Everyone Says I Love You

После вечера на крыше Гарри думает – ну, теперь-то точно всё. Эггси тоже думает так же – пообщались и хватит, не нужно надоедать человеку, у них и так состоялся практически сеанс психотерапии. Но как-то получается, что ещё через день Гарри, встречая Эггси во дворе, жалуется ему, что не может больше даже видеть рыбу, Эггси, исполненный сочувствия, рассказывает ему об одном замечательном местечке в городе, хозяева которого как раз и держат ту самую ферму, что они видели с крыши, и мясо у них отменное… ну и как-то так получается, что Гарри предлагает Эггси присоединиться, утверждая, что нельзя питаться только рыбой… Так они ужинают за столиком на двоих, на террасе с видом на море, под неспешную беседу о жизни в городе – как у Гарри, и жизни вдали от цивилизации – как у Эггси. Когда они возвращаются, то на улице уже темно, Гарри провожает Эггси до комнаты, они прощаются и расходятся в разные стороны. Оба думают, что сегодняшний вечер был подозрительно похож на свидание и вот теперь – теперь уж точно пора заканчивать. И, естественно, ни черта они не заканчивают. И вот, в итоге – они держат путь к заброшенному маяку, расположенному на севере острова. С того момента, когда Эггси сидел вместе с Гарри на крыше и показывал ему этот самый маяк, что виднелся вдалеке, прошло две недели. Две недели, в течение которых эти двое, просыпаясь поутру, думали, что всё, сегодня уж они точно не будут донимать друг друга. Четырнадцать дней, одиннадцать из которых заканчивались тем, что они прощались, закончив диалог о чем-то, начавшийся с какого-то пустяка и случайно затянувшийся на несколько часов. Эггси теперь знает, что у Гарри есть двое детей, но нет и никогда не было жены и когда-то он едва не стал врачом. Три курса отучился, между прочим. Эггси знает, что Гарри – просто чудо как хорош. В пору бы влюбиться. Вот только это хреновая идея. Да и завязал Эггси со всеми этими глупостями, после первого же опыта отношений, который, как можно догадаться, оказался не слишком удачным. Когда лет в тринадцать Эггси только-только понял, что на мальчиков он засматривается совершенно так же, как на девочек – он тут же понёсся за разъяснениями к Терри. Пребывая в ужасе, потому что он, вообще-то, знал, как закончил Алан Тьюринг. Но Терри всегда всё объясняла. Объяснила и на этот раз. Сказала, что да, такое бывает, и по её мнению – в этом нет ничего плохого, но есть люди – и их немало, которые считают это ненормальным. Так что совет только один – повнимательнее присматриваться к людям и не болтать, не думая. -Понял, Эггси? От тебя только и требуется, что быть капельку мудрее, - взъерошив ему волосы на макушке, сказала тогда Терри. Эггси улыбается и кивает, обнимает её, уличив момент – тётушка ворчит что-то о телячьих нежностях, но обнимает в ответ. Страх умереть в одиночестве, непонятным и всеми брошенным, исчезает так же быстро, как появился. А в пятнадцать он встретил его. Его звали Николас – смуглая кожа, непослушные кудри цвета воронова крыла и синие-синие глаза. Николасу было девятнадцать, он учился не абы где, а в Афинах, ездил на байке и все девчонки в округе были от него без ума. Все девчонки и Эггси. Но у Эггси было преимущество – потому что летом, приехав на каникулы, Николас подрабатывал у них в гостинице. Он был мил и дружелюбен, с удовольствием уделял внимание болтливому Эггси, постоянно околачивающемуся где-то поблизости, катал его на байке и даже ходил с ним на пляж, когда у них обоих выдавалось свободное время. Эггси был влюблён не по уши даже, а по самую макушку. И жутко испуган – потому что он всего-то какой-то пятнадцатилетний мальчишка, а Николас – это… Николас. И он невообразимо классный. Поэтому когда у них случается первый поцелуй – целиком и полностью по инициативе Николаса, Эггси просто в ужасе от свалившегося на него счастья. Весь следующий месяц Эггси чувствует себя так, будто находится в волшебном мире радуг, единорогов и сахарной ваты. Точнее – рассекает по нему на байке за спиной у Николаса. Они целуются во всех тёмных переулках и укромных уголках, лезут друг другу в штаны, как только за ними закрывается дверь в комнату Эггси, а однажды Николас опускается перед ним на колени и делает что-то совершенно невообразимое и определённо очень бесстыдное… В общем, Эггси перестаёт думать о чем-либо, не связанном с Николасом. Он безнадёжно зациклен, безвозвратно потерян и бесконечно влюблён. Проблема только в том, что они почти не говорят. Ни о чем. Эггси не в курсе, что Николасу нужен нормальный секс, Николас не в курсе, что Эггси это вообще не нужно. После первого категорического отказа мальчишки он думает, что тот просто дразнится – ну не может мальчишка, который так улётно делает минет (а у Эггси это ну очень хорошо получалось) быть девственником. После третьего отказа это становится уже совсем не забавным. После пятого – Николас банально злится. И поэтому всё происходит так, как происходит. Эггси не нравилось, когда его заставляют делать что-то, что ему делать совсем не хочется. И что-то, от чего очень больно – судя по первым ощущениям, после которых он тут же попросил прекратить. Просьба остаётся проигнорированной. Как итог - у Эггси все плечи, предплечья и бёдра в тёмных отметинах синяков и россыпь царапин по рёбрам – но отбрыкаться у него всё же получается. Наверное, Николас просто не ожидал такой прыти от щуплого мальчишки – Эггси и сам от себя не ожидал, что сможет вырваться, но ему было не то, чтобы очень страшно… скорее зло и противно. И определённо – досадно. Хорошо, что в тот раз он остался на ночь у Николаса. Он сбежал оттуда, вернулся в гостиницу, пробрался в свою комнату и с утра просто сделал вид, что они с Терри где-то разминулись, когда он вернулся. Больше Эггси, наученный горьким опытом и понявший, что на деле всё совсем не так, как в фильмах, не влюблялся. И не планировал возобновлять это неблагодарное дело в ближайшем будущем. Даже в такого, как Гарри. Особенно в такого, как Гарри. Лес и скалистая местность уже пройдены и сейчас они идут по кромке воды к довольно мрачного вида маяку. Когда-то он был выкрашен в белый – но почти вся краска облупилась, а кое-где и вовсе отвалилась штукатурка, открывая взгляду ровные ряды каменной кладки. Снизу, с подветренной стороны, на маяк упорно наползала зелень. -Я хотел его покрасить. Да и вообще… подлатать. Но он слишком высокий. Нужно альпинистское оборудование, чтобы вылезти сверху из окна, спускаться и красить постепенно. -И альпинист. -Ну, это не обязательно. -Нахожу вашу идею довольно самоубийственной. -Все так говорят. Вы преувеличиваете опасность. -Может, это вы – слишком беспечны? – хмыкает Харт. Эггси фыркает и отмахивается. Маленький упрямец. Остаётся уповать на то, что никакого оборудования в этих краях добыть нельзя, и светлая лохматая головушка Анвина останется на месте - и целой и невредимой. Эггси смешно ворчит что-то про зануд, умолкая только когда они начинают долгий подъём по лестнице на верхушку маяка. Из округлой комнатки наверху открывался вид на сине-зелёные морские воды, и выглядела она слишком обжитой – небольшой круглый столик со стоящей на нём масляной лампой (надо же, они ещё где-то сохранились!), пара деревянных ящиков, перевёрнутых вверх дном, и стопка книг на одном из них. Два свёрнутых спальных мешка, висящих на крючке рядом с входом и тут же – плащ-дождевик. -Это всё моё. Я иногда остаюсь здесь… когда хочется тишины, - поясняет Эггси на вопросительно-настороженный взгляд мужчины, который, очевидно, подумал сперва, что они вторглись в чужие владения. Эггси, на самом деле, здорово волнуется – ещё никто никогда не был здесь вместе с ним. Эггси думал, что первым и единственным человеком, который увидит это место, будет Рокси, если она когда-нибудь всё-таки приедет сюда, на остров. А совсем недавно он понял, что хочет показать это место Гарри. -Вам не хватает тишины? – немного удивлённо спрашивает Гарри, подходя к окну. -Вы просто послушайте, - отвечает на это Эггси, становясь рядом с ним. Если и есть на свете вещь, к которой стоит прислушиваться более всего – то это тишина. Не абсолютная, безжизненная тишина космического вакуума, а вот такая, особенная, своя для каждого места и каждого человека. У их общей тишины, так давно принадлежащей одному Эггси, а теперь поделенной на двоих – звук шума разбивающийся о скалы волн, звук долетающих издалека криков чаек, звук дыхания друг друга. Эггси чуть улыбается и переводит взгляд с белых барашков волн на Гарри и запинается на выдохе, цепляясь за внимательный взгляд карих глаз. Гарри уже давно не смотрит на море. Гарри смотрит на него. Гарри, черт возьми, смотрит так, что это становится ясно, как день – он понимает, что именно Эггси хотел показать ему. Гарри смотрит так, что у Эггси ноет под рёбрами. Гарри смотрит так, что у Эггси, кажется, начинают мелко дрожать руки. Гарри смотрит так, что Эггси уже знает, что будет в следующую секунду. В следующую секунду будет глупость. Не ясно, кто подаётся вперёд первым – да и не важно это. Ничего не важно, кроме того, как невесомо первое соприкосновение губ, как мягко касание пальцев Харта, когда они ложатся на предплечья Эггси, как приятно и немного щекотно такое близкое и тёплое дыхание, как одурительно терпко скольжение чужого языка внутрь рта… После того, как кто-то из них – опять и не поймёшь, кто именно – разрывает прикосновение губ и возобновляет контакт глаз, отстранившись на полшага, следует пауза в десять секунд тишины, после которой Эггси констатирует общеизвестный им обоим факт: -Это была очень глупая глупость. -Совершенно верно, - подтверждает Гарри. -Не стоит этого повторять. -Поражаюсь вашему благоразумию, - всё так же – с абсолютно непроницаемым выражением лица – вновь соглашается он. Эггси фыркает и легонько толкает Гарри в плечо: -Ну же, Гарри, нельзя быть таким засранцем. -И снова – вы абсолютно правы, Эггси, - отзывается Гарри тем же тоном. А потом всё-таки улыбается. -Никогда не был прав аж три раза подряд. -Неужели? -Ага. Почитаете мне Шекспира за то, что я такой молодец? С нашим с вами напряженным графиком до сонетов я так и не добрался. А надо. -Что ж, думаю, вы заслужили. -Вот так? Даже уговаривать не придётся? -Вы хотите меня поуговаривать? – хмыкает Харт, вскидывая бровь. -Нет-нет, - тут же отрицательно мотает головой Анвин, - как-нибудь в другой раз. Гарри находит в стопке книг увесистый томик Шекспира, Эггси раскатывает на полу оба спальника, они удобно устраиваются на них – Гарри опёршись спиной о стену и вытянув ноги, Эггси – лицом к Гарри, привалившись плечом к стене и подтянув колени к груди. Выясняется, что Гарри Харт читает сонеты, наверное, лучше всех в этой бренной Вселенной. И, что самое удивительное, получается у него это само собой – он не старается расставлять интонации, держать нужный темп и соблюдать интервалы. Просто читает с листа и всё. И делает это, без всяких преувеличений, и-де-аль-но. Эггси даже уже жалеет, что заранее сказал, какие именно сонеты ему нужны. Потому что список не так велик и иссякает досадно быстро. Гарри смотрит на Эггси, Эггси отвечает ему самым кротким взглядом, на какой только способен и просит: -Можно ещё один? -Какой? -Семьдесят третий, - расплывается в улыбке мальчишка. -Почему именно его? -Мой любимый, - сознаётся Эггси. Видимо, из-за этого Гарри подходит к процессу со всей ответственностью (а может, Эггси слишком впечатлителен и это всё ему кажется). - Ты знаешь все, но ярче во сто крат / Твоя любовь в преддверии утрат *, - тихо заканчивает он, а Эггси жмурится, издаёт ноющий такой звук и утыкается лбом в плечо мужчины, - с вами всё в порядке, Эггси?.. – осведомляется Гарри, откладывая книгу и лёгким движением ероша волосы на затылке мальчишки. -Да, более чем. У вас просто чудо как хорошо получается это. -Осторожнее. А то зазнаюсь по вашей вине. -Ой, бросьте, - хмыкает Эггси, не спеша разлучать свой лоб и плечо Харта. Тот же не спешит убирать свою ладонь с его затылка. И так очень даже хорошо, - вы же не такой глупый. -По-вашему, зазнаться могут только глупые люди? -Ну да. Умный же в состоянии объективно оценивать свои способности. -Сложно поспорить. -Вот-вот. Так что могу нахваливать вас сколько хочу. В этой комнатке внутри маяка на удивление прохладно, и летом это, наверное, является несомненным плюсом, но ещё не лето, и они сбегают наружу через пару часов, успев замёрзнуть и теперь медленно бредут по пляжу под болтовню Эггси. Мальчишка загребает тёплый песок босыми ногами, болтая кедами, которые держит за шнурки, в воздухе. У него вообще какая-то тяга к хождению босиком везде и всюду. В гостиницу они уже традиционно возвращаются затемно. Про тот случайный поцелуй, что каким-то непостижимым образом произошел у них на маяке, никто из них не говорит ни слова. Гарри только мысленно недоумевает, что это было вообще и как могло произойти. Эггси думает примерно о том же, но не слишком долго. Вернувшись в номер и соблаговолив, наконец, обратить своё внимания на календарь, Гарри обнаруживает, что у него через три дня самолёт в Лондон. Вот уж неожиданность так неожиданность. А ещё он обнаруживает в себе сожаление при мысли о том, что на этом их с мальчишкой общение, скорее всего, закончится. Потому что Эггси хоть и был во многом совсем ещё ребёнком, но разговоры с ним были занятием необычайно интересным. Может, дело было как раз в этой его детскости, некоторой наивности и инфантильности, которая необъяснимым образом граничила со способностью с точностью видеть тонкости и смыслы, скрытые от большинства. У мальчишки просто по-другому работала голова – вот и всё. В какой-то степени он был весьма уникальной находкой. Не ценить такие – довольно кощунственное мероприятие. И понесла же его нелёгкая в чертову Грецию. Сидел бы сейчас где-нибудь на Канарах – с ненавистью к человечеству, страшно раздражённый тем, что вокруг – куча шумных американцев и китайцев и со стойким предчувствием того, что ещё чуть-чуть – и он положит начало новому геноциду. Зато - со спокойной душой. И никаких тебе мальчишек в зелёных панамках. Но нет же. Это было бы слишком просто. Мироздание, наверное, не просто смеётся над ним. Оно истерически хохочет. Чтоб ему лопнуть от смеха. *** -А знаете, что?.. Эггси растёкся по садовому креслу, перекинув ноги через подлокотник и последние десять минут молчал, с крайне меланхоличным видом поедая грушу. Он явно был расстроен тем фактом, что Гарри завтра уезжал и, подлец такой, даже не сообщил об этом хоть чуть-чуть заранее. И он явно даже не собирался этого скрывать. -Что, Эггси? – отзывается Гарри, сидящий на таком же кресле чуть поодаль и рассеянно листающий греческую газету, в которой, естественно, ни слова не понимал. -Я, на самом деле, никогда не был в театре. Ну, по-настоящему. Чтобы сидеть в кресле и смотреть на сцену. Гарри поднимает глаза от газеты и упирается в Эггси самым недоуменным взглядом из своего арсенала. -То есть как это – никогда не был? -Ну вот так, - пожимает плечами мальчишка, - тут, ясное дело, никакого театра и в помине нет, когда оказываюсь в Салониках – времени на это не хватает, да и в голове столько всего, что кажется, что ты в жизни больше ни строчки из прочитанного не запомнишь… когда оказываюсь в Лондоне – тут же перемещаюсь из аэропорта на вокзал и уезжаю в Уэльс. К бабушке с дедушкой, - поясняет он на вопросительный взгляд Гарри. -И как часто вы оказываетесь в Лондоне? -Раз в год обязательно оказываюсь. -Вот как мы поступим – я дам вам свой номер телефона, и вы позвоните мне, когда запланируете поездку. -И?.. -И мы с вами пойдём в театр, Эггси, потому что это никуда не годится. -А в какой? О, если бы у мальчишки были уши, как у кота – он бы точно их навострил. -В какой вам больше захочется. -Думаю, будет разумно довериться вашему вкусу на этот счет. -Договорились. Эггси старается не улыбаться слишком уж довольно – потому что он, вообще-то, обижен – но выходит у него это из рук вон плохо. А на следующий день Гарри уезжает. Эггси встаёт пораньше, чтобы проводить его до утреннего парома, что, по утверждению Гарри было, конечно, «совсем не обязательно». После тёплого прощания и дуракаваляния в виде махания панамкой вслед уплывающему вдаль парому Эггси возвращается в гостиницу, завтракает в компании Терри и миссис Или, поднимается к себе в комнату и на следующие пару недель отгораживается от реального мира баррикадой из учебников и книг из списков рекомендованной литературы. Потому что зачеты, вообще-то, никто не отменял. Впрочем, все зачеты, экзамены, рецензии и курсовые покорно сдаются ему на милость и, таким образом, он оказывается на третьем курсе. Он возвращается на остров, а через неделю начинается работа в режиме бешеной белки в колесе смерти. Потому что случается довольно неожиданный наплыв постояльцев – и не прекращается до конца сентября. Обычно самым пиковым временем, в которое приходилось как следует поработать, были июль и август, но в этом году июнь прикинулся вторым июлем, а сентябрь – вторым августом. И это, хоть и очень сложно иногда, но очень круто. У них появляется парочка новых лиц, Эггси вступает в привычную роль серийного Казановы для пожилых леди, которые треплют его за щёчки и называют всеми мыслимыми и немыслимыми ласковыми прозвищами, в гостинице через день так и норовит что-то сломаться, дети особо расслабившихся на отдыхе постояльцев разбегаются в стороны и теряются в лесу и Эггси раз за разом идёт собирать их в кучку. Вот теперь-то он точно почти что Холден Колдфилд. Гарри возвращается в Лондон, урывает себе ещё целых три дня блаженного одиночества, прежде чем Эмбер перебирается к нему, в начале июня вступает в должность художественного руководителя театра, и в следствии этих событий прощается со своим прежним образом жизни, который его, кстати, устраивал целиком и полностью. Ну а как может не устраивать бытность заядлым холостяком с работой, которая характерна абсолютным отсутствием регулярного графика? Появляйся вечером, отыгрывай спектакли, да ходи себе на репетиции, и то не на все... Теперь же он днями напролёт не вылезал из здания театра и иногда Харту казалось, что ещё немного – и он покроется вековой пылью и его поставят где-нибудь в тёмном углу холла, приспособив под подставку для зонтиков... В августе Анна сдаёт ему «на постой» ещё и сына и стояние на ушах в квартире, ранее бывшей оплотом спокойствия, становится абсолютной нормой – потому что между Эмбер и Тони, несмотря на разницу в возрасте в восемь лет, устанавливаются на удивление гармоничные отношения, включающие в себя шумные игры в догонялки, бои на подушках и прочие прелести жизни. Гарри первое время ворчит, но потихоньку осваивается в роли отца-одиночки, которым, по сути, и является, и даже – удивительное дело - втягивается в процесс. Встаёт с утра пораньше, завтракает вместе с детьми, ментальным пинком отправляет в сторону школы старшую и отвозит младшего, едет на работу, возвращается с работы – обычно Эмбер забирает Тони из его школы сама и они уже ждут его дома. Иногда это очень мило – потому что они уже успевают сделать все свои уроки и накрыть стол к ужину, иногда это просто катастрофа – потому что они в порыве веселья превращают квартиру в квинтэссенцию беспорядка. Но вообще-то это даже... весело. В общем, что-то с ним определённо не так. Хочется кормить этих монстров мороженым, водить в парки аттракционов, гордиться их хорошими оценками и растроганно наблюдать за тем, как они растут. Стареет, что ли?.. Жуть какая. *** У Эггси оказывается весьма очаровательная и оригинальная манера... напоминать о себе. Он не заваливает телефон Гарри глупыми смс-ками – чего Гарри, откровенно говоря, опасался поначалу. Но мальчишка обставляет всё куда изящнее. В конце мая на телефон Гарри приходит смс-ка с незнакомого номера. В тексте сообщения – только одна фраза, в которой Гарри, немного похмурив лоб, узнаёт цитату из «Неспящих в Сиэтле». И сразу становится ясно, кто является отправителем. «Привет, Эггси. Неспящие в Сиэтле?» «Привет, Гарри. Точно. Как ваше ничего?» «Средней степени паршивости. У меня в соседней комнате завелась дочь-подросток. А как обстоят ваши дела?» «Только не пытайтесь использовать против неё аэрозоли от насекомых. Всё ужасно. Пытаюсь заставить свою голову не лопнуть от избытка информации, а глаза – перестать закрываться при любом удобном случае.» «До этого не дойдёт. Вы слишком жестоки к своему организму. Крепитесь, Эггси.» «Он привык. Вы тоже, Гарри.» Через месяц приходит следующее сообщение. «— Ты когда-нибудь слышал о пожизненном рабстве? — Нет. — А о вопиюще-несправедливом контракте? — Нет. — Отлично! Он нам подходит.» «Это слишком просто, Эггси. Крупная рыба.» «Не так уж и, Гарри. Как ваше сосуществование с дочерью?» «Всё куда лучше, чем я себе представлял. Как ваши экзамены?» «Сдались. Я теперь, вроде как, третьекурсник.» «И как ощущения?» «Так же, как и на предыдущих двух курсах. А ваши ощущения от полноценного отцовства?» «Чувствую себя старым.» «Ой, бросайте это дело.» Эггси исправно придерживается графика и следующее сообщение приходит в конце июля. «Главное не горячиться, а то вышибешь себе мозги, а потом прочтешь в газете, что смысл жизни нашли.»** «Нет.» «Серьёзно, Гарри?» «Вполне.» «Но это же Вуди Аллен! Вот вам и домашнее задание.» «Пробуете себя в амплуа учителя?» «Ага. А вы язва. Потом перескажете мне краткое содержание.» «Хорошо, Эггси.» В подобном формате их общение продолжается ещё несколько месяцев. А в конце декабря, вместе с пожеланием счастливого Рождества и очередной цитатой Эггси сообщает, что в конце января окажется в Лондоне. «Есть пожелания по поводу культурной программы?» «Полагаюсь на ваш вкус.» «В таком случае мне нужны дата и время вашего прилёта.» «Познакомите меня со своими детьми?» «Это неизбежно.» «Славненько.» «Я бы не был в этом так уверен.» «Вы драматизируете, Гарри.» «Возможно.» «Мне пора идти на разборки с индейкой. До скорого, мистер Харт.» «До скорого, Эггси.»