Redemption blues

*** Шань Ред, сидящий в своём кабинете, откашливается и здоровается со всеми присутствующими на сеансе связи. Кто-то подключён из дома, кто-то — с базы. — Пожалуй, мои донесения входят в привычку, а я ведь не коронёр по профессии. Я, как маньяк, вынужден потом эти секретные тела где-то усиленно прятать. Впрочем, с этой заботой я справляюсь. Третьего дня ко мне было доставлено пять тел. Я знаю, их старались не повредить и не дать оттаять раньше времени. Как вышло, так вышло, результатам это не повредило. Во-первых, да, это хомо сапиенс. Во-вторых, это урожденные женщины, а не модифицированные извращенцем тела. В-третьих… причина смерти, вероятно, химическая эвтаназия. Насколько мне позволяет понять хирургическая практика, их органы в порядке, это обычные здоровые тела. А вот чтобы исследовать женскую часть, мы вызвали ветеринара, потому что в архивах ничего нет о человеческих женщинах, а там было кое-что странное. Вот что сообщает специалист… Обнаружено два симметричных надреза в низу живота. Там были установлены медицинские клапаны прямого доступа к яичникам. Место, где с рождения женщины заложены неоплодотворенные яйца миллионного потомства. Яичники же найденных женщин пусты. Судя по состоянию половых систем, они были простимулированы, чтобы обеспечить созревание множества яйцеклеток. Либо — в них вносили другие яйцеклетки, с измененной генетической структурой и заставляли обеспечивать их созревание. Извлекали, клали новые. Однако кое-какие уцелевшие яйцеклетки удалось обнаружить. Количество недостаточное, но определённые выводы мы сделали. По обследованию остатков генетического материала было установлено, что из этих клеток должны были родиться омеги. Мы предполагаем, так было выращено поколение прото-омег. Откуда-то же они взялись, не так ли? Скорее всего, из меньшей части яйцеклеток должны были вырасти беты и альфы. Для вас это неудивительно, но у хомо сапиенс за пол ребёнка отвечали сперматозоиды, а не яйцеклетки. Здесь же ситуация уже изменена. Так что я могу с довольно высокой вероятностью утверждать, что эти женщины, найденные за пределами куполов — матери первых омег. И от их потомства произошли все остальные. Мы все. Я считаю, после того, как были получены первые омеги, после того, как омеги выросли и сработали, как надо — всех женщин колонии уничтожили за ненадобностью. От тел убитых избавились, но про вот эти прототипы совсем забыли… забыли, что бросили их на свалку. Как подсказывают мне мои коллеги-антропологи и социологи, такое могло произойти только при небольшой популяции населения. Тысяча, полторы тысячи человек. При большем количество сложно осуществить столь радикальные изменения, явно произведённые больными фанатиками. — Но зачем надо было уничтожать женщин? — недоумевает кто-то со стороны Остдорфа. — Они ведь тоже воспроизводят людей, как и омеги? — Ответ на этот вопрос поразит вас своей бесчеловечной логикой, — отвечает Шань. — Стоит помнить, что это лишь предположения наших коллег, специализирующихся на психологии людей из малых закрытых социальных групп. Может быть, фанатикам потребовалось резко увеличить количество людей в колонии и сделать так, чтобы тот, кто будет обеспечивать этот рост за счёт своего здоровья, не возмущался. А женщины хомо сапиенс отличались от мужчин лишь воспроизводящей репродуктивной системой и несколько более экономичным расходом калорий. У них не было течек. Они всегда были в своём уме и могли выбирать, с кем, когда и почему. Для функции инкубатора они были слишком неудобны, слишком самостоятельны и слишком «другие». Также, возможно, поддерживали идеи, которые не нравились сильному и активному… лобби. Чему-то мешали. От репродукции избавиться нельзя, но требовалось изобрести кого-то более послушного. Того, кто не сможет уклониться в силу биологического императива. Наверное, первое время удавалось держать омег в положении рабов, добиваясь их послушности тем, что их не учили читать и писать, думать, рассуждать. Всё изменилось, когда омеги получили доступ к образованию. И оказалось, что изначальный план «вечное послушание» был провальным. Несмотря на течки и генетический изменения, мозг в нас остался такой же — человеческий, рассуждающий, бесполый. «Человека» в нас убить не получилось. — Вы думаете, что в высших эшелонах власти есть какие-то «хранители» этих знаний? — говорит представитель Айдаггена. — Раз они снова пробуют, с помощью этих трёх каскадов. — Нет. Определённо нет, — внезапно отвечает технический специалист из Фстландтифа. — Каким-то образом прошлое стёрто весьма ловко. Возможно, первое время вся информация хранилась в компьютере Колыбели как на сервере, а остальные ЭВМ получали к ней доступ. Стоило заблокировать по каким-то причинам ИИ, как знания очень быстро исчезли. Причины блокировки ИИ? Оно мешало им делать то, что они делают. Ограничивать в знаниях других, неравномерно распределять принадлежащие всем блага этой планеты. Возможно, эквалайзеры правы. Пробуждение ИИ Колыбели или установка связи с ним может ответить нам на многие вопросы и помочь. Шань вздыхает очень громко, потирая глаза: — Мне хочется их похоронить, как положено. Дать им обрести покой. Но это вещественное доказательство бесчеловечного преступления. И пока они не могут вернуться в землю, чтобы не быть забытыми снова. Я буду охранять их и держать в безопасности, обещаю. Если бы я был на их месте, я бы понял необходимость отсрочки и больше всего на свете хотел бы справедливого отомщения. Берта, который вместе со всеми наблюдает за диалогом из комнаты связи поздно ночью, пронизывает горькое чувство. Даже будучи мёртвыми, лишёнными дыхания и всего на свете, они продолжают помогать своим… Они на их стороне даже на том свете. Даже смерть не смогла заставить их опустить оружие и замолчать. Хотя они задыхались от беспомощности, умирая, понимая, что всё потеряно. Нет, не потеряно! Знайте же, таинственные матери всего живого! Мы взяли оружие в руки и больше не опустим их. Нас ждет то же самое, если все силы не будут направлены на борьбу. Вопрос о жестокости отпора уже не стоит. Надо быть ещё яростнее, ещё жестче! Не думать, кто ты, а воевать за самое своё существование, за существование людей. То, что останется после поражения, человечеством уже не будет. Вот и ответ тебе на твой давний вопрос, Бертольд Ланге. Ты борешься даже после смерти. И, может, твоя смерть сделает гораздо больше, чем вся твоя жизнь. *** «Ты прописал мне наркотики, доктор Коффин?» — мрачно думает Иво, закидывая в рот две фигурные таблетки и запивая водой. Он чувствует каждую секунду, как гудит быстрый и расширившийся поток крови где-то в задней части шеи. Течёт, бьёт с удивительной настойчивостью и напором, неся с собой кучу кислорода. Огромный поток омывает его мозг днём и ночью так, будто он бежит или поднимает тяжести на какой-нибудь физической тренировке. Из-за этого ему теперь требуется меньше времени на сон. Ускоренный обменом, его мозг успевает сделать всё, что ему нужно, за более короткое время. Иво ожидает, что такая неожиданная бодрость вызовет следующую логическую ступеньку — обеспечит его тревогой. Каждое прежнее нервное напряжение дарило ему её. Но нет. Эта бодрость не была искусственной, и мозг не напрягался. Он словно наоборот, отдыхал. Всё вокруг было ясным и искусственным, словно вместе с этим изменились все цвета вокруг него и за окном. Комбинация горсти лекарств или безмолвные дни без единого события, в собственном доме — что помогает на самом деле не думать? Страх разжал когти, притупился, пусть и не до конца. Потускнели воспоминания прошлого о том, как его загоняли и мучили. Это словно вдруг стало совсем неважным. Тем, что он всеми силами хочет забыть, запихнуть туда, откуда под напором ужасного стресса они вылезли. Он не хочет носить это в себе всю свою жизнь. Бездна из провала смотрела на него уже не так хищно и кровожадно, будто увидела химический щит вокруг его тела, из-за которого не может его достать и сцапать — лишь потревожить волоски на предплечьях рыком и злым дыханием. Да, всё это ушло. И оставило после себя лишь голую грусть и странную тоску, точно море отступило, унесло свои тяжёлые буруны, обнажив каменистое песчаное дно. Грусть по себе. Тоска по… он и сам не знал, по чему. По чему-то хорошему. По счастью, которого он никогда не испытает, но отчаянно хочет. Покою и счастью — нормальной жизни изнутри и снаружи. Иво не может быть рад, когда вокруг разверзается преисподняя, грозясь съесть его. А кто говорит, что может абстрагироваться и найти счастье в самом себе — врёт всем вокруг. Люди, как донные рыбы, прекрасно чувствуют течения и отравленную воду. Счастлив будет в аду лишь демон. Приходил Мориц, приносил еду. Открывал рот, чтобы спросить его о здоровье, но тут же закрывал. «Неужели ты правда вышел из игры? — явно хотел сказать он. — Или просто болеешь, как подчас болеем мы все? Вернутся ли к тебе силы? И не вернутся ли они слишком поздно для нас всех?» Неподъёмная тяжесть на плечах не ощущается короной. Наверняка каждый, кому не лень, осуждает его. Его вопиющий эгоизм и слабость, безответственность в самый отчаянный момент. Организация делала много видеозаписей. И те, что с выстрелами и убийствами, Иво никогда уже больше не отважится посмотреть. В пустом доме скучно — у него не было сил ничем заняться, просто руки опускались, фильмы и книги лишь раздражали, казались глупыми и плоскими. Взлохмаченный лекарствами мозг буксовал, не находя ничего из пищи для себя. Он один, в тишине. Ему одиноко, но он никого не может видеть. Тогда Иво ставит на воспроизведение единственное, что будет являться зыбким компромиссом для его состояния: длинные, тёмные записи экспедиций вглубь катакомб. Голоса, звуки, таинственные переходы, тоннели, кабинеты и технические помещения, пустые кабель-каналы на стенах, трубопроводы и механизмы. Он мог уйти, лечь и не смотреть. Или мог наблюдать, как там ничего не происходит, до тех пор, пока не чувствовал приступа сонливости. В один момент он прикрыл глаза, и за закрытыми веками увидел похожие территории, тянущиеся в холоде и мраке. А когда очнулся от дрёмы — идентифицировал, что привиделись ему коридоры Колыбели, оставшиеся как образцы. Наверное, не он один заметил это неожиданное сходство в некоторых ключевых местах? Да естественно. Он ведь даже не потрудился, его бессознательное само подсунуло ответ, устав ожидать от него разумных действий. Он наблюдает, как на сервера закачиваются расшифрованные знаки эквалайзеров. И, похоже, не только западных, а всех. Количество отделов, участвовавших в этом, поражает воображение. Но есть папки с тем, что расшифровать не удалось. Посмотреть что-нибудь из этого или нет? А зачем? Нет, это его не касается. А потом, снова выведя на экран трансляцию от экспедиции, он видит работающий внешний шлюз Колыбели и тянущийся за ним лунный холод и безжизненную пустоту скал. Этот шлюз не узнать он не может. И он здесь, в тайных, нехоженых уголках колонии, словно тайный клад забытых, но всё ещё живых времён. Иво наблюдает, упав грудью на стол, а подбородком — на руки. Возможно, сейчас он единственный, кто имеет право это просматривать и смотрит, потому что не на работе. И ещё до того, как главный экспедитор запросил помощь, он набирает экстренный код вызова ключевых специалистов «Птицы летят на север смотреть на реку Хуан Хэ». То, что обнаружилось за этими воротами, подобно тарану разбило все, что они когда-либо знали. О себе и о том, что простирается вовне. Иво первым получает звёздную дату. Он знает, что контейнеры могли промаркировать, например, заранее, в пути или ещё на Земле. Это могла быть дата годности или вообще что угодно. Тогда он судорожно лезет к расшифровкам эквалайзеров, где могло быть хоть какое-то указание на время. Время прибытия. Время первого выброса! Время аварии, чья радиация успела почти рассеяться. И Иво кое-что находит. Сравнивает даты между собой. Он способен ошибиться от реальных сроков в любую сторону, но нет у него информации от физиков, ещё не нашедших реактор и изотопы. Тем не менее, кое-что он сказать может уже сейчас. И сообщает. Отбросьте всё ложное, и оставшееся будет правдой, какой бы она невероятной ни была. Первый выброс… что же ты такое? Учитывая временные рамки, ответ на этот вопрос стоит для начала поискать в записанной на коже истории. Когда устное стало преданием, а информацию на магнитных дисках так просто стереть, только это стало надёжным убежищем знаний. Или не таким уж надёжным? Эту ночь Иво проводит, изучая чёрно-белые сканы татуировок и дешифровки к ним. Он не знает точно, чего ищет, но предчувствие говорит ему, что в этой мозаике не хватает какого-то кусочка, чтобы всё встало на свои места. Но в дешифровках нет нужной ему информации, следующей логической зацепки. Это всё не то! Тогда он перечитывает документацию по кластерам расчётных блоков Колыбели. Не ту, что находится в открытом доступе. У него кое-что было припрятано давным-давно, нагло приватизированное из отдела смотрителей Колыбели. Он ведь правда интересовался ей, но не смог бы годами просто следить и поддерживать её работу. Он хотел что-то создавать, а не топтаться на месте, словно друид. Отправка спутников и ремонтных дронов давала хотя бы небольшое удовлетворение. Насколько первый выброс произошёл позже аварии в катакомбах под колонией? Уже после того, как ИИ колыбели перестал быть активным, и остались лишь два рабочих блока из шестнадцати? Выброс был из третьего блока. А потом блок уснул. Или был запечатан? На каждом из квантовых блоков стоят слои изоляции и ограничители — гаранты того, что структуры неустойчивых квантов не распадутся от внешнего воздействия. Их хранят при отрицательной температуре, не давая им деградировать с помощью определённых воздействий — ограничителей броуновского движения. Кое к каким частям остальных блоков изредка производились обращения от двух работающих блоков, однако это были исполняющие программы. Не логические контуры ИИ. А может, у Иво совсем не то представление об ИИ, каким оно должно быть. Может, в ИИ нет ничего особенного, кроме выполняющего приказы компьютера в недрах этой вечной машины. ИИ не способен мыслить и действовать как человек, а Иво представлялось именно это. Потому что так думали эквалайзеры и заразили его своим очеловечиванием и обожествлением? На следующий день после того, как Шань Ред выдал результаты криминалистического расследования и были заслушаны выкладки социологов, у экспедиции случился прорыв. Были вскрыты забетонированные крышки к помещениям первичной зоны заражения. Они располагались ещё ниже уровней тоннелей и изначально были, судя по оценкам, сетью природных пещер, за счёт толщи пород экранированных от любых внешних воздействий. Там даже температура среды была выше. Наверху, на поверхности, гремели бои на ярусах. Профсоюзы объявили стачку на оставшихся предприятиях (как промышленных, так и продовольственных) и забаррикадировали двери цехов, но не ушли: они теперь поставляли оружие и припасы только Организации, и ничего не отдавали гвардейцам и другим распространителям. Пути в цеха были прорублены из катакомб и нижних технических ярусов. Кое-где пришлось монтировать новые пути из старых корпусов электрокаров и срезанных тросов. А Берт всем рассказал, что когда-то давно существовал бедный народ, который победил более сильного и сытого противника, ведя бой из-под земли. Они вылезали из узких тоннелей лишь ночью, чтобы выращивать рис на обстреливаемых днём полях. Никто не верил в их победу, но они прогнали супостатов со своей земли и зажили счастливо. Правительственные отряды бросались штурмами то на закрытые цеха, то на жилые ярусы. А внизу запечатанные в краденные гермокостюмы физики и технологи обследовали огромный застывший реактор, в чьих охлаждающих трубах навсегда застыл металлический натрий. Обычный реактор использует для охлаждения воду, и при взрыве давление выбрасывает радиоактивные элементы на большое расстояние, также он работает на первичном урановом топливе. А вот в этом «быстром» реакторе вода была заменена на две системы, заполненные жидким натрием. Натрий в активной зоне радиоактивен, а во второй цепи чист и превращает воду в пар для турбин. При разгерметизации реактора натрий не перейдёт в газообразное состояние и не рванёт. Но, что важнее всего, такой реактор функционирует на отработанном топливе, на диоксиде урана и диоксиде плутония. Можно утверждать, что он работал на отходах, оставшихся в Колыбели после космического полёта. И именно такой реактор мог создавать новое первичное топливо: отвальный уран загружают в зону реактора и он бомбардирует вещество, обеспечивая переход в активное состояние. Это означает только одно: реактор использовался первыми поселенцами не только для обеспечения энергией помещений колонии, но для получения нового первичного топлива для космического корабля. Иво казалось, что он не удивился бы, если бы узнал, что колонисты начали разбирать корпус Колыбели, чтобы сделать из её частей более компактный челнок, который доставил бы потерпевших кораблекрушение в точку назначения. Осталась всего-то пара звёздных систем — ничто по сравнению с пройденным путём. Это отвечает на загадки социологов: почему население колонии отказывалось расти в первое время. Много людей просто невозможно было бы увезти в новом корабле! Но что, если кто-то не хотел улетать, не умел мечтать и работать, и отчаянно хотел размножиться прямо здесь? Мало людей и много фанатиков, сошедших с ума от крушения — вот почему перевороту и экспериментам над живыми людьми удалось свершиться и никто не смог этому помешать. Иво подозревал, что именно авторы генетического эксперимента остановили реактор. Именно остановили: корпус всё ещё надёжно хранил изотопы плутония и урана внутри себя. Следующая улика не заставила себя ждать: оказывается, остаточный радон в катакомбах не имел никакого отношения к природным источникам. Он являлся продуктом распада радиоактивного радия-226, который не мог присутствовать в остановленном реакторе. Такое ощущение, что его просто распылили вручную, чтобы посеять панику и заставить покинуть эти области. Слушая счётчик Гейгера или показатели газоанализатора, мало кто стал бы выяснять, от чего именно тот тикает и заявляет о непригодности среды для дыхания. Радон распадается в лёгких и обеспечивает ожог рассеивающейся энергией альфа-частиц. Период же полураспада радия-226 составляет 1600 лет. Он не успел распасться полностью, но тот фон, что теперь есть в катакомбах, уже не является пугающим для хомо сапиенс трио, привыкших к гораздо более высоким уровням радиации. Наличия альфа-радиации и радона вполне достаточно для эвакуации, однако, кое-кто не сомневался, что первое время тут в том числе была пронизывающая гамма-радиация. На исследование этой гипотезы требовалось больше времени: довольно много гамма-активных веществ полностью могло распасться за время, пока катакомбы были заперты. Но зачем нужно было уходить из этих уже построенных, вполне комфортных помещений? Зачем нужно было выводить из строя реактор? Устраивать саботаж? Если только… Здесь была настоящая война? Только в такое время люди совершают невероятные глупости и разрушают то, чего разрушать не следовало. Мысль в голове Иво промелькнула и погасла. Нужны были доказательства. Экспедиции пошли по энергетическим веткам, идущим от реактора. Так они обнаружили нечто очень напоминающее заброшенную лабораторию и хирургию. Может, именно здесь и проводились генетические исследования? К старым ЭВМ подключиться не удалось, внешние блоки были уничтожены альфа-излучением, а сам внутренности окислились и коррозировали. К кабинетам прилегали так хорошо знакомые по опыту современных лабораторий помещения для подопытных. Совсем недалеко от них обнаружилось обгоревшее изнутри помещение, в назначение которого долго никто не мог поверить. Высокие скруглённые стены и потолки были покрыты системой металлических реек и трубок. Через равные расстояния на этой сетке были закреплены лопнувшие от пламени небольшие сосуды. Различные баки, компрессоры и насосы, и очевидно контролирующая их огромная ЭВМ в центре — разрушены и оплавлены. Сказать, что это за система, смог только ветеринар, обслуживающих мясные производства в Брудерхофе. Это репродуктор — система искусственных маток, но не каких-то кормовых животных, а именно человеческих, судя по форме плодовых ёмкостей и остатков обугленных костей внутри двоих из них. Репродуктор не забросили, а именно сожгли. Если фанатиков интересовал лишь взрывной рост человеческой популяции, то почему было не воспользоваться этим устройством? А что, если это сожгли не фанатики, а их противники? Чтобы помешать бесконтрольному разрастанию популяции? Наверняка в первое время ресурсов не хватало от слова совсем. Гидропонные сады и фермы, которые обнаружили экспедиции, явно могли прокормить весьма ограниченное количество людей. Но что, если фанатики прошлого прекрасно понимали: ребёнок — это не только новый член общества, но и отличные закрепощающие цепи для существа, носящего и рождающего его? С помощью детей можно получить много взрослых рабов, ослабевших от воспроизводства, способных убирать дерьмо и готовить еду, но неспособных на бунт и требования. Репродуктор раскрепостил бы омег, если был бы построен в колонии, но о нём никто даже не заикался, хотя наука и техника вполне позволяла его построить и эксплуатировать. Но нет — связь между ребёнком и омегой внезапно стала священной, и без неё якобы станут рождаться только синтетические моральные уроды. Программа ИИ Колыбели, к контурам которой явно были подключены все системы первой колонии, никогда не поддержала бы фанатиков, войну и убийства. ИИ нашёл бы способ остановить людей. Или фанатики думали, что ИИ на это способен? Что, если первое время все кубиты Колыбели сидели на энергетических контурах того «быстрого» реактора? Тогда самым лучшим способом отправить ИИ в нокаут было бы полное лишение его питания — авария на реакторе и его остановка. Чего они боялись? Теперь встаёт вопрос: правда ли, что четырнадцать блоков компьютера Колыбели законсервированы по причине неработоспособности? А остальные два просто последние рабочие? Или, может, самые обезличенные, специальным образом лишённые присутствия ИИ? В колонии Водолей никогда не спонсировались разработки каких-либо искусственных интеллектов. Они негласно было запрещены. Что тогда было первым выбросом? Что, если дата первого выброса соответствует моменту, когда Колыбель вновь после гибели реактора вновь подключили к питанию? И кто-то из «староверов» смог извлечь из неё всё, что успел, не будучи пойманным? И хранить это можно было лишь разрозненно и в самых укромных местах. Так, что подчас те, кто носил татуировки и сами не знали об их значении. Зачем у истории колонии украли тысячу лет? Можно догадаться. Чтобы люди не думали, что слишком застряли здесь. Чтобы не начала задавать вопросы — а когда всё изменится? Когда мы полетим дальше — туда, где будем жить под открытым голубым небом, в тепле и среди зелёных растений? Если колония всего ничего тут, среди этих пустошей, то можно отбрехаться: «Мы просто пока собираем ресурсы, чтобы полететь. Когда-нибудь потом, сейчас нет средств, огромному количеству людей нужно что-то кушать и во что-то одеваться. Нужно набраться сил, чтобы начать строить новый корабль, а пока мы продолжим разбирать старый». Нет денег и топлива, зато на товары роскоши ресурсы почему-то есть. ИИ не дал бы подтасовать время и историю: кубиты нельзя так переписать, не уничтожив при этом саму их структуру. ИИ не позволил бы с собой проделать такие операции. За стенами дома Иво творился сущий ад, лилась кровь, а он смотрел на экран своей ЭВМ, думая лишь об одном… Он мог думать только об одном. Почему всё в итоге упирается в ИИ? Понимало ли ИИ в момент отключения от аварийного реактора, что с ним сделали и что происходит вокруг? Пыталось ли до конца выполнить свою программу по доставке человечества к финальной точке маршрута? Старалось ли? Что будет, если его сейчас включить и попробовать поговорить? Но как включить? Как поговорить? Если ИИ знало, что его собираются заблокировать, на его месте Иво предусмотрел бы лазейку. Лазейку для приверженцев прошлых целей, для тех, кто решится бороться. Такую лазейку, которую не смог бы, не догадался бы использовать ни бета, ни альфа, ни прочий враг. У Колыбели был ограниченный по объёму поток информации, которую она могла бы передать эквалайзеру при первом выбросе. Не значит ли это, что вся информация должна быть не случайной? Не балластной? Среди татуировок были записи о формулах некоторых лекарств и антибиотиков, звёздные маршруты до планеты М-класса, звёздные карты и координаты Земли. Слегка искажённое изображение цепочек хромосом мужчин и женщин вида хомо сапиенс. Даты выброса и ещё некоторые даты неизвестного значения. Устройство некоторых гидравлических механизмов, упрощённые схемы двух типов реакторов, примерные устройства автоматических гидропонных садов, карта тензорезисторов процессора на 10 нанометрах. Формулы некоторых физических и квантовых расчётов, химических преобразований. Большая часть расшифрованного уже была известна и не являлась секретной — что говорит скорее о том, какого мнения был сам ИИ о пути человечества в тот момент: каменный век, неизбежная деградация и утеря элементарных научных знаний. Однако эквалайзеры утверждали, что в составе послания были не только технические изыски, но и культурные. Песни, теперь лишь частично отпечатанные на коже в виде нотных записей и текстов. Их можно было хранить относительно открыто, но всё равно не разбазаривать кому попало. Так что Свифту, наверное, изрядно прилетело от Коффина. Он всю Организацию научил многим ритмам и позабытым словам. Хотя та же «Тихая ночь», которая пелась в лагере перед тюрьмой, являлась наследием эквалайзеров… Видимо, времена молчания прошли и для них тоже? Разрозненные файлы объединяются в голове Иво и он, наконец, понимает всё. По крайней мере, верит, что понимает. — Я знаю, что произошло. И знаю, что делать, — поражённо говорит он сам себе. И тут же заходится мучительным сухим кашлем. *** Какое-то время больницы были практически пусты. По крайней мере, так казалось после прежнего хаоса. Омеги уже не осаждали коридоры, не лежали в палатах, не понимая, что с ними происходит. Не бегали сумрачные и чёрные от усталости медбратья. Омег нельзя было вылечить. Они вернулись домой, оставив в палатах хроников на плановые операции, случайно переломанных и инфицированных известными заразами. В больницы, все сплошь под бдительном учётом гвардии, невозможно было доставлять раненых в столкновениях между гражданским сопротивлением и гвардией. До тех пор, пока сопротивление не отбило больницу. Одну, вторую, третью, в разных округах. Тросы перерезались, узкие тротуары забивались мусором и баррикадами, на высотах дежурили люди со снайперскими винтовками. Отступить? Сдать назад, лишь бы не быть убитым? Невозможно. Теперь любой плен хуже, чем смерть, но смертью и окончится. Вместо угроз и обещаний решительного, эффективного противодействия опасным «террористам» правительство обещало, что всех поймет и простит, стоит бунтовщикам сдать оружие. И выйти на работу, как положено. И платить им налоги. И старый кредит тоже, да, обязательно. Может, какой-нибудь дурачок в эти сказки бы и поверил. Берт не знал и не особо беспокоился. Та информация, которую пытками можно было извлечь из этого дурачка, менялась каждый день. Берт снимает шлем, и насквозь мокрые волосы и лицо обдаёт морозом. К шуму в ушах присоединяется вой ветра на высоте. Пот застывает, превращая слипшиеся пряди в бирюзовые сосульки, а винтовка в руках кажется расплавленной. Стихает грохот машин и гудение энергетических ловушек, зловещее пение перегруженного оружия. В звенящей тишине слышатся отдельные крики и отрывистые звуки — далёкие шаги внизу, звонкое падение предметов. Врачи и зомби. Правда, в лицо он никогда бы не назвал их «зомби». Это слишком грубо, они слишком храбры для такого пренебрежительного слова. Это не на словах было — «мы не боимся умереть»… Они умирали первыми, потому что всегда шли первыми, а остальные сражающиеся — за ними. Даже эти подлые альфы. И где их хвалёная смелость? Жалкие хуеплёты. Берт рад был бы их увидеть в могиле. — «Последний император», подтверждение, — он скорее видит фразу на экране шлема в своих ладонях, чем слышит требование оператора из динамика. Он подносит шлем микрофоном к губам и устало рапортует: — Враг отступил. Следов возвращения не наблюдается. Штурм яруса можно считать отбитым. У «Императора» потерь нет. То, что он умеет стрелять, бережет его от того, чтобы быть на передовой, у баррикады или в засадах внизу. Хотя, конечно, он участвует в планировании и организации. «Метла ведьмы» и «Ночной свет» сегодня были там. В самом начале, когда обсуждали возможность активного противодействия, кто-то возразил: — Эти люди не способны на протест. — Эти нет, — был ответ Зоркого Орла. — А Зомби да. Вместе с мозгами у них отняли страх смерти. *** «Сегодня погибли четверо из тех, кого я обучал. И это только сегодня… Дело не в том, Иво, молодые они были или нет. Я тренирую всех, кто приходит, и это омеги разных возрастов. Почему горюют только по молодым? Мне жалко всех. Раньше я думал — не должен ли был я быть на их месте? Будь я рядом, погибли бы они? А теперь я тревожусь о другом: а если я недостаточно хорошо их обучил? Не сказал нечто важное? Не проверил их знание, не был достаточно строг и внимателен? Я часто консультирую по части нападения и обороны, и надеюсь, что это будут правильные советы. Если всё продолжится, то наверняка настанет момент, когда у кого-то с всё возрастающим опытом боевых столкновений станет знаний больше, чем у меня. Меня поражает, что гибнут люди. А тебя поражает, Иво? Единственные, кто не удивлён — это врачи. Кто бы мог подумать? Лишь они одни — неизменные свидетели смертей в нашей загнивающей колонии на протяжении веков. И как так вышло, что ранее не было ни волнений, ни восстаний? Нам всем казалось, что наш маленький мир под стеклянным куполом так хрупок, что не выдержит никаких громких слов и действий? Я и сейчас гадаю: выдержит ли? Но что ещё нам остаётся? И, если честно, прямо сейчас я не боюсь умирать. Я никогда не верил, что так бывает. Шлем и броня, и металлический щит в полный рост — ничто иное не выражает страх смерти яснее, ничто иное не обнаруживает это неистовое желание безопасности, эту боязнь безоружного человека напротив, по ту сторону щита. В этом никто не признается. Люди в шлемах безоружных презирают, считают их глупцами, быдлом, грязью, к ним испытывают брезгливое отвращение. В них видят безмозглых зомби, которые не чувствуют боли и не имеют чувств. Но из фильмов ужасов все знают, что зомби — это те, кого боятся больше всего. Это самое страшное, что может произойти с миром. Что все люди разом восстанут и свергнут существующий порядок, и утончённым консерваторам придётся отстреливаться от этих грязных фермеров, которые непонятно чего хотят и чего требуют. Именно так они нас и видят — безмозглая серая масса, которая прёт и давит числом. А они — последний оплот разума. Вот их потаённые страхи, Иво! Те, кого никогда не считали за людей, вопьются голыми руками в их благородное горло, несмотря на пули и электрические ограды. Дыши, если согласен. Подпись: Ирвин». *** Иво собирался принять перед выходом успокоительное. Хорошее какое-нибудь. Это точно помогло бы ему пережить всё и не сорваться. Когда человек нервничает или боится — это видно, у него трясутся руки и колени. И вряд ли кто-то смог бы ему запретить. А потом он вспоминает, почему успокоительное не принимали космонавты (когда они ещё существовали). Почему не принимают его пилоты летательных аппаратов (когда эти аппараты ещё летали). Ведь они наверняка боятся? Особенно в первый раз. Транквилизаторы нельзя принимать даже пассажирам: когда всё вокруг загорится и разверзнется обшивка, когда челнок упадёт на землю, как эвакуироваться в заторможенном состоянии? Заторможенным и спокойным ты умрёшь. Лучше испытывать страх. А Иво сегодня придётся думать, и ему нужен чистый, работающий мозг. Пусть будоражащий страх будет лишь побочным эффектом. И всё равно — это безумие. То, что они задумали. К сожалению, подгруппы ЭВМ каждого отдела были закольцованы в частную локальную сеть и не имели связи ни с чем другим. Так что первой задачей Иво стало прокрасться в отдел программного обслуживания Колыбели в обед, когда никого нет на месте, и установить в одну из ЭВМ беспроводной перехватчик. Он вставляется в обслуживающую часть ЭВМ, под крышку, и чтобы его начать там искать, потребуется причина. Вернувшись с обеда, работник продолжит как ни в чём не бывало пинать кактусы, экран ЭВМ не отобразит для него проходящий параллельно процесс. Процесс этот при должном старании можно запустить, где угодно, на выбранном оборудовании. Иво думал, что придётся делать это быстрее, использовать для этого его собственную рабочую ЭВМ. Мало ли? Шпионскую программу могут обнаружить по чистой случайности, и время терять нельзя. Конечно, немного рискованно — то, чем он занимается, могут увидеть коллеги, если он не успеет вовремя свернуть файл. Но не столь рискованно, чем вызвать сбой на камерах, пока он будет шататься по корпусу не в своём ареале обитания. За двадцать минут до того, как монорельс довозит его до работы, ему сообщают, что планы меняются и всё обошлось. Не он будет ныкаться по углам — один уборщик заболел и удалось выкрасть его пропускную карту. Между строк Иво читает: его явно задержали этим утром. Возможно, слегка побили, сымитировав ограбление. И спёрли карту. В нарушение всех возможных и мыслимых инструкций ему прислали фото человека, которому он должен на станции передать устройство. Хорошо хоть код не забыли! С этой операцией с самого начала было что-то не так. Бомжеватого вида мужчина на пассажирской террасе угрюмо буркнул что-то вроде «Ульрих, ты что ли? Пили в «Носатом единороге», и не очень натурально обнял съёжившегося Иво. — Вы обознались, у меня аллергия на лошадей, — отвечает глупым паролем Иво, втискивая в ледяную потную руку коробку с шпионским передатчиком. — А, ну тогда извините, — отступает мужчина и растворяется в толпе. Вот зачем? Почему нельзя было продумать это хотя бы с вечера? Потому что уборщик объявил бы о потере карты и её сразу бы деактивировали? На них бросает взгляд один из двух гвардейцев, контролирующих эту террасу. Теперь многое изменилось — территории приходилось сторожить. Все, кто мог, были вооружены. Человеку, едущему на работу, подчас приходилось переходить через несколько областей, находящихся под перекрестным контролем то гвардейцев, то Организации. Теперь уже никто не надеялся убедить наёмников в провальности курса действующего правительства: все выбрали свои стороны и не оступятся от них. Едва держа себя в руках и дрожа, как он надеется, от утреннего холода, Иво заходит в огромные корпуса, оплетённые антеннами и канатами проводов, тянущихся в утеплённых и защищённых кабель-каналах до самого сердца Колыбели. Ну, и на площадку запуска спутников тоже. Его постоянно спрашивают, выздоровел ли он. Дергаясь от повышенного внимания, Иво отвечает раз за разом, что уже не заразный, сам попросил выписать, так как дома стало скучно. И всё смотрит на свой comm, ожидая сигнала. Это будет рекламная рассылка. В свою ЭВМ ему нужно будет воткнуть приёмник, и момент всё никак не подгадывается. Ему вообще не нужно было никуда идти. Посадить где-нибудь неподалёку ещё одного «уборщика» с приёмом… Фантазии, фантазии. Этот уборщик что, знает, что нужно делать? А если придётся импровизировать? Ведь придётся. Может, стоит закашляться и уйти? Зачем сидеть здесь, когда можно… Comm пиликает резко и пронзительно, заставив Иво дёрнуться, будто от удара током. Он быстро пробегается глазами по дурацкому тексту рекламы, выискивая зашифрованное послание. «Оборудование установлено. В здании Чёрный человек». Иво медленно опускает comm, стараясь не меняться в лице, хотя он чувствует, как резко оно похолодело. Если сегодня здесь Чёрный человек, то с ним по коридорам ходят и толпы мотивирующих гвардейцев. Не заподозрят ли они неладное, если Иво не пойдёт на обеденный перерыв и останется здесь что-то колдовать над ЭВМ? Это ведь самое удобное время сделать что-то без посторонних глаз и отвлечений. А если Чёрный человек назначит какое-нибудь очередное собрание, на котором нельзя не присутствовать? Значит, удобного времени дожидаться нельзя. Придётся действовать сейчас и молиться, чтобы коллеги оставили в стороне своё необычайное дружелюбие и оставили его в покое, как обычно. Он будет втыкать шпионской передатчик в открытую, на переднюю панель, прямо под экран. Хорошо, что такие вещи созданы быть незаметными, в неоновые цвета не покрашены и ничем не мигают. И не то чтобы Иво сидит так, что его рабочее место открыто взгляду каждого… Сбоку, конечно, можно увидеть, но это ещё нужно специально повернуть голову и приглядеться. Иво знает, что будет врать в случае чего. Что принёс домашние наработки… или… или что хочет взять часть задач домой? Он разделяет рабочую область ЭВМ на четыре части — три из них настоящая его работа, а четвёртая — программа передатчика. Изображение, идущее сюда от ЭВМ смотрителя Колыбели. Иво надеется, что обмен данными между двумя машинами будет происходить корректно. Он понятия не имеет, до какой степени качественное железо и сборка передатчика, и протестированные ли программы в нём. Снова тренькает сообщение. Теперь Иво дернуться не успевает — он слишком занят другими мыслями. Реклама отчётливо гласит: «На большем расстоянии волны не пройдут. Мощности не хватит пробиться через экранирование». Плохо. Значит, в случае опасности он не сможет переместиться куда-то ещё и закончить дело. У него только один шанс. Чужой экран. Иво закрывает глаза, припоминая, и в строке поиска директории набивает последовательность. Не торопясь, чтобы не вызвать подозрений слишком активными щелчками. Проверив на ошибки, он нажимает на ввод. Квадратик экрана мигает, целиком превращаясь в серый пустой квадрат без единой буквы, ярлыка, строки или курсора в том или ином виде. Иво раздумывает пару минут. Логично: если этот адрес догадался бы кто-то вбить сюда, то получил бы вот это непонятное поле и посчитал, что это битая ссылка. Или что в машине произошла какая-то ошибка. Наверняка подобными ошибками и тупиковыми запросами полнятся заблокированные или занятые непрерывными вычислениями кубиты ИИ. Иво чувствует, что и сам склоняется к этому варианту. Он наиболее правдоподобен. А если предположить наименее вероятное? Что бы сделал эквалайзер? Нет, важнее: что на взгляд ИИ, должен был сделать нужный человек, чтобы связаться с ним? Предположим, это ссылка на вход. Единственная замаскированная часть приёмного процесса, к которой имеет доступ и человек снаружи, и ИИ. Её до сих пор не нашли и не устранили. В этом не было нужды. Почему? Потому что при неправильном действии серый экран пропадает сам? Как робот идентифицирует человека? Как можно заставить робота поверить себе? Его нельзя обмануть. Ему нужны доказательства, вероятность достоверности которых составит не меньше 80 процентов. Ведь украсть и подделать можно практически всё. Теперь Иво нужно знать, правильно ли работает программа. Потому что если что-то из напечатанного отобразиться на экране чужой ЭВМ где-то там, это будет конец. Может, в нём говорит паранойя, но как ещё он может унять сжимающий страх в груди? — Ей, Иво, что-то ты бледноват сегодня, — вдруг раздаётся голос соседа, смуглого Ритца с ранней сединой на висках. — Может, сходишь выпить кофе? У автомата есть ванильный сироп. Иво выдыхает и берёт comm. — Пожалуй, ты прав, — отвечает он, повернувшись и не глядя свернув четвёртое окно. — Давление пониженное. Схожу за кофе. Он печатает на ходу, и ни у кого не будет возможности спросить, не любовнику ли он так увлечённо строчит. Ответ приходит довольно быстро, и среди заверений о безусловном выигрыше загородного дома в Либельфельде кроется ответ: не будет виден никакой текст, какие бы кнопки ни нажимал владелец, и не будет сохранён после сессии даже целый файл, переданный на материнскую машину. Это Иво и хотел услышать. Но от нервного напряжения больше хотелось скорее лечь и заплакать, чем продолжать что-то делать. В автомате он берёт мятный шоколад в безумной надежде, что это сочетание его успокоит. Но он лишь триумфально обжигает себе губу и отставляет стакан куда подальше. О Космос, неужели он всегда был таким нытиком или что-то случилось с ним сейчас? Чтобы ободрить его, на днях Ирвин рассказал анекдот: «Иди и делай!» «Но я боюсь». «Делай испуганно!» На это Иво вполне способен. Он перемещает фокус ЭВМ на серый квадрат неизвестности. И печатает: «Привет, Колыбель. Я — хомо сапиенс трио, омега». На экране не отображается абсолютно ничего. Ведь не было ни курсора, ни полосы. Какова вероятность, что там расположена скрытая от пользователя строка ввода информации? Что в полной пустоте ему кто-то внимает? Что кто-то на той стороне ещё в силах внимать, а не заснул навсегда? Экран заметно мигает и снова наливается серым. Едва различимо посредине возникает прямоугольник — такой формы, каким её делают для паролей. Экран ещё несколько раз мерцает, и Иво кажется, что это какой-то сигнал, но прямо сейчас он не может вспомнить азбуку Морзе или подгрузить её на comm. Неважно. Попробуем версию на счёт того, что это пароль. Не только идентификация, но и смысл того, что происходит сейчас в колонии. Фраза, по которой можно было бы понять всё. Лишней информации ИИ не давал, у него не было времени и возможности. Иво вспоминает последовательно все песни, которые ему довелось узнать. Stille Nacht, Tanz mit mir, God rest ye merry gentlemen, Johnny Boy, Wellerman. Вещи, к которыми они были привязаны, давно растворились во тьме веков, и не имеют смысла. Даже перевод не в силах объяснить происходящее в них. Нет парусников, нет самолётов, нет древних сказаний об умерших богах. Но это язык, который им дан новым божеством — ИИ. Сколько слов было утеряно? Сколько песен эквалайзеры просто не успели спеть, а он — услышать? Но что написать? Не будет же он цитировать текст всей песни? Впрочем… Иво прикрывает веки, понимая, что знает, что написать. Он выставляет английскую раскладку и набирает: «Billy of Tea». Песня про левиафана, вечную борьбу с ним и… Серый экран моргает, и раздражающе мелкие буквы на нём гласят «Верно». Мозг Иво отказывается воспринимать происходящее как реальность и уверенно решает, что это сон. Не то чтобы это мешало, скорее наоборот — страх пропал. Ладно, что дальше? Он пишет текущую звёздную дату и следом продолжает: «Данные о прошлом утеряны. Почему убили всех женщин? Кто это сделал? Почему произошла авария на реакторе? Можно ли его запустить снова? У нас нет схем и карт нижних подземелий, мы живём выше под куполами». Текст не отображается, словно программа молча забирает его себе. Он замечает лишь, как в пустоте замигала чёрточка появившегося в пустоте точки ввода. Значит, его ожидают. И, помедлив, Иво продолжает, но уже не вопросы и требования. Он яростно пишет о том, что случилось. О том, как их разделили на три пола. О том, как они выживают здесь, развивая генетические препараты для компенсации радиации в воде, воздухе и почве, как адаптировались к гипоксии от пониженного атмосферного давления и закрытому небу над головой. О том, как богатые опять поработили бедных, а никто и не заметил. О том, что закончились ресурсы и для того, чтобы достать новые из далёких долин, группа неподсудных людей приказала снова разделить одно волевое существо на три безвольных. Уже делит. Ах, если бы новые ресурсы пошли на то, чтобы построить новый челнок и долететь до планеты М-класса! Нет. Всё — на новые тряпки и ремешки для часов. И идёт война. Иво выдыхает, отставляя руки от устройства ввода. Людям свойственно надеяться на высшие силы. Верить во что-то несокрушимое, что решит все их проблемы. Но чаще всего проблемы решаются только длительной общенациональной стачкой. Либо кровью. А если у тебя нет технического, ресурсного и интеллектуального сопровождения — всё кровью и закончится. Серый экран остаётся серым. Тренькает comm. — Кто там тебе написывает, любовник? — с ухмылочкой, предсказуемо подмечает Ритц. — Рекламщики раздобыли мой идентификатор, — ворчит Иво, мрачно глядя на экранчик. — Целый день спасу нет. Его тут же прихватывает мучительный сухой кашель. То ли от нервов он становится сильнее… — Да уж, — улыбка гаснет, коллега перестаёт свешиваться со стула в его сторону. — Нашли же время, надзору сейчас не до мелких преступлений. От кашля остаётся ощущение, будто кто-то когтями драл его горло изнутри. «Подключи comm к ЭВМ, мы сейчас почему-то не видим процесс. Помехи». Значит, нужна антенна ретранслятора. Для передачи файлов не подойдёт, а вот простой текст или электронный код вполне сможет пробиться. Иво подключает comm и переводит в нужный режим. Пьёт остывший какао, напряжённо ожидая новой информации. Внезапные возбуждённые голоса в коридоре и громкие бегущие шаги заставляют его мгновенно вспотеть и поставить стакан обратно на панель ЭВМ (строго говоря, это делать запрещено). В кабинет влетает покрасневший человек — то ли испуганный, то ли радостный, и кричит: — Ребята, знаете, что происходит?! Второй выброс! Второй выброс, слышите? Третий блок кубитов ожил сам собой! Никто не понимает, что происходит и куда направляется поток данных! А может он так дохнет? О космос! Он срывается с места и бежит дальше. Все люди в кабинете ошарашенно переглядываются. Почтенный герр Фенхель встаёт, сам медленно краснея, и решительный шагом, а потом и трусцой выбегает за гонцом. Причём этот гонец не был смотрителем Колыбели, а из других смежных отделов. Герр Фенхель тоже явно побежал разносить новости или узнавать подробности. Топот усиливается. Иво опускает взгляд на новое сообщение на своём commе: «Зафиксирована передача большого объёма информации, перехватываем с чужой ЭВМ. Если памяти устройства передатчика не хватит, придётся заполнить твой comm. А если не хватит его, то запишем остаток на твою ЭВМ, а потом извлечём». Главное, чтобы никто не нашёл то устройство. И нельзя разводить панику или радость, когда по корпусам ходит Чёрный человек, словно какой-то восставший упырь. Такие люди готовы убить, если только увидят улыбку, а всё вокруг, выбивающееся из привычного, кажется им подозрительным и предосудительным. Как деды с маразмом, право слово, только молодые и с винтовкой. Передача информации может занять продолжительное время. Иво делает вид, что занят работой и чрезвычайно серьёзен. Какао заканчивается, но он не рискует идти за новым. Звуки движения на этаже ему не нравятся. Однако, вероятно, неразбериха поможет провернуть всё дело незаметно, а не сподвигнет кого-то сразу искать причины в виде крохотных шпионских устройств. Интересно, как долго будет осуществляться передача? Как долго он будет сидеть, как на иголках? Кажется, приближалось время обеда — кое-кто начал собираться и шебуршать. Но они почему-то одевались для улицы. Решили поесть в каком-то кафе снаружи? Да тут рядом-то ничего толком и нет… К нему быстро подходит Ритц с ореолом пухового воротника вокруг головы, наклоняется и встревоженным, почти угрожающим шёпотом говорит: — Нужно бежать! Почти все смотрители Колыбели уже сбегают побыстрее. — А что случилось? — недоумевает Иво. — Только что весело кричали «выброс». — Я уверен, причины выброса не найдут и будут закрывать двери, всех допрашивать. Тут же сегодня этот… — он делает нервный кивок в сторону. — Ну ты понял кто. Они пока не сообразили так сделать, так что надо съёбывать срочно. Через задний ход для персонала, ну ты знаешь, который на ракетное поле. Иво с растерянной улыбкой слушает его, медленно бледнея и тихонько покашливая, стараясь не разразиться масштабно. В любом случае, он не может уйти и оставить тут устройство. — Я… я скоро тоже пойду тогда, — отвечает он. Но Ритц не толкает и не бросается уговаривать его пойти сразу же: спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Иво знал про тот выход. Фактически, он не являлся выходом с предприятия, хотя там тоже стояли турникеты. Ворота из нижних ангаров вели просто на улицу, на огороженное забетонированное поле, и вот уже оттуда можно было выйти в город. Очень прозаичным способом — через дыру в заборе. Сама дыра прозаичной не была: её вовсе не прорезали подростки, а пробил отвалившийся двигатель спутника при очередном неудачном запуске. Этот выход не охранялся вездесущими теперь гвардейцами, насколько знает Иво. На сером экране нет полосы загрузки и неизвестно, как долго она будет продолжаться. Иво отвечает на рекламный розыгрыш новой посудомоечной машины условным шифром, означающим «Как долго ждать завершения процесса? Нужно срочно уходить. Опасно. Все уходят». И может ли кто-то другой в таком случае забрать оба устройства, чтобы он мог, наконец, уйти? Не все трудоголики поддались панике, но кабинет опустел. Достаточно последнего щелчка, чтобы остальные тоже сорвались с места. Иво склонен считать, что опасения не напрасны. И печатает в окне, через которое, по его разумению, он обращается к ИИ: «Время заканчивается. Как долго ещё?» И, к его ужасу или восторгу, на несколько секунд на экране появляется надпись «30 минут». А свои сообщают: «Агент говорит, что главные выходы здания заблокированы, а сам он снаружи и не сможет забрать установленный передатчик». С минуту Иво сидит, а его сознание, похоже, отказывается принимать реальность. В голове становится очень-очень пусто. Получается, передатчик забирать нужно ему? Его нельзя оставлять. Хотя, с другой стороны, почему бы не оставить? Он ждёт, пока не закончится передача, уже не делая вид, что работает и в принципе не способный работать. Забирает устройство из ЭВМ, прячет под клипсу воротника рубашки, хватает свой comm. Смотрит на шкаф с куртками. Если он выйдет сразу в верхней одежде и наткнётся на гвардейцев, то беды не избежать. Нужно сперва проверить коридор, и только затем выходить. Он идёт до кофейного автомата, а там и до поворота, где один корпус переходит в другой через зелёную зону с веерными пальмами. Ни одного человека во всём просматриваемом коридоре. А вон та дверь — там сидят смотрители Колыбели. Которых сейчас точно нет, эвакуировались. Поддавшись секундному импульсу, Иво быстрым шагом бросается к их залу. Кажется, у него есть возможность проскользнуть. Он заглядывает в приоткрытую широкую дверь: никого, лишь гудят никогда не выключаемые ЭВМ. Напряжённо прислушиваясь и слыша лишь стук собственного сердца в горле, Иво подбегает к стеновой панели, скрывающей разъёмы подключения. Он помнит, к какой они договаривались подрубиться, но там крохотного прибора не обнаруживается. Бросает в жар. Очевидно, агент перепутал. Или перепутал он сам. Иво бросается к смежной, отодвигает заслонку и с огромным облегчением видит то, что искал. Этот передатчик он прячет в заколку на своём хвосте. Дело сделано, пора выбираться. Немедленно! Коридор уже не столь пуст. Где-то в дальнем конце слышатся голоса, но Иво нужно в противоположную сторону. Ему почти удаётся дойти до зелёного перешейка рекреации, как оттуда без всякого предупреждения размашистым солдатским шагом выходит небольшой отряд вооружённых гвардейцев без шлемов. А впереди — сам Чёрный человек. Коридор пуст. Взгляд офицера впивается в Иво с какой-то удивлённой радостью. Иво резко и много вдыхает, а через мгновение ему становится нечем дышать. Лёгкие наполняются орущими, скребущими кошками, и его скручивает приступ жестокого кашля. Он сгибается пополам, боль дерёт горло. Кашель настолько истошный, что он чувствует, — лишь удача и вола воли отделяет его от того, чтобы прямо здесь не проблеваться. Вытерев обильно выступившие на глазах слёзы и сопли, он, наконец, разгибается и устало прислоняется к стене. Гвардейцы останавливаются рядом. Ждали, пока он закончит? — Это расчётчик, герр майор, — констатирует один из гвардейцев, поглядев на его значки на халате. Осторожно выравнивая дыхание, Иво переводит взгляд на майора. Он знает, что Чёрного человека зовут Хаас. Только на зайца он совсем не похож. И пистолет у него на поясе, и пахнет от него плазмой и раскалённым пластиком оружия. — Ясно, — говорит Хаас, стоя в пяти шагах от него. Он оттопыривает указательный палец в чёрной тактической перчатке и тыкает в сторону Иво. Небрежно и угрожающе произносит: — Так, ты. Чтобы пока не долечишься, шагу сюда не ступал. Эпидемии мне ещё не хватало. Понял меня? Чтоб я тебя не видел. — Понял, — кивает Бёллер, держась за стену и осознавая, что прижался к ней совсем как в давние времена. Чёрный человек отворачивается, теряя к нему интерес. Отряд уходит, громко ступая по полу, словно их тут не десяток, а целая сотня. — Достаточно нам одной попытки саботажа… — слышит Иво удаляющийся голос громко ворчащего Хааса. — Ишь ты, решили запустить Колыбель? Не тут-то было! Не в мою смену. Иво доползает до пальм. Дрожит всё, от рук, ног до самых губ. Полное блядство! Было снова страшно. На него нажали — и он снова едва не обделался от страха. Никуда не делась его патологическая трусость, никакой храбрости с годами он так и не приобрёл. А он-то надеялся, что перерос, повзрослел, и теперь хладнокровно справится с подобными ситуациями! Но вот опять — будто школьник перед толпой альф-задир. Он верил, что совладал бы с ними сейчас, подготовившись. Он врал самому себе. Нет, он такой человек. Трус один раз — трус навсегда. Иво аккуратно вдыхает и выдыхает, пробуя успокоится и не думать сейчас об этом. Нужно выбираться. За рекреацией его настигает шелестящая, тихая волна испуганных голосов. Пять-шесть сотрудников стоят у открытых дверей в рабочий зал одного из отделов. Подойдя ближе, Иво определяет — это отдел связи, но не связисты здесь стоят. На него поднимают взгляды, и по ним можно прочитать многое. Ему дают место встать, и он тоже видит то, что внутри зала. С десяток людей лежат на полу в произвольных позах, большая часть — в верхней одежде поверх халатов. Весь новый состав отдела, а кое-кто и не из него… И благодаря курткам так чётко видны оплавленные дырки от выстрелов из энергетического оружия. Их выставили в линию и расстреляли. А он и не слышал ничего, в это время усиленно ища устройство в другом корпусе. — Почему снова их? — шепчут рядом. — Решили, что это они вызвали активацию третьего блока из каких-то подрывных настроений… А так как блок снова недавно замолчал, то Хаас сопоставил события. Убил — всё затихло. Очевидно, кто виноват. А они ещё в куртках были… типа сбегали с места преступления. Кого ещё в куртках заметил, то сюда же и убил… Много ли храбрости нужно стрелять в безоружных и неподготовленных гражданских, когда ты набитый мускулами шкаф? Но вместо ярости и беспомощности Иво чувствует запоздалый ужас. Если бы он сразу начал собираться на выход, потратил немного времени и надел куртку, то точно столкнулся бы с Чёрным человеком и уже был бы мёртв. Но и после, оказывается, от гибели его отделял какой-то волосок, не более. Только что уничтоживший столько людей Хаас пёр по коридору и наткнулся на него… Что мешало ему, войдя в раж, выстрелить снова? От него даже пахло этим… этой горелой плотью и синтетикой. Он мог приказать выстрелить и в него, потому что Иво, негодяй такой, раскашлялся тут. Бежать. И без куртки. Он может наткнуться на патруль ещё раз. Пусть он и не вычислит сейчас малость вероятности этого события, но и один процент будет стоить ему жизни. Он помнит путь вниз, к полю. Если гвардейцы не смекнули закрыть створки и там. Разве там не автоматика стояла?.. Нужный лифт невозможно медленно едет вниз. Переход. Попадаются обеспокоенные люди, но в открытых кабинетах почти пусто. Ещё один лифт вниз. С ним едут ещё трое, одетых, молча. Один протягивает ему шапку и перчатки. Иво берёт. Через полутёмное пространство выгрузки, низкое, с толстыми колоннами и остатками корпусов прототипов, они уже бегут. Впереди брезжит щель настоящего дневного, не электрического света. Дюжий человек стоит в проёме ворот, и это не гвардеец. Турникеты уже не работают, и через них приходится перелезть. И лишь когда Иво подбегает к воротам, пищащим предупреждающим звуком, он видит — человек не просто стоит, а удерживает створки от закрытия, впихнув между ними какой-то хлам типа железного лома и самого себя. Это тот самый утренний агент-бета, на нём униформа уборщика. Только у беты хватит силы и выносливости перебарывать гидравлику так долго. А как долго? Бета замечает его (именно его среди остальных спасающихся) и гаркает: — Быстрее! Все протискиваются мимо него в студёную наружу. Он резко отступает, и створки тут же выплёвывают оставшийся лом. Лишь какая-то небольшая деталь оставляет их раскрытыми на сантиметр-полтора, но сигнализация затыкается. — Почему без куртки? — тяжело дыша, оглядывает его бета. — А, неважно! — кривится он. — Бери мою. Он стряхивает с себя пахнущую свежим потом парку, и Иво накидывает её на ходу, прокладывая путь через пустое поле к известному всему институту ориентиру, найти который постороннему было бы весьма проблематично. Дыру задекорировали пластиковой сеткой, сливающейся по виду с металлической сетью вокруг. Да и забора этого — периметрические безликие километры. От трусящего рядом беты идёт пар. Что ж, он действительно первое время не замёрзнет после таких упражнений. — Двери начали закрываться минут пять назад, — сквозь шумные вздохи поясняет тот. — Или десять. Дольше пятнадцати я бы не продержался, хотя сказали тебя ждать… И в начале-то едва сообразил что-то схватить и подсунуть, чтобы не дать магнитам сощёлкнуться. — Спасибо. — Пожалуйста! Чёрный человек явно запомнил встречу с Иво. Он, пока на адреналине, и не задумался, а вот потом задумается. Что расчётчику делать в той области? Ещё и в такой момент, когда любое действие становится подозрительным. Больше на работу нельзя возвращаться, как и домой. Его вполне могут начать искать. Надо собрать личные вещи и блоки ЭВМ. И саму ЭВМ надо бы выкрутить из стены тоже. Запасные ключи есть у Морица. «Цапля улетает на дальние болота». Собрать всё и исчезнуть. Боже. Наверное, он перестраховывается, и его карты не деактивируют, а лицо не внесут в список «разыскивается». И новый больничный он оформит, будто ни в чём не бывало. Но если всё-таки что-то заподозрят и пойдут проверять, «брать» его с ружьями, то не обнаружат в привычном месте. Это спасёт ему жизнь. «Нахрен всё это. Лучше забиться в самую глубокую нору, чтобы никто не нашёл». *** Его самого и вещи, забранные из его квартиры, привозят на третью базу. Идя в полутьме под низкими потолками, он поражается тому, как разрослись помещения — и жилые, и технические, и даже производственные. Здесь уже жила и работала не какая-то жалкая сотня человек, а гораздо больше. И эти люди, мельтешащие, будто насекомые в улье, кажется, прекрасно знали, что нужно делать. Всё ещё в чужой куртке, Иво садится на коробку с консервами, которые только что разгрузили с вагонеток. — Иво! — окликает его кто-то, отчаянно нелепо бегущий к нему, лавируя между людьми. Омега встаёт, пытаясь разглядеть в лучах неверных ламп высокую фигуру. В итоге, она просто налетает на него и железно стискивает в объятиях, нюхает макушку и тычется носом в уши и шею, будто собака. Это может быть только один человек, и по запаху невозможно ошибиться — Ирвин Дитмар. Иво не выпутывается и не отталкивает его, вместе этого позволив себе закрыть глаза и расслабиться под утешающий аккомпанемент обещаний и утешений. — Всё закончилось, ты в безопасности, ты молодец… Испугался сильно? О, лорд, я так счастлив, что всё обошлось. Почему надо было заставлять тебя делать это? Видимо, ты самый умный и хороший, и никто более… Больше никогда не придётся так рисковать, я просто такого не допущу… Отдыхай. Руки Иво соединяются на поясе Ирвина, обнимая в ответ. На какие-то мгновения он забывает, а потом два приборчика, зажатые в ладони, сами напоминают о себе острыми гранями. Иво поднимает голову, и Ирвин прекращает его так сильно прижимать к себе, давая пространство. Такое ощущение, что он совершенно не в себе от беспокойства, тоски и облегчения. Под рубашкой его тело кажется непривычно жёстким. Омега показывает ему раскрытую ладонь: — Надо извлечь информацию поскорее. Ирвин резко кивает, наверное, вообще не понимая, что ему говорят. — Если подумать, то за последние несколько веков я единственный живой человек, поговоривший с ИИ Колыбели. И её ответ — тут. Интересно, как скоро смогут запустить мою ЭВМ? И где мои лекарства?