваться. Я вспоминаю, он тоже, подходит вторая минута. Сейчас он, кажется опомнившись, резко смотрит на меня и так же резко говорит: — Не вспоминай, — как будто это что-то изменит. — Поздно, — виновато наклоняю голову и продолжаю идти в ту сторону, в которую он вел меня.       Он молча, не спеша, идет за мной. По ходу дела я понимаю, что идем мы к его дому. Все еще молчим. Неудобно как-то напоминать об этом. Хотя он же и напомнил. Зачем только? Случайно типа.       Мы заходим в его двор и как-то невтерпеж ему было, он нарушает это молчание. А все потому что противоречивый и непостоянный. Это тоже иногда напрягает, ибо из серии «поиграет и бросит». Впрочем, со мной такого не может случиться. — Блять, ну прости, — зачем-то говорит он. А я всем видом показываю, что уже не помню о чем он и мне все равно. — Меньше матерись, а то будут у тебя дети, чему ты их научишь? Они и тебе потом, и жене твоей хамить начнут. И жена эта тебе потом еще и припомнит… Ну, не сто процентов, конечно, но вероятно. Да, — я задумываюсь. — Зануда, — он толкает меня на дорогу, слава богу, пустую. Подводит к машине и, щелкая ключами в кармане, открывает ее. Потом открывает дверь. Садись, мол.       И я сажусь. — Я села в машину к незнакомцу, вот она первая ступень, иду по наклонной, прощай светлое… — он диким смехом перебивает меня. — Зану-у-у-у-уда, к незнакомцу, блин, ты это серьезно? Забавно, — он заводит машину.       Надо в следующий раз помнить, что… — Я тебя чуть не выебал, что ты несешь?       Я затыкаюсь, даже не пробуя что-нибудь сказать. И все же… — Ты, как бывший семьянин, должен знать и помнить, что девушки говорят одно, а имеют ввиду совершенно противоположное.       Он резко останавливает все свои движения, переводит на меня взгляд, лицо его в ту же секунду изменяется в изумлении и дурацкой пошлой ухмылке. За всем этим следует его немой недовопрос: «А, вот так вот?» — То есть ты в тот момент хотела, чтобы я тебя поимел как грязную… — он останавливает свой язык, но тут же продолжает: — А говорила все наоборот?       Удивленный, как ребенок, он сидит в ступоре. Я вхожу в роль. — Нет, — усмехаясь, отвечаю, но до него не сразу доходит, что началась игра «наоборот». То-то же. — Это значит «да»? — логически доходит он. — Куда ты там собирался ехать? Заводи машину и поехали, — мое величество складывает руки на груди и устремляет гордый взор в окно. Он, не продолжая бессмысленного диалога, заводит авто и трогается.       Супер, кто тут еще трогается?       Я люблю трогательные моменты.       Они же трогательные.       Мы едем минут тридцать не то что бы в молчании: он включает радио, но и говорить как-то не выходит.       ГОСПОДИ, КАК МАЛО МЫ ГОВОРИМ!       Машина останавливается около какого-то парка, и он глушит ее. — Выходи, гулять пошли, — как-то с наездом произносит он, ну я и выхожу. Из себя. Шучу.       Захлопываю за собой дверь, он тоже выходит, закрывает машину и осматривается, мол, куда мы приехали.       А мы никуда. Это просто парк в центре и всего-то. Тут столько людей по выходным, что задохнуться можно. Муфасой стать.       Однако сегодня и сейчас тут никого. Будни же. Он коротко смотрит на часы. О боже, я и не заметила, что он снова в рубашке, вообще не обратила на это внимание. Однако часы на руке уже под ней.       Сейчас еще только… наверное, полтретьего. Всего-то. — Знаешь что, если ты будешь стоять как вкопанная, мы так вряд ли погуляем. — А куда мне идти? — так же невозмутимо спрашиваю я.       Он решительно идет вперед. — Для начала, хотя бы просто вперед.       Я, коротко обдумывая этот вариант, пожимаю плечами, соглашаясь, и иду за ним. ***       Я звонко и заливисто смеюсь из-за его очередной удачной шутки, и мы останавливаемся у какой-то палатки, он протягивает молоденькому пареньку деньги и покупает у него две сахарные ваты на палочке среднего размера. Одну протягивает мне, я непонятно почему краснею и, продолжая все гуще заливаться краской, благодарю его и принимаю подарок.       Он улыбается, скорее даже усмехается, видимо надо мной, и мы продолжаем нашу прогулку. — Что ты делаешь, например, каждым летом? — внезапно спрашивает он, я тут же судорожно ищу ответ на вопрос в голове. — Обычно… Я еду к бабушке. Иногда на месяц, иногда на два, а иногда и на недельку. Впрочем, этим летом я работаю. И интересно там было только, когда Олег тоже ездил туда. И то не всегда. А ты? — он хотел спросить что-то еще, но я задала свой вопрос быстрее, чем он успел добавить свой к прошлому.       Так-то. — Я? Я… Ну, пока Настя с Аленой были живы, мы ездили за город раз в недельку, я работал… Первое время Настя тоже работала, но потом, когда дела пошли в гору, я отправлял их либо к теще, либо к Артему с Олей. Оля вообще дружелюбная, и она всегда рада видеть новых людей, потому-то с Настей они подружились мгновенно. А Артем весь из себя бдительный, поэтому, когда у меня появлялись друзья, он всегда смотрел на них как на говно. Разве что Олег прошел его строгий отбор, но это другая история.       На Настю он тоже смотрел косо. Она была этим недовольна и всегда настораживалась при нем. Или когда оживлено разговаривала, а он входил в комнату, всегда замолкала. Он вообще так себе человек, но жить можно. В любом случае, он точно не непроходимое говно.       После того как мои девчонки погибли, я каждое лето бухал, Артем каждый раз орал на меня. Всего два лета. Впрочем, я бы спился, если бы не он и не твой брат. И опять же это уже другая история.       Я смотрю на Маяковского, а он жует сахарную вату и оживленно думает, потому что, когда человек думает, он все время смотрит в одну точку, ибо глаза деть некуда. — Расскажи, — прошу я. Он еле заметно вздрагивает, смотрит на меня, выходит из своих раздумий и, усмехаясь, отвечает: — Нет, это слишком… не твоего ума дело, пока что. Я не думаю, что каждой ученице каждый учитель рассказывает что-то подобное. И…       Вот это наглость! — И ты сам сказал, что чуть не поимел меня, а значит, что не чужие люди. Впрочем, если не хочешь, не рассказывай. — Я сказал не нечужие люди, а не незнакомые, — он посмотрел в сторону и похмурился, — как оно мерзко звучит.       Я снова рассмеялась, он тоже улыбнулся. — Лучше ты мне скажи, что ты делаешь летом, у бабушки, если там не так весело? — как хорошо получается, мне что-то тоже не очень хочется рассказывать ему об этом. — Теперь моя очередь, — он изгибает бровь в удивлении. — Я не хочу тебе рассказывать об этом, потому что… Потому что. Не твое дело и вообще. Бла-бла-бла, понятно? — он опускает голову, челка спадает на лоб, и он беззвучно смеется. — Око за око. Понятно все с тобой.       И все замолкает. Дальше мы идем молча, жуя сахар в виде ваты. Я думаю обо всем, что хоть как-то с ним связано. О чем думает он, мне не известно. И он остается каким-то все еще холодным, топая рядом. И странно почему мне не приходит в память его зататтуированное тело каждый раз, когда я думаю о нем? Почему я не вспоминаю его жену и ребенка. Он, наверное, думает об этом часто. Или же думает, но каждый раз пытается убежать от мыслей, чтобы не думать о них. Я нужна ему примерно для этого. Чтобы не утопать постоянно в своих мыслях.       А что он делал до того, как мы познакомились? Это было… два месяца назад. Господи, настолько недавно? — Мы знакомы четыре месяца, — внезапно произносит он. Читает мои мысли. Четыре ме… — В смысле четыре? — он удивленно смотрит на меня, будто я что-то не то сморозила. — Два, — поправляю я. Он бьет себя по лбу. — Точно, всего-то два. Вот черт. Мне казалось больше. Я уже хотел сказать, что через два месяца будет полгода. — На самом деле больше. Знаешь сколько Олег рассказывал про тебя? Когда вы только-только познакомились он только и говорил, что про тебя. Потом поотпустило*, но он все равно частенько рассказывал о своем новом друге. Особенно мне. Мне он доверял чуть больше, чем родителям, впрочем, это нормально. И это он с тебя пример взял, что на филолога пошел, что в Питер уехал, да? — он улыбается. — Да, наверное, — он улыбнулся. — Уже радует, что ты слышала обо мне и до нашей встречи. Хотя бы слышала, — он умолк.       А это не дело. — А Олег обо мне рассказывал? — он как-то удивленно посмотрел в воздух и тут же ответил: — Немного, но да. В любом случае, я знал, что у него есть сестра. Первое время мы особенно не разговаривали о семье. До первого «побухаем», — усмехнулся. — О, алкоголики, — я демонстративно закатила глаза. — А что он говорил? — Ну, отзывался не лестно, но со временем все налаживалось, видимо он взрослел, — он сделал забавный акцент на последнем слове. — Сначала просто говорил, что у него есть сестра, в некоторых случаях, когда это было уместно, а потом после побухая* я рассказывал про брата, он про тебя. Но говорил немного, что-то типа «вот у меня сестра», «вот она такая-то». — Не густо, — я пожала плечами.       А дальше он спросил у меня про первое впечатление тогда, в апреле. Я сказала, что первое, что он у меня вызвал, — это жуткое раздражение, он умело над этим посмеялся и сказал, что взаимно.       Я и не сомневалась.       Знаете, когда идешь гулять с человеком, который тебе хотя бы нравится, будьте уверены, что ни во что хорошее это не выльется. А впрочем, и не будьте, может и выльется. Я, кажется, еще сильнее к нему привязалась.       Если отвяжусь — умру.