Redemption blues

«Если преступником становится государство, право быть судьёй принадлежит каждому гражданину».

*** — Вы уверены? — с сомнением спрашивает Ирвин. — Не думаю, что в таком состоянии он окажет вам тёплый приём. Это испортит всё впечатление. Доктор Коффин, вышагивающий рядом по коридорам базы №1, одаривает его нечитаемо возмущённым взглядом, вздёрнув подбородок: — Вы знаете, у тиранов не бывает нервных срывов, вызванных тем, что они считают, будто не справляются или не пригодны к своей роли. Они никогда не пытаются убить себя, чтобы отдохнуть. Из-за того, что переработали. Ирвин отворачивается и, сам не зная почему, слегка краснеет: — Я боюсь, он вам даже дверь не откроет. Впрочем, не откроет он её и мне, даже если б я смог прогуляться по улицам в открытую. Я боюсь и за его здоровье, и за то, что у него на основной работе проблемы будут. Подумают, что он в стачке. Ну и, конечно, боюсь того, что он… Ирвин заменяет конец фразы нервным выдохом. Впрочем, Коффин прекрасно понимает то, что не хотелось бы говорить вслух. — Ладно, — произносит врач. — А кого бы он пустил? — Наверное, только Райнера Линдермана собственной персоной. — Хах. Я попытаю удачу. Они доходят до места, где доктора ожидает провожатый до поверхности с фонариком в руке. — Кстати, спасибо за то, что откликнулись переводить какую-то замшелую надпись, — напоследок добавляет Ирвин. — Больницы сейчас загружены по горло. Коффин явно пытается вежливо улыбнуться, но то ли мысли его сейчас заняты другим, то ли ему вообще не до веселья, раз у него получается лишь механически обнажить зубы. — Это не «какая-то» там надпись, — выровненным тоном произносит он так, будто Ирвин его оскорбил, но обижаться на дурачка глупо. — А очень даже важная, если знать контекст. — Он поднимает руку с зажатым в ней commом. — И будьте на связи, когда я пойду навестить вашего Иво. *** Доктор Коффин стоит на крытой галерее и давит на кнопку видео-звонка. Глазок камеры с безразличным интересом изучает пожилого, с ног до головы зататуированного бету. С той стороны двери же его персону никто не изучает. Но он упорен и терпелив. Зуммер не отключён и слышен даже отсюда. Преувеличенно громко щёлкает замок на соседней двери и оттуда высовывается личность в тёплом халате и сапогах на босу ногу. Недобро прищуривается на пришельца: — Вы пришли прививать? Уходите! У него аусвайс. — Я не ставить Антилинду, — вынужден объясниться Коффин. Играть вежливого человека для него по большей части неприятное занятие. — Я на вызов. Больной, видимо, плох, требуется время, чтобы он дошёл до двери или проснулся. — А чем он заболел? — любопытный (или бдительный?) сосед выходит на галерею, игнорируя ледяные сквозняки. Впрочем, с таким естественным утеплением на талии замёрзнуть невозможно. — Указано — бронхит. — Ну да… Дубощит стоит какой месяц подряд, — незнакомец с бесстыжим и странно холодным вниманием рассматривает его лицо. — Давай я позвоню, наверное, он боится открывать незнакомцу. Сейчас опасные времена. К удивлению Коффина, он и правда начинает упорно ломиться в видео-звонок вместо него и всячески представляться, объясняя, что это не гвардейцы и не прививка. После пяти минут таких ужимок замок на двери пищит, размыкаясь, и Коффин со стремительностью кобры нажимает на ручку, пока магниты не сомкнулись обратно. В приоткрывшуюся щель сразу сыпятся звуки сильнейшего, булькающего кашля. Коффин кивает соседу в знак благодарности и входит. Тишина, свет не горит. Несколько по-нежилому чисто — будто человек недавно переехал и ещё не приобрёл необходимых для жизни вещей. Коффин раздевается и вместе с чемоданчиком проходит внутрь. Иво лежит на диване в гостиной под пледом, а вовсе не в спальне на постели. Складывается впечатление, что он и не расправлял её, упал на диван и не вставал. Горит торшер и настольная лампа у стены с ЭВМ. Конечно, трудно оценить бледность лица для темнокожего омеги, но фиолетовые круги под глазами и болезненные прожилки вен на висках — свидетельствуют для всех. — Мое имя доктор Чандра Коффин, — представляется он. — Вы знаете, почему я здесь? — Вероятно, вас кто-то вызвал, чтобы выписать мне лекарства, — тихо, чтобы не вызвать очередной приступ кашля, отвечает омега, отвернув от него голову. Коффин садится в кресло по ту сторону пустого журнального столика. — Я — глава общины западных эквалайзеров. Для проверки я вроде бы должен сказать что-то вроде «лев с тапиром ходят по саванне и находят водопой». Иво кивает, так и не посмотрев на него. Код правильный. — Я не способен сейчас говорить. Вам лучше уйти. — Вам потребуется больничный, чтобы остаться дома. Без этого вас примут за участника стачки. Я оформлю его. Предварительно на месяц. — На месяц? — хмурится Иво, наконец, бросив на него немного изумлённый взгляд. Коффин вздыхает. У него на руках его карточка, но и без неё он знает — так реагируют только те, кто годами не ходил в отпуск и не считал это необходимым. А потом их сразу на операционный стол доставляют. — Мой опыт подсказывает мне, что вы не станете принимать назначенные мной лекарства в надежде усугубить состояние. Я имею в виду простуду и кашель. Чисто теоретически — да, с вашим уровнем прививок вы можете от этого погибнуть. К сожалению, с учётом вашего возраста, если вы будете лежать дома и отдыхать, не беспокоя себя лишними нагрузками, то рано или поздно пойдете на поправку. Болезнь пройдёт сама собой и без лекарств. Ваше психологическое состояние как раз не располагает к действиям. Именно психика самостоятельно вряд ли пройдёт, хотя бы потому, что стрессовые факторы не все способны исчезнуть из вашей жизни. В текущем временном промежутке они ни из чьей не способны исчезнуть. Я рад хотя бы тому, что включившийся в вас инстинкт раненого животного позволяет отринуть то, что губит организм. Теперь омега не отводит от него тяжёлого и действительно больного взгляда. — Я подумаю, кому передать… свои дела, — медленно произносит он, словно решаясь на что-то или переступая через себя. Или ему стыдно? — Со мной не нужно это обсуждать, — коротко уведомляет Коффин. — А что же? — Мне нужно провести осмотр. В любом случае, я должен поставить диагноз и назначить лечение. Иво в напряжённом молчании изучает его с головы до ног. Теперь он вообще не понимает, что этот незнакомец тут делает. Коффин принимается буднично расчехлять диагностические инструменты из чемоданчика: — Я сниму показатели, а потом попрошу заполнить тест. Тест очень мрачный, если это важно. — Реально? Может, хватит меня мучить? — не выдерживает Иво, приподнимаясь на локтях, и тут же заходится в кашле, который заставляет его согнуться и свесится с дивана. — Я собираюсь вам помочь, — устало или же задумчиво поясняет Коффин, когда тот успокаивается и ложится обратно. Иво осторожно восстанавливает дыхание. К сожалению, он действительно редко слышал эту фразу. И если он откажется, то врачу придется уйти ни с чем. Хотя очень легко такого больного принудить физически. Доктор проверяет его без спешки, медлительно, будто сам в эти секунды промедления украдывает себе мгновения легального отдыха. Тест Иво заполняет, выбирая самые ужасные на его взгляд варианты ответа. Программа обрабатывает результаты и выдаёт рекомендации. Коффин их просматривает и поясняет: — В этом файле список лекарств от бронхита, головной боли, температуры и прочих симптомов. А вот соседний… эти таблетки на самом деле не заставят вас воспринимать реальность по-другому. Я всего лишь терапевт, а не психиатр с соответствующим образованием. Так что это регенераторы нервной ткани, необходимые вещества для синтеза, регуляторы торможения и возбуждения, и так далее. Однако этика не позволяет мне заставлять человека пить нейростабилизаторы и витамины группы В, если у него иные планы на свою жизнь. Нервный срыв, и хроническая усталость, и выгорание — невидимые болезни. Если заболеет нога, то всё понятно, что с ней делать и спрашивать её саму нет нужды. А вот если заболеет само сознание и личность, всё становится очень сложным. Иво облизывает потрескавшиеся губы, бросая взгляд на списки, возникшие на его commе, и осторожно спрашивает: — Если я стану их принимать, то я выздоровею и мне снова придётся работать? — В смысле по основной профессии или в Организации? — уточняет Коффин. — Неважно… — выдыхает Иво, снимая вопрос и откидываясь затылком на подушку. — Теперь уже никакое движение не имеет смысла. — Вы хотите уйти потому что устали или…? — аккуратно, практически наощупь подбирает вопрос доктор, исподволь заглядывая в тест. — Или потому что не осталось надежды, — сумрачно подсказывает Иво. — Поэтому я и говорю — нет смысла. Даже с учётом Зомби мы обречены. — Тогда я понял вопрос, — кивает Коффин. — Я думаю, с помощью указанных лекарств ваши системы регенерируют до стабильного состояния. Вы будете физически функциональны. Однако проблема не в этом, а в том, захотите ли лично вы продолжать или нет. Бессмысленные усилия ломают душу, а плоды усилий помогают жить. Иво приподнимает бровь в знак отрешённого удивления и опускает обратно. Воцаряется пауза. — Этот «сосед» снаружи — ваш человек? — вдруг вспоминает произошедшее на площадке Чандра Коффин, хотя хотел спросить вовсе не это. Иво не отвечает на ненужный вопрос и вместо этого спрашивает сам: — Почему меня посетил главный эквалайзер? — На самом деле просто посмотреть вам в глаза. Я должен принять решение: разрешить ли Организации снять информацию с наших татуировок для расшифровки. Эту информацию мы имеем право передать лишь жрецу Колыбели. Тому, кто понимает, что это такое и зачем оно существует. Иво грустно хмыкает: — Это просто варварски распятый космический корабль, который не долетел до места назначения. — И ты знаешь, как заставить его полететь? — напряжение в чуть прищуренных глазах эквалайзера остаётся незамеченным, как и случайный переход на «ты». — Чисто теоретически — да. Практически — у нас не получится. Нам нужен обогащенный уран. Коффин опускает голову, снова задумавшись. Причинами снятия меток с эквалайзеров Бёллер так не поинтересовался. Впрочем, этого следовало ожидать. При такой температуре вообще сложно поддерживать диалог и не провалиться в тяжкий сон, прерываемый приступами кашля. — Меня просили передать, что Райнер вышел на связь, — наконец, произносит доктор. — Он жив, и он упомянул о наших татуировках в определённом контексте. А ещё — что вчера некто по имени Гефест обнаружил на базе №1 спуск вниз, в какие-то не обозначенные ни на каких картах катакомбы под колонией. Мой племянник вызвал меня, и я перевел надпись над одним из входов. «Зона радиоактивного заражения». И это слово означает техногенную, а не природную радиацию. Однако счетчик Гейгера там почти молчит. Уже молчит или там ничего не было? Я считаю, есть только одно существо в колонии, которое может знать, на что мы наткнулись — это сам Эквалайзер. ИИ Колыбели. — Вы зря это мне рассказываете, — веки Иво закрыты, а брови сведены к переносице, будто ему больно. — Я рад бы отреагировать, но не могу. Доктор Коффин поднимается из кресла, поводит плечами, словно скидывая невидимый халат: — Лично я считаю, что тебе не обязательно возвращаться к прежнему положению дел или работе, если ты выживешь. Отлежись и отоспись, сынок, тебе нужен покой. Ты сделал достаточно. Ты толкнул этот камень и теперь он с грохотом катится вниз со скалы. Ты сказал о том, что мирный протест бесполезен, и истинно так. Только требуя, возьмешь. Если мы будем терпеливы сейчас — то погибнем все. Надо сваливать с этой сраной планеты и ты, я вижу, это прекрасно понимаешь. Мы будем искать способ поговорить с Эквалайзером. Больше времени у нас не будет. Да, не одному тебе ясно видится скорая гибель нашего мира. Период великого хаоса — время для второго выброса. — Приятно делать ставку на ИИ. Откуда в этой чёртовой колонии столько фанатиков? — бледно усмехается Иво. — Включая, например, меня. — Особенность закрытых территорий и замкнутых сообществ, — и не думает обидеться Коффин, невесело приподняв уголки губ. — Печальная особенность. *** Трель, которую Иво сперва принимает за звук будильника, раз за разом ввинчивается в мутное непроницаемое состояние, наполовину похожее на сон, а на другую половину — на наркоз. То засыпая, то просыпаясь обратно, минут пять или полчаса, или вечность, Иво наконец приоткрывает покрытые солью или ещё какой дрянью глаза и осознаёт, что по дому разливается звук дверного звонка. Между неплотно задёрнутых штор видится полоска мутного серого солнца. Время суток установить невозможно. Тот же самый день или следующий? Что ещё кому-то от него надо? Придётся вставать, чтобы прогнать. Придерживаясь за стенки, он добредает до горящего экранчика в прихожей. Это его «соседушка», герр Мориц в меховом халате собственной персоной, и в тапках на босу ногу. Иво мажет пальцем по сенсорной кнопке. — Что? — сипло говорит он в микрофон и сухое горло тут же награждает его удушливым кашлем. В камеру радостно демонстрируют пакет с медицинским штампом. Кажется, агент Мориц вовсе не расстроен негостеприимным обращением. Иво отпирает замок и пропускает гостя внутрь. — Это всё из перечня, который оставил тот доктор, — холодный пакет кладут на ближайшую поверхность, и правильно — Иво, скорее всего, выронил бы его. — Также, — тут Мориц немного мнётся, подтягивая пояс универсального халата. — Просили передать, что нужно включить центральную ЭВМ. Коды устарели. Будут использованы только пассивные автоматические функции, так что волноваться не о чем. Все знают, что делать дальше. — Хорошо, я понял задачу. Спасибо, — Иво делает слабый, а оттого неловкий жест в сторону пакета. — Идите, я боюсь вас заразить. — Не за что. Закрывается дверь. Иво отворачивается, даже не глянув на пакет повторно. Борется с собой, чтобы сразу не лечь обратно: тогда он не сможет подняться, чтобы включить ЭВМ. Поэтому он сперва запускает машину, проверяет работу внешних контрольных блоков, из последних сил убеждается в равномерности потока. Ну вот, можно снова провалиться в сон. Где-то на периферии чувств он понимает, что это последствия лихорадки и что температура у него зашкаливает. Но пока есть шанс двинуть от этого кони, он не будет принимать жаропонижающие. Тем более, это само по себе отличное снотворное. Во сне нет прошлого. Во сне нет будущего. И даже настоящего. Во сне нет боли и страха. Теперь больше нет. Лежа под гул охлаждения ЭВМ на царапающей щёку декоративной подушке, он, засыпая, думает о зомби, которые бродят по улицам и защищают всех от гвардейцев. У них грязная одежда и перчатки на резинке, чтобы не потерялись. Они не понимают, что им нужно беречь свои тела от травм — так же, как не понимают этого дети. У них некрасивые лица и отличный нюх, и никого, никого они не подпустят к ещё живым… *** Время всегда ощущалось чем-то вещественным, пусть и невидимым, как гравитация. Как воздух — его движения и давление вполне материальны. Время ощущалось… время имело значение и вполне подчинялось ему. А теперь исчезло. Иво смотрел в окно, а не на comm, и ничего не менялось — стрелки часов растворились не в неподвижности, а в небытие. Время потеряло линейность, перекрутившись собой в лишнее пространство и обратно. Было невозможно странно сидеть в тишине и осознавать, что его никто не беспокоит. Что никто за ним не охотится, что он ни для кого не представляет интерес. Он больше не цель и не добыча, не инструмент. Он настолько болен и устал, что разучился бояться. Внутренняя угроза для его встревоженного мозга перевесила внешнюю, и он успокоился. Когда лихорадка отступит и у него немного снова появятся физические силы, он снова начнёт шарахаться от теней в собственном доме и мыться, не задёргивая шторку и очень тихо включая воду. Вот бы это можно было отключить щелчком пальцев, будто рубильник. Но нервная система работает вовсе не так. Умереть от голода или жажды усилием воли — невозможно. По крайней мере, Иво ни разу не слышал, чтобы хоть у кого-то это получилось. Поэтому он ест бутерброд, запивая его горячей водой, потому что чай закончился. Голубовато-зелёный мир странно шатается вокруг него, дрожит вслед биениям сердца и пульсацией сосудов в глазных яблоках. Больных голубей можно брать на руки — им настолько плохо, что они не способны хоть как-то отреагировать на опасность. Периоды сна — короткие или длинные? — делят сутки, как хотят. И Иво не собирается следить, сколько проспал и когда проснулся. Сколько дней прошло и что сейчас творится снаружи. Может, прямо сейчас на центральной площади Фельцира последовательно казнят четырнадцать тысяч человек, одного за другим. Когда он возвращается в комнату, на пульте ЭВМ мигает красная лампа входящего запроса. Чисто теоретически, она могла тут мигать с того момента, когда он отрубился в последний раз. Принять? Впрочем, он вряд ли сейчас воспроизведёт код. Если что, потом скажет, что забыл. Кому, мать твою, опять что-то надо? Опёршись руками о панель, Иво вглядывается в идентификатор. Моргая, пробует заставить зрение сфокусироваться на цифрах, а мозг — воспринять их не как рисунки, а как значения. Кажется… периферийный вызов. Судя по окончанию, эта точка ЭВМ была подключена одной из самых последних. Наверное, ошиблись. Придётся перенаправлять. До последнего надеясь, что он ошибётся при введении последовательности, Иво печатает принимающий код. Но он, как назло, срабатывает. И оказывается, что идиот на том конце запустил по шифрованному каналу не только текст, но и звук и даже изображение — зернистое, маленькое, но изображение. В окошке отображается какая-то весьма неопрятная комната, заваленная одеждой и прочими вещами, с заклеенными цветными плакатами стенами. И больше никого. «Просто замечательно!» — угрюмо думает Иво, печатая: «Приём. Ложный вызов. Закрываю канал». И вдруг поверхность неопрятной комнаты, состоящая из неопознаваемых тряпок, оживает. Из неё появляется растрёпанная голова, хлопает заспанным взглядом на ЭВМ и вдруг подрывается с места, мигом превращаясь в человека. — Не, не, не, не отключай! — частит он с выпученными глазами, хватаясь за устройства ввода. — Вижу тебя! «Чего?» — заторможено размышляет Иво. Во-первых, он слышит передачу звука с той стороны. А во-вторых… что значит «его видят»? Он медленно поднимает взгляд на настройки шифрованного соединений вверху экрана. Световые пучки проекции на белой стене неумолимо показывают, что он не изменил их с прошлого сеанса связи. У него включена камера. Мозг отказывается вычислять, в насколько плохом виде он предстал перед собеседником. Очевидно, он знатно облажался. Одно облегчение — ему не пришло в голову разгуливать по дому голым. — Ле… Зоркий Орёл, — проговаривает он так, чтобы не закашляться сразу же. Было бы досадной ошибкой и глупостью начать его сходу ругать. Он не должен поддаваться. У него есть причины звонить ему. Действовать нужно по протоколу. Внезапная волна головной боли прикатывается по лбу и мозгу за глазами, и Иво прикрывает веки. Нащупывает кресло и садится. — Что случилось? Лесси тоже устраивается поудобнее перед камерой. Он выглядит невероятно довольным и, такое ощущение, что рад видеть его. Хотя, кажется, заснул, ожидая соединения. — Привет, Цапля, — говорит он с неожиданным старательным уважением для такой формулировки, но надолго его не хватает и он ухмыляется, будто бродячий пёс: — Мне, кстати, объяснили, кто такой Цапля… да и тут отображается. Просто я наглый и подумал, что с воспалением лёгких загребут тебя в больницу под ЭВЛ. Я беспокоился, насколько сильно ты заболел после того, как мы просидели всю ночь на детской площадке. Я-то привычный, а вот тебе это всё даром не прошло. Иво выдерживает паузу, прикидывая, плюс это или минус, что ему звонит подросток с абсолютно бытовым разговором, а не докладывают о количестве трупов при атаке на электрокар с гвардейцами. — Хреново я себя чувствую, — хрипит он, потому что в горле опять застряла какая-то непонятная сопля и встала поперёк связок. — Да уж… — соглашается Лесси, явно сочувственно оглядывая его облик. Вдруг новая мысль пробегается хитрым блеском по его глазам: — А мы сегодня, представляешь, отбрили команду с медиками и гвардейцами. Поколотили и прогнали. А ещё я виделся с «Последним императором» и с «Хвостом форели». Они проверяли пути отходов и точки доступа, места для засад и снайперов. Прикидывали, как тут лучше будет организовать оборону в случае чего. Я намотал на ус и записал, ведь я тут буду всё координировать. Ну, не в одиночку, конечно, я ведь не сумасшедший. Как говорит надпись на двери кафе: «дохуя на себя не бери», — он улыбается своей шутке. — Понял почему? Там надпись «на себя», а вокруг креативно подписали остальное. Также я слышал, что в других ярусах решили повторить то, что я придумал. И кто-то из предприимчивых медиков слил Организации подробные списки вакцинированных омег, чтобы их можно было учесть, распределить, объединить и вооружить. Назначить тех, кто будет за ними приглядывать, сами-то они обычно плохо соображают. То шапку не наденут, то хлеб плесневелый в рот тянут… Горько всё это. Ведь иначе как выжить-то? Мы какие-то дети то ли кукурузы, то ли мух — ну почему все взрослые в такое верят? Мы не такие тупые, как все полагают. Мы презираем лишь полную фигню, которую нам затирают и обязывают. А в деле жизни и смерти на нас можно положиться. — Я не думаю, что вы тупые, — произносит Иво. — И вовсе не такие жестокие, как вам кажется, — подмечает Лесси, для вескости демонстрируя указательный палец. — Не мы придумали пули и бомбы, и генетическое оружие. Это когда вырастают, дуреют. Иво не стал с ним спорить, но не может удержаться от печальной улыбки. Лесси это замечает и немного смущается, словно кожей уловив все неозвученные послания. Иво вынужден ответить: — Мне вредили люди всех возрастов. И боль всегда такая же сильная, что бы они ни делали. Лесси вздыхает, слегка кивает головой, показывая, что принимает его правду. Он прекращает улыбаться, серьёзнея. А вот теперь истинная причина звонка, определяет Иво. Лесси закатывает рукава и ставит руки локтями на стол. Поворачивает их на камеру, демонстрируя белые шрамы, идущие от кисти вниз, почти через всё предплечье по его внутренней стороне. Очень большие, толстые и длинные шрамы. Они практически светятся на тёмно-коричневой коже, окружённые точками от давно заживших швов. — Я тоже не хочу жить в таком мире, — твёрдо и ровно сообщает подросток, глядя ему в глаза. — И мне тоже не нравится, когда меня спасают. Иво замирает, словно загипнотизированный увиденным. — Потом я грабил ларьки, — продолжает Лесси Фойг, отдёрнув рукава обратно. — Просто чтобы нарушить на самом деле. Потом не стал ходит к психиатру, как мне присудили, и всё прочее. Тонну медикаментов мне назначали, но всё как-то бессистемно. Я думал, что, наверное, нужно действовать по-другому. Полагал, меня рано или поздно посадят, и я попрошу там кого-нибудь меня убить. Саморазрушение. Такое вот, довольно классическое. — У меня не так, — тихо отвечает Иво. — Да уж наверняка. И… мы все зашли слишком далеко, чтобы отступать. Мы даём регулярной армии бой за боем, и в конечном счёте победим. Мы, все, разом, не только омеги, — он действительно верит в то, что говорит и, кажется, понимает, что без жертв не обойтись. Вовсе не восторженное у него лицо при этих словах. — Читал подпольные новости? «Ты не сможешь больше обмануть омег, прикинувшись им другом и сказав, что все это ради их же блага, и они должны быть благодарны». Выпущены доказательства того, как вы раскрыли марионеточный купленный профсоюз. И следом остальные якобы «профсоюзы» распались, а люди из них сдристнули далеко и надолго. Казалось бы, что дальше? Свято место пусто не бывает, особенно теперь — стачка, холода, полный пиздец везде, вокруг люди сходят с ума после вакцинации. Короче, предприятия начали быстро создавать профсоюзы заново и на этот раз они склонны к адекватному диалогу с Организацией. Ибо сами-то они организоваться нихрена не могут, и плана действия у них нет, ни тактики, ни понимания происходящего — куда бежать, что хватать. Видишь — с нами считаются альфы и беты, потому что теперь больше нельзя не считаться. И они это накрепко запомнят. — Хотелось бы верить, — не соглашается Иво. — Но не существует побед раз и навсегда. Как нельзя навсегда остаться спортивным, прекратив тренировки. Начав раз, мы обязаны бороться постоянно. Такова природа человека и энтропии, его окружающей, мира и принципов эволюции. Пока мы всего лишь люди. Я хочу думать, что когда-нибудь мы станем больше, чем людьми, и остановим эти крысиные бега. Но пока — нет. Лесси показывает ему оттопыренный большой палец и кривит губы, что у молодёжи означает «весьма неплохо». — В глазах Линдермана горит огонь. В твоих глазах — светится мечта, — убеждённо и легко сообщает он великое откровение, и сознание Иво буксует в очередной раз. «Райнер, почему ты меня выбрал? Потому что я был самым умным или работоспособным? Самым надёжным и ответственным? Тем, кто способен предсказать и противостоять? Нет же, глупый, ты так плохо слушал то, что я говорю… Ты способен мечтать». Чтобы люди построили корабль, не нужно щелчками кнута заставлять их его строить. Подари им мечту о космосе, и они всё сделают сами. Вся колония Водолей давно и безнадёжно разучилась мечтать. Иво подбирает comm и находит выписанные ему рецепты. Очищает его от лишнего форматирования, печатей и картинок, перекидывает крохотный текстовый файл через сообщения на ЭВМ Лесси. — Зоркий Орёл… а ты видел такие препараты? Знаешь их? — Некоторые узнаю, — высунув от умственных усилий язык, тот принимается изучать список. — Ммм… это довольно дорогие нейростабилизаторы. И сильные. — Что думаешь? — чуть напряжённо спрашивает Иво. — Ну, в тот день ты принимал «экстру», — напоминает Лесси. Это прозвучало почти-не-как-осуждение. — Не думаю, что это хуже её. По фактическому действию — та же наркота, но без кайфа. Психотропные. Легенда гласит, они стабилизируют всякие там внутренние мозговые нейромедиаторы и регенераторы. Но только кто знает, как изначально в твоей башке они располагались? Норма — понятие относительное. Есть риск, что они неправильно всё там расположат. Ну да беда от этого небольшая. Выздоровев, мозг сам всё расположит, как ему надо по здоровью. Ну, и это не антидепрессанты с пролонгаторами. Штуки в твоём рецепте назначают от инсультов, при контузии, при нервном истощении, при повышенных умственных и физических нагрузках, хронических стрессах, срывах, выгораниях. Вся такая штука при бедах с башкой, в общем, но не тогда, когда кукушка едет. — Ты считаешь, мне стоит начать их принимать? — Если ты устал испытывать тревогу, пожалуй, да. Хотя некоторые говорят, что просто сменишь одну иллюзию на другую. Как по мне, раз шо то иллюзия, шо то иллюзия, то стоит выбрать ту, что поприятнее. Высказавшись, Лесси моргает на него пару секунд. Понимает, что Иво терпеливо ожидает от него продолжения лекции и смиряется: — В общем, я считаю, принимать стоит вот это лекарство, вот это и… короче, сейчас обведу красным, — он принимается щёлкать клавишами. — Я пил их всех, если что. И видишь, до чего дошёл? Я теперь глава армии кровожадных зомби. Непередаваемые ощущения, советую. Сарказм. Кстати, у тебя зубное средство на носу. Неординарность этого заявления выбивает из Иво невозможные в его состоянии, но — искры возмущения: — И ты только сейчас это говоришь?! И, сгорая от стыда, принимает оттирать нос в промежутках между приступами очнувшегося кашля. Впрочем, кто бы смущался — груда мягкого хлама за спиной Лесси вот-вот совершит схождение и погребёт его под собой. *** От Ирвина было так много сообщений. Конечно, он не мог посылать их в открытую, поэтому Иво был лишён возможности прочитать их, тыкнув случайно. Так что Иво не читал. Они хранились где-то там, вероятно, утрачивая актуальность с каждым днём. Как старые распечатанные письма, хранящиеся в красивых жестяных коробках с сушёными цветами. У Иво не было таких коробок. Так сложилось, что ему нечего было хранить, никаких дорогих сердцу воспоминаний у него не было. Может, он не был романтиком? Кем он вообще был? Он пытался найти смысл жизни в пригодности к чему-либо, в принадлежности и потерпел неудачу. Всё, что ему оставалось, признать, что вся его ценность ограничивается лишь им самим. А ещё ему казалось, что Ирвин будет злиться и осуждать за то, что он так долго игнорировал его. Теперь уж точно — после того, как он возьмёт и прочитает всё разом. И снова ничего не ответит. Непоследовательность поступка и социальное ожидание сделают своё дело. Но Иво устал извинять за то, кто он есть, и делать вид, что он сильнее и лучше, чем на самом деле. Лесси его понимает, для него это естественная часть жизни — срывы, крики, ощущение края и сломанных жизней. Алкоголизм, наркотики от невыносимых условий жизни и отсутствия будущего и перспектив. Или от слабости характера. Когда видишь такое каждый день и самим таким являешься, не получится осуждать свысока или делать вид, что это исключение из правил и вопиющий изъян какого-то отдельного человека. А не систематические последствия определённых социально-экономических явлений. Однако разве у Иво — это последствия ужасной внешней среды? А с другой стороны — почему нет? Если бы всё в колонии не стремилось к своему трагическому логическому концу, пришлось бы ему потратить столько сил? Осознавать то, что обычным людям лучше не осознавать? Чувствовать, знать? Иво запускает программу, хранящую сообщения от Ирвина. Все, конечно, с разных номеров, которые произвольно подбирает машина, исправно помня, кто остаётся адресатом, и соединяя их между собой. Он нажимает «начать с начала» и принимается читать. Ирвин рассказывает о том, что с ним происходит на базе и в тренировочном лагере, кто что делает вокруг него. Про людей, которых встречает, и что они сообщают ему. О событиях и как справляются омеги-новобранцы. О случае в цеху. О гибели бойца из «Последнего императора» и ранении второго. О днях и ночах, о воде, текущей из подземной скважины, о символах на стенах, о проводниках и старых вагонетках. О морозах, сковавших колонию, и извечных песнях омег. О светящихся круглые сутки теплицах Либельфельда, окрашивающих небеса в жёлтый, будто заря. О том, что на зелёных планетах, на которых есть жизнь, растения превращаются в уголь и заполняют собой кору планеты. Но Иво это и так знал. Это ведь он и рассказывал ему когда-то давно. Первые космические аппараты взлетели в стратосферу на плоти мёртвых, вымерших динозавров. Плоти, скопившейся за миллионы лет. Он никогда не мог вообразить себе такое количество времени. Он выдыхает, долистав до конца, и поднимает лицо к потолку. Нет, он может не отвечать. Всё и так понятно. На столах эффективных управленцев стоят надписи по типу «только действие приводит к результату». Это в корне не так. Бездействие тоже имеет результат. И равноценный. Бездействие тоже способно убить. И спасти. Лесси сказал, что отряды зомби появились и в других округах, не только в Фельцире. Иво считал привитых давно потерянными мертвецами. Омегами, чьи жизни в мгновение ока оказались потрачены впустую. Невосполнимыми потерями… Он ошибся. Так же, как всегда ошибаются альфы, недооценивая омег. И чтобы это понять, достаточно было увидеть, как бьются в истерике официальные каналы, силясь объяснить происходящее. Хоть кому-нибудь. Учитывая, что видео столкновений с коптеров обычно предоставляла им как раз Организация. То есть не им, а они сами брали это с подпольных каналов вещания. Все полицейские дроны тщательно сбивались и перехватывались. С них, конечно, тоже получали какую-то информацию, но это уже было не важно: отметки принадлежности сопротивлению в углу видео даже не замазывались. И тут уже никто бы не сказал — лень это или симпатия совместно с намеренным саботажем. Со стороны правительственных пропагандистов было бы логично не показывать кадры своих проигрышей. Учитывая, как они смаковали и подробно показывали нападение гвардейцев на безоружную толпу в Сидживальде, чтобы запугать население…. Неуклюжая попытка демонизации сопротивляющихся уже не принесёт своих плодов. Запись, снятая сверху, демонстрирует момент: группа из четырёх медиков, гружённых белыми контейнерами с охлаждением, и двенадцати гвардейцев высаживается на центральную площадь одного из жилых блоков. Винтовки и разрядники они держат наизготовку. Кроме них не видно ни одного человека, не слышно ни скрипа, ни звука, ни гула электрокаров. А потом в эту группу — такую маленькую на фоне площади и нависших сверху угрюмых, осуждающих ярусов — летят снаряды. Дымовые и зажигательные. Видимость резко снижается, всё покрывается дымом, паром, странными вспышками. И в этом тумане появляются люди, вооружённые трубами, ломами, дубинками, клюшками и даже мётлами. Смог несколько раз прорезается вспышками энергетических выстрелов, а затем они пропадают. Порыв холодного ветра сдувает белое покрывало с площади, и становится отчётливо видно, как неряшливо одетая толпа людей избивает лежащих гвардейцев, медиков, контейнеры. Многие фигуры уже не двигаются, с неестественный вывернутыми конечностями утопают в брызгах крови. Кому-то расколотили череп и продолжают по нему колотить. Чей-то выкрик, не содержащий ни слов, ни команд, проносится над ярусом, заглушая звуки ударов, и люди прекращают молотить уже убитых. Юркие маленькие фигуры прибегают к месту действия. Смена кадров: оставшиеся в полицейском электрокаре пытаются отстреливаться от противника, залёгшего на высоких зданиях вокруг. Обшивка плавится, летят искры, кар кренится. Через какое-то время, осознав ситуацию, гвардейцы пытаются уехать. Вслед им летят и летят голубоватые импульсы и всё-таки попадают в блоковый механизм. Электрокар останавливается на автоматических стопорах. В него стреляют до тех пор, пока через оплавленные дыры не становится видно, что внутри не осталось никого в живых. И это не единственная запись нападения. Кое-где столкновения проходят не так организованно и безлюдно. Где-то высадившихся сразу окружает целая орущая толпа, не дающая ни пройти, ни оказать должный отпор, цепляющаяся за одежду. Вооружённая даже сковородками и кухонными ножами. Гвардейцам не дают уйти. Их полностью раздетые тела отправляются автоматическим электрокаром либо в крематорий, либо к зданию управления надзором по округу. А тела погибших гражданских хоронят, как положено. — Здесь не только зомби… — задумчиво определяет Иво. — У этих фигур совсем иные движения и выражения лиц. Хотя они явно приложили усилия, чтобы их нельзя было отличить — оделись, как бомжи, нелепо и странно, испачкались. Они посылают вперёд бесстрашных зомби, которых даже в тюрьму нельзя посадить и наказать иначе чем убийством. Прячутся среди них и… тоже атакуют. Здоровые омеги. И, в меньшей степени — беты и альфы. Как древние племена, они прогоняют узурпаторов со своей территории. И они тоже гибнут. И, хоть он и ощущает себя трусом за это, но Иво рад, что не знает, каковы потери среди них. И какими станут. А что, если гвардейцам удастся их запугать, убив слишком многих? И хотелось бы, чтобы из чувства мести эти узурпаторы не догадались отрезать снабжение от ярусов. На этот случай есть подземные пути снабжения и вагонетки, но достаточно ли они эффективны? И придётся штурмовать продовольственные склады и теплицы. И не лучше ли самим отрезать снабжение у гвардейцев? Взломать их базу данных и выложить информацию о каждом, адрес, имя, фото? Место, где его можно найти — дома, в одних трусах и вовсе не в броне. Вполне возможно. Количество ЭВМ, участвующих в атаках Фестлантифских (и немного тиффентальских) взломщиков, выросло в разы. Банковские системы продержатся не долго. Кажется, они идут до конца по одной из веток календарного графика: уничтожение текущей финансовой и долговой системы. Та, что есть, и завела всех в тупик. Однако… не стоит быть таким оптимистичным. Это всё действие таблеток. С помощью хаоса невозможно победить более организованного противника, до сих пор владеющего всеми ресурсами и всем имуществом колонии. Теперь в самый сильно надоевший им ярус они запустят команду зачистки. Соберут всех гвардейцев и прочешут все квартиры одну за другой. Иво поворачивает голову в сторону ЭВМ. Наверно, сами они должны были прийти к тем же выводам, что и он. А если нет? Ведь решение формулы Линды тоже лежало на поверхности, никем не тронутое, а догадался до него лишь Линдерман. *** — Ты разве не должен сейчас лежать на какой-нибудь крыше, обнимаясь с винтовкой? — интересуется Вингланд во время очередной остановки. Они сидят прямо на полу одного из помещений, где смогли поместиться все. Они словно какие-то чёртовы спелеологи. Светят лишь фонари, ни лучика естественного света, а у прожекторов экономят аккумуляторы. Они пригодятся при демонтаже очередной неисправной гермодвери. — У меня выходной. Отогреваю отмороженную жопу, — Берт мрачно отпивает из бутылки воду. Он вынужден носить хотя бы часть амуниции и вооружения. На всякий случай. — Ахах, здесь? — нагло смеётся Вингланд. Как же он надоел! Впрочем, никого налегке здесь не было, даже картографы с планшетами пёрли кучу всего. — Я это место обнаружил, так должен же я его исследовать? — возражает Берт. — Почему всё интересное должно доставаться вам, картографам? Так нечестно. — Откуда в тебе столько прыти? — А мне добрый доктор Дельбрук витаминчики колет, — недобро прищуривается тот. — Обчистили склад с военными препаратами. — Боюсь представить, что там лежало. — Озверин и антиссыкунин. — Для тебя это явно было лишним, ковбой. Команда первопроходцев: электрики с разметкой, люди с монтировками и резными аппаратами, умельцы с эхолотами для поиска пустот, физики и техники со счётчиками этих их гейзеров, газоанализаторами и прочими всеголизаторами. И, конечно, их унылый врач, Николас Дельбрук. Гермодвери открываются одна за другой. Сличая карты и отметки, экспедиции обнаруживают проходы, соединяющие эти старые катакомбы с ярусом, где спрятались базы организации. А они-то считали, что заняли самую заброшенную часть колонии, о которой все позабыли и потеряли карты. Но нет! Поэтому на всякий случай простукивались и проверялись полы. Пока что, благослови космос, там была сплошная порода. — Где мы сейчас, а? — спрашивает Берт. У них есть ещё минут пятнадцать, чтобы все успели уничтожить свой паёк. Винланд включает планшет и принимается в нём ковыряться, накладывая слои построек один на другой. — Хм… Мы уже перешли границу с Улленхостом. Мы с юго-востока от Колыбели. И, учитывая, что Улленхост протянулся вдоль границы гор очень узкой полосой, скоро мы можем пересечь и его границы, и выйти за пределы его куполов и даже куполов внешних… Не хотелось бы, признаться. Но счётчики радиации предупредят нас, если мы приблизимся к опасным зонам. Да и герметичность! Нужно быть поосторожнее и без костюмов не открыть случайно «дверь наружу». — Так далеко? — удивляется Берт. — Очевидно, эти первичные постройки возводились вокруг Колыбели. Они не бесконечны. И вещи, которые мы здесь находим, оборудование, столы, шкафы, покинутые склады с материалами и пищей… Здесь всё оставляли организованно, но в спешке. Почти ничего нельзя было брать с собой. Физики считают, что всё это указывает на аварию, связанную с радиацией, но саму установку мы пока не нашли. От неё явно были запитаны все устройства тут, включая вентиляцию и отопление. Найти бы вещество, которое загрязнило тут всё, это ответило бы на многие вопросы. На вопросы датировки событий, например. — Почему этого не было в официальной истории колонии? — А что там вообще есть? — неприязненно кривит губы Винланд. — Сменяющие друг друга имена очередных председателей? Проценты по ипотеке, плавающие на десятые доли за десятилетия? Ремонты магистральных тросов? — Я спросил «как ты думаешь, почему», — твёрдо повторяет Берт. — Не знаю, — растерявшись, отвечает тот после паузы. — Мотив у всех гадких поступков людей не меняется вот уже миллионы лет: деньги и власть, — серьёзно объясняет Берт, поглаживая выступающую из кобуры рукоять разрядника. — При встрече с неведомым, не отвлекаясь на эмоции и отвлекающие манёвры, важно задавать главный вопрос: кому это выгодно? Глава экспедиции герр Форенстер, оснащённый плазменным резаком, встаёт и хлопает в ладоши. — Так! Через пять минут выдвигаемся. Всем сходить на дорожку! Бертольда прошибает флэшбеком, давним воспоминанием о сгинувшем лагере у здания суда. Там он был заведующим по состоянию общественных туалетов, а теперь этим занят кто-то другой… В местах стоянок организовываются мини-уборные с запасом капсул. Ради них пришлось обчистить какой-то туалетный склад. Вот, наверное, сходит с ума полиция, пытаясь вычислить логику краж. Берт знает, что красть нехорошо, но совершено не представляет, что ещё можно было сделать в такой ситуации. Они обязаны изучить эти места и направить сюда ресурсы, Если они найдут здесь заброшенный источник питания и смогут его починить, то многие проблемы можно будет решить. Запечатанные устья водяных скважин они же тут обнаружили. Осталось сообразить, как подключить к электричеству и запустить насосы. Впрочем, оставляют они тут не только туалеты, но и передатчики связи. Экспедиция встаёт, вооружается активными и пассивными датчиками, и продолжает путь. С каждым пройденным километром лицо Вингланда становится всё мрачнее и сосредоточеннее. Наконец, настаёт момент, когда он резко тормозит и громко командует: — Стоп! Мы перешли границу внутренних куполов Улленхоста. С той стороны, я имею в виду. Дальше — официально нежилая территория. Ещё пятьсот метров — и граница внешнего купола. Люди останавливаются. — Радиация не превышает референсных значений, — отчитывается физик. — Газовый состав не изменился, как и температура. Предполагаю, впереди исправная гермодверь. — Дальше пойдёт малая разведывательная группа, — принимает решение глава экспедиции, поправляя резак за спиной. — Кто боится, может остаться здесь. — Следующую гермодверь я бы резать не советовал, — мрачно добавляет Винланд. — В местах выхода на поверхность делают гермошлюзы, а не просто двери, — громко встревает Бертольд. — И у них есть огромные пульты с системой воздушных насосов. — Мы правда такую будем вскрывать, если найдём? — шёпотом волнуется кто-то. «Если» было излишним. Спустя пятьсот метров в коридоры просачивается тусклый свет, превращаясь в квадрат окна большой шлюзовой камеры. Берт смотрит через овал плексиграсса наравне с прочими. Среди серо-графитовых скал и их обломков громоздятся десятки контейнеров, побросанных как попало. Один из них как будто бы распахнулся в момент удара, покосился. Довольно далеко, чтобы разглядеть, что именно из него высыпалось. Берт даёт команду импланту на приближение и у него вырывается непроизвольный возглас. Свет плохой, мертвенный, лунный, бесцветный, но даже так перепутать он бы не смог. — Там человеческая рука, — не своим голосом диагностирует Берт, прикрывая имплант, так как для его мозга такой зум на долгое время — слишком большая нагрузка. — В открытом контейнере, кажется… лежат трупы. Голые. Его сентенцию не стали опровергать сразу, а направили туда камеру. Всматриваться в изображение заставляют Николаса Дельбрука, который вовсе не рад, что ему нашлось дело. Он тащится с ними только потому, что в отряде должен быть врач, а он самый не занятый (в розыске, работы нет). — Похоже на то, — неуверенно соглашается он. — Или это рука силиконового манекена, но силикон растрескался бы. — И что означают знаки на контейнере? — присоединяется любопытный техник. — И ряды цифр. — Стоит прямо сейчас переслать на расшифровку герру Коффину, — решает глава экспедиции. — Тот, кто это сюда выбросил, точно видел этот вход, — замечает Берт. — Или даже отсюда и вышел. Здесь везде скалы, есть вероятность, что добраться по верху крайне сложно. — Ряды цифр — текущая звёздная дата, — говорит физик, тоже глянув в камеру. — Но я не знаю, какая сейчас. Она вычисляется по положению звёздных тел относительно центра галактики. — При эпидемиях тела обычно сжигают, а не бросают, — кусает грязные пальцы Дельбрук. — Радиоактивные останки? — спрашивает глава. — Не сваливают в кучу, а хоронят, как положено, и в одежде. А эти, кажется, голые. — Чего толку гадать? — легкомысленно бросает кто-то. — А с того, что этот пульт заработал! — громко объявляет техник, вместе с двумя напарниками впившиеся в огромные распределительные столы ЭВМ, занявшие стены вокруг первой гермодвери. Теперь они сияют огнями и даже экраны активны — не проецируемые, а встроенные, чёрно-белые. — Откуда здесь энергия?! — изумляется Вингланд. — Даже на картах это место стоит далеко от… — Судя по всему, этот выход запитан от системы внешних куполов. Система старая и сложная: побоялись отключать неизвестный провод, и дело с концом. В спячем состоянии расходует не так много ресурсов, вот и не заметили. — Не верю, он работает до сих пор? — чешет череп герр Форнестер. — Если бы не работал, нас бы выдуло, всё разгерметизировалось бы и выстудилось. И видите, на экране даже показываются данные внешней среды! Если, конечно, датчики корректно работают. Чёрт знает, сколько им лет. — В таком случае я бы посмотрел ближе, что это за мертвецы, — Берт снова заглядывает в окно наружу. — А Николас мог бы хотя бы на глаз определить, что с ними случилось. — Лучше просто не трогать, — поджимает губы Форенстер. — Мы здесь не за этим. — Когда вы последний раз видели на контейнерах звёздные даты? — сумрачно смотрит на него Берт. — Я вот — никогда. Звёздные даты проставлялись на контейнерах, которые привезла на себе Колыбель. Можем мы немного подождать здесь ответа от Коффина? Техники как раз изучат пульт и шлюз на пригодность и безопасность. Он знает, что этот ответ может прийти и через полчаса, и через два часа. — Только недолго, — предупреждает он. Берт готовится упрямствовать и тянуть до последнего. К сожалению, тут он не командует, а так бы давно уже был снаружи и ковырял неизвестное пальчиком. Главе экспедиции тоже не хотелось никого пускать по юношеской прихоти на какую-то старую свалку. Минут через двадцать он уже закопошился, торопясь вернуться. Через выход базы 12 Улленхоста люди отправились бы по домам или собственным базам. И вдруг comm связиста Гарри как назло пиликает. Командир недовольно стискивает губы, но быстро их расслабляет: скорее всего, в переводе значится какая-нибудь ерунда. — Ответ от эквалайзеров, — читает связист. — Знак читается как «биологические отходы 1 степени опасности», — он поднимает голову от экрана. — Это значит не радиоактивны и нет бактериальной угрозы. Берт позволяет себе громкий возглас торжества и ловит на себе недоумённые взгляды. — Вы вдумайтесь: «отходы», — говорит он. — Значит, их утилизировали. Что, ни у кого не возникает аналогий и ассоциаций? Я точно такой же контейнер лично вскрывал, и там было полно трупов омег. Никого я за собой не тащу — хотя врач бы не помешал присмотреться поближе к ним. Я сам туда пойду и всё выясню. — А что там можно выяснять? — бросает Вингланд. — Это мёртвые тела. — Я, ребята, сейчас буду ругаться. У вас что, ни ума, ни фантазии? Мы должны знать, отчего они умерли. Это положено делать, когда находишь какие угодно человеческие трупы. Или вас так обескураживает лишь тот ужасеннейший факт, что они находятся за границей куполов? Так ведь? Там даже не вакуум! — Да, снаружи не настолько плохие условия, судя по датчикам, — неожиданно присоединяется к нему физик у пульта. — Смотрите, как распогодилось: минус пятьдесят, влажность пять процентов, давление 300 мм ртутного столба, 0,08 зиверта, ветер 3 м/с. Под куполом у них сейчас 400 мм ртутного столба, температура... зимняя. В катакомбах потеплее, конечно. — Он правда работает, как надо? — серьёзно спрашивает Берт у него, заглянув в глаза. — И откроется, и закроется? — Мы протестировали сервоприводы, но если что, у нас есть резак и сварочник. — Пойдёт. У кого защитный костюм? — Чёрт нас побрал их с собой взять! — в сердцах ругается глава экспедиции. — За что нам такое? — А вот как раз для таких случаев, — назидательно ухмыляется Берт. — И случаев прорыва контура. Так что давайте мне его. Одевать гермокостюм — задача не из лёгких и не из приятных, особенно если он универсального размера. Ему помогают проверить герметичность, системы обогревателей и воздушных фильтров, работает ли связь с камерой и интерфейс на шлеме. Немного подумав, Берт решает потом включить запись и на импланте. Снаружи наверняка сильные помехи на передачу видео, они мало что увидят. Надо сохранить. — Дельбрук? Ты как? — оглядывается он на соратника. Тот натянул костюм до середины бедра и трагически остановился. — Чего застыл? Ты не помрёшь там, даже если снимешь шлем. — Ты, может быть, и не помрёшь, а у меня модификаторы похуже стоят… — ноет он. — Не помрёшь! — весело ободряет физик. — Если что, я смогу тебя дотащить обратно, — успокаивает его Берт. — Там вовсе не страшно. Работники куполов часто работают с внешней стороны, и ничего, вот Мартина спроси. Дельбрук вздыхает, смотря на него с превеликим страдальческим неудовольствием. — Я пойду, — печально тянет он. — Я знаю, что нужно. Берт вместе с дрожащим Николасом заходят в шлюз, оказываются закрыты дверьми с двух сторон. Дёргается внешняя, шипят зажимы, внешний воздух просачивается внутрь плотными белыми струями. С заполнением камеры они постепенно становятся снова прозрачными. Внешняя дверь низко жужжит, отползая до половины. Берт бросает взгляд на показатели среды, отобразившиеся на внутреннем экране шлема. Совпадают с теми, что были на пульте. Техники сигналят ему идти, он тоже демонстрирует знаком, что всё в порядке. Делает шаг с гладкого пластика в каменистую пыльную россыпь, и сигнал связи тут же идёт легкими помехами, пока не прерываясь. Он впервые за границами куполов. Словно выйти в открытый космос, вылезти из собственной кожи. Почему никому из них не было любопытно, только страшно? Здесь не так уж и опасно. Не так, как на следе Колыбели. Символы, звёздные даты, набросанные друг на друга в беспорядке контейнеры, мертвенный свет, льющийся с ближних куполов. Чёрные тени скал. И небо. Чистое, ничем не закрытое, не пересечённое, настоящее. Такого в колонии никогда не увидишь. А кто-то не видит ни разу в жизни. Песок смешивается с сухой снежной крупкой — снегом, упавшим и превратившимся в льдинки при такой температуре. Кристаллы воды и кристаллы песка хрустят под ногами, неотличимые друг от друга и мерцают таинственным инопланетным блеском. Отмечая для него дорожку туда, к заиндевевшим контейнерам, через острые обломки камней и камешков. Дойдя до первой группы серебрящихся скал, он оглядывается назад. Крошечное квадратное окошко приоткрытого шлюза: крошечное на фоне грубого скального массива. Сверху, выше неба и горизонта, торжественно и мистически сияют облачным нимбом огни Улленхоста. Он разворачивается обратно к свалке. Колыбель была столь далеко справа от него, что он не видел ни её, ни светящихся трековых очертаний ведущих к ней эстакад. Ему вдруг жутко хочется снять шлем и вдохнуть внешний воздух, и он подозревает, что даже доза радиации не будет такой уж большой, а пару вдохов с нехваткой кислорода не заставят его потерять сознание. Его обожжёт морозом, мгновенно высушит всю влагу в лёгких и на лице, но зато он почует… Испытает, ощутит всё невозможное. Конечно, нельзя. Но как же хотелось почувствовать этот внешний, неизвестный запах, движение свободного воздуха! Запах звезд. И это прекрасное выразилось у него фразой: — Кто сюда не сходит — тот лох. — Да иду я, иду… — вздыхает по внутренней связи Дельбрук, наконец, решаясь выйти из шлюзовой камеры наружу. Берт идёт дальше к приоткрытому контейнеру, переступая с камня на камень, поднимаясь всё выше по скальным уступам. Чувство прекрасного слабеет с каждым шагом. Он успокаивает себя, призывает быть сильным и бесстрастным, чтобы справится с тем, что он увидит. А зрелище это будет чудовищное. Но без его сопровождения Дельбрук сюда и носу не сунет. Берт оглядывается на доктора: — Эй, справляешься? Или помочь взобраться? — Нормально, — нервно пыхтит тот. Но всё равно принимает его руку, чтобы вскарабкаться на последний валун. К контейнеру они подходят вместе. И становится понятно, что Берту вовсе не одно тело увиделось, и не два. Как в глубине души он был уверен в самом страшном, так и оказалось: в контейнере были десятки тел. Нет, не до краёв, а так, словно их сложили в один-два слоя. А когда контейнер бухнули о землю, он накренился, приоткрылся и часть тел сползла в нижнюю точку, в голой мешанине навалившись друг на друга. Их кожа была жёлтой и сухой, как кусок заветрившегося мяса в морозилке. Клубок покрытых инеем тел. Волосы, головы, руки, ноги, не понять даже, кому что принадлежит и не свалено ли в расчленённом виде. Они с Дельбруком отворачиваются почти синхронно. Увиденное шокирует, и психике нужна небольшая передышка, потому что блевать в скафандре нельзя. — Это омерзительно, — роняет Берт. И в первую очередь не в том плане, что это мёртвое и это самая естественная реакция на него — а в том, разве можно было так делать? — Кто так мог поступить? — Николас испытывает те же чувства. Слышно, как он успокоительно глубоко вздыхает и принимается копаться в подсумках, доставая инструменты и приборы для исследования. Врач возвращается к контейнеру первым. Его могла поразить лишь массовость, наверное. А с видом он справится, «и не такое видал», как он любил повторять. — Берт, ты не смотри, я их обследую сейчас, чем можно, и сниму голографию, — странно высоким и бодрым голосом успокаивает его Дельбрук, скрипя чем-то. — Внешне они не искалечены, не избиты и не истощены, просто… смёрзлись. Может, у кого-то просто не хватило сил похо… Дельбрук так резко осекается, что Берт вынужден стремительно обернуться и всё же снова посмотреть на клубок тел. Мозг начинает вычленять из пятна человеческие формы, и они оказываются не столь ужасны, как казалось вначале: просто обычные люди лежат друг на друге. Не перекручены, не поломаны, как в фильмах ужасов, или что-то подобное. Когда контейнер отправили сюда, их ещё не тронула печать разложения. А в такой среде они быстро заледенели навечно, точку ноля эта местность никогда не переходит. Царство вечной зимы. Эти мёртвые выглядят не как спящие, не как выглядел Доходяга, когда они с ним прощались. Мозг Берта до сих пор не мог понять, что тот мёртв, а не просто уехал куда-то далеко. Но этот клубок тел… видно, что всё-таки безжизненные, и мозг постепенно ослабляет естественную тревогу. Они не опасны. Не нужно их бояться и бежать. Но омерзительно лежат… как личинки или куриные лапки в пакете. Так нельзя обращаться с людьми даже после смерти. Чуть привыкнув, он начинает различать теперь и цвет их кожи, и волос, и… — Николас, — холодея, спрашивает он. — Почему у них нет… Ох, чёрт, они что, кастрированы?! Дельбрук поворачивает на него шлем, в котором его подсвеченное с боков лицо видно отчётливо, но непривычно. У него дрожит нижняя губа, но не от рыданий, а от чего-то вроде ужасающего замешательства. Нервное напряжение, больше похожее на испуг. — Берт, это… они не кастрированы, нет, — он сбивается, сглатывает, и начинает с начала. — Берт, это… женщины. Омега медлит пару секунд, вдыхая и выдыхая безвкусный воздух. — Не-е-е, — тянет с недоверчивой бледной усмешкой. — Не. Дельрук, присевший на корточки, продолжает смотреть только на него. — Все женщины погибли в космической аварии, когда Колыбель летела сюда, — оправдывается Берт. — Поэтому мы и сбились с курса и упали сюда. «Может, это… синтетика? Хирургия?» — он не сказал, но на его лице это, видимо, было написано. Он и сам не знал, отчего сопротивлялся этой мысли, этому предположению Николаса. А доктор разворачивает в его сторону экранчик сканера, словно всё понял. — Органические остатки. Вид — хомо сапиенс. Не наш вид, Берт. Не хомо сапинес трио. Берт замолчал. На канале связи тоже тишина, хотя потрескивание показывает, что их разговор слышат. — И… всё-таки я видел их изображение в учебных материалах, — ещё тише добавляет Делбрук. — Такое не забудешь. Чувствуя, что ему становится не слишком-то хорошо, Берт садится на ближайший более-менее не острый валун. — Я возьму поверхностные образцы, — бормочет Николас, копаясь в снаряжении, словно сошёл с ума и говорит сам с собой. — Посмотрим поближе маркировки на стенках… Надо будет взять несколько тел для анатомического анализа… Откалывать — грустно, святотатство, нельзя… Нужна тепловая пушка… Это ужасно. Не будем следующий открывать, не будем… Хватит с нас на сегодня. Контейнерами было завалено всё поле. Против воли разум Берта прикидывает, что не поместится в них половина поселенцев, спасшихся с Колыбели: там было очень много людей. Значит, это либо потомки, либо какая-то часть спасшихся женщин. Когда ложью оказывается какая-то фундаментальная истина, начинаешь понимать, что и все остальные аксиомы теперь нужно проверять и вряд ли они эту проверку пройдут. Всё нужно начинать с чистого листа. А ведь он мог догадаться! Мог включить логику! Но он жил в системе, в которой глупость одной части человечества и подавляющая мудрость другой — факт. И не пришло поэтому в голову, что могло всё быть по-другому, по-человечески. Ведь их предки были прогрессивными людьми. Угнетая половину человечества, ограничивая его способности, знания, надежды они никогда не смогли бы отправиться к иным планетам, никогда не смогли бы построить Колыбель. Во всех преданиях они были иными. Правильными… мечтателями. Разве такие люди могли построить раздельные части корабля для каждого пола? Нет и ещё раз нет. Половину корабля отбило реальным столкновением с неучтённым космическим объектом, вероятно — техногенного характера, ибо движения небесных тел можно предсказать и избежать, ИИ бы справился маневровыми, а вот увернуться от искусственных вещей, которые выскакивают внезапно — сложнее. Так Колыбель сбилась с траектории и рухнула на непригодную для жизни планету в системе звезды Водолей-какой-то-там-по-счёту, оставив огромный радиоактивный след в её коре. Они не смогли дотянуть до той планеты, на которую летели. Они — потерпевшие кораблекрушение. Одни на необитаемом острове. Но если в составе поселенцев и экипажа изначально были женщины, то куда они все делись? Берт не верит, что они не выдержали суровых условий нынешних небес. «Если даже это ложь, то сколько сотен лет мы на самом деле обитаем здесь? Предки жили под землей много поколений в надежде найти топливо, материалы для ремонта, починить корабль и улететь. И что теперь? Никто больше не смотрит в будущее, всем нужна лишь прибыль, а то, что это приведёт в тупик, никого не волнует. Нас слишком много, поэтому заканчиваются ресурсы. Но правительство поступает наоборот — требует усилить плодячку вместо того, чтобы снизить количеств людей до приемлемого уровня. Мы просто всё сожрали. И никуда не улетели. Идиоты. Мы же просто сдохнем здесь!» — База, что по звёздным датам? — немного резко спрашивает Бертольд. Николас даже немного подпрыгивает прямо на корточках. — Есть ответ, расшифровка, связь с текущей? — Можешь собрать ещё несколько дат? — спрашивают его. — Да, конечно. Берт рад отойти отсюда и подвигаться, переключиться на что-то иное. Он присылает данные и возвращается к Дельбруку. Тот сидит на песке, обняв колени руками, словно задумавшись над чем-то очень печальным. — Ты закончил? — трогает его плечо омега. — Пойдём. Когда обе гермодвери закрывается за ними, и Берт снимает шлем, техник говорит ему и всем желающим: — Это шлюз снят с Колыбели, поэтому до сих пор функционирует. Тайна долговечности раскрыта. Колыбель должна была лететь пару сотен лет или тысячу, верно? А то и дольше. — Как ты это понял? — удивляется Винланд. — Имя хоста и гравировки на корпусах, — он тыкает пальцем в выбитый на металлопластике значок. — Там правда, эти… женщины? — шёпотом спрашивает кто-то у Дельбрука. — Они так выглядят? Но ведь почти не отличить от нас. — Да, они, — односложно подтверждает тот. — И что с этим фактом делать, я не знаю. Хмурый связист Гарри, измученный распределением данных и ожиданиями сети, смотрит в планшет, подключённый к массивному передатчику на поясе. Раздаётся трель сообщения. Видимо, нахождение шлюза наружу и контейнеров поставило всю структуру Организации на уши, раз не приходится ждать долго. Люди побросали свои дела, ожидая новостей и обращений к специалистам. На лице Гарри промелькивает что-то, кроме усталости: почти такое же выражение испуганной растерянности и недоверия, которое совсем недавно Берт увидел на лице Николаса. На Гарри перекрещиваются взгляды всей экспедиции, и он, сглотнув, произносит: — Цапля говорит: судя по датам, мы здесь не пятьсот лет. А тысячу пятьсот. Как минимум. А то и больше… Теперь всё понятно со здешними зивертами: наверное, радиоактивные вещества в катакомбах уже прошли периоды полураспада, а какие-то разложились почти полностью. Упавшая тишина была невероятной. Берт держал в руках шлем, а в голове было совершенно пусто.