Redemption blues

*** Кто бы мог подумать, как всё повернётся. Ирвин не рассчитывал на что-то серьёзнее пары свиданий с сексом, а сейчас он проводит большую часть своих священных выходных с ним, с омегой, а приятелям приходится потесниться. Самое смешное, что именно Райнер чаще всего выпинывает его из своего дома и настаивает, чтобы тот потусил, наконец, и дал ему побыть одному. Или, опять же, дал ему встретиться с собственными друзьями. Шмотки себе покупают поди в молле, пьют понтовый кофе из пластиковых стаканчиков и заедают крохотными зелёными макарунами. Смотрят комедии и жалуются друг другу. Если бы Ирвин озвучил эти предположения в лицо Райнеру, то легко бы не отделался. Другим омегам он и не постеснялся сказать такое. Наказания-то никакого. Максимум, чего можно было ожидать – обиды и вздёргивания носа. А чаще всего случайный омега бы посмеялся, чтобы его не посчитали обиженкой, лишённой чувства юмора. Но холодные, чёрные глаза Райнера наполняются гневом при любом явном пренебрежении. И всё бы ничего… Только возлюбленный Ирвина умеет драться, и совладать с ним весьма проблематично, когда он серьёзен. А в ярости Райн серьёзнее некуда. Он требует уважения к себе. Хамить ему решительно не хотелось. Если, конечно, Ирвин захочет быть отхлёстанным или в связанном состоянии опробовать весь арсенал Райнеровых пыток, то обязательно так поступит. Всех альф и бет, которых встречал на своём пути Дитмар, такое положение вещей бы напрягало до крайней степени. И он не мог понять, почему ему самому это чертовски интересно. Может, потому, что его охота за сердцем этого омеги всё ещё продолжается? Ему никак не удаётся заметить той мечтательной обожающей поволоки во взоре смотрящего. Влюблённой поволоки. Нет, Райнер упорно видит его настоящего и не вздумывает превозносить, как положено влюблённому. Он ускользает раз за разом, даже когда по утру сопит ему в подмышку. Ирвин вздыхает. Невозможно долго витать в собственных мыслях, когда чёртов экран comm’а никак не растянется до нужного размера! А он всего лишь хотел посмотреть состояния своих счетов, пока ждёт Иво и Райнера. Ещё полчаса до встречи. Официант уже успел задолбать его и вынудить заказать хотя бы зимний кофе с корицей. Наконец, поколебавшись между «хряпнуть тупой comm об стену» и смириться с происходящим, Ирвин выбирает последнее и пялиться на таблицы расходов-доходов. В последний раз компания перечислила ему внушительную сумму, и он подумал, что неплохо бы сгонять на курорт, захватив с собой Райнера. Интересно, а сколько у него на счету? Он не ездит регулярно отдыхать, больших покупок не делает. Хотя дом у него большой, наверное, много отдаёт за него. И если их доходы засуммировать, то куда хватит поехать? Ирвин мечтательно перекидывается на просматривание курортов и путёвок. Спокойно-эстетичные для медового месяца, развлекательные для особо активных индивидов, сафари для экстремалов или дальнее побережье для катаний на острова? Хотя бы на неделю, на большее Райна вряд ли отпустят. Он теперь там не мелкая сошка, а следит за целым подразделением этих компьютерных жуков. Металлические трубочки, подвешенные над дверью кафе, мелодично звенят, и Ирвин отрывается от экрана. Высокий (ростом с самого Ирвина), тонкокостный омега с кожей цвета молочного шоколада. Длинные прямые волосы, собранные в хвост, спускаются ниже лопаток: почти такой же пепельный блонд, как у Райна, только оттенок гораздо более тёплый. Светлые, серо-голубые глаза на овальном, слегка вытянутом лице. Иво Бёллер находит взглядом поднявшегося со своего места Ирвина, и так же искренне улыбается ему в ответ. Всё же, как ни крути, Иво очень красив, гораздо красивее и элегантнее самого Райнера. У него это в крови, как у пантеры. Вместе с недюжинным умом. Да, относительно ума Ирвин поставил бы обоих омег в один ряд. Не сглупил ли он, приглашая их на встречу познакомиться между собой? К такому другу своего парня немудрено взревновать самым диким образом. Но Дитмар ужасно хотел показать Райну, что он помирился и самостоятельно разобрался со своими прошлыми ошибками. Доказать, что он больше не трус и не предатель. И он изо всех сил надеется, что это не закончится катастрофой, ведь прежде Райн не выказывал особой подозрительности и спокойно отпускал на гулянки. - Привет, - Иво снимает куртку и усаживается напротив, на алый кожаный диванчик. Складывает острые локти на чёрный пластик столешницы. – Я слишком рано? - Нет, - сверяется с часами Ирвин. – Райн всегда точен, не раньше и не позже. Тут же полупустое кафе оглашает резкий звон трубочек. - А вот и он! Иво оборачивается на омегу, на ходу разматывающего с шеи снежно-белый шарф. Поэтому Ирвин видит лишь лицо Райнера, когда эти двое сталкиваются глазами. Он не замедлился, не стал рассматривать остальную внешность Иво, а значит, их зрительный обоюдный контакт длится вплоть до того момента, как Райн доходит до их стола и принимает приветственный поцелуй от Ирвина. Это чертовски странно для первого знакомства, и альфа начинает ожидать неприятностей. Райнер подсаживается к Дитмару на диванчик, и они с Иво снова глядят друг на друга. С особым вниманием и пристальностью, словно на лбу у них кто написал «идентификация». Начальные, ничего не значащие фразы, слава богам, тонут в разговорах подскочившего громогласного официанта. Что поделать, приглашать их к себе домой для встречи – плохая идея, тем более, придётся что-то готовить или заказывать, прибираться везде. Если кислота смешается со щёлочью и бомбанёт, то лучше подальше от его мебели и тарелок. Ирвин, хоть убей, не может понять, что за атмосфера возникает между омегами. Они впиваются друг в друга, как клещи, и Ирвин отмечает, что за последние пять минут ему не досталось ни единого взгляда или вопроса. - Кем ты работаешь? – спрашивает Райнер. Он-то со слов альфы помнит, кем тот хотел быть. - Я работаю в компании, что обслуживает «Колыбель» и заведует прочими космическим программами. Если сказать упрощённо, я рассчитываю траектории запускаемых шаттлов и ракет. И немного участвую в запуске на орбиту. А ты? - Фармацевтическая компания. Если сказать упрощённо, я разрабатываю генетически активные препараты. Что-то вроде безвредных вирусов. Их непрестанно чередующиеся фразы, наполненные каким-то то ли напряжением, то ли нетерпением, напоминают Ирвину плотный огонь на линии фронта. - У тебя есть мечта, благодаря которой ты попал туда? – продолжает Райн без паузы. - Я хочу поднять «Колыбель» в воздух, - твёрдо заявляет Бёлер. – Что на счёт тебя? - Я хочу вернуть омегам их тела. После этой фразы молчание наступает так внезапно, что Дитмар с тревогой оглядывает то одного, то другого, придумывая, чем бы разбавить обстановку. Он совершенно не понимает, что происходит. Конечно, соперничающих омег он видел только в кино и сериалах, но не предполагал, что в жизни это может выглядеть настолько необычно. Омеги улыбаются. Райнер с удовлетворённым видом откидывается на диванчик, а Иво убирает локти со стола и его полуулыбкой, вызывающей восхитительные ямочки на щеках, можно топить полярные льды. - Ирвин, с тобой всё в порядке? – осведомляется Иво с ноткой беспокойства. Райнер тоже поворачивается к альфе, вопросительно мацает за колено. Оба в лёгком недоумении. «Мда, «синхронизация завершена», - раздражённо думает Дитмар, и тут до него доходит, что это было нифига не соперничество, а... хрен знает что. - Я хотел спросить, а не прогуляться ли нам после? – выкручивается он. – Трудно было встроиться в разговор. - Ты как? – обращается Райн к Бёлеру. - Дела, - грустно вздыхает тот. – В другой раз? - У меня тоже много дел сегодня. Надо будет специально расчистить какой-нибудь день для этого. - Было бы неплохо! - а по физиономии читается, что даже «здорово». Ирвин ощущает, как внутри зарождается какой-то неопределённое, но сильное чувство. - Вы точно незнакомы? – прищуривается он для проформы. - С чего ты взял? Ты же нас только что познакомил, - удивлённо хлопает ресницами Иво. Омеги продолжают болтать на разные отвлечённые и научные темы до самого окончания встречи, периодически оказывая выкинутому за борт Ирвину знаки внимания, ненадолго присоединяя к какому-либо разговору. Сбитый с толку, он не может перетянуть одеяло на себя, как ни пытается. Тут к колдуну не ходи, кажется, они действительно понравились друг другу. Что за нетипичная реакция. Разве не должны были они враждовать из-за него, как положено? Ирвин, конечно, опасался такого варианта развития событий, но теперь ему сильно не по душе то, как всё повернулось. Райнер не ревнует его! Они собираются подружиться! А вдруг они так сойдутся, что его выкинут? Погодите-ка... он что, ревнует сам?! Когда они с Райном, пребывающем в приподнятом настроении, уже возвращаются домой, Дитмар не выдерживает и спрашивает: - Как тебе Иво? - Замечательный молодой человек. - Он тебе понравился? Красивый, правда? - Ага, красивый и умный, - соглашается тот. - Ты спал когда-нибудь с омегами? - Да, - отвечает Райнер, и его солнечная улыбка быстро обращается в смех, когда до него доходит, что имеет в виду Дитмар. Ирвин сам не знает, от чего краснеет, и резко останавливается. - И… как? - Спрашиваешь так, будто сам с ними никогда не трахался! – Райна пробирает новый, ещё более сильный приступ смеха. Альфа вспоминает, как нечасто удаётся рассмешить омегу до такого состояния и немного расслабляется. - Если ты переспишь с Иво, то я даже не знаю, что буду делать. - Смотреть и дрочить? - Да иди ты! – отмахивается Дитмар, не удержавшись от ухмылки. Редкое веселье Райнера - слишком заразительная вещь, чтобы ему сопротивляться. *** Сегодня один из тех дней, когда статуэтка башни на подоконнике сигнализирует о безопасном посещении. Часть работы Райнер вынужден был взять на дом и поднапрячь свою ЭВМ не только секретными делами организации. За окном небо стемнело до глухого чернильного оттенка, без единого влажного проблеска. В мерной тишине работающих механизмов, Райнер задремал, свернувшись прямо в кресле и уронив голову на подлокотник. Писк. Ядовитое мигание красной лампы прибивается через полуоткрытые, сонные веки. Слишком яркий свет настольной лампы в темноте зала. Душно и жарко. Болью стреляет в затёкшей шее, когда он медленно пробует её распрямить. Начало цепочки входящего кода Линдерман пропускает, и это взбудораживает его лучше снежка в лицо. Сон слетает мгновенно, сменившись подкожным уколом страха под лопатку. Он моргает, вскочив с вращающегося сидения, и ждёт повтора сигнала. Где-то за окном проносится электрокар, визжа тормозами и регуляторами, а также вопящими пьяными пассажирами. Красное мерцание в темноте похоже на капли крови, прерывистом беспорядке срывающиеся с невидимого острия. Идентификатор Штольца… Но он пришёл не один. Кто? Код подтверждения для союзника. Райнер поглаживает нижнюю губу, размышляя. Действительно друг? Не западня? Но как ещё проверить? При поимке и принуждении Мартин набрал бы код присутствия врага, выдавая его за верный. И при пытках он выдал бы именно это… Единственный способ узнать, говорит ли он правду – это проверить в бункере. Ох, чёрт. Он должен перестать паранойить, успокоиться и поверить. Хотя… вооружиться не помешает. На этот раз Райнер в разряднике обнаруживает полный заряд и, довольно усмехнувшись оружию, омега начинает длинную процедуру спуска в главную лабораторию под домом. Проверив всё ещё раз на месте и глянув на видео с камер, Райн не верит своим глазам. С растерянной, непроизвольной улыбкой открывает дверь, забыв оружие на железном столе. Из тоннеля сперва показываются протянутые вперед руки, будто выпрыгнувшие из кустов змеи. За ними влетает, спотыкаясь о высокий порог, тело в плену огромной куртки, и в падении вешается Райнеру на шею. От угрозы упасть вместе с влетевшим его спасает только хорошая реакция. В ухо тут же сыплются вздохи, а прижавшаяся к нему куртка мигом проникает холодом через ткань рубашки. Кудрявые волосы перед самым носом, на них крохотные капли воды, как на паутине. А потом, кажется, его целуют в шею. И испугавшийся своей наглости гость отскакивает от него. - Берт… - произносит Райнер приглушённо. – Иди сюда. И притягивает его к себе, одной рукой обхватив за талию, а другой зарывшись в пушистый затылок, пахнущий осенней ночью. Может быть, Берт не плакал со времен своего заточения. Может быть, он не удостаивал мучителей своей слезинкой ни разу. Может быть, и во время рискованного, сложного побега он был будто парализован, что не мог дать волю своим чувствам. А теперь – отпустило. Расслабился, словно тут – самое безопасное место на планете. Всё напряжение, боль, ужас и печаль, застывшие в его душе, сейчас выхлестнули наружу. Так воздух выходит из пробитого баллона, и его уже ничем не удержать. Мартин терпеливо ждал у закрывшейся панели и ни словом, ни видом не торопил их. Для того и привёл. Берт затихает довольно быстро, отстраняется, вытирает нос рукавом. Пробует улыбнуться, как в былые времена, чтобы унять непрошенные, раздражающие его слезы, и Линдерман замечает, что улыбка совсем не та. И неизвестно, станет ли когда-нибудь прежней. Она утратила беззаботность, теперь она - глубокий колодец, лишь у самой поверхности озаряемый полуденным солнцем лета, а в глубине, на илистом дне лежат мертвые кусочки, отпавшие от еще живой души. Сколько пройдет времени, прежде чем эти раны затянутся, а шрамы сотрутся? Да, может быть, их и не станет видно невооруженным глазом, но мнения, поступки и характер изменятся навсегда. И как изменится – это уже вопрос к самому Берту. - Ладно, - мягко говорит Райнер. – Но сперва нужно разобраться с неотложными делами. Мартин выступает вперед, а Райнер отправляется к шкафу с готовой Линдой. Когда процесс передачи и упаковки завершен, Мартин замирает у фальш-панели, поправляя под плащом тяжелый пояс. Берт смотрит на него, и мучительное колебание его столь очевидно, что Штольц вздыхает: - Ты хочешь сказать, что запомнил дорогу и обратно доберешься сам? Один по тёмным тоннелям? - Не такие уж они тёмные и страшные! – храбро гаркает Берт. Райн глубоко сомневается, что он блефует. Тоннели и правда безопасны, особенно по сравнению с теми местами, где он бывал. И если теперь у него нет панических атак и внезапных приступов страха как остаточной реакции, то всё с ним будет хорошо. - Я могу остаться ненадолго? – обращается Берт к Райнеру. – Поговорить немного. Я тебя не слишком отвлеку от дел? - Ты можешь остаться, – разрешает тот. Мартин с ноткой не очень одобрительной мрачности пожимает плечами и выходит. Всё это является неким нарушением протокола - гостей в лабораторию не пускают. За ним выразительно щёлкают замки, и замыкается контур сигнализации. Плащ Берта летит на пол, как сброшенные серые крылья. Откуда в его взметнувшемся взгляде робость? Так много времени прошло, что он успел отвыкнуть… - Наверное, я делаю то, что не должен делать? У тебя ведь есть парень. - Я из тех, для кого чувства превыше правил или условностей. Прямо как они... Однако враги используют это свойство, чтобы убивать и подчинять, а он - лишь для того, чтобы быть честным сам с собой. - И что ты чувствуешь? Он словно рыцарь, который освободил его, заточенного в высокой башне. Охраняемого целым взводом драконов. Очень глупых драконов... Но зато – хитрых и трусливых. Райнер молчит. Берт и сам понимает, что он не обязан отвечать, да и пожалуй, не сможет. - Спасибо тебе… - уже не экспрессивно, а трепетно и благодарно Бертольд обвивает его шею, кладя подбородок на плечо. Ладони Райнера, скользнувшие и примостившиеся на его талии, отмечают, как он успел похудеть. Даже мышц почти не осталось. - Ты меня провёл через все эти препятствия, невредимым… - шепчет омега, и из закрытых его глаз снова сочатся слёзы, вымачивая белую рубашку. - Не я. - Я люблю всех этих людей, кто мне помог, - признает Берт, размазывая слёзы по чужому плечу. – О, боги, мы выбрали самое неудачное время, чтобы родиться! - Или самое удачное, чтобы совершить что-то и не уйти без следа в вечность, - Райн понуждает его прекратить прятаться в объятиях и целует в сухие пухлые губы. У них вкус непогубленной, оживающей юности. Цветка, которого полили водой после долгой палящей суши. Он прижимается к нему ещё плотнее, с долей робости притирается пахом, и Райн чувствует, что они оба возбуждены. Его руки сами собой забираются под свитер Берта и тянут вверх. Омега ловкой рыбкой выскальзывает из одежды, и в ответ вцепляется в пуговицы на рубашке, быстро проталкивая их в тугие петли. Когда рубашка распахивается, в прохладных после улицы ладонях просыпается жадность. Им нравится касаться всего: и пресса, и груди, и мягких сосков, и острых ключиц. Райн втягивает его в очередной поцелуй, глубокий, нелимитированно длинный и влажный. Воздух холодит дорожки слюны, остающиеся на коже. Лаская маленький сосок, Райнер ощущает удары сердца, сотрясающие грудную клетку. - Разве… мы можем сделать это здесь? – с волнением спрашивает Ланге, оторвавшись от него. Его частое дыхание звучит самой лучшей музыкой для ушей, и смысл вопроса Райн понимает не сразу. - В определённой форме, - подумав, молвит он. – Иначе мы всё устряпаем. Нельзя подниматься наверх. Если кто-то заявится не вовремя, Линдерман не успеет спрятать гостя и спустить сюда. Он поторопится и неправильно наберёт код. Поэтому он подхватывает омегу под ягодицы, усаживает на железный стол и расстёгивает ширинку на чёрных джинсах. Тёмное пятно смазки на натянутой ткани боксеров, Берт извивается, стараясь приспустить всё вместе с бельём, Райн помогает ему. И вскоре широкая резинка оказывается аккурат под гладкими яичками, соблазнительно приподнимая их и притягивая ближе к напряжённому стволу. Райн становится на колени, подгребает Берта за зад к краю столешницы. Прижимается щекой к его бедру, касаясь горячим дыханием возбуждённого, подёргивающегося члена. Он резко поднимает глаза на раскрасневшееся лицо омеги, и их взгляды встречаются. Тёмный и голодный напротив расфокусированного от блаженства и нежности. Осознав, что на него смотрят, а он в таком состоянии, Берт краснеет ещё сильнее, до состояния хорошо созревшего помидора. - Раньше ты не был таким стеснительным, - вкрадчиво произносит Райнер. – Забудь обо всём и расслабься. И Берт рвано выдыхает, словно от боли, когда рот Райна плотно обхватывает пенис, и начинает его обсасывать, активно используя язык и губы. Он стонет, откинувшись назад на локти и непроизвольно морщась от слишком сильного, выстраданного и, наконец, полученного удовольствия. Оргазм заставляет воздух застыть в лёгких и сгибает Берта пополам, он непроизвольно и больно вцепляется в белые волосы. Мимо не проливается ни капли. И на подставленных для поцелуя губах он ощущает свой вкус. - Ну, теперь ты готов? – выдыхает Райн куда-то в район шеи, не удерживается и проходит по ней языком, то втягивая кожу, то сладко надавливая. Крепко прижатый к столу Берт способен лишь прикрыть веки и продолжать плавиться от наслаждения. Ничего он не готов, пока не насытится первый, более голодный зверь… *** - Здравствуйте. Меня зовут Рафаэль Кёне. Омега в строгом костюме цвета жареного каштана деловито и спокойно садится перед камерой прямой передачи, кладёт на стол рядом с собой дорогой рабочий comm. Светлые короткие волосы зализаны назад. Что удивительно, старомодная причёска идёт его молодому лицу. Ему не больше тридцати пяти. Пухлый альфа с ранними залысинами на другом конце «моста» подбирается, готовый к любым вывертам. Щурится, пытаясь раскусить собеседника с первых слов, с первых движений. - Томас Фишер, - скрывая мгновенно возникшую антипатию, отзывается он. - Приятно познакомиться. Фарфоровая чашка с нетронутым чаем, стоящая по его левую руку, производит впечатление качественной декорации. - Как вы знаете, я официально представляю вашего мужа. Как вы уже в курсе, он требует расторжения брака. Если вы не соглашаетесь сделать это добровольно, дело подаётся в суд. - Подавайте, - односложно бросает Фишер, откидываясь на спинку стула из массива натурального дерева. - Вы этого хотите? – в лёгком удивлении приподнимает брови адвокат. - Думаете, что успеете его обнаружить и украсть до того, как назначат заседание? Надеетесь, что пригрозите мне или подкупите, и всё встанет на свои места? Но ответьте мне честно, зачем вам именно этот омега? Неужели на свете мало других, и посимпатичнее? - Мой вам совет – не лезьте в это дело, целее будете. Дела и правила жизни аристократии обычным людям не понять. И, наверное, вы не поняли… У этого мальчика ничего нет за душой. Он не сможет вам заплатить, даже если очень захочет. Если вы надеетесь, что вам достанется какой-нибудь сочный кусок от того имущества, которое он у меня отсудит, то спешу вас разочаровать. Он не получит ничего. Согласно отчётам, за время, пока мы женаты, я не заработал и ломаного гроша. Нет совместно нажитого имущества – нечего отсуживать. И, поверьте, после такого плевка в лицо, родственники давно вычеркнули его из завещания и лишили доступа к счетам, которые они держали для него. Даже если он приползёт к ним на коленях, они не простят его. - Очень хорошо, - безоблачно улыбается ничуть не испуганный Рафаэль. - Но он собирается получить не ваше имущество, а компенсацию за моральный ущерб. Ведь суду требуется причина для расторжения брака. И это: незаконное лишение свободы, изнасилования и прочие моральные издевательства. - Я ещё раз повторю, - вскакивает с места начинающий багроветь Томас. - У него нет денег на адвокатов! - Ни один человек, имеющий совесть, не возьмёт с него ничего за это дело. Запомните, закон пока на нашей стороне, а округ Фельцир – не ваша вотчина. - Вы угрожаете мне оглаской и порчей репутации? Я вас засужу за клевету. Ещё чего выдумали – незаконное задержание! Кто этому омеге поверит на слово? А больше ни один человек вам не подтвердит его россказни, уж поверьте мне. Не вам со мной тягаться. - То есть вы утверждаете, что проплатили всем свидетелям и никто из них не подаст голос? - Хах! Свидетелям чего? – прикидывается Томас. – Нет свидетелей – нет события. - Вы уверены, что все до единого свидетели промолчат? Их, должно быть, не менее трёх десятков в совокупности. Различные слуги в обоих домах, затем люди, оформляющие процедуру брака; целая пачка психологов… Вы им всем доверяете? Они все до единого у вас на мушке? А все ли промолчат? Все ли бессовестны и бесправны? Фишер молчит со снисходительной, выразительной полуулыбкой человека, отлично знающего своё дело. - Доктор Адлер сообщает, что согласен выступить свидетелем обвинения, - Рафаэль смотрит на него в упор, будто наставляет дуло и нажимает на спуск. - А также некий мистер Логингтон. Он всего лишь уборщик, но удачно стоял под дверью в момент вашего весёлого заключения брака. Камеры, кстати, зафиксировали его любопытное стояние. Томас стремительно бледнеет, и вместо улыбки на лице его мелькает потерянное выражение вкупе с полнейшим неверием. - Как вы сказали, доктор… Адлер? - Абсолютно верно. Друг семьи. Точнее, двух семей. Доверенный хранитель поганых секретов. - Вот сука! Гадина скользкая, предатель! - взрывается тот, вскакивая и отходя вглубь комнаты, чтобы Рафаэль не наблюдал его ярости, боксирования воздуха и крепких выражений. Спустя пять минут, Томас возвращается к камере вспотевшим, но вполне успокоившимся. - Поверьте, вы не сможете купить весь мир, - доверительно и мягко сообщает ему адвокат. – Другие свидетели, увидев скандальные заголовки газет, скажут, что вы им угрожали, а не платили, чтобы заставить. Это дело дурно пахнет. Может, лучше дать мальчику свободу и не дурить? А мы в свою очередь не станем поднимать бучу. - Дать ему развод? – не до конца отдышавшийся Томас бросает на него оценивающий взгляд из-под густых бровей. - И разойдёмся каждый при своём. Будто никогда и не знали друг друга. Чем не выгодное предложение? Альфа берёт паузу, с минуту шарит невидящим взглядом вокруг, потом вдруг концентрируется на чашке и выпивает чай залпом. Вытирает лоб и произносит: - Кто вы все такие? Кто вы все, что толпитесь вокруг него, откуда выскочили? Помогли бежать, а теперь это! Родственники не на его стороне. У Бертольда никогда не было близких друзей, а тем более таких, что стали бы подставляться из-за него, шкурой рисковать… Кто ваш хозяин? Кто вас послал? Рафаэль молчит, составив пальцы домиком. В его доброжелательном взгляде ничего не меняется. Томас смотрит на него. Что чёртов прилизанный омега думает, когда слышит эти фразы? Убедившись, что тот закончил свою речь, адвокат продолжает с прежней рассудительной твердостью: - Вы никогда его не получите. Мы не дадим. Смиритесь и ищите более подходящего. - Змеиный клубок... – презрительно, с высокомерным отвращением шипит Фишер. - Забирайте своего мученика. Он мне больше не нужен! *** Ветер приносит сухой алый листик, который пытается запутаться в молочно-белых волосах. Дитмар убирает его и отправляет обратно в медленный полёт, на нижние ярусы улиц. Райнер, спрятавший руки в карманы чёрного двубортного плаща, смотрит снизу вверх. Но когда Ирвин обнимает его за талию, притягивая к себе, омега высвобождает ладони и ответно пожимает подтянутые ягодицы альфы. Как ему кажется, с ноткой алчности. Ещё бы, время-то располагает… Высовываясь из такси, нетерпеливо и заливисто свистит Бруно, торопя: - Не навсегда прощаетесь, голубки! - Вечером жди, - обещает Дитмар, наклоняясь и целуя омегу в шею чуть пониже уха. - Если не будешь возвращаться, предупреди, - и снова чувствительно щипает за зад. Как обычно, лицо у него при этом самое что ни на есть непробиваемое. В такси Ирвин сразу вручает виновнику торжества – Вальдфогелю – пачку пластинок с раритетными играми, к которым тот питает живейший интерес. Сегодня ему придётся переживать за свой дом, которому угрожает разгром многочисленными гостями. Большую часть приглашённых людей Ирвин видит впервые в жизни, какую-то часть – видел, но не помнит имён. Полноценных знакомых он насчитывает не больше десятка. Кто-то приходит надолго, кто-то посидеть пару часов – народ перемешивается, как салат в миске, и никогда не знаешь, что следующим вынырнет на поверхность. Сам Ирвин выныривает на расцарапанном кожаном диване, отыскав Герта и Вальдфогеля. - Ничего не вышло, да? – участливо спрашивает Бруно, презентуя початую бутылку пива. - Видел я твоего Райна. Никакого намёка на живот, а ведь по времени его должно было уже разбарабанить не по-детски. Не зная, что тут добавить, Ирвин просто пожимает плечами и отпивает из горлышка. Дескать, воля случая – как им управлять? - Не стремайся. Бывает, что не срабатывает даже такими методами. Скорее всего, это потому, что ему уже много лет. Ирвин собирается возразить, но внутренне понимает, что толку это не принесёт. Тем более что Бруно продолжает логическую цепочку: - Надо попробовать ещё раз, тогда точно получится, и он будет твой. - Да ты чего? – от такого предположения Дитмар едва ли не подпрыгивает на месте. – Ну уж нет, я больше так не рискну! Слишком ссыкотно. Кажется, он чуть не раскусил меня! И выглядел процесс так, будто ему чертовски плохо и больно. - Да ладно тебе! За своё счастье нужно бороться. Это он сейчас такой, а потом родит ребёнка и всю спесь как рукой снимет. Посидит дома с годик-второй, ручной станет. Он ведь будет тебе обязан: ты будешь его обеспечивать, больше ему негде денег взять. Отличная крепкая семья! Вы ж любите друг друга. Тебе нужно просто немного постараться. - Я думаю, мы как-нибудь сами разберёмся. Естественным путём, если что. Это слишком опасно – препарат, гормоны… А вдруг уродец получится? – нахмурившись, отмазывается Ирвин. – Мне оно надо? - Эй! Так что, я заказываю шлюх? Кто «за»? – прижимая comm к уху, высовывается из-за косяка двери Ланзо, перекрикивая разговоры и музыку. Герт и Бруно синхронно поднимают руки, за ними воздерживаются и соглашаются ещё несколько парней, раскуривающих трубку мира в углу. - Я сегодня не допоздна, меня не считайте, - отзывается Ирвин. Ланзо кивает и опять исчезает в соседей комнате. - А чего это ты так? – любопытствует Герт. – Настолько неотложные дела, что их нельзя отложить? - Ага. Событие, которое случается раз в квартал, - ехидно щурится Дитмар. - Знаешь, не хочу пропустить. - Это то, о чём я думаю? – Герт переглядывается с усмехающимся Бруно. - Я-то гадал, чего это ты в магазине рюкзак деликатесами забил. Подношение милому принцу? - А не завидуйте! – советует Ирвин. – Если вы от своих омег на мальчишники к проститутам сбегаете, это ваши проблемы. - Это ты ещё жизни не нюхал, - снисходительно сообщает Герт, вовсе и не собираясь обижаться. – Вот поживёшь годик-другой в браке, как магнитом налево потянет. - Ну, сейчас-то не тянет, верно? – резонно подмечает тот. – Всему своя пора. И прямо сейчас для меня настала пора сготовить себе пару бутеров. Твои бесконечные знакомые, как саранча, всю закуску слопали. - Да, популярный я человек, этого не отнять, - с шутливым самодовольством произносит Бруно, приглаживая волосы на макушке. Когда Ирвин выходит из комнаты, в неё забредает бородатый представитель бет, похожий на собравшегося залечь в спячку немытого медведя. - Братишка, слышал я от одного знакомого, что летают тут поблизости архангелы… - с невинным видом подсаживается он к Вальфогелю. – Знаешь, я бы отдал хорошую денежку, чтобы посмотреть на одного такого. Или даже на двух. Их взгляды пересекаются. - Архангелы? Как же, как же… – произносит Вальдфогель. – Часто тут летают. Пройдёмте, покажу. Герт присвистывает, привлекая к себе внимание, недвусмысленно подцепляет за ручку ирвинов рюкзак и приподнимает брови. Бруно соображает быстро. - Только бутылка неродная, - предупреждает Герт. - Наверчу новую крышку. Не впервой, - Бруно принимает тяжёлую сумку и растворяется в недрах дома в сопровождении бородача. На часах ещё восьми нет, а Ирвин уже начинает собираться. Праздники праздниками, и в покер выиграть пару штук тоже приятно, однако, определённая часть его тела настойчиво требует торжества иного характера. - Где моя сумка? – оглядывает он то место, где кинул её в самом начале. Никаких признаков. Он уже почти убеждается в том, что всё спёрли и радуется тому, что хотя бы карточку придержал в кармане джинс, но Бруно толкает его в плечо. Протягивает рюкзак. - Вот, держи. Ты его на видное место положил, а я спрятал от греха подальше. - Спасибо. Когда дверь за Ирвином закрывается, к задумчиво улыбающемуся Вальдфогелю подруливает раскрасневшийся крупноносый Харвин. - Что, ты ему подложил всё-таки? – осведомляется он, неловко справляясь с отрыжкой. - Ага, - кивает Бруно, поглаживая подбородок. - Мой братюня слишком нерешительный. Не хочу, чтоб из него получился грёбаный подкаблучник. - Разумно. Все места внизу зарезервированы для омег. *** Пятый жилой район на северо-западе. Блок маршала Фу-Хана. Первый ярус. Дом шестьдесят три, добавочный ноль-семь. Адрес его счастья. Именно сегодня Ирвин чувствует себя так – абсолютно счастливым. Он всё оставил позади, все горечи и ошибки до единой. Это день окончательно чистого листа, и больше с ним ничего плохого никогда не случится. Он не оступится. Нет, нет, ни за что! Пусть весь мир будет дудеть в трубы, пытаясь вынудить его поступить, как последняя сволочь, он не поддастся. Ирвин понял, что такое – «сволочь». А раньше не понимал… нет, забыл – глубоко и надолго. Потому что люди не меняются. И теперь он вернулся, и все шестерёнки встали на свои места, звякнули, зашевелились. Да. Кроме одной-единственной крупной детали. Но он… что-нибудь придумает. Обязательно. Направит все усилия, чтобы разобраться. Эх, если бы ему в наследство досталось больше ума и меньше мускулов… Срабатывает замок, Ирвин толкает входную дверь. Оглядывается недоумённо – в маленькой прихожей, как и в открывшейся части зала никого нет. И вдруг из-за угла, за которым прячется кухонный островок, показывается голая, изящно вытянутая лодыжка. Постепенно показывается вся нога, потом бедро с мило выступающей тазовой косточкой. И, окончательно добив альфу, из-за косяка выплывает ровно половинка абсолютно голого Райнера. Ехидно улыбающаяся половинка. Это выглядит в сто раз эротичнее, чем если бы омега выпрыгнул оттуда сразу весь или встретил его, просто будучи голым. Ирвин абсолютно в этом уверен – потому что он не помнил, когда последний раз у него вставало так резко и мощно, до головокружения. Впопыхах скидывая ботинки, на ходу избавляясь от верхней одежды, средней одежды и нижней одежды, матерясь на дьявольские слои тканей, Ирвин несётся за ускользающей фигуркой в мерцающую свечными огнями спальню. Это не запах просто течки, разлитый по воздуху тесного пространства. Это нечто, похожее на химический молоток, который ударяет Ирвина аккурат в сердце и заставляет всю кровь тела сконцентрироваться между ног. Никогда, никогда прежде он не слышал в нём таких нот, глубоких, тайных, сильных. Это темнота в арках древних городов, погребённых под километрами скал. Это терпкий и сладкий аромат духов фараонов, пережившие тысячи лет в вычурном стеклянном сосуде. Это запах дерева затонувших в солёном море судов, пропитанных ромом, кровью и деньгами. Запах пряного ветра, подхватившего осыпающиеся полевые цветы и поднявшего их к полуденному небу над пёстрыми холмами. Даже без медицинских тестов Дитмар не сомневается, что прямо сейчас их синхронизация подскочила ещё как минимум на десяток процентов. И прямо сейчас, в эти минуты и часы, им не будет необходимости в человеческих словах. И, в любом случае, Райн не стал бы устраивать такое тому, кто был бы ему безразличен. Тем не менее, устроил бы он это для легко заменяемого дополнения своей жизни? Ирвин не может влезть в его разум. А если бы и влез, то крупно сомневается, что нашёл бы там чёткое определение самого себя с красным ярлыком на лбу. Брызги смазки на небесно-голубой простыне, влага течёт даже по ирвиновой мошонке и ногам. Холодные после улицы руки на гибкой и сильной спине омеги - Ирвин сквозь сбивчивый туман ощущений зачарованно следит, как перекатываются под натянутой кожей напряжённые мышцы, как блестит на них отражённым свечным светом пот. Не может поверить, что ему до сих пор хватает воздуха, что он не задохнулся и не потерял сознание от эйфории. Он седлает хищника. Втрахивается в него по самые яйца, не стесняясь ничего – ни хлюпающих звуков, ни шлепков, ни царапающих простыни пальцев, ни утробного рычания и чужих стонов. Ни громких отрывистых просьб продолжать и не останавливаться, быть ближе, быть глубже, раскалиться, как прут, брошенный в костёр. Это самая жестокая нежность, самая нежная жестокость, что испытывал и дарил Ирвин в жизни. Когда всё заканчивается, а точнее, ставится на паузу, за окном уже середина ночи. Дитмар с ленивым опустошением вспоминает, во сколько ему завтра надо на службу, и не может вспомнить. Дико хочется пить. Всклокоченные волосы Райнера напоминают огромный моток кашемировых ниток, почему-то брошенный на подушку. - Хочешь пить? – спрашивает Ирвин. - Не только пить, но и, кажется, жрать, - философски заключает тот, приподнимаясь на постели с помощью всё ещё дрожащих рук. - Скажи, а от секса помирают? – осведомляется Ирвин, вставая и чувствуя, что мышцы у него самого подрагивают точно также и примерно с той же амплитудой. - Я точно знаю, что рыбы на суше не задыхаются, а дохнут от мышечного истощения. Могут ли так люди? Кто знает. Когда они с горем пополам добираются до кухни, Ирвин внезапно вспоминает: - О! Я же принёс с собой напитки и кое-что из еды. Кинул в прихожей, не до этого было… - Окей, я принесу стаканы. Ирвин ставит три бутылки и пару пакетов с мясными закусками на столик перед диваном, с облегчением плюхается на мягкие подушки. Пиво для себя, газировка и холодный чай - для Райна. Игнорируя квадратные стекляшки стаканов, альфа присасывается к своему пиву сразу же, а омега действует цивильно. Пожалуй, даже слишком. Он глядит на красноватый напиток со вкусом корицы вместо того, чтобы по примеру Ирвина поскорее опрокинуть в себя. - Что-то не так? Не любишь эту марку? – чуть удивлённо спрашивает он у внезапно сосредоточившегося омеги. Вся приятная взору, сладко-ленивая расслабленность Райнера куда-то резко пропадает. В руках у омеги появляется тонкая бумажная полоска, покрытая чем-то жёлтым и шероховатым. Такие штуки Ирвин видел на уроках химии. Зачем она ему сейчас? Его растерянное выражение Райн игнорирует. С непроницаемым лицом он подвигается к краю дивана и опускает бумажку в наполненный стакан. Жёлтое терпит пару секунд, напитываясь жидкостью, а потом по нему стремительно расплываются синюшные пятна, постепенно покрывая ту половину, что в напитке, и даже чуть-чуть поднимаясь бахромой над поверхностью. Ирвин глядит на омегу по-прежнему непонимающе, безмолвно требуя объяснить нелепый фокус. Это шутка такая? И наталкивается на самый страшный взгляд, что когда-либо видел. Ни один омега, даже его папа, не смотрел на него так. Пожалуй, черти в аду так сверлят буркалами нераскаявшихся грешников, дыша священным пламенем наказания. Это не ненависть в полной мере, не праведный гнев, а… так смотрят на самого подлого предателя из живущих. - Что всё это значит? - непослушными, похолодевшими губами настороженно вышёптывает Ирвин. - Это я хотел спросить у тебя. Какой твёрдый голос. Что-то непоправимое произошло и раскололо привычный мир, как звонкую тисовую чушку. - Ты не понимаешь? – вкрадчиво, опасно сощурившись, продолжает Райнер. Где-то внутри него кипит бешенство, но как же он рассудителен и хладнокровен внешне! - Делаешь вид, что не понимаешь? Ты знаешь, кем я работаю и где, правда, Ирвин? И думаешь, я не смогу различить, посыпал ты мне в питьё какую-нибудь чёртову химию или нет?! Дитмар открывает рот и тут же его шокированно закрывает. Кровь душным прибоем бросается ему в лицо, ладони покрывается потом. Боги космоса, этого не может быть! Но это произошло – то, что не должно было произойти. То, с чем он думал, что расквитался и оставил позади. Райн делает паузу, чтобы перевести дух от громкого выпада. Добавляет уже тише, подцепляя двумя пальцами бумажную полоску: - Это маркер, разработанный специально на одно определённое вещество. Без сомнений. Это провал в тот момент, когда он меньше всего этого ожидал. Его подставили настолько подло и грязно, что в это никто не поверит. - Господи. Вальдфогель… мразь, - шепчет Ирвин почти неслышно, опуская голову. «Я вспорю его живот, а кишки развешаю на магистральном тросе». А кто тут виноват? Не притащи бы он это в первый раз, ничего бы этого сейчас не было. И разве он может сказать что-либо в своё оправдание? Какой лепет тут сработает? Меня предали, предали единственные друзья, которым я поверял свои тайны? Как глупо! Как мерзко и низко! - В первый раз мне и в голову не пришло, что ты снизойдёшь до этого, - Райн спускает его с крючка пристального обвиняющего взгляда. - А во второй раз я решил проверить. И, заметь, я дал тебе шанс не использовать эту уловку. Разве секс был плох и недостаточно горяч? Ирвин ничего не отвечает на этот риторический вопрос. Он обессилен и обезоружен, он лишён любых слов в свою защиту, попросту недостоин защищаться. В нём постепенно закипает ненависть, и точка её приложения – Бруно, разрушивший всё. - Так зачем тебе понадобилось делать эту пакость? Ты хочешь, чтобы я залетел и стал беспомощным? Стал бы мышкой в твоих когтях? Хотел, хотел, а как иначе… Но неужели ты думаешь, что это в принципе возможно относительно меня? «О, как ты прав! За одно такое недостойное желание я должен был посыпать голову пеплом и отстать от тебя. Я мечтал сломать крылья могучей и красивой птице, для которой полёт – это вся её жизнь. А теперь награда нашла героя. Видимо, от судьбы не уйдёшь, как ни финти». - Я был осторожен. Я был очень осторожен. И я не понимаю, зачем вы так поступаете с нами, ведь мы не делаем вам никакого зла. Не насилуем в подворотнях и не убиваем. Может, именно за это вы нас и наказываете? Тот, кто не может дать отпор, виноват априори именно этим? «Ведь ты был так подозрителен и строг, обжёгшись и на воде, и на молоке, вызнав тысячу способов, которыми пытались обмануть, сломить и унизить тебя. И отныне я – ещё одна полновесная монетка в твоей копилке обоснованной ненависти». - Я не собираюсь тебя бить. Что ещё я могу сделать, кроме как выгнать тебя из своего дома и из своей судьбы? Не приближайся ко мне. Да ты и сам должен понимать, насколько ты прокололся. Прощения не будет. Ты молчишь... Что ж, это к лучшему. Отрицание только усугубит и без того огромную гранитную глыбу вины, эту ядовитую плесень. Он больше никогда не завоюет его доверие, никакими увещеваниями и обещаниями. Это конец. - Истинные пары! Какая чушь! – громко фыркает Райнер, а в глазах его не блестит ни капли влаги, только вселенская обида. - Вы даже не люди! Какое право вы имеете называть себя ими? Чтобы этого было незаметно, вы обесчеловечиваете нас, превращая в аксессуары и предметы торговли. Последнее, что будет делать Ирвин – жалеть самого себя. Ведь он отлично видит, кому тут хуже. Не ему, преданному собственными дебильными друзьями, которым цена пять монет в базарный день. А омеге, преданному тем, кому он доверял. С кем спал на одной постели и пускал домой в самый разгар течки. Подпускал к себе, когда единственное, что он уважает больше всего – своё личное пространство и время. Человек, который никогда и ни к кому не привязывается, оказался предан снова. - Ты не в силах разбить моё сердце, – словно прочитав его мысли, произносит Райнер. Оглушающе громко. - Моё сердце! Оно похоронено в другом месте, оно развеяно по ветру! Ирвин не решается поднять глаз на перекошенное лицо омеги, искажённое судорогой отчаяния и боли. - А теперь уходи. Дитмар, всё также в полном тягостном молчании, под напряжённым, раскалённым взглядом, собирает раскиданные с вечера вещи и одевается. Линдерман больше не говорит ни слова. Полностью одетый альфа останавливается в прихожей, положив одеревеневшие пальцы на угловатую сталь дверной ручки. Он ощущает за спиной незримое присутствие омеги. Всё ещё открыто обнажённый, он внушает трепет и ужас. Он не ударит, но он прав. Чуть повернув голову, чтобы краем глаза различать его силуэт, Дитмар произносит медленно и тихо: - Я должен только… сказать кое-что. Просто, чтобы… Нет, не знаю, зачем... В первый раз, когда я ещё думал, что птице нужно обламывать крылья, чтобы она радовала тебя вечно, мне предложили этот способ друзья. Лекарство передал мне человек по имени Бруно Вальдфогель, проживающий по адресу: квартал Петра, блок пять, ярус третий, дом шестнадцать. Мне кажется, это незаконно, но он торговал и торгует этим… Сегодня он предложил мне попробовать ещё раз этот препарат, хотя я сказал, что его действие напугало меня до дрожи и что я вспоминаю то событие с содроганием. Я отказался. Была вечеринка, и я кинул рюкзак куда попало. А когда собрался уходить, Бруно передал мне его. Единственный вариант – он каким-то образом подмешал в напиток лекарство и накрутил новую крышку. Если ты заметил, лимонад был слегка менее газированным, чем обычно. Он снимал крышку в домашних условиях и в спешке, поэтому испортил консистенцию. Он бодяжит это дома, по крайней мере, сейчас. Он совершает преступление. И это то, что нужно остановить. Если бы я мог, я бы его убил. Но я всё равно постараюсь разрушить его жизнь. Это будет моя месть. За меня… и за тебя. Он выходит за дверь, и слушает, как омега замыкает замок за замком. Навсегда. Всё кончено. Очередные друзья отнимают у него одного настоящего друга за другим. Он предаёт одного, он предаёт второго. Безвозвратно. И если Иво оказался каким-то чудом способен его понять, то Райнер… скорее вскроет скальпелем ему горло, если увидит снова. Пальцы, скользнувшие по холоду дверного полотна, натыкаются на глубокую вмятину. Мозг, шокированный и убитый произошедшим, со всей страстью переключается на что угодно, лишь бы не думать о том, как жить с этим дальше. Ирвин поворачивается и с заторможенным, неестественным удивлением видит целую кучу вмятин на прочном листе железа. Будто её кто-то специально портил, ломился внутрь, и не единожды. Это не случайные отметины. Он раньше в упор не замечал. Их могли оставить его бывшие, угрожая. Они охотились на него, хотели проучить? Долбили в дверь, параллельно выблёвывая свои пьяные кишки ему на газон? …На покрытый снежной коркой куст жасмина, так и не сбросивший листья, так и оставшийся стоять последним оплотом жизни. Его листья, будто зелёные пиалы, до краёв наполнены снегом. Ирвин, ежась, идёт через молчание застывших под коркой тонкого льда улиц, на необъезженных тросах лежит иней и стрелки снежного пуха. Его преследуют мельчайшие детали, которых он никогда не видел и не замечал. Всё окружающее распадается на миллиарды разрозненных частиц, каждая из которых словно пытается ему что-то поведать. Они как утерянные ключи, как тревожные, говорящие знаки, оставленные божеством. Свидетельства его слепоты и глухоты, именно сейчас они загомонили на все голоса, забивая эфир. Отвлекая от кошмара, оставленного позади. От разрыва, разделившего его судьбу на «до» и «после». Он не помнит, сколько прошёл, и обнаруживает себя остановившимся на мосту через дышащий пронизывающей влагой канал. Совсем в другой части города. Опёршись на каменные поручни, он глядит на чёрную маслянистую воду, бурлящую у толстых опор, заключённую в тиски между отвесных берегов. Где-то там, на другой стороне луны, ещё гуляет Вальдфогель сотоварищи, грызёт каравай гнусного смеха и всё никак не наестся. Он расслаблен, у него всё хорошо, он не ждёт беды, у него нет совести, как и у большинства людей этой колонии. Пора прервать его развесёлую, беспутную, но такую прославляемую холостяцким бытом жизнь. Негнущимися пальцами Дитмар набирает номер на comm’е, совершенно не заботясь тем, сколько времени. - Привет, Грегор, - он решителен и ровен, как подобравшийся для атаки тигр. За эти бесконечные часы блуждания по безлюдным предутренним ярусам его желание отомстить превратилось из руды в острый меч. - У меня к тебе срочное дело. Сдаю тебе горячий наркопритон. Запрещённые вещества в изобилии, целая хата упоротых торчков и диллеров. Плюс – обрати на это внимание особо – неисследованные и незарегистрированные медикаменты. Наркотики, не занесённые в реестр. Главный там – человек по имени Бруно Вальдфогель. Да, да, Грег, ты правильно меня понял… - он коротко и жестоко усмехается. – Отбей со своими ребятами ему всё, что можно. Такой ведь товарищ обязательно начнёт оказывать сопротивление при задержании, верно? И, наверное, найдётся много интересных наркотиков в его карманах и личных вещах, которые потянут на очень нехорошие сроки. Правильно я предполагаю? - Дитмар выслушивает голос в comm’е и резко выдыхает. – Да, кое-кто наступил кое-кому на больную мозоль. Но разве не наш прямой долг предавать преступника правосудию, хах? Повесьте на этого грёбаного урода всё, что можно. От моих щедрот добавьте пару висяков на сладкое, чтобы в ближайшие лет двадцать он из тюрьмы не вышел. А лучше… чтобы никогда не вышел. Разве это дело, чтоб такие мрази мирно проедали государственные деньги? В общем… Устрой ему кару божью. Услышав ожидаемое подтверждение, Ирвин улыбается. - Я рассчитываю на тебя и ребят. Записывай адрес… Вот так. Око за око. Зуб за зуб. * * * Пузатый служебный электрокар забирает его на площади Грета. Дитмар, полусонный, здоровается и садится на свободное место между двумя почти такими же бодрыми сослуживцами. Можно поспать еще полчаса под визг металлических строп, блоков и канатов. Внеплановая смена. Они - подушка безопасности для концерта, который в самый последний момент признан опасным и могущим вызвать массовые беспорядки. Вероятнее всего, конечно, он ничего не вызовет, буйные хрупкие подростки не бьют витрины. Но с некоторых пор это обычная практика на случай саботажа. Это в порядке вещей, и никого не удивляет, раздражает разве что. Поколотят они одного-двух упитых дебоширов, но с этим и полиция справится, зачем привлекать государственную гвардию? Ирвин протирает глаза, встряхиваясь вместе с остальными. Они прибыли на базу, потом их ждет еще одна переброска. Вальдфогель в тюремном госпитале, лежит под капельницами и трубками, а его квартира опечатана, как на зиму муравейник. Ирвин впервые чувствует это – чувство мрачного, но всё же не совсем полного удовлетворения. Ему стало легче, однако ничего не вернулось на свои места. И это уже не важно. В нём родилось то же хладнокровие, что всегда жило в Райнере. Теперь он понимал и ощущал его - этот густой, синий холод в крови. Невидимая злость, нашедшая точку приложения и вплетённая отныне в само естество. Что-то поменялось безвозвратно. В мире не осталось радости и правды. Только глухота, лицемерие и ненависть, выдаваемая за заботу. Практически всё, что он видит, гнусно и ломко, всё вымазано грязью и дерьмом, сгнило изнутри и теперь пытается добраться до последних здоровых частей. В своей жизни Ирвин знал лишь два чистых росблеска. Иво и Райнер. Как жаль, что нельзя рассказывать Бёллеру о том, что он вытворил, как оступился. На этот раз друг детства его не простит. Потому что это касается не лично его, а другого. Омега вырос и тоже познал гнев. Душа ворочается внутри, пытаясь избежать столкновения с отвратительной, искривлённой реальностью, а тело не чувствует почти ничего. Будто под наркозом или в середине глубокого сна. Черный круглый шлем с зеркальным забралом, черный полноростовой щит, набор поражающего и профилактического оружия - серьёзная экипировка, как во время бойни в Сидживальде. Что будет на этот раз? Старшие гвардейцы готовы получить приказ и повторить? Но разве Ирвину не всё равно? Это не в его власти. Он просто постарается стрелять слабым зарядом или по ногам, не на поражение. Разве он не знает, как сделать так, чтобы жертва на прицеле не умерла и осталась относительно здорова? - Ты сегодня особенно сосредоточен, Ирвин, - замечает по внутренней связи Генри, напарник. - Расслабься, ничего серьёзного на этом мероприятии не предвидится. Мы там для острастки, никого калечить не придется. Людской поток фанатов протекает мимо, не заступая за невидимую зону отчуждения и стараясь не смотреть на их черный строй. Дитмар стоит неподвижно, угрожающе спокойный. Безликий, как воин терракотовой армии, не имеющий чувств. Гвардейцы - не продажные, пошлые полицейские в легкой синей форме, а вооруженные до зубов люди в бронежилетах и щитках. Весь бесконечный концерт Ирвин старается не помереть от скуки и не провалиться в собственные мысли, несмотря на грохот барабанов и визги почти тысячной толпы. Он должен наблюдать, не ослабляя внимания. За это ему и платят. Пару десятков человек предсказуемо падает в обморок на танцполе, еще пару десятков отведены под белы рученьки полицейскими в свои отделения. Но кидаться зажигательными смесями никто так и не собирался, а приказов разгонять людей или выпускать их из душного зала крохотными унизительными порциями - не поступало. Общий передатчик оживает, когда они уже располагаются в длинные сосиски электрокаров, возвращаясь. - Внимание! – произносит хорошо поставленный, почему-то не электронный, а настоящий человеческий голос. – Экстренное сообщение! Если голос живой, то это значит, что эту часть объявления транслируют по всем каналам, для всех горожан. И для всех гвардейских отрядов. Что-то случилось. Что-то глобальное и страшное. - Обнаружена подпольная лаборатория, производящая незарегистрированное вещество. Препарат был перехвачен и объявлен вне закона. Их электрокар рывком снимается с места, чтобы к моменту озвучивания адреса назначения или же приказа возвращаться, уже быть на магистральном тросе. - Препарат, называемый распространителями «Линда», вызывает необратимые или частично обратимые изменения в организмах омег. В препарате предположительно используется принцип плавающей РНК, а также принцип встраивания или присоединения внешнего генетического материала. «Ого. Бывает же такое. И не врут? Линда… какое забавное название, - отрешённо думает Ирвин. - Старинное женское имя, которым никого никогда не называли в этой колонии». - Распространители «Линды» утверждают, что оно позволяет омегам сознательно контролировать, состояться зачатию или нет. Но на деле вещество представляет собой медленно действующий яд, пока что не имеющий противоядия и неизбежно приводящий к смерти. В ближайшее время уже ведётся срочная разработка антидота. «А вот это уже интересно. Быстро же они разобрались в этом «неизвестном» веществе». - Все граждане, производящие, транспортирующие, передающие или хранящие «Линду», считаются террористами. Им грозит смертная казнь либо пожизненное заключение в одиночной камере. Приговор может быть смягчён в случае добровольной сдачи. Все омеги колонии вне зависимости от возраста обязуются прийти в медицинские пункты для нейтрализации намеренно либо случайно принятого препарата. «Собственно, ничего нового… - размышляет Дитмар, наблюдая через верхний прозрачный люк скольжение кабины по размывающемуся от скорости тросу. Передатчик щёлкает, перестраиваясь на внутреннюю передачу, и десяток гвардейцев на этот раз автоматически подбирается. Вот теперь уже по существу. - Внимание гвардейским подразделениям, находящимся в районах пять, три, семь! Они в районе три. - Проводится операция захвата опасного преступника. Убийство цели и нанесение тяжких повреждений воспрещается. Указанным отрядам прибыть по месту назначения: пятый жилой район… Что естественно. Минут пятнадцать езды. Улицы пусты. Электрокар тут же взвизгивает ускорительными катушками. - Блок маршала Фу-Хана… На этом слове сердце Ирвина как-то подозрительно ёкает и сбивается с привычного ритма. - Первый ярус… - невозмутимо продолжает голос. Удары в груди ещё громче и быстрее. Жар доменных печей прилипает к щекам, сердце скачет галопом по грудной клетке, тесня легкие. - Дом шестьдесят три, добавочный ноль семь. Ирвин мгновенно переспрашивает сидящего рядом, так ли он расслышал цифры сквозь рокот кровяного прибоя. Тот, видя лихорадочный блеск его глаз, повторяет несколько раз. Не ослышался. Информация отказывается умещаться в его голове. Это самая глупая и грубая ошибка, которую он слышал. Нет, нет, Райнер не может быть замешан в этом! Даже если его сейчас поймают, они быстро поймут, что просчитались и схватили не того. Его проверят и отпустят… Это недоразумение. Все закончится хорошо. Такое бывает… Никто не застрахован от недостоверной информации. Встряхнув головой, Ирвин берет себя в руки. Генри успокаивающе хлопает его по плечу. С кем не бывает. Это нервная работа. А когда они уже подъезжают к блоку Фу-Хана, раздается серия последовательных взрывов. Дрожь, сотрясшая ближайшие здания, на которые был закреплен трос, передаётся по канатным креплениям и встряхивает электрокар, точно коробку с детскими игрушками. Люди внутри хватаются за поручни, командир отряда нервно матерится. Что там творится? Ирвин, извернувшись, выглядывает из крохотного зарешеченного окна. Разрушенных зданий не видать. Густые облака дыма и пыли длинной цепочкой поднимаются откуда-то снизу, будто из дыр в земле, растягиваясь поперёк массива. Дитмар не может понять, кому и зачем надо было устраивать такое: взрыв, не нанесший никаких внешних повреждений. Хотя, может, вся соль в том, что находилось там, под покрытием? Какие-то важные коммуникации? Впрочем, это не его ума дело. Этим займутся взрывники. Он думает о чём угодно, но не о том, что нужно. Если были взрывы, то не говорит ли это прямо о том, что информаторы вовсе не ошиблись? Он знал этого человека больше полугода и ни одного подозрения у него не закралось. Да и как бы ему закрасться? Обнаружить в его платяном шкафу связку гранат под стопкой кружевных боксеров? Единственное оружие, которое есть у него дома, помимо сковородок и кухонных ножей, - это скальпель, спрятанный в комоде гостиной. Ирвину подсовывают под нос экран. Он мог бы открыть и свой, но отвлёкся, и Генри решил подсобить. - Вот такая цель, - без особой страсти резюмирует он. - Брать мягко, так как его будут допрашивать и судить. Преступление громкое, зрителям не надо видеть разбитое лицо преступника. Варвар должен быть он, а не мы. На экране - молочно белые волосы, ниспадающие на лоб (Ирвин отлично знал, какие они на ощупь), непроницаемо-спокойные черные глаза (о, он знал, как они умеют гореть внутренним пламенем!), вытянутые в нитку неулыбчивые губы (Ирвин ценил их больше за то, что они говорят, а не за то, что они умеют). И имя над фотографией – Линдерман Райнер. - Ты уверен, что этот человек способен? – недоверчиво бормочет Дитмар. - Звучит фантастически. - Знаешь, что так громыхнуло? – услышав их разговор, со своего места встревает командир. - Подземная лаборатория и подземный ход к ней. Он их заминировал на случай обнаружения. Уничтожает улики… и ведь успел, гад. В любом случае, взрыв – сам по себе улика. Ирвин помнил, что у Райнера была лаборатория, которую ему всучили от корпорации, но она была просто в отдельной комнате. - Подземная лаборатория? А почему из здания дыма почти нет? Нахмурившийся командир сверяется с comm’ом: - Потому что лаборатории было две. Одна на виду, для отвода глаз, а вторая – под ней. Под ней… Дитмар до последнего не хотел верить, но теперь у него не осталось иного выбора. Все происходящее больше не тянет на случайность. Ни клубы дыма, ни адрес, ни специфика профессии, ни частое желание омеги побыть одному дома, ни его свободолюбивые мысли. Однако если это правда, то тогда Райну грозит смертная казнь. А он волей случая участвует в его захвате. Их выгружают неподалёку. На тросе рядом с домом висит ещё один гвардейский электрокар. На газоне у ступенек валяется покорёженная дверь, вырванная из проёма вместе с косяком. Тройка гвардейцев держит под прицелом главный вход. Стёкла целы, лишь включившиеся насосы вентиляции выгоняют откуда-то из недр здания чуть сероватые, почти прозрачные струи теплого воздуха. Взрывы частично затронули структуры дома, и газы просочились внутрь, разбудив моторы. Сигнал в шлеме – двоим новоприбывшим проникнуть в дом. Требуется помощь. Есть раненые. Сирена приближающейся медицинской кабины сверлом вонзается в уши. Командир знаком указывает на Ирвина с Генри. Дитмар и не думает возражать, ведь он должен видеть, что там, что с ним... Не превратили ли ретивые военные его в мешочек с кровью, вопреки приказу. Шаг по знакомой лестнице. Шаг по истоптанной рифлёными ботинками квадрату прихожей. Под подошвой скрипит стекло и щепки. Хаос зала. Этот бой уже закончился. На фоне разломанной мебели постанывает гвардеец: нелепо торчит вверх нога на груде перевёрнутого дивана, а сам он на полу. Из сочленения брони подмышкой сочится кровь. В первый раз ранили? Райнер мог бы метить скальпелем в шею и не промахнулся бы. Пожалел. У второго гвардейца вся зеркальная поверхность забрала в трещинах. Он сидит мешком в углу, у него заторможенный вид человека, которого дернуло парализатором, а потом приложило обо что-то твёрдое. Валяется пара шокеров и дубинок. Райн умудрился их разоружить? «Еще бы, - понимает Ирвин. - Он столько тренировался на мне. Знает все наши уловки и приемы, опробовал всё по тысяче раз». Напарник скороговоркой сообщает характер ранений медикам, а Ирвин быстро проходит мимо. Шум в спальне, звук удара, будто что-то упало на пол. Альфа врывается туда, пробежавшись по выломанной двери. Двое гвардейцев скручивают сопротивляющегося Райнера. Они заставляют его упасть на колени, заламывают руки назад и вверх, а две грубые перчатки упирают в основание шеи, заставляя низко нагнуться. Белая рубашка омеги изорвана, сквозь дыру видна часто вздымающаяся грудь. Опущенное вниз лицо скрыто водопадом спутанных волос, но за них словно подёргал каждый, кому не лень. Определить, в каком состоянии его лицо и били ли по нему, невозможно. Двое. Его держат двое альф-гвардейцев. Им запрещено наносить заметные повреждения, и тем не менее… Линдерман дёргает головой вверх, поднимая на вошедшего взгляд исподлобья. Не загнанный. Не отчаянный, не испуганный. А тёмный и гордый. Бесстрашный и готовый ко всему. Охотники поймали королевского оленя и собираются отпилить его молодые рога, чтобы искупаться в вытекшей из них крови. - Помощь больше не нужна, мы сами справились, - отвечает один из гвардейцев, пытаясь соединить извивающиеся гибкие руки, чтобы надеть наручники. - Хотя, - пыхтит второй, помогая по мере возможности. – Уродовать его нельзя, так что проследи, чтобы эта обезьяна не выкинула ещё какую-нибудь штуку. Дитмар кивает. Вдруг Райнер резко втягивает носом воздух, как собака, будто чует что-то подозрительное и пока не понимает, что это и откуда. За границей зеркального шлема, в этой угловатой, одиноковой для всех форме, он не сможет его узнать. Ирвин не станет тем, кто разрушил не только его личную жизнь, но и эту, тайную… Но взгляд Райнера безошибочно упирается прямо в него, просверливает до костей. Он определённо локализовал источник. Как он его чует? О, черт, верно ведь… У него самый конец течки, и нюх по-прежнему обострен. Тем более, на запах своего Истинного. Но через слои одежды… Разве это возможно? Преступника поднимают на ноги, встряхивают, но взгляд его не ныряет, намертво прикипев к цели. Ещё одна доля секунды, и чёрные глаза удивлённо расширяются. «Неужели он понял?» Линдермана толкают в спину. Он больше не принюхивается. Он знает, без сомнения! Он прикрывает веки, удивление пропадает, сменившись мрачно-напряжённым и бесстрастным выражением. Убедившись в первом предательстве, легче лёгкого увериться во втором – огромном и разрушительном, как астероид. Они оба всегда молчали о том, что пряталось за их плечами. Каждый из них оказался не тем, за кого себя выдавал. Это слишком. Они выходят. Ирвин на ходу расстёгивает застёжки шлема, их звонкое щёлканье не спутать ни с чем, он потом скажет, что стало не хватать воздуха, ведь его и правда стало не хватать. Райнер должен услышать сквозь скрип стекла под подошвами. Лишь на самом пороге омега умудряется извернуться, чтобы посмотреть на него. Что он ожидает увидеть на его лице? Наверное, всё что угодно, но только не это. И чёрный взгляд спотыкается, как клинок, задев брызнувший искрами камень. Потому что гвардеец не будет реветь, покраснев и не замечая, как сопли и слезы стекают вниз, капают на бронированный нагрудник. Не будет идти за преступником к полицейскому электрокару с искривлённой страданием физиономией у всех на виду, крича вслед срывающимся голосом: «Это не я! Я не знал! Я правда не знал!» Райн ведь ему ни за что не поверит.