Redemption blues

Open your eyes, Yourself apprise, All empires find their demise. The taller they are, the harder they fall. The snowball Is on the roll How did this happen? How could this happen? How could the empire fall? «End of an Empire» (Turisas) *** Администрации каналов занимали этажи в середине телебашни. Генеральному директору и исполнительным директорам телеканалов поменьше (под его началом) ничего не мешало сегодня остаться дома. Но, видимо, их вынудили находиться здесь каждый день ни свет ни заря весьма веские причины: напряжённая обстановка в колонии, вынужденность поэтому фильтровать весь контент, а также необходимость мгновенного реагирования на приказы владельцев телебашни. Все работники и оборудование до последней табуретки принадлежали определённой семье из Тиффенталя, как в древности вся земля страны принадлежала королю, а он лишь сдавал её в аренду всяким смердам. С изобретением comma или ЭВМ имущественные отношения, кажется, ничерта не поменялись. Просто корона на голове владельца всего перестала быть материальным объектом. Впрочем, не называть виновных по именам — победа для них. Нойманн. Юле Нойманн — вот на чьё имя было записана почти вся собственность округа Тиффенталь и ещё немного собственности в Брудерхофе и Остдорфе, по мелочи. Его муж, его любовник, два его сына лишь дополняли картину. Но до них Диди доберётся. Просто немного позже. Они истинные заказчики его похищения и запугивания. Но был и проводник их воли — тот, кто нанял исполнителя и контролировал выполнение заказа. Кто бы сомневался, кто им окажется в итоге: директор его канала, урод Бирже. — Звёзды были не на твой стороне сегодня, гад, — едва слышно шипит Диди, поднимаясь на тот этаж, где были временно заключены под стражу все «пока ещё подозреваемые» в длительной пропаганде геноцида и принудительного деторождения. Как повелось, Диди сопровождают двое телохранителей-омег, в том числе Эрик из «Красного Охотника». У Дитриха было не так много времени на разговор, но без него он не сможет упокоиться, чтобы сосредоточиться на самой главной передаче в его жизни. Бирже ждёт со связанными за спиной руками в маленьком кабинете. Присматривающие за ним уходят, уступая пост команде Диди. На морщинистом, желтоватом и вечно припухшем, как у алкоголика, лице Бирже застыло настороженное и ненавидящее выражение. С долей расчётливости — он уверен, что сможет выпутаться или что его скоро спасут. В морщинистых лицах самих по себе нет ничего плохого и даже особо некрасивого, но от этих лягушачьих губ Диди аж тошнит, настолько мерзким был этот человек. Бирже сидит за стулом около чьего-то офисного стола. Диди придвигает стул и садится напротив, уперев руки локтями о пыльную столешницу. — Думаешь, я не знаю, кто меня заказал? — начинает Диди. — Хотелось бы мне, чтобы ты испытал то же самое, но с набежавшими процентами. Бирже усмехается, словно гордясь собой за то, что сумел так досадить беззащитному человеку. — Тебя казнят, хмырь ты полосатый. Сегодня, — просто объясняет Диди. — Военно-полевые суды выносят лишь обвинительный смертельный приговор, оправдательный или пожизненное. Судья — я. — Если успеешь, — наконец, с улыбкой отвечает директор. — Вы тут ненадолго. Скоро придёт подкрепление и раздавит вас, как блох. — Ты не понял, — холодно произносит Диди, инстинктивно отодвигаясь от него и опираясь на спинку. — Да, приговор я вынесу, возможно, позже. Но кто помешает мне привести приговор в исполнение заранее? Вот, скажем, по окончании нашего увлекательного разговора. Или ты так привык, что омеги во всём соблюдают правила, сюсюкаются с вами, лишь бы не оскорбить чувства и не показаться неправильными? Хочу напомнить: я уже убивал. Кажется, фантазии Бирже не хватает осознать собственную смертность или реальность происходящего. Он почти всю жизнь провёл среди пресмыкающихся и боящихся его слуг, целиком зависимых от него людей. Он разучился ощущать опасность и осознавать угрозу наказания. Поэтому Бирже с уродливым именем Кристианус корчит презрительную издевательскую гримасу: — Ну, предположим, со мной вы разберётесь. И надолго вашего торжества хватит? Вы — жалкие, мелкие преступники, и обречены на провал. Против вас выступает настоящее государство, а оно всегда побеждает. А ваши голодные бунты? Вы просто завистники и хотите отобрать всю собственность у законных теперешних владельцев и поделить между своими командирами, вот и всё! Рядовые это знают, интересно? Диди красноречиво приподнимает бровь. — Ты, ублюдок, предполагаешь, будто сейчас совершается обычный гос.переворот? — с совершенно аристократичным, уравновешенным выражением выговаривает Диди ругательства. — Или, на худой конец, буржуазная революция? Нет. А вот теперь что-то в голове директора перещёлкивает. Неожиданная бледность заливает его лицо, почти вытеснив желтизну. — Нет? — растерянно выговаривает он, и внезапно берёт себя в руки, разозлившись, и разражается тирадой: — Неужели вы не понимаете, что разрушаете единственно возможный уклад общества? Самый естественный уклад для человека, иного не дано и быть не может! Чтобы вы ни придумали, какие бы фантазии не питали, всё снова вернётся на круги своя, всё снова к этому же, что сейчас! Так зачем рушить? Зачем тратить столько жизней, чтобы всё равно ничего не достичь? — Ох, слышал бы тебя, жаба, человек, рождённый при общинно-родовом строе. Или при феодализме. Спорим, их речи ничем бы не отличались от сказанного сейчас тобой? Их маленького разума не хватало вообразить, что можно жить по-другому, не то что постичь, почему эта система будет устойчива и будет работать. Однако эти изменения всегда приносит не воля людей, а технический прогресс. — Нет! — гаркает Бирже, оросив слюной стол. — Всё потому, что побеждает самый агрессивный строй, ты, идиот! И то, что есть сейчас — пик, дальше развития человечества не существует! — Всеобщая автоматизация? — пожимает плечами Диди. — Базовый доход, основанный на том, что все потребности закрываются ресурсами роботов? Интересно, чем займутся люди, когда им не придётся вкалывать, чтобы было что поесть? — Они будут сидеть дома и ничего не делать! Это же очевидно. — Какая занятная теория. А может, они займутся тем, что им действительно интересно и нравится? — Чем? Будут жрать вкусности и дрочить? — Либо у вас занятные мечты по жизни, либо крайне смутное представление об окружающих людях. Свободный человек сперва выспится, потом займётся своим здоровьем, потом сделает ремонт. Потом пройдёт курсы на интересную ему профессию и, скорее всего, пойдёт работать. Пару часов в день — вполне достаточно, чтобы избежать кризиса перепроизводства и нерационального расхода ресурсов. — Сопьётся от безделья он! — пучит глаза Бирже. — Чёртовы идеалисты, почему вы все настолько непроходимо тупы и оторваны от реальности? Вы не видите, что происходит вокруг вас? Его выгоняют с работы — он спивается, а не саморазвивается. Ваши теории — глупость несусветная. Люди — это скотина, только и всего. Диди поднимает взгляд на сопровождающего его омегу, коротко кивает. Тот вручает ему разрядник. Диди снимает с предохранителя и аккуратно кладёт рядом с собой на стол, придерживая кончиками пальцев. — Ну, если человеку три раза сказать, что он свинья (чем вы успешно и занимаетесь), то на четвёртый он хрюкнет. Впрочем, проблемы общества Организацию мало волнуют. Мы занимаемся только проблемами омег и думаем лишь о том, какой мир будет устраивать нас. Мы собираемся взять то, что принадлежит нам, а это половина всего. Половина неба. Половина земли. Страшно? Непомерно? Хоть мы отдаём вам половину по правилу справедливости, вы считаете наши претензиями верхом идиотизма и наглости, наши требования непомерны для вас. Ведь вы свято верите, глубоко убеждены, что справедливость — это когда омегами не принадлежит ничего. А всё лишь ваше. Так, может, нам стоит руководствоваться вашим примером и забрать ВСЁ? Как это сделали вы и утюжили нас на протяжении чёртовой уймы времени. Может, нам стоит отомстить по полной? Назначить справедливую контрибуцию за эксплуатацию наших сил и тел, за прокрустово ложе жизненного пути на каждом вздохе? Бирже сглатывает и косится на разрядник. Молчит, словно язык проглотил. — Как приятно, когда тебя, наконец-то, не перебивают, — заключает Диди. — А всего-то надо было взять в руки разрядник. Самое лучшее чувство из всех возможных. Кстати, по иронии судьбы ты и твои хозяева поступили удивительно проницательно. Хотя, конечно, не в проницательности было дело. Всё происходящее сейчас и правда из-за Линдермана Райнера. Когда-то давно мы дали друг другу клятвы. Я — о том, что заберусь высоко и узнаю все ваши грязные тайны, что обрету союзников среди тех, кто имеет ресурсы помочь. Ведь винтовки делаются не из воздуха, им нужны чертежи, материалы, станки. А Якобсон сказал, что станет богатым и научится создавать оружие и роботов. Он умер раньше, но сын продолжает его дело. А Генри… хоть ему и не удалось пробиться туда, стать учёным, он всё равно закончил свои исследования. Боевые дроны из металла — это дорого. А вот боевые дроны из мяса и костей почти бесплатные. Его крысы подпортили вам столько здоровья, сколько вы и не представляете. Милый Михаил обещал, что научит драться всех омег. Он успел передать знания своим последователем и основать часть системы, но рак костей добил его. Вот что бывает, когда ты родился в бедной семье под солнцем Водолея и не получил нужных генных прививок в детстве. Многие и многие присоединялись к нам потом, это было гораздо позже первой старой клятвы. Но для вас всё так внезапно началось, прямо совершенно вдруг! Ведь всё было так прекрасно. Омегам внезапно в голову ударил какой-то бес, как обычно. Диди смеётся над угрюмым выражением лица Бирже. — Мы поработим вас снова, — ожесточённо выдаёт директор. — Никакие машины и технические ухищрения не помогут. Вам придётся спать вместе с этими винтовками, если вы хотите удержать свои жалкие права! — Ну так вы же спите с винтовками, чтобы оставаться главами этого мира? — в свою очередь удивляется Диди. — Что в этом сложного? И мы будем. Что, страшно? Страшно, что теперь мы понимаем. Мы больше не домашние. Ты, крабовая палочка, себе даже не представляешь, как мы устали быть добрячками, на которых все ездят, которых избивают, убивают, лишают работы, перспектив и мечты. Вы никогда не сможете увидеть этот мир так, как мы. Никогда не сможете увидеть и почувствовать цепи, в которых мы были рождены. Для вас это всё равно, если бы произошло восстание тостеров или настольных ламп, неправда ли? Что-то настолько против природы, насколько это вообще возможно. — У вас ничего не выйдет. Неужели вы и правда думаете, что вам дадут вещать на всю колонию? Кретины! Скоро последний соmm будет молчать! — Может быть. И пока он не замолчал, я буду говорить, — Диди чуть вздыхает и берёт разрядник, наводит дуло на Бирже. — Разговор окончен, настала пора сделать то, что я обещал. Директор смотрит то на него, то на дуло в полнейшем шоке и недоумении. — Ты правда думал, что я несерьёзно? — строго роняет Диди, сжимая пальцы на рукояти. — А имеешь представление о том, что я пережил? Я ведь не должен был уйти из дома того маньяка живым. — Тебя ведь пожалели потом! — разражается Бирже. В его глазах впервые за всё это время появляется нечто, напоминающее страх. — Никто не попытался тебя добить, хотя в этом не было ничего сложно. Это я ратовал за твоё спасение, ты мне обязан жизнью! — Потому что я приносил деньги, а у канала внезапно обрушились рейтинги. Как будто я вчера родился. — Герр Диммель, позвольте мне, — внезапно подаёт голос один из омег-телохранителей. Эрик. — Технически, я имею полномочия привести приговор в исполнение. Будет правильнее, если судья будет лишь следить за правильностью протокола казни. Например, зачитает приговор и будет вести видеозапись. Диди на мгновение прикрывает веки и с невидимым облегчением передаёт разрядник омеге. Впрочем, тот прекрасно понял его сомнения загодя, потому и предложил. Это же омеги, они подмечают буквально всё. — Спасибо. Ты прав, правильнее мне заняться записью. Пункты обвинительного приговора и приказ суда я помню наизусть. *** Та часть Тиффенталя, где был окружной крематорий и дорога к нему, располагалась на границе с Оммалисом, где дела шли не так хорошо. Та местность всё ещё была насыщена отрядами противника и опасна. Тела погибших складывали в импровизированный морг на нижнем ярусе, на открытой площадке, близко от полевого госпиталя в отельном комплексе. Мороз сейчас был только на благо. Туда и отправилось тело Бирже с аккуратной выжженной дырочкой во лбу, даже без выходного отверстия. Нужна сноровка и понимание специфики энергетического выстрела, чтобы не разнести голову на куски. — Что, если он прав? — внезапно спрашивает Эрик, пока они сидят в одной из каморок около записывающей студии. Диди проверяет подготовленные документы, свидетельства и прочие вещи, необходимые для проведения суда. — Кто? — отвлекается Диди, словно из-под воды выныривает. Поднимает голову. — Этот старый короед, который и читает-то с трудом? Вполне может быть. Однако я расскажу интересный факт. На заре формирования человека из бессловесного животного не было прямого пути. Параллельно проживали сотни околоразумных племён ранних людей, совершенно разных по физиологическому облику и с совершенно разной степенью развития. Когда одни освоили язык и делали орудия из обсидиана — а это весьма нелегко, друг мой, — другие даже не освоили огонь. А некоторые племена, достигнув определённой точки интеллектуального развития и освоив орудия труда, внезапно перешли только на растительную пищу и снова утратили речь. И вымерли. Обработчики обсидиана тоже вымерли, между прочим, оставив более тупых родичей развиваться дальше. Племён было сотни и шансы были равны, а выжил в итоге только один вид — наших предков. И он не был тем, кто достиг эволюционной вершины первым. Так уж вышло, и никто не знает, почему. Наверное, и с нами сейчас происходит то же самое. С человечеством, разбросанном по всей галактике блуждающими кораблями. Кто-то не справится, деградирует, не выживет. Кто-то достигнет просветления и будет погублен. Но что же это значит, мы не должны пытаться? А вдруг мы те, кто останется? Вдруг мы те единственные, у кого получится превзойти свою природу? Чтобы даже самые тёмные времена не вернули нас к тому, что единицы имеют право отбирать всё у миллионов безропотных. Как тёмные времена на старой земле не отняли человеческую речь и власть над огнём. Я не могу перестать думать об этом, Эрик. *** На одном из верхних этажей телебашни связисты закончили установку шифровальных блоков Организации на местные ЭВМ. Совещание можно было начинать без того, чтобы передачу кто-то перехватил. В нём участвуют только те командиры, у которых есть временная передышка в боях. Многие не имеют возможности освободиться. Изображений, естественно, нет. Берт усаживается за нелепо громадный стол, но зато дизайнерское кресло — мягкое. Рядом с ним располагаются ещё четверо командиров, сумевших выкроить время. Планшет для связи стоит так, чтобы все могли слышать передачу. На один из экранов выведена подробная карта колонии с отмеченными на ней областями влияния противника и Организации, точки идущих конфликтов и переходные зоны. Берт пробегается по условным именам подключившихся и не может не спросить: — Где Ирвин? — Занят, — отвечает ему командир из Фестладтифа. — У нас наступление. Со стороны Оммалиса также идёт подкрепление, чтобы окружить врага, но, чую, затяжной будет бой. Всё-таки в Оммалисе в основном профсоюзное ополчение, пусть у них и есть винтовки. — А Фельцир здорово держится, — отмечает омега из «Пролива Лаперуза», сидящий слева. — Потому что с него началось, — отвечает фельцировский отряд «Шпагоглотатели». — Вот они туда по умолчанию много и стянули. К тому же, невозможно было разом уничтожить всё, что отправили туда для единовременной зачистки всех баз. — Что же нам стоит предпринять? — спрашивает дежурный координатор, Заря Алая. — Придерживаться уже известной тактики, — предлагает Гефест, изучая карту. — Необходимо разделять скопления врага на мелкие отряды, окружать и зачищать. В городской среде это имеет свои нюансы. — Легко сказать… — фыркает «Шпагоглотатель». — Потому что по факту это сведётся к установлению протяжённой границы фронта. Часть Фельцира — наша, часть — их. И хрен ты им в тыл зайдёшь спокойно. — Через базы, — предлагает командир из Брудерхофа. — Ты крысиные выходы из баз видел? — в сердцах восклицает омега из Либельфельда. — Будто отдельные ручейки из старого ботинка текут. Прещёлкают по одному до того, как все выйдут и консолидируются. Там нет такого безопасного большого места, чтобы можно было организоваться для удара. И — сразу этот отряд окажется в окружении. — Через соседние округа, — переобувается Брудерховский. — Это имеет смысл только в одном случае, — подаёт голос Гефест. — Сперва потребуется как следует зачистить те области, которые считаются «нашими». Укрепить, а далее рационально перераспределить силы между округами. Например, Карскинкен и Улленхост, насколько мне известно, кипел такими волнениями, что мало того все витрины переколотили, так за один день дома с администрацией захватили и семейку Фишеров в полном составе. Боюсь, такими темпами дойдёт до криминала, если их не остудить и не сформировать новые отряды, не направить в дело. У нас есть резервы, у текущего правительства — нет. Все соглашаются с логикой этих действий. Поразмыслив, Либельфельдский замечает: — Всё может оказаться не так радужно. Нужно быть морально готовым и к иным результатам. С очень большой долей вероятности это всё затянется, если опираться на опыт подобных событий. И хорошо, если на месяцы. А может быть, и на годы. Прикиньте, какая это будет жизнь, когда будет просто существовать два отдельных государства на такой крошечной территории, с разными принципами? — Колонию нельзя разделить на два отдельных государства, — разуверяет его представитель Уолахфрида. — Каждый округ производит что-то своё, уникальное. В Фельцире не выращивают овощи, а в Либельфельде не строят электрокары и комплектующие ЭВМ. Мы — обеспечиваем работу ГЭС, и никто за нас это не сделает. Даже если вычесть какой-то один округ из общего цикла, всё очень быстро пойдёт по наклонной. — В истории бывали и более безумные и нелогичные события, — подтверждает Берт. — Да, я понимаю, — отвечает тот. — Правительство готово пойти на такие жертвы, ему любой ценой нужно удержать власть. Будет править огрызком, полуголодные — тоже сойдёт, главное быть главным! Но нас-то это не устраивает. Нам нужны полные производственные циклы. — Враги, кстати, воспользовались нашим приёмом, — встревает командир из Фестландтифа. — Кто-то предприимчивый открыл неофициальный канал и транслируют туда, какие мы подлые бунтовщики, идём против закона и их, несчастных, травим. Призывает одуматься и сложить оружие, не то хуже будет. — Вот бы как-то узнать, что они задумали… — сетует «Шпагоглотатель». — Есть способ поймать их передачи и взломать шифры? — Поймать мы можем, но не узнаем, откуда она идёт, и ключи шифрования — одноразовые, — разочаровывает его ещё один из представителей Фестландтифа, вероятно, программист. — Точно так же, как нельзя вычислить нас, нельзя вычислить их. Спутники поддерживают частную жизнь. Если только на ЭВМ или comme не стоит программа-перехватчик или жучок. — Хорошо, резюмирую, — берёт слово Заря Алая. — Нам определённо нужна передислокация, чтобы сконцентрировать удар на одном из направлений. Сейчас мы обсудим это и отдадим соответствующие команды. Карскиненские и Улленхостские же тут? Чего отмалчиваетесь, яростные резервы наши? В таких условиях они вынуждены принимать решения быстро, практически немедленно, так что совещание заканчивается, так и не превратившись в занудную лекцию. В конце, когда большинство округов уже отключаются, Заря Алая вдруг сообщает: — Тиффенталь, это для вас. Только что появились новые данные о нахождении некоторых преступников. Прислуга из дома Ланге в Карскинене сообщила, что вчера вечером чета отправилась нанести деловой визит семье Нойманнов. Так как надо было оправить вещи, у них был адрес. По всей вероятности, Нойманны и Ланге находятся сейчас не в укреплённом поместье на границе с Оммалисом, а в юго-восточной части Тиффенталя, в речном поместье. Там, где пролегает граница с Либельфельдом и его садами, в этом вот аппендиксе, отмечаю адрес на карте. Войска из Либельфельда и Сидживальда уже подступили вплотную к тому участку, с третьей стороны Карскинен. С четвёртой — мы. Если они не успеют или побоятся сбежать, у нас есть шанс их захватить. Есть вероятность, что если они собрались отпраздновать удачное наступление на наши базы, так что там могут гостить не одни Ланге, а ещё пара звёздных семей. — Позвольте мне отправиться туда, — просит Гефест. — Я не прошу возглавить наступление или штурм, но я должен там присутствовать. Я хочу смотреть в глаза Ланге, когда он осознает, что проиграл и бежать ему некуда. — Не имею полномочий отказать, — отвечает Заря Алая. — Потому и сообщаю. *** В телебашне был павильон с декорациями зала суда, но Диди сознательно не стал его использовать. Скажут, раз декорация понарошечные, то и сам суд — фикция, ненастоящий. Он выбрал то помещение, где происходила вычитка сценариев. Огромный стол-змея вился по периметру комнаты гигантским овалом, а на двух стенах были проекционные экраны. — Не рановато ли мы собрались проводить трансляцию? — интересуется Эрик. — Да ещё гнать её по центральному каналу. Не уподобляемся ли мы этим… долбоящерам, предваряя победу раньше времени? — Так может показаться со стороны, — охотно отвечает Диди. — Однако мы делаем это не для того, чтобы похвастаться. Это судебное заседание проводится, чтобы урегулировать меры наказания для захваченных преступников, определить точные имена виновных, чтобы избежать ненужных жертв и превышений полномочий ответственных групп. В первую очередь — это для нас. Мы ведь не разбойники, у нас есть причина и ограничивающий фактор для действий. На войне не все средства хороши. Существует кодекс военных преступлений. Я боюсь, что немало своих же нам придётся судить после. Какой-нибудь альфа обязательно воспользуется шумихой и изнасилует гражданского омегу, да ограбит нищего. Даже на войне это считается преступлением и наказывается. А во-вторых — каналы смотрят гражданские, что прячутся сейчас от выстрелов. Они тоже должны понять, что мы действуем не хаотически, а руководствуясь правилами и законами, пусть и военного времени и несём ответственность за свои поступки. Потому очень кстати, что текущее правительство до своего ареста успело объявить военное положение: только при нём разрешено проводить военно-полевые суды или трибуналы. Поверь моему опыту, это правильное решение. — Диди! Аппаратура и связь готова! Если все в сборе, через пять минут можем начинать. Дитрих кивает ассистенту. Судебная система лишилась судей, так как они все сами пошли под суд. Независимых не было, а кто пытался её проявлять — получали угрозы, либо с ними случался несчастный случай. Уму не постижимо, как лавировала в этом ужасе коллегия адвокатов. Впрочем, некоторых прокуроров тоже мучала совесть. На самом деле под суд попадали все прошлые государственные и военные деятели, дипломаты, банкиры и промышленники, но сейчас не хватило бы времени перечислять всех. Диди, избранный обеими коллегиями председателем трибунала, будет говорить лишь о людях, стоящих за созданием генного оружия. Необходимо ещё два или три члена суда из боевых офицеров, но невозможно было бы их сейчас отвлекать от дел, которые у них получаются куда лучше. Поэтому помогать ему будут двое — Рафаэль Кёне и Абрахам Хилле, избранные представителями от своих коллегий. Вовсе не в своих привычных ролях: трибуналы проводят без защитника и обвинителя, ведь трибунал — это когда за очевидностью преступления нет необходимости в дополнительном расследовании. Вместо обвинительного акта — приказ о предании суду. Конечно, они всё равно нарушают правила. Вопреки им, заседание проводится заочно, без обвиняемых. Впрочем, они и вешать никого не собираются, как положено по старым актам. Смерть от разрядника должна быть быстрой — в первую очередь для сохранения душевного равновесия того, кто казнь будет осуществлять. Увы, из виновных в таких преступлениях никто не отделается пожизненным. Они сами воскресили смертную казнь и назначили её за менее значимый проступок. Конечно, Диди предпочёл бы провести трибунал в том самом зале Фельцировского суда, и провести казнь всех преступников на той самой площади, где был приснопамятный лагерь… Но, увы, тот участок округа всё ещё не был под их контролем. Словно та сторона понимала, что это место значит для Организации в моральном плане. Захвату той тюрьмы все радовались бы больше, чем захвату чего угодно в колонии. Сколько вредителей и палачей прошли через его шоу, и каждый признавался в чудовищных вещах. Теперь пришёл черёд последнего выпуска. Команда прокуроров составила обвинительное заключение из пяти пунктов. Первое. Принятие законов, направленных для угнетения социальной группы омеги как класса. Второе. Разработка системы пропаганды для угнетения социальной группы. Третье. Разработка генного оружия для уничтожения класса омеги. Четвёртое. Ограничение доступа к благам цивилизации, хищение и концентрирование ресурсов и богатств в ущерб прочему населению, его здоровью и благополучию. Пятое. Заговор с целью совершения данных преступлений. Стоит ли говорить, что все подсудимые были виновны по всем перечисленным. В общее заключение не вошли не менее тяжкие преступления — насильственные эксперименты над людьми, заказные убийства, незаконное лишение свободы, похищение. Эти действия являлись инструментами для совершения основных преступлений. Они совершались не коллективно, а всеми участниками в частном порядке. Их не имело смысла рассматривать, добавляя к текущим пунктам. Всё равно преступники уже наговорили на смертную казнь. А их пособникам, действующей администрации в первую очередь, будет выписан ордер на арест. Этих людей будут судить после, когда появится время. Диди гадает, сколько из них выживет при «задержании». Обиженные люди злы, и — совершенно неожиданно для преступников — злы до такой степени, что не применят милосердие к тому, кто никогда не был милосерден к ним. И это нормально. Удивление и возмущение грабителя, когда его настигает расплата. Злость, гнев и жестокость — в ответ на долгую несправедливость. Права не выпрашивают, смиренно стоя на коленях перед палачами. Их выдирают с кровью из окоченевших рук. Посерьёзневший Диди, угрюмый Хилле и хладнокровный Кёне занимают места во главе овального стола. Щелчком кибернетически усовершенствованных пальцев Дитрих запускает центральную камеру. Начинается первый в истории колонии трибунал. *** Буря затмила небеса, стало темно, как вечером. На улицах и магистралях зажглись автоматические фонари. Периодически где-то высоко вспыхивал неожиданный свет — это молния проносилась над задраенными куполами, либо била в их громоотводы. Изредка проскакивало под куполами между верхушками зданий. Всё вокруг приобрело лёгкий красноватый, а местами — фиолетовый оттенок сумерек. С площади были видны пересечения границ куполов четырёх округов. Исполинские, длинные тени поддерживающих конструкций напоминали стволы огромных безлистных деревьев. Местные жители принесли горячую еду и воду для отрядов омег и ополчения. Когда разведка доставит сведения, придётся решать, куда выдвигаться дальше. Пока им везло не встревать ни в какие слишком уж массовые заварушки, и медики забинтовали лишь несколько людей с плазменными ранениями. По неписанной традиции отряды омег, отряды от профсоюзов и отряды Зомби располагались на некотором расстоянии друг от друга, если это не было боевое построение. Они просто ждали, и эта передышка вроде и была желанной, но и оставляла ощущение тревоги: всё ли в порядке? Почему мы не наступаем вперёд? Энкель и Вендель сидят под навесом уличного кафе, на дежурстве, пока остальные их товарищи греются внутри. — О, кажется, кто-то идёт, — подмечает Энкель, вставая. — Соседи. К столикам подходит пара альф, оглядывает вооружённых омег. — Что, новый приказ? — с подозрением спрашивает Вендель как самый старший по возрасту. Энкель ещё слишком молод, чтобы не воспринимать альф как непосредственную угрозу, с которой нельзя справится. А вот Вендель пережил два развода. — Нет, — отвечает усатый альфа. — Мы пришли по поводу оружия. — И что с ним? — прищуривается Вендель, вставая во весь свой крохотный рост и сложив руки на груди. — Будет лучше, если вы передадите его нам вместе с подходящей бронёй. Оба омеги едва рты не раскрывают от удивления, но альфа продолжает, как ни в нём не бывало: — Это не игрушки, и больше пользы винтовки принесут в руках тех, кто сильнее и выносливее. Это было бы справедливо и рационально, а вам нет нужды так рисковать и подставляться под выстрелы. Мы-то врага не испугаемся, тем более, с той стороны воюют тоже в основном альфы. Всем известно, что омега против альфы — никчёмный противник. Чтобы не проиграть, это мы, а не вы должны быть самым экипированным и вооружённым отрядом. Энкель переглядывается с Венделем в полнейшем молчании. Затем Энкель едва слышно, не в силах совладать с голосом, шепчет «иди на хуй», молниеносно вынимает разрядник, одновременно отжимая кнопку предохранителя и стреляет альфам под ноги. Конечно, он не стремился попасть. Альфы подпрыгивают от неожиданности и испуга, роняют железные столики, отступая. Но всё ещё не убегая. — Ты ебанутый?! — кричит второй альфа, полный и лысый. Вендель хмуро отвечает, вовсе не собираясь отчитывать подчинённого: — Ага, а будь на его месте альфа, сказали бы — какой крутой, способен за себя постоять. Мы политическая организация, а не кружок вышивания по интересам. Вы реально пришли требовать, чтобы мы отдали вам оружие просто так? Вы хоть стрелять-то умеете? — Я на вас командиру пожалуюсь! — заявляет усатый. — Он вам покажет! Нападение на своих — недопустимо! — Я и есть командир, — отвечает Вендель, оскалившись. — Мистер Кольт всех уравнял, если вы такого знаете. У кого оружие — тот и сильней. — Без нас вы не победите, и вы это прекрасно знаете, — лысый принимает более уверенное положение и сплёвывает на плитки кафе. — Ваши лидеры в ногах у наших валялись, чтобы помогли вам с этим наступлением! — А, так вы нам одолжение делаете с барского плеча? — с притворным удивлением набычивается Вендель, словно устрашающий противника кот. — А вы тут что же, не за свои права да баблишки вышли? В ногах валялись? Серьёзно? Ваш первый псевдопрофсоюз расстрелял один-единственный омега за несколько секунд! И пока мы вас не пнули, вы так и не чесались годами, спину гнули под хозяевами! Если вас всё в жизни своей устраивает, то и пиздуйте отсюда. Деловые какие! А кто ещё пререкаться станет — тому голову снесу и скажу, что шпиона раскрыл. На шум начинают выходить омеги из отряда «Лиловый Тигр», но места в патио мало, и они просто толпятся в дверях. Внезапно ещё одна чёрная тень вступает в круг света, держа поблёскивающий шлем в руках. То ли по его взгляду, то ли по манере держаться, все понимают, что это не случайный прохожий, и спор мгновенно затихает. — Что происходит? Почему стрельба? — громко задаёт он вопросы. Его взгляд падает на парочку альф и впивается в них. — Где ваш командир? — Не кипятись… — начинает лысый, подняв руки. Он не узнаёт этого человека в лицо, но, кажется, омеги вокруг сообразили, кто это. — Отвечать по уставу! — гаркает Берт. Как будто они в курсе, как это делается. — Мы просто гуляли тут поблизости, а оружие случайно выстрелило, ничего не произошло! — уверяет его усатый, обезоруживающе улыбаясь. — Всё под контролем. Ну, мы пойдём к своим… Альфы наскоро ретируются. Их никто не окликает и не задерживает, чему они несказанно рады, вполголоса чехвостя злобных омег. — Так они и с поля боя будут бежать, как только выстрел просветит над ухом. Дристуны, — вздыхает Вендель. — Этот участок был отмечен как не самый важный, вот и непроверенные отряды тут. Подчас союзник страшнее, чем враг. Стоит альфе пальчик поранить в сражении, как он тут же заголосит, что сам всё выиграл, а вы рядом стояли. Мы всё запишем, кто что сделал во время этих событий. И пусть только они потом попробуют память ЭВМ подправить — руки повыдёргиваем. Берт оборачивается к командиру «Лилового Тигра»: — Ситуация изменилась из-за новых разведданных, так что прибыли новые ударные отряды, в том числе «Последний Император». С этими альфами всё понятно, но у меня и к вам вопрос: почему вы отдыхаете сейчас и не в боевом построении? Где назначенные патрули? Где дежурные снайперы? Светомаскировка? Если враг нападёт неожиданно, он всех вас перестреляет по одному, — он укоризненно качает головой. — Двоечники! Вендель краснеет, как рак. — Сейчас соберём совет из командиров, введём всех в курс дела и распределим обязанности, — информирует Берт напоследок. — Но сперва — патрули. *** — Райончик тихий, — Конфуций чешет подбородок, рассматривая карту, проецируемую на стенку. — Это умно — спрятаться там, где не будут искать и не так активно стреляют. Но неужели они не подумали, что станут делать, если окажутся посреди контролируемых нами территорий? — Они искренне считают, что нас скоро разгромят, — отвечает Берт со вздохом. — Что мы временные и мало что из себя представляем. Денёк-другой, и рассыпемся, как песочный замок. Вот и планируют переждать в удобном скрытном месте. Они уверены, что их невозможно свергнуть или как-то подвергнуть наказанию и суду. Основные обсуждения с командирами отрядов восточной Тиффентальской группировки уже прошли. Помимо блокировки и предполагаемой зачистки, разведки местности оставалась самая главная задача: вскрыть особняк, окружённый обширными территориями частного парка. — Ненавижу перестрелки в домах, — брезгливо морщится Свифт. — Аналогично, — вздыхает Аид. — Самые уёбищные карты в игре. — Но, Аид, ты всегда блестяще с ними справляешься, — изумляется Гефест. — Это не значит, что мне не неприятно, — бурчит тот. — У меня такого негатива не вызывает, — пожимает плечами Берт. — Я снова смогу протестировать самонаведение на цель и автоматическое сканирование на движение. На большом расстоянии не срабатывает, слишком большой разлёт. — Жулик, — награждает его умильным Свифт. — Будем использовать огнестрел? — оглядывает товарищей Кошак, упёршись руками в стол, заставленный початыми чашками с кофе. Борей указывает на снимки с дронов, сделанные хоть издалека, но в хорошем разрешении: — Что-то мне подсказывает, хоть мы и не видим вокруг особняка противотанковых ежей и минных полей, однако внутри должна быть спрятана нехилая охрана. Учитывая, кто их наниматель и кого они охраняют. Нашпигованы самым лучшим, и навыки прекрасные. — А давайте их выкурим? — традиционно предлагает Конфуций. — Сожжём всё нахер. Уран тут же возражает: — А как мы тогда поймём, что померли именно те, кто нужно? Сто лет по ДНК экспертизе вычислять будем, они или не они. — Хм… — в голову Берта приходит догадка. Или же воспоминание. — Скорее всего, в момент штурма все семьи соберутся в месте, которое зовётся Panikraum. Нет, вовсе не помещение, в котором нужно паниковать, не надо шутить, Конфуций. Это скорее нечто вроде комфортного бомбоубежища, позволяющего людям продержаться там в автономном режиме недели, а то и месяцы, пока опасность не минует. Его трудно обнаружить и довольно трудно вскрыть. Потайные комнаты устраивают в подвальных помещениях, а спуск туда размещают около спальни, уж не знаю почему. Потайная дверь — либо стена, либо шкаф. — Если им перерезать свет, то они переключатся на запасные генераторы? — Да. — Как мы её вообще вскроем, когда найдём? — Плазменный резак. — Ладно, с этим понятно, — отмахивается Конфуций. — А вот как бы половчее подобраться к охране… Сколько их там вообще? Нам срочно нужна военная хитрость. Мои на сегодня закончились, уж простите. — Ты когда-нибудь бывал в этом доме, Берт? — внезапно интересуется Борей, заметив, что командир ушёл в себя, в прострации пялясь на карту района и кусая перчатку. Тот отмирает и моргает. — Кажется… кажется, и правда был, — медленно произносит он, словно с лёгким удивлением. — В глубоком, глубоком детстве. Я тогда ещё стекло от стакана откусил зубами случайно. — Как? — Случайно. Маленький был, я же говорю. Меня за это — ремнём, и comm отобрали недели на три. Надо же, никогда не вспоминал… — невесело усмехается Гефест. — Но как же стрёмно, чёрт побери, помнить, что ты жил среди них и ходил по всем этим дорогим интерьерам. — Ты не сделал ничего плохого, — мнёт его за плечо Борей. — Надеюсь, что так. — Ты — достойный человек, а они — нет, — безапелляционно присоединяется Аид. — Раз в год от осинки нет-нет да родятся апельсинки. Берт глубоко вздыхает, прикрывая глаза: — Дайте мне какое-то время, и я начерчу планы этажей. Если хозяева, конечно, не поменяли нахрен все перегородки местами. *** Особняк пуст и совершенно тёмен. Хотя издалека в прицел снайперской было заметно, что за закрытыми плотными шторами на части окон явно горит рассеянный свет, просачиваясь наружу неявными полосками. — Им не хватило ума сидеть в темноте всё время, пока они делали вид, что в особняке никого нет? — изумляется по внутренней связи Аид. — Отпустили охрану до кучи. Группа планомерно проверяют комнату за комнатой привычным построением, заученным до автоматизма, не теряя бдительности. — Они рассчитывали, что в богатый особняк могут пробраться лишь мародёры и грабители, но никак не охотники за их лично головами, — предполагает Борей. — Мы задели сигнализацию, а семьи успели спрятаться в тайной комнате. — А ловушки будут? — интересуется Уран. — Не знаю, — коротко бросает Берт. — Смотрите в оба. — Как мы её найдём, эту комнату? — включается Конфуций, проверяя очередной коридор. — Вот забыл я с утра в рюкзак эхолот положить, растяпа такой. — Я же говорил, что вероятнее всего вход в спальне, — напоминает Гефест. Первый этаж точно пуст, и они поднимаются по лестнице на второй. — Но тут спален штук сто, наверное, — возмущается Конфуций. — Никогда не видел настолько большой дом. Он будто торговый центр! Они что здесь, скачки устраивали? Второй этаж тоже пуст. Конечно, логично, что спуск в подвальный Panikraum должен находится на первом этаже, чтобы меньше городить. Из-за того, что тут постоянно убирается толпа работников, трудно понять, какое помещение жилое, а какое стоит для гостей. Берт проверяет очередную спальню, заваленную игрушками, и вдруг его пронзает острое, всепроникающее чувство странного узнавания. Хотя он уверен, что видит этот интерьер впервые. Не такое мимолётное и зыбкое, как дежавю, на котором невозможно даже сконцентрироваться, а устойчивое, будто навязчивый запах. Берт замирает, пытаясь понять, откуда нахлынули эти странные чувства, которым он не может дать определения. Тревога. Страх. Воспоминания о темноте. Но почему, почему здесь? Его взгляд останавливается на платяном шкафу, и он уже не может его отвести. Боевая стойка, естественное, пропадает. Заметив заминку, без лишних слов в спальню просачиваются товарищи, оставив Свифта, Конфуция и Урана на стрёме (по принципу того, кто не успел добраться до интереса первыми). — Почему ты замер? — Борей становится рядом, чтобы понять, куда смотрит Берт. — Здесь есть ловушка? — Нет, — выдыхает Берт, заставляя себя говорить хоть что-нибудь. Он поднимает руку и указывает на шкаф. — Оттуда через дверцы ночью смотрят глаза монстра. Я вообще заснуть ночью не мог. А они всё никак не гасли… Зелёные, — он поворачивает голову на Борея. — Но страшнее их — было о них сказать. — Аид, ты думаешь о том же, о чём и я? — внезапно спрашивает тот. — Ага. Соблюдая все меры предосторожности, Аид открывает обе дверцы шкафа, отодвигает в сторону висящую одежду. За ними — сплошное железное полотно двери, а на нём экран доступа с механическими кнопками и светящимся индикатором. На этот раз пронзительно-красными. Заперто. — Батя мой мужчина, неужели мы нашли? — Аид тут же связывается с оператором и требует: — Тащите резак. — Хоть какой-то плюс в моём дерьмовом детстве, — в очередной раз тяжело вздыхает Берт, присаживаясь на край кровати. Кошак садится рядом, кладёт руку на закрытую щитками коленку, говорит мягко: — Нет, плюс в том, что пройдя через такое, ты не превратился в сломанную вещь, а умудрился перенять у кого-то несгибаемый характер. Этому нельзя научиться по ходу, это должно было быть внутри изначально. А ведь в тени тиранов не растут деревья, лишь слабые травинки. Травинка оказалась деревом. — Да где ты слова такие берёшь? — с усмешкой отвечает Берт, стараясь, чтобы не потекли слёзы. — Вы-то, ребята, точно целый лес! *** Резак методично проходит сквозь металлические штыри, удерживающие толстенное полотно двери. Наконец, поддаётся последний. Нет никаких сомнений, что люди внутри отлично видят, что их вскрывают, подготовились и ждут. По меньшей мере, у них могут быть разрядники. Гранаты — маловероятно, в тесном пространстве ударит по ним же в обратку. Что же, штурм стандартный. Переносной щит с аккумуляторами — на упоры вперёд. Железное полотно толкают сапогом от себя. В минимальный просвет сразу — светошумовую и дымовую. На шлемы — инфракрасный режим. Ага, кто-то обиженно кричит. Беспорядочно сыпятся выстрелы в ответ, никуда не попадают. Судя по светимости, и правда ручные разрядники или парализаторы. Это совсем не страшно. Стоит ответить им тем же. Разрядники на минимум, убьют только уморённого сердечника, здорового уложат спать. Впереди видится узкий коридор, ведущий вниз. Его проще защищать, чем открытую дистанцию. Щит на руки и быстро спускаться вниз, пока противник не опомнился. В щит прилетает всего один выстрел, и то случайно. Похоже, у них нет приборов, и в дыму стрелок совершенно не может увидеть цель. Миновав лестницу и оказавшись в Panikraum, отряд «Последний Император» принимает за дело. Там оказывается всего восемь человек. Когда дым рассеивается, становится ясно, что разведка не ошиблась. Это и правда семья Нойманнов и чета Ланге. — Скажите-ка, трибунал уже рассмотрел их дела и вынес вердикт? — интересуется Кошак. — Несомненно, — отвечает оператор. — Вот постановления суда, по сети летают. Юле Нойманн-отец, Нойманн-сын и Вильгельм Ланге. *** Врач приводит троих пленников в сознание. Они уже связаны и лежат на полу в просторном холле особняка. Никто не собирался обеспечивать им комфорт и притаскивать матрасы. Первым приходит в себя старик Нойманн, в диком изумлении оглядывает себя, связанного, и ряды вооружённых людей, стоящих вокруг. Многие отряды пришли посмотреть на тех, в чьих головах созрела чудовищная, бесчеловечная идея. — Немедленно развяжите, бандиты, — ерепенится Юле Нойманн, дёргаясь. — Вы думаете, получите за нас выкуп? Скоро здесь будет целая армия, вас всех перебьют. Я требую, чтобы со мной обращались соответствующе моему статусу! — Мы не будем просить за вас выкуп, — безапелляционно бросает крошка Вендель, встав над ним и привычно сложив руки на груди. — Суд приговорил вас к смертной казни. — За что? — недоумевает тот, захваченный этой новостью врасплох. — За всё хорошее, — хмыкает омега. — И разработку генетического оружия вам подкинули, и законы против омег сами собой принялись, и Лабиринт как-то случайно вкололся. И бедные самостоятельно стали бедны, захотели зачем-то, дурачки. Приговорённого приподнимают за плечи и волокут по полу наружу, в пышный парк перед домом. Нойманн явно не верит в то, что происходит, ведь всё разворачивается настолько стремительно. Он в испуге и недоумении вращает головой. — Да как вы смеете? — вдруг кричит он, и в его голосе проскакивают высокие панические нотки. — Вы понимаете, кто я? Я сам Нойманн! Мне принадлежит весь этот округ и все люди в нём! Вас всех расстреляют! Вам всем конец! Чего вы добьётесь без руководства? Вы без нас — никто! Кто вам дал рабочие места и зарплату? Его сын, видимо, лучше понимает ситуацию. Когда он просыпается, то лицо его тут же приобретает страдальческое, обречённое выражение. Он ничего не пытается говорить, переживая свой страх молча. А может, он настолько скован паникой, что не в состоянии вымолвить ни слова. На улицу его сопровождает командир Георг. Последним глаза открывает Вильгельм Ланге. Подозрительным, злым взглядом обводит конвой из омег, закованных в броню. Он тоже быстро соображает, к чему всё идёт, но реакция на это у него совсем иная. Он садится и начинает бешено дёргаться, пытаясь порвать путы. Громко, грязно бранится на весь холл, едва ли не брызжа слюной от негодования: — Ах вы суки оборзевшие, зажравшиеся! Место своё забыли, шлюхи подзаборные? На кого руки подняли, ещё не поняли? Я всех вас раздавлю, твари! Но никто больше не собирается терпеть такое отношение. Вперёд выходит высокий омега и со всего размаха ударяет его по лицу кулаком в металлической защите. И ещё разок, с другой руки. Оглушённый невиданной болью, Ланге рушится обратно на пол. К омеге присоединяется ещё несколько и принимаются щедро обхаживать нахала-альфу по животу, по ногам, по спине. — А ты что думал, нас можно безнаказанно оскорблять? — шипит омега, насевший сверху. — А ну получи по яйцам! Да добавки по роже! Ты думал, мы с тобой в игрушки играем? Розыгрыш такой, а? На, получи! Вскоре его отпускают. Хрипя и подвывая, Вильгельм Ланге корчится на каменном полу. Он пытается принять вертикальное положение, лицо его залито кровью. С самым ошалевшим выражением лица на свете он выплёвывает сгусток изо рта и видит в нём свои передние зубы. На мгновение он затихает от шока, а потом снова принимается стонать, не справляясь с болью от только что нанесённых ударов. Он никогда в жизни не испытывал не то что такой, он не испытывал никакой боли. Его белый костюмчик давно уже не белый, а извалян в грязи и крови. — Что, нравится? — с арктическим гневом интересуется Берт. Его глаза горят, а холодный тон исполнен искренней ненависти и презрения. — Приятно почувствовать на собственной шкуре свои же методы воспитания? Ты думал, я до тебя не доберусь? Что, теперь мои слова всё ещё дешёвые понты? Я лично вышибу тебе мозги. — Так дела не решаются, — разыгрывает последнюю карту Ланге. — Для сведения счётов нужно драться один на один. Но ты этого не сдюжишь! — Команда готова? — осведомляется Берт у оператора и, получив положительный ответ, кивает бойцам: — Волочите его во двор. Смотрит на отца, усмехается зло: — А с дерьмом не дерутся один на один — только руки запачкаешь и вонять будет. Нет уж, увольте. Такая паскуда, грёбаное животное недостойно сражаться со мной. Эти главы семейств так и не спросили, где их мужья и дети. Им просто в голову не пришло. Заготовленный ответ даже не пригодился. Для казни выбирают замощённый внутренний дворик, окружённый замёрзшими лужайками и лысыми остовами роз. Преступников ставят на колени, руки связаны сзади, а ноги — в районе щиколоток. Всё, что те могут сделать — это упасть на землю и подёргаться, как личинки. Они предпочитают остаться на коленях, разве что садятся на пятки. Бета Роберт, член профсоюза завода полупроводников, степенным голосом зачитывает недавнее постановление суда. Младший Нойманн скулит и молчит с опущенной головой, пуская слюни и слёзы. Избитый Вильгельм Ланге тоже молчит. Видимо, все его сознательные мысли занимает борьба с никогда ранее не испытываемой, невероятной по силе телесной болью. Старший Нойманн дрожит так, будто у него начался эпилептический припадок. — Нет, что вы делаете, погодите! — нервно выговаривает он. — Да как можно? Мы же цивилизованные люди! — Ага, Линдерман приговорён к смертной казни, — мрачно отвечает ему Вензель. — И ты тоже. В чём проблема, нытик? — Давайте договоримся! Обо всём на свете можно договориться! — Поздно, — обрывает излияния Вензель. — У тебя была целая жизнь, полная шансов договориться. — Вам же нужны деньги? Я могу дать вам сколько угодно денег! Могу отдать всё! Могу отдать всё вам… то есть всем! — Поздно, — припечатывает Гефест, присоединяясь. — Твои бесконечные нолики и единички, хранящиеся на серверах, теперь ничего не значат. Это фикция, пустота. Документы на собственность, где стоит твоё имя, не имеют силы. Там, где записано, что ты директор, продюсер, председатель, владелец фирм и концернов — теперь просто обессмысленные закорючки. Ты нищий и ничего не имеешь. Ты — никто и ничему не обучен, кроме обмана и воровства, даже бродячие крысы побрезгуют пообедать твоими останками. Лишь корни и черви в почве с благодарностью примут твой сгоревший прах, чтобы накормить живущих урожаем. Вот и вся твоя конечная польза для мира. Она не больше, чем у мешка с дерьмом. Однако мешок с дерьмом никогда не смог бы принести столько вреда, сколько ты. Берт оглядывает собравшихся. Никто не собирается отступить в последний момент. Ни у кого не дрожит рука. — Ладно, начнём. Я проведу отсчёт. На изготовку. Георг, командир «Сосновой щепки» берёт на мушку Ноймана младшего. Вензель, командир «Лилового Тигра», направляет оружие на Юле Нойманна. Гефест наводит разрядник на Вильгельма Ланге. — Этого не может быть! Этого не может быть! — повторяет Нойманн, как заведённый. Преступники стоят к ним затылком. Берт теперь понимает смысл этой рекомендации. Он не хотел бы смотреть врагу в лицо, когда тот будет помирать. Эта сволочь точно напоследок соберётся сказать какую-нибудь гадость или скорчить рожу. Он хотел увидеть его мёртвым — этого достаточно. Хранить в памяти чьё-то лицо в последние моменты жизни — так делают только для тех, кто тебе дорог. Нечего надеяться на богов или на пресловутую карму, на всесильные ИИ или машины. Никто не установит правосудие, кроме человека разумного. — Заряжай. Больше никаких разворотов журналов для «состоявшихся людей», где в статьях про заслуги завода намалёвана лишь довольная морда директора, и ни одного изображения работника, который всё, собственно, и сделал. Да, капиталист думает, что работает. Но его работа заключается как раз в том, чтобы половчее красть плоды чужого труда. Все уездные хозяева округов, князья, местные царьки — сейчас сидят в своих шикарных, просторных Panikraum, попивают пиво со свежими сосисками. И ждут, когда неприятности рассосутся сами собой (как это всегда бывало раньше), и всё вернётся на круги своя. Ничего уже не будет, как раньше. В комнатах для паники — паникуйте. — Три, два, один. Огонь! *** Надо поговорить с папой. Его тоже будут судить, и суд определит меру ответственности и попустительства относительно всех преступлений супруга. Сам Берт понятия не имеет, насколько тот замешан. И неплохо бы это выяснить до того, как его напугают ещё сильнее. Он хочет знать правду. Пленных членов семей держат на втором этаже особняка. Поднимаясь по широкой лестнице, Берт слышит какие-то подозрительные голоса и прибавляет ходу. В одной из спален он застаёт двух альф и одного бету из отрядов тиффентальского профсоюза. И двух всхлипывающих омег: это муж Юле Нойманна и Матис Ланге, его папа. Но, вопреки подспудным ожиданиям, их вовсе не собираются насиловать или бить. Альфы точно так же, как ранее во дворе, связали омег и поставили на колени лицом от себя, направили на них свои разрядники. Бета наблюдает за всем, сидя на подоконнике. — Отставить! Без суда не стрелять, — тут же командует Берт, заходя в комнату. На него оборачиваются. Один из альф, держащих оружие, хмурится: — Ты всерьёз думаешь, что они совершенно не представляли, чем заняты их мужья? И молчали о генном оружии от незнания? Что они не имели отношения к их деньгам? Берт выхватывает собственный разрядник и наставляет на них: — Я сказал, вина этих людей не доказана! И тут они делают то, чего он никак не ожидает. Словно ощутив неуверенность в его голосе самой кожей, вооружённые альфы быстро поворачиваются на омег и совершают выстрел… Энергетический луч пронзает затылки, и два тела медленно оседают на пушистый ковёр. Дело сделано. Берт медленно выдыхает сквозь стиснутые зубы и опускает оружие. Играют желваки. Он и правда не знает, заслужил ли его папа смерти. Насколько сильно он был туда впутан. Убивать за произвол союзников прямо здесь и сейчас уже нельзя. — Неподчинение приказу в военное время — путь к трибуналу, — уведомляет он. — И вы на нём окажетесь, потому что запись я веду, — Берт указывает на искусственный глаз. — Если вы ещё раз не подчинитесь или мне покажется, что вы не подчинитесь — я вас застрелю на месте. И поверьте, я сделаю это гораздо раньше, чем вы успеете шевельнуть пальцем. Он разворачивается и выходит из спальни. — Чего это он? — недоумевает один из альф. — А ты не понимаешь? — отзывается бета, болтая ногами, сидя на подоконнике. — Не знаешь что ли? Ты его папу пристрелил только что. — Что? Папу? — тот стремительно бледнеет, вплоть до выступивших веснушек. Второй альфа тоже замирает в растерянности. — Почему ты не остановил меня? Мне же теперь конец! Их точно до смертной казни не засудили бы, а значит, что это незаконное действие! И мы, получается, не подчинились прямому приказу, он это на тормозах не спустит! Военный трибунал, стопроцентно! Ты, дебил, почему нас не остановил, если узнал, кто зашёл в комнату? — Ну, я думал… — тушуется тот. Второй альфа хватается за голову и садится на огромную кровать. Берт высовывается в дверной проём. Он далеко не уходил. — Ах да, ребята. Забыл добавить. Мой папа был беременен, если вы не заметили. Так что вам действительно — конец. *** Невидимое солнце, наверное, давно клонится к закату, а может уже и село. Из-за бури всё ещё не видно. Берт сидит на белых ступеньках гигантского овального крыльца, давая себе отдых после всего произошедшего. Голые, фигурно постриженные деревья чуть колышет пробегающий по верхушкам ветер. Это было несправедливо. А может и справедливо… суд может рассудить его папу по закону колонии. Но кто рассудит по действию и бездействию по отношению к нему, его родному сыну? Тот, кто должен был защищать от ужасов, не защитил и даже часто усугублял… Продал жениху. Или не воспрепятствовал. Или был согласен. Или не мог возразить. Но это уже всё равно никак не выяснить — Матис Ланге мёртв. Гера зачала и родила Гефеста сама, без мужского участия, из своего бедра. Сын родился слабым и больным, хромым на обе ноги. Гера отказалась от него и сбросила со скалы в море. Морская богиня стала приёмной матерью Гефеста и вырастила его. Узнав о преступлении матери, Гефест решил отомстить. Он выковал великолепный трон, Гера села на него и оказалась прикована. Никто на Олимпе не мог разомкнуть цепи. Тогда Дионис напоил Гефеста и, будучи пьяным, тот освободил свою мать. Берт не знает, что делать и что думать… Он вспоминает, что говорили в таких ситуациях древние люди. Они ведь были весьма правы в своих словах. — Боги тебе судьи… — выдыхает он. Буря, кажется, всё же затихла и незаметно превратилась в подступающую чернильную, промозглую ночь. Кровавые сухие оттенки сменяются холодными, жидкими. — Я всё ещё человек. Я всё ещё человек… — повторяет сам себе Берт. Он чувствует себя на редкость паршиво и не знает, когда это состояние пройдёт. Но внезапно он вспоминает, как вопил тот урод, увидев собственную кровь, как впервые в жизни его заткнули бронированным кулаком, вогнали ядовитый язык прямо в горло. Берт издаёт непроизвольный смешок. И всё-таки нет ничего, что даровало бы большего облегчения исстрадавшемуся сердцу, чем свершившаяся долгожданная месть. Она заставляет горечь многочисленных поражений и неудач смениться искренним ликованием и трепетной радостью. Сердце становится, наконец, свободным и лёгким, как пёрышко. Несмотря ни на что, Берт, наконец, ощущает покой глубоко внутри себя. Словно постоянно дребезжащая, коробящая чувства, тревожная струна внезапно замолкла навсегда. Внезапно тренькает comm на запястье. Берт тянется посмотреть, но почти одновременно он слышит аналогичные треньки входящих сообщений на commы людей, находящихся от него в пределах слышимости. Это звук не защищённого, а открытого канала.