Ключ поверни и полетели

      Хватит. Никаких дополнительных занятий. Я не хочу его видеть, не хочу находиться рядом лишние час или два. Он — маньяк-насильник. Тоже мне учитель, определенно извращенец. Почему к нам не приехало телевидение?       Уж точно я его не боюсь.       А Лиза. Лиза. Как она пошла на это? Он же учитель. Впрочем… Ладно, они оба друг друга стоят. Меня это не касается. Меня не касается это настолько сильно, что я постоянно думаю об этом. Господи.       Я уверенным шагом шла к директору, дабы предупредить о том, что ни на какие дополнительные занятия я ходить не собираюсь.       Мне интересно, что скажет на это директор. Так или иначе, сегодня четверг. Если меня все-таки силком затащат на занятия, то это будет завтра. Сегодня у нас три урока подряд у Маяковского. Но я ни за что не посмотрю ему в глаза, ни за что не заговорю с ним по доброй воле. Разве что, если спросит по теме урока. Не больше. Не хочу иметь с ним ничего общего. И школу общую иметь с ним не хочу. Жаль, это от меня не зависит. А если бы я не пришла? Что бы он с ней сделал?!       Хватит!       Я открываю дверь к директору и вновь застаю его за какими-то бумажными делами. — Простите, Марк Геннадьевич, я хотела с вами поговорить, — я улыбаюсь, я уверена в том, что он не станет со мной спорить. — Конечно, Катенька, присаживайся, рассказывай, — говорит он, и, спуская очки, в которых он не выходит из кабинета, ожидающе смотрит на меня. — Я отказываюсь ходить на дополнительные занятия к Владиславу Максимовичу, — его добрый взгляд сменяется непониманием, а после и недовольством. Но я уверена в себе. Жаль, я не расскажу ему о том, что Маяковский похож на учителя лишь названием. Кто из нас пострадавший? Из нас троих. — Это еще почему? — все еще положительно говорит он, но я понимаю, что это лишь потому, что со мной он обычно вежлив. В ответ я тоже должна быть вежлива. Последнее время я все чаще и чаще ставлю под сомнение окружающий мир. — Я поняла, что Маяковский… Владислав Максимович мне неприятен. Он хороший преподаватель, — вру я, — но мне он не по душе, — я все еще улыбаюсь. Он поверил? — А как же олимпиада, Катя? — он разочарован. Да, я не собиралась его подводить, но он, похоже, уверен, что без преподавателя я не справлюсь. — Я с удовольствием схожу на нее. Но я могу подготовиться сама, без помощи учителя, — моя улыбка скоро слезет с лица, я серьезно. — Нет, прости, Катя, прости, но я настаиваю, чтобы ты продолжила ходить к Владиславу на дополнительные занятия. Кстати, он говорил мне, что первое занятие у вас было вчера… Тебе, я вижу, не понравилось… — я удивленно смотрю на него. Маяковский решился сказать, что-то о том, чего не было. Он просто соврал, что же он мог там наговорить? А зачем он это сделал? — Эм… А что он сказал? О занятиях, — я все еще смотрю на Добрякова — фамилия ему очень даже подходит — круглыми глазами и жду. — Он сказал, что особенного энтузиазма ты не проявила, но он обязательно добьется этого эффекта, — директор усмехнулся. — Ах да, точно, он сказал, что на этой неделе у него есть время в четверг, то есть сегодня, и вчерашнее занятие он повторит сегодня. Значит, после уроков он ждет тебя в своем кабинете, не забудь. Впрочем, он сказал, что еще сам напомнит тебе об этом, — ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ?! В смысле, сегодня?.. Он портит мою прекрасную жизнь. Мою просто восхитительную, спокойную по незнанию жизнь. — Вы не шутите? Серьезно сегодня? Я… Я не могу. Правда, — вру, конечно, вру. Он кивает и говорит, что еще сам напомнит мне об этом перед последним уроком. Он слишком уж печется обо мне. Мне, видимо, не сбежать? Я еще раз убедилась, что ненавижу Маяковского. А он ненавидит меня и у нас полное взаимопонимание.       Черт возьми, только бы не повестись на глаза, только бы не повестись, он же ужасный человек, ужасный, я убедилась в этом еще до того, как он официально стал нашим учителем, верно? Катя, не глупи. Не глупи.       Звонок звенит, неожиданно и оглушительно. Но я настолько поражена, что даже не вздрагиваю. Директор говорит о том, что мне пора на урок. Как раз к Маяковскому.       Я сейчас расплачусь от безысходности. Я тут никто. Никто не спросил моего мнения. Это нечестно. А он просто готов меня уничтожить, и я знала, что отыграется. Главное, ему так успешно удается строить хорошего парня, что все вокруг ему верят. Безукоризненно верят. А я не верю. Хотя и в этом я уже сомневаюсь. Знаешь, Катя, оказывается, быть подростком не так уж просто.       Прошло два урока, Перышкину я еще не видела, может быть, она явится к третьему.       Мне не место среди этих довольно-таки эгоистичных людей. Я, конечно, не ангел, но…       В голове все смешивается, и я не могу закончить мысль, слезы закрывают глаза, и я иду наугад, по памяти. Не хочу. Правда, не хочу.       Я подхожу к нужному кабинету и, не пытаясь стучать, вытирать слезы или готовить извинения, открываю дверь. Я не знаю, где стоит он и что делает. Я не вижу Самойлова. Я ничего не вижу, кроме огромных гор воды у меня в глазах. Горло болит, потому что спазмы… Боже, хочу жить как жила три дня назад, ничего не подозревая и никаким образом не знакомясь с этим ужасным человеком.       Я плачу уже второй раз. Это много.       Сажусь тоже наугад, но за десять лет все движения уже наизусть. Я плачу, серьезно плачу, моргаю, слезы скатываются и подступают новые. Я виню во всем окружающих. Кто здесь еще эгоист… — Малаева, стучаться никто не учил? — без интереса спрашивает он. Может, я и ошибаюсь. Сейчас для меня все эгоисты. Мне просто нехорошо. — Малая, что случилось? — спрашивает Самойлов, сзади толкая меня в руку. Я молчу и не веду головой. Несправедливо.       Маяковский говорит мне что-то еще, а я достаю тетрадь, и мои слезы теперь падают на листы, портят их. Примерно с пол-урока меня больше никто не трогает, и я успокаиваюсь. Подняв голову, я замечаю, что учителя нет в классе. Я оглядываюсь и, наконец, вижу, что рядом со мной сидит Лиза. Давно она тут? — Кать, прости меня, — она виновато смотрит на меня. За что? Я непонимающе смотрю на нее, и она продолжает: — За вчерашнее. То, что тут произошло, — я вспоминаю, что видела. Я слабачка.       Снова хочется плакать. Кто и зачем засунул меня в этот мир, он мне не нравится. Нет, нравится, но люди бывают такими странными и нелогичными, такими, что мне их не понять. Только вот так вот поплакать можно. И все равно никто от этого не исправится. Ладно, что-нибудь есть и хорошее, не может же быть все настолько плохо.       Я киваю. Она садится прямо. Еще прямее.       Она тоже хорошая. Я обещала себе забыть об этом. Она попросила прощения, и я уже простила. Но просить прощения должна была не она.       Мужчина заходит в кабинет, осматривая класс, я опять попадаюсь ему на глаза. Уберите меня отсюда. Пожалуйста. — Малаева, сегодня дополнительное занятие, не забудь, — он говорит строго, грубо и с отчетливым безразличием.       А потом проходят эти два урока. Я уже что-то пишу в тетради. Я все это знаю, потому что от скуки пролистывала учебник вперед.       Он не спрашивал меня. Но, тем не менее, слишком часто осматривал класс, и я чувствовала, как попадалась ему занозой. Как он проходил по всему классу, не замедляясь, и запинался на мне. Хватит. Лиза все три урока сидела со мной.       Она молчит, и я молчу. Я думаю. Думаю, что всего этого я не хотела, что всего этого мне не надо.       Я начинаю жалеть себя, но кто меня еще пожалеет?