Redemption blues

*** - Мёртвый… - испуганно шепчутся в толпе. Родители, только вышедшие на прогулку, спешно уводят из парка детей и нервно оглядываются на стену спин, окружившую труп. Раннее утро. В Фельцире принято вставать одновременно с включением медленно разгорающихся куполов. Даже в выходной день тишины и безлюдья с утра не дождёшься. Все спешат отдохнуть и занять лучшие беседки в «нерезиновых» местах общественного пользования. В закутке парка, затенённого склонившимися до дорожек магнолиями, кто-то находит его – омегу. Мальчика, как говорится, «с ночной смены». Линдерман, боковым зрением заметивший оживление и собирающийся было пройти мимо, останавливается. Колеблется, скрипя ботинками по крошке гравия. Что выбрать: мощный триггер или равнодушие, аналогичное позорному отступлению? Наконец, окончательно разозлившись на свою нерешительность, он направляется к шевелящейся толпе. Не глядя впивается капканом ногтей в руку, задумавшую огладить его зад. Рука дёргается пару раз от боли и вырывается. Убитому в районе тридцати. Худ и потаскан – страдание написано на его остроносом лице. Он лежит, раскинув бессильные руки в стороны и подставив лицо бездушному светлеющему небу. Лопатками на дорожке, таз повёрнут на бок, перекручивая когда-то гибкое тело в позу раненой птицы. Короткие шорты в обтяжку из блестящей искусственной кожи. Кроп-топ, ныне вывалянный в земле и дёрне, едва прикрывает грудные мышцы. Разрушенный, оборванный Вавилон на голове, остатки блёсток и лака на длинных светлых волосах. Губы полуоткрытого рта в кровоточащих порезах или укусах. Обнажённые стройные ноги также испачканы землёй и кровью, захватаны на тысячу раз и беззащитны. Колени стёрты в кровь. Райнер заставляет себя не прислушиваться к разговорам, чтобы не испортить себе настроение не менее чем на неделю. Он и так знает, что вокруг вполголоса судачат о том, что виноват кто или что угодно, но не тот, кто непосредственно убил. Внезапный раскат смеха выдёргивает его из задумчивости, словно разряд статического электричества. Смешно. Кому-то смешно. Классическая шутка о смерти котёнка, о сорванном листке, о раздавленной в ладони бабочке. Тебе в детстве подарили ружьё – ты смеёшься всю жизнь. Возможно, заходятся в сдавленном хохоте те, кто это сделали. А возможно, те, кто рано или поздно на такое пойдут. Спустя несколько минут приезжает полиция вместе с тёмно-синей труповозкой, огораживает место происшествия и просит всех разойтись. Охранники правопорядка спокойны и неторопливы. Отворачиваясь, Райнер думает о том, что они даже отпечатков пальцев не снимут. Их явно обнаружилось бы предостаточно. Просто счастливая и беззаботная жизнь убийц, которая будет сломана совершённым преступлением, гораздо ценнее жизни какого-то безымянного нищего проститута. Он же сам выбрал такую судьбу, верно? Сам этого хотел, не так ли? Горечь во рту останется на весь день. Неудачное время для свидания, но кто же знал. Отменять его Райнер не собирается. Он запихивает гнев и раздражение на самое дно, завязывает узлом, надеясь, что они не прорвутся наружу в самый неподходящий момент. Вспышек его гнева партнёры не выдерживают хронически. Мраморная терраса кафе нависает над овальным блюдцем парка. Если смотреть отсюда, тёмная капля пруда посредине похожа на птичий глаз в обрамлении зелёных ресниц. - Видел новость? – Ирвин отрывается от экрана comm’а и вскакивает с места, чтобы запечатлеть на губах Райнера кофейный поцелуй. Где только он успел его выпить? Ещё ничего не работает. – Убийство, - продолжает Ирвин, не отстраняясь. - Как раз в том парке, через который ты должен был проходить. Беспокоился, значит. Линдерман зарывается пальцами в короткие, но мягкие волосы на его затылке, поглаживая любовника в коротком приступе ласки. - Я видел. - Новость? - Труп. - Ох. Они размыкают объятия и усаживаются на белые металлические стулья вокруг круглого столика. Уличная забегаловка явно пытается имитировать стиль староанглийских садовых вечеринок с чаем. - Тяжёлое, должно быть, зрелище, - Дитмар сочувствующе накрывает его руку своей, перегнувшись через маленький стол. Райнер в который раз поражается её ровной смуглости, а ведь Ирвину, скорее всего, приходится работать в помещении. Или его патрон – заядлый любитель прогулок? - В университете мне доводилось вскрывать мёртвых животных и присутствовать на вскрытии нескольких людей, - произносит он. - И не страшно было? Тошнило? Райнер равнодушно пожимает плечами: - Просто не вдыхай и всё. Они хотели позавтракать тут пораньше и отправиться в путь с первым рейсом в пригород. Но полоски меню, спрятанные в углублении, были пока неактивны и не разворачивали свои экраны вверх. Значит, официанты ещё не успели протереть столы. Райнер отнимает руку и придирчиво оглядывает рукав на наличие пятен. Их не обнаруживается. Ирвин по-доброму усмехается, глядя на его манипуляции. - Надо выкинуть это из головы, впереди у нас чудесный день, - произносит он утешающе. - Не волнуйся, с тобой такого не случится. Ты ведь не одеваешь короткие шорты и не шляешься ночью по улицам. Ты приличный, Райн. Тот отрывается от созерцания рукава и, словно забыв о брезгливости, водружает на стол оба локтя. Взгляд его нечитаем и спокоен, как гладь вымершего озера. - А если я так сделаю, то любой имеет право меня убить? – ровным светским тоном осведомляется он. Ирвин явно не понимает, к чему клонит омега и какого ответа от него хочет. - Ты же знаешь, о чём я, - отвечает он. - О технике безопасности. Тем более нужно помнить, что не все альфы такие. Меню с бодрым треньканьем оживает. Райнер поднимает глаза к куполам. На юге, скрытом высоткой, догорает бледно-янтарный восход, как остывающий след межпланетного корабля. С севера ветер наносит тучи – матовые слоистые облака. Пойдёт дождь? - Нас убивают на улицах и в домах, и всё, что ты можешь сказать, это «не все альфы такие»? – Райнер деловито натыкивает в пищащем меню стандартный завтрак. - Это всего лишь психи, они всех убивают, - фирменным жестом разводит руками Дитмар, забыв о собственном заказе. - На его месте мог быть кто угодно. Дело не в том, что это омега. - Ты много знаешь бет-проституток? – беловолосый откидывается на витую холодную спинку. - А альф-проституток? Если им так нужен секс, что они без него не могут и вынуждены покупать, то почему бы им самим не пойти продаваться? Совмещать приятное с полезным? Или тут кое-что иное и, кажется, кто-то нагло врёт о своих мотивах и переворачивает? - На них не будет спроса, - выдыхает Ирвин, потерев лоб и тоже тыкнув на стандартный утренний набор. - Омеги не будут их покупать. Во-первых, у них нет такой потребности в ежедневном сексе... - Насколько я помню, течка бывает только у омег… - тихо вставляет Райнер. - А во-вторых, - продолжает Дитмар, предположительно услышав замечание. - У них нет на это денег. - То есть ты имеешь в виду, что альфы покупают омег только потому, что у них есть деньги, а у омег их нет? Ирвин удивлённо моргает - неужели он так выразился, сам того не заметив? - и не сразу находится с ответом. - Нет, - встряхивает головой, чтобы поставить перемешавшиеся мысли на место. - Омеги идут в проституцию, потому что им это нравится. Это такая же работа, как и остальные. - Понятно, - Линдерман глядит на него из полуприкрытых век прохладным взглядом энтомолога, обнаружившего новый вид жучка-навозника. Заспанный официант-бета в помятом костюме-тройке приносит заказ, едва не опрокинув поднос по дороге. Впрочем, еда оказывается на удивление приличной, сосиски – сочными, а латте – нежным. На Райнере, потягивающем молоко через трубочку, ни следа беспокойства. Но Ирвин задницей, закалённой в уличных и клубных драках, чует, что разозлил его. Он не смог бы понять другого партнёра, прячущего свои эмоции, но от Райнера исходит почти физическое ощущение опасности, и это напрягает. Почему он не обижается кокетливо, не надувает губки, чтобы разжалобить его? Хладнокровно смотрит прямо в глаза, словно насмехается, хрустит гренками и забывает улыбаться. Это подбешивает. Неудивительно, что все романы омеги заканчивались так скоропостижно. Он даже не пробует скрывать свой характер, которому свойственны властные нотки. Альфы ненавидят таких. Что бы они не говорили и сколько бы не развлекались с доминирующими партнёрами, на самом деле они любят добрых и домашних, гибких и понимающих. Идеальных отцов для своих детей. И только на таких женятся, а заносчивые остаются за бортом жизни. Омеге следует поработать над своим поведением, иначе он всегда будет один. В Дитмаре зудит неотвязное раздражение, в намёках он не силён, но всё же он произносит, промакнув губы салфеткой: - Все красавцы – суки и стервецы. Пользуются тем, что дала им природа, и считают, что им за это всё простят... Выкрутасы характера и капризы, любое наглое поведение. Когда фраза была уже произнесена, до него доходит, что позвучала она далеко не как дружеский совет. А скорее как прямое оскорбление. В свою очередь, конфликт означал, что он сегодня не получит секс. Но ему удаётся вызвать лишь лёгкое недоумение и изящное поднятие брови. Трубочка выскальзывает из захвата бледных губ. Дитмар гадает, каким из пунктов речи тот возмутится первым и что последует потом. Наорёт? Встанет и уйдёт? Кинет в него тарелкой? И не угадывает. Вообще. - Природа? – переспрашивает Линдерман странным тоном, который альфа никогда ещё не слышал у него, и тянется к сумке. Он достаёт свой comm, заключённый в практически глухой, водонепроницаемый и ударопрочный кейс. Вызывает призрак экрана, копается в файлах и, наконец, находит нужный. Суёт comm под нос Дитмару так резко, что тот инстинктивно отстраняется, прежде чем вглядеться в фотографию. На фото неуверенно щурится толстый подросток, из-за очков не разобрать цвета глаз, неопределённая прическа совершенно не идёт круглому лицу, а бесформенная тёмная одежда сливается с фоном. По заметному в уголке снимка пестрому прямоугольнику можно догадаться, что фото было сделано в игровом клубе. Примет, по которым Дитмар способен был бы отследить сходство с оригиналом, сидящим напротив, нет ни одной. Кроме, наверное, очертаний губ и носа. Да и то – он никогда не видел, чтобы Райнер улыбался подобный образом. Он поднимает взгляд на Линдермана: - Это ты всё для своего будущего истинного сделал? Райнер сворачивает экран и прячет comm. - У меня вся жизнь должна вокруг замужества вертеться? Мы живём в опасные времена. Я начал тренироваться, потому что толстячок вряд ли сможет дать отпор или бежать от опасности. Я думал только о себе, когда прикладывал усилия, от них зависела моя жизнь и безопасность. - А зрение зачем исправлял? - Чтобы видеть. Ты пробовал смотреть в микроскоп, когда у тебя на глазу линза толщиною с палец? - А зубы? Много лет брекетами страдать – это не шутки, сразу видно, что… - Они сами сошлись, - бросает омега. - А почему волосы красишь? - Чтобы такие, как ты, на меня велись. - Как так? Ты же только что сам сказал, что твоя жизнь не вокруг нас вертится. - Ради секса. К сожалению, для меня это одна из базовых потребностей. - Почему к сожалению? «Потому что мне приходится общаться с такими, как ты», - тут же повисло в воздухе неудобное следствие неосторожного вопроса. Почему никто из них до сих пор не вскочил с места и не ушёл гордой походкой? Дитмар сунул руку в осиное гнездо, а внешность Райнера не настолько хороша, чтобы просто так терпеть его заявления. И, в свою очередь, тот не обязан терпеть Ирвина. - Ты хочешь ударить меня? – спрашивает альфа, глядя исподлобья и отодвигая тарелки с кружками в стороны. - Нет, - теребит несчастную трубочку тот, едва заметно улыбаясь. - Тогда пошли в мой клуб? Поборемся и выпустим пар. Полегчает, и у тебя появится шанс справедливо настучать мне по кумполу. Если сможешь, - хихикает он в конце. - High kick, - роняет Райнер, тут же поднимаясь и залпом, через край, выпивая остатки напитка. - Что? - У меня хороший high kick, - повторяет он. – Берегись его. Или, ладно, не берегись. Я всего лишь омега, как там… - морщит нос, будто бы подбирая слово. - Капризный, бесполезный, стервозный. Против такого классного альфы… Тем более, посмотри на небо. Дитмар задирает голову. Воинство слоистых облаков стремительно завоёвывало новые и новые площади куполов, тесня едва голубое небо к краю. - Мда. Кажется, погода портится. А обещали-то! - Самое то, чтобы получать болезненные синяки в зале. - Ты меня не завалишь, Райн, - предупреждает Ирвин серьёзно. - О, я знаю, - тянет тот, через comm вызывая свободное такси с подземной стоянки поблизости. На пассажирской террасе практически безлюдно. Какая-то парочка с двумя детьми выуживает из пластиковой корзинки общественные зонтики, с весельем поглядывая на тучи. Ирвин тянется обнять Райнера, и тот послушно утыкается лбом ему в грудь, устраиваясь поудобнее. Скрещивает руки на его талии и начинает ненавязчиво поглаживать задницу через джинсы. - Кстати, насчёт «не-все-таких»… - вдруг подаёт голос омега, поднимая лицо. - Если бы ты знал точно, что тебе за это ничего не будет, ты бы изнасиловал? Дитмар открывает рот раньше, чем всерьёз думает над ответом, и начавшаяся бурная работа мысли заставляет его смешаться и уйти в ничего не значащие междометия. - Эм… я... это. Хм. Не может же он произнести то, что промелькнуло в его мыслях на самом деле? - Рефлексия, - говорит Лидерман. – Помогает только тогда, когда у человека есть совесть. А тебе она помогает? На это не нужно отвечать. Тем более, Ирвин искренне не понимает, что имеется в виду. Райнер вздыхает. Такси, поднимающееся по тросу из соседнего яруса вверх, похоже на перевёрнутую слезу, которая не слушается сил гравитации. В парке внизу, визжа, носятся маленькие дети: омеги, беты и альфы. Все вместе. *** Поначалу Ирвин вообще не знает, как подступиться. Он запер дверь изнутри на всякий случай, чтобы никто из его коллег по клубу вдруг не пришёл и не увидел, что он мутузится со своим омегой. Засмеют. Или, что не лучше, поругают за безответственность – сломаешь же что-нибудь бедняжке! Тем более что за неимением при себе формы, омеге пришлось раздеться до трусов. Из чувства солидарности Ирвин поступил так же, хотя имел в шкафчике свой комплект для занятий. - Представь, что я альфа-недорослик или бета-задохлик, - подбадривает Линдерман, стоя напротив него на пружинящей борцовской площадке. - Может, ты первый нападёшь, а? – страдальчески предлагает тот. - Как скажешь. Ещё до того, как фраза закончена, пяткой Ирвину прилетает чётко в солнечное сплетение, выбивает воздух из лёгких, от неожиданности он не успевает руки поднять, чтобы защититься. К следующему удару он уже готов, но его не следует. А ведь хорошая возможность была, застал его врасплох. - Извини, - без всякого сожаления сообщает Райнер. С безопасного расстояния. - Ты не ударил ни в пах, ни в живот, ни в нос, хотя явно мог. Благородно. Или я тебе просто нравлюсь? – лыбится альфа, разгибаясь. - Я не думал, что это уличная драка. - Значит, по правилам? По каким? - Эм… Французский бокс? - Давай. С ногами и ладонями? - Ага. Чтобы коготки не повредить, - сухо добавляет Райнер. На секунду промелькивает мысль: откуда охранник знает и этот стиль? Хотя, с другой стороны, чему удивляться… Если хочешь охранять высокопоставленных персон, а не магазины, и получать за это приличные деньги, то должен знать много чего. По любому Ирвин умеет стрелять почти из любого вида оружия. Крепкий орешек. Второй раз его подловить не удастся. А Линдерман из тех, кто, умея считать до десяти, останавливается на семи. Но нечего опасаться: Ирвин тоже не будет атаковать в полную силу. По физиономии видно. И, кажется, оба они сейчас весьма паскудно улыбаются. Хлопает от порыва створка окна. Вспышка молнии и первый гром в надвинувшихся брюхах туч знаменуют начало дождя. Всё же, битва с новым противником, сильным и высоким, это так… возбуждающе. И он, альфа, чует его нарастающее возбуждение. Они даже не успевают выдохнуться, как в одном из захватов Ирвин захватывает его вовсе не так, как должен был, а Райнер вдруг передумывает освобождаться. Он изгибает шею и находит горячие, шершавые губы альфы. Тесно притиснутые друг к другу, в слегка расслабившейся хватке, они целуются, жадно дыша в перерывах. - Теперь ты точно не сердишься, - выдыхает Ирвин довольно. - А ещё я в курсе, что ты взял пару пачек защиты сюда, чтобы далеко не ходить, - кусают его за подбородок. Они избавляются от остатков одежды, и Ирвин понимает, что сегодня они ещё посоревнуются, у кого крышу снесёт сильнее. Может быть, тонкие и хрупкие омеги – это классика и стандарт, это красиво, но он ничего не в состоянии поделать с собой. У Райна действительно есть мышцы, гибкие, сильные, и тот стискивает его бока так, что захватывает дух. Он насаживается сверху, впиваясь пальцами в его грудные мышцы, даже не до конца разогревшись, но уже дрожащий от желания. И внутри него туго до боли, влажно и слишком жарко. Наверное, он способен скакать на нём вечно, запрокидывая голову и закусывая губы, постанывая на особенно сильных рывках. Когда смазка начинает стекать на поджавшиеся яйца Ирвина, он переворачивает Райнера, вдавливая спиной в упругое покрытие. Начинает двигаться мощно, выходя полностью, пока не набух узел. В его плечи безжалостно впиваются зубы омеги, а кожу на спине пронзают ногти, но он не чувствует боли, это даже приятно – знать, что эти кровавые царапины останутся на нём надолго. - Кажется… - дышит в ухо Ирвин. - …только в такие моменты я вижу тебя настоящего. Ты каждый раз трахаешься, как в последний. - Заткнись, - шипит Райнер, проскальзывает ладонями между их телами и хватает его соски, выкручивая грубо и сладко. Все мысли из головы как ветром сносит, и он ускоряется, делая хлюпающие звуки и шлепки гораздо более отчётливыми и неприличными, чем раньше. За приоткрытыми окнами бушует ливень, превращая день в глубокий вечер, просачиваясь метёлками брызг в пустой зал. Грохот падающей воды заглушает громкие, несдержанные стоны, эхом отдающиеся под высоким потолком. Ирвин сам ласкает намокший член омеги, продолжая двигаться в нём. Мышцы ануса обхватывают его почти невыносимо, когда Райнер кончает себе на живот. Альфа рычит, выгибая спину, загоняет член на всю глубину и обильно, долго изливается внутрь. Понимая, что не успел, не захотел, не удержался – и узел теперь прочно застрял внутри. Со лба каплями падает пот. Ирвин встречает расслабленный, удовлетворённый взгляд любовника: - Всё хорошо. Я этого хочу. Лежи на мне, ты не тяжёлый. С облегчением Дитмар рушится на него, всё же стараясь перераспределить вес на колени и локти. Что было слегка проблематично из-за предательской, сладкой дрожи в конечностях. Поэтому минут через пять его спихивают набок, не прекращая обвивать ногами. Снаружи по тротуарам молотит дождь, задувает в щели, овевая прохладой их тела, склеенные между собою потом, смазкой и спермой. Райнер почти задрёмывает, убаюканный шелестом воды, и узел внутри немного спадает в объёмах, чтобы выскользнуть наружу. И вдруг Ирвин, у которого в мыслях проясняется окончательно и в какую-то нетипичную сторону, решительно произносит: - Они не должны были так делать. Они воспользовались его бесправностью, потому что полиция никогда не расследует такие случаи. Приятная дрёма испаряется. Омега подпирает ладонью голову, про себя удивляясь неожиданному возвращению на спорную территорию. - Преступники сделали это потому, что могли, - с чувством разъясняет Ирвин, по привычке активно жестикулируя. - И это не только убийства касается, верно? Как я подумал тогда, что в отсутствии наказания сделал бы… потому что мог. И не только с проститутом. А если бы какой-нибудь альфа сделал бы это с тобой, потому что ты показался бы ему слишком соблазнительным? А если бы кто-то позарился на моего брата? Райнер подскакивает резко, нависает над Дитмаром на вытянутых руках: - Ты так говоришь потому, что это то, чего я хотел бы услышать, – отчитывает он. – Нельзя за час поменять точку зрения, что зрела и формировалась в тебе в течение всей жизни. - Я буду защищать тебя, - доверительно улыбается Ирвин. - Каждому омеге необходим альфа или бета, защищающий его от нападения других альф и бет. - Значит, где-то есть альфа, защищающий своего омегу от тебя. Возникает пауза. Райнер плюхается обратно на пол. - Глупо? – спрашивает он. - Глупо, - со вздохом соглашается Ирвин. – Проще уж никому ни на кого не нападать. - Поразительно, как до этого общественная пропаганда не додумалась, да? – с притворным удивлением тянет Райнер, а затем коротко смеётся. Молнии больше не разрезают горизонт, а куполам надо фильтровать всё меньше и меньше тонн воды, рассеиваемой над алюминиево-серым городом. Стихия затихает, как урчащий котёнок. Ирвин смотрит на тело лежащего рядом омеги. Красивый, отвечающий всем полагаемым требованиям, и при этом всё равно неуловимо странный. Что творится у него в голове? Неужели все взрослые омеги такие? Ирвин поглаживает его по бедру, огибая тазовую косточку и невзначай подбираясь к члену. - Откуда у тебя те шрамы сзади? - Давай не будем об этом сейчас, - выдыхает омега, не выдерживает и сам направляет дразнящую руку к своему паху. - Ладно. Хочешь ещё раз? – спрашивает он, оглаживая гладкие аккуратные яички. - Всегда готов, как видишь. *** Чёрная бездонная ночь размечена хрупко мерцающими огоньками побережья Уолахфрид. До него ещё так далеко… Двигатель катера бухтит на низких оборотах, чтобы издавать как можно меньше шума, но даже это кажется кощунственным рокотом, предательски разрезающим промозглый воздух пограничной территории. Скрылись за горизонтом позади дикие причалы нищего округа Сидживальд, а впереди часы и часы напряжённой дороги по молчаливым волнам. Под пластиковым навесом скрючились закутанные в дождевики люди, мечтая о тёплом новом доме. Рулевой Одо - старый худой омега - правит, изредка сверяясь с неверным светом comm’a, чтобы откорректировать направление. Кейтан Вебер так же, как и все, прячется от брызг и ветра, согревая в подмышках руки, покрасневшие от холода и воды. Но внешний холод – последнее, что его беспокоит, что заставляет флейты души выводить жаркие и тревожные рулады. Партия Линды, надёжно зашитая в широкий пояс, обжигает живот и бока, как прежде жгла руки создателя и ещё как минимум пятерых курьеров до него. Из самого Фельцира. Они проходят слева от тросовой переправы и плавучих кордонов, забирая в сторону гидростанции и разветвлённой системы шлюзов. Считается, что рыбачья хлипкая лодка с электрическим двигателем не способна преодолеть залив Хенрика. В принципе, так оно и есть: ей элементарно не хватит энергии на такой долгий маршрут. Однако у катера Одо несколько двигателей со съёмными аккумуляторами. Это запрещено законом. К счастью, пока что предусматривается лишь крупный штраф в случае поимки. Вдруг в мерный плеск волн и звуки родной лодки вплетается что-то ещё - ужасающе постороннее. Шум другого судна. Патруль. По волнующейся рябой воде скользят холодные и агрессивные лучи прожекторов. Взревает мотор, бешеная дрожь металла пробирает тело до костей - Одо выжимает рычаг скоростей и резко уводит катер в сторону. По бортам закипает вода, забивая слух, нос катера дёргано и опасно подпрыгивает, ударяя по поверхности неповоротливого залива. Меч прожектора пересекает путь ловчей нитью. Ещё один скачок вбок. Людей, притаившихся на дне, подкидывает то вверх, то в стороны. Все держатся друг за друга и за что придётся. В темноте блестят искажённые смертельным страхом белки глаз. Вебер сглатывает, вознося молитвы космическим богам, инстинктивно прижимая и так плотно сидящий пояс к животу. Сердце грохочет в ладонях и пятках, словно хочет сбежать за пределы тела. Слова пограничников, падающие неразборчивым лаем из громкоговорителя, рассыпаются, не доходя до адресата. Кейтану и так известно, что они требуют остановиться и идентифицировать себя. И, если они не улизнут, Одо придётся подчиниться. В недрах машины что-то металлически чихает, она мешкает на повороте, и проклятый луч выхватывает весь катер, заключая его в нестерпимый световой пузырь. Вебер привстаёт, держась за борта. Веберу горячо, мир прыгает перед глазами, как заводной. Рулевой делает последний безумный рывок во мрак, и Кейтан зажмуривается, не видя, как поворачиваются хрупкие огоньки того берега. Судно опрокидывается. Толща, что плотнее и холоднее ада, утягивает. Руки бросаются к поясу, пытаются на ощупь вспомнить, как справиться с многочисленными креплениями. Терзают ткань, изо всех дёргают металл застёжек. Если его выловят вместе с Линдой, всему конец. Конец всем людям, что стоят за ним, конец будущему, за которое они так самоотверженно бьются. Всем – через как минимум пять курьеров, до самого создателя из округа Фельцир. Сейчас, ещё секунду… Они подберут его после… Они подберут его сразу же, как только… Ведь на его шее громкой свисток и водонепроницаемая сигналка. Самое тугое крепление поддаётся. Пояс исчезает в черноте. Он улыбается – теперь все в безопасности. Но невидимые зубы нещадно грызут его грудь. Тяжёлые ботинки неподъёмны. Руки слабеют, а в глазах всё чернее и чернее. Меркнет свет наверху, пробивающийся сквозь бесконечные непреодолимые метры. Вдох. *** По конусообразному плащу Мартина сбегают дорожки дождя. От него пахнет крепким куревом, погребом и железом, а взгляд дик и неприкаян. Давящая тишина разбавляется лишь его учащённым с дороги дыханием. Эта встреча не была запланирована. Штольцу пришлось высматривать в бинокль с двух ярусов, стоит ли на подоконнике дома Райнера статуэтка. Чёрная башня. Условный знак о том, что посторонних нет. Середина ночи. Линдерман завёрнут в белый тонкий халат, волосы в беспорядке, а нервы на пределе. - Кейтан Вебер не вернулся с задания, - глухо произносит Мартин. Фразы даются с трудом. - Его тело выловили спустя два дня в низовьях Катарины, ведущей на северную часть ГЭС. Оно застряло в предшлюзовой сетке. Заключение полиции: несчастный случай. Катер перевернулся, и он, один из всех, утонул. Линды при нём обнаружено не было. Костяшки пальцев и подушечки все изрезаны – он в первую очередь хотел снять пояс, и потом только выплыть... Но не успел. Райнер молчит, скрестив руки на груди, глядя куда-то вниз и в никуда. - Это не может быть твоей виной, - на всякий случай сообщает Мартин, устало обрушиваясь на ближайшую табуретку. - Всё в порядке. Я отдаю себе отчёт, - без выражения отвечает Райнер, тоже усаживаясь, облокачиваясь на стол и опуская подбородок на переплетённые пальцы. Он уже весь там – в мыслях, в вариантах, во взаимосвязях всей их сложной системы передач, людей и методов. Это не просто так. Оба омеги понимают: а вдруг кто-то предупредил пограничников, и поэтому они совершили рейд именно в том квадранте именно в этот час? Произошедшая трагедия в равной мере может быть случайностью, а может быть признаком червя, угнездившегося в их прежде не дававшей сбоя цепочке живых передач. Ведь это была партия Линды с новой формулой. На Уолахфриде всегда были более жестокие, консервативные законы, и аборт там сделать было в разы сложнее и дороже. А на днях их единственная клиника, легально проводившая эту операцию, со скандалом и под угрозой закрытия прекратила предоставлять эти услуги. Новая Линда стала бы для побережья спасением. - Мы должны отказаться от этого способа транспортировки через залив и разработать новые меры предосторожности, - наконец, отзывается Райнер, выходя из раздумья. Набухшие венки на висках синеют сквозь побледневшую кожу. – Нужны иные каналы поставки, через последовательность других омег. Через сам залив либо обезличенным путём, на дрейфующих «крысах», либо с полной маскировкой. Мартин почёсывает щетину на подбородке, машинально покачивая головой из стороны в сторону: - У меня один знакомый недавно женился и переехал в Сидживальд. Его муж – военный, и собирается служить на кордонах. - Если твой омега сделает вид, что ужасно подружился с нашим милым связным на той стороне, то они смогут иногда передавать через этого пограничника «подарочки» друг другу. Это опаснее, не факт, что мы сможем их уговорить. И, по крайней мере, несколько часов наше лекарство будет в руках у врага, в прямом доступе. И не будет ли это подозрительно? А если он заглянет внутрь? - Тот омега - Феликс, кстати, – выглядит и ведёт себя не менее дурашливо, чем твой с Уолахфрида. Самые простые омеги, каких только можно выдумать. И муж у него на редкость тупой и бесхитростный. Вряд ли кому-то в голову придёт, что они переправляют какие-то препараты в пирогах и печёной рыбе. - Мой омега – Вертэр, кстати, – имеет неколебимые и необычные вкусовые пристрастия. Говорит, это у него послеродовое. Если он заявит, что будет есть рыбу только ту, что приготовил Феликс и никакую другую, фишка удастся. Эти странности вполне впишутся в картину их быта и не будут выделяться. - Но придётся изменить форму колб. - Верно. Я подумаю над этим. Спасибо, что пришёл сказать лично. - Заодно я принёс остатки сырья, - Мартин поднимается и начинает шарить под плащом, доставая три непрозрачных пухлых конверта. – Всё, что есть в этом месяце. Райнер аккуратно вскрывает пакеты, заглядывает внутрь. - Здесь нет катализатора Ами-15, - замечает он, чувствуя, как холодеют кончики пальцев. - Случай с Кейтаном многих так напугал, что начались проблемы с поставками? Штольц молча кивает, сжимая челюсти. - Я продержусь пару месяцев на собственных запасах. И если мы не найдём замены отказавшимся… - Райнер глубоко вздыхает. – …то, возможно, я сам найду что-нибудь в нашей лаборатории. Взгляд Мартина тяжёл и не нуждается в пояснениях. Вряд ли замена будет найдена. - Ладно, - Линдерман упирается ладонями в стол, прикрывает веки. – Корпорация скоро запускает новый проект. Там будет нужное вещество-катализатор в избытке. Никто не заметит, если я украду микродозы. Проблема лишь в том, что предварительно в этом исследовании я не участвую. - Райнер, не… - начинает Мартин, скорбно сдвигая брови к переносице. - Я попробую пробиться на проект, - твёрдо заканчивает тот тоном, не терпящим возражений. Штольц печален и мрачен, как осенняя сырость. Подавляет тяжкий вздох и остервенело зарывается пятернёй в косички. - Давай, иди, - командует Линдерман, поворачиваясь и кладя руку ему на мокрое плечо. - Живи дальше. Не показывай, что с тобой что-то происходит. Надо пройти через это, ради всех остальных. Ведь если не мы, то кто? *** Бертольд откладывает пистолет, сдёргивает с лица очки, всё ещё переливающимися кадрами заставки с надписью «вы позорно продули». Лицо у него красное, разгорячённое игрой и алкоголем, к которому юный организм пока непривычен. Райнер напротив чинно складывает свои очки виртуальной реальности и вместе с пистолетом вставляет обратно в слот игрового автомата. - У меня есть несправедливое преимущество, - успокаивает он. - Я играю в похожие игры как минимум на пять лет дольше тебя. - Правда? – бросает тот на него взгляд исподлобья, хватая и отпивая свой ледяной коктейль через край. - Никогда бы не подумал, что ты увлекаешься таким вещами. - В детстве и юности я только и делал, что зависал в полутёмных комнатах, забитых искрящимися терминалами,- признаётся Линдерман. Нажимает на консоли отмену следующего раунда и забирается на высокий стул напротив Берта. - Не может быть! – поражённо округляет глаза Ланге, от лёгкой обиды тут же перескочив к воодушевлению. – Ты и эта хрень? У тебя прекрасно получается. Ты мог бы участвовать в официальных состязаниях. Кто знает, был бы сейчас одним из тех спортсменов, что прибыли на чемпионат? - Вряд ли. Для этого нужна определённая физическая форма, там одни беты и альфы в командах. Носиться по этой пересечённой местности в полном облачении, в маске и отстреливать друг друга лазерами… Ох. - Там бывают и омеги в составах! - Ага, – мрачно соглашается он. - Бегают в трусах с блёстками, и все обсуждают либо их задницу, либо то, какие они страшные. Но никак не профессиональные качества. Нет уж, увольте. Последний вечер перед объявлением комендантского часа в округе Фельцир. Погромы, разбой, грабежи и участившиеся случаи убийств не оставили властям выбора. Завтра в это время на улицах будут только патрули, а праздно шатающихся мигом скрутят и доставят, куда надо. Соревнования дошли до полуфиналов, а значит, самая соль – впереди. По ту сторону очков чемпионы видят кровь, струёй бьющую из нанесённых ран. В реальности – это зашифрованный луч. Зрителям транслируется первая версия. Безобидные иллюзии. Комендантский час. - Не пей так быстро, Берт, - предупреждает Райнер. – Заешь чем-нибудь. - Ммм? - Пьяным тебе будет трудно соображать, а мы ведь собирались болтать всю ночь? - Да, - Бертольд подцепляет десертной вилкой кружок лимона и отправляет в рот. Жуёт, не морщась, и проглатывает. – Говорят, ударные дозы витамина С трезвят. В полумраке бара разносится смех разрозненных компаний, перемигиваются экранами и тренькают автоматы, звенит посуда за декоративными ширмами из лозы. Здесь приятная старая музыка, слов которой не понимаешь. Они вдвоём словно спустились в изнанку реальности, ещё не познавшей горечь насилия и бессильного гнева. - Куда ты поступил? - На гуманитарный факультет. История, социология и далее по списку. - Почему? Ясноглазый Ланге наклоняется к нему, едва не уронив бокал, и доверительно произносит: - Я расскажу тебе кровавую легенду о рождении нашего мира. - Валяй, - отвечает Райнер, подхватывая бокал и рывком пододвигая к себе стул вместе с Бертом, чтобы тому не приходилось опять тянуться и ронять вещи. Того это вполне устраивает, и он начинает: - Тысячу лет назад, когда мы прилетели на эту планету, первые мужчины очнулись от гиперсна в своих боксах и увидели, что вторая часть корабля не уцелела. По данным бортового самописца, она была начисто снесена каким-то неучтённым космическим обломком ещё в середине полёта. Корабль заблокировал шлюзы, скорректировал трек и продолжил путь, не разбудив команду и не организовав спасательную операцию. Ланге закусывает следующую дольку лимона и задумчиво начинает перемешивать лёд на дне коктейля. - Тот блок был целиком женским. Умерли все до единой. Где-то в чёрной пустоте до сих пор неприкаянно парят их капсулы. Представляешь, есть свидетельства… - он поднимает абсолютно трезвый взгляд на собеседника. - Есть свидетельства, что кое-кто из выживших даже радовался такому исходу. Радовался, что не придётся больше иметь дел с девушками. Сосуществовать, признавать, делить рабочие места и прочее… А ещё говорят, что кто-то подстроил эту катастрофу специально. Откорректировал траекторию, чтобы снесло аккуратненько женский блок. Чтоб навеки избавиться от проблем. В образовавшейся паузе слышно, как кто-то за ширмой матерится, проиграв «железному шкафу» в одиночной стрельбе. - А потом – генетика-шменетика, и появились мы. Мужики для траханья, - продолжает Бертольд то ли с тоской, то ли с печальным сарказмом. - Как думаешь, скоро им в голову придёт, что проще лишить нас мозгов, чем мириться с тем, что мы требуем нормального к себе отношения? Превратить в тупые, но функциональные родильные станции, которые никогда не скажут во время секса «ой, больно» и никогда от него не откажутся? А дружить альфы будут друг с другом. Ведь только между ними может быть настоящая дружба, как в древнем Риме, да? Прекрасная утопия. Никаких проблем… все счастливы, в том числе омеги, у которых мозг промыли не снаружи, а сразу изнутри. - Я не знал таких подробностей этой… легенды, - признаётся Райнер. – А известно ли, почему протопоселенцы не сделали так, чтобы рожать смог каждый? Зачем разделили снова? - Наверное, потому что создатель этой штуки не хотел подвергать своих братьев-мужчин риску мучительных родов. Пусть живут припеваючи. И сам не хотел становиться, как мы. Он же не дурак. Садист, но не дурак. Он просто хотел трахать маленьких молоденьких мальчиков, едва достигших пубертата, - едкие фразы Ланге шипели на языке. Встреть кто его за пределами этого бара, никогда бы не подумал, что такой милый мальчик способен быть ядовитым и злым. - Омега, сидящий дома, никогда не получит высокую денежную должность, не скакнёт по карьерной лестнице. Ведь у него дети. А ещё лучше если их штуки три-четыре. Новые рабы. Новые налогоплательщики. Дети - счастье, но не для семей, а для налоговых служб и продавцов памперсов. - Ты умный, Бертольд, – произносит Линдерман, приправляя услышанное глотком лимонада. – И эмоциональный. Тебе надо писать статьи. - Берт. Зови меня Берт, как раньше, - вдруг с каким-то подспудным отчаянием в глазах Ланге берёт его за руку. Молчаливо спрашивает разрешения и переплетает пальцы. - Беспорядки, - поясняет он. - Родители скоро отвезут меня за город. Я боюсь, что под соусом этого они женят меня на том, кого выбрали. Без моего согласия… Они считают, что я слишком тупой, чтобы выбрать себе нормального спутника жизни. Боятся, что я спущу всё их состояние или что меня обязательно охмурит какой-нибудь заразный бандит. Поэтому всё присматривают мне старых и самостоятельных мужчин с достатком, а они уродливы и невыносимы. Но родители говорят – «как за каменной стеной». Стерпится-слюбится. Знай, мой милый друг, деньги – это зло. - Такие родители – это зло, - сухо замечает Райнер, сверкнув тёмными глазами. - Я бы сбежал от них, если бы у меня было в запасе хотя бы восемьдесят тысяч. В какой-нибудь тихий-претихий городок на рудниковой ветке, работать официантом в буфете для работников местных заводов. - Ты же знаешь, что я не смогу. Один, - вздыхает он, опуская голову, но не отпуская чужих пальцев. - Я понимаю… Извини, - убийственно-холодный блеск в глазах гаснет. - Тебя так и растили, чтобы не смог. Молчание. - Я должен бороться в таком положении? Даже сейчас? – Берт скорее утверждает, чем спрашивает. Он сам всё отлично знает, но знать одному и знать вместе с кем-то – большая разница. - Жить – значит бороться. Не бороться - значит прозябать. Когда ты останавливаешься, ты умираешь как личность, как человек. Ты когда-нибудь ловил мотыльков? Какие слабые, хрупкие существа, тонкие лапы, пушистые усики… Когда ты ловишь и держишь его за одно слюдяное крылышко, как отчаянно и неутомимо он бьёт вторым! Он выкарабкивается с шершавого языка пытающейся съесть его кошки, трепещет под её лапой и вылетает из ловчих сеток. Знаешь, как часто я вижу мотыльков с потрёпанными крыльями, мотыльков, у которых нет половины лап или оборваны усики? - А что делать, когда не осталось сил? – спрашивает Берт тихо. - Ты сражаешься даже тогда, когда у тебя их нет, - убеждённо говорит Линдерман, глядя ему в глаза. - Ты сам – борьба. Воплощённый укор и вызов. Одно твоё существование в этом мире – протест. Где-то в том конце зала победно вскрикивает весёлая компания, осаждающая интерактивный голографический стол. Мрачно вздыхающий официант забирает со стойки поднос с честно выигранным пивом и нехотя несёт к орущим. Ланге опускается лбом на их переплетённые руки. Пальцы Райнера снизу, но он почти сразу чувствует влагу. Горячие капли падают вниз, стекая по изгибам вен. - Берт, Берт, ты чего? – обеспокоенно, почти испуганно спрашивает он, касается кудрявой макушки. – Ты плачешь? - Можно я сегодня к тебе? Не хочу возвращаться, – шмыгая, он поднимает на его покрасневшие глаза. Нос тоже покраснел и намок. Ему сразу же вручают салфетку. Райнер не может отказать, да и не хочет. Что будет завтра с каждым из них? Схватят его, химика вне закона, посадят в клетку и казнят? Увезут Ланге в чужой округ, продадут замуж и запрут навсегда? Сейчас или никогда. Что будет с миром завтра, раз сегодня такое? - Хорошо, - гладит покрытую кудряшками голову Райнер. - Только если тебя не примутся искать с фонарями и не подадут на меня в суд за развращение юных совершеннолетних. За окном подвесного такси проносится ночной Фельцир, усыпанный огнями, украшенный по случаю близкого финала чемпионата, заполненный поздними гуляющими парочками и разрозненными компаниями студентов и фанатов. Такое ощущение, что в последний месяц город вообще перестал спать. Берт держит его за руку и не знает, что делать дальше и как себя вести. - Мне противны запахи альф, - произносит он. – Беты терпимы, но всё равно… - Ланге поднимает на него взгляд, по лицу скользят неоновые тени вывесок, как тропические бабочки. - Мне нравится, как пахнешь ты. - И другие омеги? - Да. А тебе? - Наверное, мне нравится слишком много запахов для одной-единственной жизни. Уже в доме, не включая свет, не отдёргивая закрытых по привычке штор, они целуются. Точнее, скорее Бертольд целует его, прижимаясь всем телом. Расстёгивает пуговицы рубашки, чтобы добраться до твёрдого пресса и мягких тёмных сосков. Его руки, утратив в темноте бесстыдство, жадно блуждают по телу Райнера, сжимая, лаская, запоминая. Берт прикусывает кожу под нижней челюстью, но его останавливают. - Боюсь, следов оставлять нельзя, - поясняет тот. – Как бы того не хотелось тебе и мне. Когда они добираются, наконец, до кровати, ни на ком из них одежды не остаётся. - Это почти как с альфой, только… точно не будет больно, - сообщает Берт, выцеловывая длинную запутанную дорожку на его груди. Он прав, у омег члены гораздо меньше, и принимать их можно практически без подготовки. Но к подготовке омеги всё равно относятся серьёзно. Лёгкая ласка шеи, без единого засоса. Более тщательно Берт обсасывает его соски, параллельно потираясь стояком о его бедро и оглаживая мышцы на плечах. Облизав кожу вокруг пупка и бросив голодный взгляд на возбуждённого, расплавившегося от прикосновений Райнера, он спускается ниже. Член полностью помещается во рту, он играет с ним языком, забирается на крайнюю плоть, засовывает за щеку, пробует просунуть подальше в горло. Слюна стекает вниз, на мошонку и дальше, смешиваясь с естественной смазкой. Два его пальца почти беспрепятственно проскальзывают во влажное, не сопротивляющееся отверстие. Берту требуется всего ничего, чтобы обнаружить нужную точку внутри, при нажатии на которую Райнер вскрикивает, приподнимая бёдра, и внезапно кончает ему в рот. - Можно я?... – вытирая губы, спрашивает Берт. Переводящий дыхание, распростёртый на подушках, с широко разведёнными ногами, Райнер отвечает ему лаконичным кивком. Он видит, как по внутренней стороне бёдер Ланге течёт серебряный ручеёк тягучей смазки, а пенис его торчит, едва не касаясь живота. Берт тянется к нему поцелуем, пристраиваясь сверху и помогая себе войти в сочащийся анус до упора. Райн перекрещивает на его пояснице лодыжки и закрывает глаза, отдаваясь ощущениям, что качают его, как тёплые океанские волны. Он теряет счёт времени, и не замечает, как мягко возбуждается снова. Когда оргазм подкатывает и настигает Бертольда, он не вцепляется в плечи и не входит грубыми рывками, будто обезумевший, он просто глухо стонет ему в шею, как самый нежный любовник. Расслабленное тело омеги замирает на Райнере, пот и смазка образуют озерцо между их животами. Линдерман сжимает податливую ягодицу, проводит пальцем по ложбинке между ними, находя сгорающий от желания анус. Не сговариваясь, они меняются местами, но сил у Бертольда хватает лишь на то, что бы остаться на животе и развести ноги в стороны. - Мы навсегда запомним запахи друг друга, - шёпотом произносит Райнер. Нет - обещает. - Ты готов? – спрашивает он, раздвигая розовые края влажной дырочки. - Я хочу… - стонет в подушку Берт. – Давай. И Райнер даёт, медленно погружаясь в мокрое, сладко сжимающееся отверстие. Он хочет подарить ему в ответ то же самое море, тёплое и ласковое, покачивающее на волнах удовольствия. Размера члена никому из них недостаточно, но сейчас это не кажется препятствием, потому что оба стонут, потому что им всё равно хорошо и они не собираются останавливаться, пока не выдохнутся полностью. Сегодня никто не останется неудовлетворённым. Сегодня кровать – не поле боя. Сегодня они могут расслабиться в объятиях друг друга, не боясь быть захваченными в плен. Не боясь быть униженными. Не боясь быть недооценёнными или необласканными вниманием. Море шумит в их сердцах, контрастируя с холодной моросью, захватившей весь мир за окном. Райнер, положив ладонь на спину спящему Берту, глядит, как занимается очередной серый рассвет. Необычайно дождливая погода для середины лета, обычно она приходит ближе к зиме, когда купола уже не в силах ограждать их от планетарного холода. Всё размыто, падающая вода скрывает дома и столбы на расстоянии двадцати шагов. Что там, за этой завесой? Сможет ли он, всего лишь человек, что-либо изменить своим трудом, потом и кровью? Своим умом и силой намерения? Впереди – неизвестность. Впереди – пустота. Впереди – беспросветно, так же, как и небо в его окне. А когда Линдерман с утра пролистывает новости, то уже на второй странице натыкается на: «Правительство намерено приостановить продажу средств экстренной контрацепции, поскольку это противоречит интересам колонии, общества и семейной морали». А следующим пунктом идёт «Повышение акциз на средства повседневной контрацепции до 40%». В прошлом месяце они понизили акцизы на спиртное и курительные смеси. Это, видимо, совершенно не противоречило интересам колонии и морали. Люди должны размножаться быстро, в пьяном угаре и без разбора, как кролики, и помирать побыстрее, чтобы не отягчать мир своей мудрой и беспомощной старостью. Быстрее, веселее, мгновеннее… Чтобы не осталось времени на мысли или борьбу. Или на мысли о борьбе. - Чёрт, я бы действительно стал алкоголиком, если бы угодил в этот капкан, как остальные омеги. Надеюсь, моя жизнь завершится до того, как на нас законодательно оденут ошейники и будут держать в клетках, как безмозглых рожающих зверей. Райнер с тоской глядит, как мирно посапывает в его постели Берт, переплетясь с простынёй. Вчера он дал ему Линду новой, «вечной» формулы. - Ну, хотя бы тебя они заставить не смогут, - вздыхает он. *** «Внимание! Пересечена граница внутренних куполов. Начинается промежуточная зона. Просьба надеть шлемы и проверить костюмы на герметичность. Проводится проверка радиосвязи. Пристегните ремни». Это не трос, а настоящий старый монорельс, напитанный током. Они несутся по нему на дикой скорости без остановок и передышек. Под ногами непривычно грохочет и гудит железное полотно, а рассекаемый воздух свистит по обшивке. Через прозрачную дугу стекла на шлеме улыбается Ирвин, крепко зафиксированный автоматикой в кресле напротив. - Тест, тест? – весело передаёт он по групповой связи. - И не говори, - понимающе отзывается Райнер. Группа – одно название. Их всего двое в челноке, несущемся сквозь пустую и бесплодную каменистую равнину. В узком окне виднеются другие параллельные эстакады, высоко зависающие на своих тонких опорах. «Пересечение границы системы внешних куполов. Вхождение в зону первичного загрязнения. Температура за бортом минус 67 по Цельсию, относительная влажность 2 процента, давление 254 мм ртутного столба. Радиационный фон 0,2 зиверта. Просьба не нарушать целостность костюмов и шлюзов камеры». Вот теперь они видят истинное лицо планеты и его светила. Резкие тени, беловато-серые камни, их плоскости отражают неприятный, мёртвый свет. Всё, словно подсвеченное бездушным рентгеном, навсегда лишённое жизни и красок. «Наш дом». - Где ты раздобыл приглашения? – осведомляется Линдерман, рассматривая ещё не освоенный людьми пейзаж. - Их просто достать, даже школьники ездят на экскурсии к старой альма-матер. - Но не с третьей же степенью доступа! - Знал, что тебе понравится, - довольно усмехается альфа. – Ты весь светишься, хотя стараешься не подавать виду. «Зона заражения. Радиационный фон составляет 3,5 зиверта. Внимание! Нарушение герметичности защиты любого уровня – смертельно». - Это след от приземления, – сообщает Линдерман. – Корабль пропахал носом порядка нескольких десятков километров из-за нарушенного гравитационного баланса. Не считая кольцевых следов от выбросов двигателей. - Да и без него планетка была небезопасна. Сама по себе, - с неудовольствием глядит на мрачные контрастные скалы Дитмар. - Это мы, люди, слишком нежные. - Нам что, надо было нарастить на себе эти типа скафандры, как вторую кожу? - Если ты внимательно прочитаешь буклет, то увидишь, что работы в этой области уже ведутся… Стоп, откуда ты знаешь слово «скафандр»? «Вхождение в санитарную зону объекта. Внимание! Пребывание на территории парка допустимо только в гермокостюмах с полным навигационным и транспортным набором». По бокам от эстакады начинают мелькать вспомогательные строения на тонких высоких ножках, доки и распределительные станции, помещения персонала. А потом капсула въезжает в ярко освещённый круглый тоннель. «Пересечение охранного периметра. Приготовьте ваши пропуска. Высадка через десять минут. Спасибо». Капсула плавно останавливается, фиксирующие ремни с шипением отходят, позволяя встать из кресел. Открывшиеся двери выпускают их на рифлёный уступ, парящий над развороченными внутренностями двадцатой палубы и являющийся её сохранившейся частью. Одинокий пропускной столбик фиксирует их билеты. - Что ж, - демонстрационно разводит руками Ирвин. - Добро пожаловать на «Колыбель». - Великий корабль из великого прошлого… - задумчиво заканчивает традиционную фразу Райнер и добавляет от себя тихо: – Застрявший в нашем безалаберном, беспросветном будущем. Огромный объём должен был быть чем-то заполнен, но он уродливо пуст. Это не место отрыва второй части, и даже не порушенное при приземлении. Это разобранная палуба. Сохранились лишь внешняя обшивка, элементы переборок и некоторых переходов, лифтовые шахты. Остальное, что не было отрезано и изъято на иные постройки, заржавело, осыпалось от времени или сгнило. Но новоустановленные тут магнитные поля и ловушки на костюмах работают исправно. Райнер зажимает в ладони ручку манипулятора, отрывается от уступа и медленно планирует вниз, с пятидесятиметровой высоты – туда, к огромным остовам уровневых компьютеров и гигантским осям винтов охлаждения. Повсюду скруглённые следы от теплового лазера, мигают в глубоких тенях следящие маячки. Общество Водолея так похоже на это судно. Изжившее само себя. Вынужденное откатывать назад во времени, чтобы сохранить устаревшие, средневековые привилегии. Люди не взрослеют и не эволюционируют, ими правят низменные инстинкты – самовыражение в разрушении чего-то прекрасного, в доминировании. Но никак не в сотворении и созерцании, потому что последнее сложнее. Они произносят возвышенные, выспренные слова, а потом приходят домой и унижают своего омегу. Потому что считают, что те от рождения ниже, глупее, хуже – скот, принадлежащий высшему виду. Смеются над ними. И научили их тоже смеяться над собой и презирать себя. Замкнутые колонии занимаются самоуничтожением и при этом не могут придумать для оправдания застоя внешнего врага. Всё разрушено, поедено, переработано, но ничего не создано. Что они будут делать, когда закончатся руины? Где найдут силы? Ведь все их усилия направлены на удержание контроля и короны на голове. «Колыбель»… твоя светлая идея предана потомками. Ты распята на теле радиоактивной планеты. - Что, время нарушать правила? – вдруг кричит Райнер, выкручивая манипулятор, будто он последний лайм, добавляемый в коктейль. Глаза у него, как у воодушевлённого до крайней степени дьявола. - Cтой, Райн! – с испугом отзывается альфа, зависший всего лишь на середине пути. Ирвина никто не ждёт. Разрешённые для досмотра палубы мелькают под Райнером, как пашни, населённые железными сорванными цветками. Магнитные поля искривляются, подбрасывают, расступаются. Вот главная рубка центральной, нулевой палубы, окутанная голубоватым пузырём инертного газа. Кишки бесконечных проводов льются из неё наружу, в безопасные места. Она как больной на аппарате искусственного жизнеобеспечения. - Ты сумасшедший! – где-то сзади вопит отстающий Ирвин, задыхаясь от гонки. – Напорешься на какую-нибудь хреновину, как оса на иголку! Огоньки периметра пульсируют тревожно-красным, когда Линдерман проносится мимо них за границу допустимой для обычных туристов зоны. Дальше начинаются коридоры и помещения, затронутые тем роковым разломом. Райнер долетает до исполинских шлюзов, что сами заблокировались во мраке космоса и спасли вторую часть корабля. Большинство из них распахнуты, и он выходит наружу, цокая намагниченными подошвами по решётке. Жёсткий свет Водолея окутывает его, когда он выходит из тени. Космический корабль лежит на боку, как половинка разрезанного пчелиного улья. Все рабочие пчёлы остались на той стороне, и пришлось сделать новых. Впереди, с головокружительной высоты его площадки, виден след, который оставило скоблящее брюхо падающей «Колыбели». Сглаженная ветрами и дождями борозда, окаймлённая волной застывшей породы. Линдерман смотрит, как зачарованный, не находя в себе сил оторваться. - Ты сумасшедший… – уже спокойнее произносит Дитмар, подходя к нему сзади и кладя руку на плечо. - За это я тебя и люблю. И очень хочу, чтобы ты любил меня. - Это не то, что можно требовать от кого бы то ни было. - Я знаю, - Ирвин присаживается на холодный металл неогороженной площадки, свешивает ноги вниз. Он помнит о минус 67 градусах по Цельсию, но гермокостюм на то придуман, чтобы справляться с такими вещами. Райнер присоединяется к нему, тоже зависнув ногами над пятистами метрами воздуха. - Как думаешь, а могли они выжить? – без дополнительных пояснений спрашивает омега. - Что, если вторая часть корабля тоже смогла их спасти и доставить на какую-нибудь подходящую для обитания планету? И живут они сейчас там счастливо, горя не знают. - Это маловероятно. Точнее, абсолютно невозможно, - разочаровывает его тот. - Та космическая здоровенная дура угодила прямо в отсеки с главными двигателями, будто специально целилась. И они сдетонировали, разнеся всё на мелкие клочки. - Ты это в буклете вычитал? - Нет, - признаётся Ирвин. - В детстве у меня был лучший друг-омега. Он увлекался космосом и всем, что с ним было связано. Он просто был без ума от всего этого, бредил идеями о путешествиях, спутниках, полётах и «первых контактах». Где мы только не лазали и чего только не вытворяли. Как мы были глупо счастливы, добираясь до очередных заповедных мест… - Так вот откуда ты знаешь слово «скафандр». А почему ты сказал «был»? С ним что-то случилось? - Да так... – Ирвин беспечно пожимает плечами, опускает взгляд и начинает разглядывать свои перчатки. - Мы просто выросли и раздружили. Так часто бывает, это в порядке вещей. И замечает, что Линдерман отвернулся от пейзажа и смотрит на него слишком внимательно. Почему под проницательным, как будто осуждающим взглядом становится так жгуче стыдно? Что эта за грустная насмешка на дне чёрных глаз? Он не может знать. Никак не может! «Альфы не водятся с омегами. Не дружат с ними, нытиками и неженками. Или, может, ты водишься с ним потому, что тоже нытик? Такой же, как он?» - Я понял, - наконец, абсолютно ровно произносит Райнер. - Тебе не хватило сил настоять на своём. Слушать своё сердце, а не насмешки окружающих пустозвонов. Что ж, ничего нового. Все так делают, не так ли? Это нормально – предавать друзей ради сохранения социального статуса. Из его голоса начисто было вылизано неодобрение и, наверное, гнев, но эти полунебрежные, точные фразы режут, как закалённые ножи. - Ты ошибаешься. Всё было совсем не так. Никто никогда не предавал. Неужели у тебя никогда не было друзей, с которыми вы по тем или иным причинам расстались? - У меня не было друзей-альф или бет, - на лице Райнера появляется усмешка и сразу исчезает. – Но если ты так говоришь, я тебе верю. Меня там не было. Где-то в выступающих конструкциях и вантах поёт сухой арктический ветер, напоённый радиоактивным светом и белой пылью. Лучи солнца наклоняются почти горизонтально, предвещая закат. Слева, за горизонтом, едва различимы огни небесных куполов Фельцира, а справа чернеет далёкая полоска океана. - Я нарушил периметр. Когда за нами придут? – спрашивает Райнер. - Да кто тут будет за нами гоняться по всей выставке? Они подождут, пока мы вернёмся в сборочный пункт. - Мы просто заплатим штраф? - Мы просто заплатим штраф, - как маленькому ребёнку, подтверждает Ирвин. И это он ещё мнил себя главным нарушителем правил… Но от гонки по опустевшему старому судну даже ему стало не по себе. Омега молчит пару секунд, и вдруг фыркает с довольной хулиганской улыбкой: - Оно того стоило. Дитмар смотрит на него и в который раз с бритвенно-острой отчётливостью понимает, что пропал. Он тонет в этих белых волосах и бровях, в острых ногтях и укусах во время животного секса. В синяках, которые омега оставляет на нём в спаррингах, ловкий, как угорь. Он может драться с ним вечно, уворачиваясь от или отражая стремительные high-kick. Ему не стыдно и не страшно показать Райнера друзьям. Он с удовлетворением представляет, как тот будет раздавать шпильки его хитрожопым товарищам, если они решаться хамить омеге или подшучивать. Как Линдерман с жестокой лёгкостью заломит им руки, если те вздумают их распустить. Наверное, Ирвин больной, но он считает, что всё это чертовски красиво. Где он ещё отыщёт такого омегу? Он не чувствует этой долбанной разницы в пять лет. И он до дрожи боится, что её чувствует Райн и воспринимает его просто как очередную игрушку. Что, если омеге в итоге захочется кого-то состоявшегося, старшего, извечно надёжного? «Смогу ли я завоевать его расположение?» Это вызов Дитмара самому себе. Для него Райнер - это молния, которую просто так не удержать в руках. Которая вот-вот сама выскользнет и убежит, как сегодня. Шаровая молния, к которой не подступиться, до которой не дотронуться. Все будут им восхищаться, а он будет единственным её хозяином. Единственным, кто будет иметь право дотронуться. «Я хочу его. Я заполучу его любой ценой, - твёрдо обещает себе Дитмар, стискивая перчатками кромку стального настила. – Я обязательно сделаю его счастливым». Он поймает эту молнию навсегда, и она перестанет обжигать ему неосторожные руки.