«Уважаемый, Владислав Максимович…»
Нет, так не пойдет. Но не зачеркиваю. Сейчас не об этом задумываться надо.«Надеюсь, что Вы все помните. Чтобы не усложнять Вашу жизнь дурацкими объяснениями, я просто напишу, что ничего не жду. И я не знаю, как объяснить это родителям, тем более, как сказать Олегу. Что, если мы поторопились? Извините, что не смогла сказать Вам это в лицо. До сентября!»
Я сняла с пальца проволоку в виде кольца и положила рядом. Господи, такое чувство, как будто я оставила тут половину себя. Это все настолько ужасно. Боже, как же сильно я хотела бы остаться с ним. Рядом. Сейчас. Я отбрасываю ручку, смотрю на время и спешно направляюсь в ванную, чтобы хотя бы умыться и посмотреть, что осталось на мне после вчерашнего. После его вчерашних выходок. *** Я стою перед зеркалом его ванной комнаты, уже умывшаяся и недовольная тем, что у меня на шее. Тогда я думала, что хуже быть уже не может. Но теперь его засосы на мне были чуточку больше, ярче и заметней. Учитывая, что теперь засос тут был не один, а несколько. Боже, как я объясню это родителям. За дверью что-то послышалось, но скорее всего это… Черт, только бы не Маяковский. Я осматриваюсь. Тут много предметов женской гигиены. Надо быстрее сматываться. Я выхожу из комнаты и скорее подбегаю к обуви. Как жаль, что прихожая у него рядом с кухней. Я краем глаза замечаю движение и невольно смотрю в ту сторону. Влад стоит оперевшись на стол одной рукой и, немного нахмурившись, читает мою записку. Я уже понимаю, что мне не сбежать. Это было бы… не по-пацански. Я медленно иду на кухню. Черт! ЧЕРТ! ЧЕРТ! Почему ты не мог встать позже, когда я уйду? Я подхожу к Владу на расстояние пятидесяти сантиметров. Он уже не читает, просто стоит с закрытыми глазами, видимо, не желая видеть этого. — Ты… Черт, ты это серьезно? — он все еще не смотрит на меня, но ждет ответа, а мне жутко стыдно признаться в том, чего я на самом деле не хочу. Просто по-другому нельзя. — Ты собиралась уйти? Так просто, оставив гребаную бумажку? — Влад… Я, — он открывает глаза, выпрямляется и обрывает меня: — Не утруждайся. Стой тут, я сейчас принесу тональный крем… или как его там, — он обходит меня, становясь чуточку ближе, а потом идет в ванную. Я остаюсь тут ненадолго, разворачиваюсь к выходу из кухни и… не двигаюсь больше с места. Он снова возвращается в кухню, а я боюсь сделать шаг без его позволения. — Хотела убежать? «Я же не знаю, как объяснить это родителям», — весьма хамовато спародировал он меня. Снова, обойдя меня, он поднимает руку, чтобы коснуться моего подбородка, подняв его, но останавливается на полпути. — Подними голову, — я послушно поднимаю голову, он выдавливает немного тональника на ватный диск и наносит прохладную жидкость на «пострадавшие места» — Откуда у тебя тональник? — он, нахмурившись и аккуратно размазывая крем по моей шее, отвечает: — Это Перышкиной. Она живет тут. Иногда мы собираемся в этой квартире, чтобы безостановочно пить, но в основном она тут живет. Он домазывает и ставит баночку на стол. Может быть, не удержавшись, а может еще что-нибудь, он касается пальцами моей шеи, специально, чтобы я запомнила. — Я, кажется, говорила, что не люблю, когда посторонние люди касаются моей шеи, — недовольно и весьма уважительно сказала я. Он похмурился, а потом усмехнулся. — Прости, я забыл, что не выбился еще из посторонних, а это так, чтобы ты не забыла ничего и никого. Мы еще бесконечную секунду стоим и молчим. Улыбка с его лица пропадает, а мне просто не хочется улыбаться. Я же не люблю всего этого. Я бы хотела жить спокойно, как до встречи с ним, и опять… Если бы, зная о нем, я жила так же, как и прежде, было бы еще хуже. Он нужен мне. Весь его пыл и сарказм угасают и как-то спокойно, по-доброму, он спрашивает: — Хочешь, я довезу тебя до дома? — Нет, благодарю, — с улыбкой отвечаю я, он продолжает: — Тогда могу вызвать такси, если… — не завершая фразы, он все еще смотрит на меня, но я снова отказываюсь. Стою на месте еще семь секунд и, решая, что уже пора, иначе я больше не выдержу, я же еще совсем мелкая, совсем-совсем, иду к выходу. Я не хочу ничего решать. Он как по команде идет за мной. Я обуваюсь, и он наблюдает за этим, совсем без эмоций, совсем нехотя. Тогда я выпрямляюсь, становлюсь ровно, и мне кажется, что сейчас я должна сделать что-то еще, но что-то делать боюсь. — Может, хоть обнимешь меня, Малая? — с усмешкой спрашивает он, а я принимаю серьезное выражение лица. — Простите, если я это сделаю, то все полетит к черту, я лучше пойду, до свидания, — не уточняя, что именно я имела ввиду под «все», открываю дверь и выхожу, после дверь за мной закрывается, и я чувствую себя как пустое место. Будто сама на себе потопталась, сама же пошутила и сама поиздевалась. Просто я должна была знать, всегда помнить, что ничего этого нельзя допускать на самом деле. Нельзя. Он же уже мужчина, ему нужны взрослые и состоявшиеся. Хотя бы его возраста. Ему нужны девушки, с которыми он сразу может получить все то, что ему желанно. А не меня с моими недопроблемами. Не меня. Это-то и жаль. Я бы действительно не объяснила этого родителям, даже если бы и объяснила им, что бы я сказала Олегу? Они ведь лучшие друзья. Он бы… О, господи. Я падаю у его двери и мне хочется разреветься, но не тут же. Я же знала, на что шла. Знала же, что так будет. И я обещала Самойлову, что не буду из-за него плакать. «Он закрыл за ней дверь и задержал дыхание на несколько секунд. Чтобы случайно не выдохнуть слезы. Чтобы не чувствовать в себе мелкого мальчишку. Она тоже ушла. Хотела сбежать, оставив лишь гребаную бумажку, написав в ней то, что он меньше всего хотел услышать. От нее. Он ударил кулаком о стену. О дверь. Он просто бил, чтобы не орать. Чтобы не чувствовать себя так дерьмово, чтобы принять все это спокойно, как и хотел. Она ведь не предполагалась в его жизни, когда он только шел работать. Тогда, в первый день. Он ударил последний раз. Она уже не услышит и слава богу. Он ведь не может быть таким слабым с ней. И с Настей не мог. Он приземлился у двери и, с ненавистью к таким ситуациям, впустил пальцы в волосы. Как же это все предсказуемо. И если бы люди были чуточку честнее, меньше скрывали друг от друга правду. Говори ли бы всегда то, что чувствуют. Было бы так прекрасно. Он бы обожал эту жизнь. Но все совершенно не так. И если кто-нибудь не заметил, жизнь очень несправедлива. И он прочувствовал это на своей шкуре. Один с половиной раза. И теперь он совсем не хотел бы отпускать ее. Совсем не хотел. А пришлось. Если бы никто не требовал от нее „быть дома в девять“, „хорошо учиться“, „слушаться родителей“, „убираться в комнате“, „жить, слушая псевдо-умных, псевдо-мудрых и псевдо-честных“. Она бы осталась здесь. С ним. Он был уверен в этом. Он медленно встал, прошел на кухню и снова и снова взялся перечитывать единственное, что все еще здесь напоминало о ней, ушедшей. Он посмотрел на стол и нашел кольцо, которое она сделала из железки. Вот черт. Спокойно сжав уже холодную вещицу в руке, он еще раз перечитал. А чего он ждал? Думал, что она останется? Что она такая вся особенная? Она может и особенная, но, когда ему было шестнадцать… Нет, он не слушался родителей. И все же она девчонка. Она все четко написала ему в записке. Все объяснила. Все причины. И он соглашался, она была права, потому что все это было так в действительности. И никто не мог ничего с этим поделать. Если бы, конечно, она не согласилась ослушаться домашних, осмелиться уйти из дома, если бы на то пошло, конечно, он бы с удовольствием забрал ее к себе, он бы целовал ее каждое утро и обнимал бы каждую ночь… И да, он все еще не железный. Надо бы и ей сказать об этом».