Redemption blues

*** Под ноги ложатся тёмно-серые коридоры той части блока, где содержатся особо опасные обвиняемые до суда и вынесения приговора. Сверху над этой промежуточной секцией – Высокий суд, снизу – тюрьма первого уровня. Рафаэль Кёне не в первый раз идёт по этой зыбкой поперечине между целомудренным, жестоким раем и настоящим адом. Рафаэль не верит в Благословенные небеса, потому что знаком с ними не понаслышке. Они скорее преддверие преисподней. Тут и там работают одни и те же черти. Рожи – не отличить. Его сопровождают секретарь Дерри Уолкер и двое полицейских-провожатых, один из которых держится впереди и открывает перед ними бесконечные двери в самые глубокие и охраняемые дебри блока. - По закону мне и подзащитному должно быть предоставлено отдельное помещение без наблюдателей и разделительных устройств, - как бы между делом замечает Кёне, и не думая опускать гордо задранный подбородок, чтобы ни в коем случае не придать фразе подобострастности. - По закону, по закону… - недружелюбно бормочет полицейский, кивком приказывая охраннику с той стороны открыть дверь в конечный корпус. – Будет вам по закону. Рафаэль многозначительно переглядывается со своим секретарём, невероятно низким и мускулистым бетой - про таких говорят, что они голыми руками сварочные дуги гнут. И про него бы говорили, не будь он одет, как дэнди, фривольно и почти по-омежьему. На фоне сухопарого и строгого Кёне с исключительно квадратной челюстью и чёткими немецкими скулами, он был не менее раздражающе неправильной деталью для досужих глаз. Их держат в куцей приёмной на хищно-железных стульях, пока готовится помещение. Нужно быть полным идиотом, чтобы не понять – полиция в спешном порядке напичкивает его перехватывающей, прослушивающей, подглядывающей аппаратурой. Но Рафаэля это нисколечко не беспокоит. Он сидит смирно, будто ему к спине кол привязали, а зачесанные назад, к черепу прилизанные гелем светлые волосы поблёскивают в мёртвом свете монохромных коридоров. Блок почти ничем не отличается от настоящего тюремного. Даже охранники вооружены боевым табельным. Через полчаса знакомый полицейский, невольно осклабившись, жестом командует следовать за ним. Но никто и не думает его бояться: Национальная адвокатская коллегия прекрасно осведомлена, куда направился Кёне. Может, они не одобряют того, чем он собрался заняться, но более того ненавидят, когда её членов запугивают или засыпают угрозами. В середине небольшой светло-серой комнаты – круглый стол, за который посажен клиент, тяжело опирающийся локтями на столешницу. Наручники с него не сняли. Он пристально смотрит на вошедших, ничем не выдавая своего волнения и – хотя бы выражением лица – плачевного состояния здоровья. И совершенно несведущий в медицине человек по его виду догадается, что он весь сконцентрирован, возможно, и не на явной боли, но на серьёзном недомогании - точно. Запёкшиеся, сухие губы, бледное лицо, беспорядок в причёске, дрожащие пальцы рук, поддерживающие голову. Ассортимент пыток, не оставляющих видимых невооружённым глазом следов, весьма разнообразен. За спиной закрывается пневматическая дверь, и Кёне, вновь переглянувшись с секретарём, устраиваются на стульях напротив. - Здравствуйте, мистер Линдерман. Меня наняли вам помочь. Для проформы он представляет себя и спутника, хотя имена друг друга они прекрасно знают. - Вы очень смелый человек, - разлепив сухие губы, чётко выговаривает Райнер. Что ж, с облегчением констатирует Кёне, голос у него не сорван. Даже если были причины орать от того, что с ним делают – он не орал. Дерри роется в своей наплечной сумочке, находит и протягивает Райнеру плоскую расчёску. Омега слабо усмехается, но в тёмных глазах проскакивает искра. Он находит в себе силы откинуться на холодную спинку и не торопясь привести волосы в приемлемое состояние, к которому привык. - Администрация разрешила передать вам тонизирующий напиток с витаминами. К сожалению, только одну штуку, - с участием произносит Дерри, ставя перед ним чёрную алюминиевую банку не более одного стакана в объёме. - Спасибо. Честно, чувствую себя мертвецом, - наклонясь, Райнер подтягивает лекарство к себе, открывает за язычок и делает маленький пробный глоток. Характерный вкус заставляет поморщиться. Или это кислая жидкость задела кровавую трещину в губе? - Они нас слышат и видят? – осведомляется он. - Нет, что вы, - миролюбиво отвечает Кёне, но такой опасной улыбке позавидовали бы волки. – По закону им запрещено. А мой долг – обеспечить неукоснительное выполнение этого закона. Правда, Дерри? - Однозначно, патрон. - Ладно, не буду выяснять, как вы это делаете, - бросает он взгляд на кокетливо одетого бету. Из выреза рубашки секретаря густо торчат ухоженные курчавые волосы, словно оригинальное жабо. – Мы можем приступать к делам. Мне уже лучше. Рафаэль выкладывает из портфеля несколько крупных планшетов и разворачивает их фантомные двусторонние экраны. Сверлит внимательным взглядом Райнера: - Вы что-нибудь говорили следователям? - Нет. Конечно, нет. - Хорошо, - чуть смягчается он. Самое лучшее, когда клиенты немы, как рыбы. - Сейчас я ознакомлю вас с пунктами официального обвинения, подписанными прокурором. Первое: производство и распространение незарегистрированного и нелегализованного препарата, обладающего предположительно наркотическим и/или отравляющим эффектом. Статья «Производство наркотических препаратов и ядов». Второе: выдача вышеуказанного вещества за лекарственное, его продажа. Это попадает в статью «Мошенничество» и «Обман потребителя». Третье: попытка отравления как можно большего числа омег, подрыв их репродуктивного здоровья. Статья «Намеренное причинение тяжкого вреда здоровья, могущее повлечь или повлёкшее за собой смерть» и статья «Терроризм». Четвёртое: взрыв коммуникационного тоннеля жилого блока и частично подвальных помещений. Статьи «Намеренное причинение вреда общественному имуществу в особо крупном размере» и снова «Терроризм». Соответственное, пятое: незаконное хранение взрывчатых веществ, количеством от 30 килограммов. Да, это тоже «особо крупное»… Шестое: сопротивление при аресте. Седьмое: нанесение увечий тяжёлой и средней тяжести гвардейцам при исполнении. Восьмое: недонесение на сообщников, укрывательство лиц, состоящих в преступном сговоре. Девятое: наличие незадекларированных доходов и их сокрытие… В общем, дальше уже, как ты понял, во множестве идут обвинения по мелким статьям, логически вытекающим из основных. Всего пунктов обвинения сорок три, что сравнительно немало. По сумме лет, требуемых за вышеозначенное, тебе должны дать несколько пожизненных. Они решили отделаться образцово-показательной смертной казнью. В последний раз тот химический чулан расчехляли лет тридцать назад для какого-то престарелого людоеда со стажем. А теперь за людоеда пытаются выдать Линдермана. За разрушителя судеб и порядка. За дьявола, поднявшегося из преисподней на их чистые сливочные облака и оплевавшего вонючей серой их белоснежные тоги. Рафаэль медленно вздыхает, заставляя ряд морщин печально изрезать лоб и исчезнуть. Продолжает: - …все формулировки составлены с грубыми неточностями, нарушениями, передёргиваниями закона и кодекса. Сляпаны наспех и как-то, прости за просторечие, по-шапкозакидательски, чтобы поразить воображение общественности. Собственно, абсолютно ясно, на что они рассчитывали: на отсутствие у тебя грамотного адвоката. - И что прокурор собирается предпринять по поводу изменившихся обстоятельств? - Ровным счётом ничего. Моё появление не сильно смутило позицию обвинения и судью, и не заставило поменять планы. Судья хочет провести закрытое заседание через несколько дней. Вызывать свидетелей никто не планировал, а вот я планирую. Не волнуйтесь, я сумею отыскать нужных людей за выделенное время. Им и в голову не придёт препятствовать, ибо для них это дело решённое. Премьер-министр будет зол малейшей уступке, потому что уверен в отсутствии сопротивления и безоговорочной мгновенной победе. Но он воюет с законом, не зная этого. А незнание не освобождает от ответственности. - Нам не нужно побеждать, - со сдержанным нажимом произносит Линдерман, но глаза его на краткий миг снова вспыхивают, как магний. - Это невозможно. Перед нами стоит цель запутать и затянуть дело на максимально долгий срок. - Я понимаю это и сделаю всё, от меня зависящее… - убедительно отвечает Кёне, накрывая его горячую ладонь своей. - И даже, возможно, больше. - Что требуется от меня? - Не умереть, - бесхитростно бросает Рафаэль. - Не упасть духом и идти с гордо поднятой головой. Вы не свидетель и не обязаны отвечать на вопросы прокурора и судьи, а также участвовать в обычных или перекрёстных допросах. Он смягчает свои слова небольшой улыбкой. - Пока что, как адвокату, мне разрешено посещать своего подзащитного, чтобы скоординировать линию защиты и показания. Они должны перестать вас мучить столь усердно. - Посмотрим. Все планшеты убраны обратно в портфель, а все вопросы обсуждены. Адвокат уже тянется к выходу, но Линдерман окликает его, вдруг вспомнив нечто важное: - Скажите, Рафаэль. В ваших кругах известно что-либо об альфе по фамилии Вальдфогель? Тот недоумённо оборачивается. - Да, известно. Ему дали срок 20 лет в тюрьме строгого режима за распространение целого спектра наркотиков, от тяжёлых до лёгких, плюс парочки неизученных. И за преднамеренное причинение смерти – десять штук погибших якобы от его наркотиков людей. Пару дней назад его нашли повешенным в собственной камере, на скрученной простыне. А что? - В общем-то, ничего. Спасибо за информацию. Хотя… неплохо было бы узнать, откуда ему шли поставки этих веществ, и перекрыть их. Они очень вредны… с психической точки зрения. - Да, несомненно, - вежливо наклоняет голову Кёне, подтверждая, что уловил намёк и пауза не осталась незамеченной. На площади перед судейско-тюремным блоком только-только наливается дневным светом тусклое облачное утро. Дерри задирает лицо к куполам, морщась и пытаясь определить, пойдёт ли дождь, а если и пойдёт, то как скоро. Рафаэль хлопает его по плечу, предлагая всё же покинуть негостеприимные ступени из розового искусственного мрамора. Пока они пересекают огромное пространство, образованное пересечением пеших авеню, провалов магистралей и нескольких более узких переулков, Дерри с беспокойством дёргает друга за рукав, понизив голос: - Раф, а они не начнут нас подозревать в сговоре с обвиняемым? Не причешут за компанию? - Дерри, это задача любого адвоката - не дать осудить своего подзащитного, обелить его, - без тени тревоги отвечает тот, даже не скосив на него спокойных, как у игуаны, глаз. - Я же не собираюсь устраивать его побег, упаси боги. Улики я не скрываю, у меня их и нет. Их ни у кого нет, милый. - А если скажут, что ты с ним за компанию распространял? – не успокаивается Уолкер. - И тоннель тоже я развалил? – не удерживается от хмыка тот. - Пусть сперва докажут. Громкое же дело будет – судить адвоката за то, что он взялся защищать якобы жуткого преступника. Это всю коллегию засадить придётся, за сочувствие к предполагаемым нарушителям. - А если… угрозы? - Не волнуйся, - Рафаэль останавливается, кладёт на широченные, бугрящиеся мускулами плечи свои вечно ледяные и сухие руки, слегка мнёт пальцами через голубой пиджак. - Они чувствуют себя хозяевами положения, уже победителями, почивают на лаврах. С их точки зрения мы безобидны, как муравьи, а наши усилия тщетны. Ведь они поймали чёрт-возьми-самого-Линдермана. И не отпустят его из своих когтей ни при каких обстоятельствах. *** Округ Фестландтиф заполняет равнину далеко в глубине материка, западнее радиоактивного следа «Колыбели». Фельцир, тоже имеющие прямые подходы к кораблю, располагается восточнее следа. Две трети баз материального и программного обслуживания полигонов, исследовательские лаборатории и исполнительные институты находятся именно в Фестладтифе, а оставшиеся – в Фельцире. Поэтому первый округ негласно считается программной и вычислительной столицей колонии Водолей. И если вы хотите нанять хороших взломщиков – то надо обращаться именно туда, на нижние ярусы, пропахшие копчёной пылью и горелой изоляцией, где вечно гудят огромные вентиляторы. Хотя кто-то говорит, что Тиффентальские спецы ничуть не хуже. *** Узкий малоподъёмный лифт для подсобных работников дзинькает на едва освещённом складском этаже, мелкими рывками распахивает заедающие двери. Двое омег привычно шагают в него. Один из них - в длинном бежевом плаще, с зонтом-тростью, перекинутым через локоть. Лоснящийся хвост чёрных волос спускается по лопаткам. Второй – постарше, в короткой куртке с торчащим, точно взмыленная кошка, синим мехом капюшона. На затылке его фигурно выбрит иероглиф, а остальные волосы лихо зачёсаны вбок и почти достают до левого плеча. - Как считаешь, это даст нужный эффект? – спрашивает он, нажимая на кнопку, подписанную «бар». - Маловато будет. Когда это слова что-то решали, - отвечает элегантный напарник. Впрочем, после короткой паузы, наполненной натужным скрипом очень медленно поднимающегося лифта, он всё же бросает: - И при этом меня не отпускает ощущение, что мы сильно рискуем. Эрс? - Нет. Конечно, нет, - Эрс непроизвольно ёжится тоже, поглубже забираясь шеей в просторы куртки и её дикого меха. – Нас невозможно отследить. Волков бояться – в лес не ходить. - А если кто сдаст? - Кто? – вдруг неожиданно смело спрашивает Эрс, высунув шею из куртки. Собеседник пожимает плечами и отмалчивается. Лифт достигает нужного этажа, так дёргаясь при остановке, что оба омеги вынуждены на мгновение вцепиться в поручни и мысленно попрощаться с родственниками. - …Нет, Кристоф, ты уж скажи, - продолжает Эрс, когда опасность рухнуть в шахту исчезает. Он преграждает ему путь в коридор, наполненный паром и резкими запахами готовящейся еды. - Просто, - вздыхает омега, мимоходом заглядывая в проёмы: там суетятся повара, шипит масло и гремит посуда. – Я привык спать вполглаза. Наверное, мне трудно поверить в наличие каких-либо единомышленников. - Мы справимся, - ободряюще ухмыляется Эрс. - Мы ведь даже не полевые агенты. - Напомнить тебе, куда мы только что спускались и что помогали там устанавливать? – Кристоф элегантно поправляет трость на локте. – У меня всё пальто грязное теперь… - Да ладно тебе, пошли. Время позднее. Они выходят из-за распашной двери с надписью «только для персонала». Раскланиваются с барменом, прощаясь. Зал набит посетителями, в подавляющем большинстве альфами и бетами. Ажиотаж, шум и гам, под потолком тяжело висят клубы дыма от курений и крепкий, приторный запах алкоголя. На нескольких экранах мельтешит онлайн-трансляция межсезонной игры, столкновения двух знаменитых клубов: бесконечные выстрелы, фигуры, прыгающие через кирпичные препятствия, падающие тела. Потные, лоснящиеся лица смотрящих с горящими глазами и разинутыми ртами похожи на морды откормленных хряков. Двое омег, будучи постоянно начеку, следя, чтоб нигде не высунулась рука к их филейным частям, пересекают буйную половину зала. В половине ближе к выходу, где экранов нет или они орут не так сильно, находится зона любителей выпить больше разумного. Вот одного уже выпроваживает на улицу охранник, а вот официант безнадёжно пытается добудиться до клиента, заснувшего прямо около пустых бутылок и грязных тарелок. - О космос, почему проход именно через это заведение? – жалобно морщится Кристоф. – Это же картина полной человеческой деградации. - Именно потому, что противник меньше всего этого ожидает! – с готовностью отвечает Эрс. Программисты ускоряют шаг и задерживают дыхание. Останавливают и выдыхают только будучи уже под мелкими зимними звёздами, острыми, как треснувший алюминий - следы кружащихся галактик и давно погасших светил. Улица абсолютно пуста, даже выгнанный посетитель куда-то запропастился. Эрс поднимает голову вверх, любуясь редким зрелищем, забыв натянуть на уши капюшон. Сквозь купола не каждую ночь так чётко видны звёзды. - Вымыли они их что ли? – бормочет он. - Перед зимой, видимо. Холодная будет, как думаешь? - А то! На залитой сливочно-жёлтым светом фонарей пассажирской террасе они ждут вызванных такси, каждый в свой район. - Эх, какую круговую оборону придется держать, когда информацию, интервью, ссылки на них примутся блокировать и запрещать, - принимается тихо рассуждать Эрс, опёршись спиной о поручень. - Что будет, когда сотрудники безопасности примутся искать материальные носители, на которых сохранены корни видео? Нам стоит приготовиться быть храбрыми. - Не храбрее тех, кто отважился сказать на камеру то, что думает, - возражает Кристоф. Задрожавший, заигравший бледными отражениями трос заранее оповещает о приближающемся электрокаре. - Не верю, что органы безопасности пожалеют пожилых людей, всю жизнь проработавших на благо государства. Которое этого совсем не заслуживает. - Всех не перестреляешь, - отвешивает очередную мудрость Эрс. - Как мне надоели твои пословицы, чтоб ты знал! – не выдерживает Кристоф. – Не так-то нас и много. - Половина населения колонии-то немного? – усмехается Эрс и получает укоризненный взгляд. - Сам знаешь, что всё не так просто. У нас есть мотивация рисковать и мстить. А у остальных омег? По блестящему тросу скользит светящаяся груша электрокара, словно китайский фонарик. - Главное, чтоб нас не прирезали по дороге домой, - весело роняет Эрс, шагая к кару. - Меня встречают сыновья, а тебя? - Мой сосед-омега, которого я попросил присмотреть за детьми, - нехотя отвечает Кристоф. - У него есть бита и электрошокер, у меня перцовый баллончик. - А, ну тогда хорошо! До завтра, - видя, что второе такси уже маячит из-за угла, прощается тот. - До завтра. *** «Представьтесь, пожалуйста». Вряд ли это способно кого-то заинтересовать. Переполненные подвесные вагоны летят из дальних жилых районов по направлениям к предприятиям, застрявшим на широких промышленных ярусах. Под железными потолками качаются бубнящие мониторы, кто-то погружён в размышления и уставился в одну точку, у кого-то глаза закрыты, чтобы доспать лишние час или несколько. Кто-то умудряется читать и мучить сообщениями comm. Кто-то был бы счастлив наконец разбить этот чёртов монитор или выдрать его сучьи динамики. Поэтому вместо того, чтобы представится, мужчина с экрана громко объявляет: - Это пиздец, товарищи! Реклама не начинается с матов. Кто-то уизумлённо приоткрывает один глаз, чтобы посмотреть, не ослышался ли. И приоткрывает одно ухо, закрытое шапкой, чтобы проверить - не привиделось ли? - Вы представляете, какая вакханалия начнётся в больницах спустя совсем небольшое время? Да уже началась! Судя по халату и кабинету за спиной, это врач. У него очки, ранняя седина, он бета или омега. И, говоря, он отчаянно жестикулирует толстыми крупными руками, покрытыми тёмными волосами. - Ко мне приходят молодые и спрашивают: «посткоитальные-то у вас есть? Я знаю, есть. Дело лишь в цене, их производство-то не закрыли. Только для элитных омег оставили всё это. Я заплачу, только дайте». Представляете? Такие молодые, а уже всё понимают. Думаете, правительство для всех всё запретило? Своих-то омег они благ не лишат, и таблеточку им, и абортик, и палатку отдельную, и с работы не выгонят, и деток своих в институтик пристроят. Это чтобы остальным, черни, неповадно было. Некоторые из экранов, трясущиеся на кронштейнах – вызывающе старые, даже не проекционные. Цветные полосы на сломанных матрицах расчерчивают кадр в диковинные цвета, будто витраж в старом окне – истёртый шагами пол собора. Синее становится красным, красное – зелёным, белое – чёрным. - Понимаете? – продолжает безымянный человек. - Это классовый момент. Зачем лишать людей возможности контролировать рождаемость? Больше людей – больше безработица и конкуренция. Поэтому можно снижать зарплату сколько угодно. Всегда найдётся бедняк, готовый работать 12 часов в сутки за еду. А куда он уйдёт с таким перенаселением? Никуда. Ведь откуда у нас в колонии новые рабочие места? У нас нет новых территорий, всё обстроено. Сколько есть заводов – столько и есть, со времён царя Гороха работают. Трудно сказать, слушает его кто-то или нет, или снова задремал под эту лекцию, положив голову на плечо соседа. Поезда несутся сквозь холодный утренний мрак, выбрасывают людей и поглощают их. А наверху в кадре, висит хэштег. И забыть его довольно сложно, один раз увидев. - Но это я отвлёкся… - чуть усмехается врач. Было бы разрешение кадра получше, были бы видны инициалы на бейджике. - Ко мне же с чем ещё приходят – «дядя доктор, сделайте аборт, знаю, теперь запрещено. Сделайте за денюжку, хоть у меня на дому. А не то я сделаю сам. И вы будете виноваты в моей смерти». Вот так вот теперь дела пойдут. А что нам остаётся? Только выпустить онлайн-брошюру: как сделать аборт подручными средствами и не умереть. За такое теперь посадят, конечно же. Ну, такие времена, - эмоционально пожимает он плечами. – Хочешь спасти жизнь – готовься к тюрьме. Любишь убивать – добро пожаловать в ряды гвардейцев и в правительство. - Мистер Берр, вы хотели высказаться про Линду, - тактично напоминает голос за кадром. - Ах да, точно... Во-первых, конечно, это никакой не яд. Это первоклассный и просто удивительный препарат. А тот, кто его создал – гений. Видео идёт по кругу, перемежаясь другими. Рабочий люд выходит и заходит, угрюмо ёжась в серый день. На посадочных платформах озлобленными, напуганными зайцами бегают и переругиваются уполномоченные и полицейские, пытаясь определить, кто взломал старенькую местную систему вещания, устроив такой цирк с конями, как это прекратить и кого теперь за это накажут. *** На него всё-таки вышли. Но вышли совсем не те, кого он боялся. И, чёрт возьми, он не знал, которая из этих двух опасностей хуже. И при этом, и при том раскладе загреметь в тюрьму было плёвым делом. К Карлу Грассе не завалились домой полицейские и гвардейцы, не принялись его вязать, и вовсе не опечатали рабочее место в институте. Нет, с ним связались другие, и он не имел никакого морального права отказаться от обязанностей, что они вручили ему. Есть долг перед государством, перед той организацией, в которой ты работаешь. А есть долг перед тем, что стоит выше – перед будущим. Перед человечеством. Перед своим омегой и, в конце концов, перед самим собой. Карл слишком долго закрывал глаза на то, что происходит у него под носом. И, наверное, лишь страх перед небесной карой толкает его вперёд, на искупление грехов. Иначе нельзя. Нельзя! Поэтому боги никак не давали им с Сони детей, он был слишком весел и слеп. Он, как безглазый циклоп, крушил всё вокруг, не ощущая боли. Он должен был запретить отдавать препарат на сторону! Бездействие и равнодушие убивает не хуже импульсной винтовки. Он мог только гадать, сколько судеб сломали дьяволы, выряженные архангелами. Боги знали обо всём. Боги наказывали заранее. А теперь дают шанс. И как бы страшно и трудно не было, он обязан им воспользоваться. И когда Грассе впервые переступает порог закрытой новой лаборатории по синтезу анти-линды, то чувствует себя подосланной овцой, накинувшей волчью шкуру, в стае волков. Засланным солдатом на вражеской территории. Что ему делать? Он смелый, разве он не смелый? Так почему же трясутся поджилки, а его прежде бесшабашная улыбка похожа на остывший кофе, покрытый плёнкой свернувшегося молока? Он согласился сам, и не жалел, не должен. Но как же тяжело… как водрузить на плечи земной шар. Всё небо. Всю свободу других людей до последнего грамма. Слишком серьёзно для него одного, привыкшего к лёгкости. Дело не в ошибках, он не был глуп и не ошибался в работе. А в том, что теперь он не должен быть честен и открыт, как привык. Он должен держать благо за пазухой, под толстым слоем шифрованных секретов. Прочная шкура, прежде бывшая своей, отслоилась и превратилась в маскировку, которой он не умел пользоваться. Карл не смог бы сам решать, как и что ему делать под прицелом видеокамер и солдат, засунутый в жёсткие сроки. Он не смог бы придумать сам, как нарушить неумолимый ход событий и затормозить процесс. Но его розовощёкий, вихрастый Сони владел маленьким кафе на выезде из округа. Посетителей всегда было достаточно, они влетали и улетали быстро и бесследно, как опавшие лепестки яблони, разносимые весенним ветром. Но теперь появились особенные лепестки, внешне такие же незаметные и безликие, неотличимые от других. Они заказывали перечный турецкий кофе, который нужно запивать стаканом чистой воды, либо монгольский солёный чай. И пирожное «ракушка». В его витой, чёрной креманке, в той части, куда не мог попасть крем – они всегда оставляли свёрнутую в узенькую трубочку рукописную инструкцию. Вечером, плотно закрыв жалюзи и достав из сейфа проявляющий реагент, Карл и Сони Грассе с замиранием духа разбирали мелкие буквы на шершавой бумаге. В последней из записок значилось, что отныне Карл не один на стеклянно-алюминиевом, пищащем и мигающим индикаторами поле лаборатории. Их трое. А значит, рискованное представление начинается. *** В тренировочном лагере на окраине мегаполиса Остдорфа всегда метались по плацу маленькие пыльные смерчи, а губы сохли, превращаясь в корку. Юный Ирвин каждый день мечтал вернуться, но обязан был закончить то, что начал, потому что больше ни на что не был способен. Боялся признаться в том, что работать умеет только мускулами, а вот мозгами – не очень. И гордился тем, что, совсем немного потерпев, он станет законом и порядком, которому никто не осмелится перечить, кроме вышестоящих. Им уже не осмелится перечить он, но это мелочи. Но сегодня на плацу, почему-то совершенно заброшенном, заметённом наносами мелкого жёлтого песка, он стоит один, и из одежды на нём – одна только форма студента военной академии. Он здесь для того, чтобы сделать нечто важное, совершить что-то глобальное. Но где все остальные? Для этого не подойдёт никто, кроме них. Почему же никого нет? Почему больше никто не пришёл? Разве их учили сбегать и отворачиваться? «Да, да. Видимо – да, - понимает он. - Именно этому и учили». В поднебесье воет пустынный ветер, за него не ухватиться, а от всевидящего солнца не спрятаться. Оно надвигается, всё ближе и ближе, а он даже не способен увидеть своего врага. Никто не говорил ему, что делать в таких ситуациях. В натянутый брезент душного сна врывается звонкая и резкая фраза, сказанная кем-то смутно знакомым: - Вот. Объёмная обновлённая карта получена, как ты и просил. Пришлось повозиться. Карта? Пустыня растворяется, а слепящий круг солнца превращается в жёлтый свет торшера. Ирвин хлопает глазами и осознаёт себя в своём доме, а вовсе не на осточертевшем плацу. Он, видимо, отрубился на диване прямо в одежде. Снова голос. Оживший экран планшета светится среди беспорядка накиданных на стол вещей, как корабль надоедливых пришельцев среди городских бесформенных высоток. Но почему он включился сам? Ох, он же сам оставил автоматическое подключение связи! - Ирвин? Ирвин, ты там? Почему молчишь? – раздаётся настойчивый и уже беспокойный голос Иво. Альфа садится, берёт планшет. В шее дёргает какая-то недовольная положением сна мышца, и остатки недовольства как раз посылает под черепушку отголосками боли. - Я тут. - Фух, хорошо… - в голосе слышится явное облегчение. Да, он действительно живёт в диком напряжении последнее время. - Получил файл? - Да. Сейчас посмотрю на экране побольше. Подожди немного. Ирвин идёт на кухню, выпивает стакан воды, и только после опускает с потолка экран и разворачивает на нём карту. Берёт манипулятор, вертит изображение то так, то эдак, присматриваясь, припоминая то, что видел сам, высовывает от усердия кончик языка. Когда уже начинает в голове набрасывать варианты атаки, обороны и отступления, спохватывается и возвращается к планшету. Отсутствие видео-изображения вызывает лёгкие досаду и разочарование, которые тут же исчезают под напором мыслей. - Иво. - Слушаю. - Это действительно не совсем то, что на официальных. Я поработаю с ней… Думаю, я смогу оптимально спланировать наши действия и предсказать действия гвардии. Но, сам знаешь, когда одна сторона вооружена до зубов, а другая нет… Не знаю, на какой тип конфликта рассчитывать. Разгонят водомётами в крайнем случае и поминай, как звали. Молчание на том конце связи. Наконец, Иво произносит: - Сам знаешь, для водомёта нужна вода и насос. И электричество в тросах для доставки и работы. Понимаешь, к чему я клоню? Нам нужно быть на шаг впереди. Глубокая разведка и диверсии – это всё, за что мы держимся. Ирвин вспоминает-таки, над чем ломал голову раньше так, что заснул от усилий. - На счёт этого, Иво. Помнишь, я говорил о своих знакомых гвардейцах? На самом деле я ума не приложу, как перетащить их на свою сторону. Как у них что-то узнавать. Как к ним подступиться даже не знаю. Я не силён в хитром общении и определении истинных мотивов людей. Боюсь, что меня тут же заподозрят и посадят, потому что сболтну не тому, да ещё и кого-нибудь из вас обнаружат. Вот что за язык меня тянуло пообещать помощь, которую я и рад бы оказать, но не смогу? В конце он нисходит на такой жалобный тон, что ему по привычке становится стыдно. «Я разговариваю с Иво, - одёргивает себя Ирвин. – Он никогда не осуждает за такое». За много лет он совсем разучился просить помощи, опасаясь всегда следовавших за этим насмешек. Альфы ведь не спрашивают советов и не жалуются. Только анонимно или когда очень сильно напьются. - Составь список омег, - после паузы, тихо, но уверенно говорит Бёллер. - Тех, кто являются папами, мужьями или сыновьями уволившихся гвардейцев, потом – то же относительно сомневающихся служащих гвардейцев, и в конце – для лояльных гвардейцев. Далее список с такой же градацией, но для одиноких. Передай мне. Я проанализирую и скажу, с какими семьями следует общаться, а от которых нужно держать всё в секрете. Затем свяжись с наиболее близкими тебе уволенными гвардейцами и спроси их мнения и совета: якобы не знаешь, увольняться ли тебе со службы. Скажи, что чувствуешь недоброе, что грядёт гроза, что боишься новой бойни и не хочешь в ней участвовать. Сетуй «ах, если бы можно было это предотвратить…». Исходя из статистики ответов и качественного состава списков, будем думать о последующих шагах. Заниматься этим придётся в свободное от работы время. Конечно, тебе не придётся переобщаться со всеми. Я что-нибудь придумаю. - Премьер-министр может решить подогнать сюда гвардию иных округов, а ей будет всё равно, какой приказ, - угрюмо замечает Ирвин. - Не решит, - даже сквозь километры слышна его усмешка. – А если решит, ему откажет сенат. Каждый регион будет бояться лишнего солдата от себя отпустить, не то что подразделение. А беспокойство мы им обеспечим. - Не нравится мне всё это, - альфа не разделяет его оптимизма. – Мясники разделают всех, сколько бы их ни было, и кто бы они ни были. - Посмотрим, - сдержанно отвечает тот. - Не забудь об инструктажах омег. Пострадают ли они и как, отчасти зависит от тебя. - У нас крайне мало времени, чтобы я мог что-то обещать. Вот если бы у нас было оружие, хотя бы защитные устройства или полосы… - Ну, хотя бы не пара дней, - вздыхает Иво. - В вечерних новостях сказали, что слушание перенесли на неделю. Ладно, уже поздно, мне нужно… - Подожди, не отключайся! – повинуясь внезапному порыву, восклицает Ирвин. - Что? – немного удивлённо переспрашивает тот. - В последнее время нам приходится так редко видеться. И так будет ещё долго. - Тебя это огорчает? - К этому сложно привыкнуть. - Времени нет ни на что другое. - Тогда… может, перейдем на обычную видеосвязь? Позвони мне на ЭВМ? Опять пауза. Слабый треск помех на линии. - Хорошо. Планшет гаснет. Альфа издаёт победный клич. Он старается действовать максимально быстро, и, пока включается машина, раскручивая винты и прогоняя воздух, он успевает сбегать к зеркалу, причесать воронье гнездо на голове и снять помятую вусмерть рубашку. Остальное выглядит вполне пристойно. И, конечно же, не забыть дернуть вниз рулонные шторы. Ирвин откидывается на подвижное кресло, включает видеосвязь со своей стороны, и, наконец, видит дорогого друга. Настолько дорогого, что даже больше, чем друга. Вид у того достаточно бодрый, особенно в нынешних условиях. Либо непрекращающаяся деятельность идет ему только на пользу, либо он на стимуляторах. Серебряные в свете ламп волосы распущены – недавно вымытые, на последней стадии высыхания. Феном Иво традиционно не пользовался. - О чём ты хотел поговорить? – спрашивает омега, опустив подбородок на сложенные в замок руки, упертые локтями в стол. - Ты сегодня так хорошо выглядишь. Он, как всегда, пробует застать его врасплох. И хотя Иво, конечно же, тут же отводит глаза, чтобы скрыть неловкость, но находится с ответом гораздо быстрее, чем раньше. - Ты тоже неплохо… - осторожный взгляд на экран, на его торс. - Не знал, что у тебя появилась привычка ходить дома голым по пояс. - Собственная кожа – наилучшая одежда, - не отступает Ирвин, голодно усмехаясь. - Ты хочешь, чтобы я показал свою? – предполагает Иво, стараясь не задумываться, что только что сказал. Ирвин медленно кивает, не спуская жадных глаз с омеги, и очень жалеет, что вместе с рубашкой не догадался снять джинсы. Уже одного ненадёжного предположения оказалось достаточно, чтобы его член ощутимо напрягся. - Разве не предполагается, что я буду возражать? – изгибает бровь Иво. Альфа готов проклясть его за этот жест. - Скорее ты будешь возражать только тому, что для этого мы собираемся использовать шифрованный канал связи. - Использовать для этого… был бы очень неэтичный поступок с моей стороны. Так что даже не думай. Ирвин с тоской прикидывает, что незаметно расстегнуть штаны не получится. Он ёрзает в кресле, пытаясь незаметно пристроить стояк поудобнее. - А когда об этом стоит думать? – резонно спрашивает он, стараясь отвлечься от ощущений организма. – Когда всё закончится? Будем ли мы живы тогда? Живы, победив или проиграв? Живы - свободны или в заточении? И что будет тогда с Райнером? Мы совершенно не властны над своей судьбой. Взгляд Иво грустнеет, и даже слабые намёки на улыбку пропадают: - Carpe diem? - Что? - «Лови момент». Ты это имеешь в виду? - Ещё как. Омега опускает взгляд, замерев им на какой-то невидимой точке за зоной покрытия камеры. Ирвин продолжает: - А если я приеду сейчас к тебе, что ты скажешь? Я всегда готов. Это никого не удивит, даже если есть слежка (которой на самом деле нет, на мой взгляд). Я больше скажу – это в принципе убережет тебя от подозрений полиции. С их точки зрения ты станешь самым обычным омегой, ведь не может же верный последователь сделать такое? Иво траурно вздыхает: - Как оказывается, вполне. Вот. Он разрешил. Но почему же на сердце у Ирвина становится так же муторно и тяжко, как и у него? - Тогда… я перезвоню на comm, и сделаем вид, что договариваемся только что. Омега наконец отрывает взгляд от созерцания пустоты и печально смотрит на альфу. - …Может, мне и самому хочется. Я отдаю себе отчёт, что в любой момент, при наличии нового, свежего омеги, я окажусь на месте Райнера. Не возражай, я слишком хорошо тебя знаю. Жизнь коротка, и сожалеть не о чем. Мы собираем крохи приятных минут, как пустынные бабочки – нектар. Или… - тут по его лицу пробегает странная тень, вызывая у Ирвина ощущение смутного волнения. – Как в древние времена: вместе с прочим, следующему правителю в наследство переходит и гарем.