Ключ поверни и полетели

      И как дальше быть? Вроде бы и не поссорились. Вроде бы…       Черт! Теперь надо просто это пережить, потому что такое — страшно. Надо переварить его кашу, чтобы не вспоминать об этом, каждый раз видя его. И, возможно, целуя, не думать о том, что именно в этот момент он вспоминает о своей жене и ребенке.       Это страшно.       Жить вообще страшно.       Я взяла телефон в руки и, продолжая думать про Маяковского, про себя и про нас вместе, открыла заметки.       Скучно!       Дабы развлечь свое величество, я решила что-нибудь напечатать там. Какой-нибудь маленький текст. Какое-нибудь признание в любви.       Хитро улыбаясь, я легкими движениями напечатала: «Я люблю В. М. Маяковского». Поставила точку.       В принципе я ему уже признавалась. Что я могу еще наоткровенничать своему телефону?       «Люблю всем сердцем». — добавила я.       «Хочу, чтобы он всегда был рядом». — так странно печатать это себе. При том я все это знаю. Ладно, пусть будет. «Хочу всегда быть рядом». Мной овладело чувство интриги: что будет, если он прочитает. Впрочем, это же невозможно, я должна быть больной, чтобы добровольно показать это.       Последнее, что я написала: «Хочу, чтобы ты целовал меня как можно чаще». — я последний раз усмехнулась и зачем-то сохранила, оправдывая это тем, что будет забавно прочитать как-нибудь через месяц.       Вдруг телефон засветился и раздался звук СМСки. Через секунду звук повторился. И еще, и еще, и еще.       Я включила первое сообщение. Оно от Олега. А как же роуминг?!       «Милая, я помню, что у тебя скоро день рождения, подарок подарю, когда приеду, поэтому не думай, что я о тебе забыл пятнадцатого числа»       И много улыбчивых смайликов.       Интересно, что его сподвигло написать это сообщение?       Следующее. От Маяковского и все остальные — тоже. Господи, он обо мне думает просто так, сидя дома в свой единственный выходной? «Малая, хер ли ты не сказала мне, что у тебя день рождения пятнадцатого?! Я же еще должен придумать, что подарить!»       Олег, наверное, спалил. Господи, подарить! Не смешите мои… пятки. Хотя, вообще-то, это довольно мило.       Дальше:       «Эй, мне одиноко. Помниться, ты назвала меня трусом и поэтому я не хочу звонить».       Последнее:       «Приедь ко мне, а?»       Я подскочила с места, посмотрела на время и дату. Пару минут назад.       Он хочет, чтобы сейчас я была рядом… Ладно, Малаева, не радуйся преждевременно! Это он всего лишь от скуки, верно?       А теперь, будучи девчонкой, попробуй переубедить целиком девчачью часть мозга. Скорее она тебя переубедит, чем ты ее.       Снова звук СМСки. «Вот сюда: …» — дальше был адрес. И почему-то, совершенно не задумываясь, надо или нет, я встаю с кровати, попутно открывая карту в телефоне. Заинтересованно вбиваю адрес в поисковую строчку и наблюдаю, что это место не так уж и далеко от меня.       А последнее время с родителями я не так уж часто хорошо общаюсь. Прежде было лучше. И эта фраза будет передаваться испокон веков. Ее столько раз высмеивали.       Как и все остальное. В том числе и то, что обычно относят к святому и неприкасаемому.       Минут тридцать пешком наискоски.       Я надеваю юбку, чулки, чтобы не очень жарко, если дождь за окном решит перемениться теплом. Надеваю какую-то обтягивающую кофту, потому что дождь. Подхожу к зеркалу и удивляюсь: у меня все-таки не такой огромный живот и все это выглядит довольно мило.       А впрочем, поныть о не идеальностях я потом успею.       Я беру небольшую сумку, кидаю туда наушники, немного денег, что-то в районе пятидесяти рублей, осматриваюсь и замечаю на полке колоду карт.       Зачем он меня позвал?       Колода тут же оказывается в сумочке, я ее закрываю и иду в коридор. — Катя, ты куда? — я не придумала отговорку. А что на счет правды? — По парням собралась, мам, а что? — она тихонько смеется и отвечает: — Ладно, как доберешься — кинь Смску, что все в порядке, — я улыбаюсь. А может, не все так плохо? — Окей, — я накидываю куртку, потому что дождь по крыше все-таки барабанит.       Открываю дверь и выхожу, замок щелкает, я проверяю, закрыла ли и, звеня ключами, убираю их.       Достаю телефон.       И в какую мне сторону?       Зачем я ему вообще в единственный выходной?       Передвигаясь медленно и неосмотрительно, я стараюсь не думать о том, куда и зачем иду. Просто иду.       Заниматься литературой.       Тридцать минут дождя, мокрых кроссовок, но, слава богу, сухих ног — и я у дома. Большого дома. Двенадцатиэтажка. Я подхожу к подъезду, который он мне написал, набираю нужный номер квартиры.       А что я буду говорить?!       Но он быстро отвечает и не дает мне сообразить. — Малая, ты? — я облегченно мысленно выдыхаю, радуясь, что он не спросил: «кто?» — Я, — констатирует мой великий словарный запас.       Дверь открывается, я захожу. Тут сухо, но, как и во всех подъездах России, попахивает мусором.       Не в смысле ментом, хотя на третьем этаже кто-то валяется… Ладно, пропустим.       Я дохожу до нужного этажа, нужной квартиры. Нажимаю на звонок, и хозяин двери не заставляет долго ждать.       Дверь распахивается. Маяковский стоит в треклятой рубашке, спортивных штанах и с мокрой головой. «Что не приду, всегда голову моет», — не смешно шутит мой мозг, но я уже привыкаю смеяться над такими шутками и улыбаюсь. Он думает что ему. Правильно думает, пускай. — Привет. Знаешь, у вас там на третьем этаже кто-то валяется, — он пропускает меня в квартиру, я пытаюсь избегать неловких пауз. — Здравствуй, Малаева, — слишком официально говорит он.       Взаимно. — Здравствуйте, Владислав Максимович.       Ему не сильно нравится такое обращение, но он ничего не говорит. Дальше все идет как по маслу.       Он встречает меня по-домашнему. Будто знакомы с ним двести лет. Будто я временами живу у него. И имею от него же шестерых детей.       Он осторожно, может быть, по-семейному, целует меня в щечку, помогает снять куртку, я разуваюсь.       Эта рубашка меня жутко бесит, но я не подаю вида. Будто бы все прекрасно, будто бы как обычно.       Уже без куртки и в чулках, я стою и смотрю на него. И от него вновь веет жаром. Пусть и квартира большая, надышать тут нельзя. Мы стоим полторы минуты и смотрим друг другу в глаза, будто читая все то, что не сказали. — Тебе одиноко? — спрашиваю я, продолжая избегать неловких пауз. Не получается. — Да, — спокойно отвечает он, и я вижу, что врет. — Очень, — врет, как дышит. — Ты ведь поможешь мне? — с натуральной надеждой в голосе спрашивает он. — А ты уверен, что тебе нужна помощь? — спокойно, так же как он, спрашиваю я. — Уверен, — эти гляделки утопят меня к черту.       Он утопит. И потом не вспомнит даже что да как.       Боже, убереги меня от необдуманных решений.       Интересно, люди верующие, потому что надо просить кого-то и сваливать на кого-то? Или?       Я мою руки. Иду в комнату где он. Он не в гостиной. И не на кухне. Он сидит в спальне, где свет выключен и дверь нараспашку.       Я тихо вхожу и, стоя на пороге, стучу в дверь.       В это время он смотрит в какую-то книгу. Как и зачем, если в темноте ничего не видно, я не спрашиваю. С моим стуком он резко поднимает на меня голову, хмурясь. Но тут же взгляд сменяется безразличием.       Безразличием, понимаешь? — Иди сюда, — он подзывает к себе, помогая словам жестом. Я осторожно сажусь на кровать. Все-таки за пределы мы так и не вышли. Все-таки на «ты» еще рано. — Кать, я похож на лжеца? Только честно. — Да, — спокойно отвечаю я на его странный вопрос ни в какую тему. — А тебе я когда-нибудь врал, как думаешь? — тихо спрашивает он. — Да, — все так же спокойно отвечаю я. Он молчит. Я тоже, помолчав немного, говорю. — Зачем ты меня позвал? — Я не думал, что ты придешь. — Я тоже.       И снова тишина. В такие моменты обычные люди либо пьют чай, либо спят, либо целуются, может быть, читают книжки. А мы сидим и молчим.       Мы необычные, да? — Давай поговорим, — просит он. Я соглашаюсь, и он говорит, что хочет об отношениях. Между мной и ним. — Нам есть что обсуждать, да? — будто бы не понимая, спрашиваю я. О господи, мы бы могли столько всего обсудить! — Ты ограничиваешь наше общение, называя это «учитель-ученица», да? Говорить мне, что не надо врать себе, Катя, или сама? — он поднимает на меня взгляд. Злобный какой-то. — Хотя бы потому, что ты тогда позволила и сама хотела, чтобы я целовал тебя, мы вряд ли похожи на обычного препода и простую ученицу, — он замолкает. Мне неуютно. — А на кого мы похожи? — спрашиваю я.       Он вдыхает воздух, желая что-то сказать, но выдыхает его обратно. Нет.       Не сказал.       Я встаю, собираясь уйти, он хватает меня за руку и дергает на себя. Я падаю на кровать с испуганным кротким вскриком.       Он нависает надо мной. — Не знаю на кого. Мне постоянно хочется тебя целовать, это лечится? Или только петлей на шее? — я пару секунд смотрю ему в глаза. Снова синий мутный океан. Он выпил, да? — Ты пил? — спрашиваю я, он секундно улыбается. — Пил, — констатирует он.       Мне все равно наплевать что дальше. Наплевать что сейчас. Я рукой, что ближе к нему, добираюсь до лица, касаюсь щеки и, смелея, веду к уху, к волосам. Останавливаюсь там, где касаюсь и волос, и уха, и щеки. Он все так же надо мной. Все так же смотрит в глаза.       Алкоголь в глазах, не море.       Я чуть приподнимаюсь и сама впиваюсь ему в губы. Он отвечает.       Отрываюсь. И снова впиваюсь. Кто-то из нас кусает кому-то губу. А может, оба сразу.       Его язык с горьким вкусом чего-то нетрезвого проникает в мой рот. Он шевелит им, хозяйничает у меня во рту, как у себя дома. Касается моего языка, неба.       Сердце.       Ключ.       Вранье все это. Зачем я ему, что он делает и зачем это надо?       Я той же рукой, весьма сурово, отталкиваю его лицо влево. Он поддается. Его лицо оказывается где-то около моего. Он дышит мне в ухо, в шею. Жадно глотает воздух, бессильно, но медленно падает на меня, опускаясь мягко.       А лежать не так уж и тяжело. Дышать чуть труднее. — Кать. Ты бы вышла за меня? — «Кать», как хорошо это звучит. В его рту мое имя даже мне нравится больше. — Не-а, — тихо отвечаю я, не взвешивая все «за» и «против». Он выдыхает, будто бы так и знал, поднимается и снова ложится, только уже рядом. — Почему? — действительно из любопытства спрашивает он. — Потому что я тебе не нужна. Не спорь, ладно? — он достает рукой до прикроватной тумбочки, берет оттуда бутылку, которую я не заметила. И я не знаю, что это. Он пьет прямо из горла. — Давай просто дружить. — Давай. В губы.       Я подозрительно смотрю на него. Определенно, только с ним мне бы понравилось «дружить в губы». — Всего лишь? — подыгрывая, вяло спрашиваю я.       Глаза его закрыты. Он шумно выдыхает, будто бы действительно наделал кучу ерунды и теперь не знает, как с ней справляться. — Я, наверное, свихнулся. Как думаешь? — он открывает дверцу тумбочки и достает сигареты, прикуривает от спичек, лежащих тоже где-то рядом.