Ключ поверни и полетели

— Поздравляю Вас, десятый класс, вот и закончился этот год. Следующий будет очень тяжелым, поэтому подготовьтесь летом, и да…       Владислав Максимович сидел за учительским столом и нервно осматривал класс, дожидаясь окончания урока. Лиза сказала, что он уже четыре дня не курил. Пытается отучиться. Смешно, неправда ли?       Сегодня последний день и после этого урока мы пойдем на летние каникулы. Неужели?! ГОСПОДИ, ты меня услышал?!       Ладно, время ликования настанет позже.       За четыре гребаных дня он мне так и не сказал, и я уже даже не представляю его позицию, что он там задумал? Или он трус. Или он… что?       Я официально обиделась. Нет, я понимаю, что обижаться, — это бессмысленно, потому что, твою мать, люди всегда творят всякую дрянь! Постоянно! И на каждое обижаться…       Но.       Но! — Оу… Звонок. Я снова не успел. Ладно, хорошего вам лета, ребятки, — Марк Геннадьевич что-то говорит Маяковскому и уходит. Я быстренько поднимаюсь со своего места и… — Катя! Подожди, — Лиза подходит ко мне с улыбкой, догадываюсь, что у нее есть хорошая новость. Ну, или подобие хорошей новости… — Малая, итак, — начал Самойлов, но блондинка толкнула его в бок и продолжила сама: — У меня сегодня вечером будет, господи, как это называется, вечеринка? В общем мы собираемся отпраздновать окончание предпоследнего Ада. Придешь? — нет, наверное, она все-таки верующая.       Приду ли я? Нет, вечеринки — это не весело. Это обычно плохо заканчивается и… Неужели я променяю вечерочек с новой книжкой на вечер в компании школьных друзей… Н-да… звучит как-то не очень. — Нет, я не думаю, что хочу идти… Поэтому нет, — я хочу развернуться и уйти, наблюдаю еще небольшую толпу учеников, но Лиза, видимо, прекрасно знает за что дергать. — Хата общая с Маяковским: он мой брат, поэтому он там тоже будет. — Я приду, скажи адрес и время.       Она звонко рассмеялась, а я посмотрела на Маяковского, который грубо и тихо выгонял последнего ученика и, не обращая внимания на нас, вытащил сигарету и закурил. — Слабак, — не отводя от него взгляд, произношу я. Это называется обиделась. — Заткнись, я терпеть тебя не могу, помнишь? — он с чертовски удовлетворенным лицом каждый раз вдыхал дым. — Ребят, вы все еще в ссоре? — как ни странно поинтересовался Самойлов. — Я уже пыталась — они просто неисправимы; я думала, Катя податливая и уговорить ее помириться проще простого, но она сама выносит мозги, заливая про правду и честность. Не пытайся, — перебила Лиза.       Честно сказать, Самойлов недурно так влился. Даже Маяковский признал его «своим». То есть недоучителя компания Кирилла уже не напрягает, как это было некогда раньше, и он спокойно курит в его присутствии. — В семь. Я зайду за тобой, потому что адрес ты не найдешь, — она поправляет сумку и выходит из кабинета. Я тоже иду к выходу. — Хата та же самая, где… — он курит вторую, а я выхожу, не дослушав. ***       18:31       Боже, что за черт?! Дурацкое платье. Так, все, надоело. Юбка, гольфы и самая, что ни на есть белая блузка. Все-е.       Господи, это жутко сложно, пойду чай попью.       Значит там будет Маяковский. Лиза за мной зайдет и… Маяковский?! Боже, он выносит мой мозг! Зачем так часто в мою голову? Нужна химчистка. Пойду на улицу. На улицу!       Чай остается на столе, я выхожу из дома.       Ладно, кем я была в прошлой жизни, что теперь приходиться так мучиться. Маньяком, что ли? Нет, маньяк — это он. Мне надоело часто вспоминать бога, рассуждать о нем и о своей странной влюбленности. Он даже не смотрит на меня, гордый слабак. И трус.       Да-а, самоутверждение за счет унижения! Обожаю!       Черт. Я выхожу на улицу и осматриваюсь. Банальщина, а не день. Небольшой дворик и около подъезда стоит скамейка, не очень близко — там обычно подростки тусуются. Какого она мерзкого желтого цвета. Не люблю желтый. Итак: никого, никого, никого, Маяковский, никого, никого… Стопаньки, что?!       Он стоит около скамейки. — У тебя срабатывает датчик, когда я прихожу? — с усмешкой спрашивает он. — Что ты тут забыл? — я пытаюсь хамить. Ненавижу это. Никакого саморазвития. Деградация процветает! Тоже обожаю! — Перышкина внезапно оказалась чем-то занята и отправила меня сюда. Я сам распрекрасно знаю, зачем она это сделала. И да, я сам хотел поговорить с тобой, — как много слов — как мало дела. — Жаль только, что я не хочу с тобой разговаривать, и я прекрасно помню дорогу, — я прохожу мимо него, он садится на скамейку, перебрасывая одну ногу на другую сторону, а вторую ногу оставляя на месте — все мужики так сидят. Разве нет? Хватает меня за руку и, дергая в свою сторону, он сажает меня между его ног, не отпуская мои же локти.       Упс, какая неудобная ситуация.       Щеки краснеют как по команде, а моя смелость спокойно и добровольно топится в его глазах, которых я, кстати, не вижу. Интересно, что там: тихий океан или ледовитый? — Брось, я же не дурак, я прекрасно вижу, что ты в меня влюбилась, неправда ли? — я еще больше краснею и вновь ощущаю, что сердце пропускает нужные мне удары. А дышать мне как, по-твоему? — Америку открыл… Не правда! — спокойно и нервно отвечаю я. Он улыбается еще шире. Своими руками брюнет все еще держит за локти, сводя мои руки за спиной. — Ты и сама поняла, что нет у меня никакой девушки, и я не знаю, почему я должен перед тобой… Хотя нет, знаю, — он перехватывает мои локти в одну руку, второй доставая сигарету. — Представь, я уже четыре дня не курил и сорвался.       Бессмысленная затея.       Он только что растоптал меня в вату. И все мои признания, как оказывается, дурацкие ненужные вещи. И он это только что мне сказал. Косвенно. — Отпусти, — прошу я и сама слышу, что голос хочет плакать. И я хочу. Неожиданно. Он не отпускает. — Отпусти. Пожалуйста, — сигарету он так и не достает, растерянно смотрит на меня, не понимая в чем дело, и отпускает. Я поднимаюсь, отряхиваю черную юбку, замечаю, что он пришел с каким-то рюкзаком, разворачиваюсь и иду в сторону своего подъезда.       К черту все, я знала, что день сегодня не удался. Как и самый первый день, когда он только появился у дверей школы. — Малая, ты куда? Нам не в ту сторону, а сама говоришь, что помнишь дорогу, — он встает и идет за мной. Не торопясь, все-таки закуривая. — Я никуда не пойду, неужели так ужасен тот факт, что я влюбилась? Это настолько плохо? Нет, это, конечно, плохо, но… О, ладно, я слишком наивна, — голос дрожит — так это называется. Я всю жизнь думала, что ни за что не расплакалась бы в такой ситуации, а тут… Самойлов был прав, я таки расплакалась. Из-за него. — До первого сентября. Он секунду внимательно меня слушает, а потом уже быстро настигает меня и с двумя метрами роста действительно огромными шагами. Это забавно. — Знаешь что, я тоже как-то влюбился. В девушку, разумеется. И не думай, я сейчас не скажу ничего поучительного, просто… Я был влюблен однажды и более, чем прекрасно знаю, что ты чувствуешь. Что ты ожидаешь от меня чего-то, а я не могу тебе этого дать. Нет, могу, но не буду, ты еще слишком Малая. И все же, я предпочту пока не влюбляться в тебя, а то это может плохо кончиться. Как в прошлый раз, — он посмотрел на соседние дома, чтобы избежать моего взгляда, когда говорил последнюю фразу. — И тем не менее у меня не получается. — Не получается? — он улыбнулся. — Совершенно! — уже как-то задорно проговорил он. — Ровно так же, как бросить курить, — он схватил меня за руку и потянул в противоположенном направлении от моего дома. — А что было в прошлый раз? — остановился. Я что-то не то спросила. Однозначно. Он, помолчав, сказал: — О, да ничего особенного, не бери в голову, — Влад снова пошел вперед и продолжил: — Я обещал тебя Перышкиной. Что насчет влюбленности, если это не пройдет, свистни. А еще… Я почти уверен, что не пройдет, потому что я слишком замечательный, — он рассмеялся, и я улыбнулась.— Потому что я дурак, а все девочки обычно влюбляются во всяких дураков. — И я тоже, — с улыбкой и безвыходной обреченностью заключила я. Он прав. — Всегда и во все времена… — я перебила: — Хорошие добрые девочки… — перебил он: — От хулиганов сходили с ума, — мы шли уже рядом и размеренным шагом, — Есенин, милая. Господи, я даже не удивлен, что он стал мейнстримом. — Знаете, что, Владислав Максимович? Я бы на вашем месте давно бы извинилась. Но Вы — не я, и я — не Вы. И все-таки. Это все еще ссора, потому что ссора остается ссорой до последнего. Потому что ссора — она, действует женская логика. И… — И тебе пора успокоить свой маленький ум и не напрягаться. Я же сказал, что нет у меня девушки. Чего тебе еще надо? — он вопрошающе смотрит на меня, а я всей собою пытаюсь показать, что хочу извинений. — Сложно что ли сказать «прости»? — он достал из кармана пачку с сигаретами. Когда он нервничает, он курит. Когда его будущая жена будет рожать, он скупит все сигареты на районе. — Блядь, Катя, я ни перед кем не извинялся уже лет тридцать, — учитывая, что тебе всего-то двадцать шесть. — И не собираюсь нарушать… — Ну, и пожалуйста, матерщинник! — я выдираю у него сигареты и быстрым-быстрым шагом топаю в сторону дома.       Он секундно* закатывает глаза и ускоряется за мной. — Хорошо-хорошо! Прости меня! А теперь отдай сигареты, не доросла еще у меня их отбирать! — он делает шаг ко мне, а я от него — так мы и идем в сторону нашего пункта назначения. — А ты отними! — задорно произношу я, разворачиваюсь и убегаю. По законам всех мыльных мыл он должен побежать за мной. Но нет, он не бежит, и я не знаю почему. До нужного подъезда осталось еще чуть-чуть.       Он берет в руки рюкзак, заглядывает внутрь, закрывает его снова, и я вижу успокоение на его лице. Он там наркоту прячет, точно говорю!       Я добегаю до подъезда, в окно выглядывает Самойлов: он там стоял, пока я еще бежала, и, должно быть, видел меня. Через секунду я уже, зная номер квартиры, поднималась на нужный этаж. А его все еще не было. Я оказалась около нужной двери, и она тут же распахнулась; меня встретила Лиза.  — Здравствуй, Солнце! Где ты моего братца потеряла? По дороге, что ли? — я зашла, закрыла дверь, покрутила перед ней пачкой сигарет и сказала, что он должен меня догнать, тогда я ему их верну. — …но он решил не делать ничего подобного, а посему  не видать ему своих волшебных палочек, как собственного затылка, — затылок ведь нельзя увидеть? — Неплохо, я надеюсь, что он такими темпами отучится курить, — она улыбнулась и подошла к окну, посмотреть: не идет ли где ее ненаглядный брат. Сводный. Но там никого не было. Я ушла в ванную комнату мыть руки, а в это время чьим-то ключом открывалась дверь.       Руки я вытерла, вышла из ванной, а напротив меня стоял двухметровый человек с хитрым, злобным взглядом. А его добыча все еще я… то есть все еще у меня! Конечно, все еще у меня.       Я сжимаю его сигареты, а он делает ко мне смелый шаг, берет мою малюсенькую, по сравнению с его, ручонку, в которой я держу сигареты, и сжимает еще крепче. — Интересно, родители тебя предупреждали, чтобы ты не играла в игрушки со взрослыми малознакомыми дядями? — я судорожно придумываю остроумный ответ, но остроумия у меня, как у пельмешки… — Предупреждали, но ты ни под один из пунктов не подходишь.       Из кухни кричит Лиза, чтобы мы поторапливались, он еще сильнее сжимает мою руку и через мгновение пачка оказывается у него. — Напрасно ты так думаешь. — Это нечестно! — он смеется и идет на кухню, я иду следом. Лиза достает из его рюкзака три бутылки спиртного. Винцо, коньяк и винцо. К-комбо. — Вы собрались пить? — удивленно спрашиваю я, а Лизка с довольной ухмылкой приобнимает меня и говорит: — Не «вы», а «мы», — Маяковский быстро подхватывает коньяк, вручает его Самойлову, который уже пытается открыть бутылку, а сам идет к холодильнику: достает еще одну. — Хэ-эй, нет! Я явно лишняя на этом празднике жизни. Все, что мне было надо, я получила, позвольте я быстренько… — Останешься тут и пойдешь в комнату, — перебивает меня Влад. Вкуснота, ничего не скажешь… — Я не буду пить, — твердо заявляю я, но мне кажется, что «твердо» было только у меня в голове. В самый важный момент все, как и всегда, подводит меня. Крут, чо.       Маяковский открывает бутылку, выливает седьмую часть себе в глотку прямо из горла и, закурив, перемещается в комнату.       Черт с два. *** — Правда или действие? — спрашивает меня еще более-менее трезвая подруга, а у меня все уже почти плывет. Я выпила два бокала вина, но Самойлов шутил, что будет подмешивать мне коньяк. Надеюсь, не подмешивал. И я пила не добровольно, а меня заставляли. Насильно.       Я не задумываюсь над ответом, потому что не понимаю, чего она хочет. Вот сейчас бы писать алгебру… — Действие, — она усмехается, я понимаю, что подписала себе приговор на фантазию игры в ее телефоне. — Игрок: Малая поцелует взасос Игрока: Влад Маяковский, — торжественно и с улыбкой зачитывает она и к концу предложения выглядит более довольной, чем самый счастливый человек.       Я недоверчиво смотрю на Маяковского. Он спокойно и серьезно смотрит на меня. — Я не буду этого делать, — твердо заявляю я, наверняка, покраснев. — Хэй! — Кирилл вместе с Перышкиной возмущаются, а я хмурюсь и смотрю на Влада. Он смотрит на меня будто бы виновато, но тем не менее так, будто бы я должна это сделать, потому что у игры такие правила. — Давай по чесноку! — заявляет Лиза.       Но уговор есть уговор.       Я неспешно встаю и иду в его сторону, он поднимается на колени, но полностью не встает. В комнате воцаряется тишина. Эти двое смотрят завороженно, будто не верят, а Маяковский сам хочет. Очень хочет. Я встаю в метре от него, а он своей рукой касается моей руки и притягивает ближе. Его лицо находится на уровне моего солнечного сплетения. Сердце в очередной раз пропускает что-то, забирая в свой плен воздух, лишая меня очень важного, отчего я задыхаюсь.       Но мне нужно набраться смелости.       Он в нетерпении смотрит на меня, а я в последний раз глубоко вдыхаю и наклоняюсь к нему, медленно и несмело, он сам быстрее дергает меня на себя и целует, я невольно опираюсь локтем на его плечо и становлюсь к нему еще ближе. Он на секунду, на миллиметр отрывается от меня, побольше вдыхает и снова целует.       Мне становится жутко стыдно, я краснею до кончика носа и ушей. Он выпрямляется весь, чтобы быть еще ближе к моим губам. Ко мне. Его рука вновь проникает ко мне под юбку, и он очень медленно, но уверенно дотягивается до резинки моих трусиков.       Он, видимо, забывает, что на нас смотрят, и я отвожу голову вбок, прекращая поцелуй; Лиза напоминает о том, что мы тут не одни: — Ребят, мы с удовольствием оставим вас одних, только попозже, позвольте хотя бы доиграть, — она усмехается, Маяковский нехотя, но быстро убирает руку, я его отталкиваю и за мгновение сажусь рядом.       Чувство внизу живота, необъятное и непонятное, опять напоминает о себе. Я сосредотачиваюсь на игре, но все это все равно заставляет меня что-то чувствовать. Он глубоко засел в моей голове, я хочу снять напряжение. Хотя бы просто касаться его. Постоянно.       Я беру в руку бутылку с вином и наливаю в выданный мне бокал. Наливаю до краев. Влад, настороженно и не удивляясь, смотрит на меня, а я пытаюсь залпом все выпить. Становиться чересчур горько и не вкусно, я не выпиваю все, отставляю бокал, и мне становиться ужасно душно, жарко, стыдно, неприятно.       Чувствую себя параноиком.       Очень быстро встаю, буркнув что-то о том, что «доиграйте без меня», выхожу и иду на кухню. Нахожу воду, наливаю побольше и слышу в соседней комнате шум: — Сходите за ней кто-нибудь! — сурово шепчет Маяковский Лизе и Самойлову.       Лиза минутку молчит и отвечает: — Сходи за ней сам, она явно сейчас больше всего хочет видеть только тебя, а мы пойдем гулять и если что, я останусь либо у него, либо… Короче не важно, иди к… — дальше я начинаю глотать воду и ничего уже не слышу.       Распахиваю окно, к коже прикасается прохлада. Ветра нет, зато есть воздух. Я встаю посредине комнатки и жду чуда. Голова совершенно не соображает. И да, Лизка была права  — он действительно единственный человек, которого я хочу сейчас видеть. Которого я хочу сейчас…       Черт! — Катя, пока, мы пошли гулять, — задорно, весело говорит блондинка, Самойлов тоже прощается, и они с хорошим настроением вываливаются из квартиры.       Мы снова остаемся вдвоем. ОН должен ко мне прийти. Я прислушиваюсь.       Слышу, как он наливает в рюмку что-то из спиртного, выдыхает, должно быть, выпивает и встает. Я замираю, даже не дышу.       Слышу его размеренные шаги, прикусываю губу и смотрю на дверной проем, и его фигура медленно появляется, опираясь на косяк.       Он часто и глубоко дышит, смотрит на меня так, будто бы я вынуждаю его делать что-то неправильное. Он же сам этого хочет, что теперь?       Я замечаю в одной его руке бутылку с коньяком, он отталкивается от опоры и медленно идет ко мне, другой рукой выключая свет, оставляя бутылку на столе; он совсем близко подходит ко мне. Своими руками, снова резко и грубовато, закидывает мои руки себе на плечи, в один большой шаг разворачивается и, подхватывая меня, сажает на стол; я смотрю ему в глаза, он тоже смотрит в мои.       А дальше я решила, что это не будет значить ничего особенного, поэтому… Он жадно и как-то пылко оставляет на моей, казалось бы, белой шее ядовито-красные и чувствительные засосы, прикусывая кожу не так осторожно, как в первый раз. Прикусывая ее больно и жадно.       Я прижимаю его голову, как и полагается, пуская руки в его чисто-черные волосы. Он прижимает меня к себе сильнее, сдавливая в руках не идеальную, но талию. Все же, последнее его ни капельки не колеблет и это еще один повод его любить.       Еще ближе. Он оставляет еще один засос и, прижимаясь к моему лицу щекой и носом, поднимается до уха. — Прошу тебя, не пей больше никогда. Хотя бы в моем присутствии. Умоляю, — его сладкий шепот разливается по телу и отзывается где-то в кончиках пальцев рук и ног. — Я… — отрывисто вдыхаю, — люблю тебя. Он добирается до губ, упирается своим носом в мой нос. — Черт подери. Я тебя тоже, — он, не давая мне возможности что-то ответить, не желая слушать, вновь целует меня, и я ему отвечаю.       Я становлюсь счастливее самого сумасшедшего человека. Я отрываюсь от него, касаюсь большим пальцем его губ, он улыбается.       Через секунду я покоюсь у него на руках, он говорит, чтобы я взяла бутылку, я послушно беру ее, и мы перемещаемся в соседнюю и единственную комнату. Он подносит меня к небольшому столику, я оставляю там бутылку, и он совсем не аккуратно опускает меня на диван, нависая сверху, целуя лицо и плечи.       Я неумело расстегиваю его рубашку, только на третьей пуговице он отсаживается от меня на край дивана и шепотом говорит: — Я не хочу, чтобы ты меня возненавидела, — я тоже сажусь и поправляю блузку. — Почему? С чего ты взял, что я… — он смиряет меня взглядом и произносит: — Потому что я не хочу потерять тебя. Не хочу потерять хотя бы малейший шанс иметь что-то общее. С того, что тебе еще нет восемнадцати. С того, что ты не имеешь понятия, чем все это заканчивается. И я уже признался тебе во всем, в чем должен был, — я уверенно встаю перед ним, он устало смотрит на меня и от его взгляда у меня пропадает всякое желание на что-либо. И, черт возьми, все я понимаю.       Он откидывается на спинку дивана, я сажусь ему на колени и кладу голову на плечо. — Глупо как-то. Я была уверена, что ты не любишь меня, а теперь я счастливее сумасшедшего. Что будет, если потом ты меня бросишь? — он прижимает меня одной рукой, улыбается. — Для начала мы и не встречались, но в целом… Я… Все это чертовски неправильно, ты хоть понимаешь это? — я киваю. Он поднимается, я сползаю на диван и чувствую приливающий сон. Он тоже хочет спать и делает все очень медленно и лениво. Моя голова опускается на подлокотник, и я ожидающе смотрю на него.       Он встает на одно колено и, сонно улыбаясь, спрашивает: — Согласна ли ты, Екатерина… — Сергеевна. — Согласна ли ты, Екатерина Сергеевна Малаева, стать моей девушкой? — он держится изо всех сил и улыбается, потому что из его уст это действительно смешно звучит. — Согласна. А вы, Владислав Максимович Маяковский, готовы податься мне в парни? — он начинает смеяться и изо всех сил кивает. Я тоже начинаю хохотать. Дальше я нахожу где-то две проволоки и делаю из них подобие колец. Одно протягиваю ему, и он, ни капельки немедля, натягивает его на палец, я делаю то же самое. Влад залезает обратно на диван и обнимает меня собой, теплым и любимым. Мы засыпаем. Любви все возрасты покорны, а идеальных не бывает. Интересно, это все шутка или нет? Что он скажет завтра утром?