15-Й ГРАДУС НА ЮГ ОТ ЭКВАТОРА

       Моника уже не впервые ходила с Романом на рыбалку. Тот входил в плавно текущую между камней воду и меткими ударами деревянного острого копьеца бил неторопливых рыб, теперь уже по опыту выбирая тех, которые были приятней на вкус. Заостроженную рыбину он выбрасывал на берег, и задачей Моники было быстро добить её ножом, чтобы не ускакала обратно в реку. В первый раз ей было от этого процесса не по себе, но она привыкла… Они ко многому привыкли здесь… Сегодня Роме везло: уже пять симпатичных толстеньких полосатых рыб Моника сложила в специальную «авоську», как все её называли вслед за русскими ребятами. Неожиданно он замер, медленно занося копьё, а потом стремительно вонзил его во что-то невидимое, крикнул «Поберегись!» и с усилием швырнул к её ногам большую золотистую рыбину, вкусную даже на вид. Моника ловко пришпилила её ножом к песку, а Роман выбрался на сушу и помог справиться с сильной, упруго бьющейся добычей.         — Ну вот, эту точно в листьях испечём, — довольно улыбаясь, сказала девушка, ополаскивая ладони и нож. — А тех на уху… Джо со Стефом как раз за картошкой ушли… Ты такой молодец, — продолжала она, уже увязывая в сетку улов. — Где ты так научился? Это же непросто…         — Да я и не пробовал раньше никогда, — пожал плечами Рома. — Просто, видимо, координация и реакция… спорт, понимаешь, у нас такой… успевать вовремя…        Загорелое резкое лицо его вдруг помрачнело, и Моника поняла, что любая мысль о спорте — это партнёрша… Которой больше нет. Неожиданно ей стало не то чтобы любопытно, но очень важно понять этого мужчину, который для неё оставался самым загадочным из всех товарищей по несчастью. Собственно, она знала только, что он в паре с Татьяной стал Олимпийским чемпионом в Турине. Ну, и ещё, что они были только друзья, ничего большего. Но он был решительным, спокойным, немногословным, каким-то очень надёжным и цельным, при этом ценил шутку, умел подбодрить и обладал удивительным тактом. Моника подозревала, что он знает всё обо всех в их маленьком мирке, но никогда не скажет ни словечка тому, кому этого словечка слышать не стоит. Красивый, сильный молодой мужик… И всё-же она не видела с его стороны не то что действия — ни одного нескромного взгляда ни на одну из девушек за весь этот месяц. Он был как… как… она не знала. Ну, не сравнивать же его с инструктором в лагере скаутов, правда?        Он присел рядом, крепче затягивая «авоську», и она в который раз невольно зацепилась взглядом за татуированную строчку на его коже. Правду сказать, отрывать взгляд от фигуры Костомарова ей всегда удавалось с огромным трудом…         — «Любовь — распятие», — почему-то вслух прочитала она и смутилась: — Извини… Ром, а почему такие слова?         — Ну, — усмехнулся он ободряюще, — я, если честно, не очень-то везучий в любви парень, понимаешь?         — Не верится… — покачала головой Моника. — Ты такой… по-моему, за тобой на край света любая пойдёт…         — Ну, а мне любая зачем, сама подумай? — лукаво заулыбался он. — А пока с единственной договоришься… ууууу, семь потов сойдёт.         — А ты договорился? — тоже улыбнулась она.         — А как же! Я же такой, ты ж сама сказала! — Он подёргал узлы, проверяя. — Я настырный. И терпеливый. Так что деваться ей было некуда, по-любому.         — Ты её любишь, да? — Этот вопрос вырвался сам собой, и Моника смутилась ещё сильней, когда встретилась с его взглядом: серые глаза перестали смеяться, стали строгими и ясными, смотрели пристально и серьёзно, словно в самую душу.         — Да, — после небольшой паузы ответил Роман негромко. — Я её люблю. Мы венчаные. У нас двое детей — дочка и сын. И я знаю, что она меня ждёт. Может, я потому и жив. Вот поэтому такие слова, девочка… Вот поэтому…        В этих словах, в интонации, с которой они были сказаны, была такая сила и такая безбрежная вера, что Моника ощутила, как в груди стало тесно от близости чуда, как во сне, как в детстве… И она, взрослая, довольно циничная в силу профессии и воспитания, радостно поняла, что сказки, наверное, всё-таки, не совсем неправда…         — Так, всё, только не плакать! — снова перешёл на шутливый тон Рома. — Пойдём, нам ещё всю эту красоту почистить надо! А нож второй огородники забрали, вот беда…        В лагере они застали только Иру, которая в ожидании добытчиков не давала погаснуть костерку и листала изящную маленькую книжку с золотым обрезом.         — Ну, и где наши звёзды? — поинтересовался Рома, имея в виду Эвана с Сашей.        Монике тоже было интересно. Судя по всему, или Саша вняла её советам, или Эван оказался решительней, чем казалось на первый взгляд, но парочка явно достигла взаимопонимания. «Мы встречали рассвет», — с шальными глазами и удивительно счастливой улыбкой на распухших губах отозвалась Саша на её обалделое: «Вы откуда такие красивые?» И это был единственный вопрос, на который она ответила с первого раза, потому что потом ей всё приходилось повторять раза по три. Впрочем, Эван держался неплохо, только отвечал очень односложно. Но глаза и у него были совершенно нездешние…         — Звёзды? — подняла задумчивые глаза Ирина. — Вызвались сходить за водой. Набрали пустых бутылок… Как дотащат, не знаю. Пошли к ближнему водопаду.         — Тогда дотащат, — уверенно заявил Роман. — Главное, чтобы не забыли, зачем пошли.         — Ром, ну не ворчи, — укоризненно проговорила Ира. — Они такие счастливые оба… Ну, нельзя же только рыдать…         — Ириш, я первый крикну «горько», если что, — аккуратно пристроил на широкую доску сетку с рыбами мужчина. — Просто мы по-прежнему в джунглях. Тут по-прежнему опасность на каждом шагу. Нас всего семеро. И у нас почти кончилась последняя зажигалка. А так, конечно, счастья им, радости и здоровеньких деток.        Ира вздохнула.         — Ты сердишься, потому что волнуешься… А ты помнишь, как сказано у Дюма? «У пьяных и влюблённых есть свой ангел-хранитель». Я, кстати, когда их утром увидела, решила погадать… Ну, я гадаю на Вийоне… вот на этой книжке. Знаете, что выпало? — она с озорной улыбкой раскрыла книжечку, заложенную травинкой. — Слушайте: «Взлёт горше всякого паденья, Стон тем слышней, чем тише он, Свет ярче там, где гуще тени, Не глуп лишь дурень, что влюблён»… — Отложив томик, она поднялась и подошла ближе к костру. — Может, всё это вообще ради них… Откуда мы знаем…        Они сидели обнявшись и смотрели на водопад. Саша пристроила голову у Эвана на плече и старалась успокоить сумасшедшее сердцебиение. Она практически всё утро плакала от счастья, и в груди не хватало кислорода, она была полна чувством настолько, что казалось, вот-вот разорвётся. Словно эта любовь спала глубоко в ней все эти годы, уснула ещё ребенком, а теперь проснулась совсем взрослым человеком, и вот ей там так тесно… так не хватает места, чтобы развернуться, встать в полный рост.        Оказывается, она никого и не любила все эти годы… всё иллюзия, мираж. Ах, как хорошо очнуться…         — Ты знаешь… — от его тихого, низкого, такого знакомого и родного голоса плавилось сердце. — Мне сейчас кажется… у меня до этого ничего с девушками не получалось, потому что ты всегда казалась самой лучшей… а я всех сравнивал. И сейчас я думаю: а хорошо, что ничего не было.         — И совсем я не самая лучшая… неужели я вообще могу тебе такой нравиться? — она улыбнулась. — Лохматая, ненакрашенная… и с обгоревшим носом.         — Ты — лучшая… — он повернулся и очень серьёзно посмотрел на неё. Потом протянул руку и убрал с лица прядь волос. — И красивая… всегда красивая… А вообще я… я не умею объясняться в любви…        Она запрокинула голову, подставляя губы для поцелуя, потому что целоваться Эван уж точно умел. Ей теперь всё время этого хотелось. Если бы здесь в джунглях проходил конкурс на самый долгий поцелуй, они бы точно его выиграли… не отлипали друг от друга целые сутки.         — Знаешь, что самое странное… — Саша мягко вздохнула. — Я уже не хочу, чтобы нас забирали отсюда. Я хочу тут… с тобой… всё время… и никого не надо…        Он понимающе улыбнулся. Они оба не говорили об этом, но думали. О том, что осталось за горизонтом. О том, что нельзя, но так хочется теперь отбросить. Эван рассказывал ей про Бена ещё раньше, без особых подробностей, но теперь этот парень и их отношения виделись ей совсем в ином свете. Ведь он тоже любит и страдает… Ах, хорошо бы их считали теперь уже умершими. И можно было бы не возвращаться…        Эван неожиданно взял её ладошку в свою руку и поднёс к губам, начав целовать каждый пальчик.         — Перестань… ты меня смущаешь… — она и правда смутилась, но не могла вырвать своей руки.         — Такая маленькая… как бриллиант. Боюсь тебя потерять… — он сжал её руку и закрыл глаза. — Если мы вернёмся домой… ты выйдешь за меня замуж?         — Конечно. — Она как-то забыла, что официально уже дала это обещание другому, и удивилась своим чувствам. Теперь казалось немыслимым быть с кем-то другим, когда она должна быть с Эваном. Всю жизнь, до конца…         — А где мы будем жить?         — А где ты хочешь?        Она задумалась.         — В Калифорнии. Как раньше.         — Дааа… — он мечтательно улыбнулся. — Мне тут сон приснился… помнишь вид на Корону дель Маре? И золотые облака…         — Розовые и золотые… — она кивнула, и перед глазами тут же встала знакомая картинка. — Мы там катались на великах, помнишь? По вечерам. По набережной.         — Ага… а та блинная всё ещё работает, не знаешь? «У Салли», кажется, называлась…         — Конечно, работает! Ты любил блинчики с шоколадным соусом… а я с мороженым и карамелью. Брала больше, чем могла съесть, и ты их доедал… знаешь, я специально брала больше, чтобы ты поел нормально… потому что сам себе ты бы не взял столько, сколько хочешь… а мои потом легко съедал… — Саша вдруг всхлипнула и опустила голову.         — Ты чего? — Эван испуганно обнял её, прижимая к себе.         — Не знаю… я просто подумала, что у нас было столько времени… целая жизнь… и мы могли… ещё тогда… а здесь понадобилось всего четыре дня. Как же так?         — Я не знаю… — Эван вздохнул. — Но ты не плачь, ладно? Теперь не надо… из-за блинчиков… теперь ты сама будешь мне их готовить…        Саша рассмеялась сквозь слёзы.         — Бесит… что я всё время реву и реву… как дура какая-то…         — Зря ты про блинчики вспомнила… — он скорчил гримасу. — Если бы я тогда знал, что окажусь здесь… то съел бы их впрок.        Саша уткнулась в него носом и улыбнулась. Интересно, что бы сказал обо всём этом Джеффри? В голову пришла внезапная мысль: когда у них с Эваном родится ребёнок, если это будет мальчик, надо назвать его Джеффри…        Девушка испугалась этой шальной идеи, потому что она была слишком… слишком поспешной… неуместной и вообще… Но как же это… раньше она никогда не думала о детях так конкретно… Хотела, конечно, но это желание было таким отвлечённым, скорее исходившим из принятых в обществе норм. А теперь она почувствовала, что действительно готова. Она хочет ребёнка! Нет, двух! Двух детей! Мальчика и девочку. С ума сойти…         — Эй, я тут подумал… я так хотел собаку завести… но с ней бы было некому дома гулять. Теперь я знаю, кто будет её выгуливать…         — Да ты коварный эксплуататор, Лайс! — шутливо шлёпнула она его по колену и тут же снова прижалась к плечу щекой. — Собаку — это хорошо… А потом можно ещё двух котов… И канарейку…         — Почему канарейку? — удивился Эван.         — Они поют… так, знаешь… — неопределённо покрутила пальчиком в воздухе Саша. — Поют…        Вернувшись в лагерь, Джо со Стефом застали там одного Рому, флегматично потрошащего рыб возле экономного костра.         — Дожили, — буркнул Вейр, вместе со Стефаном опуская увесистую сетку с клубнями на место, которое уже привычно служило продовольственным складом. — Скоро будем аукаться… Где все, Ром?         — Ира с Сашей ушли стирать, — невозмутимо шлёпнул рыбину на другой бок Костомаров. — А потом мы вспомнили, что кончились манго. Эван Монику одну не отпустил… Они скоро придут. А вы что так долго?         — А мы нашли кофе! — похвастался Ламбьель. — Спелые ягоды, надо почистить, потом на фольге зёрнышки пожарить… Ооооо! — застонал он внезапно. — Как я хочу кофе! Я и не предполагал, что так его люблю! Вот, смотри!        Гордый, как золотоискатель, он развязал свой рюкзак, почти доверху наполненный яркими ягодами.        Роман улыбнулся, и Джо понял выражение его лица: он и сам со Стефом никогда не мог удержаться от ответной улыбки.         — И что? — поинтересовался Рома. — Будешь чистить? Прямо сейчас?         — А что, надо что-то сделать? Помочь? — тут же забеспокоился Стефан.         — Ну, картошку, например, почистить, более актуально, — хмыкнул Роман.         — Я почищу, Ром, — увидев, как расстроенно вытянулось лицо швейцарца, поспешил сказать Джон. — Нож один, так что пусть занимается кофе. Я помню, кофе мы все любим. Даже ты.         — Даже я, — согласился Костомаров. — И даже без сахара.        Они сидели у костерка, занимаясь такими обыденными, простыми вещами… Джонни думал, какая, в сущности, незамысловатая штука — жизнь. Весь её смысл в том, чтобы она продолжалась. А всякие сложности человек придумывает себе тогда, когда не нужно тратить все силы на это продолжение… Философии, рефлексии… Всё пустое. Вот сейчас у них есть пища, есть огонь, есть укрытия от дождя и ветра. Есть маленькие радости, вроде сахарных яблок или обещанного Стефом кофе. У них есть, с кем поговорить, поделиться болью или радостью. Порой ему хотелось прожить так всю оставшуюся жизнь: бесхитростно, в чём-то примитивно, но так спокойно и чисто… Пусть недолго, неважно. За этот месяц с небольшим он узнал о себе и о друзьях столько, что оставалось только дивиться, где всё это так долго скрывалось. И никто, никто не разочаровал его! Каждый оказался таким удивительным, таким настоящим… Даже он сам, как ни странно… И Эван. Эван просто другой человек! И у Сашки наконец-то сияют счастьем глаза…         — Ром, а почему за манго с Эваном Саша не пошла? — вполголоса поинтересовался он. — Как-то естественней было бы, нет?         — Эх, Джо, тут целая история, — ухмыльнулся Роман. — Саша как раз собралась стирать вещи Эвана. А Ира — всякие женские штучки. А когда они уже ушли, мы вспомнили про манго. Вот так… Понимаешь, как всё запущено?         — Колоссально запущено, — поддакнул Стеф, увлечённо шелушащий ягоды. Светло-зелёные сердцевинки так и сыпались из-под его ловких пальцев. — Вот они, первые трудности совместного быта!        Парни рассмеялись и ещё некоторое время шутили на эту тему, пока в лесу не затрещали ветки и не донёсся голос Эвана, неразборчиво матерящегося и повторяющего: «Держись! Да стой же! Ну, держись, мне же тяжело!», а потом он буквально вывалился из кустов, чуть ли не на плечах таща Монику. У той заплетались ноги, голова то и дело падала, но она снова вздёргивала подбородок и обводила пространство вокруг расфокусированным блаженным взглядом. Мужчины бросились на помощь, перехватывая у изнемогшего Лайса расслабленное непослушное тело.         — Господи, я думал, не дойдём! — облегчённо выдохнул он, прижимая рукой не совсем ещё зажившие рёбра. — Сперва она хоть ноги поднимала… а потом я её почти волочил, нести-то не могу… Манго бросил, пойду принесу.         — Я с тобой! — торопливо сказал Джо. — Нельзя одному, а ребята о Мон позаботятся. Показывай, где ты сетки оставил… И расскажи, что случилось, — твёрдо заявил он, заглядывая в лицо Эвану, когда они немного отошли от лагеря. — Ты тоже какой-то бледноватый, между прочим.         — Понимаешь, мы дошли до тех деревьев, что Моника знала, и обнаружили, что там уже нет нормальных спелых плодов, — как-то удивлённо и слегка запинаясь, стал объяснять Лайс. — Решили пройти чуть подальше, и действительно, там есть ещё манго, мы там и нарвали. Только по дороге там такое маленькое мелкое болотце… комарья такая прорва, не поверишь, меня чуть не обглодали до костей, да и Мон досталось… А ещё оно так пузырилось противно… и запах… душный такой, сладковатый… ацетон напоминает, но не ацетон, не знаю. Похоже, она надышалась… Вдруг начала разговаривать с Джефом, представляешь? — Эван передёрнулся от пережитого испуга. — И со Стивом… Так говорила, словно они отвечают… Глюки, ну! Я струхнул, её под руку, сетки бросил и быстрей назад. Только она с каждым шагом всё медленней шла и всё активней вела диалог…         — А ты как себя чувствуешь? — вдруг перебил его Джон. — Сколько пальцев? — сунул он ему под нос растопыренную «V».         — Ой, Джонни!.. — растерянно засмеялся Эван. — О чём ты думаешь, а? Голова немного кружится, а так норм… Два пальца, два, не волнуйся…        Вейр внимательно и остро заглянул ему в глаза, отметив, что взгляд слегка блуждает, но в целом Лайс действительно был вполне адекватным.         — Я знаю, что я думаю, Мангуст… — жёстко сказал Джо. — И ты знаешь. Я ничего не буду говорить, потому что это твоё дело… Но ты подумай, кому ещё следует знать…        Сетки нашлись быстро, и на обратном пути оба молчали. Эвана, видимо, всё же догнало воздействие болотного газа, его движения стали менее уверенными, и Джон забрал у него вторую сетку, потому что тот всё норовил её с плеча уронить. Вейру были знакомы эти признаки: расширенные зрачки, дрожащие пальцы, беспечная улыбка. Он был уверен, если посчитать пульс, он сильно учащён, а кожа сухая, как бумага, несмотря на влажное тепло тропиков. Он видел такое в тех странных компаниях, куда довольно часто водил его Виктор, когда Джо ещё лелеял в душе иллюзию, что у них любовь. Там бывало и покруче зрелище; сам Воронов, к счастью, до розовых слоников и зелёных чертей дело не доводил, но Джонни, который испытывал инстинктивный брезгливый ужас перед подобной утратой контроля над собственным телом и сознанием, быстро дал мужу понять, что очень, ну очень против подобного досуга! Собственно, это и было началом конца их брака… Правда, это был опыт, полезный во всех отношениях. Джо не только стал лучше разбираться в людях, но и понял, наконец, что происходило с некоторыми его знакомыми… Вот, к примеру, с Лайсачеком после Ванкувера происходило. А теперь явный галлюциноген, что мощно накрыл Монику, вызвал у него лишь небольшую раскоординацию движений и речи… Эван, Эван, что же ты с собой творил все эти годы? Что с тобою творили? Джонни стало горько и страшно.        Когда они выбрались на поляну, вернувшиеся Саша и Ира уже хлопотали над Моникой, и Эвану пришлось повторить свой рассказ про болото и пресечь панику перепуганной Коэн, для чего он отвёл её в сторонку и минут десять что-то шептал, прижимая к себе.         — Смотри, Эван уже в порядке, да? — оптимистично заметил Стефан, когда они отмывали в речке руки. — Его организм даже с ядовитым газом справился. Это же хорошо! Значит, он набрался сил, как полагаешь?         — Ну, хуже ему точно не стало, — пожал плечами Джон, который даже с Ламбьелем не хотел обсуждать свои наблюдения. — А дальше поживём — увидим… ***       — Ненавижу свои хомячьи щёки…       Бен отвлёкся от онлайн-игрушки в телефоне, привлечённый этой недовольной репликой. Эван стоял перед зеркалом и с болезненной пристальностью разглядывал свое отражение.       — Ээ… что ненавидишь? — у парня вырвался смешок. — Хомячьи щёки?       — У всех нормальных людей жир откладывается на теле, а у меня на роже…       — Ты с ума сошёл? — поднявшись с кровати, Бен подошёл и обнял его сзади за талию, положив подбородок на плечо.       — Нормальные щёки. Мне нравятся твои ямочки… когда ты улыбаешься… Улыбнись… я приказываю!       Эван скривился. В его взгляде читалась откровенная неприязнь.       — Когда я постарею, они обвиснут, как у сенбернара.       — Да ты что, серьёзно всё это говоришь? — Бен отошёл и с изумлением уставился на него. — Тебе не нравится твоя внешность?       — Ненавижу её… большую часть времени… — Эван отвернулся от зеркала, как от врага.       — А мне всё в тебе нравится…       — Ты не объективен ко мне. Это понятно… — тот отмахнулся. — Как моя мама.       Необъективен? Бен окинул взглядом стройное, загорелое, идеально подтянутое гладкое тело и вспомнил, как вчера они ходили на пляж, и Эван отказался надевать плавки вместо шорт, потому что, по его мнению, с его длинными ногами будет похож в них на огромного паука. Тогда Бен принял это за шутку. К собственной внешности он относился достаточно равнодушно, а Эван казался ему почти идеальным. Как он может сам себе не нравиться? Он что, слепой?       — Я бы хотел хотя бы один день в году выглядеть как ты, знаешь… — не выдержал парень, чувствуя непонятную обиду.       — Как я? — Лайс скептически посмотрел на него. — Что бы ты хотел иметь? Такие же прыщи на лбу? Или нос? Или кривые ноги?       — У тебя не кривые ноги… ты вообще видел, как выглядят кривые ноги?       — Забудь. — Эван махнул рукой. — Ты ещё подумаешь, что я помешан на своей внешности… А это не так!       — Ты помешан на своих недостатках. — Бен подошёл и снова обнял его, целуя в губы. — Меня бесит, когда ты начинаешь так говорить о себе… Если ты такого мнения о себе, то что ты думаешь обо мне и моих тощих, бледных лодыжках? — он скорчил рожу. — И синяках под глазами…       Эван засмеялся, и лицо его смягчилось.       — Ты отлично выглядишь.       — Ты тоже. И мне нравятся твои… хомячьи щёки… ясно?       Эван неожиданно закрыл глаза и прижался лбом к его лбу.       — Ты прав. Глупо так говорить о себе. Не обращай на это внимания. Я самокритичен. Я никогда не бываю полностью доволен собой. Ни внешне, ни вообще…       — Знаешь, иногда я смотрю на тебя, когда ты спишь… и фотографирую… ты не представляешь, какой ты милый…       Эван отодвинулся и с подозрением посмотрел на него.       — Ты… меня фотографировал, пока я спал?!       — Ну да. Не волнуйся… только лицо… — Бен засмеялся.       — Не вздумай меня фоткать, когда я сплю!       — Почему?       — Потому что. Это нарушение прав на… неприкосновенность личности во сне! — заявил тот.       — Не такая уж ты… неприкасаемая личность… — Бен ухмыльнулся и просунув руку, слегка шлёпнул его по заднице. — Вот что ещё мне нравится…       — Ты… извращенец… — Эван закатил глаза, ловко уворачиваясь и сдерживая смех.       — Да. Я извращенец… я тебя ещё и на видео снимал… не волнуйся… не во сне… — он увидел, как Эван в ужасе вытаращил глаза. — Мы тогда не спали, но…       — Сейчас же покажи мне это! Немедленно! Или я отберу у тебя телефон и выброшу в окно!!!       — Ты что, извращенец, смотреть такое? — Бен, уже не сдерживая хохота, обхватил его двумя руками, заваливая на кровать.       Некоторое время они шутливо боролись, переворачивая друг друга, после чего Эван дал уложить себя на спину и расслабленно замер в его руках. Наклонившись, Бен поцеловал его сначала в лоб, потом в прикрытые веки, потом в кончик носа, скулы, губы… Эван продолжал лежать неподвижно, раскинув руки по одеялу и тихо дыша. Он принимал эти поцелуи с такой невыразимой благодарностью и радостью, словно был удивлён, что кто-то может так хотеть его целовать. В последнее время он всё чаще проявлял эту немного странную пассивность, и не только в постели. Раньше ему нравилось доминировать во всём, и он получал удовольствие, «беря верх» над ним, а сейчас очень редко хотел быть в этой роли, но Бена это устраивало. Все могло измениться в любой момент… он боялся только одного — что Эвану надоест быть с ним.       — Ты меня любишь? — очень тихо спросил он, так же закрывая глаза. — Хоть капельку…       Короткое молчание и неожиданно мягкое, но печальное:       — Люблю… I Believe in love        Когда мне было 12-13 лет, и я уже знал, что мне нравятся парни, я был удивительно оптимистичен. Я верил, что мне повезёт встретить человека, с которым мы полюбим друг друга и будем счастливы всю жизнь. Сейчас я понимаю, что полюбить друг друга и быть вместе ещё не значит быть счастливыми.        Наши с тобой отношения никогда нельзя было назвать простыми. Хоть я и по-прежнему любил тебя, эйфория первого года нашего романа закончилась, и чем дальше я думал, тем более мрачными казались мне перспективы. Сначала я очень радовался тому, что ты, наконец, нашёл себе дело и начал работать с Верой Вонг, потому что бездействие и бесцельность для тебя были сродни смертному приговору. Я и сам буквально горел на работе, и иногда мы не общались целыми днями, ограничиваясь короткими переписками по вайберу и смс. Разница в часовых поясах также не упрощала задачу. Мы даже жили в разном времени суток… Когда у меня был вечер, твой день только начинался, а утром мне нужно было вставать раньше, если я хотел застать тебя в скайпе перед тем, как ты ляжешь спать.        В твою жизнь пришли новые люди и знакомства, о которых я ничего не мог знать, сжиравшие время, которого у нас и так было немного. Иногда мне казалось, что тебя в глубине души устраивает иметь бойфренда, живущего на другом континенте. Это не ограничивало твою свободу, и ты мог чувствовать себя в безопасности.        Пару раз за полгода ты всё-таки приезжал в Лондон на несколько дней, но эти свидания были так непохожи на те, самые первые встречи, когда мы не могли наговориться, и твои глаза горели таким энтузиазмом, от которого теперь не осталось и следа. Пожалуй, это даже нельзя было назвать свиданиями… ты так уставал, что засыпал практически сразу, едва твоя голова касалась подушки, бормоча под нос какие-то извинения за то, что не хочешь секса. Мы встречались только второй год, а уже стали походить на старую семейную пару, для которой посмотреть киношку и выпить горячего шоколада в кровати приятнее, чем заняться любовью. Я подозревал, что это таблетки так влияют на тебя, и ты пообещал постараться перестать принимать их хотя бы на какое-то время. Но у меня всё больше возникало чувство, что необходимость поддерживать со мной контакт тебя утомляет. В твоих карманах теперь постоянно было три телефона, какой-нибудь из которых обязательно должен был звонить каждые пятнадцать минут. Боже… как я ненавидел их, как просил отключить хотя бы на час, а ты отказывался, говоря, что можешь пропустить важный звонок по работе. Смешно… сейчас, когда это невозможно, я отдал бы что угодно, чтобы поговорить с тобой по телефону. А тогда считал чертовы айфоны едва ли не изобретением дьявола…        Странно, но при всей твоей сосредоточенности, у меня не возникало впечатления, что тебе по-настоящему нравится твоя работа. О фигурном катании ты мог говорить часами, а о твоём нынешнем занятии в сфере маркетинга и ребрендинга едва ронял пару слов.        «Всё это сложно объяснить, Бенедикт… мне очень многому приходится учиться на ходу и это трудно. Может быть, я слишком стараюсь быть лучшим во всём, что делаю, но я не могу по-другому…»        Ты делал вид, что у тебя всё хорошо и финансовые дела почти наладились. Уверял, что через год сможешь расплатиться с долгами. Я больше не вмешивался в твои дела. Я уже понял, что если ты решил что-то, то будет почти невозможно тебя переубедить. В какой-то момент я поймал себя на том, что моё восторженное восхищение тобой прошло. Теперь я видел в тебе не образец успешности и безупречности, а во многом неуверенного, зависимого от чужого мнения, безмерно уставшего от своей собственной жизни человека. Это не повлияло на мои чувства к тебе, вовсе нет. Но наши отношения всё больше напоминали игру в одни ворота. Причём эти ворота были явно не моими. Мне казалось, ты ничего не делаешь для того, чтобы мы развивались, как пара. А ещё меня очень беспокоили твои странные, какие-то туманные рассуждения о семье и детях.         — Мне кажется, я уже готов стать отцом… когда я смотрю на Мейсона и Элли, я думаю, что из меня вышел бы неплохой родитель. Я люблю детей и хотел бы, чтобы они были в моей жизни… — как-то неожиданно ты сменил тему нашего разговора.         — Я тоже люблю детей… но я пока не думал об этом так конкретно… — сперва я обрадовался и подумал, что ты заговорил на такую серьёзную тему, и это очень хороший знак. Правда, я считал, что нам рано задумываться о таком вопросе, пока мы живём в разных странах, но всё-таки…        Ты даже не посмотрел на меня, продолжая вслух рассуждать, будто сам с собой.         — Я не говорю, что собираюсь это сделать в ближайший год… или даже на следующий… Но мне уже тридцать лет… и мне почему-то кажется, что я могу не успеть… одному будет трудно это осуществить.         — Ты о том, что одинокому мужчине не разрешат усыновить ребенка? — поинтересовался я.        Ты уставился на меня, как будто я сказал что-то немыслимое.         — Усыновить? О чем это ты? Я не собираюсь никого усыновлять. Я хочу своего ребенка!         — Но ты же… ты ведь не собираешься из-за этого жениться, правда? — я нервно засмеялся.         — Я пока не знаю, как это… осуществить лучше… я просто хочу, чтобы у него была нормальная семья… У него должна быть мать. Не суррогатная и не какая-то неизвестная… а самая настоящая, которая будет с ним рядом.        Я понял, что ты имел в виду под нормальной семьёй. Суть заключалась в том, что моего участия там явно не предусматривалось. Может быть, в этом не было ничего страшного, но я вновь почувствовал обиду, будто наши отношения не имеют для тебя никакой ценности. Я снова подумал о Далии и том, что очень многого не знаю про тебя.         — Эван, если ты собираешься жениться на ком-то, предупреди меня, хорошо? Чтобы я случайно не пришёл на твою свадьбу…        Ты отмахнулся.         — Не забивай себе голову этой ерундой. Не собираюсь я пока жениться…         — Что значит «пока»? Пообещай, что не женишься! Никогда.         — Я не могу такое пообещать… откуда я знаю? Может быть, и женюсь когда-нибудь…        Увидев выражение моего лица, ты попытался «смягчить удар».         — Брось, Бееенеедикт… не будь ребенком! — ты потрепал меня по щеке. — Я же не могу пообещать тебе, что мы будем вместе всю жизнь… никто этого не знает.         — Было бы неплохо знать, что ты хотя бы хочешь этого для нас… — я убрал твою руку и отвернулся.        Мы снова сменили тему.        В ноябре 2015 года мой отец праздновал юбилей — 60 лет. По этому случаю был заказан большой банкет, и гостей приглашено порядка ста человек. Я ненавидел подобные сборища, потому что на них на самом деле нельзя было ни толком выпить, ни поесть нормально, а нужно было постоянно поддерживать скучные разговоры о политике, искусстве или, на худой конец, о погоде. Короче, ты бы чувствовал себя как рыба в воде.        Я не мог отказаться от участия и с трудом пережил этот кошмарный вечер. Ко мне проявляли много, слишком много внимания. После получения мною степени MBI (я бы не получил её, если бы не ты, ха-ха) моя до этого неприметная персона значительно выросла в глазах родителей и знакомых. Отец познакомил меня с кучей народу, чьих имён я даже не смог запомнить, и особенно проявлял интерес к одной девушке — дальней родственнице Дэвида Кэмерона, дочери его хороших знакомых, Лоре Олпорт. До меня не сразу дошла истинная подоплёка этого интереса. Лора была действительно симпатичной и милой, профессионально занималась музыкой и была настоящим образцом благонравия и образованности. Отец сказал, что у нас много общих интересов и намекнул, что мне стоит уделить этой девушке больше внимания. Я был не против. Из всех окружавших меня собеседников, Лора оказалась самой приятной и совсем не чванливой. Её отец, Лайнел Олпорт был первым прокурором королевского лондонского суда правосудия, а мать — балериной. Уважаемая, хотя и не особенно богатая семья. Я практически никогда не общался с «золотой молодежью», детьми знакомых отца, но я помнил твои слова о том, как важно уметь заводить нужные связи в верхах.        Поэтому я пересилил себя и, как мне кажется, держался очень достойно. Под конец мне даже начало нравиться ухаживать за Лорой, как будто это было неким ритуалом элегантности и мужественности, который поднимал меня в собственных глазах. Однако за этим не было ничего такого… я не собирался продолжать знакомство с этой девушкой и её родителями, и был изумлён до глубины души, когда уже вечером мой брат со смехом намекнул мне, что отец питает на мой счёт очень большие надежды.         — Ты красавчик, Бен. Он хочет найти тебе подходящую жену. Говорит, у тебя на это больше шансов, чем у меня с моим носом. Спрашивал У МЕНЯ, есть ли у тебя кто-нибудь… считает, что у тебя есть какой-то тайный романчик…        Я засмеялся.         — И что ты ответил?         — Сказал, что не знаю. Но слушай… Бен… может быть, пора уже выложить карты на стол, а? Или ты думаешь вечно от него скрывать? В любом случае, лучше, если он узнает правду от тебя, а не от кого-то другого.         — Он ещё не готов.         — Он никогда не будет готов. Прости, братец, без обид, но к таким вещам никогда нельзя быть полностью готовым… Это ты не готов.        Значит, отец наконец-то заинтересовался моей личной жизнью. Я знал, что однажды это произойдёт. Теперь мне будут подсовывать разных «правильных» девушек, потому что для отца брак всегда оставался делом крайней важности и серьёзности. Как я уже говорил, он был консерватором по натуре и высоко ставил семейные ценности. Я знал, что он запретил моей сестре встречаться с парнем из рок-группы, который был замечен в баловстве наркотиками, и сказал, что выгонит её из дома, если она решится выйти за этого мерзавца замуж. Ты, конечно, не был мерзавцем… напротив, будь ты женщиной, он бы первый бросился благословлять наш союз…        Я решил немного снять напряжение, рассказав тебе эти новости, по ходу разговора прикладываясь к бутылке вина и в глубине души надеясь, что ты предложишь какое-то мудрое решение. Например, я мог бы переехать к тебе навсегда…        Сердце стучало как ненормальное, я решил, что если ты попросишь меня признаться отцу, я пойду и сделаю это прямо сейчас. В его юбилей.         — Представь себе… он уже не прочь женить меня на этой девчонке… — я решил немного тебя поддразнить. — И знаешь, она ничего такая… симпатичная… и совсем нормальная при таких предках… По-моему, я ей понравился…        Я услышал твой вздох и радостно замер.         — Если она тебе нравится, почему бы тебе и не жениться на ней? Отец раз и навсегда от тебя отстанет, а тесть прокурор всегда пригодится…        Мне показалось, что я ослышался. Ты. Предлагал. Мне. ЖЕНИТЬСЯ? Ты переженил практически всех своих подруг, и теперь, стало быть, очередь дошла и до меня?         — Эван, скажи, что ты пошутил… я не собираюсь на ней жениться! Угадай, блять, с трёх раз почему!         — Успокойся… — твой ровный тон ещё больше выбил меня из колеи. — Это твоё дело. Я просто хочу, чтобы ты знал, что, если ты на это однажды решишься, я не обижусь и против не буду. Это нормально. Я тебя поддержу.        Нормально? Ты меня… поддержишь? По-твоему, было нормально говорить мне такое, зная, как я отношусь к тебе и к нашим отношениям?! Неожиданно я почувствовал себя так, будто на голову мне рухнула крыша дома. Ты не видишь нашего совместного будущего. В этом и был весь ответ. Тебе всё равно, если я женюсь, заведу семью и буду заниматься карьерой, потому что, вероятно, планируешь что-то такое сам сделать однажды. ТЫ МЕНЯ НЕ ЛЮБИШЬ!         — Бен? Ты меня слышишь? Алло!        К счастью, мы говорили не по скайпу, и ты не мог видеть моего лица, по которому сейчас катились слёзы злости и унижения.         — Эван… только один вопрос, можно? Мне это всё не нужно. Родительское благословение… прославление… и тд. Скажи, что ты меня любишь, и я от всего откажусь. Я брошу здесь всё на хрен и перееду в Америку. И для меня это не будет жертвой.         — Это… был не вопрос…         — Эван, скажи, что ЛЮБИШЬ, и я это сделаю. Я сделаю это очень легко.         — Я не скажу этого, потому что я не хочу, чтобы ты от чего-то отказывался ради меня… — прозвучал тихий ответ.        Вот оно что… не скажешь…         — Значит, не скажешь?..         — Нет, прости.         — Что ты за человек, а? — голос мой охрип, и я почти задыхался. Я был полупьян, но в тот момент мне казалось, что только сейчас по-настоящему протрезвел. — Я готов отдать тебе всё… свою любовь… свою преданность… свою дружбу… а тебе ни хера этого не надо… тебе машины новые нужны… и часы золотые с именной гравировкой… тебе люди вообще не важны! Ты на них, как на товар смотришь… что взять подороже… И знаешь что? Ты останешься один! Придёт день, и ты на хер сдохнешь в одиночестве… в окружении своих брендовых тряпок и золотых медалей… которые вообще ни хера никому не нужны! — я беззвучно рыдал. — На хрена мне это надо? На что я трачу своё время? Знаешь… мы теперь все точки над i расставили. У нас ничего не выйдет… и я этого уже не хочу… не хочу и дальше быть с таким говном, как ты…        Господи, сколько ужасных вещей я наговорил тебе тогда… В тот момент мне казалось, что я действительно думаю так, хотя это не было правдой. Но мне хотелось уколоть тебя побольнее, заставить… сопротивляться. Чтобы ты проявил хоть какие-то эмоции по отношению ко мне. Ну, хоть бы обозвал в ответ… наорал. Это было бы справедливо. Но ты молчал. Ты просто слушал весь этот поток грязи, который я изливал на тебя, как душевную блевотину, и не пытался увернуться. Я так ничего и не услышал.         — Всё, Эван. Радуйся… мы с тобой больше никогда не увидимся… — я подождал еще секунду и отключился.        Мы расстались. ***       — Ну что, тебе лучше? — шёпотом спросила Саша, приподнимаясь на их спальном месте.       Эван устало опустился рядом, и она провела ладонью по его лбу. Он был холодный и влажный.       — Не знаю… но хотя бы тошнить перестало…       Эван не мог уснуть, весь вечер мучаясь от головной боли и приступов рвоты. Хотя сейчас, когда жара спала, стало немного полегче. Ночной воздух приятно холодил разгорячённую кожу, так же, как прикосновение Сашиных ладоней. У неё всегда были ледяные руки, «как у лягушонка», и сейчас он с наслаждением прижимал их к своему лицу. Было немного странно спать теперь вместе, «как пара», но они оба, не сговариваясь, обособились от ребят, соорудив себе отдельный лежак на двоих. Эван никогда в жизни не чувствовал такую потребность спать с кем-то в одной кровати, крайне щепетильно относясь к вопросам личного пространства, а сейчас ему просто физически необходимо было Сашино присутствие, её тело рядом.       Саша легла рядом и небрежно забросила ему на бедро ногу, которую он тут же по-хозяйски накрыл своей ладонью.       — По крайней мере, это лучше, чем пятнадцать минут биться в припадке, как Мон… тебе ещё повезло… Меня до сих пор в дрожь бросает, что вы могли отравиться насмерть… Ты спас её. — Саша крепче прижалась к нему. — Но удивительно, что на тебя это не подействовало так сильно…       Эван некоторое время молчал и смотрел в усыпанное золотыми огоньками небо, рукой обнимая девушку. Он вспоминал их короткий разговор с Джонни и осуждающий взгляд Вейра.       «Сказать… не сказать? Разве это сейчас имеет значение вообще? Всё теперь будет по-другому… Нет! Если уж они решились идти до конца, она имеет право знать… всю правду, как она есть. Не может быть секретов, особенно здесь. Скажу ей… а там, будь что будет…»       — Саша… — мужчина набрал в грудь побольше воздуха. — Я должен… Нет, я обязан тебе кое в чём признаться. Я бы, наверное, этого не сделал в другой ситуации… даже не знаю, как ты к этому отнесёшься, но я хочу, что бы ты знала всю правду обо мне.       Коэн приняла сидячее положение и в тревоге посмотрела на него. Эван почувствовал, что ужасно боится. А вдруг она… она разочаруется в нем? Разлюбит? Не захочет больше с ним быть…       — Не пугай меня! Скажи скорее! — она нахмурилась.       Лайс перевёл взгляд на плывущие по небу туманные облака, чтобы не смотреть ей в лицо. Он многое скрыл от Бена, хотя они были вместе около двух лет, и ещё недавно он планировал связать с ним… ну, по крайнее мере, ближайшие годы жизни. Он многое скрыл от Бена. Просто не видел причин посвящать парня во все это дерьмо… Почему? Он думал, что ради него, ради его спокойствия. Но сколько можно врать самому себе? Он делал это не ради Бена, а ради себя. Ему было стыдно, и он не хотел так опускаться в его глазах… Странно… почему-то он был уверен, что Бен разочаруется, когда узнает. А он не хотел его разочаровывать. Но сейчас всё иначе. Он чувствовал, что теперь, когда они с Сашей вместе, его постыдная тайна просто перестаёт иметь смысл. Он хочет, чтобы она знала об этой части его жизни, раз они собираются пожениться. Пожениться… им бы выбраться отсюда живыми!       Он машинально переплёл их пальцы.       — Сразу хочу сказать: я этим не горжусь. Мне стыдно признаваться в таких вещах, как спортсмену… чёрт… да просто как человеку…       — Эван…       — …я принимал наркотики после Ванкувера, — резко выдохнул он. — Думаю, то, что было сегодня… это просто показатель моей резистентности к некоторым их формам. Вот и всё.       Он уловил, как она резко вздрогнула в его объятьях, но ничего не сказала. Было ясно, что Саша ждёт объяснений.       — Это начиналось с ерунды. Помнишь, я выступал в «Танцах со звёздами»?.. Мне приходилось совмещать участие в шоу и постоянные гастроли… А я тогда умудрился сломать пальцы на ногах… Я пил обезболивающие, но от них всё время хотел спать, и было только хуже. И тогда Эрин посоветовала один препарат… синтетический анальгетик… Листерол. Он не продаётся в обычных аптеках без рецепта, но его можно заказать по интернету… на некоторых сайтах… Я тогда не знал, что он действует, как наркотик. Не знаю, насколько это меня оправдывает… Мне нужно было как-то прийти в себя, а эта штука не просто отлично снимала боль, но и давала невероятный заряд энергии, улучшала концентрацию и координацию движений, напрочь убивала сонливость… Потом я узнал, что это распространённый допинг в шоу-бизнесе. Во-первых, он официально легализован и… Все им баловались время от времени… Даже Вера… — Эван поймал себя на том, насколько наивно сейчас могут звучать его оправдания. Ведь у них была вся нужная информация, чтобы избежать этих ошибок. Конечно, он просто «делал вид», убеждал сам себя, что в этом нет ничего страшного. — Принцип действия похож на воздействие амфетамина… Только эффект не такой агрессивный. Модели его принимали, чтобы уменьшить аппетит во время диеты, плюс он оказывает стимулирующее действие на нервную систему. Всё начиналось с ерунды… пара таблеток для релакса, еще пара для тонуса… В тусовках, где я бывал, практически все если не пили, то что-то принимали. Но от алкоголя бывало похмелье, и он плохо отражался на внешности, а здесь ничего такого… Одни плюсы. А потом… мне так понравился эффект… я захотел использовать эту энергию для тренировок… Я обратил внимание, что с листеролом могу заниматься почти в три раза интенсивнее и дольше, и это открывало такие перспективы… Пара таблеток — и я уже видел, как порву всех в Сочи… с этой штукой я херачил четверные, как прыжки через скакалку… Меня пёрло так, что дым из ушей валил… И побочки как будто бы не было. Только дозу всё время приходилось увеличивать…        Саша молчала, не перебивая его. Сейчас бы ему надо бы сделать паузу, дать ей переварить всё это, но Эван уже не мог остановиться. У него начала кружиться голова.        — А потом всё началось… просто ни с чего… сердцебиение, кровь из носа, голова всё время как будто ватой обложена… Я постоянно жевал жвачку, потому что изо рта разило, как с перепоя… К врачу попал, когда потерял сознание на тренировке… это было за месяц примерно до Сочи… — Эван зажмурился. — До этого я не сдавал кровь специально… этого не требовалось, тем более, чтобы обнаружить листерол в крови, нужно специальную химическую экспертизу проводить… Никому не приходило в голову меня на допинг проверить. Фрэнк, и тот заподозрил неладное не сразу… он ведь знал мой характер… что я могу много работать… Я как-то контролировал всю побочку сам. А тут уж меня прогнали через полное обследование… И врач просто выносит это: мальчик, какая Олимпиада? У тебя сердце на грани инфаркта, и печень, как у пятидесятилетнего… Это был шок для всех. Фрэнк орал на меня так, что я думал, его самого хватит удар. Сказал, что этот препарат входит в список WADA, и меня дисквалифицируют. Я чуть со страху не умер… знаешь, каково было понимать, что я сам так подставился? И себя подставил, и всех остальных… И больше всего боялся, что об этом станет прессе известно. Мне повезло, что мне почему-то сразу поверили про травмы. Но… всё равно… у меня не было другого выхода. Я должен был сняться и избежать скандала. Мне ясно тогда дали понять, что третьего шанса не будет. Все были так разочарованы… они сказали, что моё бесконечное лечение обходилось им дороже, чем медали… но лечить наркомана они точно не станут… что я — самое большое разочарование… Что уж… я и сам так думал.       Парень замолчал, глядя перед собой. Темнота ночи сгущалась перед глазами, и он уже не различал звёзд на небе, теней деревьев, только чувствовал ладони Саши, которые из холодных теперь стали горячими.       — Потом я решил, что должен с этим покончить. Решил, что начну всё с нуля. Я никому об этом не рассказывал… почему снялся тогда… даже Бену. Мне так стыдно было… все обо мне такого мнения высокого, а я… а я так всё просрал… просто из-за тщеславия. Мне казалось, что это я сам такой крутой, а не наркотик во мне. И мне хотелось показать класс… чтобы все перестали говорить, что я в Ванкувере золото незаслуженно взял… — у него вырвался смешок. — Я целый год держался, ничего не принимал и не собирался, а потом сорвался. После Medal Winners Open. Я тогда так расстроился, потому что, блять, проиграл даже Джонни… а я как-то… отвык ему проигрывать… Бен думал, у меня проблемы со здоровьем из-за нагрузок… а у меня чуть инфаркт не случился на шоу в Корее в начале весны. Давление подскочило до двухсот… и я снова попал в больницу. Просто в развалину превратился… уже и речи не шло о том, чтобы кататься вообще… А потом был этот кошмар… депрессия и синдром отмены… я не принимал листерол, но принимал так много других лекарств… меня просто ломало от всего… Я себя так ненавидел… Я понимал, что я грёбаный наркоман и сам всё испортил… но самое ужасное, что в глубине души я понимал, зачем это делаю. Я как будто сам себя уничтожить хотел.       Он устало закрыл глаза, почувствовав, как из-под век выкатилась предательская слезинка, и резко вытер её.       — Вот. Вот теперь всё. Ты всё знаешь. Скажи что-нибудь… Ты меня больше не уважаешь?       Саша села, прижав колени к груди, спиной к нему. Эван замер в ожидании, готовый услышать, принять её осуждение. Она всегда так рьяно отстаивала его персону перед всеми… говорила, как гордится им… Готова была на каждом углу после этого чёртова Ванкувера рассказывать, что он тогда всё заслужил. А он вот какой на самом деле… слабак он.       — Знаешь, а я после Турина тоже в отрыв ушла. Со мной все так носились и… я не знаю, может, мне слава в голову ударила… но мне хотелось всё попробовать… я на этих голливудских вечеринках такое вытворяла… — она говорила тихо, и ему приходилось напрягать слух, чтобы её расслышать. — Я чувствовала, что чего-то не добрала, и считала, что имею на это право теперь… Мне всё хотелось попробовать… Я не принимала наркотики, но жила такой… знаешь… гадкой жизнью. А потом вдруг решила, что ещё не всех звёзд похватала. И захотела вернуться… и с меня-то спесь хорошо сбили. Избалованная американская принцесса… всему миру средний палец показывала… Считала, что все мне должны. Эван… — она наконец повернулась к нему. — То что было… это… это не страшно. Это прошлое. Оно есть у всех.       — Ты не разочарована теперь во мне? — он тоже сел.       — Разочарована? Нет, конечно… Я тебя знаю… и если у тебя это было… то ты с этим справился ведь уже… Ты ведь ничего сейчас не принимаешь? — на последних словах в её голосе прозвучала тревога.       — Нет, с прошлой весны. Год практически. Клянусь тебе… я жалею о том, что делал это, больше всего на свете! Я боялся, что узнают родители, потому что маме это просто разбило бы сердце. И еще… то, что ты сейчас говорила… про Турин… и потом… я знаю, ЧТО это такое.       Он увидел её улыбку в темноте.       — Конечно, знаешь…       — Есть причина, по которой я не пошёл с вами тогда… когда Женя позвал… ещё одна. Я, наверное, сам чувствовал себя… ненастоящим среди других. Трусом. Я понимаю, что он не мог знать про меня… но… я как будто… я чувствовал его осуждение. Не знаю, как объяснить… мне перед всеми вами стыдно было, и я всё время чувствовал этот страх, что правда вылезет наружу.       — Я люблю тебя… — просто сказала Саша, прервав его, и порывисто обняла. — И уважаю. Я бы не смогла полюбить человека, если бы не уважала. Я говорила это тогда, говорю и сейчас. Для меня ты самый лучший… всегда был… и всегда будешь.        Густая, словно чернильный раствор, темнота вокруг придала Эвану смелости, и он обнял её в ответ, с удивлением чувствуя, как благодарная нежность стремительно вскипает желанием. Он не переставал с удивлением открывать в себе всё новые и новые желания, рождавшиеся из таких простых, казалось бы, вещей… без искусных ухищрений соблазна, без расчёта, без флирта. Просто ночь, просто тёплые руки, губы нежные, прерывистое дыхание… И стук сердца возле собственного сердца — самого родного, единственного на свете. Почему их сердца всегда бьются в одинаковом ритме? Почему так безошибочно встречаются губы? Почему в кромешной темноте их руки точно находят друг друга? Почему так легко и горячо внутри? Саша выгнулась в его руках, нетерпеливо давая понять, что их желания тоже совпадают, Эван тихонько застонал и потянул с неё рубашку, одновременно укрывая пледом — комаров в безветренную ночь было не перечесть…        Утром Саша проснулась довольно поздно: солнце уже выглядывало из-за древесных макушек, возле костра сидела только бледная Моника, остальные, видно, разошлись по каким-то делам. Наскоро умывшись, Саша выбрала в «погребе» некрупный манго и пару бананов и подсела к девушке, интересуясь её самочувствием. Та пожала плечами, сказав, что уже нормально, только всё время хочется молока, но, чёрт побери, чего нет, того нет… Манго съели пополам, Моника показала ноги, сплошь в комариных укусах, и пожаловалась, что за манго теперь надо ходить, как водолазы, в скафандрах. Или делать крюк. «Или не есть манго», — хмыкнула Саша, вгрызаясь в сочный ломтик. Моника засмеялась. Они ещё поболтали, а потом стюардесса вдруг сказала: «Что вы такое по ночам делаете, что Эвана не добудиться, а?» Саша смутилась и захихикала, а потом поднялась: «Наверняка уже давно не спит и прислушивается к нашей болтовне. Вот я его сейчас…»        Но Эван не прислушивался. Он лежал в прежней позе на спине, тяжело и часто дышал, лицо и шея покраснели, губы припухли. «Эван, эй, — окликнула она, нежно касаясь его щеки, и отдёрнула руку в испуге, таким он показался ей горячим. — Эван, проснись! Эван!» Он застонал в ответ, попытался открыть воспалённые глаза, но тут же вновь зажмурился и даже прикрыл лицо вздрагивающей ладонью.        Встревоженная, Саша оглянулась на Монику.         — С ним что-то не то! Подойди сюда…       Моника отложила недоеденный манго и быстро подошла к ним.         — Эван, ты меня слышишь? — стюардесса наклонилась ближе к его лицу. — У тебя что-нибудь болит?        Лайс как будто вообще с трудом понимал, где находится. Он пробормотал что-то и перевернулся на бок, заворачиваясь в одеяло. Она коснулась горячего лба, чуть-чуть оттянула прикрытые веки и пощупала пульс.         — Он заболел… — взяв испуганную девушку за локоть, она оттащила Коэн в сторону. Нужно было сказать что-то ободряющее, как-то успокоить… Она и сама всё ещё чувствовала себя неважно, но голова соображала быстро и чётко. Можно, конечно, ещё подождать, но не нужно быть врачом, чтобы определить лихорадку. Она уже видела это однажды. В Буйнос-Айресе. Одного из пассажиров экстренно госпитализировали прямо с трапа самолета с подозрением на тропическую лихорадку. Она совсем позабыла об этом… Они все боялись змей и диких зверей, ядовитых насекомых, не думая о других, самых маленьких своих врагах. Врагах, которые становятся гораздо более частой причиной смерти в Южной Америке — вирусах. Ей, неоднократно посещавшей в рейсах южные страны и Африку, как и прочим членам экипажа, делали необходимую вакцинацию. Но едва ли кто-то из ребят-фигуристов делал эти прививки перед турне. Моника лихорадочно перебирала в голове варианты «лихорадок джунглей», которые были ей известны. Малярия и тропический зоотропоноз, или в простонародье — жёлтая лихорадка. Она практически не рассматривала другие варианты. Болезнь всегда начиналась внезапно и, как правило, причиной начинавшихся эпидемий становились укусы животных или насекомых. А так как они в джунглях уже больше месяца, и за всё это время им не попался ни один человек, значит, Эван заразился через укус. Они же были вчера на болоте! Комары!        При этой мысли по спине Моники пополз липкий ужас, и в глазах потемнело от страха. Она снова посмотрела на лежавшего Эвана, потом на Сашу…        «Без паники… без паники…» — из леса как раз, весело переговариваясь, возвращались Джонни и Стеф. Нужно было предпринимать какие-то меры и срочно.         — Так, слушай, ему нужно пить воду. Много воды… — она собрала несколько бутылок и сунула их бледной Саше. — Принеси, сколько сможешь, поняла? Ему нужна вода!        Коэн кивнула и направилась в сторону леса. Монике нужно было куда-то её отправить, чтобы объяснить всё ребятам. Стюардесса посмотрела на свои руки — они дрожали от волнения. То, что им придётся сейчас сделать, не просто нелегко. Это почти невыносимо… но нет другого выхода.        В этот момент она увидела Иру и Рому, они возвращались с полными охапками хвороста. Не дожидаясь, пока кто-нибудь из них сам обратит внимание на Эвана, девушка махнула руками.         — Ребята, идите все сюда! Есть разговор…        По мере того, как она говорила, выражение лиц у всех менялось с непонимающего на испуганное. Она и сама начала запинаться, а взгляд то и дело уползал в сторону, где одиноко лежал Эван. После их временного разъединения и его возвращения такая изоляция была просто чудовищна! Его нужно бы доставить в больницу как можно скорее, но это, чёрт побери, невозможно!        Первый начал говорить Костомаров.         — Ты уверена, что это именно то? Может быть, он всё-таки отравился? Если он заразился вчера, то должно же пройти какое-то время… инкубационный период и всё такое…         — Если бы он отравился газом, ему бы стало плохо ещё вчера. Судя по виду, температура у него под сорок… и ты не забывай, что у нас у всех организм ослаблен недоеданием и по-разному реагирует на болезнь. Я просто не вижу других причин. Это одна из форм лихорадки.         — Но если это… это комары… то почему ты не заболела? — прошептала Ира. — Вы ведь там были вдвоём… тебя ведь тоже покусали?         — В том-то всё и дело… — Монике было горько об этом говорить. — Мы же летаем в такие страны… Всех членов экипажа вакцинируют. Нам делали кучу прививок… Но дело в том, что мы не можем знать без специального анализа, какая это именно болезнь, и заразна ли она… Если это малярия или жёлтая лихорадка, то заболеть можно только через укус насекомого… но в тропиках существует много других форм вирусов, которые передаются от человека к человеку. Сейчас не имеет значения, что это за болезнь… Но я должна спросить, кто из вас вчера общался с ним близко?         — Ты имеешь в виду… кто-то ещё мог заразиться?        Повисла напряжённая тишина. Никому не нужно было произносить это вслух. Ответ и так был очевиден.         — Что… что мы можем сделать? — взгляд Ромы стал жёстким. — Мы же не можем бросить их тут и уйти?         — Мы не можем… — Моника закрыла глаза. — Но нам необходимо её изолировать. По крайней мере, на один день. Если она заразилась, то это проявится в ближайшие сутки.         — Как мы можем её изолировать? Не подпускать к Эвану? Да она с ума сойдёт… ты не знаешь Коэн… Когда она узнает, что он болен, то будет рваться ухаживать за ним! — яростно воскликнул Джонни. — О чём ты вообще, а? Мы все общались с Эваном! Любой мог заразиться! Может быть, мы все… мы все теперь…        Он замолчал, когда увидел вышедшую на поляну из чащи Сашу. В руках в девушки были бутылки с водой. Она выглядела растерянной и заметила, направленные на неё взгляды.         — Я этого делать не буду… — Джо сжал зубы и покачал головой. — Я не стану…        Моника бросила умоляющий взгляд на Костомарова. Она видела, как тот тихо выматерился и медленно расстегнул ремень, вытаскивая его из джинсов.         — Мы всё ей объясним… всё будет хорошо… это временные меры… — Моника улыбнулась дрожащими губами и смахнула с ресниц слезинку.        Ей было жаль Эвана, безумно жаль Сашу. Больше всего на свете она бы хотела понять, что ошиблась. Но здравый смысл, который всегда брал вверх над эмоциями в критических ситуациях, вынуждал, заставлял действовать в интересах тех, чьи шансы на выживание выше. Они не могут так рисковать… они… она должна думать о других.        «Прости, Саша… — мысленно твердила Моника, когда они с Ромой подошли к ничего не понимающей девушке. — Мы делаем это ради твоего же блага…»        Сначала Саша ужасно испугалась, когда к ней подошёл Рома и, опустив большие руки на плечи, глянул в глаза, чтобы сказать:         — Прости, но нам придётся тебя связать…        Бутылки с водой посыпались на землю. В ту же секунду Моника обхватила её обеими руками и с молниеносной скоростью прижала к стволу ближайшего дерева. Саша хотела закричать — рот мягко, но крепко зажала мужская ладонь.         — Это временно… всё будет хорошо… не кричи… я объясню… Я всё объясню… только не кричи.        И она не кричала. Словно во сне дала связать себе руки ремнём вокруг дерева и только таращила глаза, из которых тут же по щекам побежали слёзы.        У Эвана лихорадка. И значит она, скорее всего, тоже заразилась, ведь они так близко общались… Они делают это ради её же блага… Если станет ясно, что болезнь не заразна, её тут же отпустят. И да, они делают это, потому что так лучше смогут позаботиться о них двоих. Так будет лучше. И ей, и ему.        Саша выслушала эту речь всё так же молча и только медленно, с закинутыми за спину руками, сползла по стволу дерева, опускаясь на землю. Мир, ещё несколько минут назад казавшийся таким прекрасным, разлетелся на мелкие кусочки. Казалось, реальность не может измениться на 180 градусов так быстро… Словно небо и земля поменялись местами. Эван болен, и это значит… он может… умереть? Но с ним же было всё в порядке… было так хорошо… Как же может такое быть? Она практически не думала о том, что могла от него заразиться. Её волновало не это. Сквозь слепящие лучи солнца, вышедшего в зенит, Саша наблюдала, как Стефан и Джонни устраивают большой костер, но вместо веток жгут листья. Едкие клубы дыма заполнили поляну, заставив закашлять.         — Это от комаров. Болото, на которое мы наткнулись вчера с Эваном, может быть рассадником малярии… — пояснила Моника. Она наклонилась к ней и виновато протянула бутылку с водой. — Прости нас. Попей.        Малярия? Страшное и вместе с тем ужасно далёкое от осознания слово-диагноз. Болезнь, которая никогда не могла бы представлять ей угрозы, ведь она знала о ней только по книгам и телевизору. В памяти всплывали исторические факты: «болотная лихорадка», от которой в мире ежегодно умирает до миллиона человек, болезнь, унёсшая жизни Александра Македонского, Колумба, Караваджо, Байрона… У Эвана малярия?        Саша послушно сделала несколько глотков. Из-за дымовой завесы она перестала видеть Эвана, и внутри неё ворочался ужас: а что, если он умер, и они просто скрывают это от неё?         — А ты… — она прищурилась и отвернулась, давая понять, что больше не хочет пить. — Не боишься заразиться, а?         — Нам регулярно делают прививки. Всем, кто постоянно летает в тропические страны… — Моника сказала это так, как будто чувствовала свою вину за то, что ей ничего не угрожает. — Я позабочусь о нём… не волнуйся… всё будет хорошо… — рука девушки слегка скользнула по её волосам, потом Моника встала и отошла.        Эти несколько часов оказались самыми страшными из всех, за всё время, что Саша провела в джунглях. Никто не нападал на них, никто никуда не бежал, не звал на помощь, не плакал, но смерть бесшумно и молча бродила по лагерю, словно прячась в клубах дыма и выжидая… Болезнь сеяла тишину. Не было ни ставших привычными коротких смешков и голосов ребят, ни хрустящего звука разделываемой рыбы, ни пения птиц, ни шелеста веток. Она словно оглохла. Только треск костра и скрип шагов по траве.        Несколько раз Саше приходила мысль позвать его, позвать Эвана, чтобы просто услышать голос, убедиться, что он жив, но она боялась. Боялась, что сойдёт с ума, если не услышит ответ. Ей даже не дали увидеть его… просто посмотреть… Она ничего не может сделать. Не может помочь, не может даже подойти к нему… Саша думала, что уже познала весь ужас бездействия, но она ошибалась.        Потом она уснула, и ей снилось прошлое. Это был хороший, светлый сон. Как она, уставшая от бессмысленного прожигания жизни и славы после Турина, приехала в Лос-Анджелес к Эвану, убегая от собственных глупостей, которые уже успела натворить. Снилась их небольшая квартира с видом на Тихий океан, набережная и всё это бесконечное, наполненное умиротворением лето. Их лето. Десять лет назад. Они вместе ходили на актёрские курсы, потому что тогда ещё оба грезили о Голливуде, хотя Сашу тошнило от звёздной среды, в которой она успела как следует повращаться в последний год; ходили в кино на несколько сеансов подряд, гуляли, катались на велосипедах и скутерах, по вечерам ужинали в маленьких ресторанчиках на набережной или пили пиво с копчёными крылышками дома перед телевизором. У них были одни и те же интересы, вкусы, планы, мечты… Тогда это почему-то не казалось странным. Ведь они были лучшими в мире друзьями. Куда подевалась та озорная загорелая девчонка в коротких обрезанных шортах и бейсболке, под которую прятала волосы, когда ленилась мыть голову? Девчонка, больше всего на свете ценившая свою свободу и независимость, с кучей друзей и поклонников, уверенная в том, что мир прекрасен и удивителен, и уж для такой, как она, там обязательно найдётся место под солнцем. Когда она её потеряла? Когда стала другой? Когда ОНИ упустили друг друга?        Проснувшись, девушка обнаружила, что уже начинает смеркаться. Несмотря на то, что она сидела в тени дерева, её всё-таки здорово припекло, и во рту было сухо и солоно, а глаза воспалились от слёз и солнца. Костёр почти перестал дымить. Моники, Иры и Ромы нигде не было видно. Увидев, что она проснулась, к ней подошёл Джо и опустился рядом на корточки. Он выглядел страшно измученным и усталым, взлохмаченный, в пропотевшей одежде. Джонни Вейр… который думал, что никогда себе этого не позволит. Выглядеть плохо.         — Как ты себя чувствуешь?         — Нормально… если человек, привязанный к дереву, за то, что он любит другого, может себя нормально чувствовать… — она сказала это без тени сарказма.         — Это ужасно… то, что нам пришлось сделать. Но Моника сказала, что ты бросишься к нему, и это слишком рискованно… пока мы не знаем, в чём дело… — он прятал глаза.         — Джонни, Джонни… — она мучительно хотела ухватить его за руку, но связанные за спиной руки не позволяли ей этого сделать. — Что с ним? Умоляю, скажи мне правду… я умоляю! Просто скажи…         — Он спит. — Вейр помолчал. — Жар как будто спал немного… Он приходил в себя. Спрашивал о тебе. Мы всё объяснили… Он понял.        Саша кивнула, изо всех сил кусая губы, чтобы вновь не заплакать.         — Слушай. Даже если я заразилась… изолируйте нас обоих! Но только вместе. Пока я в силах, я всё буду делать… ни к кому из вас близко не подойду… я не хочу никого заражать…         — Да к чёрту всё! — неожиданно злобно воскликнул он и поднялся. — Я тебя сейчас же отвяжу! Ты не больна!        Через мгновение её руки обрели свободу, и Коэн, тихо постанывая и разминая затёкшие мышцы, встала на ноги.         — Где все?         — У нас совсем нет лекарств. Нужны жаропонижающие… Они решили вернуться к самолёту и поискать там.         — Они?         — Ира. Рома. Моника.         — А ты… остался?         — Кто-то должен ухаживать за Эваном… и… мне ведь тоже прививки делали… — как-то внезапно пояснил он. — Нам с Тарой. Перед командировкой в Бразилию. Примерно полгода назад. Так что, я… я решил рискнуть. Держись, — протянул он руку, увидев, что ноги её пока плохо слушаются. — Пойдём к костру. Он дымит, но терпимо. И, кажется, поднимается ветер, скоро можно будет комаров не бояться…         — А к Эвану нельзя? — неловко ковыляя рядом с другом, с надеждой спросила Саша.         — Он, правда, спит, — мягко повторил Джон. — Но почему не посмотреть… Только не буди, он устал.         — От чего? — машинально спросила Саша.         — Он посоветовал короткую дорогу к самолёту, — как-то буднично ответил Вейр.         — Как это? — теперь совершенно искренне удивилась она.         — Тссс, тише, — понизил голос Джо, приподнимая полотно навеса над спящим Лайсом. — Сейчас расскажу, только отойдём. Вот, любуйся на своё сокровище. Температура плавает, то выше, то ниже… У него ломит мышцы и суставы, сильно голова болит… Короче, классическая лихорадка. Уснул с полчаса назад… Пойдём, пойдём… Тебе тоже надо попить, как минимум, а лучше и перекусить. И я всё расскажу.        У костра пахло кофе, и Саша сперва не поверила, решила, что мерещится. Но Стефан протянул ей кружку, и там действительно был кофе. Саша буквально рухнула на брёвнышко и уткнулась носом в ароматный пар… В голове прояснилось уже от одного запаха, а Стеф тихо посоветовал:         — Ты пей, он без сахара, но зато кофеин весь на месте. Нам сейчас всем тонус повысить очень неплохо бы… Боюсь, ночью не до сна будет.         — Да, — подтвердил Джо, — пей. А я буду рассказывать… Chéri, налей мне ещё, пожалуйста…        Они сидели тесным кружком, прихлёбывали горький крепкий кофе, и Джонни рассказывал…        Как Моника и Стеф вместе вспоминали всё, что знают про тропические лихорадки; как стало ясно, что единственной помощью могут быть обезболивающие и жаропонижающие, чтобы дать организму хоть немного передышки; что у них нет ничего, кроме остатков антисептиков и бинтов, и что нет другого выхода, кроме как попытаться найти необходимое в большой каюте бортпроводников Боинга, располагавшейся в хвосте, а значит, нужно туда идти. Они впятером пытались рассчитать, сколько на это потребуется времени, и уже прикидывали, что следует взять в дорогу, когда неожиданно услышали слабый голос Эвана. Он сказал, что не нужно идти вдоль реки, потому что гораздо проще и ближе пройти по краю обрыва. «Даже я, хотя кружил и бредил, дошёл за два дня и две ночи, — тихо и медленно объяснял он. — А если никуда не сворачивать, идти строго вдоль края плато, то, думаю, здесь всего километров пятнадцать, а то и меньше. Когда увидите, что обрыв выдаётся вперёд острой полосатой скалой, ищите большое красивое дерево с лёгкими листьями, как у мимозы… От него надо идти строго на юг… мы так шли, чтобы солнце в спину… Найдёте наш лагерь… Макса… А Боинг от лагеря правее… Ну, там уж разберётесь… Так быстрее, это точно». Они все очень обрадовались, потому что это был реальный и конструктивный план, и оставалось только решить, кто пойдёт, а кто останется…        Тут Вейр неожиданно замолчал. Пауза затягивалась, и тогда вступил Стефан.         — Джо сразу сказал, что он остаётся. А я, естественно, сказал, что я с ним… Ира сказала, что Моника знает, где в самолёте что, значит, она идёт обязательно, Рома пожал плечами и сказал, что он точно идёт, без мужчины как в лесу, но Иру он не оставит, так что она тоже идёт… И они быстро собрались, минут за двадцать, потому что время дорого. А Эван уснул. А Джо пошёл к тебе. Вот и всё. Теперь только ждать…         — Джонни, ты чего? — встревоженно спросила Саша, видя, как застыло осунувшееся, перепачканное сажей лицо. — Что случилось?         — Да я вдруг понял, как Ю-на с Патом попали к ним туда… — тяжело обронил Вейр, поднимая глаза. — Заблудились просто… заблудились…        До полосатой скалы оказалось не пятнадцать, а все двадцать километров, поэтому, даже несмотря на то, что идти по сухому и почти голому краю плато удавалось довольно быстро, они достигли её, когда уже прилично свечерело. Соваться в темноте в джунгли было сущим безумием, и Роман решительно заявил, что до рассвета они остаются здесь, под «красивым» деревом. Вода у них была, а спать натощак всем не привыкать. Девчонки расстелили на толстой подушке опавших листьев пледы и принялись устраиваться на ночлег, а он, пользуясь последними отблесками заката, присел на плоский камень и уставился вдаль…        Почему ему так везло? Почему, если не считать мелких царапин и ушибов, он совершенно невредим? Он очень отчётливо помнил, как на его глазах разваливался самолёт, как срывало кресла, рвало металл и пластик бортов… Как сквозь оглушительный свист и хруст не было слышно собственного голоса… Потому что он кричал от ужаса и ярости, от несправедливости происходящего, от отчаяния и желания жить, и ему совершенно не было стыдно, ни тогда, ни теперь. Как их с Ирой пара сидений вылетела, кувыркаясь, из пролома, а потом с треском ухнула и заклинилась в пышной зелени, раскачиваясь в ветвях, как скворечник. Потом, отдышавшись, он приводил Иринку в чувство, остро завидуя, что она смогла отключиться. Жизнь перед глазами… да, так и есть, блядь! Вся жизнь, которая совершенно не успела ему надоесть! В которой ещё столько было не прожито! Он совершенно не собирался сдаваться, раз уж выпал такой шанс. И он делал, что мог, бог свидетель! Не сдавался и не позволял сдаваться другим! Но друзей, одного за другим, забирал равнодушный лес, и вот теперь он буквально силой заставил Иру пойти с ним, потому что до дрожи боялся и её потерять. Хотя… На ней ведь тоже ни царапины… И на Джо, и на Стефане… Да и Саша, с тех пор, как вернулась из неудачного похода с Джефом, никакого ущерба не испытала. Скорее всего, она и не заразилась, зря они её мучили… Моника и вовсе как заговорённая, только комары кусают, даже не порезалась ни разу. А вокруг так жестоко и быстро умирают друзья… Это было страшно и странно.        Поднявшись на ноги, Роман снова окинул взглядом далёкий горизонт, над которым в лилово-синем небе быстро высыпали частые звёзды. Безотчётно погладив строчку татуировки под распахнутой рубашкой, он вернулся к девушкам и улёгся на плед возле Иры. Здесь, на краю этого странного мира, даже без огня они почему-то совсем не боялись. Сон накрыл мгновенно.        Разбудила его Ирина, совершенно не желая того, просто он всегда спал чутко и сразу открыл глаза, едва ощутил, как она садится и потягивается. Моника не проснулась. Нервы у стюардессы были на зависть. Рома завидовал порой, да…         — Сейчас солнце встанет, — вполголоса заметила Ирина, когда они вместе подошли к краю. Обоих тянуло туда — просто освободить взгляд, устающий от постоянного мельтешения веток, листьев, цветов. Просто посмотреть вдаль… — Надо идти, да, Ром?         — Да, чего тянуть, — кивнул он, наблюдая, как внизу, над макушками деревьев, стелется и вьётся лёгкая дымка тумана. — Время… время дорого…        И, однако, оба продолжали стоять, молча и зачарованно. Ира вдруг взяла его за руку и сжала.         — Ром, я так боюсь тут навсегда остаться… Почему я так боюсь, а? И чем дальше, тем больше. Казалось бы, привыкнуть надо уже… Мы здесь сорок второй день… я считаю, правда… Нас отпели, наверное, вчера…         — Ирка! — Роман схватил её в охапку и прижал к себе. — Не смей так думать! Нас ждут, понимаешь? Нас ждут! Серёжа тебя ждёт, и Артёмка, и Варя! И меня — Ксюха и дети! Они знают, что мы живы! Они ждут! Разве ты не чувствуешь? Ирка! Мы вернёмся, слышишь? Ирка… слово даю. Веришь мне?        Она задрала подбородок, чтобы посмотреть в его лицо. Она не плакала, в глазах не было отчаяния — только испуг. Словно она только что поняла для себя что-то неожиданно важное. Густые ресницы опустились и вновь поднялись — доверчиво.         — Я верю, Ром, — улыбнулась она, кладя щёку на его плечо. — Ты же мне никогда не врал…        В этот момент сквозь листву пробился солнечный луч.         — Всё, айда, — бодро заявил Роман. — Поднимай американочку, времени нет вообще!        К немалому удивлению всех троих, они интуитивно выдержали направление очень точно. Внезапно открылась продолговатая поляна, уже расплывшееся от дождей кострище, полурассыпавшаяся небольшая кучка дров… Два гамака между деревьев заставили сжаться сердце, а потом Ира ахнула и всё-таки заплакала — увидела кособокий, кое-как примятый холмик земли. А Роман увидел над ним воткнутый в дерево нож, широкий, тяжёлый, вогнанный почти до половины лезвия. Как? Знать не хотелось, если честно… Как… Не укладывалось в голове, что под этими комьями почвы, листьями, веточками — Макс… Не верилось…         — Рома, мы же всё здесь поправим? — утирая мокрые щёки, с надеждой спросила Ирина.         — Конечно, давай, — вздохнул он, понимая, что невозможно иначе. — Вместе давай.         — Ребята! — окликнула их Моника и взмахнула рукой, подзывая. — Здесь тоже…        Чуть в отдалении, за большим деревом и кустом, цветущим крупными бело-розовыми гроздьями, была вторая могила, аккуратная, ровная, с прямым католическим крестом, выложенным мелкими камушками.         — Бриан, — прошептала Ира. — Господи… Господи…        Роман только зубы сцепил, снова удивлённо подумав, как странно повезло им… день за днём остающимся в живых…        Ни Ира, ни Моника не были излишне экзальтированными. Быстро взяв себя в руки, они все вместе привели в порядок последний приют Максима, почтили его и Бриана цветами и молчанием, а потом с удвоенной энергией принялись за дело. Прямо на месте, в прочном пластиковом контейнере нашлись зажигалки, коробка с сахаром, кофе, шоколад, и они всё это хозяйственно сложили в рюкзак, который тоже нашёлся под натянутым полотнищем, вместе с чемоданом и ещё какими-то пожитками. Роман прошёлся от лагеря правее, найдя чуть обозначенное раздавленными растениями направление, но понял, что в одиночку идти к хвосту Боинга не готов, и вернулся к спутницам.         — Девочки, — позвал он, — время идёт. Нам бы вернуться до темноты…        И тут Моника вдруг резко вздёрнула голову странным движением человека, пытающегося что-то расслышать.         — Тихо! — шикнула она. — Слышите?        Ира переглянулась с Ромой и покачала головой.         — Ничего не слышим… что, Мон? Зверь?        Стюардесса побледнела и подняла лицо к небу, медленно обводя глазами синеву.         — Как же вы не слышите, мне не может мерещиться… — в голосе её была отчаянная, безумная надежда. — Это же ни с чем не спутать… Слышите?..        Роман шагнул к ней и поймал её руки.         — Мон, что ты слышишь? Что, скажи? — Иррациональное, сумасшедшее предчувствие начало охватывать его. — Скажи нам… может, мы просто не понимаем…         — Как же? — удивилась она. — Не понимаете вертолёт?        Ира ахнула, и в тот же миг, словно где-то выдернули фильтры, Рома услышал ровный стрёкот, который действительно ни с чем невозможно перепутать. Над сельвой летел вертолёт, и звук этот неторопливо, но уверенно нарастал. Вертолёт приближался… И когда он мелькнул в разрывах густой листвы, они уже мчались в сторону Боинга, слыша, как звук по дуге заходит на второй виток, а потом замирает. Зависает… находит.        Как во сне, вылетев к обломкам самолёта, Костомаров увидел двоих деловитых парней, спустившихся с висящей лёгкой «стрекозы», что-то говорящих в рации, осматривающихся, жестикулирующих, и совершенно не замечающих их, словно они призраки, словно их здесь нет… На какой-то неощутимо краткий миг Роман поверил, что так и есть, что они погибли в той катастрофе, а всё, что случилось потом, это призрачная жизнь, мистическое существование души, посмертие, которое каждому — по вере его… Их нет… их больше нет на земле… Но тут оба спасателя обернулись, как по команде, и решительной рысцой направились к ним, тарахтя в переговорники на совершенно непонятном языке. Видимо, жизнь продолжалась…        Молодые, смуглые черноглазые ребята настойчиво и убедительно что-то говорили, но ни одного знакомого слова Роман уловить не мог. Моника пыталась объясняться на испанском, но те не знали испанского, а английского тем более.         — Это португальский! — отчаявшись, чуть не плакала она. — Сестра у меня его знает… а я ещё смеялась над ней… мол, на карнавале надо танцевать, а не трепаться…        Спасатели жестами показали, что надо обвязаться специальными лентами, чтобы их подняли в вертолёт. Ира переполошилась:         — А как же наши там, на реке? Надо за ними!        Жестами и рисунками на земле попытались объяснить проблему, те кивали, но потом сразу отрицательно мотали головой. «Não agora», — повторял один из них, а второй твердил: «Pouco combustível». Видя, что спасённые не понимают смысла, он изобразил работающий мотор, а потом сказал слово, которое Роме хоть что-то объяснило — «querosene». «Gasolina?» — уточнил он, чтобы удостовериться. «Verdade», — закивал бразилец.         — Я так понял, у них в обрез горючего, — мучительно волнуясь за друзей, проговорил Костомаров, переводя взгляд с Иры на Монику и обратно. — У нас нет выбора. И, может, на базе у них хоть кто-то по-английски говорит…         — Господи, только бы успеть! — прошептала Ира, а Моника сказала твёрдо:         — Тогда надо быстрей улетать! — и, сноровисто обвязываясь широкой лентой подъёмного ремня, бросила спасателям резкое: — Rápido, rápido, señor!        Поняли они её испанский или нет, но заулыбались и дружно вскинули большие пальцы.        Выглянув через вырезанный борт спасательной «вертушки», Роман с трудом различил очертания фюзеляжа в зелёном буйстве джунглей. Пройдёт ещё пара месяцев, и уже никто не сможет увидеть обломки под живым ковром лиан, орхидей и разросшихся деревьев. Им опять повезло… наверное…