15-Й ГРАДУС НА ЮГ ОТ ЭКВАТОРА

      — Эван!        Резко вздрогнув, мужчина вскинул голову и с нелепой улыбкой посмотрел на всех, собравшихся за столом, членов семьи. Сидевшая рядом с ним сестра, многозначительно кашлянула.        «Боже…я что, заснул?»         — Так, и… я, в общем… типа, спрашивал, насколько твоя работа с Верой сложнее прежней и всё в таком духе… хм… — дядя Шон, явно смущённый, схватился за свой бокал с вином.        Эван поймал разъярённый взгляд матери и выпрямился на стуле, на котором благополучно сполз вниз.        «Это как это я умудрился отрубиться посреди ужина?»        Положение спас отец.         — Я думаю, мы все можем сделать вывод, что Эван всё так же тяжело работает и очень устаёт…        Короткий смешок постепенно перерос в дружный смех, разряжая обстановку.        Поехать домой на Рождество — это традиция, которая не подлежит обсуждению. Он собирался немного отдохнуть, но рассчитывал сделать это после ужина, а не во время… Вот, блин…         — Ну что, кузен, совсем на тебя нагнали тоски, а? — Дана послала ему ухмылку и выпустила струйку сигаретного дыма. Ужин закончился вполне благополучно, а так как курить в доме категорически воспрещалось, она уединилась на веранде вместе с пачкой Кэмел и недопитым бокалом вина. Из приоткрытой двери гостиной доносились голоса на повышенных тонах — дядя Шон спорил с Тедом, его шурином, относительно предвыборной кампании Трампа. И ещё одуряюще сладко пахло маминым шоколадным пирогом.         — Надеюсь, меня не накажут, лишив десерта… — Эван встал рядом с сестрой, облокотившись на деревянные перила. Они с улыбкой переглянулись.         — Не знаааю… тебя и так уже, похоже, лишили сна и покоя… ты когда последний раз высыпался?        В голосе кузины слышалось искреннее сочувствие и беспокойство. Эван вздохнул и устремил взгляд на западный горизонт, где садилось вечернее солнце.         — Я стараюсь не жестить. Но в сутках всего двадцать четыре часа…        Дана фыркнула.         — Хренов трудоголик… ты себя в могилу загонишь… И что думает обо всём этом Большой Бен?         — Ладно, я уснул, потому что мне было скучно… дай-ка… — он забрал у неё из пальцев сигарету и сделал пару затяжек.         — Кстати, а почему ты приехал один? Мы все жаждем знакомства!        Эван усмехнулся и опустил глаза. Так уж и все… Но если он и мог с кем-то обсуждать эту тему в семье, то только с любимой кузиной.         — Мы… вроде как расстались…         — Ох, вот же твою мать… — разочарованно воскликнула девушка и хлопнула ладонью по перилам. — А я так радовалась, что у тебя наконец-то появился нормальный бойфренд! Как же так?         — Так получилось…         — Дерьмо… мне правда чертовски жаль! — она карикатурно всхлипнула и заключила его в широкие объятья, похлопав по спине. — Не вздумай уходить с головой в работу…, а то она скоро у тебя отвалится.        Некоторое время они стояли обнявшись, вдвоём на тёмной веранде, и Эван вдыхал аромат шампуня, исходящий от волос сестры, напоминающий ему о детстве и совместных шалостях, на которые они вдвоём были мастера. Обычно послушный, по приезду кузины он становился настоящей сорвиголовой. Ох, и доставалось им от родителей… Дана почти не изменилась. Хотя вот уже несколько лет счастливо замужем и носит гордое звание самой весёлой тётушки во всем Иллинойсе. Любительница пива, ковбойских сапог, клетчатых рубашек и песен под гитару. Говорят, у них похожи улыбки… вот только он не умеет так улыбаться… словно солнце тебя целует… Когда-то они вдвоём планировали покорить этот мир…         — В чём причина, не скажешь? Мне казалось, у вас всё так хорошо развивается…         — Просто он наконец понял, что я безнадёжен… — Эван грустно улыбнулся. — Меня все бросают.         — Эй, красавчик с Манхэттена, да за тебя любой пойдёт не задумываясь! Не пори чушь! — она пихнула его в бок, и Эван засмеялся.         — Спасибо, любого мне не надо.         — Ты не безнадёжен, ясно? Ты отличный парень. Добрый, умный, любящий, заботливый… он просто до этого не дорос!         — А ведь я уже зарекался встречаться с парнем моложе себя… ладно, проехали, — Эван высвободился из объятий сестры. Он не хотел и дальше говорить о Бене.         — Знаешь, что тебе нужно? — Дана достала вторую сигарету. — Отдых. Но, знаешь… нормальный отдых… не с этими твоими мочалками, вымоченными в мохито… И не с Верой.         — Да, с Верой — это не отдых… — Эван поймал себя на том, что с того момента, как он начал работать у неё, их дружеские отношения претерпели определенные метаморфозы. Хотя они и раньше не были на равных…         — Мы с Тедом этим летом собираемся в Бразилию. С нашей волонтёрской группой. Поехали с нами!        По выражению её лица, Эван понял, что кузина не шутит.         — В Бразилию?         — Да. Эван, слушай, — она, кажется, всерьёз загорелась этой идеей. — Тебе это нужно! Вспомни, тебе же нравилось работать волонтёром! Ты любишь детей! Я уверена, эта поездка быстро вернёт тебя к жизни.        Он невольно вспомнил, что в этот приезд домой дети впервые не бросились ему навстречу с распростёртыми объятьями, а продолжали мирно заниматься своими делами, пока он сам не подошёл их поцеловать. Оказывается, Мейсон уже в этом году идёт в школу, а Эван отчего-то думал, что ему ещё только шесть лет… И вкусы племянника изменились за год, он повзрослел и позабыл старые игрушки, да и Элли уже совсем взрослая барышня… Неожиданное осознание, как он отдалился от семьи, больно резануло по сердцу. Он любит детей, да…, но с такой жизнью своих у него, наверное, уже не будет… Должно быть, странно рассуждать так в тридцать лет, вот Дана сейчас щебечет о том, что он в самом расцвете… Лет, но явно не сил. Всего несколько лет назад будущее казалось увлекательным приключением, а сейчас это просто долгая и тяжелая дорога… непонятно к чему.        На веранду в поисках жены вышел Тед, и Эван, пообещав подумать над её «гениальной идеей», прошёлся вперёд, до задней двери, где была кухня. Стеклянная створка была чуть приоткрыта, и он увидел маму и тетю Лорен, которые колдовали над шоколадным пирогом, украшая его марципаном. Эван хотел пройти мимо, помахав им рукой, если бы не услышал, как в разговоре прозвучало его имя.         — Эван, конечно… это надо же… заснуть за столом! Мне так неловко за него…         — Перестань, Таня… парень выматывается на работе… Он же не специально! Мне вот жаль, что с таким нагрузками и отношением к работе у него совсем не будет времени на личную жизнь… Из него бы вышел прекрасный отец.        Эван прислонился спиной к стене, понимая, что подслушивать нехорошо, но вместе с тем стараясь поймать каждое слово.         — Какой отец, о чём ты? Господи, да я сейчас даже радуюсь, что у него нет семьи! С его образом жизни… он даже дома пару раз в году бывает! Всё мимо него проходит… вон, приехал на Рождество в кои-то веки, и то заснул за столом! А что до работы… Так сам он такую выбрал! Столько времени только морочил всем голову с этим Сочи… — в голосе матери прозвучало раздражение. — Всю жизнь он такой неустроенный… мечется от одного к другому, а ведь не мальчик уже…        Эван закрыл глаза.         — Ну что ты говоришь, Таня! Тебе молиться на мальчика надо… — с укором произнесла тётя. — Вечно ты к нему придираешься!         — Молюсь я Богу… и о нём, между прочим… чтобы нашёл свое место в жизни и успокоился, жил нормально… Не могу же я всю жизнь хвалить его только за то, что он выиграл одну Олимпиаду!        Он не стал дослушивать окончание разговора и спустился вниз по ступенькам с крыльца. Уже почти совсем стемнело, только манило жёлтым светом пятно от фонаря на дорожке. Эван встал в луч его искусственного света и сунул руки в карманы брюк. Он, конечно, не был удивлён, что мама так думает. Она права, наверное… Он — неустроенный. А тетя Лорен всегда его защищала. Сколько он помнит, их семья относилась к нему, как к родному сыну, и с не меньшей заботой, чем собственные родители. Только от тёти он ни разу не слышал упрёка, лишь слова гордости, которой она не скрывала за племянника. Именно ей, а не маме, он признался в своё время, что любит мужчин, а Дана так вообще первая его раскусила… В их доме ему в первый раз налили вина за обедом, дядя Шон угостил его настоящей сигарой, и он получил в подарок карманные деньги. А ведь жили они всегда скромнее, без особых запросов, и это касалось и воспитания детей… Никто у них в доме не требовал, чтобы Дана или её брат приносили домой медали и пятёрки и, что называется, «выбились в люди». Никто из его двоюродных братьев и сестёр не отличался ничем выдающимся, но любили их от этого отнюдь не меньше, а иной раз Эвану казалось, всё равно больше, чем его.        А может, и правда, взять отпуск и рвануть с Даной и Тедом в Южную Америку? Месяц жизни без удобств, велосипеды вместо машин, тучи комарья, полуфабрикаты… Когда-то ему нравилась такая жизнь. И Бену она нравилась…         — Эван! Мы садимся пить чай, давай в дом, дорогой! — он услышал голос тети Лорен. — И куда вся молодежь разбрелась?        Лайс глубоко вздохнул и постарался прогнать воспоминания.         — Ага… но только я буду кофе! ***        Звучала музыка. Кажется, это Битлз. Давно забытый, но знакомый веселый мотив…        Heʼs a real nowhere man (Вот нигдешний человек.)        Sitting in his nowhere land (Он сидит здесь целый век.)        Making all his nowhere plans for nobody (Строит планы он для тех, кого тут нет.)        Эван отчетливо слышал голоса, повторявшие слова нараспев. Он чуть приоткрыл налившиеся тяжестью веки и с удивлением увидел, что лежит в центре круга. Вокруг него стояли и пели ребята. Тела наполовину скрыты то ли дымом, то ли туманом, но он узнал лица… Джеффри… Макс… Патрик… Женя… «Этого не может быть…»        Knows not where heʼs going to (Прячет мнение своё, Не поймёт к чему идёт)        Isnʼt he a bit like you and me? (Не похож ли он на нас слегка?)        Nowhere man, please, listen (Человек, послушай,)        You donʼt know what you missing (Можно жить и получше.)        Nowhere man, the world is at your command (Этот мир, он может быть весь твоим.)        Он хотел что-то сказать, но язык прилип к нёбу. Во всем теле была такая тяжесть, словно вместо органов там были вшиты камни. А мелодия звучала легко, словно пел ветер и воздух. Эван увидел, что губы ребят не шевелятся, и музыка звучит сама по себе… Она в его голове…        Just sees what he wants to see (Он ужасно слеп во всём, Грезит только о своём.)        Nowhere man, can you see me at all? (Человек, а видишь ли меня?)        Nowhere man, donʼt worry (Человек, не бойся)        Take your time, donʼt hurry (И не беспокойся,)        Leave it all till somebody else lends you a hand (Подожди, пока кто-нибудь руку не даст.)        Человек из ниоткуда… человек из ниоткуда… и уйдет он в никуда. Никто не заплачет о нём и не подаст своей руки. Они все будут стоять и улыбаться, пока смерть не заставит его к ним присоединиться. Человек из ниоткуда…        Эван закрыл глаза, и видение исчезло. Открыв веки вновь, он увидел склонившееся над ним лицо.         — Саша…         — Шшшш… тише… не надо разговаривать… — на лоб ему легло что-то прохладное, и тяжесть стала покидать его тело. Сознание постепенно прояснялось. Сколько же он спал?         — Который час? — хрипло выдохнул Эван.         — Не знаю… Скоро стемнеет.         — Ты… не заразилась… — он почувствовал облегчение и мягко оттолкнул от себя девушку, когда та наклонилась, чтобы его поцеловать. — Нет… не надо… пожалуйста…        Эван видел, что она плачет. Ей страшно… Как хочется её успокоить и защитить. Но ведь она плачет из-за него… и это ужасно. Он снова заставляет страдать…         — Они… вернулись?        Саша поняла, что он имеет в виду Монику, Иру и Рому и покачала головой.         — Пока нет. Но скоро… скоро вернутся…        Он снова закрыл глаза. Было трудно удерживать внимание, которое расползалось в голове, словно мозговые извилины плавились. Он чувствовал руку Саши, которая гладила его по волосам, лицу, и он умирал от желания поцеловать её. Но даже смотреть было больно. Глаза жгло изнутри. Он умрёт, наверное…         — Эван, я люблю тебя… — она произнесла это, как молитву, как заклинание, словно её слова могли излечить его, прогнать болезнь, которая, кажется, поразила уже все тело и разъедала его изнутри.        «Я тоже люблю тебя…» — он подумал об этом, но не смог сказать вслух, вновь провалившись в забытьё. ***        Когда после довольно продолжительного полёта шасси «вертушки» коснулись земли, но лопасти ещё быстро вращались, создавая своеобразную воздушную завесу, ребята-спасатели, которых звали Алвар и Роже, знаками попросили подождать, и Рома, обнимавший всю дорогу Иру с Моникой, кивнул, с нетерпением осматриваясь по сторонам. Конечно, по радио пилот уже сообщил о них, и сейчас к вертолёту от небольшого серо-голубого строения бежала группа людей, человек восемь. Потом Алвар выпрыгнул из люка и протянул руки, чтобы помочь девушкам. Моника храбро спрыгнула первой, за ней Ирина, Рома соскочил на землю вместе с Роже и подумал, что снова чувствует себя героем фильма. В реальность происходящего пока верилось с огромным трудом.        Неожиданно он увидел, как, оттолкнув кого-то из встречающих, вперёд вырвалась высокая красивая девушка.         — Моника! — раздался громкий отчаянный крик. — Моникааааа!!!        Стюардесса ахнула и покачнулась, вцепившись в Алвара, но тут девушка подскочила и сжала её в объятиях, задыхаясь и шепча:         — Моника, девочка моя, сестрёнка, господи… ты, правда ты… живая…        Роман во все глаза смотрел на старшую мисс Лерой: высокую, потрясающе красивую, очень похожую с сестрой, но такую другую… Девушки, зажмурившись, стояли, крепко держа друг друга, и обе только повторяли шёпотом: «Ты… это ты…» Ира шмыгнула носом и вздохнула, и тут Рома схватил её за руку, потому что опешил:         — Ир, скажи, что я не брежу, а?        Среди мужчин совершенно автохтонного вида к ним приближался… Вейр! Его волнистая шевелюра, тонкое лицо, изящное телосложение! Даже то, как вскидывается подбородок, как чуть набок склоняется голова… Рядом ойкнула Ирина. «Не брежу», — мельком обрадовался Костомаров, разглядев отличия. У парня были карие глаза, не такие чувственные губы, и фигура совсем не спортивная, но общее сходство всё равно поражало. Он бросился к ним, жадно всматриваясь в лица, и первое, что произнёс прыгающими от волнения губами:         — Эван? Что с Эваном?!         — Эван? — переспросил Роман. — Почему Эван? Ты кто? Откуда здесь? Что происходит?         — О боже! — парень закрыл глаза и обессиленно опёрся ладонью о борт «вертушки». — О господи… Я Бенджамин Барклайл, но вряд ли вам это что-то скажет… Мы с Далией ищем вас… Эван… Эван мой… — голос его прервался, и Ира тронула его за плечо, привлекая внимание.         — Эван жив, — тихо сказала она. — Просто он в другом месте… Он не пошёл с нами… так получилось… Просто надо вернуться. Там и ещё есть ребята…        От её слов симпатичное, измученное неизвестностью лицо словно оживало, а потом Бенджамин вдруг обнял невысокую худенькую Слуцкую и зарыдал. «Жив… жив…» — слышалось сквозь всхлипы, и добрая Ира гладила его по голове и дрожащим плечам. «Звонок», — вспомнил Роман, и недолго думая спросил:         — Так это ты звонил ему сразу после аварии?         — Звонил? — поднял лицо парень, и стало видно, что ему ещё даже до тридцати далеко. — Да, я звонил… вы знаете про это? Значит, он правда жив?         — Сутки назад был жив, — Рома никак не мог решить, нужно ли сразу сказать про то, что Лайс заболел, или всё же дать парню немного прийти в себя. — Не волнуйся, мы точно знаем место. Это не так далеко оттуда, где нас нашли. Здесь кто-нибудь говорит по-английски?         — Нет, но Далия знает португальский, — прерывисто вздыхая, ответил Бенджамин, постепенно успокаиваясь, а потом протянул руку: — Бен.         — Роман, — пожал аккуратную ладошку Рома. — Про таланты Далии мы наслышаны…         — Я Ирина, — улыбнулась Ира, тоже пожимая руку Бена. — Тогда Далия, когда они с Моникой опомнятся, должна всё им перевести. А мы обо всём расскажем. И вы нам тоже — расскажите… Это же поверить невозможно… просто невозможно… ***        Бен и Далия прилетели в Рио-де-Жанейро в субботу утром, остановившись в трёхзвёздочном отеле в центре города. Он никогда не был в Южной Америке до этого, и Рио просто сразил его наповал буйством красок и зелени, бескрайними пляжами, заполненными людьми даже в будний день, кристально-синим небом, хребтами гор и звучащей на улице музыкой. Город, лучшим определением для которого было бы слово «праздничный». Если бы не цель его визита, он бы с удовольствием превратился из отчаявшегося искателя в простого туриста. Сама атмосфера вечного лета здесь сочетала в себе страстные мелодии-латино, чувственный флёр вечной влюблённости и культ человеческого тела. Девушки разгуливали по городу в ультракоротких шортах и топиках, их загорелые, подтянутые фигуры с упругими задницами напоминали налившиеся соком экзотические фрукты. Парни и вовсе позволяли себе полностью обнажать торсы, и каждый третий посылал Бену белозубую широкую улыбку, разве что не подмигивал призывно. Город просто дышал сексом. Он мог бы полюбить эту страну, если бы не подозревал, что за страшную тайну таят в себе тропические леса.        У них всё равно не было времени насладиться колоритной культурой, тем же вечером они покинули Рио-де-Жанейро, чтобы ночью приземлиться в административном центре штата Мату-Гросу — Куйабе. Всего несколько часов в самолете — и из благоустроенного, красочного мегаполиса они попали в небольшой провинциальный городок с практически неизменной самобытной культурой. Теперь Бен не жалел, что взял с собой Далию — никто из местного населения не знал английского языка. Кварталы, далёкие от центра, поражали своей бедностью. Несмотря на активно развивающееся строительство и инфраструктуру, многие люди жили буквально в трущобах — полуразрушенных, многоквартирных домах, стены которых были расписаны граффити; еду готовили и продавали прямо на улице и, хотя машин тут было сравнительно немного, из-за узких проездов город заполонили пробки. Далия постоянно с тревогой хваталась за его руку — проходившие мимо мужчины со смуглыми лицами то и дело бросали на неё плотоядные взгляды. Часто попадались целые группы людей индейской наружности — многодетные семьи, состоящие из нескольких поколений.        Поражало количество зелени — деревьев и кустарников самых экзотических видов. Жители Бразилии с бережной любовью относились к своим природным ресурсам, всеми силами стараясь сохранить красоту растительности, и, невзирая на промышленное производство, цивилизация здесь как будто жила в большей гармонии с естественной природой.        Правда, Далия, несмотря на свое происхождение, не питала к Бразилии особенной любви. Они ругались почти всю дорогу.        «Ну, и каков твой гениальный план, Шерлок Холмс? — злилась женщина. — Долго нам ещё торчать в этой дыре?»        Его план был прост и вместе с тем довольно непрочен. Куйаба была городом, привлекающим, прежде всего, экотуристов, местом паломничества для желающих соприкоснуться с дикой природой. Многие местные жители были не прочь подзаработать и послужить проводниками для иностранцев. Маршал рассказал ему о главной торговой улице, где в свое время разговорился с продавцом талисманов.        «У них это что-то вроде подпольного бизнеса… в обход закона возят всяких психов по джунглям».        Им повезло. Шел подробно описал лавчонку креола, что рассказал ему о Слепом пятне, и они нашли её очень быстро. Торговец — немолодой мужчина с тёмной, как горький шоколад, кожей и неожиданно светлыми усами, с ожерельем из бус на шее, невероятно оживился, когда Далия на португальском спросила его о Слепом пятне. В руках его тут же появились охапки каких-то верёвочных безделушек, талисманов и прочей рухляди, которой он стал трясти перед их носом, возбуждённо тараторя что-то.         — Спроси его, как туда можно добраться? — Бен чувствовал раздражение.        Далия задала вопрос, и глаза мужчины расширились от удивления.         — Туриста — запрещено. Зона заповедник. Никак нельзя… — он, однако, замолчал, когда Бен показал ему пару сотен реалов.         — Дорога. Как можно добраться, — повторил парень свой вопрос.         — Ооо… это на запад… вам нужен Кончас… только оттуда… — на корявом английском ответит тот, и шершавая, сухая ладонь ловко ухватила деньги. — Только оттуда…         — Мой навигатор не знает такого города… — разочарованно протянула Далия, уткнувшись в телефон.        — Это не город. Это поселок… — торговец широко улыбнулся. — Можно на машине доехать.        «Да, с этим гугл едва ли сможет им помочь …»        Бен подумал о перспективе вести автомобиль по пересечённой саванне и в отчаянии смотрел на креола.         — Вы сможете нас проводить? Я заплачу.         — Я — нет…         — Вот чёрт…         — Мой друг — да. До Кончаса на машине. Потом только… — он показал двумя пальцами ходьбу. — Ноги.        Вернувшись в отель, Бен пересчитал имевшуюся у них наличность. По его подсчётам, должно было хватить на то, чтобы арендовать вертолёт у местных. Далия выяснила, что неподалёку от этих мест расположен парк-заповедник с небольшой охранной базой. У них должны были быть вертолёты. Оставалось только уговорить немного полетать на лесами… Чёрт… Бен вдруг представил себе, как это будет звучать, и на него снова накатило отчаянье. По словам Маршала, военные и полицейские в этих местах невероятно жадные до денег, но как бы не нарваться на неприятности…        Рано утром они встретились с Пино, — молодым, улыбчивым бразильцем-метисом. Парень, проводник от креола, вполне сносно, хотя и с ошибками изъяснялся на английском языке. При нём уже была машина — видавший виды джип, с поцарапанными краями.        «Эван бы умер, увидев машину в таком состоянии…» — невольно подумал Бен.         — Тебе не интересно, зачем нам на Слепое пятно? — поинтересовался он у парнишки, когда тот вывел машину из города на трассу.         — Много людей хотят там бывать. Это место чистоты… Красивая природа. Не так дика, как… — он махнул рукой. — Амазония. Но я везти вас до Кончас. Оттуда…         — Ногами, да… — Бен повторил жест пальцами и тяжело вздохнул.        Оказывается, он рано переживал по поводу обстоятельств их дальнейшего маршрута. Не доезжая примерно десяти километров до Кончаса, дорога оказалась перекрыта. Несколько десятков машин гудели, выстраиваясь в очередь, а полицейские преграждали проезд ярко-желтыми лентами. Пино вышел из машины узнать, что стряслось, и вернулся через минуту, жутко разочарованный.         — Дальше нет дороги. Они говорят — карантин. Они говорят, в Кончасе вспышка жёлтой лихорадки. Никого туда не пропустят… Прости.        Бен тупо смотрел на кавалькаду разворачивающихся машин, чувствуя, что внутри него словно что-то лопается и к глазам подкатывает горячая волна слёз. Он выскочил из авто под изумлёнными взглядами Пино и Далии и бросился вперёд, к людям в форме.        Ему плевать на карантин, он должен проехать, должен!        Сперва они на ломаном английском пытались объяснить ему то же, что сообщил Пино. Дорога на запад была перекрыта для всех из-за угрозы распространения болезни. Но он не мог успокоиться. Ярость от собственного бессилия, осознание полной безвыходности положения и напрасности всей этой поездки просто уничтожили его. Он орал, пытаясь отпихнуть полицейских, крича о том, что он дипломатический представитель и ещё что-то в этом же духе, пинался и, кажется, готов был прорваться за линию, чтобы побежать вперёд. Последнее, что Бен видел, прежде чем крепкий удар дубинкой по затылку обрушил его в темноту, было то, как Далия выскакивает из машины и, размахивая руками, несётся к нему. ***        Очередная планёрка закончилась в 11 утра, и Эван прошёл в кабинет Веры следом за ней, кажется, впервые за долгое время мысленно, а не просто физически, улыбаясь. Сегодня обсуждали презентацию новой весенней коллекции, смотрели графики продаж за прошлый квартал, и в том числе его собственную новую презентацию брендовой продукции, над которой он работал почти целый месяц. Получив ставшую уже привычной порцию похвалы, Эван поймал себя на мысли, что он сомневается: действительно ли его работа в компании имеет такую ценность, или Вера безбожно льстит его способностям? Он, впрочем, не мог себя упрекнуть больше ни в чём. Он отработал всё, что был должен. Очередной банковский перевод — и его кредитная история поставила жирную точку в проблеме долгов. Он практически не тратил свою зарплату, ставшую с нового года просто неприлично большой, и отдавал себе отчёт, что это ещё не предел. Но нужно смотреть правде в лицо. Он соглашался на эту работу исключительно из-за денег. И делал её, как мог, хорошо.         — О чём ты хотел поговорить? — Вера раздвинула плотные занавески, впуская в светлое помещение лучи яркого солнца. У неё было отличное настроение с самого утра, и Эвану не хотелось его портить.         — Я беспокоюсь, что моё сообщение тебя огорчит… — он присел в глубокое, палевого цвета кожаное кресло и забросил ногу на ногу.         — Говори, не стесняйся… — она в свою очередь прислонилась к столу и заправила в распущенные волосы тёмные очки, с которыми не расставалась практически никогда. Они не просто защищали от яркого света, но и скрывали то, что необходимо было скрыть.         — Я безмерно благодарен тебе за всё, что ты сделала для меня. То, что ты сегодня говорила о моей презентации… ты не представляешь, как приятно слышать такую похвалу от тебя.         — Я ничего не сделала. Ты сделал всё сам. И тебе есть чем гордиться…         — Вера, я увольняюсь.        Должно быть, он сказал это слишком быстро. Какое странное чувство… будто весь мир крутится вокруг тебя!        Он знал, что будет непросто. Проработав в компании полтора года, Эван видел, как ловко Вера умела манипулировать и управлять людьми, как играючи заключала самые выгодные для себя контракты, лавируя и словно из воздуха создавая решения проблем. Она найдёт десятки аргументов против его единственного решения. Но он готов к этому. Его аргумент железобетонен и очень прост.         — Эван, ты понимаешь, что через пару лет у тебя есть все шансы дорасти до директора? — женщина говорила спокойно, но руки её нервно крутили декоративную массивную пепельницу на столе. Остаётся надеяться, что она в него ею не кинет…         — При лучшем раскладе — возможно…         — Такой шанс выпадает раз в жизни! Уже столько пройдено… и ты хочешь повернуть назад? Все приложенные усилия выбросить на ветер? Ты не такой человек… — она подошла к нему и мягко коснулась плеча. — Ты просто устал. Тебе нужен отдых…         — В том-то всё и дело… — он встал и ясно посмотрел на неё, слегка улыбнувшись. — Я НЕ ТАКОЙ человек. Я не хочу быть директором. Я хочу… просто дышать!        Через три часа самых тяжёлых переговоров в его жизни, Эван выходил из кабинета, сжимая в руке подписанное заявление об уходе. ***        Была суббота, 14 февраля 2016 года. Воскресенье. Как обычно, в свой единственный выходной, я спал практически до обеда. Родители, взяв короткий трёхдневный отпуск, улетели во Францию, кататься на лыжах, и дом был полностью в моём распоряжении. Правда, с некоторых пор, я не любил выходные. Каждый из них теперь протекал в бессмысленной пустоте и фальшивых попытках чем-то занять свободное время, чтобы не думать. Я бы вовсе отказался от этого дня и проводил его на работе, если бы было возможно. Тем более, зима в этом году в Лондоне выдалась отвратительная — сырая, с хлюпающим, мокрым снегом и грязью под ногами. Сегодняшний день и вовсе обещал быть чудовищным. Нет хуже праздника в году, чем 14 февраля для тех, кто недавно потерпел крушение отношений. Звонок в дверь не оторвал меня от важного дела, если таковым не считать вычёсывание колтунов нашей кошки Герцогини. Я как раз думал, насколько ужасно начал это утро для молодого, успешного мужчины, чьи радости жизни ещё впереди, когда это произошло. Я был рад любому человеческому присутствию, поэтому распахнул дверь, даже не посмотрев, и просто остолбенел. На пороге стоял ты… Мне это снится? Эван Лайсачек на пороге МОЕЙ квартиры? Ты приехал без предупреждения и действительно стоишь на месте, где обычно, как идиот, оказывался я?        Наверное, на моём лице отразилась вся гамма чувств, потому что ты одарил меня своей самой обворожительной улыбкой и произнёс немного небрежно:         — Привет, Бенедикт. Извини, что без приглашения и без звонка. Я просто подумал, что если предупрежу тебя, ты решишь от меня смыться… а мне очень нужно поговорить. Найдётся пара минут?         — Я вообще-то… — попытался я придумать какую-то отговорку, но на ум ничего не пришло. — Ок.        Я должен был бы пригласить тебя войти, но это не соответствовало обстоятельствам нашего расставания. Поэтому я сам вышел на крыльцо, закрыв за собой дверь, тем самым давая понять, что это МОЯ территория, и я здесь хозяин.        Я думал, что обрадуюсь, увидев тебя, но почувствовал только не так давно позабытую горечь. Воспоминания, которые я с таким трудом запихивал поглубже, взрывной волной были выброшены на поверхность. Все эти недели я старался забыть тебя и начать новую жизнь, а для этого тебя не должно было в ней быть, понимаешь?         — Бен… — ты стал серьёзным. — Помнишь, ты сказал, что тебе всё равно, буду я банкиром или бомжом?         — Допустим… — не понял я.         — Я хотел сказать это тебе лично… я практически бомж, — при этой фразе ты совершенно по-идиотски хмыкнул.         — Что? — у меня отвисла челюсть. — Чёрт! У тебя описали имущество чертовы кредиторы?         — Нет. Я сам всё продал. Две машины, дом в Беверли-Хиллс… и… я закрыл кредит! Я расплатился со всеми долгами… — ты снова улыбнулся. Вообще ты выглядел потрясающе, хотя и несколько непривычно. Брюки, белая рубашка-поло, берет, лёгкие кожаные ботинки — всё в светлых тонах. Ну, просто миллионер в отпуске.         — Поздравляю. — Я сложил руки на груди. — Очень рад за тебя. Я польщён, что ты приехал из Штатов, чтобы сообщить эту новость, но…         — Я ушёл от Веры, — ты прервал меня. — Я уволился. Совсем. Не могу так больше.         — Уволился? — это было уже интереснее. — Работа оказалась слишком сложной?         — Нет… я просто объяснил ей, что не смогу продолжать делать её, когда буду жить в Лондоне.        У меня голова пошла кругом. Ты словно намеренно издевался надо мной, говоря какими-то загадками!         — Ты… переезжаешь в Англию?         — Да.        Я уловил нечто смущённое и виноватое в твоей улыбке. Боже, ты решил жениться на англичанке?         — Я долго думал… обо всём… — ты сунул руки в карманы и задумчиво уставился куда-то сквозь меня. — Наш последний разговор…         — Эван…         — …Он меня очень… расстроил. Я не хотел бы, чтобы ты думал обо мне так плохо… но я, наверное, всё это заслужил, да? Ну так вот, прости меня, Бенедикт. Прости, что я оказался таким говном…         — Ты не говно! — я потерял терпение. — Ты просто вёл себя… как говно. Это не одно и то же. И хватит, Эван! Я не понимаю, зачем ты приехал и всё это говоришь мне?         — Скажи, — ты неожиданно взял меня за плечи. — Как насчёт того, чтобы… жить вместе?         — Что?! — я едва не упал с лестницы. Две последние фразы в разговоре совершенно не сочетались между собой.         — Я приехал, чтобы спросить у тебя… не хочешь ли ты… жить вместе?         — Я не понял… — медленно произнёс я. — Тебе негде жить в Лондоне?         — Бен… — ты подошел ближе. — Я приехал в Лондон из-за тебя. Чтобы попросить прощения и предложить… попробовать начать всё сначала. Жить вместе. Здесь. В Великобритании. Вдвоём.         — Ты ушел от Веры… из-за меня? — я не знал, рыдать мне или радоваться. — Ты спятил? Я никогда не просил тебя ни о чём таком!         — Нет… вернее, не только из-за тебя. Это было моё решение. Я знаю, что ты готов был переехать в Нью-Йорк, но это неправильно. Ты не должен жертвовать своей карьерой, друзьями и работой ради меня. Я уже сказал тебе этого однажды… Я не допущу, чтобы ты отказывался от всего ради меня. Понимаешь? Ты не должен.         — Не должен?         — Нет. Я уже достиг того, о чём мечтал. Я могу… на самом деле, могу… снизить планку. А у тебя всё впереди. Моя карьера… она не представляет такой уж ценности. Я не могу кататься. Но могу… НЕ КАТАТЬСЯ где угодно… Хоть в Англии… хоть в США. Я люблю Лондон. Это мой город. И здесь ты. А там… — ты неопределённо махнул рукой. — Там ничего незаменимого.        Моё потрясение было так велико, что ещё несколько секунд я молчал и просто таращился на тебя. Голова шла кругом. Было ли это признание в любви с твоей стороны? Пожалуй, что так…         — Ты… правда, хочешь жить со мной в Лондоне? — на всякий случай переспросил я.         — Да. Я продал свое жильё в Америке, поэтому, в принципе, жить мне там всё равно негде… разве что у родителей, но они дадут мне пинка под зад… Погоди… — ты нахмурился. — Я подумал… может быть, ты уже не хочешь этого? Бен… Боже! Ты ведь не подумал, что я приехал тебя заставить?        Всё это напоминало концовку какой-то романтической комедии. Я смотрел на тебя и не мог поверить, что ты стоишь здесь и говоришь мне всё это… и глаза твои смотрят с такой тревогой и волнением. Ты просишь у меня прощения… и готов переехать в Лондон, чтобы жить вместе. Как два парня. То есть, как пара. Всерьёз. Я даже вообразить такого не мог.         — Я… понимаешь… я хочу… Эван… — я начал запинаться. — Но это… слишком неожиданно… я никак не думал, что ты… и так вдруг… что ты захочешь…         — У тебя кто-то есть, да? — ты серьёзно посмотрел на меня. — Другой парень? Скажи мне! Это нормально… ты, наверное, начал встречаться с кем-то другим?        Я покачал головой.         — Нет. Никого нет… Просто… насчёт жить вместе… Я хочу, но… я ведь живу с родителями… пока…        Некоторое время ты молчал, а потом неожиданно громко расхохотался. Не выдержав, я присоединился к тебе, представив, как смешно это прозвучало!         — Черт, Бенедикт… испортить такой торжественный момент! — в твоём взгляде было столько неожиданной нежности, что я чуть не расплакался. — Да… с родителями… я и забыл. Конечно, мы не можем жить у тебя.         — Я найду квартиру…         — Нет, не нужно! Я сам найду. Я ведь теперь безработный с кучей свободного времени. Просто скажи мне, что ты хочешь, и я выберу её для нас…         — Эван! — мне нужно было прервать всё это, как-то обрести почву под ногами, потому что моё потрясение не позволяло соображать адекватно. — Мне надо подумать.         — Ммм… — ты озадаченно закусил губу и как-будто занервничал.         — Ты сваливаешься мне как снег на голову и делаешь такое… серьёзное предложение! Я не могу вот так сразу, на пороге, ответить тебе что-то определённое. Мы можем встретиться и поговорить… чуть позже?        Ты кивнул, снова превратившись в само понимание и деликатность. Ты по-прежнему безупречно владел собой.         — Я живу в отеле Риц. Номер 1803. Буду там сегодня после восьми часов вечера. Приходи.        В отель? Я надеялся на встречу на более нейтральной территории… Но говорить об этом, значит подчеркивать свою уязвимость. Я пообещал прийти. На часах был только полдень, и времени на раздумья было предостаточно. И знаешь, когда дверь закрылась за твоей спиной, я уже знал, что скажу тебе «нет». Не потому что не оценил и не поверил твоим словам. Но ты действительно думал, что можно вот так просто повернуть всё назад одним лишь коротким разговором, сделав мне такое… щедрое по меркам Эвана Лайсачека предложение? Согласиться на это, жить с тобой было пределом моих мечтаний, но я уже не был тем наивным, романтичным парнем, который смотрел на тебя сквозь розовые очки. Ты предложил мне жить вместе. Но ты не сказал самого главного. Ты не сказал, что любишь меня.        В Карлтон Риц я прибыл ровно к восьми часам вечера, мысленно оценив про себя пафосную обстановку дорогого отеля. Ты решил свои финансовые проблемы и закрыл кредит, но ты не изменился, Эван. И твоё отношение к деньгам и удобствам — в том числе.        Я был практически спокоен, когда стучал в дверь номера. Ты открыл мне, одетый в белый махровый халат, с влажными после душа волосами. Ты словно уже заранее готовился оказать мне сопротивление и, чёрт возьми, первый удар был нанесён в стратегически важную точку.        После нашего расставания я дважды пытался начать встречаться с другими мужчинами — оба стали разочарованием. Один парень оказался студентом медучилища, живущим в общежитии, где с потолка падали мокрицы. Он был достаточно симпатичным, но я чувствовал гигантскую пропасть между нами и нашим образом жизни, к тому же, он отчаянно скрывал свою ориентацию, и это сразу ставило крест на дальнейшем общении. Второй был моего возраста, танцор балетной труппы, с которым меня познакомила Рейчел. Все шло прекрасно, и мы понравились друг другу, пока дело не дошло до постели. Когда я увидел его поросшую шерстью поясницу, меня просто перекосило от отвращения, и все прочие достоинства этого парня уже не имели значения. А ещё я поймал себя на мысли, что машинально сравниваю с тобой любого, на кого падал мой заинтересованный взгляд. И никто не мог выдержать этой грёбаной конкуренции. Ты добился, чего хотел. Достичь уровня, сравнимого с Эваном Лайсачеком, было практически нереально.        Мне пришлось подключить всё своё самообладание, чтобы казаться невозмутимым. Я решил, что нельзя оттягивать это и, взяв из твоих рук бокал с вином, я сказал, что не могу жить с тобой.         — Не можешь или не хочешь? — твой мягкий, вкрадчивый голос заставлял кожу покрываться мурашками.         — Не буду. У нас ничего не выйдет, Эв. И я уверен, что тебе просто не даёт покоя тот факт, что тебя бросили. Что я так решил и сделал это.        Я знал тебя и знал, что ты не будешь меня уговаривать. Ты не станешь ПРОСИТЬ. Потому что это не твой стиль жизни. Ты предлагаешь себя, но никогда не унизишься до того, чтобы просить подаяния.         — Я понимаю… — ты подошёл ко мне ближе на несколько шагов. — Я виноват. Во всём. Я хотел позаботиться о тебе… не хотел портить тебе жизнь. Я бы очень хотел, чтобы ты был счастлив, Бен… я бы всё сделал для этого…        Ты остановился буквально в нескольких сантиметрах от меня, и я чувствовал аромат твоей туалетной воды и мятный запах дыхания. Я умирал от желания тебя поцеловать.         — У меня будет только одна просьба… Останься сегодня. Только на одну ночь. Давай попрощаемся хорошо… — прошептал ты.        Я вновь собирался сказать нет, но не успел, потому что ты неожиданно обхватил моё лицо руками и поцеловал. Грубо, страстно, с несвойственной тебе властностью. И всего лишь одно прикосновение твоих губ заставило меня забыть, что я хотел сказать и где нахожусь. Я больше не принадлежал себе. Я принадлежал тебе. И хотел принадлежать. До конца.        Уже позже, когда мы лежали в постели под утро, утомлённые, но совершенно счастливые, ты уверял меня, что и не думал специально мной манипулировать. Ты готов был принять мой отказ и уважал моё решение. И действительно просто хотел попрощаться…         — Я не хотел причинить тебе боль, Бен… Не знаю, почему со мной так выходит? Я заставляю страдать тех, кто мне дорог… Но мне без тебя плохо. Очень.        Я мог только улыбаться и смотреть на тебя, распластанного на кровати, такого томно-красивого в рассветных лучах солнца, с взлохмаченными волосами, расслабленного и похожего на большого чёрного, породистого кота. Конечно, ты не был идеалом. Возможно, даже твои претензии к собственной внешности были вполне обоснованы. Просто я любил тебя. Я по-прежнему любил тебя и хотел быть вместе.         — Эван, я не хочу быть тебе обузой. Мне тоже не нужны жертвы.         — Никаких жертв. Бен… мне уже далеко не восемнадцать! Я не занимаюсь такой ерундой. Я понятия не имею, получится у нас что-то или нет. Я больше не строю наполеоновских планов. Знаешь, почему я приехал сюда?         — Почему? — я внутренне замер, надеясь услышать, что ты любишь меня.         — Когда ты сказал, что между нами всё кончено, я сначала ничего не почувствовал, кроме досады. А потом… день за днём… я просто жил, и я понимал, что всё, что я делаю… то, ради чего делаю… всё это не стоит того. Мне это всё неинтересно. Я не счастлив. Я и не помнил, когда был по-настоящему счастлив… те несколько минут в Ванкувере, когда я был на вершине… они не могут окупить всей жизни, — в твоём голосе была грусть, но это была хорошая грусть. — Столько пройдено, разрушено, пережито ради всего лишь нескольких минут подлинного счастья. Я понял, что в моей жизни за всё это время было только одно, что я ценил по-настоящему. Это ты. Ради тебя я могу… нет, не отказаться от самого себя. Я могу просто стать другим. Начать всё с нуля. Я пока ещё даже не знаю, чем буду заниматься, где работать. Хотя домохозяйка из меня явно выйдет хреновая…        На этой фразе мы засмеялись.        Потом мы ещё много о чём говорили. Ты всегда умел хорошо изъясняться, если тебя что-то по-настоящему увлекало, но никогда не любил говорить о себе. Но не теперь. Мне кажется, до этого в наших разговорах не было подлинной откровенности. И сейчас ты словно был актёром, отыгравшим свою роль и рассуждающим о ней совершенно абстрактно. Что-то изменилось в тебе, и я это чувствовал. Я должен был поверить в нас снова. И я поверил. Просто подумал: какого хрена, наконец? Может быть, мы и разбежимся через полгода или позже… И вся эта романтическая канитель обернется простой бытовухой, в которой раздражение от совместного проживания будет превосходить удовольствие. Может быть. Но мы не простим себе, если не попробуем. ***        Весь день Джо всё с большей тревогой наблюдал за Эваном, ну, и за Сашей, конечно, тоже. Лайс практически непрерывно пребывал в некоем полубреду, то дрожа от озноба, то задыхаясь от жара. Сашка, вся как натянутая струна, совершенно не спавшая ночью и почти ничего не евшая, не отходила от него ни на шаг. Она осунулась, резко проступили морщины, вокруг глаз залегли тёмные тени. Даже волосы словно потеряли цвет, стали тусклыми и будто покрылись пылью. Они со Стефаном старались не выпускать из поля зрения навес, под которым лежал Эван, и по очереди изредка подходили, принося Саше воду или апельсин. В середине дня небо затянуло лёгкой дымкой, стало не так жарко, и Джон сделал из банана пюре, разбавил его манговым соком и отнёс Коэн. «Попробуй его покормить, хоть немного, — тихо сказал он. — Или съешь сама… пожалуйста. Очень прошу…» Она только кивнула, не сводя глаз с раскрасневшегося лица с пересохшими спёкшимися губами.        Пюре Джо в результате выбросил почти всё, обнаружив в забытой чашке полчище счастливых муравьёв. «Он не хочет, — горестно вздохнула Сашка на его вопросительный взгляд. — А я не могу». Пару раз они со Стефом помогали ей сменить на Лайсе мокрую от пота майку, Саша быстро выполаскивала её в пластиковом поддоне от аварийного комплекта, подвешивала на ветку на солнечном месте и стремглав возвращалась к Эвану, будто боялась, что в её отсутствие с ним непременно произойдёт что-нибудь непоправимое. У Вейра сжималось сердце от жалости и тревоги.         — А знаешь, Джо, — вдруг сказал Стеф, когда они в очередной раз пили кофе, краем глаза наблюдая, как Саша снова и снова меняет на лбу Лайса мокрые платки, — я никогда не верил этим слухам… А теперь вижу, что это было… правда было…         — Что именно? — безразлично переспросил он.         — Ты и Лайс, — чуть усмехнулся Ламбьель. — Но я не ревную… честно… И не спрашиваю…         — А ты спроси, — тоже усмехнулся Джон. — Да, было… очень давно… Но было совсем не так… Знаешь, что бывает в грозу, да? Две тучи с разным зарядом сближаются, и между ними — шарах! Шум, треск, ураган, ливень с градом… а потом тишина, только капли с листьев и запах озона… Вот и между нами осталось это… как озон после грозы. Я не любил… Он… не знаю… Даже не дружба… Только некий миг… как молния … — Джону было странно говорить об этом, но Стефан имел право знать, и не хотелось оставлять ничего, что могло бы потом встать между ними, даже гипотетически. Стеф был его личным солнцем, без которого останется только вновь смёрзнуться в кусок льда. Ничего не жаль ради солнца… — А всё остальное просто досужие разговоры… Поэтому ты правильно не верил слухам, chéri…         — Ты рад за них? — помолчав, спросил Стефан.         — Рад? Я счастлив… — вздохнул Джо. — Только я боюсь… у меня всё время какое-то странное ощущение внутри… Я так боюсь, Стеф! За них обоих… Ужасно…        Ламбьель придвинулся и, обняв за плечи, прижался лбом к его виску, а потом сказал:         — Пойду, отнесу Саше кофе. Её же спать пойти не заставишь…        Стефан задержался возле Саши, о чём-то с ней разговаривая, а потом вернулся с каменным лицом и сел спиной к девушке, встревожив Джонни.         — Стеф, что? Что там такое?         — Ох, Джо… — тот закрыл глаза и медленно выдохнул. — Ему хуже, по-моему… У него пожелтели белки глаз… это плохой симптом…         — Симптом чего? — напрягся Вейр.         — Боюсь, жёлтой лихорадки…         — Чем это хуже малярии?         — Сильнее повреждаются почки и печень, отсюда и желтизна… ещё кожа может пожелтеть… если так — точно жёлтая лихорадка… Кровотечения могут начаться… из носа, и внутренние… Я не очень помню… кажется, падает давление… Джо, я не помню всего! Помню только, что надо в больницу… интоксикацию снимать, капать… Господи боже, Джо! Я больше не могу… — Ламбьель закрыл лицо руками и сгорбился на сиденье. — Хоть бы ребята вернулись скорей, жар хоть сбить, чтобы он хоть соку выпил… витамины нужны, я помню… Чёрт! Зачем я помню о том, чего у нас нет и не будет!        Джо быстро пересел к нему на бревно и прижал к себе дрожащего парня, опасливо оглянувшись на Сашу. Она всё так же бережно и терпеливо меняла компресс на лбу Эвана, ласково поправляя спутанные чёрные волосы. Печень — это очень плохо, подумалось ему. Печень Лайс может не потянуть…        Зачем-то он стал всё чаще смотреть на циферблат часов, словно это могло ускорить течение времени. Мог ли Эван ошибиться с расстоянием до самолёта? В общем, конечно, мог… Сколько потребуется на дорогу? Сколько нужно времени, чтобы найти нужное в разбитом Боинге? Никаких ответов, никаких критериев, никаких гарантий… Когда солнце ощутимо сползло к горизонту, Джон сходил на обрыв, откуда можно было довольно далеко видеть кромку плато. Около получаса он сидел там и всматривался, но ребята не показывались… В уже ощутимо сиреневых сумерках он вернулся к друзьям.         — Джо! — радостно окликнула его Саша. — Эван в себя пришёл!        Подбежав к шатру, Вейр опустился на траву и встретился глазами с усталым, но осмысленным взглядом Лайса.         — Привет, Лебедь, — слабо улыбнулся тот.         — Привет, Мангуст, — улыбнулся в ответ Джонни.        Наступила ночь, а ребята так и не вернулись.        «Скорее всего, решили переночевать возле обломков», — решил Джонни. Он не допускал даже мысли о том, что с ними могло что-то случиться. В таком случае, им всем пришёл бы конец.        В какой-то момент Саша отключилась от усталости, просто уснула рядом с Эваном, как была, сидя, просто уронив голову на грудь.         — Меняемся. Сегодня ночью я подежурю, — сказал Вейр.        Они аккуратно переложили девушку на его спальное место, а сам он пристроился возле Эвана, который, наконец, как будто уснул нормальным, а не горячечным сном. В темноте Джон отчаялся разглядеть цвет его кожи — слова Стефана не шли из головы.        Ночь стояла тихая и безветренная. Закрывая глаза, он мог слышать тиканье наручных часов. Когда Эван снова проснулся и позвал его, они показывали половину третьего ночи.         — Дай попить… — он чуть приподнялся на локте.        Поднеся ему бутылку с водой, Джонни дотронулся до лба и обрадовался — тот был прохладным. Жар спал.         — Слава Богу… У тебя девять жизней, Мангуст… я и не сомневался, что ты выкарабкаешься.         — Да… Немного осталось от команды США… — Эван снова лёг. — Поговори со мной.        Джо вспомнил одну из первых ночей после крушения и их внезапные ночные откровения, когда Эван рассказал ему о Бене. Бен! Он знает, что спросить.         — Ты уже думал, как объяснишь Бену… ну… про вас с Сашей? — прошептал Джонни.         — Нет. Не думал.         — Какой он? Расскажи… — Джону почему-то захотелось это узнать. Когда Эван только признался ему, в голове сразу же начал выстраиваться возможный образ возлюбленного Лайса. Он всегда делал вид, что его не интересовала личная жизнь Эвана. Но он только делал вид…        Эван улыбнулся в темноте.         — Бен? Не знаю… добрый. Искренний. Чем-то похож на тебя…         — На меня?!         — Ну да… что-то есть отдалённое… Он, кстати, совсем не амбициозен. Может быть, потому что никогда ни в чём не нуждался… Но он хороший человек… Мне очень повезло, что он был в моей жизни…        Они замолчали. Джонни обратил внимание, что Эван говорит о Бене в прошедшем времени. Но о них самих тоже все давным-давно думают в прошедшем времени. Потому что уже похоронили. Это естественно.        Придвинувшись ближе, он увидел, что по лицу Лайса гуляет немного расслабленное, рассеянное выражение. Тот смотрел в небо и улыбался. На всякий случай Джо поводил рукой у него перед лицом.         — Эй…         — Мне холодно почему-то… — неожиданно сказал Эван. — Все время было жарко, а сейчас холодно. И горечь такая во рту…        Горечь во рту — это плохо… Но главное, спала температура. Эван справится… Потому что всегда справлялся. Он, кажется, всегда мог преодолеть болезнь одной силой воли… Главное, видеть цель. Смысл. И у Эвана он есть. Нужно говорить…         — Почему ты поехал в это турне? Я всё время хотел тебя спросить… — В этом вопросе теперь была некоторая горькая ирония, но Джонни по-прежнему не понимал, зачем Эван, окончательно поставивший точку в своей карьере фигуриста, вдруг, ни с того ни с сего, согласился принять участие в азиатском турне. У него и номер был всего один-единственный… «Чёрный лебедь». Последняя показательная программа, которую Джо считал не очень удачной для завершающего аккорда. Эвану бы катать что-то весёлое, зажигательное… а не траурную мистерию по своей карьере…        Он услышал его голос, а лица уже практически не различал в темноте.         — Я собирался переехать к Бену в Лондон, и мы даже нашли квартиру. Я думал, что с ним смогу начать нормальную, новую жизнь… Мы строили планы. Но я всё равно скучал по льду. Я знал, что так будет всегда. Это счастье, и эта боль… и что они часть меня. Нельзя просто выбросить семнадцать лет жизни… И Джеффри меня уговорил. А Бен поддержал. А потом я узнал, что она тоже поедет… — Джонни понял, что речь шла о Саше. — И я решил, что нужно ехать. И знаешь… ведь если бы не всё это… мы бы с ней, наверное, никогда бы уже ничего не поняли… Знаешь… ещё несколько дней назад, когда похоронил Макса и шёл по джунглям, я был готов умереть. — Эван немного помолчал. — Я даже хотел. А сейчас не хочу. Я не боюсь уже… но я не хочу… я хочу домой… — он неожиданно закашлялся, и Джо в волнении потянулся за бутылкой воды.        «Не смей так думать… нельзя! Даже мысли этой не допускай… гони её! Борись, чёрт бы тебя побрал, Лайс!»        Он ждал, когда Эван перестанет кашлять, боясь, как бы это не разбудило Сашу. Она так вымоталась, что того и гляди сама себя отправит на тот свет. Ему не нравилось, как Лайс кашлял. Глухо, как будто задыхался чем-то. Наконец всё успокоилось, и воцарилась тишина. Через некоторое время Джо решил, что Эван заснул, да и его самого начало отчаянно клонить в сон. Тихий голос ворвался в пелену полудрёмы, заставив вздрогнуть. Джонни не понял, сколько прошло времени: несколько секунд или час?         — Мейсону нравится примерять мою золотую медаль. Он надевает её перед зеркалом и произносит речи… Он идёт в школу в этом году…, а я к нему не приду. Только бы он не обиделся…         — Ты пойдешь с ним в школу, Эван… обязательно… — сонно пробормотал Джонни и, пошарив рукой, нашёл его ладонь рядом, которую тихонько сжал.        Кажется, тот что-то ответил, но он не разобрал. Почувствовав легкое сжатие в ответ, Джон все-таки позволил себе расслабиться и провалился в сон.         — Присцилла, ты не сказала, что на катке будет кто-то ещё! — Джонни недовольно нахмурился и ткнул пальцем в маленькую фигуру мальчишки, нарезающего круги на левой стороне катка. — Это Лайсачек!         — Не дорос ты ещё, Джонни, чтобы тебе в аренду весь каток предоставляли… — Присцилла придала голосу строгость. — Да и тебе полезно посмотреть, как тренируются другие ребята.        Он не хочет смотреть, как катается этот Лайсачек. Достаточно того, что его и так постоянно ставят в пример! Молодое дарование… чемпион США среди юниоров… А по нему, так просто катающаяся колбаса… Но он не дурак, он видит, что Эван превосходит его по технике, и Джонни это злит.        «Просто он катается пять лет, а ты всего два года, Джонни! Прояви терпение!»        Терпение… терпение… все говорят ему об этом терпении…        Разминка. Несколько базовых упражнений на разогрев. Машинально выполняя инструкции тренера, Джонни косится взглядом в противоположный конец арены, где занимается Эван. Он видит, что тот точно так же наблюдает за ним… И нет, они не соревнуются сейчас друг с другом, но всё-таки держат ухо востро…        Небольшой перерыв, и можно просто кружиться на льду, словно птица в свободном полёте. Вперёд и вперёд… легко и изящно… Резкий свист рассекаемого воздуха и хлёсткий звук лезвия — и Эван обгоняет его на большой скорости, уносясь вперёд.        «Эй, так не пойдёт!»        Он отталкивается сильнее, разгоняясь, и через несколько мгновений настигает мальчишку. Ещё секунды они идут вровень. Джонни видит напряжённое, с плотно сжатыми зубами лицо Лайсачека. Его скорость снижается, и самолюбие Джонни ликует. Но переведя взгляд вперёд, он с ужасом понимает, что мчится прямо в бортик и уже не успеть остановиться. За его спиной Эван резко сгруппировался и развернулся, уходя в другую сторону. Резкий удар, падение, боль…         — Он это сделал специально! Я точно тебе говорю… почти подрезал меня… — позже Джонни яростно рассказывает Саше этот эпизод и демонстрирует здоровенный синяк на предплечье. — Ты бы видела его глаза! Ну просто убийца!         — Ой, Джонни… я уверена, что он не специально! Эван только на льду бывает… противным… у него сильный соревновательный дух. А вообще он хороший парень.        Джонни только фыркает в ответ на это заявление. Впрочем, Саша оказывается права. Тем же вечером они снова сталкиваются с Лайсачеком в раздевалке, и Джонни уже собирается гордо прошествовать мимо, взглядом выражая презрение, когда тот его окликает. В тёмных, выразительных своей необычной формой глазах читается смущение и досада.         — Прости, Джонни, за то, что было на катке… Я не хотел, чтобы ты упал…        Это «прости» звучит так виновато, и то, как Эван произносит его имя… с мягким нажимом, будто пробует на вкус. Он не рисуется. Ему правда жаль. Ведь он знает, как это — падать.         — Нормально. Бывает. Я сам виноват… — он посылает ему снисходительную улыбку, и Эван улыбается в ответ с явным облегчением. О, неужели он действительно переживал по этому поводу?        Они не стали друзьями в полном смысле этого слова, конечно. Но среди его одногодков на льду Джонни мало с кем интересно было общаться. А с Эваном интересно. И прикольно. При видимой замкнутости и некоторой угрюмости, он оказался довольно весёлым, и им всегда было что обсудить друг с другом — будь то свои увлечения, других ребят или фигурное катание. Эван был болтливым. Он охотно рассказывал, как проходят его тренировки, что кажется сложным, что наоборот, как строится режим и работает судейская система.         — Говорят, ты и я сейчас лучшие среди юниоров. Но это они сейчас так говорят… Здесь всё быстро меняется… — откровенничал Эван во время перерывов. Они виделись не особенно часто, но хорошо понимали друг друга. Джонни иногда казалось, стоило ему подумать о чём-то, и Эван так странно смотрел на него, будто только что прочёл эти мысли. У него было больше соревновательного опыта, но, по его признанию, больше всего ему «нравилось носиться на коньках по льду на большой скорости». Джонни иногда удивляли его рассуждения, хотя в них, пожалуй, был здравый смысл.        «Я сейчас не думаю об этом… я хочу просто получать удовольствие от катания…»        «Удовольствие? — Эван смотрел на него с удивлением. — А… ну да… я, в общем, тоже… но какое может быть удовольствие без возможности что-то выиграть? Здесь нужен результат. Если его не будет, то ничего не выйдет… Им всё равно, что ты чувствуешь».        Они часто спорили на эту тему, но Джонни оставался при своём. Эван слишком заморачивался, на его взгляд. Результаты самого Лайса при этом явно оставляли желать лучшего, он начал чаще проигрывать, тогда как Джонни чувствовал всё больше уверенности и вырвался вперёд по очкам на соревнованиях. Он не злорадствовал. Эвану, видимо, здорово доставалось за косяки от родителей…        А потом случилось то, чего Джонни никак не мог ожидать. Нет, иной раз он и ловил на себе немного странные взгляды, которые Эван бросал на него, но не придавал им значения… Как-то они расходились по номерам после очередной вечеринки, куда Джонни заглянул просто от скуки, и Эван неожиданно поцеловал его возле двери в его комнату. Он растерялся и оттолкнул его, не резко, но Эван, кажется, и сам испугался того, что сделал. Джонни даже сказать ничего не успел, а тот просто развернулся и убежал в свой номер. Это был предпоследний день перед закрытием сезона, они так и не поговорили тогда нормально. А после он узнал, что Эвана перевели заниматься к знаменитому Фрэнку Кэрролу, этому мрачному старику с пронзительными, какими-то по-птичьи злыми глазами.        Они стали общаться намного меньше. Лайс как будто сознательно избегал оставаться наедине, зато тренировался теперь с удвоенной силой. Пару раз Джонни видел, как Фрэнк что-то жёстко выговаривает ему на катке, и заставал Эвана спрятавшимся где-то в углу и плачущим после тренировок.         — Не позволяй так с собой обращаться! Ты хороший фигурист! Уважай себя! — не выдержал Джонни однажды. Он не понимал, как можно терпеть то, что терпит Эван.         — Ты не понимаешь… — руки у того дрожали, когда он завязывал шнуровку коньков. — Я знаю, что делаю! И не лезь ко мне со своими советами!        И он больше не лез. Только навсегда запомнил выражение лица Эвана, когда тот в первый раз увидел их вместе с Дрю. Потрясённое, ошеломлённое… И он понял. Почему-то стало неловко, словно он сознательно его обманул и виноват в том, что влюбился в другого. И жалость… Джонни не любил жалеть, но ему стало так жалко Эвана… он сам не знал, почему. Может потому что тот смотрел на него с такой отчаянной мольбой очень долго, а он не замечал… не хотел замечать… А потом был Турин, который окончательно разрушил остатки того, что между ними ещё сохранялось. Он понял тогда, что дружбы не будет уже никогда. Но в одном Эван оказался прав… в том мире, где они жили, был важен результат. А он… он всегда любил процесс. Поэтому Эван смог выиграть, а он нет. Порой Джонни думал о том, что бы было… поцелуй он тогда в ответ… но концовка всегда была одинаковой: Эван обгонял его, а потом вовремя тормозил на повороте, а он ударялся и падал. Чтобы подняться и повторить все сначала. ***        Бен провёл в камере несколько часов, сидя на единственной скамейке в углу и тупо уставясь в одну точку. Голова раскалывалась от боли после удара дубинкой. Ему казалось, что он сходит с ума, один здесь, в этом каменном мешке с разрисованными стенами и запахом сырости, за сотни километров от дома, в чужой стране… Ему предъявят ужасное обвинение и казнят. Он наслышан о Бразильском правосудии…        Охранник, толстый смуглый парень, сидевший за столом у двери, с увлечением читал порно-журнал. Бен вдруг подумал, что будет, если здесь кто-нибудь случайно… узнает, что он гей. Его изобьют до смерти? Или изнасилуют?        Около шести часов вечера толстяк внезапно получил какое-то сообщение по рации, после чего, оторвав свое грузное тело от стула, достал ключи, с грохотом отпер дверь камеры и жестом приказал ему выйти наружу. На него не надели наручники, и это радовало. Его отвели в кабинет к начальнику изолятора, и Бен увидел стоявшую возле окна Далию. Через минуту на стол перед ним положили изъятые документы, кошелек и телефон.         — Приносим свои извинения, мистер Барклайл. Но мы действовали в рамках закона и согласно инструкциям, — вполне миролюбиво по-английски обратился к нему одетый в форму, молодой, крепкого вида бразилец с эмблемой бразильской полиции на груди. — Никто не имеет право пересекать зону карантина без специального разрешения.         — Простите, я…         — Мы знаем о цели вашего визита.        Бен в панике посмотрел на Далию. Женщина выглядела невероятно взволнованной, и её губы дрожали, когда она заговорила с ним.         — Тебя отпускают, Бен. Я позвонила в посольство… а оттуда звонили твоему отцу. Он разыскивал тебя…        «Ну, разумеется, они позвонили его отцу…» — Бен почувствовал горечь унижения. Теперь его с позором депортируют в Англию.         — Мистер Барклайл… — он снова услышал голос полицейского. — У меня для вас … хорошие новости. Упавший самолёт найден сегодня утром.        Смеркалось… Они впятером сидели под полотняным тентом, натянутым позади строения маленькой базы патруля национального парка и, по совместительству, спасателей. После технически сложных переговоров, когда Роман объяснял ситуацию, а Далия переводила, а потом переводила ему ответы, а потом он пытался сориентироваться на карте и показать, где же искать остальных, а начальник базы цокал языком, а пилот хватался за голову, и они орали друг на друга на этом темпераментном и звучном португальском, сошлись на том, что придётся дожидаться утра, потому что в сумерках сесть на сложном рельефе возле водопада не удастся. Потом они втроём, попутно подкрепившись вкусными лепёшками с каким-то тушёным мясным блюдом, отдали дань тяжёлому долгу, получив в руки список пассажиров и пометив светлым салатовым маркером семь имён. Возвращая листы бумаги крепкому, средних лет мужику по имени Мачадо, Роман отрицательно покачал головой, вдруг как-то заново осознав, сколько людей осталось лежать там… под безмятежным пологом шелестящей зелени. Тот хмуро забрал списки, так же хмуро покивал и ушёл куда-то вглубь легкого строения, неразборчиво бормоча себе под нос. «Вот не зря его имя значит „топор“, — проводив взглядом невозмутимую спину, заметила Далия. — В России спасатели тоже такие?» «Какие?» — не понял Рома. «Ну… железобетонные?» Костомаров только плечами пожал. В России он спасателей видел, в основном, по телевизору. А потом они сидели на мягких полотняных креслах под светлым навесом и по очереди рассказывали…        Патрульные — Питанга, Педро и Орасио — были более душевными и всё время приносили что-нибудь поесть-попить, от чего трое спасённых уже не знали, куда деваться. Но ребята смотрели на их исхудалые лица с таким сочувствием, что отказываться не поворачивался язык. И вот заканчивался этот невероятный день… Только бы там, в лесу, ничего не произошло… Только бы обошлось… Роман слушал рассказ Бена, но думать мог только о друзьях.         — А кто же нашёл самолёт? — спросила Моника, когда Бенджамин умолк.         — Здесь есть небольшое племя индейцев, — отозвалась Далия. — Они жили в этих местах спокон веков и продолжают жить. Но они не дикари, поддерживают связь с патрулём, у них есть рация. В заповеднике они живут. Охотятся, собирают плоды. Ну, и наткнулись на обломки. Сообщили сюда… Мы приехали, когда вертолёт уже улетел. Видели бы вы, как расстроился Бен. Он прямо собирался… — она показала двумя пальцами. — Ногами.        Бен смущённо улыбнулся, и Роману вдруг стало безумно жалко парня. Тот совершил почти невозможное, что называется, перевернул небо и землю, чтобы… что? Узнать, что любимый любит другую? Любит женщину… Костомаров встряхнул головой, отгоняя эти мысли. Главное, чтобы они там все были живы. Пусть продержатся до утра! Пусть продержатся, господи… пожалуйста…        Подошёл Руй, пилот, обратился к ним, и Далия перевела:         — Летите вы рано, как только взойдёт солнце. Он разбудит, поэтому предлагает идти отдыхать.        Рома кивнул и поднялся, Бен тоже. В этот момент появились Питанга и Орасио, и Далия снова перевела:         — Идите с Орасио, мальчики, он покажет ваш пятизвёздный номер. А мы пойдём с Питангой. И тоже постараемся уснуть.        Выглядывая через борт вертолёта, уверенно держащего курс на водопад, который, оказывается, был одной из природных жемчужин этого парка, Бен мог думать только об одном: как? Как под этим сплошным ковром плотной листвы, местами тёмной, местами ядовито-зелёной, выжить? Как? Что должно поддерживать, подстёгивать, заставлять? Желание жить — откуда оно черпает силу? Рядом сидел и с такой же затаённой болью смотрел вниз Роман. Бен был уверен: если его спросить, он не ответит… Он просто живёт. Потому что не пожелал умереть. Наверное, в этом странном Слепом пятне нужно просто любить жизнь. И тогда оно тебе её подарит…        Руй, обернувшись от рычагов управления, показал куда-то пальцем. Бен вытянул шею: под ещё косыми лучами утреннего солнца водопад сверкал миллионами алмазов, с запада заходила лиловая туча, и эта картина была фантастически прекрасной и нереальной, как в мультфильмах Диснея.        Впрочем, когда лавируя в порывистом ветре, «вертушка» довольно жёстко приземлилась на кромку плато, вся лирика у Бена из головы вылетела напрочь.         — От водопада здесь близко… метров двести пятьдесят-триста! — крикнул Костомаров.        Их взгляды с Беном встретились, и парень уловил в глазах Ромы что-то безумное. Тот улыбался. Это был финал, но никто как будто уже не мог поверить, что всё закончилось, и их кошмар позади. Бен шёл следом за Романом, который показывал дорогу, яростно раздвигая ветки деревьев с залихватским азартом. Никогда в жизни Бен не стремился вперёд с такой отчаянной жаждой, словно спортсмен к своей финишной ленточке. Толстые стебли, стелющиеся по земле, шершавые стволы деревьев, рыхлая земля под ногами, хлёсткие ветки — всё это лишь декорации, которые он может разнести в клочья, сровнять с землёй весь этот проклятый лес, если потребуется, и вырвать из его лап то, что принадлежало ему по праву. Эвана.        «Ещё немного… я скоро буду рядом с тобой…»        Нога неловко подвернулась на одном из выступающих корней, и он споткнулся, упав на землю.         — Аккуратней, эй! Здесь нельзя падать! — его тут же подняли и поставили на ноги две крепкие руки. Выдубленное тёмным загаром, небритое лицо Ромы выглядело сурово. — Кругом всякие твари, на которых можешь наступить и не заметить.         — Всё хорошо… я в порядке, — Бен уверенно кивнул, отряхнувшись. — Скоро?         — Минут семь еще.        Позади слышались голоса, разговаривающие по рации. Где-то над ними громыхнуло. Один из спасателей что-то закричал по-португальски.         — Кажется, гроза собирается… надо поторопиться…        Была гроза. Они возвращались из клуба, и на стоянке к Эвану привязалась пара каких-то обдолбанных в хлам придурков. Они обозвали их «грёбаными педиками» и кричали Эвану, что он не достоин звания чемпиона, что такие, как он только позорят большой спорт, и пожелали им сдохнуть. Полные отморозки. Бен тогда сидел на своём месте, на переднем сиденье, и глаз не мог поднять от ужаса и стыда. Что, если на них решат напасть? Он не умел драться и не представлял себе, что делать в такой ситуации. Он просто ждал, когда Эван молча, ничего не отвечая на эти оскорбления, выведет машину на дорогу и они уедут прочь, оказавшись в безопасности.        «Это из-за меня… до того, как мы начали встречаться, у тебя не было таких проблем…»         — Не обращай внимания, — словно прочитав его мысли, ответил тот, но руки его сжимали руль с такой силой, что побелели костяшки пальцев. — Я привык. Они просто больные.         — Тебе никогда не хотелось треснуть их чем-нибудь потяжелее?         — Хотелось. Но они не стоят того, чтобы марать руки. Всегда найдётся кто-то, кто станет тебе мешать. Если бы я принимал всерьёз всё, что мне говорили, то давно бы свихнулся.        Они не заметили тогда, пока ехали, что эти двое уродов преследовали их машину вплоть до самого дома. И зачем только они остановились перекусить на заправке? Звук сработавшей сигнализации заставил Эвана в ужасе подскочить и бегом выбежать на улицу, к машине. Вырвавшись следом за ним, Бен видел только, как мимо, на большой скорости пронёсся старый ситроен, а Эван в отчаянье метался возле своего джипа, на боку которого белела грубо нацарапанная надпись: «педик».       «Только не машина… нет! Нет!!»        Бен застыл в ужасе, словно врос в землю. Они покалечили его машину… они не могли сделать хуже! У Эвана было не так много настоящих слабостей, но к ним совершенно точно относились его автомобили. И вот одна из них была жестоко «изуродована» этими вандалами, на которых он даже не мог заявить в полицию.         — Ты издеваешься?! Я что, отвезу в участок машину с надписью «пидор» на дверце?! — заорал он. — Меня же все знают в этом грёбаном городе! Я не могу так ездить по улицам!        «К этому невозможно привыкнуть… просто нельзя…»        Он стоял под дождём, совершенно мокрый, с прилипшими ко лбу волосами, и с отчаянием сжимал и разжимал кулаки в бессильной ярости. Мимо них со свистом проносились другие машины, и одна из них на повороте обрызгала его грязью.         — Едем домой. — Эван сел за руль. Несколько раз, пока они ехали, Бен вздрагивал, когда Эван резко заворачивал, прибавляя скорости. У него было такое лицо, словно он был готов вот-вот сам разбить эту машину и их вместе с ней.         — Иди спать. Мне ещё нужно поработать, — Эван снял насквозь промокший пиджак и бросил его на диван.        Бен не хотел оставлять его в таком состоянии, но не решался сейчас возражать. Он ушёл в спальню и лёг на кровать, прислушиваясь к тишине и тому, что происходило в гостиной. Там было тихо. Тревога не давала заснуть, и он поднялся, осторожно приоткрыл дверь и заглянул в гостиную. Эван сидел на диване в темноте, закрыв лицо руками. Он плакал. Бен дёрнулся вперёд и замер, запретив себе двигаться. Больше всего на свете ему хотелось оказаться сейчас совсем рядом, утешить и сделать хоть что-нибудь, но он безотчётно понимал, что Эван прогнал его специально. Он не хочет, чтобы он ВИДЕЛ. Он не простит себе такой слабости на его глазах.        «Никогда не сдавайся…»        Очередной раскат грома — и со свинцового неба упали первые капли. А уже через мгновение сверху хлынул поток воды, заставив в панике пригнуться к земле. Над группой спасателей словно разверзся водопад. Бен остановился, потому что потерял из виду Костомарова. Джунгли словно решили обрушить на них последний заряд своего гнева. Бен зажмурился и закрыл руками лицо. Струи колотили по телу, вызывая желание сжаться в комок и спрятаться. «Нет! Идти! Вперёд!»        Он стоял, прислонившись спиной к двери, с болью сжимая зубы, заставив себя не издавать ни звука, стоять на месте и не двигаться.        Никто не поверит в тебя, пока ты сам в себя не поверишь. Можно бесконечно ждать подходящего случая, повода и настроения… Но я не хотел быть рабом своих ограничений. Мы привыкли к тому, что в жизни всё работает по принципу выиграл\проиграл. Но это существует всего лишь в нашей голове. Я строю свою жизнь с точки зрения принципа выиграл\выиграл. Иногда поражение, это всего лишь этап на пути к успеху. Он есть для каждого из нас. Пережить эту боль, поблагодарить за неё и идти вперёд, не оглядываясь на прошлое… Никогда не сдаваться.        Он выучил наизусть его речь о победе, которую Эван читал во время выступлений на всевозможных церемониях, конференциях, в школах и спортивных секциях. Он закрывал глаза и слушал его голос в голове, голос, который мог бесконечно вести вперед, вдохновляя и даря смысл.        «Никогда не сдаваться».        Где-то в нескольких шагах от него сейчас находился человек, который был ему дороже всего на свете, и он просил его не сдаваться.         — Мы пришли! — крик Романа заставил Бена притормозить. Дождь кончился, будто выключенный. Они стояли на поляне, в центре которой было пепелище костра, земля вокруг была утоптана человеческими следами, а рядом лежали вещи. Одеяло, сумки, какие-то бутылки создавали ощущение, что они находятся не посреди джунглей, а на месте лесного пикника. Бен увидел ИХ не сразу. Три человека сидели под деревом, прижавшись друг к другу. От частого дыхания защитное стекло шлема запотело, и он стащил его с головы. Один из сидевших встал. Это была девушка. Остальные тоже увидели группу вышедших из леса людей, но никто из них не закричал от радости и не бросился навстречу. Повернув голову, Бен увидел, что Костомаров стоит неподвижно, пристально глядя в одну точку. Он проследил за его взглядом и упёрся в пустой лежак неподалёку.        Девушка шла навстречу. У нее были длинные, тёмные волосы и красивое, хотя и сильно похудевшее лицо. Он узнал её. Саша Коэн. А двое других? Он понял сперва только, что Эвана нет среди них.        Стефан Ламбьель и Джонни Вейр.        Бен слышал громкие голоса спасателей за спиной, но они доносились как сквозь вату. Ему показалось, что Саша шла очень медленно, словно была записью на плёнке. Наконец она остановилась напротив него, с жадностью заглядывая в лицо.         — Ты… Бен?        Он кивнул.         — Вертолёт… здесь… Моника… ваши ребята… нашли вчера вечером… — он задыхался. — Эван…        Она ждала, когда он произнесёт его имя. Глаза Саши неестественно возбужденно блестели.         — Он здесь.         — Слава Богу! — Бен снова стал крутить головой по сторонам. Он ожидал, что Эван сейчас выйдет откуда-нибудь из-за деревьев, остолбенеет, увидев его, а потом бросится навстречу… Всё будет именно так. Потом он опять с ужасом вспомнил рассказ ребят о том, что тот был болен, когда они уходили… Сердце ухнуло вниз.         — Где… он?         — Там, — Саша махнула рукой куда-то за деревья. — Пойдём… я покажу.        Он машинально последовал за ней, слыша позади себя звуки шагов остальных и чувствуя, что невольно идёт всё медленнее, словно ноги сопротивляются. Что-то было не так… неправильно… неестественно… Почему все молчат?        Они прошли чуть дальше, и Саша отодвинула несколько веток, освобождая проход. Бен увидел другой лежак, который не сразу заметил, и лежащего на нём человека. Он был… так странно укрыт… с головой…        Бен повернулся к Саше. Он слышал собственный голос — неестественно высокий, дрожащий.         — Он спит?         — Нет… — она не смотрела на него, а смотрела туда, где лежал человек. — Он не спит.        Повисла тишина. Обернувшись, Бен увидел, что спасатели застыли в нерешительности, после чего один из них что-то сказал другому, и тот решительно направился к лежаку.        «Нет!»        Он приподнял одеяло и, заглянув, сказал что-то на португальском.        Почему на португальском? Этот парень ведь знал по-английски…        Бен не двигался с места. Всё это происходило во сне. Его обошёл Рома, странно коснувшись плеча, и, не дойдя почти двух шагов до тела, повернулся к Коэн, чтобы спросить только одно:         — Когда?         — Утром.        Защитный шлем, который Бен держал в руках, упал на землю. Несколько часов назад        Джонни проснулся от того, что его кто-то укусил. Резко подскочив, он машинально хлопнул рукой по плечу. На ладони остался кровавый мазок. Комар…         — Твари… — он принял сидячее положение, зевнул и только после этого посмотрел на Эвана. Лайс лежал на боку, укрывшись с головой одеялом. С хрустом потянувшись, Джо осторожно коснулся его плеча. Он был немного зол на себя, что заснул вместо того, чтобы дежурить, но ведь при этом он лежал совсем рядом и, если бы Эвану что-то понадобилось, то непременно бы услышал.         — Эй… уже утро… ты как? Ты мне снился сегодня… когда ещё был маленьким… — он и правда видел сон и, хотя уже не помнил его содержания, ему казалось, что это было что-то хорошее. Глянув на часы, Джонни обнаружил, что всего семь утра. Он чувствовал себя прекрасно и бодро, а главное, почему-то появилось это ощущение… что будет что-то хорошее. Он был практически уверен, что сегодня вернутся ребята. И, значит, всё будет хорошо.        Видя, что Эван никак не реагирует, он засомневался: будить или нет? К чёрту… он хотел сказать ему что-то важное… они вчера не договорили… В конце концов, нужно проверить, держится ли температура.         — Эван, ты… — Джон сдвинул одеяло и несколько мгновений смотрел на тёмный затылок. Потом поддавшись странному порыву, протянул руку и коснулся волос, провёл ладонью, спускаясь на плечо и потянул.        Сначала он просто не понял. Не мог понять. Увидев открытые глаза, обрадовался, потому что подумал, что тот проснулся. И несколько секунд просто смотрел в неподвижные тёмные зрачки, каким-то отдалённым краем сознания считывая, опознавая, что Эван совсем не моргает. Он слышал своё громкое и частое дыхание. В горле будто застрял камень такого размера, что невозможно проглотить, и он сейчас порвёт ему гортань… Словно чужой рукой коснулся ещё тёплого лица, а потом зачем-то приложил два пальца, прощупывая пульс на шее. Его не было.         — Нет… нет… — он вскочил на ноги и снова рухнул на колени, хватая руку, которую ещё недавно сжимал, засыпая.        Он бы почувствовал… он бы проснулся… это невозможно. Ему же стало лучше…        Джо смотрел в неподвижное лицо и видел теперь, что кожа на нём пожелтела, приобретая неестественный оттенок болезни.        Ему хотелось схватить Эвана, начать трясти за плечи и орать:        «Вставай, сволочь! Я тебя ненавижу!! Вставай и живи! Тебе никто не позволял умирать!!»        «Оставь меня в покое, Джонни… я просто хочу, чтобы меня оставили в покое…»         — Я не оставлю тебя в покое… не оставлю…        Он не смог подняться на ноги и просто пополз к тому месту, где спал Стефан. Он разбудил его, но никак не мог сказать… не мог произнести этого вслух.         — Джо, что случилось? Почему ты плачешь?         — Эван… — он вцепился в его плечи и сжал зубы. — Эван умер. Лондон, 14 апреля, 2016 года        — Ну, а в целом, что скажешь?        Эван весьма критично оглядывал просторное, светлое, с большими окнами помещение, под которым в будущем подразумевалась гостиная. Эта была пятая квартира, которую они смотрели за месяц, и здесь соотношение цены-качества казалось самым разумным.        — Она довольно неплохая… Вот только конструкции старые… придётся всё менять… — Эван подошёл к окну и дёрнул раму, открывая створку и впуская в комнату звуки улицы.        Бен хмыкнул и спрятал руки в карманы брюк.        — Тебе вечно что-то не так. То потолок низкий, то стены кривые… Мне здесь нравится. Думаю, мы должны её взять.        Они встретились взглядами. В глазах парня теперь всё время было это… что-то похожее на вызов. Эван улыбнулся. Ему и самому нравилась квартира. Большая, в центре города, рядом с парком, со свежим ремонтом, правда, планировка немного старомодная, но в этом есть своя прелесть. Две спальни, одну из которых можно преобразовать в кабинет. Решить бы ещё, что он там будет делать… Вопрос с работой в Лондоне так и не решён. Забавно, как Бен посмотрит на то, чтобы работать за двоих и содержать его?.. А он будет праздно валяться на диване, смотреть телевизор, спать, слушать музыку, есть… Он будет заниматься поиском себя и никуда не спешить. Такого в его жизни еще не бывало…        — Мне она тоже нравится. Только, что делать… с этим? — Эван показал рукой на массивный чёрный рояль в центре. — Я так понимаю, он входит в комплект. Что если я предложу владельцу забрать эту рухлядь и скинуть цену?         — По-моему, он придаёт комнате стиль… — возразил Бен, проводя рукой по гладкой блестящей поверхности.         — Он занимает слишком много места. Да и зачем он нам? Мы же не в консерватории… Сейчас я позвоню и узнаю.        Достав телефон, он вышел в другую комнату. Можно было снимать жильё, но с нынешними ценами на недвижимость это не выгодно, поэтому они решились на покупку. Теперь уже нет пути назад…  Эван остановился возле окна и посмотрел на видневшуюся верхушку Вестминстерского аббатства. Он будет здесь счастлив…        Он разговаривал по телефону с риэлтором, когда услышал музыку. Сперва решил, что ему показалось… Кто-то играл на пианино «К Элизе» Бетховена. Но здесь некому играть… здесь же… этого не может быть! Он закрыл глаза и прислушался. Нет, ему не показалось.         — Если он вам мешает, я могу поговорить с хозяином, чтобы тот забрал его, но цена вряд ли изменится! — заявил голос на том конце провода.         — Я перезвоню… спасибо… — Эван отсоединился и медленно вернулся в гостиную.        В пустой комнате за роялем, слегка опустив голову, сидел Бен. Эван заворожённо смотрел, как мягко, осторожно движутся по клавишам пальцы, из-под которых льется, заполняя пространство чистый, мелодичный звук. Некоторое время он, затаив дыхание, стоял возле двери, боясь сдвинуться с места и разрушить это внезапное волшебство. Бен играл практически идеально… Плечи и голова его слегка двигались в такт музыке, сливаясь с мелодией, давая ей полностью захватить себя. По чёрной крышке рояля, словно танцуя, скользил маленький солнечный зайчик.         — Я не знал, что ты играешь… — наконец смог выдавить из себя Эван.        Бен поднял голову, улыбнулся, прекратил играть и закрыл крышку рояля.         — Я десять лет занимался музыкой. Класс фортепиано. Мечтал стать композитором… пока отец не сказал, что в таком случае я умру с голоду, как Бетховен, — он встал из-за рояля и подошёл к нему почти вплотную, чтобы слегка коснуться воротничка рубашки, поглаживая. — Мне казалось, я как-то упоминал об этом.         — Нет, не упоминал…         — Ты тоже долго не показывал мне свои картины… — Бен обнял его за шею и прижался щекой. — Знаешь… я просто вижу это… Я буду играть по вечерам… Что-нибудь из репертуара Элтона Джона… — У Эвана вырвался смешок. — А ты — рисовать. Может быть, у тебя наконец-то появился повод заняться тем, чем всегда хотелось? Тебя ничто больше не держит… пробуй, рискуй…        В голове у Эвана по-прежнему звучал рояль. Он чувствовал необъяснимый, чувственный подъём, который бывает, когда соприкасаешься с чем-то прекрасным. Эван поцеловал Бена в губы и тихо произнёс:         — Решено… рояль остаётся… и мы берём эту квартиру.        Неожиданно парень отстранился и очень серьёзно посмотрел на него. На его лицо легла тень. Эван коснулся тыльной стороной ладони его лица, словно желая её стереть.         — Можно вопрос? Только ответь честно.         — Давай.         — Почему я?         — В смысле?        Бен отошёл и присел на подоконник, согнув одну ногу и поставив её на деревянную перекладину. Когда он сидел вот так, его тонкий, аккуратный профиль напоминал Эвану кого-то… но он никак не мог вспомнить, кого… Только сердце начинало чаще стучать в груди.         — У тебя наверняка были другие парни… до меня…         — Не так много, как ты можешь думать. Ничего серьёзного.         — Почему я? Ты оставляешь всё… работу, друзей, свои собственные принципы… и готов жить со мной в Лондоне! Почему? Что во мне такого особенного, что могло зацепить Эвана Лайсачека, а? — он говорил без тени лукавства. — Иногда мне начинает казаться, что я сплю, и всё это сон… один бесконечный прекрасный сон… Но наступит утро, и мне придётся проснуться. И тебя не будет.        Эван подошёл и встал рядом с ним, глядя в окно. Почему-то он был рад этому вопросу… может быть потому, что сам задал его себе не так давно?         — Мне повезло. Я достиг цели, о которой мог только мечтать. Я хотел окружать себя людьми, лучше меня самого… теми, кто может меня чему-то научить… Я хотел кем-то стать в этой жизни, и мне казалось, что я стал. Меня уважают. В моей семье… мои друзья… те, с кем я работаю… коллеги и другие спортсмены. Это действительно круто. Я получил отличную работу, за которую многие люди распихивали бы друг друга локтями… И да. Были другие… мужчины. Они были как бы естественным следствием из всего остального. Когда у тебя есть деньги, слава, когда ты первый спортсмен в стране… многие непрочь быть с тобой. Но у тебя есть кое-что… чего нет у них, — Эван скосил взгляд в его сторону и усмехнулся.         — И что же это?         — Любовь. Ты меня любишь, Бен. И я доверяю тебе. Больше, чем самому себе.        Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Взгляд Бена блуждал по его лицу, но Эван не мог понять, что за мысли сейчас бродят в этой голове. Он боялся этих пауз. Нет ничего ужасней, чем чувствовать пустоту в молчании с тем, кого любишь.         — Сыграй мне ещё что-нибудь… пожалуйста…        Бен кивнул и направился к роялю. И заиграл «Лунную» сонату.        Приподняв одеяло, я посмотрел на лежащее передо мной тело и издал вздох облегчения. Жуткого вида, с заросшим щетиной, худым жёлтым лицом человек был мне совершенно незнаком. Я повернулся к остальным и уверенно произнёс:        — Произошла ошибка. Это не Эван.        Я, без сомнения, хорошо знал тебя, знал твоё лицо и тело в мельчайших подробностях. Мёртвый мужчина не имел к тебе никакого отношения.        Спасатели переглянулись, Вейр отвернулся и неожиданно быстрым шагом пошёл прочь. Стефан Ламбьель шагнул к Саше Коэн, которая побледнела как смерть. Я не понимал… они же должны радоваться!        Роман подошёл вплотную и, присев на корточки, осторожно закрыл покрывалом это чужое лицо. Он положил руки мне на плечи, посмотрел в глаза и мягко произнёс:        — Это Эван, Бен. Мне очень жаль… я понимаю, что…        Мне не нравилось, когда со мной разговаривали как с ребёнком. Я встал на ноги и, нахмурившись, отошёл от него.        — Вы хотите меня обмануть? Зачем? Вы думаете, я не знаю, как он выглядит? Это такая шутка? Я пооонял… Эван придумал, да? Решил разыграть меня… вы все решили… — я даже не замечал, что кричу. Говоря всё это, я понимал, что несу абсолютную чушь. Никто здесь не мог разыграть меня, потому что никто не знал, что я окажусь здесь. Но любая чушь была сейчас лучше правды…        — Он полтора месяца провёл в джунглях, парень… И он был болен… Болезнь меняет лицо… Конечно, он изменился… — со мной по-прежнему говорил один-единственный человек.        Я смотрел в суровое, будто запечатанное лицо Костомарова. В глазах у того было нечто настолько ужасное, совершенно непередаваемое… Внезапно я понял, что он чувствует себя палачом. Он сказал мне, что ты жив… он обманул…        В тот вечер, когда я играл на рояле «К Элизе», ты сказал много важного. Но главного не сказал. Не сказал, что любишь. И стоя там, посреди джунглей, видя вокруг полные страдания взгляды, я понял совершенно чётко только одно: ты никогда больше этого и не скажешь. Я так и не узнаю, что ты ко мне чувствовал на самом деле. И не смогу спросить… В этой невозможности и есть весь ужас отсутствия свободной воли. Я мог бы теперь разбиться в лепешку и кричать об этом везде, но человека, которому предназначались эти слова, больше не существовало.        Я помню, как подошла Саша и, взяв за руку, потянула куда-то за собой. Я шёл за ней практически машинально, не разбирая дороги, не видя, словно перестав быть человеком. Помню её тихий голос возле самого уха, когда она заставила меня опуститься на землю:        — Тебе нужно поплакать…        Она обняла меня, встав на колени и крепко прижав к себе. А я не мог плакать. Я просто открывал и закрывал рот, как рыба, и безумно таращился вперед. Рыбы не могу издавать звуки, которые слышит человек, но они кричат, когда им больно. Когда они умирают… Теперь я знал это точно. Я был такой рыбой. Я орал, но мой крик был беззвучен, он словно уходил внутрь меня самого. Потом я умер.        Нет, конечно, я не умер в физическом смысле. Я даже не сошёл с ума. Каким-то образом даже понимал, что с нами выжившие, которых нужно доставить домой. Мы все вернулись к вертолёту, залезли в него и улетели. Я знаю, сколько там было народу, но запомнил только Сашу: она всю дорогу до базы спасателей держала мою руку в своей. Она больше не произнесла ни слова. Но, не зная причины, отчего-то я был уверен, что она всё делает правильно. Нужно было забрать тела всех погибших, но на это требовалось время. Единственное, на чём ребята смогли настоять — это чтобы твоё тело забрали прямо сейчас. Тело… нельзя так называть людей даже после их смерти. Ты не был телом. Тебя уже не было, но ты ещё был… ты был где-то там, совсем рядом… Я просто задержался и не застал тебя, когда ты ушёл.        Мы вернулись на базу, и дальше всё происходило очень быстро. Во всех новостях объявили о чудесном спасении шестерых, выживших при крушении. Это был пир во время чумы. Никто уже не надеялся на это, но упавший самолёт был найден, и трагедия превратилась в торжество. Неважно, что погибло более ста человек. Ведь жизнь вернули хотя бы немногим из тех, кого уже похоронили. В аэропорту Рио-де Жанейро бесновалась толпа зевак и репортёров, которые тыкали своими микрофонами в лица и выкрикивали вопросы. Люди зарабатывали на чужом горе деньги, и это было нормально. Но я понимал, почему ты так не любил журналистов. Там же, в зоне ожидания, собрались родные и близкие выживших. Я с ужасом увидел среди них твоих родителей, сестёр и других родственников, и понял, что семьи оповещали по списку, который отметили на базе, в самом начале. Скорее всего, за общей суматохой никому не пришло в голову ещё раз обновить информацию. Тебя ждали среди живых…        Я чувствовал, что должен это сделать. Должен подойти и сказать, но я не мог. И тогда это сделал человек, от которого этого совсем никто не ожидал. Джонни Вейр высвободился из объятий своей плачущей матери и, прошептав ей что-то, направился в сторону твоей семьи. Я не знаю, что он сказал им, но слышал крик Кристины. Она зарыдала на груди у мужа, обнявшись с сестрой, но меня поразила реакция твоей мамы… Таня не закричала и не заплакала. Она просто стояла и смотрела на человека, который сказал ей, что её единственный сын не вернётся. Уже позже, когда суматоха начинала стихать, я видел эту женщину, которая продолжала всё так же стоять, не пытаясь присесть, и всё смотрела и смотрела в одну точку, ни с кем не разговаривая и никому не отвечая. Я знал, что она чувствует.        Смерть внутри…