Redemption blues

*** Бертольд заходит в отгороженную в общем зале комнату, куда проводники временно разместили новоприбывших. Скорее всего, здесь находятся и «беженцы» — те, кто решили полностью покинуть свои дома, чтобы жить и работать в сопротивлении. Для обслуживания всей системы теперь требовалось гораздо больше народу. И гораздо больше источников снабжения. Поэтому… Берт не мог знать, сколько людей из его отряда действительно прибыло в Фельцир и как они выглядят. Своими фотографиями они не делились, предпочитая хранить тайну своей жизни и личности. Конечно, кое-что Берт знал про каждого, а они знали про него, но это не помогло бы ему в распознании. Хотя… теперь-то, конечно, его лицо может быть знакомо тому, кто смотрел передачу из лагеря — тот самый идиотский разговор с «психологом» по тут сторону баррикад. Сам он никогда не смотрел кадры оттуда и не собирался делать этого впредь. Он откровенно нёс тогда какую-ту пургу, и краснеть не хотелось. Взгляды расположившихся на простеньких кроватях и стульях людей обращаются на него и публика это, мягко говоря, разношёрстная. Впрочем, иными омеги и не бывают: это лишь альфы и беты носят одни и те же одежды одних и тех же цветов и покроев, будто инкубаторские. И причёски у них одинаковые, будто они по тюряге скучают. Когда навстречу с широкой щербатой улыбкой вскакивает долговязый мосластый мужчина и, распахнув руки, бросается на него, Берт умудряется не отскочить по одной лишь причине: он узнаёт Доходягу. Омега стискивает его в объятьях с такой силой, что рёбра Берта стискивают лёгкие до полного отказа дыхания. — Доходяга, — негромко произносит Берт, когда его отпускают. Доходяге глубоко за сорок, а может, морщин ему прибавляет очень подвижное лицо. На его крупных, очень смуглых кистях расплывшиеся тюремные татуировки, а чёрные курчавые волосы, собранные в пучок на затылке, уже тронула седина. Берт бросает осторожный взгляд за его спину, ожидая, кто представится следующим. Иначе выяснять придётся ему лично, а при мысли об этом мгновенно становится неловко. Ему что, чёртову перекличку устраивать? Вне игры их имена звучали по-дурацки претенциозно. — Ха, такой маленький, оказывается! — с этим восклицанием с раскладушек поднимаются двое чернокожих парней и подходят к нему. Оба высокие и молодые, но один всё же пониже. Определить по лицам, родственники они или нет, у Берта не получается. Но этот насмешливый голос он распознаёт безошибочно. Он поднимает голову вверх, чтобы встретиться глазами с говорящим нахалом. — А ты уже убивал людей, Аид? — замогильным, но совершенно рассудительным тоном выговаривает Берт, защищаясь. Скашивает взгляд на его друга. — Или ты, Борей? Фиолетовые и кислотно-зелёные прядки соответственно в зализанных назад гладких причёсках помогают различить Бима и Бома на раз-два. — Я убивал, — внезапно поднимает руку сидящий за столом грузный мужчина, настолько белокожий, что у него на лице можно разглядеть настоящие крупные веснушки и фиолетовые вены. У него коротко стриженые вьющиеся рыжие волосы — похоже, даже не крашеные. Берт поражённо понимает, что это Конфуций. Внимание всех переключается на новый объект, а тот просто откидывается на спинку заскрипевшего стула, спокойно поглядывая на собравшихся. Так, словно уверен, что вопросов никто задавать не станет. — Ты?! — вскакивает молодой парень ростом ещё ниже Берта, с огромной пышной копной коричневых волос вокруг головы и несколькими потерявшимися в ней цветочными заколками. — Ты же говорил, воспитателем в детском саду работаешь! Нет сомнений: это Уран. Его гибкая фигура и отлично видимый рельеф выдаёт в нём, возможно, спортсмена. — В частном, — уточняет Конфуций, величественно приподнимая палец. — И что это, блять, меняет? — Ты чего разошёлся? — также невозмутимо удивляется тот. — Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой. Уран подскакивает к его столу и принимается яростно шептаться. Видимо, Конфуций-таки в чём-то его конкретно надурил. Чего и требовалось ожидать. — Будем знакомы, Гефест, — пожимает ему руку несуразно одетый мужчина с выбритыми висками и растрёпанным хвостом. Одежда даже на неискушённый взгляд Берта не подходит друг другу не то что по стилю, она не подходит владельцу даже по размеру и висит мешком. Мимолётным взглядом его можно было бы принять за бродягу, но при втором взгляде становилось заметно, что вся одежда новая и недешёвая, хоть местами и не вполне чистая. — Я профессор Тиффентальского института квантовой физики. Берт автоматически продолжает жать ему руку, глядя на него в лёгком оцепенении. Это же их снайпер Кошак. А что Берт мог сказать про себя? Здравствуйте, а я никто? Поэтому он улыбается и в ответ молчит. — А я Свифт, — раздаётся голос с «галёрки». Смуглый парень качается на стуле, едва не опрокидываясь на спину, и со спокойствием маньяка поедает бутерброд. Его лицо, шея и вообще все открытые участки тела покрыты чёткими геометрическими татуировками. Чёрный крест на лбу у самой линии роста смоляных волос спускается к носу уменьшающимися кругами, точно карта восхода лун, в носу и на бровях — золотистые кольца. Кажется, это религиозные знаки каких-то меньшинств. Значит, есть вероятность, что всё это время он насвистывал не просто глупые песенки, а какие-нибудь священные гимны. Берт запрещает себе разглядывать его дольше положенного, так как это уже потянет на бестактность. — Моё имя Бертольд Ланге, — произносит он всем. — И вы себе не представляете, как я рад всех вас видеть. *** Ирвин задумчиво попинывает стену укреплённым носком ботинка военного образца. Сняв шлем, он пытается не впасть в прострацию физической и психической усталости, и проверить в уме итоги тренировки. Прокрутить её от начала до конца на пример ошибок и неточностей. Конечно, это тоже была условность, в какой-то мере игра. Но он всё равно не мог поверить, чтобы отряд омег с такой лёгкостью и неумолимой точностью выполнял требуемые задания. И он действительно не ожидал от них такого уровня физической подготовки. Неужели одни лишь шаговые сферы на такое способны? А на вид такие хилые… Вместе с «дополнительными юнитами» из второстепенных отрядов «Последнего императора» Ирвин держался против них, и проиграл. И вряд ли, естественно, в этом была виновата необходимость называть бойцов их игровыми странными именами, типа Углерод и Маска-сан, Табуреточка и Ультиматум. Так их хотя бы легко можно было запомнить и различить. Но первый состав «Последнего Императора» не зря был первым, даже если принять за истину то, что Ирвин якобы плохо справился со своим. Ни в ком из бойцов абсолютно не было неуверенности или страха. Причина этого оставалась полнейшей загадкой для Ирвина. Попадания учебных ружей оставляли крупные синяки на теле, а жала небольших электроразрядов вычерчивали на коже кровавые звёздочки. Но никто даже не вскрикивал, а лишь скрипел зубами от боли, когда в него попадала шальная «пуля». «Почему именно «Последний император? — поинтересовался он у Берта заранее, предполагая конкретную историческую отсылку. — Кто он такой, что сделал?» «Это о том, что больше императоров быть не должно, — ответил тот. — То есть эта фраза звучит как прямая угроза устранения. Вслушайся повнимательнее в культурный и языковой отзвук. Но это с моей точки зрения… Ребятам оно просто показалось очень звучным». Ирвин культурных отзвуков не услышал. Для него название отряда означало «последний шанс омег на освобождение». Последний шанс не просто отдёрнуть собственные запястья, на которых защёлкиваются кандалы, но ещё и отрубить загребущие лапы, эти кандалы держащие. Может, уходя в игру, ещё будучи новичками, подсознательно именно этого они и хотели? Набить морду этому миру. А теперь всё просто стало на свои места, и абстрактная готовность и ярость обрели точку приложения? О, они набьют… Что защищают купленные гвардейцы? А что защищают они, эти случайные люди с глупыми прозвищами? — Ну как? — к его позиции, наконец, подбегает Берт, тоже, как и он, снявший шлем. Его волосы взмокли от пота и прилипли к вискам. Студёный воздух давно не обогреваемого помещения ещё не высушил их, но хотя бы немного охладил разгоряченное лицо. На фоне покрасневшей кожи и щёк отчётливо различалось силиконовое основание глазного импланта. После установки самодельных программ Берту теоретически не требовались ни прицелы, ни средства ночного видения, ни бинокли, даже карты местности. Но все эти приблуды всё равно входили в стандартный комплект шлема и проще, наверное, было пользовать по привычке ими. Он не хотел спрашивать у Берта, тренируется ли тот использовать имплант подобным образом и до какой степени им трудно управлять. Как им вообще управлять. Ирвин поворачивается на него и тяжело вздыхает, почёсывая вспотевший затылок: — Ох, надеюсь, в реальной боевой обстановке всё будет также… Никто не наложит в штаны и не ударится в гуманизм. Убивать придётся (если придётся) без раздумий, на рефлексах, без секунды колебаний и промедления. Предположим, в снайперах я уверен, так как у него всё равно есть небольшая фора на подумать. Но остальные… — Посмотри на меня, — Берт разводит в стороны руки, закованные в энергоброню. — Думаешь, я сомневался? — Да ты вообще ни в чём не сомневаешься. — Кто бы, чёрт побери, говорил, мистер гвардеец, — язвительно кривляется омега. Заброшенный и опечатанный фуд-корт почти на границе с Улленхостом с самого начала служил им полигоном. Его предоставил владелец или же смотритель здания, и можно было не опасаться, что их кто-то увидит или сдаст. Сквозь неплотно подогнанные пластиковые щиты на стенах и окнах пробивается свет вместе с холодом, на полу набросан разнообразный мусор. Но Берт всё равно плюхается задницей прямо на пол, при этом заботливо положив винтовку на колени. Из крупных дыр в щитах видны заросшие лесами отроги гор, близкие пологие и совсем далёкие острые вершины — белые от снега, сливающиеся с цветом бледного неба. Самые высокие пики не закрыты полупрозрачной сетью вездесущих куполов, и даже при хорошей погоде заметна изогнутая вертикальная дуга границы там, где пузырь защиты Фельцира пересекается с защитой Улленхоста. Ирвин никогда раньше этого не видел, пока не оказался здесь. — Так странно думать, что именно мы теперь единственная преграда между миром и адом, — весьма легкомысленно, чтобы компенсировать пафосность речи, выдаёт Берт. — И если мы не справимся, не будем достаточно жестоки и решительны, то погибнет всё… всё человеческое. Такая тонкая, смертная, тончайшая, важнейшая грань — мы. — Не считай это великой миссией, идиот, — Ирвин наклоняется и отвешивает ему шутливый, но весьма чувствительный подзатыльник. — Когда сделаешь, тогда и узнаешь, что это было. Он говорит почти шутливо, но глаза у него холодные, как снег. *** Следующий день приносит благостные вести. Отдел тактики выдаёт цели и тайминги. Отдел разведки сообщает необходимые сведения. Мистер Ратте при поддержке программистов Фестландтифа снова обчистил какой-то склад вооружения, в Карскинене, подправив электронные таблицы, чтобы пропажу заметили не сразу. Трудно сказать, насколько сложной была эта операция. Берт представляет лишь, что украсть что-то с военного охраняемого объекта — практически нереально. Неужели у них есть сочувствующий где-то среди гвардейских снабженцев? С другой стороны, немудрено. Этот человек явно видел, какое оборудование уничтожения и сколько взято с его склада. И что эти вещи нашли своё применение на живых людях. Также на том складе была не только стандартная экипировка, но и броня, использующаяся при защите от огнестрела, и целый набор шлемных звуковых компенсаторов. Конечно, при появлении инфразвуковой шайтан-машины Берт мог бы просто вынуть слуховые аппараты из ушей и мало что почувствовать, наверное, но тогда бы он точно оглох полностью. И кое-что против пуль сообразил Ясон. Он ещё работал над этим изобретением и не хотелось думать о том, чтобы это действительно пригодилось… Но магнитные уловители от металлических пуль и осколков — это невероятно полезная вещь. Если они отведут снаряды хотя бы немного в сторону от траектории, направленной в жизненно важные органы и кости, а кинетические гасители в зависимости от формы замедлят или ускорят их, это спасёт многие жизни. Ведь сейчас они берут качеством, а не количеством. И Берт вполне освоил управление базовыми надстройками, что умельцы из Фестландтифа добавили в электронную начинку его глазного импланта. Более сложные комбинации, новые линзы и другое, которым наделил его Ясон, Берт пока трогать боялся. И не очень знал, когда это ему сможет пригодится. Большинство функций содержал в себе сам шлем оперативника, который он никогда не стал бы снимать на операции, хоть его устройство, естественно, было не настолько сложно, как у импланта. Берта заполняло эйфорическое ощущение: казалось, что вся синхронизированная и отлаженная махина организации развернулась и сконцентрировала свои силы на острие копья, чтобы всей мощью ударить в одну точку, словно огромное, разгневанное языческое божество. Сработает или нет? А если сработает, к нужным ли это последствиям приведёт? Способны ли несколько отрядов выдержать напор всей карательной машины целого округа? Способны ли обмануть и добиться своего? «Пора и им попробовать вкус нашей плазмы и стали, — со злостью думает Берт. — Мы больше не проиграем. Мы больше не потеряем ни единого человека». Атака назначена на завтра. Четыре часа утра, когда спят все, кроме омег с маленькими младенцами. И омег с репульсорными винтовками. *** Между ярусами плотно стоящих производственных зданий, никем не замеченная, пролетает тёмная птица. В округе их немало. Когда-то общественные службы приняли решение истребить всех диких животных, проживающих в городах колонии. И города превратились в мёртвые, безжизненные плоские скалы — и люди потребовали вернуть зверей и птиц в общественное пространство, в зелёные зоны и парки. У этих животных были свои защитные и медицинские организации, чтобы окончательно поставить точку в мизофобном вопросе «разносчиков паразитов и заболеваний». Берт чуть пододвигает бегунок обогрева брони вверх. Пройтись и согреться он не мог, а лежать практически неподвижно на камне в самое холодное время суток — испытание. От естественного психического напряжения слегка пересыхает во рту, но пить он не станет, пока вся операция не закончится. Обратный процесс, следующий за питьём, ему совершенно не нужен. А ещё это несколько скучно. В наушниках вполголоса переговаривались расположенные в этом районе его бойцы, точно так же жалуясь на холод, пока Свифт, как обычно, не начинал очень тихо и неразборчиво напевать что-то на языке, которого никто не знает, даже он сам. Гефест не препятствует этому. Спокойная мелодия посреди мёртвого, застывшего пейзажа, что вскоре будет разорван огнём. В этой песне было что-то… что-то особенное. God rest you, merry gentlemen, Let nothing you dismay, Remember christ our saviour Was born on christmas day To save us all from satan's power, When we were gone astray.» Птицы не летают так рано, в таких плотных сумерках. Молча и тихо. В импланте стреляет несколько неприятным ощущением, когда глаз распознаёт неосознанное усилие хозяина и приближает изображение серого попугая с ошеломляющей точностью. Берт вынужден зажмурить живой глаз, чтобы картинки не накладывались. Управляющая шапочка на голове попугая замаскирована приклеенными перьями. И разве ему не должно быть зябко сидеть на пластиковом карнизе? Разговор с мистером Ратте на первом планировании всей операции Берт не забудет никогда. — Птицы и крысы — прекраснейшие, умные существа, — рассказывал тот. — Одним мы обязаны быстрейшей передачей сообщений, с идеальной навигацией; знаниям об атмосферных полётах. Мечтой о полётах в принципе! Другим мы обязаны знаниями о своём теле и своим здоровьем. Дроны легко засечь и сбить зарядом. Но птицы… Куда умнее, маневреннее и меньше. Их нельзя отследить сканером для техники, а их сердечки слишком малы, чтобы их распознали датчики жизни. — А разве вам их не жалко? — Жалко, — серьёзно произносит Ратте. — Поэтому я согласился использовать их только сейчас. Если погибают люди, то и животным пристало сражаться. И умирать тоже. Потом Берт полюбопытствовал у него, не придётся ли внедрять боевых котов, за что получил пинок от Ирвина. Складные хрупкие сошки воткнулись в наледь, удерживая разложенное оружие, перекрестье электронного прицела синхронизировано со внутренним экраном шлема. Специальная уступка упирается в плечо, обеспечивая дополнительную фиксацию в пространстве. Находиться на крыше высотного здания зимой — то ещё удовольствие. Несмотря на чуть повышенный обогрев (не самый оптимальный для такой температуры, ибо нужно экономить энергию костюма и его систем, иначе можно остаться «голышом»), Берт чувствует, как начинают подмерзать пальцы на снайперском оружии, сконструированном специально для этого дела. Энергетическое не стреляет физическими снарядами, тем более такими крупными. Его пришлось переделать. И Берт не очень хочет знать, откуда Ясон или кто-то из его товарищей в курсе, как это делается. «Fear not» — then said the angel. — «Let nothing you affright This day is born a saviour Of a pure virgin bright, To free all those who trust in him From satan's powеr and might. O, tidings of comfort and joy Comfort and joy! O, tidings of comfort and joy…» Берт через одно понимает слова старого языка и не уверен, что различает всех персонажей. Что-то про сатану и рождение спасителя. Нашёл же время! Других песен, видимо, не знает. Свифт допевает последний куплет и затихает. Или это всё же была такая длинная, красивая молитва? В эфире воцаряется чуть напряжённое молчание. Ждать осталось недолго: разведчики установили примерное время отправки, и не доверять им смысла не было. Это явно сотрудники лаборатории тормозят процесс. Наконец, происходит какое-то шевеление внизу. Попугай в шапочке любопытно дёргает головой, отцепляется от карниза и планирует в сторону звука. В мёртвой неподвижности голубого утра скрежет открываемых ворот слышен даже на такой высоте. Круглобокие серые грузовые контейнеры без опознавательных знаков выползают на свет божий из недр слишком хорошо охраняемой первой лаборатории. Из кадров внешней съёмки видно, как внутри погрузочной площадки суетятся комплектовщики и охрана, как вооружённые люди забираются пачками внутрь кабин электрокаров вместе с водителями. На штурм ни Ирвин, ни Иво не решились, хотя Берт говорил — стоило бы. Однако они слишком боялись потерять кого-то из таким трудом собранных отрядов сопротивления. Может, Берт плохо понимал, что такое «хорошо охраняемая». Да, люди внутри. Но у контейнеров, с натугой скользящих по натянувшемуся тросу, нет никакого внешнего конвоя. И никакой внешней защиты. — Аид и Борей видят нос каравана, — раздаётся по внутренней связи. Эти двое расположены дальше во направлению единственного троса, соединяющего склады лаборатории с транспортными разрязками. Электрокары всё выползают и выползают из ворот, растягиваются в длинную цепочку. Медленно, опасаясь разгоняться на тонком тросе. Одиннадцать контейнеров, забитых генным оружием Через несколько минут отмечается следующая группа: — Кошак и Свифт видят нос каравана. Наконец, раздаётся звук закрывающихся железных створок, а попугай, транслирующий изображение, поднимается в воздух и улетает с максимальной скоростью, которую способен развить. Отлетев на безопасное расстояние, по плану он останется следить за состоянием района и перемещением на нём. Мистер Ратте говорит, раньше животные были глупее. Но ничем не ограниченная евгеника и селекция подгоняет эволюцию сильнейшим неестественным отбором. «Так ли было и с нами?» — размышляет Берт, но в ту же секунду снова концентрируется на происходящем. — Гефест, Уран видят хвост каравана, — произносит он в шлемофон и командует: — Зафиксировать цели, пометить на карте. Кошак — две, Уран — две. Дублирует Доходяга и Свифт. Эти ребята способны сделать два выстрела подряд, их точность и время перезарядки этими «консервными банками» самое быстрое. — Приготовиться. Три, два, один! В глубокой тишине обречённого голубого утра звучат негромкие сухие хлопки, словно кто-то шутя лопает бумажные пакеты. Некоторые электрокары чуть замедляют движение, ощутив непонятный толчок в обшивку. Кто-то принимается открывать в машине окно, чтобы посмотреть, что там такое. Верх глупости и непрофессионализма. Спустя четыре секунды раздаются ещё несколько хлопков. А затем вся вереница контейнеров одновременно, с оглушительным грохотом взрывается, взмывает к небу огромным огненным смерчем, фонтанирует во все стороны водопадом металлических осколков в дыму и искрах экстренного торможения колодок. Взрывная волна выбивает стёкла в близлежащих офисах. С металлическим щелчком лопается перегретый трос, со свистом рассекает воздух, врезаясь кнутом в здание, и по нему, как по сломанной гирлянде, горящими остовами съезжают в пропасть нижних ярусов остатки развороченных электрокаров. Кто-то — всё ещё отчаянно цепляясь колодками, утягивает трос в низины, заставив перекрестье на повороте опасно заскрипеть, а затем тоже лопнуть. А говорят-то постоянно «всё рассчитано на внезапный обрыв, никто не упадёт», ага. «Последний император» — готово, эвакуация», — оттарабанивает Гефест условную фразу, хотя техники отлично видят конечный результат через его искусственный глаз. Бойцы складывают винтовки быстро и чётко, как на учениях, закрепляют в перевязи на броне. Путь отступления каждой группы давно известен, а если кто в панике растеряется, к нему всегда по помощь придёт навигационная карта, встроенная в шлем. Безликий электрокар с водителем ждёт их в нескольких кварталах отсюда. Спускаться обратно в подземелья пока ещё рано. Берт ощущает прилив жаркой крови ко всем своим конечностям. Запоздавший адреналин реакцией на свершившееся событие вгрызается в его мышцы, и он двигается с удивительной быстротой, практически не ощущая веса на себе. Огнём горит металл и масло на деталях, обивка салона и части людей в нём. Спекается в единый комок стекло пробирок, испаряется и сгорает их начинка из тысячи тысяч доз смертельных генетических препаратов. Берт на бегу напрочь отключает обогрев в броне. *** Где-то на другой стороне Фельцира бежевый попугай рассматривает низенькие относительно остальной городской постройки здания. Приземистые, плоские, широкие, нагруженные — со всей силы давящие на плоть планеты своим весом. Склады. Склады около корпусов химических производств, глубоко и крепко спящих ночью до самого рассвета, пока сюда не примчатся, подвывая, монорельсы и забитые доверху рабочими электроаэробусы. Дремлют пожилые охранники, позабыв про тревожные кнопки сбоку от мониторов наблюдения. Камеры поворачиваются на своих опорах, лениво сканируя неподвижное пространство — бочки, тары, стеллажи, маркированные проходы. Маленькие попискивающие крысы, постоянно погрызывающие упаковку то тут, то там, не волнуют искусственный интеллект. Их движение не распознаётся им как опасное. Не распознаётся, как человек. Посторонний не знает точное время обходов и то, будет ли скучающий охранник их проделывать — бесполезное занятие, когда столько камер и автоматическая тревога. А крыса видела и знает, что никогда эти люди не обходят дозором свои временные ночные владения. Вахта маленького народца началась в два часа ночи. И за два часа они перетаскали к ключевым точкам столько взрывчатки, сколько требовалось по расчётам. Ближе к четырём компьютер, наконец, замечает изменение состояния помещений: в некоторых из них появились новые, посторонние предметы в весьма ощутимом количестве, которое игнорировать уже больше нельзя. Раздражающий стрекочущий трезвон заставляет двух охранников приподнять лица с подушек. Трезвон слышит крыса в металлической шапочке и тут же юркает в норку, проторенную в своё время её собратьями. Крысы резво бегут с корабля. К ручным присоединяются дикие, за несколько минут стены наполняются всё усиливающимся испуганным писком и шорохом. Звук регистрируют даже микрофоны камер, заставляя компьютер поднимать тревогу в произвольных помещениях. — Что за херь там на… — бормочет охранник, пытаясь спросонья разглядеть, что за странные угловатые кучи лежат посреди проходов на мониторах, остервенело мигающих красными рамками. Договорить он не успевает. Фельцировские склады химических реагентов, катализаторов и компонентов в дружном порыве взлетают на воздух. Свет пламени озаряет окрестности вторым солнцем, всё становится видно, как днём. Чудом не развалившиеся крупные куски крыш, с мясом оторванных от несущих ферм, отбрасывает от зданий на сотни метров, словно осенние листья — порывом холодного ветра. Мистер Ратте думает, не слишком ли рано он активировал запал и уцелели ли его секретные агенты? Люди вокруг него расслабляются почти сразу же и принимаются быстро сворачивать контрольный пункт, прожав всем животным функцию «возвращение на базу». Ратте колеблется. — Операция «Поверженный Щелкунчик» прошла успешно, — всё равно докладывает он как старший по званию. — Произвожу эвакуацию персонала и оборудования. Запрос на… ветеринара? Да, почему бы и нет. *** Ирвин Дитмар долго думал, какие бы ему позывные взять, чтобы не опозориться на фоне всех этих Зевсов да Табуреточек. Не мог же он зваться по фамилии, в самом деле, или использовать что-то из позывных прошлой жизни? И сделать это следовало раньше, чем прозвище придумают за него не в меру активные омеги. Вот что за любовь у них у всех ко вторым странным обозначениям? Если считается, что имя человека отражает и предопределяет его сущность, то они все отказались от своих старых сущностей и сами определили для себя новые. — Ирвин, как обстановка? — оживает его шлемофон. Он крупно вздрагивает, чувствуя холодок по спине, но быстро успокаивается, узнав голос. Ирвин приказал своему отряду хранить радиомолчание, чтобы не прослушать внешний приказ и чтобы они не прослушали приказ командира. Конечно, засев тут в засаде, вероятно, бойцы просто задремлют, однако они явно общались с помощью текстовых закрытых сообщений. Если кто и грозился начать клевать носом, так это был сам Ирвин. — Мы на месте. Обстановка спокойная, — откашлявшись, рапортует он. — Можем начинать операцию. — Вас вижу. Двухминутная готовность. — Есть двухминутная готовность. Ирвин встряхивает свой отряд «табуреточек», за углом оживает электрокар с кустарными знаками принадлежности к государственной гвардии. В полутьме и издалека никто не разглядит. На внешней позиции он оставляет одного наблюдателя со снайперской винтовкой, остальной отряд, полностью загрузившись в машину, снимает ручные энергетические с предохранителей. Люлька разгоняется и тормозит у причала перед центральными воротами Фельцировского института фармакологии и генетики. «Инкопорейтед или как их там», — мысленно добавляет Ирвин. Если миром правят богачи-частники, то и принадлежащие им предприятия автоматически становятся государственными… Бодрым шагом отряд открыто высаживается на площадку и топает к воротам. Чёрные шлемы, чёрная броня, чёрный блеск оружия. Конечно же, теперь, после отдалённо прогремевшего взрыва, охрана комплекса не спит. Навстречу выбегает начальник службы охраны, отпирает ворота. Ирвин не собирается дожидаться приветственной речи или вопросов. Испуганное, вопрошающее лицо пытается разглядеть за зеркальным шлемом человеческий взгляд и намерение. Ирвин отчеканивает, разблокировав внешний динамик: — В связи с объявлением чрезвычайного положения в округ Фельцир приказано осуществлять оборону общественной важных стратегических объектов колонии. Угроза повторных террористических атак. — Это те взрывы? — глаза начальника округляются от ужаса ещё сильнее. Не дожидаясь «проходите», Ирвин шагает вперёд, на территорию комплекса, как и поступил бы любой уважающий себя гвардеец. Перед ним расступаются, но вскоре начальник догадывается забежать вперёд, чтобы провести командира отряда в центральный пункт наблюдения за камерами объекта. Там обнаруживается четверо точно так же побледневших человек, вскочивших со своих мест. С недавних пор облик представителя закона, закованного в эту чёрную броню, вызывает лишь ужас. — Сколько ещё пунктов наблюдения? — грубо поворачивается на начальника Ирвин. — Мне требуется распределить по ним своих людей. Террористы могут начать атаку с любой позиции. — Конечно, конечно… — зачем-то тот давит вымученную улыбку и пинает двух сотрудников, чтобы они проводили по три члена отряда соответственно до ещё двух ключевых постов. С тревожными кнопками вызова настоящей полиции. Даже если на тех пунктах тоже сидит четверо, плюс один провожающий, то эти ушлые омеги справятся с тем, чтобы завалить всех лицом в пол и не дать вызвать подмогу. Через восемь минут по внутренней связи все бойцы подтверждают готовность к захвату. Ирвин, всё это время создающий бурную видимость проверки безопасности системы и ворот, останавливается, занимает лучшую позицию и выдыхает в шлемофон: — Начать операцию. Перестрелять парализующими зарядами троих — дело пары секунд, он делает это самостоятельно. Вязать обмякшие тела он оставляет помощникам, Фальконету и Тавро. Когда с остальных постов приходят успокаивающие уведомления об успешном захвате без поднятия тревоги, командир с облегчением выдыхает. Самое на его взгляд сложное осталось позади. Теперь ему требуется лишь оставить несколько бойцов для удержания позиций и контроля за постами, и слиться с наступающим отрядом Берта. Уже подан сигнал, что отряд проник на территорию. Чтобы за короткий срок охватить все корпуса и ключевые лаборатории, требуется задействовать максимальное количество оперативников. Шлюзы во многие нужные им лаборатории синтеза заблокированы для несанкционированного доступа, и проще эти двери взорвать сингельской термовзрывчаткой, чем выискивать и взламывать протоколы аварийного открытия в компьютерной системе всего комплекса. Если они начнут возиться с кодом, то во веки веков не управятся. Бойцы обоих отрядов бегут по мерцающей на шлеме карте, в изначально распределённые точки маршрута, к выбранными неслучайным целям. Ирвин активирует цель собственную и бежит. Слева от него оказывается Тавро, а у самых дверей, подлежащих вскрытию, к ним присоединяется Проказник, выполняющий роль минёра. К его работе у Ирвина претензий нет. За минуту тот правильно устанавливает бомбу, отходит и других отводит за надлежащее укрытие. Аккуратный взрыв раскурочивает дверь и немало бетона по её бокам. Тройка врывается в лабораторию сложного синтеза. Их интересует лишь конкретные виды оборудования и конкретные их части, подлежащие уничтожению. Эта лаборатория работает и ночью, сонные лаборанты или даже сами химики дежурят над процессами, которые Ирвину никогда не постичь. Они прячутся, застигнутые врасплох ужасающе громким взрывом, накрыв голову руками — кто под столами, кто просто на полу, засыпанному поднятой пылью и пластиковыми обломками. — Свалили отсюда дружно! — Ирвин выкручивает громкость динамика на максимум. — Сейчас будем подрывать тут всё! Не факт, что его кто-то реально услышал после такого грохота, и он дополняет свои слова размашистым жестом, а одного белохалатника за руку выволакивает из-под железного стола и пинает к осыпающемуся выходу. К добровольцу в панике присоединяются и остальные, вскрикивая, когда оступаются на обломках. Возможно, люди решили, что это какая-то правительственная операция и их на самом деле так защищают от чего-то ужасного. Тавро и Проказник устанавливают брикеты микрозарядов, споро ориентируясь по шлемовым указателям, не дожидаясь, пока помещение очистится от гражданских. В том, что оно чисто, находит время убедиться Ирвин самолично. Скорость работы его компаньонов оставляет ему временную фору. — Готово, сэр, — отчитывается Проказник. — У меня тоже. Добро, — Ирвин отправляет по общему каналу сигнал завершения, пока они снова отбегают за укрытие и подрывают установленные на сложнейшем и дорогущем оборудовании заряды. Потом они, согласно плану, движутся в точку эвакуации с объекта. Исходя из мер осторожности, выполнившим работу мини-отрядами лучше уходить сразу и никого не дожидаться. Но исходя из мер безопасности при самом плохом варианте развития событий, отрядам лучше подзадержаться на случай появления противника. Тогда отступающих бойцов будет кому прикрыть при прямом столкновении. — Я только что видел, как кто-то из гражданских звонит по commу, — готовит на общих частотах кто-то. — Может вызывать полицию. — Ускоряйтесь, но ничего не пропустите! — командует Гефест. Застывший с оружием наизготовку Ирвин слышит ещё одну серию близких подрывов, отдающихся в пятки дрожью перекрытия. Тягостные пять минут ожидания превращаются для него в пытку. Страх, что вот-вот тут появятся правительственные отряды головорезов, вооружённых до зубов, неумолимо кусает за жопу. — Мы на подходе, — пыхтит на бегу Гефест. — Эвакуация. Дело сделано, уходим! Эти слова вызывают гораздо меньше облегчения, чем предполагал Ирвин, его тревога почему-то отступает лишь на пару процентов. Поблёскивающей, тёмной волной вылившись с заднего хода комплекса, они заваливаются в ждущие их электрокары. Светает. Ярко-оранжевая полоска уже охватила верхние застеклённые ярусы окружающих зданий. Из открывшихся аварийных люков вентиляций лабораторий в чистое небо валит чёрный дым. Движение электрокаров потом отследят по камерам, но они нужны лишь для того, чтобы максимально быстро убраться с «места преступления», а не для того, чтобы подвезти их прямо к одному из входов в их теперь родное подземелье. О, они запутают свой след, как лиса на снегу. — Мы хорошо справились, да? — по личному каналу доносится до него возбуждённый и запыхавшийся голос Берта. Отсутствие явного веселья заставляет Ирвина расслабить непроизвольно напряжённые плечи. Конечно же, Берту тоже было страшно. И для него это долг и необходимость, а вовсе не развлечение. Это сражение, это бой, и радоваться победе тоже нужно и нормально. — Да, мы справились, — отвечает альфа. — И справимся ещё. Ирвин понимает, что везение не вечно, и при должном старании обнаружить методом проб и ошибок можно что и кого угодно, тем более подземные укрепления, особенно на такой закрытой территории, как их округа. К этому нужно быть готовым. Это неизбежно произойдёт. А пока… а пока им будет везти. *** Пожар полыхает в двух точках большого города, но вместе с пожарными на ногах оказывается и полиция, и закованные с ног до головы в броню гвардейцы. Они стягиваются, начинают оцеплять пострадавшие районы, искать следы и уцелевшие записи с камер. Поэтому на истерический, короткий и тут же оборвавшийся вызов из Фельцировского института фармакологии и генетики они реагируют лишь спустя целых сорок минут, ибо ни взрыва, ни серьёзного пожара чрезвычайными городскими системами там зафиксировано не было. Когда в восемь утра основные отряды полиции прибывают на место, они находят: полный штат обезвреженной охраны; нескольких до смерти напуганных сотрудников, оставшихся с парализованными. И приведённые в полную негодность, развороченные дорогущие лаборатории генного синтеза. На починку, замену и отладку повреждённых деталей оборудования уйдут недели, а то и месяцы. *** Этой ночью они сидят допоздна. Райнер словно задался целью добить весь тот огромный объём, что не добил, за считанные часы. Конечно же, так не бывает. Дельбрук разрывается между тем, чтобы начать зузить кофе или пойти спать к себе в каморку. Тревожная ночь. Райнер безостановочно комплектует и скидывает информацию на твердотельные носители, даже не перепроверяя. И что-то печатает лично от себя. Приказы. — Мы почти не притрагивались к третьему компоненту, — напоминает Николас в форме якобы личных размышлений. — Я сам участвовал в разработке «Мозаики», — отрывисто отвечает Райн. Он так занят, что никакие эмоции в его голос уже не просачиваются. — Я знаю большую часть того, что она из себя представляет. — И что же она представляет? Райн чуть приостанавливает свои движения, в задумчивости коротко облизывает губы. Наконец, произносит: — Я могу понять отвратительную практическую «пользу» Паутины и Лабиринта. Это ужасающие вещи с ужасающими последствиями, если они и правда будут на большинстве срабатывать так, как задумано. «Истинные» — это взаимоотношения типа «хозяин-раб». И если раньше достаточно было лишь омеге не захотеть становиться рабом, чтобы эти истинные штучки не срабатывали, как надо, то теперь всё становится гораздо проще. Но вот Мозаика… — он качает головой. — После первых двух каскадов любой другой испугался и остановился бы на этом, решив, что уже откопал и нашёл самое страшное. Но из-за Мозаики, всей её нелогичности и нелепости, я чую что-то ещё. Я помню, какие сведения и разработки передавал в головной офис. Они никаким боком не касались личности реципиента, а целиком были направлено на сугубо физические характеристики. В частности, гарантированное выживание в особо экстремальных условиях, в которых обычный человек и часа не протянет, а потом просто умрёт от последствий. Радиация, температура, разреженный воздух, ядовитые примеси, острая нехватка еды и воды… Резистентность ко многим неблагополучным факторам, позволяющая оставаться не просто в живых, а в работоспособном состоянии, в полном сознании. Зачем? Зачем это разрабатывать для омег, а, Николас? Здесь зарыта не собака, здесь зарыт настоящий мамонт. И, с учётом совместимости препаратов, я могу сделать лишь один вывод. Дельбруку становится настолько не по себе, что когда Линдерман резко замолкает, он не задаёт закономерный вопрос «какой вывод?» Может, он посчитал, что Николас догадается сам? Внезапно противным сигналом оживает рабочий планшет на столе. Врач подпрыгивает от неожиданности, а затем кисло морщится от неудовольствия. Кому что могло понадобиться в такой час? Опять срочный вызов, бригадир костоломов вывернул какого-то бедолагу наизнанку? Он нехотя подбредает к столу, цапает планшет и со скучающим видом смотрит на сообщение. И после первых же строчек его скучающий вид сменяется шоком и криво полуоткрытым ртом в инстинктивном отвращении. — Что там? — реагирует Линдерман, сразу же ощутив перемену. Он даже поворачивает голову от экрана. — Вакцину привезут завтра, — Дельбрук обречённо вытягивает руки с планшетом вниз. — Ответственным назначен доктор Гауптман. Остальных допустят лишь под его надзором их проставлять, если повезёт. — Сколько доз? — по-прежнему невыносимо хладнокровно уточняет Райнер, будто это тоже имеет отношение к его задаче. Будто это всего лишь является частью его задачи. — Три тысячи. Предварительно… Заключённых известного пола несколько больше. Омега прикрывает глаза. — В стандартную охладительную ёмкость входит ведь сотня? Значит, тридцать здоровенных цилиндров. — К чему ты это? — беспомощно выдаёт Дельбрук, и ему даже не стыдно за свой тон. — Тебе нужно уходить, Николас, — внезапно безапелляционно заявляет Райнер, не глядя на него. — В смысле? От такого резкого поворота немудрено растеряться. — Зачем мне-то? — ещё более неосторожно спрашивает врач. На этот раз ему приходится встретить холодный взгляд омеги. — После того, что явно случится сегодня ночью, полиция с ума сойдёт. У нас больше не получится так весело и беззаботно проводить тут время. А виноватого они найдут: того, кто больше всех со мной контактировал. И Филисбер не станет тебя защищать, сдаст с потрохами, как курицу. Тем более, когда я передам последние результаты, и мои люди начнут трансляцию в общие сети, при пристальном внимании полиции даже без всяких разбирательств и улик сразу станет «ясно», откуда утечка. И никакие протоколы защиты, зачистка ЭВМ уже не помогут. Ты должен уйти, как только я закончу и передам тебе блоки. Больше не возвращайся домой, не… — Я живу здесь. Почти всегда… — вставляет ничего не понимающий, поражённый Николас. — …не бери с собою соmm и иные электронные вещи, включая карты оплаты, по ним тебя можно легко отследить. Не посещай друзей и родственников, не звони никому из знакомых — это смерть. Не передвигайся по магистральным улицам, не иди привычным маршрутом. Не вызывай электрокар. Из вещей у тебя будут только эти блоки ЭВМ, которые ты должен доставить. А при угрозе поимки — замкнуть аварийные контакты, чтобы хотя бы посильно повредить информацию на них, ибо взрывчатки для полного уничтожения у нас нет. — Но куда мне тогда идти? — изумлённо вопрошает доктор. Он вынужден присесть — ноги начинают подрагивать. — Запоминай адрес и условные фразы, что я расскажу. Предупреждать о твоём приходе уже некогда. Но если по идиотизму ты не послушаешься меня и свяжешься хоть с кем-то, хоть единое слово… то никто тебе уже помогать не будет. Ты сам по себе. Понял? — Я понял. — Интересуясь заговорами и их раскрытием, публикацией, ты ведь знал, чем это тебе обернётся? — внезапно усмехается Райн. — Ты знал, на что идешь и против кого тебе предстоит играть. Если ты струсишь и сдашься им, тебя будут пытать, а потом убьют. Дельбрук считал себя глубоко невпечатлительной личностью, но тут, от этого будничного, уверенного, даже немного насмешливого тона — Линдерман говорит всю правду без прикрас — губы его начинают дрожать, присоединившись к мышцам ног. — Наз… называй адрес. Я сделаю всё, что надо. Но разве никого не обеспокоит моё внезапное исчезновение? — Тебя не найдут, — просто говорит Райн. — У тебя будет фора как минимум до девяти-десяти утра. А нам сейчас нужны врачи, очень нужны. Всё, что может ответить Дельбрук, это: — Хорошо… хорошо. Через час блоки-носители скомплектованы, отключены и спрятаны на дно сумки. ЭВМ и планшеты врача становятся девственно чисты от каких-либо посторонних записей, а сам Дельбрук вызывает отряд тюремщиков, чтобы отправить выписанного из лазарета знаменитого заключённого обратно в одиночную камеру. Дельбрук оставляет свои вещи раскиданными в беспорядке и не берёт с собой ничего личного, даже зубной щётки. Он, выходя наружу налегке, бросает дежурному, что как обычно пошёл за пивом, и в этом его намерении никто и не думает сомневаться. Дельбруку холодно. У него нет с собою карты до точки назначения, он может полагаться лишь на память. Ночь сменяется тусклыми, едва заметными сумерками. За толстыми стенами тюрьмы и погасшими окнами жилых комплексов, мимо которых он проходит, царит мёртвое, мрачное затишье. Все спят. Когда настанет неизбежное утро, мир изменится до неузнаваемости.