Ньютоновское яблоко

Я уже говорила, как охотно жду окончания школы и выпускного — того дня, когда смогу показать факи всем преподам и свалить под веселую музычку? Школа — прекрасное место, но только класса до девятого, когда ты маленькая тупая личинка и совсем не разбираешься в том, как к тебе относятся другие люди, все придумываешь себе друзей, врагов, а потом раздуваешь из этого иллюзию подростковой депрессии. Но когда тебе семнадцать и половина головы уже стойко утвердилась на плечах — начинаешь понимать, как заблуждался в этих людях и осознавать, что тот, кто придумал поговорку «Школа — второй дом» — либо был бомжом, либо идиотом. Мои отношения в школе с самого начала не складывались только из-за слепого человеческого восприятия и моего поведения. А, еще из-за моей дурацкой фамилии. Мне нравилось хамить одним людям, а с другими вести себя как паинька, в итоге, ни те, ни те со мной не общались. Это касается и учеников, и работников школы. Особая неприязнь у меня была к нашему охраннику. Он пару раз палил меня за курением и грозился рассказать классной. В этот раз тоже не обошлось, когда я тащилась на второй урок. Вот скажите, что нужно было этому чертяке в женском туалете на улице? Так нет же, он обязательно решил заглянуть именно в тот момент, когда я докуривала. Чуть сигаретой не подавилась, увидев его страшное перекошенное лицо. Карие глазки так и блестели, отражая что-то вроде «Попалась, ты, сучка». Он схватил меня за руку и затолкал в школу, дав пару пинков под зад. — Последнее китайское предупреждение! — пробормотал мужчина и мигом куда-то исчез, видимо, кого-то увидев впереди. — Ну, тварь, я тебе устрою, — из меня, как обычно, лил словесный понос. Не, ну так, а чего он? — все в этой школе скоты и недоразвитые люди и, — тут меня резко прерывает громкий крик в коридоре. Да такой крик, что почти уши заложило, а сердце куда-то свалило. Вот какому-то мужику неповезло трахаться с такой женщиной — глухим же оставит. Кто, кстати, она? Ах да, он принадлежал моей новой физичке, еще той язве. Я знаю ее меньше недели, а она уже показала себя с «лучшей стороны». Или это только начало? — Новосельцева! — да, голос у нее еще тот. Так и стекла все могут потрескаться к чертям. — Что это за пёрлы я вновь слышу с твоих уст?! В детстве не учили манерам или как? Физичка за эти пару секунд успела подойти ко мне в плотную и теперь смотрела на меня, гневно сверкая зелеными глазами за толстой оправой очков. — А вас касается то, чего меня учили в детстве? — подступаю к ней ближе и смотрю на неё сверху вниз, как при первой встрече. Как же меня раздражают такие люди, как вот она например. Вечно лезут не в свое дело. — А вас учили, что повышая голос на детей, вы можете травмировать их? — краем глаза я заметила мальчонку в кабинете, который прикрывывал лицо руками. Плачет, бедняга. И откуда во мне столько великодушия взялось? — Пока я учитель меня интересует все, что происходит в этой школе. Блондиночка мило улыбнулась. И эта ее улыбка показалась мне столь лживой, гнилой, ужасной. Откуда только берутся эти учителя? Посланники Сатаны, ей Богу. Добрые глаза и бесовская усмешка. Как говорится, человек — говно, а взгляд хороший. А может и наоборот, я не уверена. — А тебя не учили, что учитель во всем прав? — и снова ее улыбка-оскал. — Он, — махнув головой в сторону кабинета, — заслужил. Такой бред мне давно никто не говорил. И вообще, кого ты из себя возомнила?! Тоже, защитница мне нашлась. Сама хоть одну формулу выучила бы! Вздернув голову к верху и закатив глаза, ответила «мымра». — Вы сделали несколько ошибок в слове «палач», мило назвав себя учителем, — киваю на паренька, — так нельзя себя вести с людьми. Нужно держать всю свою злобу при себе, тем более, как вы можете срываться на детей? Мой голос стает больше похожим на шипение, однако, злость никак не может утихнуть. Это даже не злость, а излишнее чувство справедливости. — Вам было бы приятно, если бы вашего ребенка так шпоргали, как вы это делаете? Вы либо до психушки его доведете, либо до тюрмы. Меня-то вы уже сломать не сможете, силушки не хватит, но малыша не трогайте. Злость закипала в блондинке. Ее лицо стало красным, казалось, она скоро взорвется от ненависти и злобы. — Да ты, ты! Да как ты смеешь говорить мне такое?! Ты ни черта обо мне не знаешь! Сейчас в ее глазах появилось нечто такое, что поразило меня до глубины души. Появилось то, что изменило в моей жизни всё. Дослушав мою речь до конца, она зарядила звонкую пощечину. Она первой нарушила тишину, возникшую между нами: — Не смей мне больше такого говорить. Ты слышишь? Ни-ког-да. Сейчас она не кричала, ее голос был спокоен, что настораживало. Развернувшись, Елена Николаевна ушла к себе в кабинет, захлопнув за собой дверь. А ее стук ее каблуков до сих пор звучал в моей голове. Все же, я так просто это не оставлю. Да кто она такая, чтоб так себя вести?! — Сухая, бессердечная стерва! — кричу в коридоре, топая ногами от злости и безысходности. Какое-то тупое чувство засело внутри и долго не отпускало. Какая же я дура.

Твои дары мне не нужны — отдай другому. Не сдамся, не поверю, не шагну И не отдамся аду голубому, В твоих очей не прыгну глубину. Ты женщина с сознаньем палача. Да, точно, по тебе Освенцим плачет. Красивые метафоры шепча, Ты все мотивы, мысли, чувства прячешь.