Ключ поверни и полетели

      Последний урок география. Что в этом хорошего? То, что кабинет географии совершенно в противоположном конце школы от кабинета русского языка. Надеюсь, что Добряков забыл. Оттуда я смогу сбежать. Я радуюсь: вдруг получится! Со мной определенно что-то не так…       Это называется делить шкуру неубитого медведя.       Лиза уже не сидит со мной. Со мной снова никого. Я начинаю активничать на уроке. Учительница улыбается. Я тоже. Сейчас звонок. Сейчас звонок. Сейчас сбегу! Все это придает безумной энергии во все тело, и, если бы я не активничала и не тянула руку как можно выше, меня бы трясло. Точно, трясло бы.       Еще минута…       Тридцать секунд…       И…       Звонок!       Я хватаю вещи, сваливаю их в рюкзак и… в класс входит директор. Сердце падает ниже пят. Ад существует? А рай? Как они выглядят? Где лучше? Впрочем, для меня сейчас все везде одинаковое. Мой великолепный план провалился туда, откуда не возвращаются. Время пожалеть себя пришло, и оно меня очень любит.       Он что-то говорит и обращает внимание на меня. — Катя, у тебя сейчас дополнительные занятия. Не забудь. Лиза, Владислав сказал, что тебе тоже стоит зайти, — она кивает. А я еще не умираю, чувствую себя как в телевизоре. Все очень плохо. Я его уже года три не смотрю. Но, кроме меня, в доме еще два человека.       Мы выходим из кабинета, и я опять начинаю реветь. Действительно реветь. Просто водопад, а не слезы. Слава богу, что Самойлов не видит, а то обязательно свалил бы на Маяковского. Хотя… Боже, я такой неудачницей еще никогда не была.       Мы быстро и молча доходим до цели, она открывает дверь, и я захожу первая, Маяковский стоит у той самой парты и ожидающе смотрит на нас. Лиза подходит к нему и становится рядом, напротив меня.       Ненавижу. А мне и выговориться некому. Сейчас лопнет голова, мозги… Все лопнет. Я лопну от количества соленой жидкости во мне. Я впервые хочу пропасть без вести. — Малаева, я должен… — Перышкина перебивает его и говорит сама: — Извиниться. Мы оба виноваты. Прости нас, слышишь? — она берет меня за руку по-дружески, а мне от всего этого хочется еще сильнее реветь, они молча смотрят на мои слезы, а я сдавливаю, чтобы не хныкать, и молчу. Из-за слез не продышать. Обнимите меня кто-нибудь. Я сейчас настолько слабая, жалкая и заплаканная, мне теперь стыдно за себя. За всю себя.       Блондинка делает ко мне шаг, я не выдерживаю, я хочу не знать Маяковского. Я хочу снова свободно дышать.       Я кидаюсь на Лизу, обнимаю ее и рыдаю в голос. Она обнимает меня в ответ, крепко. У меня никогда не было подруги. Я сейчас чувствую, как это важно. Маяковский тяжело вздыхает и идет к учительскому креслу. Еще минут пять я успокаиваюсь. Окончательно перестаю реветь через тридцать секунд. Мы с Лизой сидим за партой, она снова извиняется, а после рассказывает, как связана с Маяковским. Это не то, что я представляла, но я знала, что они знакомы. — Ты же знаешь, в седьмом классе мои родители развелись. Я тогда обозлилась на весь мир. Объявила войну. Холодную и непоколебимую. Однако, год назад мать снова выскочила замуж за другого мужчину, у которого был сын. Вот Влад и был этим сыном. Примерно через месяц я с ней окончательно поссорилась, и она с новым мужем укатила в другой город, а я осталась здесь с Владом. Я не хочу висеть у него на шее. Но, поскольку я еще не совершеннолетняя, самостоятельно отдельно жить не могу. Впрочем, я редко ночую дома. Прости за откровенность, — она пожала плечами. Ей жаль. — Мы спали, — строго и безэмоционально произносит она. — То, что ты видела… Это просто грубый способ забыться. Он - от своей восхитительной лжи. Я - просто от жизни, — Маяковский поднимает голову и строго, снова грубо произносит: — Не болтай лишнего. Обо всем ей знать необязательно, — мне уже не страшно от такого грубого и громкого голоса. Мне бы вообще ничего из этого знать необязательно.       Но мне и поверить в это сложно. Они сводные брат с сестрой. Теперь мне тесно в этом кабинете. Мне душно. Мне нехорошо. У них та жизнь, от которой берегла меня мама, та жизнь, которой я не знаю и знать не хочу.       Выбор, поступки и последствия. Меня этому не научили. Я ничего этого не знаю. Почему? — Ладно. Прости, мне пора. Я надеюсь, что все это хоть как-то меня оправдывает, — она говорит шутя, улыбается. Подходит к Владиславу Максимовичу, что-то говорит и уходит из кабинета. Я чувствую, как голова начинает болеть. Надо подышать.       Преподаватель снова курит. Я подбегаю к окну, распахиваю самое большое и глубоко вдыхаю. — Она наговорила лишнего, — безучастно произносит он. — Она сказала то, что считала нужным сказать, — отвечаю я. Он усмехается. — Верно… Не стоило реветь. Это не самое худшее, что ты могла бы увидеть, — он подходит с сигаретой ко мне. К окну и курит в него. — Я тоже хотел извиниться. Я тебе не друг и не враг. Я тебе никто, потому извинения обязательны. Обязательны хотя бы за то, что… — он затягивает и выбрасывает окурок, — что я грубил. Я просто не понял сразу, что ты… — он замялся, — что ты такая, — закончил он, но я не поняла. — Какая такая? — я помахала перед лицом рукой, чтобы рассеять дым, который он выдохнул, а он усмехнулся. — Ты ребенок. Действительно ребенок. Маленький, глупый и ни в чем невиновный. Просто встань как-нибудь перед зеркалом и представь себя на месте Перышкиной. Поговорим об этом когда-нибудь в другой раз. Когда станем хотя бы друзьями, — он усмехается. — Никогда, — отрезаю я с хмурым взглядом. Он мне не друг и не враг. Я иду за рюкзаком, беру его и направляюсь к выходу. Он все-таки хуже Самойлова.       Перед самым выходом он ловит меня за руку, я вздрагиваю и останавливаюсь. Резко отдергиваю руку. Опять эти два синих-пресиних океана. — Все-таки прости. Я серьезно, — я ничего не отвечаю и выхожу из кабинета. Выхожу из школы. Сегодня прохладно.       Он все время ходит в белой рубашке, наглухо застегнутой, странно как-то…       Я никогда прежде не чувствовала ничего подобного, это даже не описать словами, это надо просто чувствовать. Никогда.