Redemption blues

*** Совсем нет времени. Времени нет совсем. На обдумывания, на сборы, на колебания. Жёлтый сигнал есть жёлтый сигнал — «будьте готовы». Свои, конечно, могут и подождать, но их враги ждать не будут. Для Берта разгром их лагеря никогда не был окончательной точкой, моментом, в котором от них отстанут, и ведь он прав. Они, заключённые в госпитале, попросили помощь и получили её. Но больше всего напрягает Бертольда одна деталь: судя по всему, до его пробуждения никто из спасшихся омег и не подумал отправить сообщение своим. Трудно представить, что никто из них не знал, как это сделать тем или иным способом. Особенно Каллин — он явно позиционирует себя как тот, кто чует, куда дует ветер и как некто, кто хорошо знает организацию. Он всегда смотрит на действия Берта с неодобрением (невидимым прочим, но Берт в деле неодобрения уже буквально телепат), считая его то ли выскочкой, то ли тем, кто сотрудничает с «врагом» по крови — Ирвином Дитмаром. Когда Берт пришёл в себя, Каллин Уэнделл уже был на ногах и перезнакомился со всеми. И встречал тех, кто выздоравливал настолько, чтобы покинуть стерильную палату. Никто не готов на побег чисто физически в достаточной степени, несмотря на всю предоставленную им фору. Особенно он сам, но Берт держит рот на замке и не жалуется. Он ничего не чувствует. Может, пока что. У него не отобрали будущее этими ранами, его будущее надёжно отобрали гораздо более смертоносными вещами — новыми законами. И воевать сейчас он должен не с собственной болью, слабостью, чужеродным и неподвластным биометаллом в своём собственном теле, а с этими жестокосердными буквами, сложенными убийцами в оружие, направленное на половину человечества. Берт не знает, что там, за границами их звёздной системы. Есть ли там ещё люди и колонии. «Колыбель» спит, и никто уже никогда не узнает, одни ли они посреди этого бескрайнего космоса. За непрочными сотами куполов — пустота, вечность и смерть. Он в очередной раз говорит омегам, что им надо бежать. Нарисованная крыса ждёт лишь их послания, и больше ничего. Со дня на день прибудет вакцина, и никто не станет принимать во внимание нежелание её получить. А потом их всех переведут в тюрьму и будут судить. Вы знаете, что такое тюрьма? Рядом с ним стоит Дитмар молчаливым призраком, его тень и правая рука. Берт должен сегодня передать, сколько их будет, и тогда, он уверен, антенна на рисунке загорится зелёным. Но тишина в зале и на лицах — нечто неуверенное, либо вовсе непроницаемое, заставляет его запаниковать. Он не знает, правильно ли его повреждённый мозг считывает эмоции. Правильно ли он вообще всё это сказал со своей контузией… И лишь Дитмар за плечом, как якорь, своим спокойствием сигнализирует, что он всё сделал, как надо. А если всё правильно, то… — В чём дело? — спрашивает Берт. Кто-то вздыхает, кто-то неуютно шевелится в своём кресле. — Куда нам бежать, юноша? — наконец, подаёт голос Каллин. Сердце в груди начинает биться в разы сильнее, чем когда он говорил. Берт радуется, что сейчас сидит. — Как куда? — непонимающе выдаёт он. — Мы должны будем забиться под землю вместе с жалкими и бессильными остатками подполья? — язвительно интересуется Каллин. — Без медицинской помощи, без надежды снова повидать своих близких? А потом нас всех неизбежно выковыряют гвардейцы. И если не убьют сразу, то что, как вы думаете, они сделают с нами? С беглыми преступниками? Сейчас у нас ещё есть возможность отделаться лёгкими сроками, спасти хотя бы свою жизнь. И потом, выйдя из тюрьмы, начать жить заново. А то, что предлагаете вы — это чистое самоубийство. И бессмысленное. Мы уже проиграли, этого не изменить. Мы взяли в руки оружие и что, оно помогло нам против профессиональных солдат? Мы потеряли стольких… Так зачем же усугублять и без того сложное положение, ради чего? Многих ещё могут помиловать из-за того, что у них есть дети. — После всего мы боимся, — присоединяется ещё один омега. — Ты понимаешь? Нас убьют, а то и хуже. — Мы видели этот ужас, что был на площади, — добавляет Милли. — И мы больше не намерены проходить через него снова. Берт едва не теряет дар речи, но мгновенно вспыхнувшая ярость возвращает ему слова: — А я не боюсь? А я не боюсь, по-вашему? — изумлённо спрашивает он. — Ни одна идея не стоит того, чтобы отдавать за неё жизнь, — рассудительно произносит Каллин. — Ты слишком молод, чтобы понимать ценность бытия. Это всё подростковый максимализм, и пора бы уже взрослеть, юноша. И принимать мир таким, каков он есть. «Как же я ненавижу взрослых… худшие люди на свете», — в очередной раз машинально думает Бертольд. — Всё-то тебе легко, а ответственности не понимаешь… А это не игра, а реальность, — тоскливо вздыхает сосед Каллина. — Здесь если умираешь — это навсегда, и твои дети останутся сиротами. Здесь нет запасных жизней. — Вот именно — это не игра, — шипит Берт, уже не в силах спокойно сидеть на стуле. Он вскакивает. — А реальная жизнь. От неё нельзя отвернуться и выключить ЭВМ! Это касается всех нас. И неужели вас не заботит то, как именно будут жить ваши дети? Лишь бы не были сиротами, а там хоть пусть сто раз будут рабами? Так что ли? Хорошо же вы выбрали их защищать — забиться в нору! Не мы, сбежавшие, в ней будем сидеть, а вы. В воцарившейся тишине кто-то ещё раз тяжело вздыхает: — Видимо, тебе больше нечего терять и нечего беречь. И не на что рассчитывать. Нечего ждать. Нет у тебя будущего, никто на тебе не женится и не полюбит, такого урода и калеку. Вот ты и выёбываешься! Нет у тебя теперь своей хорошей жизни, вот и хочешь её отобрать у остальных! Завидуешь, всех хочешь с собой забрать в свою тьму. Терять-то нечего! Это написано у них на лицах, пополам с тоской и презрением, чувством собственного достоинства и неизбывной житейской мудрости. И с этими людьми он был в одном лагере? Что с ними стало? — Сидя вот так, вы ничего как раз не сбережёте, — снова жёстко выговаривает Берт. — Вы всё потеряете. — Ты ещё совсем ребёнок… Не ценишь ни свою жизнь, ни чужие. Как типично для нынешнего разбалованного поколения. Ты не поймёшь, — умудрённо качает головой седой омега. Вот ему-то, старику, конечно, есть что терять! — А я думаю, что вы и в детстве такими же трусами были! — огрызается Берт. Как же он ненавидит подобных людей! — Не забывайся! — вскрикивает Каллин. — Мы были в лагере и видели, что там произошло. В нас стреляли точно так же, как и в тебя! — И это можно разрешить им делать? — недоумевает Ланге. — Понять и простить? Нужно смирно сидеть и молчать, ожидая подачки, надеясь, что они ударят не столь сильно? Что пожалеют? Эти убийцы-то? — Мы ничего не можем, — строго заявляет нахмуренный и злой Каллин. — Как ты не понимаешь? Плетью обуха не перешибить, мы абсолютно бессильны перед лицом таких… такого. Военные просто вырежут нас всех. И что это нам даст? Кому от этого будет легче и лучше? Мы уже проиграли. — Слышал бы вас Райнер, — выплёвывает Берт, задирая подбородок, и уходит из комнаты. *** Поздно ночью Линдерман получает блоки для ЭВМ и послание о том, что Ясон жив и в сознании. Мартин жив, но о его сыне нет вестей. Никто не давал родственникам опознавать трупы, найденные на месте лагеря. Он считает его погибшим. Пациенты охраняемого госпиталя №5 готовы бежать следующей ночью, список участников прилагается. Крайне короткий список, но в нём присутствует много знакомых фамилий. *** Бертольду смутно снится, будто в его палату через вентиляционные стояки забирается рыжеватая крыса. На её спинке кукольный рюкзачок цвета хаки, короткая антеннка торчит наружу. На голове — странная металлическая шапочка, соединённая с рюкзачком проводами. Крыса подпрыгивает, хватается коготками за одеяло и ловко забирается наверх, на кровать. Бесстрашно и деловито марширует она к Берту, становится на задние лапки у него на груди, нюхая воздух и глядя ему в лицо. На передней части её шлема — чёрная точечка камеры. Берт не шевелится, разглядывая её. — Привет, мохнурка, — шёпотом произносит он, не зная, что ещё сделать. Эти животные, кажется, пищат только тогда, когда им больно, так что ответа он не ожидает. — Привет, Бертольд, — отвечает немного искажённый помехами голос, идущий от поводящей головой крысы. — Я — мистер Ратте. *** Берт заканчивает очередную калибровку ручной моторики на импланте. Глаз он пока держит выключенным, чтобы сильно не перенапрягать мозг, иначе к вечеру у него обязательно дико разболится голова (так, что от боли не уснуть, и придётся снова принимать обезболивающие). К компенсаторам в ушах он вполне привык. Их поддержку даже удалось снизить на несколько процентов. А ещё он привык, что в дверь палаты обычно негромко постукивают, прежде чем войти. Ну или в крайнем случае, открывают её довольно медленно. Обычно он успевает заметить или даже услышать, как она отходит в сторону. Теперь в неё ударяют ногой. От громкого звука Берт подпрыгивает. Хотя — больше от того, что этот звук несёт. Ничего хорошего, абсолютно точно. Вдоль его тела словно прокатывается волна морозного радиоактивного воздуха, напоённого тем самым странным запахом, вероятно, оставленным сгорающим при выстрелах порохом. И поджаренным воздухом — от энергетического. Или так пахла та самая химия, которой их потравили? Которая разъела его глаз? Хотя много ли он мог почуять в шлеме… Запах собственного пота, как сейчас. Берт отворачивается от окна, придерживаясь за запястье в основании импланта. В палату гневно заходит его отец, как к себе домой. Хотя он всё всегда делает гневно, будто грозовая туча. Первым порывом Берта становится выпрыгнуть в окно. А миллисекунду спустя его имплант автоматически сжимается в кулак и фиксирует пальцы стопорами на сервоприводах. Искусственный глаз оживает сам собой, используя экстренный протокол включения и вздёргивая силиконовое веко вверх, программно отменяя его моргание. Химические рецепторы приборов отреагировали на страх быстрее, чем живые? Берт не был в курсе, что они вообще должны реагировать на такое. И эта неожиданная и внезапная поддержка от тех, от кого он вовсе этого не ожидал, разливает по его колотящемуся сердцу необъяснимое спокойствие. Но как можно почувствовать его, когда по телу только что ударила раскалённая адреналиновая плеть? Биометаллический кулак не чувствует боли. Если пальцы сожмутся на горле, они никогда не разожмутся. Ненастоящее веко с пушистыми ресницами не моргнёт, если в лицо понесётся удар, и камера с безукоризненной точностью доставит изображение в мозг, чтобы он успел отреагировать и уклониться. Берт прислоняется поясницей к узкому подоконнику и складывается руки на груди, заставляя себя презрительно прищурится живым глазом. Наверное, именно это странное выражение лица обескураживает отца, и он тормозит на месте, едва найдя его взглядом. — Вот ты где, — выдаёт отец полубессмысленно. На нём дорогое модное пальто, накинутое поверх новенького розового свитера, и идеально белые брюки. И тут Берта осеняет, что не сам он его нашёл. Это можно было сделать только через папу. Значит, тот на чём-то прокололся. Страшно вообразить, насколько же ему досталось… — Что с папой? — резко спрашивает омега. Отец делает изумлённые глаза: — Почему ты спрашиваешь? Всё с ним в порядке. Неужели ты думаешь, что в его нынешнем положении я хоть пальцем его коснусь? А вот тебя, паршивец… — с этими словами он бросается к нему, раскинув полы пальто в стороны, словно петушиные крылья. Собираясь схватить, заклевать, вцепиться за шкварник и пригнуть к полу. Тело Берта тут же принимает стойку, которую он в своё время заучивал до автоматизма, только вперёд он выставляет бионическую руку, что всё-таки разжалась в ладонь. Отец останавливается резко, будто натолкнувшись на стену — мигом оценив, что отпор ему дать не постесняются, и нет тут третьих лиц, что связали бы сына и дали бы его наказать, как угодно. Может быть, теперь ему показалось или он всё-таки поверил, что Берт способен если не отбиться, то сделать попытку унизить не такой уж и лёгкой. Или даже способен победить. Не лёгкие победы, да не над слабым противником отца не интересуют. Он точно теперь в курсе, что сын был в лагере от начала до конца. И что стрелял. И что сражался. И, наверное, кое-что всё-таки вынес из тех «бесполезных» уроков по «омежьей аэробике». Всё же это была не аэробика, верно? А надо было слушать. Отец выпрямляется, замирая на приличном расстоянии от сына. Изучает. — Ты украл ЭВМ, — звеняще, обвиняюще произносит он. — Ничего не знаю про ЭВМ. Тут у меня даже трусов своих нет, окстись, — огрызается Берт. Из ожидающей стойки он не выходит, лишь чуть-чуть расслабляет мышцы, чтобы не устать. Зато теперь ясно, как он узнал про Берта: заметил, что пропала его ЭВМ и насел на папу. Везде покопался, всё проверил, и нашёл. Только зачем? Что ему нужно? Что-то ещё, кроме как поиздеваться? Хотя, впрочем, это и правда было его единственной потребностью в жизни, особенно в отношении близких. — Выздоровеешь, инвалид, и снова пойдёшь в тюрьму. Я уж постараюсь, чтобы это тебе с рук не сошло. И твоему безродному трахателю! — мерзко повышая голос, заявляет отец. Что ж, судя по всему, папа со страху выболтал ему всё, что можно и что нельзя. Плакала его амнистия. А импланты он тоже отберёт? Насколько мелочности хватит? Или опять забудет, как вечно забывает всё подряд? Всё, что считается ниже его достоинства, тут же подвергается «мозговой утилизации». — Ты всегда был бесполезными, разбалованным домашним животным, — наседает отец, активно и угрожающе жестикулируя. — Вечно всем вокруг недоволен — строем, правительством, людьми, завтраками, учёбой, положением, необразованным быдлом, бедными, богатыми. От всего нос воротишь. Не можешь себе никакого занятия найти, на наши предложения не соглашаешься. Ничего не учишь, лишь книжки читаешь свои, сказки эти про историю. И после них всё тебе не так сделано, не так устроено! Люди тебе не те, все гады вокруг, в парламенте заговоры против рабочих. Один ты такой правильный, всегда остальные виноваты, создают тебе не те условия. А ты не думал, что дело в тебе, а не во всех вокруг? Что это ты сгнил внутри, ленивый мальчишка? Гомосексуальность себе выдумал… Экий ты особенный! Хорошо, что мне на это глубоко насрать. Очередная новая блажь, их каждый день у тебя было по сто штук с детства, и каждый раз ты истово уверял, что это истина и навсегда. Что хочешь учиться на ловца рыбы в заливе. Или что никогда не станешь есть мясо. А потом — что не станешь есть овощи и пользоваться синтетическими вещами. Заниматься йогой каждый день? ЭВМ для того, чтобы натренироваться на чемпиона игр в виртуальной реальности? И прочее, и прочее? Насколько тебя хватало, а? Ты со всем в своей жизни — поиграешься и бросишь. Самому себе врать не надоело? Признай, что ты обычная пустышка, в которую что-то закидывает, как мусор, мимо проходящий, а ты тут же считаешь, что это и есть твоё нутро. Ты не можешь найти себе место в мире не потому что мир дерьмо, а потому что именно ты — дерьмо, которое этот мир отторгает. Прорычав последнее, он выпрямляется и продолжает уже гораздо спокойнее, с мстительной радостной гордостью. — Раньше я бы сказал — жаль, тебе голову не оттяпали на этой бойне, но теперь ты мне не опасен и неважен. Папа снова забеременел, и мы уже знаем, что это будет крепенький альфа, возможно, бета. Наследник есть, а ты не получишь ничего. Мы запишем тебя на старую фамилию папы, чтобы ты никого уже не опозорил. Посиди в тюрьме за то, что совершил. Я позабочусь, чтобы тебе показали, где раки зимуют, и не отпустили с миром. А потом попробуешь поработать на заводе, как мои рабочие, и взвоешь сразу! На семь потов изойдёшь от усталости и от того, что на еде экономить надо, не купишь гамбургер себе в забегаловке! Я позабочусь, чтоб ты всю жизнь локти кусал, вспоминая, от какой сладкой жизни отказался. Даже и не думай приползать ко мне на коленях и просить подачки. — А я и не буду, — холодно отвечает Берт, снова напрягая мышцы. — Я организую профсоюз и совместно с остальными рабочими мы отберём этот завод, который нихрена не твой, его строили колонисты. И повесим вас всех на первом же столбе. Думаете, победили? Вам всем конец, сволочи. — Неправильно, — угрожающе шипит тот не хуже гидравлического пресса. — Вы все трупы! — Это мы ещё посмотрим. Но когда тебя поведут на расстрел, пулю в лоб тебе пущу именно я, — Берт тоже умеет кричать и шипеть. — Убирайся отсюда! Маленький альфа защитит от тебя моего папу, моя помощь больше не нужна. Отец задирает подбородок, сверля его прищуренным взглядом: — Вот теперь я точно уверен, что он нагулял тебя от какого-нибудь садовника. — Давай отсюда, — повторяет Берт, дублируя сказанное небрежным выметающим жестом. Теперь альфа усмехается, встав вполоборота у двери: — Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Посмотрим, как ты заговоришь после Антилинды. Если сможешь! И действительно уходит, хохотнув разок напоследок. Берт садится на кровать, лишь теперь ощущая слабые всплески паники. Чего хотел добиться его отец своей выходкой? Его раскаяния? Хотел насладиться его искалеченным, разбитым видом? Унизить якобы тем, что ему, бесполезному омеге, нашёлся достойный заменитель, настоящий наследник? Хотел насладиться местью в такой форме? Или предполагается нечто более масштабное против него? Разве не об этом была последняя фраза? Насладиться победой. И убедиться, что противник знает, что проигрывает. Ибо потом, после свершившегося возмездия, осознать этого он уже не сможет. Потому ли, что будет трупом? Папа столько лет не мог забеременеть. Неужели та жуткая нестабильная штука под названием «Архангел» в кой-то веки сработала, как и предполагали её создатели? Вот бы на этот раз она послужила хоть кому-то на благо и вместо уязвимости дала защиту. *** — Ну что, работает? — интересуется Дельбрук, заглядывая ему через плечо. — С трудом, — признаётся Райн. Ресурсов этой старой ЭВМ не хватает, чтобы запустить все его комплексы и обеспечить их информационное взаимодействие. Придётся включать их по очереди, а потом механически переносить результаты в следующий с помощью внешнего носителя. Для этого подойдёт планшет, но Райну не нравится, насколько это увеличивает уязвимость и открытость всего проекта. На двери логова Дельбрука теперь кодовый замок и самый обыкновенный старый-добрый засов. Мотивирует эту установку доктор настойчивой потребностью к защите подсудимого даже в лазарете с учётом того, что у последнего от побоев преждевременно началась течка. Если уж камера не справилась с защитой и кто-то разбазарил коды, то тем более нужно принять меры в менее охраняемых помещениях. Филисбер возражать не стал. Это было логично. Единственное, что было сделано втихаря — датчики в коридоре. Они должны были знать заранее, что кто-то приближается к кабинету и кто этот «кто-то». Райну удалось сократить время свёртывания программ и запрятывание палочек с внешними программами до пятнадцати секунд. Такой дырявой секретности у него никогда ещё не было. Один обыск — и им конец. Как бы Дельбрук его не уверял, что никакой служащий под страхом смертной казни не станет совать руку в корзину с гигиеническими отходами омег. — Филисбер обмолвился, что если бы ты захотел сбежать, то давно сделал бы это, — нарочито отстранённо замечает Николас, подтаскивая табурет и устраиваясь рядом следить за его манипуляциями с данными. — Нет, это довольно трудно, — коротко отвечает Райнер. Николас не очень согласно фыркает. Не верит. — Тебе всё равно на запах? — спокойно произносит Райн, не отвлекаясь от экрана. — Абсолютно. — Хорошо… И на ближайшие три-четыре часа он выпадает из реальности, пока настойчивые, но не панические толчки в плечо не уговаривают его отвлечься и перекусить варёными сосисками. — Я уже успел сделать обход и пару мелких хирургических вмешательств. Швы наложил, — делится Дельбрук, поедая точно такую же еду из контейнера, на весу. — Простывших — выше крыши… Когда эти идиоты отключили купола над площадью, заключённые помёрзли пачками, особенно на нижних уровнях тюрьмы. Целая палата с двусторонней пневмонией, и вылечиться никак не могут. И это ещё хорошо, что радиационное заражение было минимальным, ведь стенки камер не экранированы от него, в отличие от помещений контор и суда наверху. А как твои успехи? Райн задумчиво дожёвывает сосиску. — Думаешь, мне стоит тебе говорить? — Ммм… — Николас вовсе не обижается, тоже приняв задумчивый вид. — Если уж нас застукают, то сами обнаружат нужную информацию, пытать им меня будет незачем. Гораздо выгоднее тебе использовать меня в качестве запасного живого носителя, дубликата. На случай, если тебя решат устранить до того, как ты передашь результаты своим. Райнер кивает, признавая справедливость рассуждений. — Мне трудно тебе доверять, — он отставляет пустой контейнер. — Я понимаю. — Но ситуация слишком серьёзная. — Я давал клятву Гиппократа. Кто из врачей в наше время может этим похвастаться? — не отстаёт Дельбрук. — У меня даже своего дома нет. Многолетнее чутьё Райнера не сигнализирует ему об опасности, хотя и тревожится где-то внутри. Он вынужден со вздохом прислушаться к интуиции. На самом деле ему крайне редко попадались люди, желающие стать героями. Действительно желающие. Николас этого факта про себя пока не понимает. И не надо ему сообщать. — Карл Грассе нашёл одну из тестовых камер с омегами, ты видел, что там творилось, — начинает он нехотя. — Зная натурный результат эксперимента, я начал расшифровку всего комплекса именно с той вакцины, что была привита пленным. Всего генетический каскадный комплекс, разработанный в тех лабораториях, предусматривает собой три независимые, но крайне совместимые части. Данная часть называется «Лабиринт». По предварительной оценке… — он облизывает сухие губы. — Она вызывает необратимые изменения в структуре головного мозга и напрямую влияет на когнитивные способности человека. Какую силу воздействия и какой характер воздействия имеет окончательный образец, мне пока неизвестно. Вариативность результатов была весьма изменчива на этапах тестировки. Мне нужно время. — Хочется верить, что оно у вас есть, — выговаривает притихший Дельбрук. Райнер не отвечает. — Заговор… — шепчет доктор, но уже не с восторгом или сакральным ужасом, а с настоящей печальной тоской. — Так и знал. *** «Не перекрашивай в зелёный! Я боюсь, нас могут сдать», — попросил Берт у крысы в своём странном сне, и крыса к нему прислушалась. Ему повезло. О том, что побег обязательно сдадут, если узнают точную дату, подумал не он один. И те, кто хотел убежать, сообщили ему о своей готовности в частном порядке. Однако, Берт не мог быть уверен, что среди них нет засланного, поэтому сообщать о точном времени он не стал никому. Это затрудняло побег, но повышало его надёжность. Село солнце. За окном на нижних ярусах зажигаются влажные огни. Сквозь купола прорезывается мокрый крупный снег с дождём. Берт не ложится этой ночью, в пронизанной отсветами темноте ожидая сигнала от мистера Ратте. Едва что-то копошится в вентиляции на уровне пола, как он бросается туда. Схватившись зубами за решёточку, крыса деловито выламывает её из проёма, бесшумно роняет деталь и выбирается из короба. — Придётся всех обойти, — сообщает Берт, сидя на коленях перед животным. — Не без оснований опасаясь саботажа, я не сказал время побега никому, кроме Ирвина. — Номера палат, — пошипывает передатчик в рюкзачке, пока крыса умывает лапками морду, смахивая с неё и усов пыль. Берт называет. — Посади крысу на плечо, — командует мистер Ратте. — Слушайся моих указаний, я буду видеть все коридоры и переключать изображение камер. Наши друзья из Фестландтифа весьма изобретательны. Берт протягивает ладонь (искусственную на всякий случай). Крыса мигом взбирается на неё. Он подносит ладонь к плечу, надеясь, что она сообразит. Крыса охотно переползает на плечо, вцепляется четырьмя конечностями в рубашку. Щекотно нюхает его ухо, но быстро перестаёт, когда он поднимается на ноги. Скрученную из простыни сумку с деталями для эксплуатации имплантов Берт давно уже закрепил на спине, перекинув лямку через одно плечо. А вот нормальной обуви достать не удалось. Придётся бежать в шлёпанцах. Но поступь в них весьма мягкая и бесшумная, если знать, как правильно передвигаться. Берт выскальзывает в коридор, предварительно оглядевшись и прислушавшись. — К шестой, — командует Ратте. Омеги сделали только одно: если у них и была возможность как-то запирать палаты на ночь, теперь они перестали это делать. Осторожно приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы протиснуться боком, Бертольд вползает в нужную палату, задвигает дверь обратно. Отсюда — трое из шести. Он будит их по очереди, успевая легонько накрыть им губы, чтобы они даже спросоня поняли, что говорить не следует. Они поднимаются и собираются в молчании. От шелеста просыпаются и остальные, но просто тихо лежат, наблюдая за ними. Один из них внезапно тоже начинает собираться. — Пусть ждут, — шелестит из рации. — И возьмут Себастьяна. — Кого? — также шёпотом удивляется Берт, пока не слышит знакомое копошение в вентиляции. От помогает снять заглушку. Рыжая крыса с рюкзачком, отряхиваясь, выбирается оттуда. — У каждой группы будет ведущий передатчик, — раздаётся от Себастьяна. — Я буду всех вас координировать. — Я возьму, — решается Бенедикт, специалист по антеннам или чего-то подобному, насколько ему помнится. Берт кивает, пересаживая нового агента ему на плечо. — Иди в первую, но в обход, дальней дорогой, — сообщает мистер Ратте. — Я вижу, как кто-то обходит коридор. Торопись, чтобы разминуться. Берта два раза просить не нужно. Он занимался разведкой помещений в ЭВМ-симуляциях. Таким аккуратным образом он обходит все нужные палаты, собирая гораздо больше людей, чем планировал, и в конце воссоединяется с Ирвином. За всё это время никто не саботирует и не выскакивает из палат с истошными криками «батюшки-светы, они сбегають». «Трусы, но не предатели», — думает Берт. Или же им посчастливилось на предателя не наткнуться и не разбудить его. Все омеги поделены на четыре группы и сгруппированы по наиболее выгодно расположенным относительно выхода палатам. Им необходимо миновать пост охраны с лифтами, добраться до лестницы и спуститься на нижний этаж. Там, пройдя по коридорам мимо ещё одного поста, добраться до безлюдной кухни. Там их уже должен ждать сам Ратте, вскрывший замок изнутри. — На первом посту пятеро вооружённых охранников, — тихо сообщает крысиный передатчик на плече Берта. — Вся первая группа в первой палате? — Да. — Ты говорил, что умеешь стрелять, Бертольд Ланге. Сможешь ли ты снять пятерых, прежде чем они подадут сигнал или выстрелят в ответ? — Требуется как минимум двое. Ирвин? — он вопросительно мотает головой в сторону альфы. — Можно попробовать, — соглашается тот. — Но у нас нет оружия. — Молли и Питер уже направляются к вам, — говорит мистер Ратте. — Ждите. И что им остаётся? В тишине и темноте они сидят и ждут, пока по вентиляции из кухни этажом ниже не прибегут два огромных крыса, таща на спине по небольшому маломощному парализатору. Бьёт до четырёх метров, и попадать лучше в ткань или сразу в кожу. Эх, жаль, что те варианты оружия, что могли бы убить, из-за аккумуляторов весят гораздо больше и для крыс неподъёмны. Берт переглядывается с Ирвином, закрепляя устройства на запястье и приматывая выходные трубки к указательному пальцу. Крысы сбегают обратно в вентиляцию. — Я возьму троих слева направо, а ты остальных справа налево, — предлагает Ирвин. — Если горизонтальное — ты сверху вниз, я наоборот, — добавляет Берт. — Если друг за другом — ты стреляешь первый. Пока перезарядка, стреляю я. Пойдёт? — Ага. И пусть четверо самых крепких следуют за нами в случае, если что-то пойдёт не так и завяжется рукопашная, — добавляет Ирвин и обращается к собравшимся: — Кто способен? Ударная группа составлена, и они выдвигаются. Коридор около поста освещён сильнее, чем в других местах, и действовать нужно быстро, пока неизбежно издаваемые при движении, пусть и тихие, звуки не заставят охранников забеспокоиться. С поста раздаются голоса. Они не спят! Берт жестом останавливает Ирвина, и сам подбирается к углу, прислушиваясь. Достаёт из уха слуховую каплю, ногтём подкручивает диапазон и громкость улавливаемых звуков и держит его в ушной раковине, стараясь не прислонять к стенкам, чтобы не забить всё собственным сердцебиением. Передатчик в макушке под черепом оживает и дёргает болью. Берт сосредотачивается на голосах и разговоре, пытаясь заставить прибор отфильтровать лишние звуки. -…я вам точно говорю, что… — всё ещё не различить отдельные шепотки. — …гарантии? — Сколько раз… рять? — этот голос громче, но всё равно плавает. — …ы обещали, что мне вакц… не поставят, — голос немного знаком. Интонации. — …юдать условия? — Ты не в той позиции, чтобы что-то требовать. Всё, как решит начальство. — Но я же сказал, они задумали побег, — человек начинает нервничать и говорит громче. — Я отговорил почти всех! И я скажу, когда они соберутся. Разве моя работа не важна? Кто ещё это исполнит? Вы сами сказали, что вакцинировать начнут завтра, так уведомьте своё начальство быстрее! Чтобы меня не было в списках! — Что же ты беспокоишься? — вступает новый голос. — Всё мы передадим. А чтобы быть уверенным в нашем расположении и твёрдой памяти, тебе стоит оказать нам ещё одну маленькую личную услугу… — Что? Мы так не договаривались. Какая ещё услуга? Ка… Удивительно, что именно в этом испуганном лепете Берт распознаёт Каллина Уэнделла, хотя тот всегда говорил уверенно и убеждённо. Пока у них срач и озабоченные альфы в форме, кто бы мог ожидать, думают только об одном и весьма отвлечены, стоит напасть. Берт показывает Ирвину количество человек и их примерное расположение. Каллин стоит не внутри поста, и заметит их передвижение, если они сунутся. Стоит дождаться, пока его заволокут за стойку или хотя бы повалят на пол. Последующие шумы, звуки падения и мычание свидетельствуют о том, что дело пошло. Берт прикручивает настройки капли и вставляет обратно глубоко в ухо. Теперь надо не красться — надо бежать. Ирвин жестами подтверждает его намерение. И на безмолвный счёт три они выскальзывают из-за угла. Каждый помнит свой сектор обстрела, но расположены люди совсем не так удобно, как хотелось бы. Спина первого охранника, присевшего на корточки, закрывает собой то, что творится на полу. Он, наверное, держит руки омеги. Ирвин стреляет в него без промаха. Берт, замерев на миг, стреляет в полузакрытое чужим затылком лицо альфы, склонившегося между ног омеги. Он не уверен, что попал, но бросается дальше, пропустив Ирвина вперёд, и искусственный глаз подсовывает ему картинку того, как ветвящаяся маленькая молния пролетает совсем рядом от лица альфы — тот не успевает даже зажмуриться. Передатчик под черепом снова ёкает болью. Трое охранников — за стойкой, и разряд Ирвина приходится в того, что на неё опёрся. Берт в нескольких шагах от того, чтобы остальные противники попали в зону его поражения. Трескается воздух, и маленькая жёлтая молния разрядника попадает куда-то в грудь дёрнувшегося Ирвина. Берт тормозит на скользких шлёпанцах, чуть приседает, по инерции проезжаясь по гладкому полу вдоль стойки охранного поста. Первое лицо показывается лишь наполовину — выстрел. Половина второго лица — выстрел. Не выясняя, хватило ли заряда, Берт падает, перекатывается по полу, и автоматически всаживает ещё один заряд в Каллина, барахтающегося в полуспущенных штанах. Короткий взгляд — проверить заряд парализатора, перекатиться по полу к другой стороне стойки, резко выглянуть, выставив оружие вперёд. Также машинально всадить по едва замеченным человеческим очертаниям. Не двигаются. Добежать до тех троих и тоже всадить по заряду для профилактики. Удивиться, что по коридору спешат на помощь омеги. Он опускается рядом с Ирвином, вдавливает живые пальцы под нижнюю челюсть, проверяя пульс. — Разоружить, связать, Каллин — предатель и шпион, — негромко приказывает он подоспевшим омегам. — Ты, — он утыкается взглядом в случайного омегу, Петро. — Возвращаешься в палату сообщить Ратте, что пункт захвачен. Пусть выводит группы. Пульс есть… Слабый. Слава космическим богам. Значит, попали далеко от сердца, вероятно, в плечо. — Вместе с раненым, — добавляет Берт. Он снимает с пояса ближайшего охранника (альфа без штанов) разрядник, ставит максимальную мощность. Сдёргивает с ладони парализатор, вручает ближайшему омеге. — Кто умеет стрелять, берите оставшиеся разрядники, за мной. В конце коридора, перпендикулярного тому, через который они напали, Берт видит группу омег, пытающихся спешить тихо и крадучись в мягких шлёпанцах, отчего вид у них получается прекомичный. Он отворачивается, оглядывая новых бойцов и запоминая их, жестом показывает выдвигаться. Лестничная площадка отделена от коридора. Когда они спустятся, придётся атаковать из-за очередных дверей. Весьма неудобно. С Ирвином они бы справились в два счёта, а эти омеги обеспечат ему лишь определённую плотность огня и прикрытие. Тварины знали, как строить — стойка сработает для противника как прекрасное прикрытие. Им достаточно будет за ней спрятаться после первого же выстрела. — Придётся атаковать в лоб. Успеем всех перестрелять до того, как попадут во всех нас — считай, победили, — говорит Бертольд, проверяя, у всех ли правильно настроены разрядники. — Просто стреляйте. У них настроена по умолчанию несмертельная мощность. В отличие от его собственного. Они стоят на лестнице. Берт отбирает снизу ещё пятерых относительно бодрых омег, чтобы помочь, если, опять же, завяжется рукопашная. Или чтобы завалить тех одного-двух охранников, что останутся на ногах, чисто физически. В трёх из пяти Берт попадёт всенепременно, даже если не будет целиться. И сделает это прежде, чем кто-то выхватит оружие и попадёт в него. При удачных обстоятельствах он может попасть и во всех пятерых. Всё-таки, он там будет не единственной целью. Омеги так удивлены происходящим, что не успевают бояться. Больше ждать нельзя, пока они не начали рефлексировать и задумываться, насколько попадание из разрядника — невыносимо больно. — Ну, ребятки, застанем их врасплох, — Берт сам растерян так, что принимается цитировать свою игру. Они все вместе налегают плечами на дверь, распахивая её максимально широко. Берт начинает стрелять до того, как она открывается полностью, а лица охранников обращаются на них. Выстрел. Попадание. Один. Берт шагает в сторону, вдоль стойки, продолжая стрелять по целям, пока не видит движение локтя — охранник тянется достать оружие. Берт пригибается, резко уходя в сторону, но успевает заметить, что и по этому охраннику попадает луч разрядника, щедро выпущенный кем-то из омег. Слава богам, они продолжают стрелять даже когда врага уже не видно, создавая к тому же шумовое прикрытие. Как минимум один или даже двое спрятались за стойкой. Берт, скрытый от их глаз, быстрой рысью обходит стойку с другой стороны, резко встаёт, перегибаясь через неё и стреляет во всё, что движется. Раскалённый, наэлектризованный воздух вскипает у него совсем рядом с виском, прежде чем он устраняет последнего. — Чисто! — произносит он, тяжело дыша и опуская разрядник. Омеги, все дружно использовавшие створку двери как защиту, прекращают беспорядочный огонь. — В Хеймо попало, — сообщают оттуда. — Жив? — Вроде. — Идти ему самостоятельно не давайте, несите. В холл начинают пробираться группы омег, и первым делом Берту передают его крысу. Ирвина тащат на плечах пятеро, и он как будто уже пытается шевелиться. Или это остатки парализующего разряда. Берт оглядывается, автоматически отмечая надписи на указателях, которые ничего дельного ему не сообщают. На этом этаже они не были никогда, блюда поднимали из кухни в столовые на два-три уровня вверх. — Быстро, быстро, охранники на других этажах заинтересовались странными звуками, — говорит мистер Ратте из крысиного рюкзачка. — По левому коридору до упора, переходите на бег. За стойкой оглушительно в данной ситуации звонит comm внутренней связи. — Бегом! — командует омегам Берт и, придерживая ладонью крысу, срывается по указанному маршруту. Он слышит за спиною топот ног (некоторые выкинули шлёпанцы или потеряли их в процессе) и шумное дыхание. Они здесь все далеко не атлеты после полученных ран, и каждый хромает и сипит, как может. Они делают несколько поворотов (вероятно, даже заложив крюк в обход кому-нибудь) и, наконец, Берт видит надпись: «Помещения кухни. Вход только персоналу». Дверь распахивается, и голос в динамике дублируется реальным: — Скорее, за мной! Берт спешит, не оглядываясь, за широкой спиной очень низенького толстого человека, а точнее — за рюкзаком на ней. Из карманов этого рюкзака в изобилии торчат крысы (некоторые — без металлических шапочек), на почти лысой голове человека намертво закреплены явно самодельные устройства связи. Мистер Ратте шурует между столов, вытяжек, холодильников и плит с завидной ловкостью. И также сходу, без предупреждения, сигает в распахнутый люк в полу. Большой люк. Точнее, вовсе не люк — кажется, кто-то просто разобрал перекрытие в этом месте, судя по будто изжёванным краям! Берт машинально замирает на секунду, заглянув вниз. — Прыгай давай! — громко и нетерпеливо шипит оттуда мистер Ратте. — Я тут матрасов набросал! Берт прыгает раньше, чем успевает подумать. — Найдут дырень, будет погоня, — беспокоится он, приземлившись на что-то мягкое. — Не будет! — выпучивает на него чёрные глаза мистер Ратте, блеснувшие в полумраке. Снизу его лицо подсвечивается закреплённым на шее проекционным экраном наблюдения, разбитым на маленькие квадратики. — Я подзорву кухню, когда все переместятся. В руке его возникает коробочка со знакомой уже антенной и старинным переключателем. Тесный технический проход начинает наполняться спрыгнувшими омегами. — Давай его мне, — Берт протягивает ладонь. — А ты — показывай им дорогу, уводи. Я уйду последним и активирую бомбу. На каком расстоянии можно нажимать? — После первого поворота, — Ратте вручает ему коробочку и не забирает обратно свою крысу. — Пусть Брунгильда будет с тобой для связи, на всякий случай. Берт помогает вместе с добровольцами поймать сброшенных раненых или приземлиться тем, кто уже стал плох от такого забега и от вновь заболевших ран. — Торопитесь! — оживает Брунгильда на плече. — Вооружённая охрана уже на этаже и знает, куда бежать. Сигнал перестал перебивать их, они восстановили доступ к камерам наблюдения. Берт кричит нечто подобное наверх, и оставшиеся омеги валятся ему на голову буквально пачкой. — Больше никого! — панически пищит один из них. Паника-паникой, но он не забывает сказать самое главное, и все вместе они дают завидного стрекоча по тоннелю, освещённого лишь символическими оранжевыми огоньками (возможно, техническими, а возможно — налепленными Ратте). И почему Ратте не взял с собой помощников? Было бы на ком разместить такую кучу оборудования. Да и тяжело, наверное, следить сразу за всем… Кажется, на матрасы приземляется ещё одно грузное тело, или же со страху слух подводит Берта. Но поворот уже совсем близко, ударная волна не успеет так быстро оказаться здесь, и он переключает тумблер на до боли сжатой в кулаке коробочке. Первую секунду ничего не происходит, и он правда слышит звук сапогов через собственное сбитое, громкое дыхание. А затем тоннель подпрыгивает под ногами от резкого, низкочастотного, массированного грохота. Отдалённое, но кажущееся таким близким «бабах» разделяется на несколько идущих друг за другом дополнительных взрывов. Берт уверен, что Ратте не рассчитал, и на них сейчас начнут сыпаться все перекрытия и потолки. Оглушённый и пришпоренный этой мыслью, Берт тщетно пытается нестись ещё быстрее. За спиной будто взрыкивает дикий зверь, и невероятный гул настигает их вместе с бесплотным, но сильным ударом в спины. Все омеги падают на бегу, проехавшись пару метров животом по бетону. Диким жаром обдаёт кожу — хорошо, что он успел спрятать лицо. Поняв, что боль терпимая и это вовсе не огонь, а просто поток горячего воздуха, Берт вскакивает на ноги и орёт встать другим и бежать. Впереди он, кажется, способен разглядеть остальных. Надо спешить. Озарённый внезапной мыслью, он быстро шарит взглядом в полумраке, пытаясь отыскать отлетевшую куда-то Брунгильду. Её нигде нет. Но медлить больше нельзя, погоню всегда могут пустить по альтернативному маршруту. И скоро в тоннель может спуститься огонь от взрыва, найдя себе корм где-нибудь на стенах, унизанных коммуникациями. Горячий ветер продолжает дуть им в спины, и бежать по жаре уже не получается так хорошо, как раньше. Краем глаза Берт замечает, как вдоль стен по одиночке шпарят мелкие мыши и дикие крысы. Вдруг ему кажется, что одна из них — в металлической шапочке. В этой темноте трудно что-то чётко разглядеть, особенно на полу. Они догоняют своих какой-то усталой трусцой, и дальше от них уже не требуют бежать. Ратте спускает их всё ниже, ведёт всё дальше, заставляет протискиваться между подозрительными трубами, спускаться по ветхим вертикальным лестницам, лезть в замаскированные дырки в бетонных стенах. Кое-где близка улица, или же эти места не отапливаются — тогда изо рта начинает идти пар. Давно уже исчезли оранжевые огоньки, чтобы не оставлять следа, появляются редкие лампы, родные этим тоннелям. В абсолютно тёмных местах Ратте впереди зажигает фонарь, а остальные хватаются друг за друга, чтобы не потеряться и не оступиться. По цепочке передаётся «перешагни» или «пригнись». Судя по расстоянию, они уже давно миновали блок больницы и просто шли незамеченными по нижним, донным ярусам других зданий и улиц. В эти места совались только рабочие техники, да и то — не ночью. Адреналин начинает отступать, и у некоторых сторицей возвращается боль и усталость. Многие замерзают в сырости и сквозняках. Передают с головы в хвост: «скоро будем на месте, там согреемся и отдохнём». Берт не знает, что там, в середине колонны, происходит с ранеными. Им бы оказать медицинскую помощь… Но Ирвин сильный, с ним всё будет хорошо. Главное, чтобы не открылись старые раны. Омеги, несущие раненых, часто меняются, и вскоре приходит очередь Берта помогать тащить Хеймо, которого подбили на втором посту охраны. Ирвина несут где-то в голове процессии. Впереди внезапно брезжит электрический свет, кажущийся режуще-ярким после сплошной темноты. По цепочке прокатывается вздох радости и облегчения. — Первое убежище достигнуто, — сообщает Берту повернувшийся соратник, а он в свою очередь сообщает тому, кто идёт за ним. Убежище напоминает давно заброшенный склад или даже позабытый гараж. Пластиковые доски, строительные козлы, банки, бочки, тряпки, сломанное старое оборудование непонятного назначения. Окон нет, свет идёт от нескольких закопчённых светильников под двускатным потолком, с трудом удерживаемым рядом проржавевших маленьких ферм. И почему-то тепло. Видимо, здесь заранее работал обогреватель. Многие омеги садятся там же, где стоят, подложив под себя найденную на полках ветошь. Или, кажется, не ветошь, а настоящие пледы и одеяла, и даже потрёпанные куртки. Кто-то тоже добыл и разложил их заранее. Берт, силой воли подавив желание сесть и тут же отрубиться, а также забив на хаотично блуждающую боль во всём теле, проходит вперёд, к мистеру Ратте. Тот обнаруживается у огромного синего бака на высоких ножках. Подбородочный экран отключён, а рюкзак снят. Он наливает из краника воду в большую лейку, отдалённо напоминающую чайник. — Кружек на всех не хватило, — поясняет он. — Придётся пить по очереди из чего попало. Копошение на высоких козлах слева заставляет Берта изумлённо повернуть голову. С десяток, а то и больше, крыс в шапочках и без толпятся вокруг тарелки с водой, утоляя жажду. Рядом рассыпаны обломки желтоватых крекеров, и некоторые грызуны сидят, держа в руках кусочки и едят, аккуратно откусывая, совсем как люди. Пределы козел покидать они явно не собираются. Тем более, что там же и стоит рюкзак, место их обитания. Как они только его не прогрызли насквозь? — Во время взрыва я потерял Брунгильду, — признаётся Бертольд. — Всё в порядке, я вернул её на базу, — мистер Ратте зачем-то постукивает себя по макушке. — Когда все люди напьются, немного согреются и отдохнут, нас ждёт ещё один марш-бросок. До настоящего убежища, где всех перераспределят по местам жительства. — Спасибо. Ратте закрывает краник, передаёт лейку Берту. Тот жадно присасывается к горлышку и забывает себя остановить, пока не напивается в достаточной степени. Ратте уже наполняет следующий сосуд — какой-то длинный ковш. Берт, стараясь не чувствовать стыда за нестерпимую жажду и соответствующую жадность, передаёт лейку соседу, а тот сразу — дальше. Люди вблизи бака напились первыми. — Я отдал аптечки, но сам я далёк от врачевания, — говорит Ратте. — Передашь, что там с ранеными, и могут ли они идти дальше. Возможно, лучше их будет оставить здесь и вызвать медика. Поплутав по тесным проходам склада и поспрашивав, Берт находит лежащего на одеяле Ирвина. Тот лупает глазами и хрипит грудью. Берт присаживается рядом, чтобы тот мог разглядеть его из такого положения. — Рана открылась… кажется… — с трудом произносит Ирвин. — В лёгком булькает… справа. Паралич… сука… не сходит никак. Лицо его кажется нездоровым и жёлтым. Рубашка распахнута на груди, и где-то около ключицы видно место попадания: от покрытого мелкими капельками крови центра расходятся багровые набухшие молнии, будто шрамы или странные рисунки. По этим путям по коже прошла энергия выстрела. — Мы перевернём тебя на левый бок, вдруг это поможет лишней крови вытечь естественным путём, — уведомляет Берт. Ему тут же помогают перевернуть альфу. Ирвину срочно нужен специалист. Что будет быстрее — донести его до базы или дождаться врача? Берт находит мистера Ратте, на этот раз раздающего желающим какие-то крекеры и таблетки простейшего обезболивающего. Их проводник подходит и сам осматривает Ирвина. Уходит, снова возвращается и принимается раскладывать громоздкий передатчик, от которого отходит куда-то длинный провод. — У вас нет comma? — удивлённо осведомляется Берт. — Они все отслеживаются, — буркает тот. — Кстати, я думаю, что жучки или хотя бы какие-то устройства связи есть в твоих имплантах. По ним тоже можно при желании обнаружить нас, но конкретно здесь не ловит абсолютно ничего. Всё экранировано, поэтому связь проводная. Сейчас позвоним и узнаем, как нам поступить с Ирвином. В один рожок мистер Ратте внимательно слушает, в другой так же внимательно отвечает, описывая состояние альфы и его показания. — В штабе есть кому привести доктора в это место, — удовлетворённо кивает он, заканчивая сеанс связи. — Он будет здесь через час-полтора, если большую часть дороги проделает по верху. — Я останусь, — решает Берт. — Хорошо. Тогда запоминай, как пользоваться для звонков этой штукой… Всего из госпиталя они вывели примерно сорок человек, хотя изначально предполагалось всего восемнадцать. На самом деле, немало. Завернувшись в потрёпанные плащи, пледы и куртки (удивительно, что их хватило, в отличие от кружек), они медленно уходят вслед за Ратте в сторону нового дома. Теперь их жизни вне закона, и альтернатив уже нет и не будет. Сарай пустеет, и остаются лишь Берт с Ирвином, тот раненый в бедро Хеймо и двое его друзей. Пригревшись, они дремлют вполглаза, ожидая врача. «Неужели и правда сбежали? — сонно размышляет Берт. — А те… перестрелки… были почти в точности такие, как в шаговой сфере. И совсем не страшно. Узнать бы, убил ли я кого-нибудь на самом деле. Возможно, от такого типа разрядника, что у них был, вообще не дохнут… Или дохнут лишь те, у кого слабое сердце и организм не выдерживает. А если предположить, что максимальная мощность являлась смертельной… Это сколько выйдет? В нижних я не стрелял… Значит, пять? А убитые взрывом? Сколько их? Минимум один. Интересно, когда я сравняю счёт? Ведь сколько омег убили в лагере…» — Доставил я неприятностей, — хрипло нарушает тишину Ирвин. — В первой же стычке подцепил. — Вероятность была пятьдесят процентов, либо ты, либо я, — успокаивает его Берт, протирая глаза. — Это норма. Как ты себя чувствуешь? По-прежнему булькает? Ирвин прислушивается к себе, пробует покашлять. Видимо, паралич успел частично спасть. — Да вроде нет. Может, рана запеклась? — Дыхнёшь сильнее — снова раскроется, — наставительно замечает омега. — Надо лечить. — А ты? Тот пожимает плечами. Он не станет рассказывать всего. — Синяки. — Везунчик. — Не может же судьба мне мстить постоянно? Из глубин склада трусит рыжая крыса без всяких следов вмешательства мистера Ратте. Забирается на плед, на котором сидит Берт, скрестивший ноги. Крыса внимательно смотрит ему в лицо, затем обнюхивает штанину, крутится на месте и укладывается калачиком, по-хозяйски прижавшись спинкой к его бедру. Берт ошеломлённо рассматривает её и не шевелится. Крыса явно собралась спать, даже глаза закрыла. — Эта из дрессированных? — спрашивает он у так же озадаченного Ирвина. — Но шапочки на ней нет. — Это не шапочка, — поясняет тот с внезапно прорезавшейся серьёзностью. — Им в мозг внедрены электроды или что-то вроде того. И сверху закрыты крышечкой. Иначе как бы наш спаситель управлял ими с такой точностью? Берт не успевает как следует обдумать эту новость. В дверь склада стучат негромким условным стуком, а затем принимаются возиться с замаскированным кодовым замком. Входят трое людей, один — незнакомый, значит, доктор. По копне чёрных мелких косичек Берт узнаёт Мартина. Боже, жив! Хоть и спал с лица. Вооружён. В глазах его отражается затаённая боль и гнев — перманентный фон для всех остальных чувств. Берт научился распознавать такие выражения. А третьего он узнаёт с искренним удивлением. Высокий, стройный, с шоколадной кожей и белыми волосами, забранными в хвост на макушке по-азиатски. Это Иво Бёллер! И первым делом он бросается к Ирвину, даже опередив доктора и успешно спугнув сладко задремавшую крысу. Бертольд тактично отворачивается, но по звуку догадывается, что Иво целует Ирвина в лоб, осторожно обняв его сверху за плечи. — Держись, — негромко произносит Иво. — Больно? Альфа хмыкает, выражая своё отношение к боли. Беспокоится он о другом: — А как же твоя работа? Ты не можешь пропускать, особенно сейчас, со всеми этими взрывами. — Сегодня выходной, дурашка. Берт едва не плюётся от отвращения. Вздыхает, встаёт и идёт к Мартину, приветственно взмахнув омеге рукой.