Ключ поверни и полетели

      Утро начинается не с кофе. Потому что больше я люблю чай. Но по всем правилам здорового питания утро должно начинаться со стакана воды. Однако я ни коим образом не отношусь к здоровому образу жизни. Разве что не пью, не курю и не употребляю наркотики. Вроде бы, все верно.       Завтрак прошел мимо. Не потому, что я опаздывала, хотя я опаздывала. Мимо он прошел потому, что со вчерашнего вечера меня не отпускала мысль о том, что «Влад» из рассказов Олега это тот же Маяковский. Мимо меня прошло даже «доброе утро, Кать» Олега.       Впрочем, сейчас, когда звонок уже прозвенел, я молилась, чтобы об этом не узнал Владислав Максимович. Он что-то говорил вчера про опоздания и ад. Правда, в это время я витала в облаках и слышала только краем уха.       Надеюсь, сегодня наш первый урок не заменят русским. Первым была история, и потому я не сильно переживала, что наш новый недо-учитель узнает о моем опоздании.       Я постучала в дверь, открыла и поняла, что все-таки жизнь очень ироничная натура. Хотя я лично с ней не знакома. — О, Малаева, начало четверти, а ты уже опаздываешь. Что-то мне кажется, что до медалистки ты не дотягиваешь, — с победной усмешкой закончил он. Сегодня я не буду такой смелой. — Простите, Владислав Максимович, — виновато произношу я, а он хмурится. Что не нравится ему на этот раз?!       Он взглядом указывает на мое место, я сажусь. Это наверняка карма. Только вот где я так провинилась?       Он пару минут говорит о чем-то еще, я не слушаю, думаю о том, что после уроков мне придется виновато смотреть на этого самонадеянного нахала. Когда я уже испорчусь до такой степени, чтобы не извинятся, чтобы не краснеть и не беспокоится о том, как я буду ему смотреть в глаза? — Надеюсь это понятно, да, Малаева? — я растерянно поднимаю на него взгляд, он выжидающе смотрит, я киваю.       Он, наконец-то, уходит.       Урок за уроком. Час за часом. Я внимательно слушаю, но думаю о том… Ни о чем я не думаю. Не хочу себе врать. Не хочу ожидать лишнего, не хочу ожидать того, чего нет. Но мне совсем не хочется узнать, что это и есть друг Олега. Олег слишком хороший, чтобы дружить с таким наглым и чересчур самоуверенным парнем. Хотя это, наверное, даже весело.       Сегодня нет русского. Сегодня литература. Она третьим уроком. Сегодня мы проходим Маяковского. Совпадение.       Маяковский преподает Маяковского. Глупости какие-то, даже самой смешно стало!       Почему он такой самоуверенный? Даже когда просто говорит, делает это так, что у меня возникает чувство, будто я тут в первом классе: если он спросит меня, то я ничего не смогу ответить. Такое чувство, будто это не он пришел три дня назад, а я. И эта его самоуверенность раздавит меня когда-нибудь. Но до этого еще дожить надо.       Впрочем, на уроке он не сделал ничего особенного. Прочитал нам наизусть биографию Владимира Владимировича, который по незнанию рождался девятнадцатого июля тысяча восемьсот девяносто третьего года и с разочарованием застреливался четырнадцатого апреля тысяча девятьсот тридцатого года. Учитель приказал делать конспект. Застрелился, между прочим, в возрасте тридцати шести лет. Учитывая, что в учебнике было много текста, мы как раз должны были сделать это до конца урока. Сколько там лет Владиславу Максимовичу?..       Я успела чуть раньше. Он кинул шутку в мой адрес насчет того, что я везде и всегда слишком быстрая. Пошлую шутку. Откуда ему знать-то?! Хам. Хотя над этой шуткой и посмеялся почти весь класс, я вновь убедилась, что они слишком испорченные, я не почувствовала обиды. Я почувствовала очередное разочарование.       Я люблю васильки, синий цвет и… Ненавижу Владислава Максимовича. Ненавижу за мой любимый цвет, отнятый у меня. За то, что я так неосторожно и неосознанно полюбила его глаза. Возненавидела его самого.       Хотя возненавидела за то, что полюбила. Я что-то говорила о противоречиях.       Кирилл весь день говорил мне, что я влюбилась во Владислава Максимовича. А я не в него влюбилась. Я в глаза влюбилась. Но разве ему объяснишь, в чем тут разница? Я сказала ему, что он еще ребенок и ничего не поймет. Он сказал, что это я еще ребенок, ничего не понимаю и слишком хорошая. Он пообещал, что не отдаст меня. Я хотела сказать, что он и не думал меня забирать, но Самойлов перебил. Он, по-моему, серьезно сказал: «Пообещай мне, что не будешь из-за него плакать»       Шутит, что ли? С чего это мне из-за него плакать? Я уже давно этого не делала. Помню только, что, когда плачешь, чешутся глаза и щеки. Но щеки чешутся только в том случае, если слезы стекают. Хотя и этому я знаю объяснение. Просто соль разъедает все, что можно. Все, что нельзя, она тоже разъедает. Наверное, будь я писателем или поэтом, то сравнила бы соль с ложью, болью, ненавистью, смертью, в конце концов… С чем-нибудь таким вот. Непростительным и каждодневным.       Но я не писатель и не поэт. И, наверное, никогда им не буду.       А кем я буду? — Глупая ты, Катька, глупая. Вот влюбишься, будешь счастливая, — перебила мысль Самойлова Лиза. Она стояла рядом, как ни странно, в одиночестве. Она ведь тоже хорошая. Все они тут хорошие. — Почему глупая? Я влюбиться хотела последний раз в четырнадцать, — тихо размышляла я вслух. Я знаю, кем я буду. Я буду счастливым человеком. На жизнь этим не заработаешь, конечно, зато, глядишь, подольше проживу. — Тебе шестнадцать? — она внимательно посмотрела на меня. Я кивнула. — Вот влюбишься, например, в Самойлова, поймешь, о чем я. Только чтобы взаимно.       Кирилл удивился, а потом рассмеялся. — Знаем, было. Хватит с Малой меня. Пусть в учителя влюбляется, — он снова посмеялся, а я точно уяснила, что бесполезно говорить ему, в чем разница между человеком и его глазами. Лиза усмехнулась и произнесла: — Не влюбляйся, красавица, он картежник и пьяница, — очень вовремя сейчас прозвенел звонок. Перышкина пошла в кабинет, а я была еще более уверена в том, что она знала Владислава до того, как он пришел в школу.       Снова урок. Последний. Впрочем, учитель геометрии решил задержать меня, обсудить будущую олимпиаду по геометрии. Да-да, по геометрии. Хоть я и гуманитарий, я не могу ему отказать. Но за что люблю этого преподавателя, что, узнав о том, что я пишу олимпиаду по русскому языку и литературе, он сказал, что геометрию свалит на Разина. Мы посмеялись над этим, а в итоге я опаздывала на дополнительные занятия к Владиславу Максимовичу. На полчаса. Разговор с математиком затянулся.       Я с уверенностью подошла к двери, подняла руку, чтобы постучать, и вся уверенность куда-то нагло убежала. Мне придется извиняться. Я все-таки постучала и сразу открыла дверь. — Простите, Владислав… — я подняла голову и поняла, что меня тут не ждали. Я зря пришла, определенно зря и не вовремя.       Передо мной стояли Маяковский и Лиза. Точнее, стояли они у парты… Лиза стояла спиной к учителю, по-моему, ее выражение лица не говорило, что ей это нравится, но она стояла. Стояла, чуть наклонившись вперед, с задернутой юбкой, оперевшись на парту. Владислав Максимович одной рукой держал ее за талию, а другой где-то в области ягодиц. Его лицо было серьезным. Мне сейчас все равно, о чем он думает, как они здесь оказались, почему и зачем, но я здесь оказалась совершенно случайно. Я увидела то, чего видеть была не должна.       «Я никому ничего не скажу», — секундно произношу я, очень тихо, и в тот же миг вылетаю из кабинета. Я, кажется, испугалась.       Все это пронеслось секунд за тридцать — я пробыла там не больше. Зашла и выбежала. Я за долгое время испугалась! Чего? Еще сама не поняла, но это выглядело странно-пугающе… Что-то похожее передают по новостям почти каждый день. Он насильник-маньяк? Какая мне разница! Я ничего не видела! Меня там не было.       Я неслась так быстро, что, думаю, физрук бы поставил мне пятерку за год. Позади я услышала, как с грохотом раскрылась дверь, как вышел Маяковский и что-то прокричал мне вслед, наверное, мат или грубость. Может быть, извинение? Нет, это бред, лучше бы извинялся перед Перышкиной. Ей намного хуже меня. Хотя, может, наоборот. И то выражение лица мне лишь показалось? Ни в чем нельзя быть уверенной.       МНЕ ВСЕ РАВНО! Непонятно отчего слезы навернулись на глаза. Я плачу из-за своего испуга, а не из-за них. Самойлов еще не оказался прав, но я и не представляла ситуации, где он окажется прав. Он не окажется прав. Однако я снова почувствовала, какого это, когда чешутся глаза от слез. Я не хочу этого чувствовать.       Как я буду смотреть им в глаза?       Хватит! Это не меня должно волновать! Я не хочу. Ничего не хочу.       Не я перед ним виновата, он передо мной.       Я прибегу домой. Забуду про то, что вместо глаз у него чертов Тихий океан, а Лизу надо бы просто понимать. Забуду про то, что они тоже могут быть хорошими. Я не буду вспоминать об этом. Не буду.