Ключ поверни и полетели

      Я очень не хотела пропускать уроки со второго же дня учебы. Вчерашний день был довольно странным для нас. Впрочем, директор не изменял своим принципам и в очередной раз прочел нам лекцию о вредности татуировок. Скажу честно, этот мужчина просто помешанный, но никто его не винил. Вся школа прекрасно знала, что там у него произошло, и за что он так ненавидит татуировки. Когда-то давно его сын сделал тату, и все плохо кончилось. Вот теперь директор каждую неделю при удобном случае промывает нам мозги. В прошлом году он исключил из школы ученицу, сделавшую татуировку, сославшись на несоблюдение правил и грубость по отношению к директору. Но она была новенькая и просто бы не прижилась в нашей школе.       Да, у нас некоторые и курят, но никто ни разу не сделал тату. Просто потому, что директор промывает мозги всем с первого класса. Его можно поблагодарить!       Я вроде как не опаздывала, старалась выкинуть из головы вчерашний день и шла по направлению к кабинету алгебры. Первым у нас алгебра. Господи, я вчера столько всего наговорила тому мужчине, так грубо.       Кому вообще нужна эта совесть?!       А Самойлова я прибью.       Я приоткрыла дверь, зашла в класс и села на свое место. За первую парту. Средний ряд. Господи, как же я обожаю эту первую парту. Позади меня всегда сидел Самойлов, а на первом ряду от окна — Сусликов. Куличков и Разин сидели вдвоем за пятой партой и бесконечно срывали уроки. Что из этого выходило? От нашего класса, уже в который раз, отказывалась классная руководительница. Всего пять человек всегда сидели на одном и том же месте, а вечные путешественницы и путешественники рассаживались каждый раз по-новому. Слава богу, со мной никто не садился. Потому что списывать у меня было бесполезно — я никогда не показывала, что пишу, а просто так со «скучной, занудной медалисткой» сидеть мало кому нравилось.       В классе было шумно, но большинство притихло, как только дверь отворилась, и в класс зашел директор. Дверь за собой он не закрыл, значит, кто-то еще. Но этот «кто-то» не заходил в класс, а директор стоял и улыбался самой широченной улыбкой. — Ребята! К нам в школу после увольнения по собственному желанию Маргариты Владимировны, — он сделал на этой фразе ударение, — пришел новый учитель литературы и русского языка! Прошу любить и жаловать! — Марк Геннадьевич показал на дверь, и порог переступил высокий брюнет, в черном костюме, с ослепительно-белой рубашкой, застегнутой наглухо, под самый подбородок, даже галстуком затянуто. Тоже черным. Ботинки лакированные. В руке папка, заполненная бумагами, и учебник. Я его уже ненавижу. Господи, нет. Скорее он меня ненавидит. Я резко почувствовала себя круглой двоечницей. Так и будет. Он отыграется. Я знаю, отыграется. — Это новый учитель — Маяковский Владислав Максимович. Также он теперь ваш классный руководитель, — какая, черт возьми, классная фамилия. И какой ужасный человек. Классный руководитель. Серьезно? — Вы, если что, заходите в мой кабинет, там всегда завуч, она поможет, если что. Ах да, чуть не забыл, — директор подошел к моей парте, а я откинулась на спинку стула: учитель подошел вместе с Марком Геннадьевичем. — Это наша лучшая ученица, медалистка, — Катерина Малаева. Гордость школы, и я хотел вас попросить, чтобы вы позанимались с ней дополнительно вашими предметами. Она, конечно, молодец, но в скором времени олимпиада. Нужно готовиться, — я молчала как партизан.       Олимпиада? Даже спорить не буду. Вообще ничего говорить не хочу. Я снова почувствовала себя худшим человеком на планете. Я так грубо с ним обошлась. — Медалистка? Без проблем, я думаю, мы поладим, правда? — это он мне. Я посмотрела на него. Секундно, так, чтобы не запоминать, как его глаза выглядят, чтобы потом не видеть их в кошмарах. Однако улыбку, которая больше напоминала дьявольскую, я все-таки разглядела. Человечище. Даже страшно. Я коротко кивнула на его риторический вопрос, и директор, сказав что-то учителю, завел шарманку на десять минут про вредность татуировок, а после скрылся за дверью кабинета. — Эй, Малая, это часом не тот, который вчера… ну, ты помнишь, — прошептал Самойлов мне прямо на ухо: я обычно сижу прямо, до меня не дотянешься, а тут… Я кивнула. — Эх, Малая, невезуха какая-то. — Я не думаю, что стоит посвящать время знакомству с вами. Предупреждаю один-единственный раз: если на моих уроках кто-то решит побыть выскочкой, задирой, шутником и так далее, то прошу запомнить, что единственный выскочка, задира и шутник здесь я. Надеюсь, это понятно. Открываем учебники, страница… — он не успел договорить, как я вспомнила про алгебру. Сейчас же алгебра. Выскочка, не человек, а выскочка. Все-таки бесит. — Владислав… — кто-то тянул меня за язык, это точно, иначе я бы ни за что не высунулась, — Максимович, сейчас же алгебра, — зачем?! Зачем вообще вылезла… Слава богу, вспомнила отчество. — О, Малая, тебя я запомнил, — он усмехнулся, я точно зря это сделала. — Встань, будь добра, — я повиновалась. Как он смеет называть меня «Малая»? Кто угодно, но не он. — Ты у нас, значит, активистка-медалистка-отличница… — протянул он, снял пиджак и повесил его на спинку стула. В одной руке он держал мел, в другой — учебник. Маяковский в мгновение освободил руки и, обойдя учительский стол, подошел ко мне. Сегодня часов на его руке не было. Я знаю, он хочет отыграться. Теперь русский язык должен стать для меня приоритетом всей жизни. Он подошел, от него снова несло мятой. Ненавистной мятой вперемешку с табаком. Тошнит. — Вам не кажется, что обращаться так к ученице неполиткорректно? — я могу дать отпор? Нет. Я не должна с ним спорить. В этом кабинете он царь, и он бог, я всего лишь жалкое существо, которое он с легкостью раздавит. Но пока что не раздавил, а значит, я могу дать отпор. — Позволь, я сам буду решать, как мне к тебе обращаться. Поменьше высовывай язык, а то откусят, — только сейчас я услышала, какая тишина в классе. Сегодня и Самойлов не такой смелый, верно? — Бери, Малая, учебник, мел и иди к доске, — произнес он, и я повиновалась. По мере приближения к доске я удаляюсь от мерзкого запаха. Табак и то лучше пахнет, чем мята.       Он садится на мое место и откидывается на спинку. Я пишу число, слова «классная работа» и поворачиваюсь лицом к классу. Они все смотрят. Сегодня он говорит вежливее… нет, доброжелательнее, чем вчера. Что?       Наверняка, в любом классе есть такая девочка, у которой юбка короче, чем каблук, если это можно назвать юбкой. Лиза Перышкина. Она подсаживается к учителю, невинно глядя на него, сводит колени вместе и, прогибаясь в талии, выпячивает грудь. Это не противно, это примерно то же, что показывают по телевизору. Я не понимаю, что в этом такого.       Он осматривает ее и, ухмыляясь, переводит глаза на меня. — Не стой столбом, Малаева, пиши лучше. Упражнение четыреста один, — я послушно записываю упражнение, беру учебник, начинаю выполнять. Мою парту оккупировали учитель и ученица. За ней происходит один сплошной откровенный флирт. Кто из них забывается? Меня это должно волновать? Едва ли. Ладно, не вежливее, но доброжелательнее, точно.       Я дописываю последнее слово, ставлю точку. Пробегаю глазами задание, пробегаю глазами по доске, сходится. Я вновь поворачиваюсь лицом к классу. Они разговаривают, она кокетничает, он отвечает. И никто не хочет это нарушить. Никто не хочет вмешаться в это. Я бы тоже не вмешивалась. — Владислав… — я все-таки забываю его отчество, и наступает неудобная пауза. — Максимович, — заканчивает он и встает с моего места, Лиза возвращается за свою парту, а мне теперь не хочется туда садиться. Там все пропахло мятой и табаком. Неужели никто не чувствует? Или всем нравится? Он проходит мимо меня, я оборачиваюсь и замечаю шею. В смысле, наколку. На шее какая-то фраза, но целиком я ее не вижу: плотная рубашка скрывает все его тело, кроме головы, шеи и кистей. Я сажусь на свое место и зажимаю нос рукой. Он это видит, я тут же разжимаю руку, но он только ухмыляется.       Снова? — Ладно, Малая, пять, — он ставит оценку в журнал и, поворачиваясь к доске, наблюдает выполненное упражнение. — А стирать с доски дядя должен? — я хочу встать, но Самойлов опережает меня. — Я сотру. Это мое любимое занятие, — улыбаясь, произносит он, но я помню, какой он ужасный. Проходя мимо меня, он кидает мне скомканный листок. Я разворачиваю и читаю: «Сядь ко мне, у меня не так воняет», — я улыбаюсь, но передо мной появляется вездесущий преподаватель и выдергивает листочек из рук. Читает. Без какой-либо эмоции комкает листок и бросает в урну. Без промаха. Я вдыхаю полной грудью, пытаюсь показать, что мне вовсе не противен этот запах. Сейчас стошнит.       Он усмехается и уходит. Я довольно ему нагрубила. Я не могу пересесть. Кирилл возвращается.       Владислав Максимович садится. Закидывает ноги на стул, стоящий рядом. Пролистывает журнал. Как банально. — Простите, какое задание? — коротко спрашиваю я, надеюсь, вопрос был точным. — Малаева, ты мне надоела. Я таких, как ты, терпеть не могу. Встань, когда с тобой разговаривают, — мерзкий человек, но я встаю. — Неужто ты вся такая правильная до мозга костей? — спрашивает он и смотрит на меня. Я молчу. Я не правильная: я такая, какая есть. Все мы не без греха, я просто их не показываю. Он грубит. — Отвечай. — Я такая, какая есть. А вот вы, как мне кажется, слишком высоко задрали нос, — он перелистывает журнал, шумно его закрывает и, отбросив, лезет в карман, достает сигарету. Сует в рот, поджигает. Затягивается. Выдыхает дым. Я опять нагрубила. Пора отпустить мысль о том, что с таким, как он, стоит вежливо разговаривать. Но он был доброжелателен. Этот тон. — Молчала бы лучше, — он снова затягивается, но все еще заставляет меня думать, будто бы он желает мне чего-то хорошего. — Готов поспорить, что ты до невыносимости скучная и короче вот этой юбки не носишь, верно? — по классу проходится смех.       Почему Самойлов гад? Потому что он всегда поступает так же, как сейчас. Потому что он — трус. Если вдруг и геройствует, то только ради собственного эго. Хотя он и не должен был заступаться. Я ему не лучший друг, в конце концов. Он мне тоже. Спасибо, что не посмеялся со всеми. — А вас разве должна волновать длина моей юбки? — выдавливаю я.       Я бы могла разреветься в самый неприятный момент? Думаю, да. — Мне тебя еще лицезреть год с небольшим, — задумчиво произносит он, подходит к окну, открывает и выбрасывает сигарету. Окно остается открытым.       Звонок оглушает, и одновременно с ним мужчина что-то произносит, но я не понимаю, что. Впрочем, мне и не важно. Теперь, мой классный — мой враг. У меня никогда не было врагов. Но и друзей… Какие глупости.       Я выбегаю из кабинета самая первая и быстрым шагом направляюсь к кабинету директора. Мы с ним не друзья, но он вроде бы не против иногда видеть меня там.       Этот нахал грубит, хамит, курит в классе и у него наколка на шее. Я могла бы сдать его с потрохами директору. Я все еще могу это сделать. Я распахиваю дверь директора и уверенно захожу. Завуча нет, директор есть. Кабинет не пустует. — Катенька, что с тобой? — удивленно спрашивает мужчина, замечая, что я безумно хочу разреветься. Он за ЗОЖ. Он внимательный, но наивный.       Сейчас стоило бы облегчить себе жизнь, рассказать, какой этот человек мерзкий. Как он меня раздражает, какой у него ядовитый язык, вместе с улыбкой и мозгами. Он весь ядовитый. — Вы что-то говорили насчет олимпиады? — я, обессилив, сажусь на стул. Я слишком эмоциональная. Он не поверит, если я расскажу ему все это. И запах, наверное, не чувствует. Я не могу так поступить. Завтра начну с начала. Завтра я буду хуже.       Или лучше? — Ах, да, я забыл тебе сказать. Где-то в десятых числах мая будет проводится олимпиада. Еще целый месяц на подготовку, — дверь раскрывается и мою установленную теплую обстановку, мои хорошие отношения с директором портит этот бесцеремонный филолог. — А вот и Владислав Максимович, он обещал подготовить тебя, я отдам ему примерные задания, — директор порылся на столе и, вытащив парочку нужных бумаг, отдал их учителю. — Да, Катя очень способная ученица. Я думаю, она с легкостью справится с олимпиадой, — он обезоруживающе улыбнулся и взял бумаги. — Как тебе новый учитель? — обратился ко мне директор, мой любимый ком в горле отступил, и говорить стало проще. Я посмотрела на стоящего рядом со мной преподавателя. Он еще выше. Он посмотрел на меня.       Все-таки синие. Глаза синие. Вот же черт. — Вы знаете, Марк Геннадьевич, наконец-то к нам пришел очень хороший преподаватель, вы знаете, он сразу же навел порядок и тишину в классе. Еще он очень понятно объясняет материал, — я встала и посмотрела на учителя, все-таки не смея к нему прикасаться, закончила как бы шепотом, обращаясь только к директору. — Не курит, не пьет, просто подарок, а не учитель.       Владислав Максимович выдохнул и благодарно улыбнулся директору. Не мне. Спасибо. — Благодарю, конечно, но Катерина меня перехваливает. Простите, скоро звонок, мне необходимо подготовиться к уроку, — произносит он и, прежде чем уйти, просит меня передать всему классу, что после уроков нужно зайти к нему в кабинет. Все-таки ненавижу. — Не скромничайте. Конечно, передам, — улыбаюсь я. Зарезала бы. Откуда во мне столько ярости? Я каждый день вру сама себе, что убила бы кого-нибудь.       Я бы никогда этого не сделала.