Redemption blues

*** Берт честно предполагал, что организация узнает заранее, какое предприятие будет подвергнуто вакцинированию. И план обороны и эвакуации составят за день-два. Максимум — часов за двенадцать. Но они узнали об этом за полтора часа. И большую часть этого времени займёт переброска отряда по подземным, едва приведённым в чувство узкоколейкам. По ним раньше автоматически возили руду, вгрызаясь в породу планеты. Потом, вероятно, товары. А потом… всем, видимо, надоело спускаться так низко, в тёмные недра, пахнущие канализацией и крысами. В вагонетку влезает всего один человек в полном обмундировании. Если о-о-очень потесниться и если оба неширокие — то два впритирку. Трясясь и судорожно хватаясь за пластиковые борта на поворотах, Берт пытается составить в голове план или хоть какую-то стратегию. Он не знает в точности, как сработали связисты, что и куда сообщили. Ему было некогда узнавать. Наверняка был отправлен какой-нибудь сигнал, предупреждающий работников, чтобы они начали эвакуироваться… Но нельзя было рассчитывать, что это сработает и все правда возьмут и разбегутся, даже если сказать, в цехе — бомба. Минёры приедут быстро и незаметно, а рабочим скажут продолжать заниматься своими делами. Разумнее рассчитывать на самый негативный вариант: здание под завязку будет забито людьми и работающими станками. Зажмурив здоровый глаз и синхронизировав саккаду искусственного глаза с тряской вагонетки, он изучает и пытается запомнить карту цехов, всех лестниц, выходов и пандусов, молясь, чтобы она была актуальна. Другим, с обоими настоящими глазами, сложнее. Им придётся ориентировать на проекцию в шлеме. Конечно же, гораздо удобнее держать своё местоположение в голове и не отвлекаться. Вагонетки резковато, с визгом по ржавым рельсами, тормозят там, где тоннель немного расширяется до узкой платформы. В покрытой столетней пылью стене — крохотная дверь, словно сделанная для собаки. Впрочем, первое впечатление обманчиво: встав на колени, через неё можно проползти вместе с оружием. Уран выводит на экран шлемов маршрут через переплетение труб и заброшенные коллекторы, через разрушившиеся от времени щитовые и распределительные, через покинутые жилища бездомных. — «Император», вторая группа в пути, — отчитывается оператор в динамике. У всех остальных, кроме Берта, в наушнике. У него же ухо, к сожалению, занято другим прибором. — Сколько? — отрывисто уточняет он. — Минут двадцать пять. Долго. — Будут прикрывать вам тыл, — успокоительно добавляет оператор. «Если к тому времени от тыла хоть что-нибудь останется». Уран получает изображение с голубиных камер. Так как отряд движется под толстым слоем коммуникаций, оно наверняка получается нестабильным и говённого качества. — Враг уже близко, — всё равно определяет тот. — Группа вакцинации будет заходить с парадного входа, где есть площадка для выгрузки медицинского оборудования. Вход с западного крыла чист. В текущем положении он ближе всего. — В каком он состоянии? Как близко к нему мы окажемся? — Метров сто по прямой, три яруса вверх. Выход выглядит закрытым, посторонних нет. — Оператор? — требовательно спрашивает Берт, начиная автоматически злиться. — Никто не эвакуируется? У нас есть люди внутри? Или будем взламывать? Привлечём внимание. Через показавшуюся вечность паузу из шороха помех возникает голос: — Вам откроют. Через фальш-панель отряд проскальзывает на территорию действующего технологического яруса, а оттуда по проржавевшим лестницам — наверх, к нижним пешеходным ярусам, всегда тёмным, замусоренным и пустым. — Уран — наблюдение, — говорит Берт. — Есть найти точку. Уран вместе со снайперкой будет караулить выход и наблюдать за их единственным отходным путём. — Главная цель — нам нужно вывести омег из этого цеха, — объясняет Гефест, пока весь отряд карабкается на нужный ярус. — И задержать гвардейцев, если те догадаются броситься в погоню. Берт лукавит. Или, вернее, врёт, и все это понимают. Как только гвардейцы увидят вооружённых людей в цеху, они нахрен позабудут там про каких-то омег, которых надо прищучивать и прививать. — Люди уходят, мы отбиваемся и уходим тоже. Если получится не попасться противнику на глаза — прекрасно. Берту некогда думать о том, какая температура на улице, какая погода — солнце или пасмурно. Шлем всё равно сфильтровал бы острые лучи Водолея, и подсветил бы туманные полусумерки. А тактический костюм без проблем сводит любой погодный дискомфорт на нет, от дождя до промозглого холодного бриза, от жары до пронизывающего холода. Он лишь почувствовал лёгкий удар ветра и услышал, как он гудит в провале улицы, когда по одному они перебегают узкий мостик к выступу перед запасным выходом и занимают позицию за углом. Неопрятная, окрашенная железная дверь вздрагивает, открываясь, и под дулами винтовок оказывается омега в красной куртке. Он, оробев от страха, впивается в их обмундирование — ничем не отличающееся от экипировки регулярных правительственных отрядов. — Беги отсюда, — приказывает Берт. — Кто-нибудь ещё уходит? — Начальник запретил… — бормочет омега. — Сука твой начальник! Если не боишься, выводи всех немедленно! Засады нет. Они без колебаний врываются внутрь. На шлеме оживает проекционная дорожка на плане здания. Берт, сверившись с внутренним ощущением направления, бежит по ней. Нужно занять позиции, закрыть ворота, прежде чем… — Противник подъехал к центральному входу! — сообщает невидимый Уран. — Три электрокара. Выходят. Их двадцать шесть человек, вооружены винтовками. Не уверен, что тут есть снайперы, кроме меня. И они, кажется, не собираются их сейчас выставлять. Высаживаются медики с контейнерами, волокут их. Двое гвардейцев встают у выхода — видимо, приказ никого не выпускать. — Кто пойдёт в обход к запасному — стреляй насмерть, — коротко бросает Гефест, следя за дыханием. — Пятнадцать минут до прибытия второго отряда, — рапортует голос оператора. «И ещё минимум пять на оценку позиции и развёртывание», — мрачно прикидывает Берт, активно топая ботинками по рифлёнке. В нос не ударяет запах окалины и аэрозолей только из-за фильтров в шлеме. Основный проход между машинами и конвейерами определяются интуитивно. Люди, стоящие у пультов, испуганно наталкиваются взглядами на несущийся вперёд безымянный отряд, прерывая свою работу хотя бы на минуту. Следуя протоколу, Доходяга лихо дёргает рычаг пожарной сигнализации, пробегая мимо. — В цехе зафиксирован пожар, угроза взрыва, — тут же слышится из вездесущих крохотных динамиков, перемежается звуками, способными перебить шум тяжёлого оборудования. — Всем немедленно покинуть здание! Под ногами начинает мигать лампами эвакуационная дорожка — для тех, кто был слишком близко к станку и услышать сигналы не смог. Но если первый цех в цепочке смежных ещё похож на стройную цепочку производственных линий, и свет в нем яркий, искусственный, то в последующих Берта накрывает неприятное предчувствие. Огромные помещения поделены между арендаторами на отдельные маленькие заводы с одним общим подкровельным пространством над ними. Вся площадь следующих друг за другом цехов перегорожена заборами, ограждениями (иногда с распахнутыми воротами), из-за которых доносился шум, стук, шипение станков, струятся пары и дым. И посредине, как магистраль, широкий проход с рельсами. На удивление слабо освещённый. «Это что, деревня?» — сумрачно недоумевает Берт. И здесь работает правда много омег? Вероятно, токсичное производство, где мало платят. Покраска и штамповка? Эти цеха гораздо выше тех, что Берт видел в симуляциях, переходят друг в друга практически противоестественными объемами. Длинные световые фонари на высоком потолке маячат так высоко, что почти ни один луч солнца не способен полноценно достигнуть залитого пятнами машинного масла пола. Боковые окна — далеко, закопчёные и немытые. Под потолком визжат моторами краны, но, услышав сирену или увидев мигания тревожных диодов, они натужно тормозят и замирают, подчас с грузом на середине пути. Все громкие, разнородные машинные звуки исчезают один за другим. Пожарная тревога мечется среди стен и толстых колонн, словно среди пещер, разносясь чуждым эхом. Конечно, противники тоже услышали её, но вряд ли повернули обратно. Карта вертится перед глазами. Берт намечает ворота, которые надо успеть запереть, чтобы оградить уже захваченные цеха от тех, что сейчас, он надеялся, испуганно и оперативно эвакуируются. Правда, так себе это будет преграда. Обойдёт по флангам. Одной сирены обычно недостаточно, но многие увидели бегущих людей в форме. Неизвестно, какие из этого можно сделать рациональные выводы, но нерациональные — можно. — Противник не отступил, — напряжённо ответствует Уран. — Из центрального выхода успело выбежать несколько человек, прежде чем двери заперли. «Сука», — в бессчётный раз думает Берт. Урану нужно быть предельно собранным и внимательным: что, если кто-то из гвардейцев догадается переодеться гражданским и зайти с тыла, как ни в чём не бывало? К сожалению, подмоги ему оставить не могли: второй снайпер, Кошак, нужен здесь. — Гефест! Не успеем! — кричит Аид, вырвавшийся вперёд и, скорее всего, вместе с Бореем заметивший головной отряд противника. Берту хочется крикнуть: «но там еще остались гражданские, на той стороне», но он тут же понимает, что в текущей ситуации это не имеет значения. Всех не спасёшь. А ведь казалось, что в тот момент, когда перестрелка станет очевидной, вакцинация точно отменится. Но реальность сурова: гвардейцы не выпускают людей, застрявших на их стороне. Думают, что расправятся с проблемами и снова запустят свою молотилку. Хоть бы людям хватило ума и смелости начать прорываться собственными силами. Там скольких, двоих всего оставили охранять целую толпу? Теперь это инстинкт любого, хоть краем глаза заметившего чёрный шлем — спасайся, убьёт! Как бы патриотично люди не воспевали героизм гвардейцев, уничтожающих террористов, стоило им самим увидеть бравого солдата… они понимали, что легко станут следующей жертвой безликого молоха. «Пожар… возможен взрыв! Всем сотрудникам покинуть помещение».. — надрывается тревога. И правда… Здесь полно того, что легко рванёт или воспламенится от единого попадания энергетического импульса. А на той стороне об этом знают? Или противник по глупости будет готов подорвать их всех разом? Кошак занимает высоту. Аид и Борей отбегают назад за преграду створок, которые тянут на себя Доходяга и Конфуций, пока Берт и Свифт держат проезд между огороженными цехушками на мушке из ближайшего укрытия. — Кошак, здесь ведь везде воспламеняющееся и взрывоопасное? — быстро спрашивает Гефест. Тот отзывается мгновенно, явно сканируя склад через световые фильтры. Возможно, даже через прицел, с него станется. — Вижу: пары краски, аэрозоли, масло, баллоны и сварочные стенды. — Что на их стороне, на нашей? И где? Можешь определить? — Указываю на карте, с примерным радиусом взрыва. И куда нельзя попадать категорически. Надеюсь, моих учёных мозгов на это хватит, но могу проебаться… — и почти вскрикивает: — Контакт! Противник! На карте чуть ниже поля зрения расцветают красные и жёлтые точки, и синие — области движения врага. Видно, что Кошак торопится, ставит их примерно, чтобы поскорее обратно синхронизировать экран с прицелом снайперки. — Неизвестный отряд, идентифицируйте себя! — гремит усилитель под бесконечными просторами металлических ферм. — А не то мы вынуждены будем открыть огонь! Надо же, не сразу начали стрелять. Не видят? Или тоже поняли, какое это неудачное место для «слепой» перестрелки? Ну хоть гранату не кинут. Никто из «Последнего императора» не подает голоса. Ещё бы беспечно выдать его образец! Мало ли что они с ним сделают и как будут потом распознавать. — Подтверждаю: из западного выхода массово выбегают люди, — скребётся в ухе далёкий Уран. — Десять минут до прибытия второго отряда, — для сосредоточенного разума оператор звучит, словно тающий призрак. — Уран, выдай им дислокацию, — произносит Гефест. — Клещи. Впервые в открытом бою с профессиональными военными. Да только что значит «профессиональными» в этой колонии, которой не с кем было воевать? Симуляции, как и у них, игроков, — не более. Интересно, кто более тщательно подходил к делу? Неважно, на чьей стороне правда, неважно, кто сильнее во что верит. Сила и подготовка решают всё. Способность терпеть боль и страх и не сдаваться. Омеги редко когда сдаются, всегда из последних сил держа целое небо человеческих горестей на своих плечах. Берт предпочтёт, чтобы на этот раз боль потерпели другие. Испили до дна то, что каждый раз оставляли на долю омег. Нет! Хватит! Искусственный глаз и камера прицела — на биение сердца — единое целое. Срабатывание искусственного пальца — мгновенное наведение на неосторожно промелькнувшую цель. Берт стреляет. Трудно сказать, удачно он попал или нет. Всё-таки возможности брони достаточно широки, а местность крайне неудобная для прицеливания, неоднородная, непредсказуемая, с странными углами обзора и атаки. Выстрел мог прийтись в усиленную часть, а мог частично пробить барьеры, оставив подпалины. Мог оглушить. А если попал в слабую часть в пульсацию биений — то ранит. Насмерть? Берт не знает, какая модель защиты на них, а потому трудно сказать, как она будет взаимодействовать с его оружием. Над которым, конечно, немного поколдовал Ясон. Или много… Модифицированное специально для частот этих защит, однако в реальном бою его никто не тестировал. Берту отчаянно и глупо хочется услышать вскрик или хотя бы приглушенные маты, но через шлем с отключенным внешним динамиком почти ничего не прорывается наружу. Он успевает увидеть или же его распаленному воображению кажется, что он видел, как при попадании вздрогнули, а затем подкосились ноги бегущего, и инерция унесла его за укрытие. В ответ сыпятся горохом осторожные, злые выстрелы. Строго по коридору. Они тоже знали о веществах в цехе. Жах, звяк! Высоко над головой проносится несколько веских снарядов, выпущенных Кошаком. На той стороне на крановые конструкции попытались влезть вражеские стрелки. Снайпер постарается не дать им этого сделать. Впрочем, это почти единственные траектории выстрела, которые он может себе позволить. Палить по залу только в случае крайней, крайней необходимости. Рано или поздно придет противнику в дурную голову, что вместо того, чтобы выискивать фигуры врага, надо просто всё рвануть, и дело с концом. Или опять боятся ответственности? Кому потом выплачивать неустойку за взорванные технологические линии? Кто получит по жопе за неуставное самоуправство? Берта подобные мелочи не интересуют. Взвизгивает металл, такое ощущение — прямо под ухом, и какая-то деталь с искрами отлетает в сторону. То ли ручка, то ли рычаг. Рикошет? Берт знает, что враги планируют сделать и как. Он знает, как на это нужно реагировать. Он на 85 процентов уверен, что им не хватит изобретательности и ума отступить от привычного заученного сценария. А у них самих? — Осторожно отступаем. Уран, скажешь, когда большая часть людей выйдет и разбежится. Дело не в эвакуации. Дело не в новых погубленных жизнях, всего сотне, когда число привитых уже перевалило за десятки тысяч. Дело в сопротивлении. Они должны были дать отпор. В палатки шли добровольно, палаток было как крыс. Здесь же, отловив и сковав прямо у водопоя, на рабочем месте, заставляли. Однако при этом была возможность точечного сопротивления, возможность предупредить реальных людей. В следующие разы после сигнала от организации любой цех за минуту опустеет. Останется, может, несколько доверяющих доброму правительству омег. Здесь должен произойти прецедент, возникнуть логическая опорная точка. Так что они дадут бой. Но где же вторая группа?! Что они там копаются? Противника больше раза в три по численности! Враг колеблется между приказом убить и взять в плен, ведь тогда можно будет допросить. Однако очень быстро они склонятся к тому, что надо давить так, чтобы убить, в надежде, что кто-то да уцелеет. Главное, что они одержат победу. Наказание за поражение, видимо, гораздо хуже наказания за излишнее рвение. Полное истребление объяснить гораздо проще. А что, если это те же люди, что расстреляли мирных невооруженных омег в лагере самым жестоким образом? — Эти молодчики явно пленных брать не будут, — мрачно выговаривает Гефест. — Реагируем соответствующе. — Движение на 30. — Обойти пытаются. Это уже не походит на что-то слаженное. Шквал выстрелов слишком силен, шумен, подобно электрическому граду, огромному дождю, который умудрился пробить купола и прорваться внутрь. Берт пригибается и перебегает, стреляет, чтобы перебежали за следующую преграду другие. Петляет между зловещими гротескными станками, назначения которых он не понимает. Они должны отступать организованно, а не бежать. Чем хороша шаговая сфера — она стирает грань между реальностью и симуляцией. Мозг, конечно, никогда не перепутает, но иногда… Точно так же легко перемахивать через нагромождение стальных заготовок и выбивать выстрелами замки на калитках. Но есть то, чего не возникало никогда в симуляции. Волосками на затылке, на спине, шестым чувством Берт вдруг ощущает — враги близко и их не менее троих. Свифт и Конфуций прикрывают его движение, стреляя ему за спину, поверх головы. — Кидай светошумовую! Меня не ослепит! — кричит он в шлемофон, стараясь двигаться быстрее. Свифт не задаёт вопросов, даже удивляться некогда. Он отрывает плоскую коробочку с пояса и размашисто швыряет её, не забывав втопить красную кнопку в корпус. Как выглядят боевые действия на самом деле? Как сражались в древности? А ведь были времена, когда противники договаривались о точном времени и месте сражения. «Дерёмся ли мы сейчас лучше или хуже? Смертоносно и кровожадно, или с честью, робко и гуманно? И что из этого хуже, а что лучше в итоге?» Светошумовая звонко ударяется об край какого-то поваленного стенда и бабахает, затапливая всё вокруг невозможным условиями существования для тех, кто прекрасно видит и слышит. Шлем, по идее, должен компенсировать, однако… гранаты разрабатывались в том числе и против шлемоносцев. Берт отключает ушные кохлеары, зажмуривает живой глаз, а искусственный сам собой переводится в нужный режим светоподавления и нового баланса освещённости. Берт разворачивается, одним адреналиновым прыжком преодолевает препятствие, на ходу выхватывает с бедра ручной разрядник. Без какого-либо сознательного участия мозга в ослепляющей вспышке света и дезориентирующего ультразвука он стреляет по трём мишеням, определив их ещё до того, как на тактической схеме шлема складываются контрастные перекрестья. Энергетический импульс перегруженного апдейтами разрядника толкается в ладонь, сбивая его прицел для следующего выстрела. Берт рычит от злости и разочарования, что попал вовсе не туда и не так точно, как хотел. С учётом иной мощности и характеристик оружия по сравнению со стандартной моделью, он не может предсказать последствий и автоматически делает ставку не на максимальный, а на минимальный ущерб. Отстрелявшись, Гефест отступает за несколько преград вместе с Конфуцием и Свифтом во временном затишье. Через несколько секунд оно лопается, разрываясь огненным шаром с правого фланга, где параллельно им двигаются Аид, Борей и Доходяга. Нельзя сказать, что именно взорвалось, но огонь не метнулся жёлтой волной по всему залу и не взвился столбом до самого светового фонаря, а опух сферой и быстро опал. Баллон взорвался? Хорошо, что хотя бы не последовательность взрывов. Берт не был пиротехником, чтобы разбираться в таких тонкостях. В симуляциях были лишь стандартные взрывы. Срабатывает сигнализация и цех заходится новыми предупреждениями. Что-то противно скрипит, свистит и с высоты обрушивается поток мелких капель ледяной воды. Отключается свет. Кто-то на общем канале матерится, не выдержав. При пожаре всю электротехнику положено автоматически вырубать, особенно если собираешься полить её водой. На и так не слишком солнечный цех наваливается сумрак, почти мрак, к которому глаза нескоро привыкнут. Визоры всех шлемов синхронно уходят в ночной режим, а у некоторых противников срабатывает подсветка. Новички или ротозеи? Они её тут же тушат и меняют расположение, но даже по этим кратким вспышкам Берт успевает оценить диспозицию и понять, что противник очень близок и воспользуется ситуацией. В темноту под шум воды ломанётся вперёд… Проклятые капли забивают визор рябью, он не может сфокусироваться, и его приходится отключить. — Три минуты до прибытия второго отряда. — Пиздец, — отвечает Берт, тяжело дыша в микрофон. Пять минут прошли хрен знает сколько минут назад, а он тут говорит — ещё три! Эти упражнения всё-таки сбили его дыхание абсолютно вхлам. А он-то считал себя вполне подготовленным! Затылок и жопа взмокли окончательно и полностью. Он машинально поглядывает на индикатор винтовки и с холодеющем недоумением определяет, что заканчивается заряд батареи. Как же редко ему доводилось видеть подобное! Эти модели жрут, как не в себя. Или просто старые батареи? Списанные значит списанные. И запасная у него всего одна. — Доходяга, эй, Доходяга? — слышится взволнованный, почти испуганный голос Аида. Ответа нет. — В него попали, попали в него! Взрывом? Выстрелом? Берт яростно отплёвывается, расстреливая боезапас и страхуя свой левый фланг. Уже совсем близко маячит переход в следующий цех, более узкий. В нём надо попробовать соединиться. — Где второй отряд? — рявкает Берт оператору. — Наседают! У нас раненый. Залпы Кошака подозрительно стихают вместе с редеющими каплями системы пожаротушения. Секундный страх обрывается об обстоятельное кряхтение на линии и кошаково «меняю диспозицию». Видимо, снайперу было за чем спрятаться от выстрелов, прикрытия он не попросил. Дальше по цеху высот нет. — На правый, к Доходяге, — решает Гефест. Кошак складывает снайперку и вооружается разрядником. Хорошо хоть у него полный боезапас. — Где. Хренова. Подмога! — кричит Берт, предусмотрительно заглушив канал группы, чтобы не выливать свои нервы и гнев на них. Обеим группам удастся соединиться за широким и высоким щитом какого-то конвейера. И выясняет, что Кошак не помогает Доходяге идти, а тащит его на спине. Ногами тот не передвигает. — Мы на позиции, — электричеством по нервам ударяет голос Ирвина. Берт вздрагивает и злобно шипит: — Какое «на позиции»? Сделайте что-нибудь, стреляйте им в тыл! — и, уже обращаясь к Аиду: — Что с ним? — Не знаю. — Кошак? — Вроде без сознания, — отвечает тот, покряхтывая от тяжести. — Можно ещё кто-нибудь понесёт? — Давай я, — соглашается коренастый Конфуций. Что-то взрывается близко-близко, ревёт огнём, снова включаются вездесущие спринклеры. Внутри без приглашения свербит мерзкий инстинкт — бежать, бежать, но Берт с содроганием подавляет его. Где-то внезапно звенят стёкла, или ему мерещится — он мало доверяет ушным имплантам относительно далёких и тихих звуков. Но через миг сверху градом сыпятся осколки ламп, мусор и штукатурка. — Решили взрывать нас, — недовольно произносит Конфуций. — Выкуривают… — Мы так не пробьёмся, — определяет Аид, тяжело переводя дыхание. — Нужно оттянуть силы и снизить плотность огня. И тут опять что-то гулко-звонко взрывается, отдаётся в ноги прямо через толстую подошву ботинок. — Надо пробиваться, — нажимает Аид. — Боюсь, не дождёмся. Будет поздно. — Ирвин, сука! — вопит Гефест. — У нас тут всё взрывается! — Это мы, — коротко ответствует Ирвин. Опять гремит так, что подпрыгивает пол. — Гражданских не заденьте, — ворчит Берт. Хотя, наверное, уже. — И прижмите членоголовых поплотнее, нас зажали. Мы недалеко от западного выхода. — Видим вас, — и Ирвин переключается на канал внутренней связи по группе. Через несколько минут плотность огня немного спадает. Берту чудится суматошное шевеление на стороне врага. Вот она, секунда растерянности, когда можно уходить — через полосу открытого пространства к убежищу, а там и до западного выхода рукой подать. — Аид, Борей, Кошак, Конфуций, готовьтесь. Конфуций крепче перехватывает Доходягу за длинные конечности. Берт, Свифт и Кошак готовятся открыть заградительный огонь, чтобы не дать противнику высунуть нос. Берт с отстранённым удивлением отмечает, что и вторая его батарея на исходе. Вскоре придётся перейти на более слабый разрядник. Группа стартует, пригибаясь и петляя. Полузадушенный вскрик режет по ушам хуже визговой гранаты. Берт поворачивает взгляд и как в замедленной съёмке видит, как Борея что-то подсекает на бегу, будто со всей силы ударяет его в спину. Он валится на пол, прокатываясь несколько метров вперёд. Аид успевает в диком броске выпростать руку, схватиться за одежду Борея и встащить его под защиту стены. — Что с ним? — нервно уточняет Берт. — Идти может, стрелять… не метко, — докладывает Аид опустившимся голосом. — Мы вас проведём. Готовьтесь. Берт слушает внутренний метроном и срывается с места в один интуитивно выбранный момент. Перед глазами проносится металл и пластик оборудования, изъеденный энергетическими выстрелами, изъявленные борозды и отверстия на полимерном полу. Берт не чует под собой ног и дыхания, с такой скоростью перебегает пространство, надеясь, что в него не попадут. Или попадут не прямо. Пара зарядов тяжёлыми, злыми шершнями бьют его в бок и плечо, вгрызаются в его защиту и броню раскалёнными иглами, но прижигают лишь кожу и не заходят дальше. Повезло, угол попадания был тупым. Берт с облегчением ныряет в убежище. — Попали, сволочи, — завывает Борей. — Больно! Всё гораздо хуже, не может он уже стрелять. И идти — не очень. Вместе с Аидом они переплетаются в осьминога, в котором именно Аид тащит собрата наружу. Берт видит кровь, в которой заляпаны их перчатки. От энергетических попаданий редко кровь. Прилетел осколок? Распахнутые ворота уже близко. Снова что-то грохает, и звук идёт скорее оттуда, с улицы впереди, чем передается через толщу цехов, отделяющих их от центрального входа. — Я оставлю им сюрпризы, — уведомляет Конфуций со зловещей усмешкой в голосе. Доходягу принимает на свои плечи Свифт. Конфуций потрошит свой разгруз и подсумки, и лепит очень взрывоопасные коробочки на стены, колонны, машины в самых неприметных местах. Он отступает последним, не забыв активировать чипы во взрывчатке. Конечно, не факт, что противник сразу бегом за ними сунется. Система распознавания на шлеме вполне могла идентифицировать бомбы заряды и тормознуть уведомлением до того, как человек ступит в область срабатывания. — Уран, мы выходим. Чисто? — Чисто. — Группа два, «Император» отходит. Три минуты на прикрытие, потом уходите сами. Холодный воздух по контрасту ударяет по костюму, мигом напомнив, в каких многочисленных местах он взмок. Вместе с Ураном он держит на мушке выход, пока все не переползают мостик. Затем отряд растворяется в технологических ярусах с максимально возможной скоростью, если учесть раненых. Им приходится меняться, чтобы нести их. Наконец, затыкается пожарная сирена. Замолчавший, местами подпаленный цех стоит в зимней полуденной дымке. Чёрные хвосты дыма чужеродными вкраплениями раздирают зеленоватый свет. Догорают остовы полицейских электрокаров, всё ещё цепляясь уцелевшими участками блоков за трос. Зияют, как открытые раны, подслеповатые торцевые окна цехов, выбитые и щербатые. Покрыта мелкими обломками обстрелянная площадь перед входом, наполовину обвалившаяся в провал магистрали. Медик с аптечкой, в которой лишь успокоительное для пациентов и нашатырь, констатирует смерти гвардейцев на обледеневшем крыльце промышленного корпуса. *** Потные, мокрые, не в себе, они грузятся в вагонетки, толпясь на узком псевдоперроне вместе со вторым отрядом. Борей шипит и воет от боли, из-под пальцев течёт кровь, но отколок никто вытаскивать не собирается, будет только хуже. Сразу поставили обезбол, антибиотик и сыворотку для свёртывания. А вот Доходяга молчит и не двигается, лёжа навзничь на пыльном бетоне. — Запускай скорее! — кричит Аид оператору. Лицо его перекошено. Пока вагонетки обесточены и выглядят обстоятельно заброшенными для постороннего наблюдателя. — Что с Доходягой? — Берт становится на колени рядом с ним. Конфуций осторожно снимает шлем с тихого товарища. — Без сознания? Чтобы лучше видеть, он снимает собственный шлем. Ему настойчиво кажется, что шлем весь залило конденсатом изнутри и потом, хотя конструкция обещала, что такого быть не может. В полумраке, разрезаемой редким лучом наплечных фонарей, белеет лицо Доходяги с тенью тёмной щетины. Веки у него полуприкрыты, и мышцы лица ненормально расслаблены. От него пахнет… горящей изоляцией и копчёным мясом. Гефест сдёргивает фонарь с плеча, наклоняется и отодвигает одно веко, чтобы посветить лучом в глаз Доходяги. Зрачок уже больше не сжимается. Берт непроизвольно выдыхает и выпрямляется. Он мог бы сказать и раньше — потому что имплант, на котором он так и не запустил моргание, давно безжалостно отметил, что ни разу не дернулась вена на шее, отмечая толчки сердца. И грудь больше ни разу не шевельнулась. Это противоестественно… Не так, как должно быть. Доходяга ничего не сказал в последний момент. Никаких прощальных слов не было, даже глухого вскрика боли. Берту, замершему на коленях у неподвижного тела, ничего уже не нужно было говорить. Они все, столпившиеся вокруг, замолчали и затихли. Они всё поняли и без жестоких слов. — Возвращаемся, — тихо произносит Берт, чтобы хоть что-то сказать, поднимается и надевает шлем обратно. И сообщает оператору, отключив связь по отряду: — Потери — один человек. Ещё один тяжело ранен, большая кровопотеря. Готовьте операционную. Восходящий звук включаемой энергетической линии сообщает всем об активации системы узкоколейки. После непродолжительного молчания следует ответ дежурного: — Вагонетки проследуют на базу пять. Там есть необходимое оборудование. Берт мрачно занимает своё место, крепко вцепившись перчаткой в пластиковые края этого ненадёжного корыта, не оборудованного даже ветроломом. На правах самого субтильного вместе с Доходягой едет Уран, придерживая его руками, а свою снайперку отдав Кошаку. Страшно подумать, что он ощущает сейчас. По внутренней связи Берт слышит чьи-то тихие всхлипы или даже сдавленный плач. Наверное, это всё-таки Уран… Или не только он. На перроне остаётся ещё четверо человек из второго отряда, на них не хватило мест. Обернувшись сильнее, он видит, как Ирвин сдёргивает шлем — так, словно он внезапно начал задыхаться в нём или у него случился приступ клаустрофобии. Его кожа ещё более мертвенно бледная, чем у Доходяги, блестит от холодного пота, а взгляд такой безумный и остановившийся, будто он увидел призрака. Вагонетки дёргаются и начинают движение, медленно набирая скорость. Берт снимает блокировку с искусственного века, чтобы закрыть оба глаза, но это не помогает. Длинные вспышки и точки выстрелов, расчерчивающие черноту, никуда не исчезают, оставшись даже не на сетчатке — в мозгу. *** — Доходяга… Их душа, центр компании. Он был больше, чем хорошим бойцом. Тот, кто однажды собрал их всех вместе на том поле, когда они все были бесполезными новичками. Он был так увлечён, он был так радушен, что в итоге подружил их всех между собой. Его не заменит собой даже какой-нибудь идеальный супергерой. — Выстрел угодил в спину и прошел до груди наискосок почти через все полости тела, — сообщает молодой медик, проводивший вскрытие, снимая пластиковые очки. Берт не видел его раньше, но знал, что он как-то связан с клиникой Шань Рэда. — Неудачный угол. Он бежал, нагнувшись. — Почему тогда не сработали компенсаторы брони? — Сработали вроде… Но выгорели. Или выгорели и не сработали. Ясон сказал, трудно установить последовательность. — Если бы они отказали, у него возникло бы оповещение на экране, — насупливается Берт. — И он бы сказал об этом? — Да, — хмурится он ещё сильнее. Медик вздыхает. Большая круглая лампа освещает лишь пустой операционный стол, а потолок теряется в темноте. Второй источник света — тусклая настольная лампа рядом с планшетом на тумбочке в углу. — Просто, боюсь, не от каждого выстрела можно защититься, — произносит доктор. — Вероятнее всего, импульс под неудачным углом попал в сочленение, там, где поле самое слабое, и пробил его. Понимаете, раньше врачам редко приходилось иметь дело с различными боевыми травмами. А теперь мы шерстим столетние архивы, ещё привезённые с далёкой родины. Доходяга… Его телесная оболочка распалась, а это единственное, что удерживает человека в этом мире. Они больше никогда не повстречаются. Ах, если бы существовали боги, что могли бы собрать последние импульсы его ещё живых нейронных связей и поместить их в новое тело, живое. Но в их реальности сознание материально. И нет великого духа, что обеспечил бы им непрерывность существования. Перед лицом вечности времени, с угасанием деления клеток, всё, что они способны делать — это размножаться. Неужели нет никакого другого способа? «Я не хочу быть человеком», — зло, едва не плача от этой горечи и несправедливости, думает Берт. *** На пятой базе оборудовано несколько операционных и палаты для раненых. Здесь, конечно, не располагают «чахоточных». Это предназначено явно именно для тех, кто пострадал в бою. Здесь есть даже небольшой закуток для тех, кто ожидает перед дверьми палат. Конечно же, Берт находит Аида именно здесь. Тот явно не в том состоянии, чтобы сидеть на общественной кухне среди незнакомых людей. На каждой базе было их так много… и все были чем-то заняты. Берт присаживается рядом с Аидом на ободранный кошками диванчик, украденный с какой-то помойки. — Как Борей? Аид, откинувшийся затылком на верх спинки, перестаёт изучать потолок, чуть повернувшись к нему. — Вытащили, зашили, заштопали… — вполне адекватно отвечает он. — Облепили инъекторами, дали крови. Все нервы, печаль или страх он держит в узде, но его речь, естественно, не такая беззаботная и поигрывающая интонациями, как обычно. — Какой прогноз? — Он выздоровеет. Знаю, что ты хочешь сказать. Мы потеряли одного из самых лучший бойцов, пусть он на больничной койке, и заменить его не кем. — Двоих. И я не о замене думаю. Когда такое происходит, ты уже ни о чём не думаешь. Аид не сомневается в искренности его слов. И добавляет: — Кроме одного: стоило ли это того? Готов ли ты пожертвовать жизнью своего лучшего друга, чтобы сделать мир лучше? Или никакой мир не может стоить чьей-либо жизни? — А своей собственной ты готов? — спрашивает Берт. — Сомневаюсь. Живой я больше принесу пользы, — он криво и грустно усмехается, снова подняв взгляд к потолку. — Порешу гораздо больше врагов, чем если буду покойником. Вряд ли и Доходяга так уж горел желанием погибнуть за сопротивление, за права свои и чужие. За свободу. За то, чтобы не стать монстром и не жить рабом среди монстров. Аид вздыхает и останавливается, с прискорбием осознав, куда сдвигается его речь. За эти вещи и правда можно умереть. Но они всегда ужасно далеко, когда смерть так близка и реальна. — Хорошо, что Борей поправится, — Берт поддерживающе гладит его по тыльной стороне ладони. — А ты отдыхай. Я сам зайду к Ясону с докладом по вооружению… заряд улетает едва ли не мгновенно. *** Берт, мрачно уничтожающий запасы дешёвого списанного чая на общей кухне, замечает крадущегося мимо Ирвина. — А ты чего ещё на пятой базе? — мигом окликает он. — Ранило? Альфа кривится и останавливается. Оборачивается: — Ага. В голову. — В голову не может ранить: там кость, — назидательно сообщает Берт. — Иди ты со своими шуточками. — Не могу: трансфер до первой базы ещё не запустили, и проводника не дали. — Ты чего такой радостный? — не выдерживает Дитмар. — Я-то? — угрожающе наклоняется вперёд Берт. — Ладно, — внезапно вздыхает Ирвин, чуть более расслабленно опустив плечи. — Я всё равно собирался это сделать, а настроение у тебя теперь всегда кровожадное. — Если ты намекаешь, что я не прошёл ДПДГ это с пальцами, то прошёл, как и прочие. Так что злой я обоснованно. Это моя защитная тактика. — Похвально, — Ирвин шагает на кухню и тоже наливает себе остывшего чая. — Не у всех они есть… эти защитные тактики. Какая ему самому польза от ДПДГ? Ну, не испугается он в следующий раз, а что делать с остальным? Это не то, на что можно просто наплевать. Его, мечтательного альфу, бросили второй раз, и оба этих факта торчат из его груди подобно бронзовым копьям, и самый лучший психиатр не в силах вытащить их наружу. Любил он или не любил — кто точно скажет, как это нужно делать? Где параметры, по которым нужно определять настоящесть и ценность чувства? Когда у него отнимают этого человека, это похоже на оторванную конечность — достаточно серьёзно? И с каждым повтором этого глупого тропа судьбы рана становится лишь глубже. И он на войне. Он поддерживал Иво, но его самого, оказалось, поддержать некому. Он знал, как важны их вечерние разговоры для Иво, но не подумал, что они точно так же, а то и сильнее, необходимы ему. Тепло. Ум. Разум… Логика… Мягкость в лице Иво, в выражениях, в жестах. Как можно атаковать, если твой тыл разрушен? И разве он не чувствует, что с Иво происходит что-то ужасное? Он закрылся, замолчал, он делает вид, что справляется, что всё держит под контролем. Но кому он может пожаловаться? У многих сейчас подавленное и нервное состояние. Но Ирвин видит. Он знает. И, великие боги космоса, простите, откуда он это знает: из того невыносимого года, когда он вместе с прочими ублюдками превращал жизнь своего лучшего друга в ад. Мог ли он именно тогда заложить эту бомбу замедленного действия? А квартира Иво, заваленная хламом, в которой они зависали сразу после того, как его альфа ушёл? Всё это выглядело совсем не здорово. Словно глубокие трещины в бокале, который пока сохраняется свою форму и не течёт, потому что кальций из подтекающей воды на время запечатал собой течи. Когда он со звоном лопнет? Берт достаёт из кармана заначеный для лучших времён кусочек шоколадки в фольге и кладёт на стол перед Ирвином. Ему нужнее. Он снова, слишком уж часто за последнее время, отмечает, что Ирвин сам на себя не похож. А похож он на осунувшуюся, нестриженую побитую собаку. О чём Берт не преминует ему сообщить прямо. Однако, кажется, Ирвин в курсе относительно своего состояния, и просто отмахивается. И шоколадку не берёт, устало и тяжело опирается локтями на стол и складывает руки одна на другую. — Ты был у психиатра? — коротко спрашивает Берт, примерно представляя бесполезность своего вопроса. — А чем он мне поможет? Что, поэтому он решил прийти к какому-то омеге? — Я не психиатр, — отвечает Берт. — Я не за этим, — отнекивается Дитмар. — За этим. Воцаряется пауза. Дитмар откидывается на спинку стула, переплетает пальцы в замок и, наконец, решается прямо встретить его взгляд: — Я хотел извиниться. Омега терпеливо молчит, позволяя ему продолжить. — Это я виноват в том, что Борея ранили, а Доходяга… погиб. Несмотря на новую паузу, Берт не перебивает его ни вопросом, ни отрицанием. Да и что бы он толкового придумал? — Мы прибыли… мой отряд прибыл слишком поздно. Не научил я их собираться быстрее, но и не это было главным фактором. Я слишком поздно догадался, что нужно взорвать их электрокары, чтобы отвлечь от вас. Когда они насели, вы и понесли потери. Этого можно было легко избежать, сразу ударив в тыл или кинув разрывную через боковые окна. А не просто следить, чтобы они не обогнули вас с фланга… Я должен был подумать об этом сразу и сразу отдать приказ, а не через пять или сколько там минут. Это слишком дорого нам обошлось. Смерть… И ранение ценного бойца на моей совести. Это моя ответственность. Даже если так никто не считает. Берт прищуривается: — Я-то подумал, что сложность вашей операции была ещё и в том, что на половине врага было довольно много гражданских. Начав массированный обстрел, вы бы предположительно в них попали. — Оператор ничего не сказал о гражданских. — Сука… — снова привычно матерится Берт, с досады прикрывая веки. — Выебу. А я что, не говорил? Впрочем, сейчас Берт уже не мог вспомнить, делал это или нет. — Я не слышал о потерях среди них, только легкораненые или оглушённые, — отмечет Ирвин. — Возможно, не вся информация ещё доступна. Берт задумчиво отхлёбывает чая. Делит микроскопическую шоколадку пополам и зажёвывает свой кусочек. Вкус так себе, но при отсутствии альтернатив он кажется совершенно чудесным. Тьфу. — Я знаю, что нужно делать, — наконец, уверенно определяет он. — Ты должен сходить на похороны и попросить прощения именно у погибшего. И у раненого, когда к нему разрешат прийти. Так будет правильно. — И как же просить у мертвеца? — Ирвин старается не показать удивления. Возможно, именно это он и ожидал услышать. Хотел услышать. — Ну, с помощью ритуалов? — легко предполагает Берт. — И жертвоприношений в виде еды и предметов. Наши предки всегда так делали. Я читал. Не просто же так это было придумано? — Ты всё это серьезно? — тихо спрашивает Ирвин и сжимает губы. Он что, решил, что над ним прикалываются? — Мы создаём свой новый мир, свою новую культуру, — Берт упрямо демонстрирует ему несчастный остаток шоколадки. — Только мы определяем, как провожать и чествовать павших. Даже больше: мы обязаны их хоронить и чествовать. Тот, кто погиб в бою… Наилучшая награда и наилучшее успокоение для него — знать, что мы продолжаем сражаться, и увидеть потом, что мы победим. Если ты не веришь в это, то должен поверить. Смерть не стирает долги и дела. Так много людей погибло и ещё погибнет. В Сидживальде, в лагере, в больничных палатах от травм… Но, в отличие от тех потерь, гибель Доходяги — это смерть в бою. В достойном бою. Она отличается от всех остальных, в ней гораздо больше смысла. Ведь мы были готовы к такому, мы были вооружены и умели сражаться. Так пусть больше не будет у омег беспомощных смертей. Либо смерть в покое победы, либо смерть в пылу битвы. Никаких уступок, слышишь, никаких. — Ты говоришь так, будто в одиночку способен поубивать всех альф, — с ноткой понимающей печали произносит Ирвин. — Но так не бывает. У них — войско, а у нас — нет. И Иво это отлично понимает, в отличие от тебя. На данный момент у нас… никаких шансов. *** — Ну вот, можете же, когда вас как следует прижать! Тот убийца в чёрном, что приходил угрожать и для демонстрации безнаказанности убил одного сотрудника, возвращается в положенный срок. Значит, его и правда никто не собирался судить и сажать. Да и кто бы осмелился на него пожаловаться? Разве что родители и друзья погибшего. Но, думает Иво, им тоже пообещали смерть в случае лишних телодвижений. В интересном они мире стали жить. Есть каста совершенно неподсудных людей, которые имеют с какой-то стати право на абсолютно любой поступок. Хотя почему «стали»? Всё время так жили, просто сейчас это стало видно. Неравномерное распределение благ в обществе всегда приводит к неравномерному распределению власти, это закон природы. Возможно, наравне с обязательной смертностью, это единственный закон, который они обязаны побороть как человечество, чтобы перестать быть животными. Отдел связи, стоящий навытяжку перед убийцей, с каменными лицами рапортует, что отключение запрещённых каналов завершено. Проверяющий радуется и злорадствует, будто разбалованный, всемогущий и тупой ребенок: — А я ведь говорил и был прав, как всегда! Всё вы можете, просто ерепенетесь, цену себе набиваете. А как только понимаете, то с вами никто сюсюкаться не собирается, сразу начинаете работать. Сейчас проверим эфир… — Он дает команду своему безликому подручному в шлеме, тот проверяет и кивает. — Надо же, и правда отрубило. Превосходно. Живите, дармоеды. И уходит. Иво узнаёт о примерном содержании этой сцены от Тимоля. Сегодня же вечером, не заходя домой, большая часть сотрудников отдела спутниковой связи исчезнет из округа Фельцир бесследно и неостановимо. Через день тишины и радиомолчания запрещенные каналы оживают с новой силой. И не только каналы, но и бесконечные подрывные мероприятия, саботажи и срывы поставок. Многие вещи можно сделать, даже не имея никакого вооружения. Иво знает, что где-то там, в других округах, зреют лаборатории Мозаики и Паутины. Необходимо было отсечь все поставки материалов и оборудования, пути поставок, уничтожить частные лаборатории, которые они могли бы реквизировать для собственных нужд. Нужно заставить, убедить людей не оказывать помощь в производстве этой дряни, тормозить его любыми способами и устраивать итальянские забастовки. А невидимая глазу, электронная жизнь превратилась в борьбу вирусов и антивирусов, взломов и защит. Если систему можно было взломать, Тиффетальские это делали, не оглядываясь на её полезность. В обстановке хаоса правительству крайне сложно было сделать вид, что всё под контролем. Подрывная деятельность была очень сильна в силу своей повсеместности и массовости: люди чувствовали, что при таком количестве целей и нарушителей их не найдут. Все видели, что с колонией происходит что-то не то, но видели только потому, что организация постоянно говорила об этом, и пока не получалось её заткнуть. Стоит только замолчать — и все ранее сочувствующие, как болванчики, тут же перекинутся на сторону правительства Рауха. И не опомнятся даже когда на шее затянется петля, а все три вакцины добьют их генетическую систему. Производство Антилинды пока удаётся удержать в определённых пределах. Теперь потребуется, наверное, несколько дней, чтобы подготовить контейнер с вакцинами для очередного цеха. После того, как лайтбоксы и билборды снова запестрели неугодными фразами и разоблачениями с фамилиями и именами, герр Убийца снова пришел в отдел связи и застрелил на месте тех, кто не догадался или не решился бежать. — Кто ещё вздумает играть с государством в игрушки — получит по заслугам! — гаркнул он, чтобы все слышали. Через сутки в отдел набрали каких-то перепуганных людей, в свою очередь не знающих, что делать и как блокировать то, что заблокировать невозможно, не погрузив всю колонию в тишину. *** Террористы мало того, что подпортили вакцину Антилинды, напичкав её побочками, так ещё и собираются остановить разработку лекарства, которое помогло бы эти побочки вылечить. Мануэль Йенч не может понять запредельной степени безумия и злости, которая движет этими фанатиками. Неужели не очевидно им самим, что они совершают абсолютное зло? Ещё и нагло врут. Оправдывают свои бесчисленные преступления и разрушения общественной собственности тем, что якобы хотят остановить синтез Лабиринта, Паутины и Мозаики. Выдумали какую-то ерунду. Говорят, что Антилинда на самом деле вовсе не лекарство, а какая-то ступень генетического оружия. Какой идиот в такое поверит? Зачем правительству пихать оружие в омег? Они заботятся лишь о том, что яд под названием Линда перестал убивать их нежные организмы. Но тупые люди вечно везде видят дебильные и нелепые теории заговора. Поразительно, что этим тварям верят наивные граждане. Ведь, судя по масштабам саботажей, столько солдат не может быть в подчинении у подпольщиков. Им помогают гражданские, уверен Мануэль. Причём массово. И это после того, как стало известно, что подпольщики зомбируют детей и заставляют их быть смертниками? После того, как они посреди белого дня расстреляли целый цех беззащитных людей? О, он прекрасно слышал о том, что произошло в том промышленном цехе. Как отряд вакцинации нарвался на плотную засаду и противостояние закончилось ничем. Цех пришлось временно закрыть на ремонт. Тем более, что процентов восемьдесят работников дружно взяли больничные листы. Это всё потому, что по ним попали бессовестные террористы! Вот если бы омегам не давали получать развращающее их образование, не учили читать и писать, чтобы они не объединились, то этого кошмара бы не было. Их надо на цепи держать, они хуже диких животных — тупо уничтожают всё вокруг себя без разбору. Что ещё раз убедительно доказывает, что их единственное безопасное предназначение — обеспечивать секс для альф и бет. Исходя из всего произошедшего, ко второй цели для отряда вакцинации готовились тщательно. Секретность выше, охрана плотнее и подготовленнее, взято вооружение, более пригодное для боя в условиях цехов. Никто заранее швейное предприятие явно не успел бы предупредить, потому то цель выбралась в последний момент по случайному принципу. Подходы к предприятию были заблокированы, везде наблюдатели — ни единая душа не смогла бы сбежать или проползти незамеченной. Всё шло, как по маслу, дело казалось решенным. Враг, видимо, почуял опасность, и не показывался, а жаль. Так хотелось поквитаться! Медицинский кар с контейнерами, загруженными Антилиндой, прибывает на место без происшествий, хотя нападения в пути участились и их следовало бы ожидать. Не с чем сравнить, но цех необычно молчалив, лишь стрекочет несколько машинок. И люди не бегают, не слышится голосов. Дремлет старый бесполезный вахтёр на входе. Медики в окружении гвардейцев заполняют в цех и отыскивают управляющего, чтобы он собрал и выстроил всех работников-омег на процедуру. Но лицо у управляющего такое, будто он смертельно напуган, и при этом все силы тратит на то, чтобы выглядеть беззаботным и счастливым. Мануэлю очень хочется проверить его на наркотики, но вместо этого он резко спрашивает: — Где все работники? — Эээ, понимаете… — потеет и бледнее тот. — У нас, видимо, эпидемия, этого, гриппа… С утра не вышло так много людей. Слышите, машинки почти не работают. — Гриппа? — Да, да… Я позову тех, кто остался. Вместо двухста двадцати доз удивленные медработники ставят всего пять. По предприятию без цели шатаются беты и альфы, не зная, чем заняться, когда нет работников-омег, которых можно постращать и погонять. В полнейшей растерянности гоняют чаи. — Что это такое? Разве так бывает? — изумлённо сворачивает дверцы контейнера медик. — Вы врач, вы и скажите, — раздражённо и озадачено буркает Мануэль. — А я не врач. У врачей сейчас в больницах завал, круглосуточно дежурят. Грипп — не грипп, однако вероятнее, что они сговорились не прийти. — Знали об операции заранее? — не в силах поверить Мануэль, почётный офицер со звонкой наградой за храбрость с самого Сидживальда. — Это невозможно! Надо срочно проверить, что с работниками на остальных предприятиях. Если эвакуировано только это, а не все, то крот где-то слишком глубоко в их штабе… Если же не только одно предприятие, то… что это значит? К его сожалению, к вечеру становится однозначно известно, что полупустые предприятия стоят в каждом округе по всей колонии, и их не одно и не два. Можно было сколько угодно обвинять злонамеренных, трусливых, ленивых омег и думать об их безалаберности и ненадёжности. Это было спокойнее, чем признать: по всей колонии началась бессрочная стачка рабочих. И виновата в этом не только организация, но и в первую очередь очень активные действия правительства Рауха.