Ключ поверни и полетели

— Весь мир из свихнувшихся людей. Читал Чехова «Палата №6»? — он усмехается. — Читал, а то как же… Только я не об этом, — он затягивается и с облегчением выдыхает дым. — Ты же сказала, что ты мне не нужна. Почему я не могу себе тоже самое сказать? У тебя так просто это выходит. А я бы… — он глотает из бутылки, — сдох, потому что спился бы, а может быть из-за сигарет. От чего, спрашивается, лучше или менее позорно. — Завязывай с этим. Ты не думаешь о тех, кому нужен, это ведь эгоистично — правда, неожиданно? Такие выводы, — я сажусь и пододвигаюсь чуть ближе к нему. — Если я спрошу: «А кому я нужен?» — слишком банально получится? — я улыбаюсь и киваю, он затягивается и выдыхает в противоположенную сторону от меня. — Брату своему, может даже его жене: если что, чтобы было к кому обратиться. Лизе, возможно, что и Самойлову, — мне! Мне нужен, правда! Очень! — Отцу. В конце концов, как бы не было абсурдно, — «он ждет, что она назовет себя», — будущей жене своей, детям. Ученикам. А те семиклашки, как же они теперь без тебя? — он закрывает глаза, улыбается, задерживает на несколько секунд, чтобы, возможно, не плакать, а может еще что. — Не ври. Артем  смог бы и без меня, Ольга ну может быть — впрочем ей не я нужен, а просто защитник. Я еще тот нападающий. У меня бесполезно просить защиты, когда я сам готов убить первого встречного. Лиза? Самойлов? Ты, наверное, шутишь. Отца у меня больше нет, — сурово отрезает он, — Он перестал существовать как умотал с матерью Перышкиной. Нет, я не виню его, он действительно забыл меня, забыл Артема — и все. Ученикам точно нет, не убеждай, — он молчит, мне нечего ответить, потом несмело так, добавляет, — Кать, я тебе нужен? — Да! Да.       И тем не менее, я не скажу ему этого. Причину он сам мне назвал. Учитель. Ученица. Скоро и тошнить начнет. Он не может быть мне нужен. Впрочем, меня это не останавливает. У меня уже зависимость. — Знаешь, нельзя спать с человеком, который не может тебя рассмешить. Знал об этом? — я (не)умело перевожу тему. — Знал, допустим, — усмехаясь, говорит он, докуривает и закуривает новую. Очень много. — Ты меня когда-нибудь рассмешил? — нарочито, но осторожно спрашиваю я. Он втягивает дым, косится на меня, снова улыбается. — Не помню, должно быть, нет. Ни разу, — и выдыхает дым и снова в противоположенную сторону от меня. — Ты слишком много куришь, притом пытаешься на меня не дышать, а этот дым уже по всей квартире, — я легким движением выхватываю сигарету. Дежавю. — Хуже ведь уже не будет, — я встаю около кровати, чтобы он не достал, если что. — Не надо. Тебе не понравится. И вредно это, — я усмехаюсь. — Ты же делаешь, тебе же нравится. Вы просто вдыхаете дым и все, так? — он кивает, особенно не стараясь меня остановить, я подношу ее к губам, беру в рот и вдыхаю.       Ничего особенного не чувствую.       Дыхание сбивается и мешается с табаком, я начинаю кашлять. Какая гадость!!! — Черт! Влад, ну и дрянь! — я подхожу к окну, пытаюсь открыть его, но не получается. За мной тут же вразвалочку появляется Маяковский, спокойно открывая окно, я выбрасываю туда сигарету, а потом сама вылезаю чуть ли не с ногами, чтобы вдохнуть и продышаться. — Поаккуратней, — он придерживает меня, — говорил же не понравится, — а что мне до твоих разговоров. Надо было отбирать.       Я поворачиваюсь к нему и оказываюсь прижатой к подоконнику с распахнутым окном. Прижатой Владом. Он не хочет и не пытается отпустить меня, не хочет закрыть окно.       Боже, какая неожиданность.       Интересно, кто бы спасал меня от него пьяного, если что? — Влад. Не надо, — тихо говорю я не зная, что именно не надо, но кажется попадаю в точку. — Надо, — тянет он и, помолчав, добавляет: — Пожалуйста. — Нет, — снова отрезаю я. Он вслух шлет к черту меня и мои вангские* наклонности, досылая к ним так же мою зажатость, категоричность и «привычку держать себя в общепринятых рамках», крепко сжимает мои руки и снова, глубоко, резко, грубо, целует, все сильнее сжимая кисти рук. Они белеют.       Я пытаюсь вырваться, но он не дает; поцелуй еще глубже. В который раз воздух заканчивается и, на миллиметр отстраняясь от меня, он целует рядом с губой, спускаясь к шее.       Мне уже не хочется вырваться.       Я уже спокойно пытаюсь высвободить руки, но снова получаю отказ. Он делает так же, как и я тогда. Добирается до уха и, покусывая и посасывая мочку, целует где-то рядом с ухом.       Я хочу обнять его.       Чудесным способом я все же высвобождаю руки, но трезвость ко мне не приходит.       Да какая тут трезвость с его пьяными поцелуями?!       Я беру его руки и осторожно кладу их себе на талию. Он улыбается и буквально впивается в шею, примерно в том месте где находится вена. У меня ее не видно.       Я выдыхаю чуть шумнее, чем обычно, но ему мало. Он хочет услышать от меня что-то еще. Что-то большее, чем просто шумный выдох.       А я вся такая сдержанная.       Его руки плавно спускаются ниже, удивительно. Обхватывая ладонями мои ягодицы, он резким грубым движением впечатывает меня в себя, выпрямляясь, возвращаясь к губам. — Что мне надо сделать, чтобы услышать твой стон? — тихо, шепотом, спрашивает он. Я не знаю. Спрашивает абсолютно серьезно, ждет ответа с полной готовностью сделать это самое.       Я растерянно смотрю на него. Я не знаю, ибо все это для меня впервые, а он ждет, что я ему все сходу скажу. Я пару месяцев назад и не думала, что люди умеют вот так. А они умеют, и я тоже.       Он смотрит на меня требовательно, может надменно, его веки чуть прикрыты. Я молчу. После мне приходит гениальный придуманный ответ, и я с глупой усмешкой говорю: — Чтобы услышать его, вам, учитель, придется нарушить закон, — он тоже улыбается. А мои минутки парирования в диалоге бесследно исчезают.       Мне становится стыдно, непонятно за что. За то, что я не могу дать ему того, чего он хочет. Резким, уверенным и неожиданным движением, я отбрасываю его руки, отталкиваю его и, обходя, топаю в коридор, к выходной двери.       Он, должно быть, в эту секунду закатывает глаза. — Ты мне надоела! — орет он и идет за мной, я уже обуваюсь. Он подходит прямо ко мне и с требовательным видом стоит и смотрит на меня. Я беру самый спокойный из голосов и говорю: — Ну так не звал бы меня, раз надоела. Не целовал бы, не приставал бы, не говорил всей это каверзной ерунды, не требовал бы от меня того, чего я не могу тебе дать, — его взгляд сменяется вопросительным.  — Я от тебя ничего и не требую, — заканчивает он, а во мне вспыхивает гнев от того, что он сам этого не замечает, ставит меня в глупую ситуацию. — Ты тупой идиот, Маяковский! — громко произношу я, резко порываясь в его сторону, что-то изображаю руками, озлобленно смотрю на него. Он снова искренне удивляется, он не видел меня такой.       Он не отвечает, я хмыкаю и разочарованно отворачиваюсь к двери. Начинаю бороться с замком, как ее открыть? — Как открывается эта чертова дверь?! — ругаюсь я, он легким движением убирает мои руки от замка, я жду, что он сам откроет дверь.       Но он не делает этого. Это странно.       Он тупо смотрит на меня, может быть, пытаясь что-то понять.       Я злобно смотрю на него, ненавидя краешком всего сердца! — Хочешь, я больше не трону тебя? — вдруг произносит он. Спокойно, как тихий океан в штиль. А я, все еще злясь, так же злобно отвечаю: — Хочу! — почти кричу я. Он продолжает смотреть на меня. Злость не утихает, разум как уснул под действием поцелуев, так и продолжает спать уже под действием ненависти. — Тогда… — протягивает он, спешно открывая дверь, — иди, — он показывает на уже открытую дверь. Не хочу уходить, но с тем же хочу выбросить его из окна, чтобы не мучился, так вот бесит!       Я вспоминаю, что оставила в комнате сумочку, резко снимаю ботинки и иду в комнату, он снова еще более удивленно смотрит на меня. — Куда ты? — я чувствую, как мой мозг орет на всю мою голову: «Сдохните все, ненавижу!» — не понимаю, отчего такая ярость, но чувство овладевает мной. — Вешаться! — озлобленно кричу я, бегло осматриваю комнату, нахожу сумку и хватаю ее.       Он все еще стоит у двери и ждет, когда я уйду, потому что я сама того пожелала. Какие есть небесные кары?       Я настойчивым спешным шагом возвращаюсь к выходу, снова надеваю ботинки.       Время тяну, понятно все.       Я медленно-медленно завязываю шнурки. — Кать, ты не хочешь уходить? — читает меня как книгу! Ну что за черт?       Я резко плюхаюсь на попу, опираясь локтями на колени, в одном не до конца завязанном кроссовке. — И что теперь? Обсмеешь меня? Или женскую логику? Или еще что? А может, хочешь сказать опять, что я дура, потому что поступаю не так, как мне хочется, да? — Господи, мне наплевать, делай, что хочешь, — он приседает рядом. — Прекрати цирк. Я вырос уже из того возраста, когда, сломя голову, гоняются за каждой юбкой. Я предоставляю тебе выбор: если хочешь — уходи, если хочешь — оставайся; если хочешь — я не буду тебя трогать и, соответственно, наоборот, — за каждой юбкой.       Я вздыхаю. — Ты, наверное, меня не понимаешь, — я продолжаю завязывать кроссовок. — Я не могу сделать так, как мне хочется. Я, может быть, и осталась бы, но у меня нет на это права. И это слишком часто мучает мою голову. А ты просто не понимаешь, впрочем, когда-нибудь все изменится, — я завязала второй и встала. — Раз уж на то пошло. Не трогай. Меньше внешних провокаторов. Жаль, я мозг в химчистку сдать не могу, — я развернулась к двери и задержалась на самом пороге. Он все еще сидел на полу. — До свидания, что ли, Владислав Максимович, — он усмехнулся, я вышла из квартиры. — Хочешь со мной на свидание сходить? — слышу я из его квартиры. Улыбаюсь, боже, ну не исправить человека уже.       Я подхожу к лестнице и спускаюсь вниз по крутым ступенькам. ***       Когда я возвращаюсь, мама что-то готовит на кухне, оживленно и с азартом, говоря по телефону, наверное, с подругой. Я заглядываю к ней, показывая, что я дома, она кивает и улыбается.       Дальше по стандарту: я захожу в комнату, хочу достать телефон и вспоминаю, что он в сумочке. А сумочка в коридоре. А коридор далеко.       Встаю и все-таки иду, миловидная вещица лежит на тумбочке, я открываю ее и спешно роюсь, чтобы найти телефон.       Не нахожу.       Легонькая паника подступает к мозгу и тот сразу напрягает все извилины.       Я не помню, где я его оставила!       Так, стоп, пошли по наклонной. Что было? Я собралась к Маяковскому. Я сунула его в сумку. Потом я пришла к нему. Потом ванная, его спальня, а далее я ушла. Сумка была в его спальне.       НУ НЕТ! Я не могла его там оставить! Я даже не открывала сумку, как он мог вывалиться? Что мне теперь делать? Там даже пин-кода нет, и он вполне свободно может посмотреть все фотки, сообщения, все, что ему вздумается!       Я тут же вспоминаю, что я там писала утром в заметках и начинаю молиться богу, чтобы он не догадался открыть это и прочитать, потому что это… Это ужанно*!       Впрочем, мысль потихоньку утихает, к позднему вечеру я себя полностью успокаиваю, говорю себе, что, если он и прочитает, может быть, поймет что-нибудь, хотя и понимать-то тут нечего. Все видно, как при свете дня.       Ничего не случится, если он увидит мои фотки. Прочитает сообщения. Итак, а на рабочем столе телефона, часом, не его фотка? Нет? Ни черта не помню. Ладно.       Хуже уже некуда.