Ключ поверни и полетели

      «Его взяла злость. И это не предательство. И никто никому не должен. Просто так не поступают. И если уж она начала… Он продолжит.» — Катюша, слушай, тут Директор из твоей школы звонит, поговоришь? Он хотел спросить что-то на счет работы в школе, — мама передает мне трубку и уходит на кухню к отцу. Я сижу в комнате, прикладываю телефон к уху. — Да? Марк Геннадьевич? — я слышу его одобрительный и короткий смех. Точно он. — Катя, здравствуй, я звоню с предложением о работе в школе. Обычно такое предложение поступает лишь нуждающимся подросткам. Но в этом году есть пара свободных мест, и я подумал, что ты хотела бы поработать. Пять тысяч в месяц. Предлагаю пока что только на июнь. Если захочешь, то работать можно и июль, и август, и сентябрь. Но в следующие месяца все документы будешь оформлять сама, — на этом момент он придал своей речи почти шутливую интонацию, что не выглядело грубо. А оно и не может грубо выглядеть. — Ну так что? — Я согласна, — слишком быстро отвечаю я. Потом, опомнившись и уже улыбаясь, добавляю: — Да, я согласна. Спасибо за предложение. — Отлично, тогда завтра в восемь тебя ждет первый рабочий день. За тобой заедет один из учителей, до кого я сегодня дозвонюсь, — тут он тоже улыбнулся. — Он же и объяснит тебе что да как. — Хорошо, спасибо, до свидания, — он тоже сказал «до встречи» и отключился. Круто. Я без особых усилий устроилась на работу в школу. Очень странно почему так произошло, но это уже не мое дело. Главное, что… А зачем мне это?       Окей, об этом уже поздновато думать. Неважно.       Когда я пришла утром домой, я ждала, что кто-то спросит меня, где я была, что я делала и почему не вернулась домой ночевать.       Я ожидала, что кто-нибудь обидится, будет злиться, читать нотации.       Единственное что сбылось: «Где ты была?» И очень хорошо, что мне хватило мозгов не отвечать на прямую. «Я была у подруги» — таков был мой ответ. В это время я уже снимала ботинки. А потом, еще немного помолчав, в коридор вышел папа и спросил: «Почему ты не ночевала дома?» — спросил на удивление спокойно. Я тоже ответила строго по факту, но первое, как придумалось. Для начала я усмехнулась, чтобы уверить, что следующее, мною сказанное, будет шуткой: — «Да так, мы собрались и решили напиться до полусмерти, вот и напились. А потом играли в «правду или действие».       Они посмеялись и разошлись. А я еще раз убедилась, что если говорить правду в шутку, то получится именно то, что надо. Интересно, а кто и сколько раз говорил правду в шутку мне?       Засосы были не видны, слава богу. Но потом я смыла тоналку, ожидая, что они хотя бы побледнеют. Ага, сейчас! Ничего подобного. От родителей скрывать не пришлось, потому что вечером все уже спали, а утром все уже были на работе. Ну, мама, разве что, но она спала, а посему, черта с два! Я сорвала маленький куш.       Но сейчас я спокойно сидела в комнате на диванчике и думала опять о том же, о чем неизменно думаю уже два месяца. Третий пошел. Люблю книги, где во всем виновата судьба.       Интересно, кто теперь кого сильнее не любит. И у кого это больше правда. Я ведь могла обидеть его. А может и не могла. Такие как он не обижаются, наверное. Мне почему-то кажется, что он может все. Не в смысле супергероя. А в том смысле, что он может терпеть, ждать, ненавидеть и все это долго и спокойно. Не напрягаясь, хотя обычно люди стараются прекратить это. Н-да, в реальной жизни примерно это и есть супергеройство.       Кому нравится терпеть? А ждать? Уж тем более ненавидеть…       И все же, все, что я о нем думаю, правдой является лишь на одну тысячную. Должно быть так.       И эти гребаные десять лет. Гребаные запреты, обычаи, привычки, обязанности. Все эти «так заведено/должно быть»…       Вот и живи теперь со всем с этим счастливо. ***       Семь тридцать на часах, а будильник молчит, я проспала? За тридцать минут я успею одеться, почистить зубы, умыться… Выпить чаю. Холодного. А мне еще дойти надо.       Интересно, кто меня будет ждать у подъезда и как я этого человека узнаю? Почему я не могла отказаться и сказать, что просто сама дойду до школы, а уже там кто-нибудь мне все расскажет.       Я тороплюсь, но все равно не успеваю. Я умываюсь, чищу зубы, одеваюсь. Глотаю чуть-чуть обыкновенной воды и выбегаю за дверь. Пятнадцать минут до восьми. Ладно, за пятнадцать минут я и пешочком успею.       Я спокойно и все же нервно спускаюсь по лестнице, выхожу на улицу и у подъезда стоит много машин, которые отличаются для меня лишь размером. Я совершенно ничего не понимаю в машинах.       Через секунду раздается жуткий сигнал. Кто-то нажал на этот автомобильный гудок. Мне всегда нравилось тыкать на них, но никогда не нравилось эти гудки слушать.       Это так привлекают внимание. Дальше у машины открывается дверь, я спускаюсь и подхожу ближе. Заглядываю внутрь, а за рулем сидит, даю одну попытку, чтобы угадать кто. Неправильно, Маяковский. Снова он.       Я нервно выдыхаю, усмехаюсь судьбинушке, которая шутит со мной злые шутки и захлопывая дверь, собираясь уйти.       Но дверь снова раскрывается, но уже не спокойно, а рьяно. — Блять, Малаева, я за тобой еще гоняться что ли буду? — «буду». — Села в машину и нехуй выебываться.       Фу, сколько мата. Какой он мерзкий, оказывается. И, собирая себя в кулак, такой уверенный и твердый кулак, я даже и не думаю садиться. Я все-таки обхожу машину и иду к тропинке, через дорогу. Прямо около его двери.       Он уже злобно и недовольно открывает свою дверь, бешено выскакивает из машины, обхватывает меня одной рукой и тащит за собой, открывая заднюю дверку авто. — Отпусти! — кричу я, он, не обращая внимания, кидает меня на заднее сидение и, предварительно защелкнув кнопку, раздраженно захлопывает дверь. Сам садится на водительское кресло и нажимает на кнопку — все двери в машине запираются. Н-да, а прохожим тоже все равно, вот так вот украдут, и никто не поможет…       Он откидывает голову на кресло и расслабленно выдыхает, закрывая глаза. — Осень в этом году наступила рановато, не находишь? — я ничего не отвечаю и сажусь прямо. — Ничего она не ждет, блядь. Я уже убедился, что сбегать ты умеешь, не надо доказывать мне это каждый раз.       Я осматриваюсь и вижу рядом с собой спокойно лежащее женское белье. И раскрытую пустую пачку из-под презерватива.       Господи, сейчас стошнит. — Вы убраться забыли? — тихо спрашиваю я и открываю окно. Он оборачивается, видит то, от чего меня теперь всегда будет тянуть блевать, тихо чертыхается и ничего не отвечает. Нет, а чего я ждала? Или я, наверное, думала, раз мы парочку раз поцеловались, то он будет мне тут верность хранить. Ну, конечно.       Черт. — Владислав Максимович, и часто вы пользуетесь услугами публичных домов? — он нервно вдыхает и, может быть, усмехается. — Не доросла еще, чтобы я рассказывал тебе, когда и с кем я спал, — он еще немного молчит, а позже: — Если тебе там не комфортно, пересядь вперед, но прежде чем я открою дверь… Отдай мне ключи от квартиры. — Это еще зачем? — уже, надеюсь, грубо спрашиваю я. — Чтобы у тебя был стимул не сбегать.       Я покорно отдаю ему ключи, он открывает дверь, кидая мою вещь перед рулем, и спешно я перемещаюсь на переднее сиденье.       Мы опаздываем.       Я сажусь, беру ключи, он снова закрывает двери.       Какое-то странное чувство омерзения появляется в моей голове, потом в руках, а потом во рту. Он в миг становится самым мерзким человеком, которого моя большая часть все еще любит черт знает за что.       В машине становится жарко и слово «противно» уже сотню раз появилось в мозгах, тысячу раз мне захотелось его произнести. И самое ужасное происходит со мной, как только я представляю, что он может получать от этого удовольствие.       Удовольствие, черт возьми!       Он, наверняка, заметил мое, мягко сказано, неспокойное состояние. — Да ладно, Малая. Это я так, напряжение снять, — напряжение у него. Пошел к черту. Он вроде бы успокоился и говорил спокойно. — Я хотел поговорить.  — Говори со своими шлюхами, окей? — Нет, ты охренела? Черт возьми, да мы даже не встречаемся, чтобы ты мне тут обвинения кидала. Я, напомню, все еще никто тебе! И ты тут обвиняешь меня в том, что тебя вообще ни каким боком не касается! — он медленно переходил на крик, оживленно жестикулировал и был зол. — Тебе ж со шлюхой приятней, ну так к ней и иди, — говорю я, уверяя себя, что говорю не чушь. Чушь. Еще какую! А дальше замолкаю. Проходит минут пять. — Ну и че ты притихла?! Испугалась? Разговаривать так она боится, а сосаться со мной в школьных кабинетах и коридорах — все нормально! — да пожалуйста! Я могу и не делать этого. С большим удовольствием.       И сползла на кресле, сложила руки на груди — мне кажется, сейчас я стала меньше себя в несколько раз. И я думала, он добрый. Добрый… Тоже мне. Он недовольно посмотрел на меня, фыркнул и, выехав на дорогу, направился к школе.       Мы опоздали на десять минут. Черт подери, хочется реветь. Беспрестанно плакать, потому что глупее и хуже я себя еще не чувствовала. А сам в этих коридорчиках и кабинетах убеждал меня, что ему это нравится! Или не убеждал?       Ну и пошел он…       В горле снова сдавило и заболело, а потом я почувствовала, как что-то сдавливает мозг. Видеть я перестала уже как с минуту. Он молча сидел и даже не пытался смотреть в мою сторону. Я бы тоже в свою сторону смотреть не стала.       Главное — не разрыдаться в голос.       Я сдавливаю этот всхлип последний раз, а дальше мне уже все равно. Должно быть, дальше я реву в голос. Потому что он упрекает меня в этом: — Прекрати реветь, ничего такого не произошло, — он подъезжает к школе, паркуется, глушит мотор, но не выходит из машины. Открыл ее, и я могу уйти. Но я все еще плачу и идти никуда не хочется. — Откуда Вам знать — произошло или нет? У вас всегда «ничего такого» не происходит! — недовольно мерзким замерзшим голосом говорю я. Снова всхлипываю, а он дергается. — Прекрати! — он кричит, а я бы может и прекратила, но что-то не получается. Я медленно открываю дверь, вываливаюсь из машины, встаю и совсем не спешно иду к школе.       Он разъяренно вылезает из авто, громко хлопает дверью. Тихо матерится, ставит машину на сигнализацию и идет за мной. Точнее к школе. У входа стоит Марк Геннадьевич и высматривает нас. Завидев меня, он кричит: — Малаева, почему так долго? — он человек добрый и странный, поэтому, как бы злясь, он по-доброму машет рукой и ждет, когда я подойду. Я останавливаюсь на лестнице, поворачиваюсь к нему спиной и руками вытираю слезы. Маяковский упирается в меня, вставая в плотную. — Прекрати, — зачем-то повторяет он, я плечом отмахиваюсь от него.       Потом я выпрямляюсь и смотрю на него, ожидая приговор. — Черт, лучше не смотри ему в глаза, он точно станет расспрашивать, что случилось, — он как-то с жалостью смотрит на меня. Берет за запястье, но я выдираю руку. — Не надо, — строго произношу я, — Вы ведь теперь… — я произношу, но не договариваю, потому что он изумленно смотрит на меня и начинает нервничать. — Что? — Блять, я и не подумал… Засосы, Катя, засосы, — я вспоминаю, что тоналку смыла. Тоже начинаю нервничать и, забывая, что злюсь, подначиваю его придумать что-нибудь. Пока что нас объединяет одно горе.  — Черт… Он ведь на тебя, наверное, и не подумает. Но что я ему скажу? — судорожно предполагаю я, а сзади снова раздается крик Добрякова и он снова подзывает нас к себе. — Фак, — он трет пальцами переносицу. — Встань и иди за мной, прикрой хотя бы рукой, — предположил он и, обойдя меня, пошел к директору. ***       Добряков с серьезным выражением лица шел по коридору, а я бежала за ним. — Марк Геннадьевич, это не то, что вы подумали. Я серьезно, — он остановился и посмотрел на меня взглядом злобного преподавателя. — Интересно… что же это еще может быть… — злорадно протянул он. Маяковского он отправил к детям. Тот, нехотя, ушел, пожелав мне удачи жестом. — Я был о Вас другого мнения, Катерина Малаева. Совершенно другого, — он снова зашагал по коридору. — Даже не знаю, надо вызывать ваших родителей, милочка, — он хмуро смотрит вперед, а я придумываю себе навороты. Что будет, если они узнают. — Так, Марк Геннадьевич! Не торопите события. Ничего такого не произошло, — о боже, я повторяюсь за Владом, — это всего лишь синяки. В конце концов, от пылесоса засосы. Я идиотка, потому что решила проверить оставляет ли пылесос следы, — он внимательно смотрел на меня и пытался разобрать: вру я или нет. А я вру, и мне почему-то кажется, что пылесос такое не мог оставить… Ну, если, конечно, имя этому пылесосу не Владислав Маяковский. — И что, проверила? — строго спрашивает он, будто не веря. Я же убедительно сказала! — Ну, вот… — я показываю на шею. Он оценивающе и неодобрительно смотрит и произносит: — Интересно, а и имя этому твоему пылесосу часом не Владислав Максимович? — я задерживаю дыхание. Сердце, черт его дери, останавливается! В глазах темнеет, а в голове пульсирует три слова: «Этого не может быть!». Чего?! Откуда, как, в смысле?! У него не было ни единого шанса узнать. Наверное. — Вы шутите что ли?! — дай бог, возмущенно спрашиваю я. — Шучу, конечно. Он же твой учитель, — не правдоподобно говорит он. — Именно, — я улыбаюсь недоверчиво. Он сурово смотрит на меня, а я молчу. Нет, ну, а что нужно говорить в такие моменты? — Я, конечно, понимаю, что вы все еще молодые, и голова у вас набекрень, но… еще раз увижу — убью. Договорились? — интересно, кого он имел ввиду под «вы»… Я киваю. Настает неловкое молчание. Надо бы его прервать. — В чем заключается моя работа? — мы возобновляем движение по коридору, только уже по-доброму и размерено. Он идет к своему кабинету, а я за ним. Логично. — Раз уж Маяковский не потрудился тебе объяснить, тогда слушай: в нашей школе организован детский лагерь на первый месяц лета — июнь. От первоклашек до девятиклассников: все могут посещать его, но, конечно, девятиклассники попадаются редко. Выросли, видишь ли, — мы подходим к его кабинету. — И за детьми, понимаешь ли, надо следить. Одну тебя поставить им в начальники я не могу, ты еще сама несовершеннолетняя и вообще ребенок, поэтому все школьники и школьницы, кто работают в детском лагере, работают на пару с каким-нибудь учителем, — заходим в кабинет, и он, обходя стол, садится в свое кресло. — Знаешь, обычно я не позволяю работать учащимся в детском лагере, это первый год. Кроме тебя есть еще пара человек: они работают в компании учителя биологии и учительницы истории. Тебя я хотел отдать химику. Но! — Но — что? — Но этот твой Маяковский настоял на том, чтобы я отдал тебя ему. Что-то у вас там происходит, не чисто тут. Я подумал тут… может… — он специально тянет. — Может — что?! — вопрошаю я, он и рубит. — Может, уволить его? А то он уж слишком пагубно влияет. На учениц в особенности, — он косо смотрит на меня, а у меня вырывается четкое: — Нет! — и зачем? — Во-от, и я о том же, что все вы на нем помешанные. Я так и думал, когда брал молодого учителя, что девушки старших классов совсем забудут учебу. Но и уволить не могу, потому что филолога нет в школе… — он рассуждал как бы со мной, но для себя. А я радовалась, непонятно почему, что Марк Геннадьевич не уволит этого чудика. — Ладно, иди к своему наставнику ли… Он сейчас, наверное, в восьмом кабинете. По крайней мере, должен быть там. Иди.       Он указывает на дверь, я киваю и скрываюсь. БОЖЕ! ЧТО ДЕЛАТЬ! Я уверена, что он заподозрил эту самую дичь, которая происходит между мной и Маяковским. Нет, какая ему разница? С другой стороны, он как бы отвечает за всех учеников в школе. Ну, черта с два!       Я за несколько минут добегаю до нужного кабинет, открываю его, вижу картину: Влад стоит посредине кабинета с указкой, дети, к слову, шестиклашки или семиклашки, сидят за партами смирно, тихо, ровно, а он, совсем не по-учительски, читает им какую-то лекцию, слава богу, без мата.