Сложный выбор

Мне нужно отдохнуть. Не могу больше держаться в седле, просто валюсь с лошади. Сказываются недосып и самая обычная, физическая усталость: еду я уже больше трёх часов. Макон остался далеко позади, где-то в ста милях отсюда. Чувствую невообразимую смесь эмоций: щемящая, пронзительная тоска по Октавии с Беллами, бурная радость от поездки на лошади, ощущения твёрдой почвы под ногами, некая доля страха из-за полнейшей неизвестности, отчаяние, потому что в случае чего мне некуда податься. И если остроту тоски я ещё могу объяснить, всё-таки я оставила Октавии кольцо, наверняка оно усилило мою грусть, но остальное меня удивляет. Страх не свойственен мне, наверное, всему виной усталость, непривычное одиночество и некоторый голод. Хорошо, что в городе я успела закупить еды на пару дней. Но ещё пару раз мне всё равно придётся пополнить свои запасы, ехать не меньше пяти дней. Гарольд сонно покачивается на моём левом плече. Неподвижная птица словно превратилась в чучело, впала в сонное оцепенение. Вспоминаю, что сегодня ещё не кормила ворона. Тихо окликаю птицу: — Гарольд, ты будешь завтракать? Ворон мгновенно просыпается, отряхивается, скашивает глаз-бусинку на мои руки, оглядывается по сторонам и хрипло каркает. Так я и думала, проголодался. Выуживаю из сумки приличный кусочек вяленого мяса и подношу его к блестящему клюву птицы. Гарольд быстро проглатывает предложенную пищу и просит ещё. Несколько секунд медлю, оценивая количество мяса в запасе и со скрипом соглашаюсь. — Но только один, ладно? У нас не так много еды. Ворон будто понял мои слова и не просит больше. Птица снова превратилась в статую, чудом удерживающуюся на моём плече. Облегчённо вздыхаю и устремляю свой взгляд в никуда, ласково поглаживая Гарольда по спине. Машинально перебираю пальцами тёплые перья, такие гладкие, шелковистые, приятные на ощупь. Внутри плещется тихая грусть, одновременно иссушающая и замораживающая. Чувствую себя сосудом, наполненным жидкой, водянистой тоской. Внешне всё спокойно, сосуд должен выдержать, но неосторожные мысли раскачивают его. Стоит подумать о «Буревестнике», об Октавии или Беллами, даже просто о море, как покой в душе нарушается, сосуд начинает опасно крениться. Поверхность жидкости покрывается крупной рябью, угрожая выплеснуться наружу и затопить всё вокруг липкой, холодной, душной тоской. Всеми силами стараюсь вытерпеть и сохранить спокойствие, выпрямляюсь в седле и напрягаю спину, чтобы меньше покачивало. Мелко, поверхностно дышу, крепко держусь за поводья. Костяшки белеют от усилий, грубая кожа больно впивается мне в ладони. Боль отвлекает меня, не даёт сконцентрироваться на тоске. Через пару минут все успокаивается, облегчённо отпускаю поводья. Утираю тыльной стороной кисти холодный пот со лба, опускаю голову на грудь и закрываю глаза. Это была лишь иллюзия спокойствия. Как только я закрыла глаза, передо мной сразу встали образы молчаливых, печальных Тав и Белла, с укором и грустью смотрящих на меня. Картинки такие яркие, такие чёткие, что мне начинает казаться, что всё взаправду. Мотаю головой из стороны в сторону, пытаясь очнуться. Полностью ощущаю себя на корабле, в своей комнате. Изумлённо оглядываюсь, не понимаю, как я сюда попала. — Кларк, вернись, пожалуйста. Нам очень плохо без тебя. Ласковый, печальный голос Октавии гулом отдаётся у меня в ушах. Яростно мотаю головой, закрываю ладонями уши и шепчу себе, что это просто сон, такого быть не может. Они сейчас уже в открытом море, плывут на всех парах в Динар, а я еду на лошади в Рат. Успокаиваю себя, но сердце рвётся к ним, не объяснишь глупому, что это иллюзия. Глаза видят таких родных, таких реальных Тав и Белла, невыносимо хочется сорваться с места, побежать к ним, обнять. Еле-еле сдерживаюсь, чтобы не поверить и не побежать. Низкий, бархатный голос моляще произносит: — Кларк, вернись. Я смогу тебя защитить от всего. Сердце дергается раненым зверем: я уже почти сдалась. Каждая клеточка моего тела требует, чтобы я подчинилась и вернулась к своим родным. Не выдерживаю, бегу к ним, в мгновение ока подбегаю к Тав и хочу обнять, сказать, что я остаюсь, мне неважно, что будет со мной, что мы обязательно что-нибудь придумаем. Но пальцы хватают лишь пустоту. Ошарашенно отстраняюсь и замечаю, что образы Тав с Беллом постепенно растворяются. Брат с сестрой печально смотрят на меня и одними губами шепчут: — Вернись, Кларк. Просто стою и смотрю, как постепенно становятся прозрачными их образы. Когда последние черты исчезают в воздухе, я не выдерживаю, падаю, как подкошенная. Собираюсь на жёстком холодном полу в комочек и закрываю лицо руками. Слёзы вскипают на глазах, не могу больше сдерживать свои эмоции. Горячие, солёные капли текут у меня по щекам и падают в раскрытые ладони. По всему телу проходит дрожь, меня начинает трясти от отчаяния, разочарования, одиночества и тоски. Не могу даже закричать, лишь тихо всхлипываю и стискиваю зубы, чтобы не разрыдаться. Нижняя челюсть начинает мелко-мелко подрагивать, судорожно сглатываю несколько раз, чтобы хоть немножко успокоиться. Промозгло-ледяной пол забирает все моё тепло, высасывает энергию, оставаясь всё таким же обжигающе холодным. Понимаю, что должна встать, чтобы не умереть здесь от потери сил, но уже не могу. Не хватает энергии даже голову приподнять. Закрываю глаза и проваливаюсь в спасительное небытие. Чувствую боль и открываю глаза. Я всё так же сижу на лошади, смиренно плетущейся по дороге в Рат. Обеспокоенный Гарольд больно тянет меня за локон волос, стараясь разбудить, каркает и топчется по плечу. Издаю тихий стон и окончательно просыпаюсь. Мотаю головой, стараюсь побыстрее прийти в себя. Ворон отпускает волосы, убедившись, что я проснулась. Хрипло, еле слышно благодарю: — Спасибо, Гарольд. Ты вытащил меня из кошмара. Бросаю взгляд вниз и замечаю, что верхняя часть моей рубашки мокрая от слёз. Провожу рукой по щекам и осознаю, что плакала во сне, таком реальном, причиняющем самую настоящую боль. Воспоминание об Октавии с Беллами, о том печальном сне, вновь всколыхнуло тяжёлую волну тоски в моём сердце. Пульс становится прерывистым, на глаза снова наворачиваются обжигающие слёзы. Мне становится тяжело дышать. К горлу подступает тошнота, хотя я ничего не ела уже больше пяти часов. Перед глазами поплыло, хочется свернуться в клубочек и заснуть вечным сном. Гарольд вновь начинает обеспокоенно каркать, ещё громче, чем когда я спала. Всеми силами стараюсь сдержаться, не упасть с лошади и любой ценой продолжать путь, даже самое незначительное промедление опасно для моей жизни. Силы стремительно утекают в какой-то бездонный колодец, чувствую, как холодеют руки. Внезапно меня осеняет. Негнущимися пальцами последним усилием снимаю с себя медальон. Цепочка чудом не выскальзывает из моих рук, медальон теперь покоится у меня в ладони. Мгновенно становится легче, словно какая-то невидимая рука перестала давить на меня. Силы перестают утекать, тоска уменьшается многократно. Глубоко вздыхаю и силой воли заставляю себя перестать плакать. Убираю медальон в сумку, достаю чистый платок, смачиваю в воде и протираю лицо. Становится чуть легче. Гарольд успокоился, но время от времени всё равно на меня поглядывает. Протягиваю руку и начинаю ласково его поглаживать. Шепчу ему: — Защитник мой, умный ворон, всё понимает. Ворон довольно распушивается и подставляет голову почесать. Машинально исполняю его просьбу, задумчиво перебирая в руках мягкие перья. Значит, во всём виноват мой медальон. Я знала, что он привязан к кольцу с месяцем, но даже представить себе не могла, насколько сильно он действует на самом деле. Видимо, мадам Ренел всё-таки давно не носила кольцо, но даже тогда меня довольно ощутимо тянуло в Селин. Теперь же я убедилась, насколько мощная магия наложена на эти украшения. Одной рукой достаю медальон, сдвигаю в сторону маленький портрет отца и пристально разглядываю выгравированное солнце на одной из стенок. Медальон ощутимо нагревается у меня в руках, но вскоре остывает. Теперь мне всё стало ясно. Когда только одна вещь надета, она просто тянет владельца к другому, а когда надеты оба украшения, то образуется нечто вроде ментальной связи, связи во сне и наяву. Многократно усиливается тоска, печаль и прочие разъедающие душу эмоции. Помимо этого, медальон и, по всей видимости, кольцо тоже, пьют энергию из владельцев, большими порциями, чтобы поддерживать эту связь. У меня энергии и так практически не осталось, медальон мог попросту «допить» меня, убить тихо и безболезненно, но Гарольд вовремя меня разбудил. Всё-таки не зря говорят, что вороны — вестники смерти, они очень тонко чуют внутреннее состояние человека. Он уже второй раз меня вытаскивает из когтей смерти, надо отдать ему должное. Когда я сняла медальон, подпитка энергией прекратилась, связь прервалась, чары рассеялись. Не буду больше его надевать, пусть полежит в сумке. Одно непонятно, раз уж кольцо осталось Октавии, так почему в наш с ней сон попал Беллами? Кажется, я слишком плохо разбираюсь в магии, чтобы ответить на этот вопрос. Может, всё это потому что они брат и сестра? Ещё для меня теперь уже навсегда останутся тайной цели отца, когда он приказал сделать эту привязку. Чего он этим хотел добиться, неужели его всю жизнь мучали такие ужасающие, вытягивающие душу сны? У меня такое случилось в первый раз, и я совсем не хочу продолжения, что уж говорить о годах, вполне возможно проведённых моим отцом в таких кошмарах. От таких мыслей по коже пробежал холодок. Что же всё же случилось много лет назад, как надо было надавить на отца, чтобы он бросил Аврору, семью и уплыл на другой конец королевства? Хорошо бы это выяснить, не могу плохо думать об отце, а факты говорят об обратном. На этом мои размышления на время заканчиваются: силы всё ещё утекают, хотя уже гораздо медленнее. Машинально продолжаю онемевшими пальцами поглаживать Гарольда. Ворон довольно жмурится и подставляет клюв почесать. Надо бы что-нибудь поесть, но мне не хочется, просто не хочется. Думаю только об отдыхе, лошадь наверняка тоже в нём нуждается, только Гарольду, пожалуй, всё нипочём. Спит себе и спит на моём плече, никаких тревог и тяжёлых мыслей. Внезапно ворон издаёт недовольное бурчание. Я случайно слишком сильно дёрнула за перышко на спине! Вздрагиваю, отдёргиваю руку и извиняющимся тоном произношу: — Прости, Гарольд, я случайно. Через пару минут моя рука уже опять перебирает ворону перья. Изредка почёсываю ему клюв, провожу пальцем по голове, взъерошиваю оперение на шее. Птица жмурится от удовольствия и прижимается крылом к моей щеке, изредка открывая блестящий чёрный глаз и посматривая на меня, не настороженно, с простым любопытством. Невольно улыбаюсь: как мало ему нужно для счастья! Теплое, мягкое крыло легко щекочет мне щёку, острые коготки медленно продвигаются по моему плечо ближе к ключице. Чувствую, что мне уже не так плохо. Тоска перестаёт быть гложущей, она делается более спокойной и легкой, переходя в печаль. Да, мне всё еще грустно, но уже нет того камня на душе. Не переставая гладить своего единственного спутника, впадаю в лёгкую задумчивость. Размышляю о том, как бы мне быстрее добраться до Рата, что делать, если я не найду там того, что так долго искала. Всё равно когда-нибудь придётся подумать над этим, сейчас самое время. Ещё около получаса пытаюсь составить себе какой-нибудь план, но у меня не получается. Осознаю, что совершенно беззащитна перед случаем. Меня могут заметить, узнать и поймать, а могут и не заметить, пройти мимо, не обратить внимания. Понимаю, что надо что-то делать, чтобы меня было как можно сложнее узнать. Переодеться в платье? Бессмысленно, только больше внимания привлеку. Приличные девушки не ездят верхом на лошадях, тем более, в платье, и тем более, в одиночестве. Значит, придётся остаться в рубашке и штанах. Что же в себе изменить? Волосы! Как же я сразу не догадалась! Наверняка ищут кудрявую блондинку с волосами ниже лопаток, поэтому мне нужно как-то измениться. Стричься я не буду, словно кусок от себя отрезаешь, а вот изменить цвет волос на время — пожалуйста. Как только доеду до ближайшего придорожного трактира, сразу этим и займусь. Да, с глазами ничего не сделаешь, но людей с голубым цветом глаз не так уж и мало, как-нибудь затеряюсь среди них. К тому же, у меня есть Гарольд, а о нём ничего не сказано. Удовлетворённая своими умозаключениями, я начала с нетерпением ждать, когда появится хоть один поворот на деревеньку, на постоялый двор. Ещё около получаса я держалась, но потом мне начало казаться, что свернуть в кусты и выспаться там — не такая уж и плохая затея. Лошадёнка уже совсем замедлилась, долго мы без отдыха не протянем. Решаю всё-таки сделать небольшую остановку для того, чтобы размяться и дать отдых лошади. Аккуратно, чтобы не особенно потревожить Гарольда, спешиваюсь и свожу лошадь с дороги в ближайшую рощицу. Немного углубляюсь в заросли, некоторое время упорно тащу за собой животину, которая ни под каким видом не хочет идти, и, наконец, попадаю на небольшую поляну. Отпускаю лошадь попастись и иду искать лесной ручеёк, который, к счастью, находится не так уж и далеко. Наполняю водой свою флягу, жадно, вдоволь пью, протягиваю пригоршню ворону, чтобы тому было удобнее. Гарольд тоже с удовольствием напился, пора поить лошадь. Пройдя через утомительную процедуру волочения лошади силком к водопою, я совсем выдохлась и решила перекусить. Жёсткое, очень сухое вяленой мясо встало комом в горле, но я мужественно заставила себя это проглотить. Мне нужны силы, иначе я просто упаду и больше не поднимусь, тогда прощай Рат, прощайте мечты о нормальной жизни. От таких безрадостных перспектив есть вообще расхотелось, решила больше себя не мучить, стошнит ещё. Через полчаса мы уже снова едем по пыльной, узкой дороге. День клонится к вечеру, а мы всё ещё не встретили ни одного постоялого двора. Несколько часов пути проходят, но мы по-прежнему ничего не встречаем. Когда я уже думаю о том, чтобы заночевать в поле, впереди вдруг показывается невысокий длинный дом, вполне похожий на придорожный трактир — постоялый двор. С облегчением и радостью стремлюсь к нему. Во дворе оказывается много народа, но не слишком. Сумерки сгущаются, лица людей трудно различимы, но большая часть явно купцы, беспокоящиеся за свой товар. Здесь стоит невообразимый шум, то с одной, то с другой стороны меня оглушают резкие, пронзительные окрики. Телегу не так поставили, проезд загородили, ногу отдавили, товар испортили, место заняли — брань, одним словом. Снимаю Гарольда с плеча и прячу под плащ: появляться с вороном слишком рискованно, могут запомнить надолго, а сейчас у меня есть шанс остаться незамеченной в такой толпе. Быстро спрыгиваю с лошади, отвожу её в конюшню и передаю проворным слугам, даю монетку, чтобы её получше накормили. Сама же незаметно пробираюсь внутрь, лавируя между потоками пышущих негодованием и яростью людей. Еле-еле хозяйке удаётся отыскать мне местечко для ночлега, самую маленькую и бедную комнатку, в которую кроме кровати ничего больше не поместилось. И на том спасибо, что хоть спать не на полу придётся. Тихонько благодарю, прошу ведро с тёплой водой и поднимаюсь к себе на чердак. Плотно закрываю дверь, выпускаю недовольного Гарольда, сажаю его на подоконник и открываю окно, предлагая ему слетать развеяться. Ворон косится на меня блестящим глазом и послушно растворяется в сумерках. Подтягиваю к себе сумку и достаю себе всё необходимое для срочных водных процедур. Успеваю хорошенько отмыться от дорожной пыли за четверть часа. Гарольд гулко стучится в окно, быстро подбегаю и запускаю его внутрь, чтобы не привлекал излишнего внимания. Вспоминаю, что хорошо бы немного изменить цвет волос. Вспоминаю, что у меня в сумке есть настойка от боли в животе, какого-то тёмного цвета. Некоторые травы, из которых сделана настойка, используют в качестве красителей для тканей. Конечно, ткани потом очень плохо отмываются, но наверняка туда что-то добавляют для закрепления цвета. Решаю, что хуже уже не будет. Мысленно попросив, чтобы это сработало, выливаю две трети склянки на свои волосы, стараюсь не пролить не капли. Около получаса держу, а потом не выдерживаю и тщательно смываю. Не знаю, изменилось-ли во мне что-то, не знаю, смоется-ли, если всё-таки окрасилось, но это уже не важно. Аккуратно выжимаю волосы, заплетаю дрожащими от усталости руками косу и просто падаю в кровать. Усталость мгновенно берёт своё, я не успеваю коснуться головой подушки, как мгновенно засыпаю. Мне нужно много сил завтра.