Redemption blues

*** Воды для мытья на всех теперь не хватает. Вернее, хватает, если расходовать её не под душем. Берт не знает, временные ли это трудности, и с чем они связаны в первую очередь. Либо база снижает расход, чтобы не сильно выделяться, если её задумают отследить по сетям и показателям потребления, либо помогать им соглашается всё меньше людей, снижая для них собственный расход. Или всё из-за того парня. Долбанные вакционные палатки. Берт со скрипом понимает, почему ударный и вспомогательные отряды не кидаются громить всех и каждую. Иво выразился очень однозначно, хотя ему тоже было тяжело принять такое решение. «Не лови рыбу на золотой крючок. Ты можешь потерять и крючок, и не выловить рыбу». Да, умом это правильно. Если от поражения теряешь так много (вернее, всё), то нет смысла вступать в бой, тупо надеясь на победу. А если проиграешь? Нельзя жертвовать только что созданными и обученными отрядами, оружием, амуницией. Не тот случай. Да только получается в итоге, что при этом жертвуют они сотнями, тысячами мирных омег. Их можно потерять, а его — нет? Берту, несмотря на то, что сейчас он гордится своим умением держать винтовку в руках, не по себе от мысли, сколько стоит его жизнь как боевой единицы. Насколько она ценнее в глазах планировщиков. Скольким жизням мирных омег она равна при таком раскладе? Когда этот показатель будет пройден, его попросят вмешаться? У них и так мало сил, удары должны быть чёткими и разрушительными. Только куда бить-то? А физические неудобства и нехватка чего-либо привычного… В любом случае, Берт способен привыкнуть мыться как в палеолите. Он наливает в контейнер литр кипятка, а остальное дополняет холодной. — Польешь? — спрашивает он, как и в прошлый раз, Урана. Он всё-таки ближе всего к нему по возрасту из команды, и это создает меньше неловкостей. Впрочем, он не знал, как остальным, но ему самому неловко не было. Скорее, мытье вдвоем приносило ощутимые плюсы. Уран и правда занимался спортом, пусть и не силовым. Странно, что он не всегда хотел быть нападающим в их играх, а концентрировался на защите — для шаговой сферы тоже важна физическая подготовка. Намылившись, он стоит с зажмуренными глазами, пока Уран поливает его сверху водой с минимально комфортной температурой. Прохладно, но вроде и не мерзнешь. Потом Берт помогает рационально использовать ресурсы уже Урану, глядя на его шею сзади, на лопатки, на упругую задницу и потихоньку вздыхая. Если честно, в общей спальне базы нельзя было даже не подрочить. Все слышно будет. А физический зуд возбуждения никуда не девался, как и любое другое естественное проявление организма. И это еще у него не наступила течка. Впрочем, в связи с текущей обстановкой неудивительно, что она и не спешила начинаться, уйдя в глубокое подполье вместе с ним. Остался только член с его жаждой близости и напряжением. Эти мысли заставляют Берта сказать: — Кстати, если у тебя начнется течка, я знаю, как помочь, — И зачем то уточняет: — И могу помочь. Он не слишком волнуется, предлагая это. Точнее, не волнуется. Никого он этим не возмутит и не смутит. Расчерченный мокрыми волосами, будто рыжими лентами, Уран поворачивает на него голову. — Только в течку? — уточняет он вполне серьезно, но в конце все же непроизвольная слабая улыбка проскальзывает по его губам. — Полей ещё немного, кажется, мыло осталось. Берт зачерпывает большой кружкой и льет тонкой струйкой ему на спину. — Я-то всегда готов, ты же знаешь, — продолжает Берт. — К тому же, ты красивый. Я не имею в виду ничего большего… Но и меньшего не имею. Уран поворачивается, отжимая воду из длинных волос. Он почти одного роста с Бертом — может, немного ниже. Или выше. В его глазах блуждает усмешка. Это все же интерес. — Давай я покажу, — Берт прицельно кидает мешающуюся кружку в контейнер, и кладет ладонь на мокрую талию Урана, скользит по коже, становясь вплотную. Он знает, нельзя тратить драгоценные секунды на моменты растерянности и сомнений. Он просто приближает лицо, прикрывая веки, и целует пухлые губы. Не нежно, не пробно — максимально хорошо, настолько, насколько он умеет и знает, что это будет возбуждающе и приятно. — Ммм, это было и правда неплохо… Хотя и неожиданно, — проговаривает Уран, чуть удивлённо усмехаясь, когда Берт немного отстраняется. — Наверное, ты прав. Почему бы и да? Других способов снять напряжения у нас нет. И чтобы это не прозвучало погано — из всех наших паршивцев при прочих равных, я бы действительно выбрал тебя. Хотя, наверное, странно, когда омега занимается этим с омегой? — Физиологически наши тела прекрасно совместимы, — Берт непроизвольно улыбается. — Сам убедишься. — Я боюсь, иного времени для подобного эксперимента у меня может и не быть, — наконец озвучивает Уран истинную причину столь быстрого согласия на неординарное предложение. И в глазах его, и в голосе скорее тихая печаль, чем предвкушение и какой-то огонь. Впрочем, Берт не будет привередничать. Омеги бывают с омегами почти всегда лишь в качестве эксперимента. Он назвал его красивым, но по стандартным меркам Уран не был особо симпатичным, по крайней мере на лицо. У него сексуальная фигура, он его друг, и этого достаточно. Тем более, Урана совсем не смущает его искусственный глаз и рука. Наверно, он привык, к тому же импланты выглядят натурально, и про них легко можно забыть. Маленькие пенисы омег не идут ни в какое сравнение с роскошными пенисами альф. Берту же альфовые причиндалы кажутся странными, смешными, словно дополнительная ненужная конечность. Чужеродными. Физиология не предусматривает даже, чтоб их засовывать в рот. Члены омег гораздо лучше, и не вызывают в нем ощущения тревоги. Нет ничего проще, чем полностью погрузить их в рот и ласкать языком и губами, как угодно, как вздумается. Они с Ураном притаскивают матрас в далёкую пустую залу, зажигают несколько рассеянных фонарей. Он целует Урана нетерпеливо и чувствует, что тому действительно нравится. Берт прижимается к нему, и тепло человеческого тела, его упругость и твердость ощущать неожиданно непривычно. Словно за такой короткий промежуток времени он отвык прикасаться к людям, быть настолько близко. Он гладит ягодицы и плечи, и в ответ мягко, возбуждающе гладят его. Когда губы защипало от слюны, и оба они были распалены достаточно, чтобы двигаться дальше, Берт опрокидывает Урана на спину и приникает к его шее влажными поцелуями. Зона чувствительная — вздохи шумные и рваные, руки гладят его по волосам. Берт спускается ниже, через острую ключицу к груди. — Ммм, ох… приятно, — тихо, одобрительно шепчет Уран. Берт вылизывает торчащие от возбуждения соски, получает порцию вздохов, и спускается к самому главному. Так странно увидеть свою руку, придерживающую пенис. Как будто его глаза привыкли видеть в ней только репульсорную винтовку или разрядник, а пальцы привыкли ощущать лишь неживое, твёрдое, высасывающее тепло из костюма. Помедлив, он целует головку, погружает поглубже в рот, стягивая губами крайнюю плоть ниже, открывая нежную головку. Руку приходится сменить, чтобы живыми пальцами провести между ложбинки ягодиц и вляпаться в липкое. Ох, даже снаружи… Значит, у него тоже давно никого не было? Или это время перед самой течкой? Может, и у него тоже? — Я только нащупаю приятную точку внутри, — сообщает Берт. — Ну… — Уран издает смешок в полумраке. — Может, под конец я захочу, чтобы ты меня пальцами трахнул. «Ты быстрее кончишь, чем до этого дойдет», — думает Берт. Он продолжает посасывать и облизывать член, поглаживая пальцем влажное, поддающееся отверстие. Оно даёт просунуть внутрь один палец, и тут же предупреждающе смыкается на нём. Но тело Урана расслабленно, что несказанно удивляет Берта, и сфинктер быстро расслабляется снова, позволяя ему методом мягких поглаживаний и надавливаний, найти простату и вызвать неосторожный возглас. В рот тут же брызжет сперма, и Берт отстраняется, давая ей выплеснуться хотя бы не целиком в него. Разгоряченный Уран лежит на спине, тяжело дыша и раскинув ноги, закрыв глаза согнутой в локте рукой. — Знаешь, на самом деле я не из тех, кто соглашается, ну, сразу. И просто так, ради удовольствия. Но… — он тяжело вздыхает. Что, если завтра кто-то из них умрёт или окажется в тюрьме? Берт понимает, что им движет. Лучше сделать, чем потом жалеть, что не сделал. — Прости, я забыл спросить… это же не твой первый раз? — осторожно уточняет он, ложась рядом. Уран задумывается на мгновение, что само по себе кое-что да значит. — Думаю, можно сказать, что нет. — Хорошо. Уже через минуту Уран лезет целоваться, привлекает Берта к себе обратно, притирается, разгоняя остатки волн удовольствия после оргазма. — Попробую сделать так же, — обещает он. — Если у тебя снова встанет в процессе, я бы хотел почувствовать тебя в себе. — Ладно. Берт закрывает глаза, чтобы расслабиться и сосредоточиться на ощущениях. Уран мучит его не очень умелыми поцелуями и поглаживаниями, пока сам не возбуждается снова. Кажется, он воспринял его просьбу всерьёз. Уран нерешительно оглаживает его отверстие, проверяя, а Берт стискивает его талию ногами, лёжа почти на одних лопатках. Уран придерживает его бедра на весу, одновременно проскальзывая в него до упора. Что, в общем-то, неглубоко. И как раз это офигенно. Головка будет двигаться прямо около простаты, постоянно проходиться по ней, будет упираться в неё каждый раз. — Неужели этого размера достаточно? — сомневается любопытный Уран. — О да, — задыхаясь, отвечает Берт. — Тем более, тебе же хватило пальцев? Впрочем, терпел он слишком долго и был слишком возбуждён, чтобы оттягивать оргазм ещё дольше. Именно одновременная ласка простаты делает спектр ощущений таким полным, каким он и должен быть. И, прикрыв глаза, Берт ласкает себя, пока не кончает на грудь. Перед живым глазом плывут цветные пятна и мошки, и в этот момент особенно сильно видно перекрывание полей зрения. Чернота и живые цвета. Когда он открывает веки, лишь искусственный глаз видит всё в тёмных углах залы, куда не долетает свет фонариков. Без сил, весь вспотевший, он вытягивается на матрасе. Кажется, во второй раз Уран не кончил, и просто вышел из него. Они вытирают сперму и смазку влажным полотенцем, и Берт не знает, что теперь сказать человеку у него под боком. Но Уран говорит сам, закинув руки за голову и глядя на бледные световые круги на высоком сером потолке: — Мы лежим здесь так, будто ничего не случилось. Я имею в виду колонию. Там снаружи творится чёрт знает что, мы здесь без удобств, как бродяги, и при этом… — Оставаться собой при любых обстоятельствах — это замечательно. — Но ты же, Берт, не остался собой, — Уран резко поворачивается к нему, чтобы видеть выражение лица. — Иначе тебя бы здесь не было. — Ты от Конфуция этой ерунды нахватался? — усмехается Берт, защищаясь. — Чувствую пробелы при копировании его рассуждений. — Ну давай, расскажи что-нибудь умное, как всегда. Что позволяет тебе оставаться в порядке. Берт вздыхает, тоже принимаясь рассматривать круги света на голом потолке. — Давным-давно была страна. У страны была регулярная армия, что ходила завоевывать чужие территории и охранять текущие. Представь, целая каста воинов-мужчин, вооруженных мечами, копьями, щитами… В этой стране считалось, что женщины нужны лишь для размножения, а любви достойны лишь мужчины. Поэтому в долгих походах воины занимались сексом друг с другом и даже образовывали пары. Считалось, что тогда они лучше сражаются. «Армия любовников». Вот так. — А что потом стало с этой страной? — с интересом уточняет Уран. — Ну, она прожила много веков, а потом пришли варвары и уничтожили её. Потом эти варвары стали цивилизованными, но затем опять пришли варвары и уничтожили их. И так повторялось много раз. От всей древней литературы уцелело меньше процента. — Почему же так происходит? Разве цивилизованные не умнее? — Как показывает практика, победа всегда достается тому, на чьей стороне грубая сила. И как только теряешь эту силу, то конец предрешён. Может быть, и существуют какие-то фантастические цивилизованные методы побед и решений, но я никогда не находил информации о подобном. — Жаль… — Мне тоже. Внезапно Уран прижимается к нему в темноте крепко, прячет голову, точно напуганный ребенок. — Мне страшно, — шепчет он. — Чего ты боишься? — Впереди будет ещё опаснее. Каждый раз мы заходим всё дальше… Я боюсь, меня убьют. — Я подумал, ты испугался мрака, что сейчас нас окружает. Уран хмыкает. — Среди нас всех во мраке умеешь видеть только ты. — Ну, спасибо за намёк, — притворно ворчит он и всё-таки целует его пушистую макушку. — Мы победим. Любой ценой. Уран неожиданно серьёзно произносит: — Не каждую цену я готов заплатить. Да, он видит в темноте. А если она будет непроницаема — ни лучика света, ни фотона, его глаз испустит свой свет, чтобы увидеть его отражение на предметах. Берт на пробу фокусирует имплант, обводит взглядом стены, и вдруг выцепляет на одной из них какую-то штуку. — Что это такое? — хмурится он, вставая и шлёпая босыми ногами прямо к этому месту. — Вон там, смотри, на стене. Уран догадывается взять фонарь и, стоя рядом, подсветить: — Хм, просто старая надпись, — пожимает он плечами. — Наверное, обозначение блока. Сокращения от названий каких-нибудь. Берт вглядывается внимательнее, перехватив фонарик и сфокусировав луч. — Где-то я уже подобное видел… Точно! Такая надпись на лопатке у Свифта. — Ты так уверен? Он весь в надписях. — Поверь, полуголых омег я разглядываю очень внимательно, пристально и со всем почтением. — И что это значит? — А кто б его знал… — Берт сам не уверен, что об этом стоит думать, однако… — Свифт говорит, эквалайзеры не колют неважное. Надо ему показать. — Я сфотографирую. — Не нужно. У меня глаз умеет. Нужным образом надавив на уголки, Берт фиксирует неподвижное изображение. Оно автоматически отправится на сервер. Вдруг противной трелью будильника разражается браслет простейшего commа у него на запястье. Пару секунд Берт в бездумной растерянности пытается понять, почему тот вопит, а потом резко вспоминает. — Чёрт, надо бежать, иначе всё пропустим! Уран мгновение пребывает в замешательстве, а потом и его лицо озаряется понимающим испугом: — Шоу Диди! Собираются они очень быстро. *** — Знаешь, раньше один звук от передач слушали и ничего, — веско замечает Свифт. — А тут всего-то картинка нечёткая. — Брешешь! Как без изображения? Кто тебе такое сказал? — Батя мой покойный. Это называлось радио. Как аудиокниги. Он много чего рассказывал. Изображение на проекционном экране зернистое и вряд ли точно отображает цвета. С приемной матрицей всё в порядке, но шифрованный сигнал от спутника пробивается сюда с искажениями. И, тем более, шифрует своё местоположение. Так что приходиться выбирать — скорость загрузки или его качество. Всё население базы забилось в комнату с проектором и приёмной ЭВМ, где обычно проходили сеансы связи. — Боже, а что со звуком? — стонет кто-то на задних рядах. — Теперь и он пропадает! Кто умеет читать по губам? — Я умею, — говорит Конфуций, подняв руку и мгновенно протиснувшись в первый ряд. — Брешет! — заявляет Уран, обещавший себе больше просто так Конфуцию не верить. — Это он вперед пролезть захотел просто. — Твоего батю, просто сделайте погромче, всё там работает! — гаркает связист Феликс, не выдержав. Возня постепенно успокаивается, когда начинаются кадры заставки. Диди выглядит, как всегда, великолепно. Берт полагал, что в его глазах застынет потаённое выражение боли или появится какое-то напряжение. И он был удивлён — оказывается, это напряжение всегда там было. Трудно оценить, стало ли оно сильнее. Берту казалось, что нет. Будто никакого давления на Диди сейчас не оказывали, чтобы он протаскивал через свои передачи вещь от вещи гнуснее. Но оно было, он знал. Говорили, Диди ненавязчиво издевается над особо тупыми гостями, выставляя их ещё более полными идиотами — причём так, что те этого совершенно не понимали и лишь ещё больше раздувались от самодовольства. — Пожалуй, сегодня всем известна нашумевшая история из Либельфельда, где 14-летний Лиман Вайсекопф жестоко убил своих родителей и ещё двоих человек, когда ему попробовали поставить антилинду. Да, друзья мои, погибла вовсе не вся очередь из сотни человек. Удивлены? То ли ещё будет. Мы разберёмся во всех деталях и последствиях, узнаем все тайны. Сегодня у нас в гостях будут: школьные друзья Лимана, гвардейцы, очевидцы, специалисты по генным препаратам, следователи, социологи и психологи. В том числе судья в отставке, который поведает свой взгляд на это резонансное дело. — В программе шуты, мартышки, клоуны-акробаты и дрессированный медведь… — переводит Конфуций. — Видите, я же говорил, что прекрасно читаю по губам? — Заткнись, болтун, — Аид не хочет пропустить ни слова из передачи, с сосредоточенным и раздражённым видом впившись в экран. На кресла и диваны в студии как из рога изобилия начинают сыпаться люди. Берт очень быстро перестаёт различать многих из них между собой. Неужели им всем дадут слово? Они же точно устроят между собой базар. Уму не постижимо, как один человек, Диди, будет способен удержать в узде подобную массу говорунов, всех как один желающих вставить ценную ремарку. Но у него получалось. Всегда. Говорят, что он сам переключает камеры и убирает звук микрофонов у того, кто должен молчать в данный момент. И устройство у него то ли в руке, то ли в самих ногтях, которые ненастоящие. Берт считает более вероятным скучный вариант, что у него хорошие помощники-единомышленники. И вздыхает, глядя на проекционный экран. Страшно подумать, почему Диди на это дерьмо подписался снова. И так ясно, что каждый скажет и в каких выражениях. Пропаганда от первого до последнего слова. Интересно было лишь одно: приплетут ли организацию? Признают ли так или иначе официально наличие такого влиятельного сопротивления? Ведь рано или поздно им придется озвучить, что после захвата Райнера и разгрома лагеря «тупые» омеги вовсе не были обезглавлены и не разбежались в страхе, будто зайцы. Впрочем, мало кто заметит противоречия в заявлениях, если они захотят их сделать. «О, это ничтожества, мы их всех истребили на раз-два, переживать не о чем!» и через пару мгновений — «О боже, они такие многочисленные и сильные, спасите, они везде, надо бороться единым порывом!» К этому моменту Диди уже изложил официальную версию произошедшего, сопровождая её фотографиями и короткими видео с места происшествия. — Так, к этому моменту зрительское голосование завершено, и мы знаем, кого первым в этом удобном диванчике желают видеть люди. Это два ближайших друга мальчика, в сопровождении родителей, конечно же. Они еще несовершеннолетие. В последний момент один из них отказался прийти. Но поприветствуем второго! В студию заходит тщедушный мальчик, выглядящий явно гораздо моложе своих лет, а следом за ним его родитель — полный омега, которого явно принакрасили и приодели поприличнее для шоу. Впервые оказавшись под лучам софитов, он неконтролируемо широко улыбается, в отличие от мальчика. Впрочем, несмотря на тщедушность, робкости в движениях подростка нет. Он проходит и садится на диван, не растерявшись и не оглядываясь на обстановку и камеры. — Здравствуй, Питер. Спасибо, что пришел вместе со своим папой Серго. — Здравствуйте. — Вы с Лиманом были близкие друзья или просто приятели? — Друзья. — Они просто одноклассники, так, ничего особенного, — поспешно добавляет его папа, наклонившись к сыну и предупредительно схватив его за ладонь. — Лиман странно вёл себя в последнее время или обычно? — Диди по-прежнему обращается к Питеру, с необычайной вежливостью. — Обычно… — Питер, что же ты говоришь! — тут же нервно одёргивает его родитель. — Ты же сам мне жаловался — какой-то он стал странный, бормочет о какой-то революции, нервный весь. Ведь так? Питер удивлённо приподнимает брови: — Но он всегда нервный, его же отец-алкаш лупит кажд… — Помолчи, об этом не спрашивали, — натужно улыбаясь, говорит омега, стискивая его руку. — Он говорил не об революции, а о том, что станет тупым после вакцины, она поддельная, — мрачно буркает Питер, насупившись и безуспешно пытаясь вырвать ладонь из чужой хватки. Это совсем не то, что его папа хотел от него услышать. Лицо Серго быстро багровеет от ярости даже под тональным кремом, глаза мечут молнии. Если бы взглядом можно было убить, Питер давно превратился бы в кучку пепла. — Вы упомянули слово «революция», — светским тоном обращается Диди уже к Серго, заставляя его отвлечься от стращания своего отпрыска. — Это слово из детских фантастических книжек. Наверное, ребенок говорил о своём увлечении какой-нибудь фантастикой? Книга, фильм, сериал? — Нет, вовсе нет! — будто величайшую тайну, рассказывает Серго. — О той, которую планируют все эти люди, террористы. — Но откуда бы им взяться, террористам? — изумлённо спрашивает Диди. — Линдерман под стражей, вся сеть закрыта, люди из лагеря убиты или арестованы. Правительство сообщает, что совершенно точно никого не осталось, лишь горстка несчастных напуганных омег, на которую не стоит обращать внимания. — Нет, что вы! — с жаром возражает Серго. — У нас колония переполнена этими уродами, преступниками, которые мечтают всё разрушить и лишить нас простого омежьего счастья. — Ваши опасения и страхи очень серьёзны. Давайте вместе вызовем специалиста по этой проблеме: начальника отдела надзора по фельцировскому округу, Хоу Халгата. Ведь у кого искать защиты в тёмные времена, кроме как у полиции и гвардии? Хоу Халгат — дюжий мужчина с окладистой бородой, а к его большим накачанным плечам прилагается толстый живот. Сидит он на диванчике один, так широко раздвинув ноги, что такому шпагату обзавидовался бы любой танцовщик. Стоит сказать, бороды в колонии мало кто носил, и тем более отращивал их длиннее пары символических сантиметров. Трудно представить, сколь часто спрашивали у него, накладная ли она. — Скажите, герр Халгат, неужели обстановка столь серьезна и все опасения герра Серго оправданы? — осведомляется Диди, закинув ногу на ногу. Альфа, никуда не торопясь, поправляет рычажок микрофона в петлице и лишь затем совершенно расслаблено (и оттого вдвойне убедительно) отвечает: — Мы держим ситуацию под полным контролем, ни о каком засилье террористов и вредителей не идёт и речи. Это эпизодические случаи. А слово «революция» и правда из словаря фантастики для впечатлительных детей. Кого свергать? Зачем? — он выразительно таращит глаза и разводит руками. — Кому от этого будет лучше? Непонятно. Однако это не значит, что недобитые тер.ячейки приостановили работу. Действовать открыто они не могут и боятся, поэтому ловят легко внушаемых детей, пугают этой антилиндой. Зомбируют их и заставляют делать ужасные, антисоциальные вещи. — Поведайте, для каких дьявольских планов нужны им эти вещи? О, как Диди хладнокровен и неизменно вежливо заинтересован! — Да ради забавы, — пренебрежительно фыркает Халгат. — Они все сумасшедшие. Их цель — полностью остановить рождаемость в колонии и уничтожить род человеческий. Вы же сами их видели вблизи, пересказывали нормальным людям их бредовые лозунги, так что понимаете, о чем я. Никто бы из нас в ту клоаку не сунулся, чтобы это разведать. И если бы они послушались и мирно разошлись, мы не смогли бы раздавить это гнездо разврата и деградации в зародыше. Если бы не ваша самоотверженная помощь, ловили бы мы этих блох по всей колонии. — О, несомненно, — соглашается Диди, заправляя выбившуюся прядь за ухо. — Значит, ребенок был взбудоражен не идеями революции, а напуган страшилками о генном препарате, который распускали недобитые террористы? — Очевидно, да. — Других наших зрителей, конечно, тоже волнуют эти вопросы. Так много мистификации и противоречивых теорий! Хорошо, что в нашей студии есть эксперт по генетическим препаратам, герр Ивар Кель. Седой сухопарый мужчина с лицом, располагающим к доверию, встаёт из своего кресла, чтобы раскланяться перед невидимой аудиторией. Его заумных объяснений Берт даже не слушает. Все их легко можно свести к нескольким фразам: побочные реакции в виде поноса, золотухи, чихания — в пределах отклонений, возможно индивидуальная непереносимость продукта, может заболеть голова, но абсолютно точно нет никакой тенденции утери мозгом когнитивных функций в долгосрочной перспективе. Ивар Кель долго это обсасывает, говорит о других генных препаратах, безопасных, которые вводятся жителям колонии на протяжении всей их жизни для защиты этой самой жизни. — Это официальная информация, правильно? — спрашивает Диди, подводя черту. — Официальное заявление? Людям правда не стоит волноваться? — Конечно же! — Утешительно это слышать. Тогда остаётся открытым вопрос, почему же Лиман так занервничал, что пошел на святотатство? Наверняка не он один был взволнован текущей ситуацией, но что же в его случае пошло не так? Загадочная душевная болезнь? Душераздирающие внешние обстоятельства, серьёзные психологические травмы, врождённое безумие, параноидальные навязчивые идеи или склонность к агрессии? Всем известно, что психопатия заставляет больных совершать ужасные поступки. Ответ на этот вопрос нам могут дать замечательные специалисты: детский психолог Пол Мейер и эксперт-криминалист по делам несовершеннолетних Финн Шнайдер. Вместе они тщательно исследовали содержимое commа и планшета Лимана до последнего файла, скрупулёзно инспектировали все его личные диалоги и записи, деятельность всех его контактов, каждое его действие в сети за всё время жизни, всю прочитанную и просмотренную им информацию. К какому же выводу они пришли? Пол Мейер произвёл на Берта совершенно отталкивающее ощущение. Его рожа — словно у заправского маньяка из фильмов ужаса, ещё эти буркалы навыкате и мерзкая понимающая ухмылочка. А потом он вспоминает, что этого «психолога» родители натравливали на него в числе прочих. «Вот же сука. Чтоб ты сдох! Найду — убью, не задумываясь. Скольким ты жизнь сломал?» — Как детский психолог смею заявить, что в сегодняшнее время родители халатно относятся к воспитанию детей! — с козырей заходит Мейер. Диди с большим (точно рассчитанным) волнением реагирует на такой накал страстей и уточняет: — Вы говорите о жестоких побоях, принуждениях и неблагополучных семьях, где родители ведут асоциальный образ жизни, злоупотребляют наркотиками и алкоголем? — Нет, — неожиданно для всех, горделиво заявляет психолог. — Вовсе не в этом цель моих рассуждений. Я говорю о том, что сейчас с детьми носятся, всё им позволяют. А их надо держать в ежовых рукавицах. Все эти идеи идут из разбалованности. Если позволять ребенку читать, что ему хочется, интересоваться тем, чем ему хочется, общаться с теми, с кем ему хочется, мы получим чудовищ, которые убивают своих родителей, если что вдруг не по ним. Чему мы и стали свидетелями. Если бы мальчик не имел доступа к пропагандистской информации, то ничего бы этого не произошло. — И какие же материалы вы считаете опасными? И что стоит сделать родителям, если они их обнаружили? — Основной вред представляют игры с убийствами, различные вольнодумные книги, музыка, статьи, прославляющие нетрадиционный образ жизни. Подозрительные группы, каналы, передачи, где детей зомбируют и делают ненормальными. Если что-то из этого будет найдено при одной из регулярных ревизий в вещах ребенка, то это следует конфисковать, а ребенка наказать, а лучше выпороть физически. Дело в том, что умственно дети до восемнадцати лет находятся на уровне животных, и язык шлепков для них естественен и единственно понятен. До них доходит именно это, а не слова. Мальчику Лиману, видимо, предоставляли слишком много свободы и мало били за непослушание, вот и закономерный результат таких вопиющих послаблений. — Как же предотвратить заражение лишней информацией? — Не должно быть у ребенка до восемнадцати лет доступа ни к commу, ни к ЭВМ родителей. Единственное место, откуда он должен черпать информацию — это школа, единственное, что он должен читать — это учебники. — А вы не думаете, что за это время подростки сформируют свою автономную закрытую инфосреду, в которой для вас со мной места не будет? И потом, по достижении совершеннолетия, не примут вашу, взрослую? Потому что она будет им чужда, а у них уже будет своя. — Это абсолютно невозможно. Дети тупые, они не способны осознавать, создавать, объединяться. К тому же не стоит забывать, что каждое дитя жаждет поскорее стать взрослым. Как только он получит доступ к среде взрослых, то мигом с презрением оставит всё остальное позади. А пока их нужно контролировать. И из электронных устройств должно быть лишь устройство слежения, которое давало бы сигнал родителям, если ребенок сошел с условленного маршрута. Устройство нужно вживить под кожу, чтобы его нельзя было снять. — Как домашним животным? — Верно. Так же это автоматически решит проблему маньяков, которые воруют детей. — А если какой-то вредный человек захочет повлиять на подростков без использования инфосред? — Его надо посадить. — Но как предотвратить преступление? Ведь ребенок его не сдаст. — Каждому взрослому надо получать разрешение на то, чтобы взаимодействовать с ребенком и что-то ему сообщать. И это должно быть записано, чтоб соответствующие органы проверили. — Неограниченный доступ к детям имеют учителя, — подмечает Диди. — Учителей надо проверять постоянно и тщательнее всего! Надо создать департамент, что проверял бы их убеждения и отсекал возмутительные. — А если родители-радикалы родят ребёнка и воспитают его со своими убеждениями? — Это совершенно недопустимо! Необходимо проверять родителей перед заведением ребёнка, в порядке ли у них с головой или они радикалы и выступают за всякие непотребства вроде Линды и новомодной музыки. И надо проверять, чтобы они такими не стали впоследствии и не воспитали ребёнка неправильно. — О, какой замечательный комплекс мер по всеобщему контролю! — воодушевлённо улыбается Диди. — Ни одна тюрьма сейчас не способна похвастаться столь всеобъемлющей системой. Придется потрудиться, чтобы защитить наших детей от всяких негодяев и плохих мыслей. Ведь плохие мысли и огорчения никак не появляются сами собой в детских головах. — Абсолютно верно! Дитя — чистый лист. Что положишь — то и будет. — Доктор Мейер, — напоминает Диди. — Вернёмся к нашему преступнику, Лиману Вайсекопфу. — Да… О чём это я? При обследовании объекта я обнаружил именно то, что ожидал увидеть: избалованный, упрямый, порочный и глупый ребенок, которым манипулировали. Вот и весь вердикт. — С чем же тогда связано помещение Лимана в псих.лечебницу? — А куда его ещё положишь? — изумляется доктор Пол. — Он же вот-вот убьёт себя сам! Ну, знаете, этот подростковый максимализм, выдумывание травм и депрессий, желание умереть по пустячному поводу… — О да, знаю, — отвечает Диди, и во взгляде его на неуловимый миг проскальзывает стальной лёд и тотчас же исчезает. Он переключает микрофон. — Дознаватель герр Шнайдер, какие же обличающие вещи вам удалось откопать на устройствах нашего преступника? У герра Шнайдера слезятся глаза — то ли из-за аллергии, то ли из-за простуды. Он постоянно промакивает их платком и вытирает нос. Цвет лица у него нездоровый, потому что постоянными вытираниями косметику он тоже смазал. — Почему он выглядит как наркоман? — недоумённо склонив голову к плечу, осведомляется Доходяга, но никто ему не отвечает, потому что «наркоман» принимается говорить. Речь у него сбивчивая и слишком торопливая — не готовили его к выступлениям на большой сцене. — А что следовало ожидать, то и нашли, — буркает он. — Просмотр запрещенных террористических каналов, сайты с порно, почитывание статей, в которых сказано, как плохо живется в колонии и как плохо омегам. Также игры-симуляции, где нужно убивать, где есть упоминание смерти и совокуплений в различных комбинациях. — Можете привести примеры таких игр? — любезно просит Диди. — Например, та, где нужно управлять человеческим сообществом и развивать его. Во-первых, там есть нападения захватчиков, соответственно — убийства. Во-вторых, люди там постоянно размножаются. В-третьих, у того общества вовсе нет правителя и каких-либо начальников, юниты просто работают сами по себе! — тут наркоман оживляется, принимаясь жестикулировать. — Представляете? Это же направляет мысли в террористическое русло о ненужности правительства вовсе! — Не может быть! — восклицает Диди и обращается к мальчику. — Скажите, Питер, а вы знакомы с этой игрой? — Нет, я же ребенок, — унылым голосом отвечает Питер, и Берт вдруг вспоминает, что это его лучшего друга посадили в психушку после массового убийства. — Мне нельзя играть в игры и читать книги, вдруг нечаянно думать научусь. В смысле… думать не так. Так что я этим не занимаюсь. Его папа согласно кивает, довольный ответом. — Наверное, всем детям сейчас стоит поступать, как ты, — чуть улыбаясь, говорит Питеру Диди. — И беречь девственную психику. Родители всей колонии сейчас крайне, крайне обеспокоены случившимся… И наверняка проверят все личные вещи, дневники и приборы своих детей. И не один раз. Диди был словно невозмутимый дрессировщик на арене. Как единственный живой человек, укротитель среди толпы отвратительных тварей, специалистам по превращению жизни каждого в ад. Он был словно умелый прокурор, допрашивающий ничего не подозревающих болтунов-преступников на камеру. Он словно вёл им учёт, и тщательно фиксировал на камеру каждое их преступление против человечества, разумности и прогресса. Далее Диди даёт слово и свидетелям, и прочей шушере-мушере, которым обещал минуту славы. Они на разные лады повторяют всё то, что высказывалось ранее. Ничего нового Берт уже не услышит. Обычное развлекалово для зрителей. — …из всего сказанного сделаем весьма утешительный для сограждан вывод, — резюмирует Диди в конце передачи. — У колонии нет проблем с террористами, у колонии нет проблем с составом вакцины. У колонии проблема лишь с содержимым детских планшетов. С вами был ваш Диди. До новых встреч! Идут быстрые кадры завершающей заставки, с рекламными материалами и спонсорами. — Это что, был прямой эфир? — нервно хихикнув, спрашивает Берт. — Или это действительно пропустили в записи? Цензоры настолько недалёкие? — Это не они тупые, а мы умные, — покачиваясь на стуле, лениво отмечает Конфуций. — Поверь, сарказм Диди все остальные принимают за чистую монету. Дескать, какой глупый блондин. Вон, сам же слышал, его считают ценным провокатором, что помог поймать и убить омег из лагеря. Кто в это вообще поверит? — Ну, я маленько поверил, — слегка краснеет от стыда Берт. — Мало ли, вдруг правда предатель… — Вот и сограждане верят во всю чушь, что эти «специалисты» говорят. Но, верь, в конце игры он их всех разъебёт, как господь бог. И, похоже, ни во что не верящий Конфуций действительно убеждён в том, что говорит. *** — …к относительно хорошим новостям, — говорит Иво. Его лицо выглядит неестественно бледным посреди затемнённой комнаты за спиной. — Наши усилия всё-таки принесли долгосрочные плоды. Они закрыли все палатки, и в последние дни было слышно, что многим отказывали в дозе, особенно пожилым. Правительство выкололо свой резерв Лабиринта, и теперь наблюдается острый дефицит. Темпы синтеза настолько низкие, что они воспользовались случаем с Лиманом Вайсекопфом, чтобы закрыть все палатки. Наверное, подгоняли в приказном порядке, и тут внезапно осознали, что материалы для лаборатории синтеза не так-то просто получить, если сожжены склады. И уничтожено главное оборудование для синтеза сложных составляющих генных препаратов. Нахрапом или властной истерикой это не взять. Мгновенно оборудование не произвести. Так что старые лаборатории, где работал Карл, остались главными производителями, их никуда так и не вывезли. Как и предполагал Берт, их просто стали охранять, как крепость, даже животных мистера Ратте туда не пошлешь. Именно поэтому темпы вакцинации замедлятся на некоторый промежуток времени. Но лаборатории синтеза исходных веществ и синтеза генных препаратов активно строятся в других округах. Реквизируются частные лаборатории. Поговаривают, что со дня на день будут произведены пробные партии «Паутины» и «Мозаики», но на счёт тестирования на людях информации не получено. У нас есть фора, но небольшая. Как только они накопят резерв доз Лабиринта, примерятся по объёмам, то выберут предприятие и отправятся его обрабатывать. Контейнер явно будет охранять толпа гвардейцев. Так начнётся охват всех работающих омег, цех за цехом, фирма за фирмой, а параллельно будет расти скорость производства. Но у нас появились новые каналы получения информации. Мы узнаем заранее, какое предприятие будет взято на мушку в первую очередь. У нас появится шанс дать отпор и предотвратить. Мы сможем проработать стратегию и для обороны цеха у нас может вполне хватить людей. Это я оставляю на Дитмара и команду Ланге. — А что на счет снабжения? — подаёт голос Берт. — Оно восстановится? Иво отрицательно, молча качает головой. — Социальный шок был слишком велик. У нас плохая репутация. И вряд ли кто-то теперь станет сотрудничать из тех, кто ещё не присоединился. Лишь старички твёрдо знают, что мы этого не делали. Нам придется утереться и молчать, работая дальше. Мы наверстаем, ведь вечно нельзя таить шило в мешке. Лабиринт уже входит в силу, свидетельства будет неоспоримы. Обсуждение длится ещё какое-то время, люди разбирают задания. Иво разрывает сеанс связи с облечением и чувствует, что всё его тело и мысли сдуваются, точно проколотый шарик. Волна отчаяния прокатывается по нему, болезненной рукой схватившись за желудок и сердце, за мышцы живота и не отпуская. Он обнадёживает людей, делая вид, что всё под контролем. Что трудности временные и вот какие есть плюсы. Притворяется, что знает, что сделать — и что это даст результат, будет эффективным, ненапрасным. Вот у них есть фора. Но фора на что? Что организация способна предпринять? У них всего сорок едва обученных людей, а у противоположной стороны — десятки тысяч по всей колонии, сотни тысяч винтовок, гранат, пушек… Обороним один цех, а во втором всех уже убьют, ожидая столкновения. И всё это время будет продолжаться истребление омег лабиринтом. И этого никто и никак не сможет остановить. «Мы не можем договориться. Мы не можем задавить их силой, поставив всех омег под ружьё. Как прикажете это сделать? Все знают, что было в лагере и Сидживальде. Им недостанет мотивации, чтобы задавить массой гвардейские подразделения, чтобы пойти на смерть. Они испугаются и сбегут. Они не убийцы. Они не бесстрашные воины, привечающие вечный пир посмертия. Их растили как трусливых кроликов». И Иво один из них. Боже, Райн, разве можно было так ошибиться? Как ты мог выбрать человека, который сломается, как сухая ветка, в самый ответственный и напряжённый момент? Когда какой-то ничтожный триггер запустит маховик чувств, эмоций и парализующих переживаний, которые нельзя выдержать и избавиться от них? Иво не знает, что с ним происходит и не знает, как это называется, но оно невыносимо. Стал ли он хуже планировать? Всё их барахтанье теперь — лишь ответы на чужие выпады, запоздалая реакция, а не превентивные атаки, как было в самом начале. Если бы Иво не поддерживали какими-то предложениями и деятельностью представители организации в округах и профессиональные объединения, он бы затонул сразу. А так… он затонет потом, с величавым треском несбывшихся надежд и ожиданий. *** В этот день Ирвин был на базе, а не на учебном полигоне. Берт проклинает свою способность понимать настроение людей по мельчайшим деталям, но он просто обязан спросить у альфы, со всей дури хлопнув по спине: — Что-то ты в последнее время молчишь и ходишь, как в воду опущенный. И не остался поболтать со своим Иво. Приболел? Ирвин оглядывается по сторонам: коридор уже пуст. В этом жесте нет тревоги, он просто не хочет ни с кем ещё делиться своими проблемами, а то растреплют по углам. Небольшой консенсус для «сильного» альфы. — Он больше не мой Иво, — угрюмо выдавливает Дитмар. — В смысле? — озадачено моргает Берт. — Он сказал, что больше не хочет меня видеть. А я что сделаю? — Неожиданно. — Пожалуй, я больше в это не полезу, — вздыхает он, потирая пальцами лоб. — Зарекусь заводить романы. Сначала Райнер, теперь Иво… Всё равно итог один. А успеваешь размечтаться и решить, что всё хорошо. — Не знаю даже, что сказать… Может, найдём для разговора место поудобнее? Ох уж эти коридорные совещания. — Да где ещё мы поговорим, — невесело хмыкает Ирвин. — В зале ещё Феликс колдует. — Ладно, — Берт наклоняется и устраивается на полу, привалившись к стене. Ирвин пристраивается рядом. — У меня вот никогда отношений не было. Есть замечательная фраза: не имеешь — не потеряешь. — Мне нужно было думать о ней раньше, пока я всё не потерял. Мне теперь нигде нет места. Квартиры уж явно меня лишили. — Место в отрядах самообороны тебя не устраивает? Меня вполне. Живу себе здесь и живу. — Это потому, что у тебя есть надежда. У тебя всё впереди, и подспудно ты осознаешь это каждую секунду своего существования. С этим утверждением Берт не начинает спорить. — Может, сходишь к врачу? — предлагает он. — У нас есть в штате психоаналитики. Они могут подлечить, я ведь не мастак. — Что такое «мастак»? У Доходяги понахватался? — неосознанно пытается его отвлечь альфа. Берт неодобрительно зыркает на него, распознав его намерения. — Я скажу тебе глупую вещь напоследок. Учитывая, к чему всё по моему мнению идёт, стоит радоваться, что они оба живы. Когда этот ад закончится, ты попробуешь снова, с кем захочешь. Омеги умеют прощать, и это самый главный наш недостаток. Но если я замечу, что ты совсем расклеился и не в себе, собираешься впадать в истерику или апатию, я отправлю тебя к докторам принудительно. — Так точно, генерал Ланге, — с бледной улыбкой отвечает Ирвин. *** В секторе лаборатории Лабиринта и Антилинды обнаружено подозрительное движение. На часах — пять утра. Дежурный рапортует примерно следующее, если перевести мешанину зашифрованных символов на привычный язык: — Из ворот выпускают электрокар с запечатанным грузовым контейнером. Вижу люльку с охраной, но она относительно слабая, не как когда везут партию препарата. Мы можем попробовать поставить маячок. — Нет, это рискованно. Пусть преследует голубь Ратте. — Потребуется дополнительный. Он сможет выпустить нового оперативно? — Да. У него всегда минимум один наготове. — Даю последние координаты и изображение цели. Безликий контейнер едет, неторопливо подпрыгивая и покачиваясь на тросе, по узким техническим улочкам, не совершая попыток перебираться на магистральный или подняться на яруса с общественными электрокарами, впрочем, пока не курсирующими из-за раннего часа. За глухим контейнером следует небольшой электрокар охраны. В Фельцире тихо, лишь поскрипывает металл стальных канатов и блоков. Болотно-зелёный свет утра пробивается через тонкий морозный туман. Контейнер следует не в центр конгломерата, а к окраине. По тревоге подняты отряды самообороны, аналитики и технические специалисты из Фестландтифа, наблюдающие за городскими системами транспорта и контроля; мистер Ратте и вспомогательные службы снабжения и логистики. В шесть часов утра становится однозначно ясно, что контейнер направляется в сторону городского крематория. Аналитики заключают, что это и есть конечная точка его маршрута. — Как считаете, это ловушка? Уж больно похоже. — Маловероятно. Возможно, содержимое не представляет особой тайны и не нанесёт сильного репутационного урона при обнаружении. — Мы можем попробовать перехватить? — Если повезёт, что он выберет именно вычисленный маршрут. Обесточить участок надо будет в тот момент, когда он уже не сможет свернуть. Берту не нравится работать в цейтноте. Практически бегом они добираются до станции старых вагонеток, очередной дежурный на которой подаёт напряжение на рельсы узкоколейки. Надо же было предкам как-то связывать отдалённые районы в своё время? Эту инфраструктуру удалось частично отремонтировать и запустить. Конечно, нельзя было располагать станции близко к базам — тогда любой, нашедший эту дорогу, мигом обнаружит и базы. За пять минут до прибытия в точку засады, выбравшись из экранирующих сигналы тоннелей, Берт активирует связь между глазным имплантом и далёкой связевой точкой, что всё время операции будет принимать видео-сигнал и регистрировать его. Почетный преподаватель Тиффентальского института ядерной физики, Кошак, их снайпер, стреляет, перезаряжает кассету пускового аккумулятора бронебойной винтовки и снова выстреливает. Пучок пробивает (возможно, энергобронированное) боковое стекло и головы двух гвардейцев в кабине управления электрокара. Конфуций берёт на мушку водителя контейнеровоза и тоже нажимает на кнопку. Бьёт без промаха. Линия обесточена дистанционно, и когда машины минуют перекрёсток участков сетей, срабатывают автоматические тормоза. С ужасающим скрипом электрокары зависают, сильно раскачиваясь, посреди троса. — Изрешети-ка гвардейский кар. Вдруг их там внутри как собака нарожала, — приказывает Берт. Синхронно с его словами кар выпускает в воздух дрон, а в боках приоткрываются круглые бойницы для оружия. К огню Кошака и Конфуция присоединяется Свифт, тоже вооружённый тяжелым бронебойным оружием. Бок машины буквально разрывает на куски, коронами порванного и оплавленного полиметалла внутрь. Выжить внутри не мог никто. И ловкий Кошак первым успевает подбить дрон, мёртвой птицей рухнувший в провал тросовой дороги. Немногочисленные в это время прохожие по ярусам выше и ниже разбегаются от звуков аварии, которые производят застрявшие электрокары. На взгляд Берта звуки энергетических выстрелов, даже таких мощных, не столь громки и пугающи. Забавное наблюдение. Теперь вместо того, чтобы бежать к месту аварии и помогать выжившим, люди убегают прочь, думая, что это начались боевые действия. И они правы. — Отбуксуем или…? — уточняет Борей. — Использовать магнитный захват, — командует Берт, выходя из-за укрытия вместе с ударной группой. — У нас около десяти минут, чтобы осмотреть содержимое, решить, что с ним делать и смыться. Гвардейцев уже вызывают. Предчувствия твердили ему: это что-то необычное. А может, это просто мусор из лаборатории вывозят на переработку. Но с охраной? — Аид и Борей на кар, Доходяга и я на контейнер. Уран — периметр. Магнитный цеп для люлек, встроенный в конструкцию каждого тротуара, подтаскивает парализованные машины к краю. Они зависают, пристав днищами к толстым выдвижным кронштейнам, одновременно выпустив автоматический вспомогательный трос из своей системы блочных кареток. Это позволяет не оттягивать центральный трос в сторону в местах, где нет тросовых ответвлений к посадочным платформам. — Четверо. Все мертвы, — рапортует Аид. — Камера точно пишет? — зачем-то уточняет Берт у дежурного связиста, подходя к дверям контейнера. — Да, Гефест, — отвечает техник в наушнике. Неужели этот голос извне, с далёкого дома, с базы, его успокаивает? Минус у режима прямой записи только один: моргание искусственного века приходится отключать. Плюс — он в зеркальном шлеме, и никто этого не видит. Берт плавит замок, резко распахивает дверцы, уходя в сторону с предполагаемой линии огня. — Чисто, — сообщает Доходяга, проверив. И тогда Берт заглядывает внутрь. Там лежат вповалку длинные целлофановые мешки, все примерно одинаковой вытянутой формы и размера. Что-то мерзко шевелится внутри живота, словно нечто древнее в нём уже знает, на что он смотрит. Берт достаёт нож из чехла на бедре, бездумно перехватывает его, как в симуляции, и шагает внутрь электрокара. Оттягивает целлофан на одном мешке, вонзает нож, аккуратно и максимально возможно быстро ведёт им вдоль. Рука ведёт себя не очень управляемо, словно он… испугался? Чёрная плёнка расступается, открывая холодную кожу человеческого тела. Неподвижного и голого. Берт, поверхностно дыша, доводит руку до того места, где располагается голова, отдёргивает в сторону края мешка. Он помнит, что камера в его глазу должна зафисировать всё подробно. Ему придётся смотреть. Он видит лицо с мутными глазами и открытым ртом. Мёртвое, безжизненное, расслабленное лицо. Грудная клетка, естественно, не движется. Берт подскакивает к соседнему мешку, вскрывает его, чтобы тоже обнаружить там молодого безмолвного мертвеца. На брюшине — длинный крестообразный шов, грубо, наплевательски заштопанный цинкованными скобами. В промежутках видно жёлтое и ржавое, а кое-где остались невытертые брызги крови. — Это же труповозка! — вскрикивает Берт. И происхождение этих трупов может быть только одно. — Омеги из донесения Грассе! Улики! Нельзя допустить, чтобы их сожгли. Их даже не бальзамировали! Только живот вскрыли и зашили! — Ты предлагаешь отбуксировать контейнер? — хмуро спрашивает Доходяга, смотрящий вместе с ним на тела, только издалека. Судя по голосу, на него это тоже произвело очень тяжкое впечатление. — Наверняка будет погоня, и незамеченными нам уйти будет трудно. Видеозаписи будет недостаточно? — Недостаточно. Берт понимает, что Доходяга прав. Риск слишком велик. Есть только один выход — компромисс. Берт хватает труп за руку и пробует согнуть в локте, внутренне молясь неизвестно кому. Сустав гнётся. — Каждый берёт по телу и тащит так быстро, как только может, ясно? Уходим, — приказывает он настолько строго, насколько способен, и всё равно ему кажется, что растерянное, гневное отчаяние слишком явно слышится в его голосе. Гефест фиксирует винтовку на груди поудобнее, сдёргивает мешок с конечностей и выполняет последовательность действий для переноски раненых. Труп оказывается у него на плечах, а он держит его за правую свисающую руку и ногу. Аид, Борей, Доходяга и Уран выполняют приказ без возражений. Но только космос знает, каких усилий им далось переступить через себя и инстинктивный ужас. Им удаётся скрыться в нижних ярусах до того, как прибывает кто-то из охранителей. А ведь прибывшие гвардейцы должны будут тоже увидеть содержимое контейнера. Что они подумают? И что с ними сделают, ведь они станут живыми свидетелями? *** На ресепшене модной и очень дорогой частной клиники с безукоризненной репутацией сидит молодой секретарь-омега с милой модельной внешностью. Часы на стене показывают девять утра. Сверяясь со списком приёмов, секретарь последовательно обзванивает клиентов. — Доброе утро, герр Шнайдер, это клиника «Рассвет Чосона». Извините, мистер Шань Рэд не сможет принять вас сегодня утром по семейным обстоятельствам. Согласны ли вы перенести сеанс на вечер? Да, это время уже после официального закрытия клиники, но в связи с обстоятельствами доктор Шань сделает исключение, раз задержка по его вине. Или мы можем перенести сеанс на другой день… На нижнем этаже, в кабинете патологоанатома, что рядом с моргом, (но вовсе не около резекционного стола), сидят двое. Один невысокий человек с вечно прищуренными глазами — в кожаном кресле, и один темнокожий омега с кучей длинных косичек — в кресле напротив. — Их усыпили, — сложив пухлые пальцы замком, с примерным спокойствием ответствует доктор Шань Рэд. — А затем провели грубое вскрытие. Мы провели повторное… Да, все омеги были беременны — на самых ранних сроках. Эмбрионы — извлечены. Очевидно, для исследований. Я проведу тесты на наличие в крови побочных продуктов, лекарств, но Лабиринт мы пока не умеем обнаружать. Для этого потребуется тщательная генетическая экспертиза. Конечно же, я всё задокументировал и продолжу документировать. — Как по мне, уже это весомые вещественные доказательства, — дёргает уголком рта собеседник в подобии усмешки. Выглядит он очень уставшим. — А получится ли у вас надёжно спрятать тела, чтобы от них не избавились? Как говорят: нет тела — нет дела. Суд скажет, что документы подделаны. — Я постараюсь их спрятать и сохранить, Мартин… ох, простите, герр Коростель. — Будьте осторожны, герр Гриф, — отвечает Мартин Шлоссе. — Мы на пороге гражданской войны.