15-Й ГРАДУС НА ЮГ ОТ ЭКВАТОРА

      — Cегодня был удивительный день… правда? — Саша в волнении смотрела в окно машины, которую вёл Том. — Я давно не испытывала таких эмоций! Господи, поверить не могу, что прошло ровно десять лет, как я получила медаль в Турине!        Она продолжала взволнованно говорить, между тем, не упуская из внимания, что Том скорее делает вид, что внимательно слушает. Он был странно молчалив и напряжён весь вечер, и она не понимала почему. Конечно, жених был весьма далёк от той жизни, с которой так прочно было связано её прошлое. Он даже на лёд сегодня вышел в первый раз… бедняга. Но, конечно, он счастлив за неё! Сегодняшняя торжественная церемония награждения на Аллее Славы заставила просто нырнуть в прошлое! Саше казалось, что она окончательно закрыла дверь в мир прошлого на льду и начала новую жизнь. Но это было наивно…думать, что фигурное катание может навсегда уйти из её жизни. И все эти люди вокруг… её друзья, коллеги, товарищи, — многих из них она не видела несколько лет, но какое же счастье испытала, встретившись вновь!         — А как тебе Эван? Скажи, он потрясающий! Боже… мы так давно не виделись… я и понятия не имела, как соскучилась! Это так глупо на самом деле, мы живём не так уж далеко друг от друга, но все эти заботы… какие-то вечные дела… нам нужно видеться чаще! — она хлопнула себя по коленке. — Я уже пригласила его на нашу свадьбу…        Том внезапно резко перестроился в другой ряд и машину слегка тряхнуло.         — Я не хочу, чтобы он был на нашей свадьбе.        Саша опешила. Ей даже показалось, что она ослышалась.         — Что? Почему?!         — Это ведь и моя свадьба тоже, верно? Я могу принимать решения, кого звать, а кого нет.         — Он тебе не понравился?         — Понравился. Отличный парень. Олимпийский чемпион. Костюм у него супер. Хорошо одевается…         — Том!         — Мне не понравилось…что, кажется, больше всего он нравится тебе… — мужчина слегка сцепил зубы и сосредоточенно посмотрел на дорогу.        Саша так растерялась, что не знала даже, как реагировать на это заявление. Они поругались. Впервые за всё время отношений. И хотя она понимала, что за этой ссорой не может стоять чего-то серьёзного, и примирение произойдёт очень скоро, в душе возникло это неприятное ощущение… будто там остался какой-то сор. Том не был ревнивцем. По крайней мере, она не давала ему повод… но как же… ревновать к Эвану?         — Ты с ума сошёл? Он мне как брат! — кричала она. — Как ты только мог до такого додуматься? Он голубой, к тому же! О Господи, я просто ушам своим не верю!         — Я тоже верю не ушам, а глазам! Тому, что я видел! Как ты… сияла, когда он подошёл… да вы весь вечер говорили только друг с другом! Меня как будто вообще там не было! — мужчина тоже перешёл на крик. — Давай, скажи, что между вами НИКОГДА ничего не было!         — Конечно же, не было, Том! Эван ГЕЙ!!!         — А если бы не был, — неожиданно заявил Том, резко понизив голос. — Если бы он был натуралом. Вы бы уже были женаты, да?         — Я просто… я даже не знаю, что сказать на всё это… на эту чушь… — у неё перехватило дыхание и по щекам неожиданно побежали слезы. Так было обидно. — Я встретилась со старым другом… с которым не виделась так давно… мы соскучились… я так хотела, чтобы вы познакомились и подружились… с тех пор, как мы с тобой живём вместе… я стала намного меньше общаться со своими друзьями… А теперь я не должна общаться с человеком, которого знаю почти двадцать лет, потому что тебе в голову пришла какая-то блажь… Конечно, я люблю Эвана! Но ты понятия не имеешь, о чём говоришь! Ты не представляешь, какой была наша жизнь… мы все стали друг другу семьёй… И мы с тобой… совсем скоро тоже станем семьёй… как же так… ты можешь… этого… не понимать?        Том смотрел на неё и не двигался с места, чтобы утешить. О, как он может быть так жесток?         — Ты можешь позвать всех своих друзей. Кого захочешь. Но если ты меня любишь, Эвана не будет на нашей свадьбе. Это всё.        Почему было так обидно? У Саши было ощущение, будто её обвинили в чём-то постыдном, уличили в преступлении. Которого она не совершала… Она была так счастлива сегодня, там, в Зале Славы, стоя рядом с Эваном, рядом с Беном и Танит… а теперь это ощущение будто отняли. Вырвали из рук. Она никогда по-настоящему не злилась на Тома. Он сумел понравиться всем её друзьям, среди которых были мужчины. А Эван… как он вообще может не нравиться? Он был так мил… так приветлив… предложил свою помощь в организации свадьбы, ведь он работает с самым известным свадебным модельером… Он был так рад за неё, за них обоих! Как может теперь она просить его не приходить к ней на свадьбу? Зачем тогда вообще нужна эта свадьба…        Испугавшись неожиданно промелькнувшей мысли, Саша перестала плакать и быстро вытерла слезы. Перед ней не стоит вопрос выбора! Эван всё равно очень занятой человек, они не смогут часто общаться… он поймёт и не обидится. Но может быть, Тома можно переубедить… встретиться им снова всем вместе, и пусть Эван приведёт с собой Бена, чтобы Том уяснил наконец… всё уяснил.        Телефон мигнул смс-кой. Взяв айфон, Саша прочитала сообщение, которое только что прислал Эван.        «Уже скучаю по вам, ребята. Отличный был вечер!»        И несколько смайликов с поцелуями.        Ага. Он скучает по «ним». Не по ней. И даже не подозревает, что Том Мей уж точно по нему не успел соскучиться. Она чувствовала себя заговорщицей, когда набирала ответ:        «Я тоже скучаю. Нужно видеться чаще. Целую!» ***         — Эй… проснись!        Саша приоткрыла глаза и увидела нависшее над ней в полутьме лицо Эвана. Зевнув, девушка села и недоумённо огляделась. Было ещё довольно темно, только далеко на горизонте светлела полоска неба. Ребята спали, укрывшись одеялами, и Эван стоял над ней, возбужденно шепча и рукой призывая подняться.         — Зачем ты встал? Тебе надо лежать! — гневным шёпотом ответила она, тем не менее, выбираясь из своего убежища.         — Я не могу больше лежать… я так с ума сойду… пойдём, ты должна это увидеть!        Он выглядел таким взволнованным, что она подчинилась, аккуратно поднялась, стараясь не шуметь, и последовала за ним. Эван привёл её к водопаду. Едва они вышли на поляну, мужчина притормозил и приложил палец к губам.         — Тссс… тихо… не спугни его!        Он медленно опустился на корточки, прячась за широкими листьями папоротника. Глянув ему за плечо, Саша замерла. Возле водопада, склонив красивую голову, медленно пило воду какое-то животное. С виду оно было похоже на маленькую лошадь, очень грациозное и изящное, с длинной шеей и необычным коричневато-золотистым окрасом. Но что поразило Сашу больше всего — так это наличие у зверя маленького рога аккурат в самом центре лба.         — Боже… это что, единорог? — ахнула она, хватаясь за плечо рядом.         — Я не знаю… — Эван повернулся к ней, радостно улыбаясь. — Давай подойдем поближе… мне кажется, он не опасный…        Она не успела даже отговорить его от этой затеи. Лайс медленно встал и вышел из своего укрытия, шагнув на поляну. Странный зверь не повёл и ухом, продолжая спокойно пить воду. Саша медленно выбралась вслед за Эваном, не в силах отвести взгляда от этого чуда, и подошла ближе.         — Эй… — чуть громче произнёс Эван и вытянул вперёд руку. — Эй, ты кто? Он не боится!        Несмотря на то, что они были в джунглях почти месяц, они практически не видели здесь крупных животных. Может быть, потому что не углублялись в лес, а может, тех отпугивал запах и свет костра. После истории с Джеффри и Лёшей никто не желал более познавать местную фауну, но это существо не внушало опасения. Напившись воды, оно тихо фыркнуло и повернулось к ним, с видимым интересом наблюдая и изучая чужаков.         — Я хочу потрогать… — Саша, как завороженная, подошла совсем близко и, осторожно протянув руку, коснулась тёплой, мягкой шерсти. — Ой, как бархатная тряпочка…        Она сразу почувствовала себя ребёнком, которого в первый раз привели в зоопарк родители, вот только никто не даст в зоопарке подойти так близко… потрогать… почувствовать рукой… Однажды ей удалось сфотографироваться с дрессированным тигром, лечь рядом с величественной кошкой и положить той руки на шёрстку, и это было потрясающее чувство… Но не такое удивительное, как сейчас, когда всё вокруг так естественно, так безыскусно…        Некоторое время они с Эваном стояли и с двух сторон медленно гладили животное по гладким бокам, с удивлением обнаруживая, что ему это скорее нравится, чем вызывает протест. «Единорог» тихо фырчал и прикрывал абсолютно чёрные, миндалевидные глаза, как бы жмурясь от удовольствия. Хвост у него тоже был похож на лошадиный, только вместо привычной гривы волосы на холке стояли торчком.        Саша посмотрела на Эвана, лицо которого светилось совершенно детской, непосредственной радостью, и внутри что-то кольнуло, заставив сердце биться чаще. Он так изменился… После всех пережитых ужасов мог вот так спокойно стоять и любоваться диковинным зверем как ни в чем не бывало, удивляться и испытывать любопытство… Эван и выглядеть стал как будто немного иначе. Несмотря на щетину, отросшие волосы и похудевшее тело, он выглядел свежее и моложе, чем в последние их встречи до этого. Больше не хмурил непроизвольно брови, словно постоянно и напряженно думая о чём-то, и в голосе не стало прежней сдавленности, как будто ему в горле все время что-то мешало. Было бы сущим безумием сказать, что он чувствует себя здесь счастливее, но как ни странно, выглядело это именно так.        Наконец зверю надоело их присутствие, и он, напоследок махнув хвостом, зашагал обратно в заросли, на ходу объедая кустарник. Эван проводил его взглядом.         — Надо было его оседлать и уехать отсюда… правда, я не умею управлять лошадьми. По секрету: я их немного боюсь…        Саша присела на колени возле озерца воды и провела рукой по розоватой от утренней дымки глади. Сейчас в джунглях было идеальное время. Ночь уже отступила, забрав с собой зловещую темноту, но воздух ещё не успел раскалиться, и всё вокруг как будто тихо и мирно дремало. Джонни нашёл удивительно красивое место… место, где он нашёл Эвана…         — Разве это не чудо?         — Ты про что? — Лайс опустился рядом на траву и точно так же окунул руку в воду.         — Что мы нашли тебя… а ты нас… — тихо сказала девушка, вглядываясь в него и как будто силясь вспомнить, что хотела сказать. — Я думала, что не увижу тебя больше никогда.         — Наверное, чудо. Здесь всё чудо, если подумать… — он задумчиво пустил круги по воде, щелчком разбрызгивая воду. — Я много думал, пока шёл… у меня, знаешь, было время… обо всём. Я не знал, куда я иду. Я не искал вас специально… я просто уходил… ОТТУДА. И сначала, первый день, каждую минуту ждал страшного… Удивительно, что я не рехнулся за эти три дня. Иногда мне казалось, что я очень близок. И сил уже не было никаких… и иногда, когда я выходил на небольшую поляну, то ложился на землю и просто лежал… и думал, как хорошо бы сейчас умереть… не понимал, почему до сих пор жив. Как будто кто-то специально меня мучает и не дает уйти… Не плачь! — он вскинул на неё взволнованный взгляд и стёр большим пальцем слезинку со щеки. — Смотри, как тут красиво…        Саша прикрыла глаза, чувствуя, как из-под век вот точно таким же водопадом льются и льются тёплые слёзы. Они были не такие, как раньше, и приносили странное успокоение и счастье. Ей стало так хорошо… впервые здесь, по-настоящему… вот так, удивительно легко на душе. Эван придвинулся ближе и обнял её, и она прижалась к его груди, мягко обнимая, тая от ощущения тепла тела рядом, но помня о переломе и не сжимая крепче руками. И в это самое мгновение, пусть всего на несколько секунд, но ей вдруг не захотелось, чтобы их спасали. Она могла бы остаться здесь навсегда… вот так, как сейчас. Рядом с ним. ***       Я не звонил и не писал тебе по возвращению в Англию. Несколько раз ты сам отправлял мне сообщения, где призывал не быть ребёнком и не раздувать из мухи слона. Я читал спокойные, наполненные иронией и некоторой снисходительностью строчки и писал в ответ сухие, односложные ответы. Мы не говорили о разрыве, но в первый раз я подумал тогда, что для тебя наши отношения были совсем иным, не тем, на что я так рассчитывал. Всего лишь очередная интрижка. Когда кто-то из друзей спрашивал о тебе, я врал, что ты очень занят на работе и мы мало общаемся. По правде сказать, я не хотел ничего узнавать о тебе, но каждый раз, заходя на твою страничку в инстаграмме или фейсбуке со страхом искал подтверждения своим подозрениям. Почему-то ты не спешил продемонстрировать Далию в своем аккаунте и твой семейный статус не изменился с нейтрального «не женат», на «влюблен» или «помолвлен». Через месяц ты перестал писать мне, а еще через пару недель я начал сомневаться: уж не погорячился ли я с выводами?       Мне действительно уже ничего не доставляло радость. Когда наше общение окончательно сошло на нет, я запаниковал. Я сам написал тебе, но ты не ответил, потом позвонил, но твой телефон оказался выключен — что-то совершенно невероятное, зная тебя. Ты практически не заходил в социальные сети, а в интернете я не мог найти никакой информации. Теперь меня больше не мучала ревность, я чувствовал только страх и угрызения совести. Написав парочке твоих друзей из Нью-Йорка, я узнал, что ты давно уже не встречался ни с кем из них и не появляешься на тусовках. Самое тревожное сообщение я получил от Насти.       «Кажется, у него были какие-то проблемы со здоровьем, и он снова собирался ложиться в больницу. Не знаю, в чём именно дело, Эван великий конспиратор… но, думаю, будь что-то серьёзное, об этом бы сообщили».       Проблемы со здоровьем? Меня охватила такая паника, что хотелось бросить всё и сломя голову нестись в Нью-Йорк. Мысль о том, что тебе плохо, а меня нет рядом, напрочь вытеснила все обиды. Наконец, спустя несколько дней моих упорных попыток пробиться, ты вышел на связь, написав мне сообщение, что находишься дома с родителями и у тебя всё в порядке. Это было очень странное, безликое и от того не менее тревожное послание. И почему ты был у родителей в Иллинойсе в рабочий день посреди недели? И с каких это пор в Чикаго нельзя нормально пользоваться телефоном и отвечать на звонки?       «Прости, я был не прав. Я приеду, как только смогу».       Ответ пришёл через минуту.       «Не нужно приезжать. Я буду занят.»       «Ты обиделся на меня?»       «Нет».       Я чувствовал что-то неладное в твоих ответах, в этом внезапном исчезновении, во всём. Но я не мог сорваться с работы и улететь на другой континент, чтобы это проверить. Будь проклята эта работа… я уже ненавидел её! Ненавидел эту скучную, канцелярскую, бюрократическую рутину и думал с осени переводиться в другой отдел. Работа секретарём пусть даже министра финансов не приносила мне особенных денег и связей, а только сжирала личное время и нервы. Но чертов финансовый кризис, обрушившийся на Европу и безработица, не позволяли всё бросить. Мысль, что ко всему прочему я могу потерять ещё и тебя, была невыносима.       Я понимал, что дошёл до определенной точки, и на следующий день написал заявление с просьбой предоставить мне недельный отпуск с связи с семейными обстоятельствами. Неожиданно чётко и ясно я понял, что не могу жертвовать нашими отношениями в угоду работе, и даже если мне откажут, то напишу заявление об уходе и всё равно уеду. К счастью, министр подписал мою просьбу без всяких проволочек, и в начале мая я вылетел в США.       На этот раз я был умнее и решил обойтись без сюрпризов. Остановившись в отеле, позвонил Маршаллу и как бы между делом поинтересовался о тебе. Как я и предполагал, он был не в курсе наших проблем.       — Я давно не видел Лайса, был в командировке в Сингапуре. А в чём дело? Не можешь дозвониться? Проблем нет, давай я сам наберу ему. Далия? Насколько я знаю, она уехала в Италию на прошлой неделе, на какую-то выставку…       — Она уже не живеёт у Эвана? — с замиранием сердца поинтересовался я просто на всякий случай.       — У Эвана? Что за хрень? С какой стати ей жить у него? — фыркнул тот. — Она нашла здесь квартиру.       — Позвони ему, будь другом. Только не говорил, что я в Нью-Йорке, хочу сделать сюрприз… — соврал я.       — Ок, — засмеялся Шел.       Он перезвонил мне через некоторое время.       — Эван дома, можешь делать свой сюрприз. Не понимаю, почему ты не мог дозвониться.       Я стиснул зубы.       — Я подумал, что могу не застать его… мало ли… у него много разъездов. И он не всегда ставит меня в известность.       — Да где ж ему ещё быть, если он сейчас без работы… — как ни в чём не бывало, продолжил Маршал. — Дома сидит. Депрессует. И бухает.       У меня пропал дар речи.       — Как без работы? Почему?       — Я думал ты в курсе… не знаю точно, в чём там дело… то ли его уволили… то ли он сам ушел… то ли там просто весь бизнес накрылся медным тазом… И никаких разъездов у него нет с весны. Он же ещё травму получил… так что никаких выступлений. Странно, приятель, что ты не в курсе… Или я чего-то не знаю?       У меня голова шла кругом. За одну минуту узнать столько информации… Я моментально подумал о кредите и твоих финансовых трудностях. Ты делал ту чертову операцию, чтобы снова выступать и, выходит, напрасно?       Не сомневаясь больше ни минуты, я взял такси и поехал на Манхэттен. Теперь мне было плевать, кого я мог обнаружить в твоей квартире. Даже если я застану тебя одновременно с целой дюжиной людей… Мне будет всё равно. Лишь бы снова тебя увидеть.        Стоя перед дверью в твою квартиру, я даже не думал о том, что скажу тебе. Снова я приезжал и был тебе гостем. Которого не ждали. Мне было паршиво, и я готовился к худшему. Нажав на звонок несколько раз, я заметил, что в глазке мелькнула тень и понял, что ты дома, просто не хочешь мне открывать. Злость на себя и страх заставили меня с силой стукнуть кулаком по двери:       — Открывай, Эван! Я знаю, что ты дома!       Тишина.       — Если ты не откроешь, я буду барабанить в дверь, пока твои соседи не вызовут полицию!       Это сработало. Дверь открылась, и я невольно приоткрыл рот от изумления при виде тебя. Мы проводили вместе достаточно времени, но я никогда не видел, чтобы ты выглядел так плохо. Судя по опухшему, небритому лицу, Шел был прав, и здесь явно не обошлось без алкоголя. Ты был в очках, и одет в довольно измятый спортивный костюм, который выглядел так, будто в нем спали. И судя по выражению твоего лица, совсем не рад меня видеть.       — Какого черта? Ты теперь всегда будешь являться ко мне без приглашения?       Вот так. Ни приветствия, ни слов сожаления… ни вопросов. Я просто отодвинул тебя в сторону и прошёл в квартиру.       — Ты один?       — Как видишь.       Практически везде, кроме коридора, был погашен свет и было душно. Сомнений, всё ли в порядке, больше не было. Развернувшись, я схватил тебя за плечи и крепко сжал.       — Что происходит, Эв? Это из-за Далии? Она тебя бросила?       Ты нахмурился и недоумённо приподнял брови. Ты как будто не понял, о ком вообще я говорю. Взгляд, устремленный на меня, был рассеянным и немного расфокусированным. Это был ты и не ты. Эван, которого я знал и которого привык видеть, был непохож на этого мрачного, страдающего похмельным синдромом, наплевавшего на свой внешний вид мужика, и я был в замешательстве.       — Что, я такой тебе не нравлюсь, да? Хреново выгляжу? Ну, прости, я не был готов к твоему визиту!       Это был явный сарказм. Обычно ты был крайне щепетилен в вопросах внешнего вида, и я не мог представить, что может быть по-другому. Наверное, мое представление о твоей безупречности перешагивало все границы. Я понял, что совсем не знаю тебя.       — Зачем ты приехал, Бен? У меня нет сил на подростковые разборки…       — Ты не отвечал на мои звонки. Я волновался. У тебя какие-то проблемы?       — Проблемы? — ты рассмеялся. — Я сам для себя самая большая проблема. И если уж совсем откровенно, то НИ ХРЕНА не рад тебя видеть. Спорим, что сейчас, в эту минуту, и ты меня? У тебя ещё есть шанс уйти…        Я действительно подумал об этом на мгновение и тут же ощутил стыд. Ты был слаб и уязвим и нуждался во мне, я чувствовал это, поэтому ничто не могло заставить меня уйти тем вечером.       — Не говори, что любишь меня, Бен! Я слышать не хочу этой херни! Ты даже не знаешь меня! Ты ничего не знаешь о моей жизни и обо мне!       — Хорошо. Может быть и не знаю… — я с болью смотрел на то, как ты нервно мечешься по своей шикарной дизайнерской гостиной, как волк в клетке. — Но я ХОЧУ УЗНАТЬ. Этого недостаточно?       Это было твое персональное дно. Мы никогда не обсуждали откровенно твою карьеру и работу, ты предпочитал не распространяться о своих проблемах. Честно говоря, ты очень уж походил на человека, у которого их и вовсе нет. Дорогие машины, успешные и влиятельные друзья, шкафы, полные стильной одежды, связи в верхах, и поверх всего этого — олимпийская медаль. Ты был на вершине, пусть и недолго, но тебя осветил своим лучом прожектор славы. Долгие годы упорного труда, чтобы подняться на эту гору, ради коротких минут. Спускаться вниз оказалось гораздо сложнее.       — Я больше не фигурист, Бен… — прошептал ты, закрыв глаза и обессиленно садясь на диван. — Всё кончено. На этот раз окончательно.       — Ты до сих пор так переживаешь из-за того чемпионата? Что проиграл?       Ты посмотрел на меня и беспомощно улыбнулся.       — Я больше не могу кататься. Совсем. Нигде. Врачи запретили. Я думал… я всё сделал… ты знаешь, что такое: сделать ВСЁ?       Я никогда не думал, что для тебя это так важно. Может быть, потому что мы познакомились, когда ты ушёл из любителей, а может, я действительно по-настоящему не приглядывался к тебе. Тебя ломало от собственной… бесполезности. От того, что день, когда ты выиграл Олимпийское золото, стал самим ярким днём твоей жизни, и тебе казалось, что подобного больше не повторится. Ты достиг предела, потолка своих возможностей и с ужасом смотрел в будущее. Ты не видел в нём места для себя. А я не видел тебя. В моих фантазиях ты был всесилен точно так же, как в своих мечтах. Теперь сказка кончилась. Ты потерял здоровье, создавая карьеру, которая не продлилась долго, и не мог ничего вернуть. Твоя нынешняя работа была иллюзией, просто попыткой занять себя чем-то новым, но оказалось, у тебя совершенно нет данных, чтобы заниматься бизнесом по недвижимости. Ты просто ухватился за эту идею, чтобы не сидеть без дела, а теперь все разваливалось. Твой финансовый план по вылезанию из долговой ямы провалился. Ты был практически без денег, работы, и перспектив на будущее. Я потрясенно слушал этот монолог, напоминающий признание в убийстве.       — Я неудачник, Бен. Я как ярлык дорогой марки, пришитый к китайской подделке… Я думал, что смогу. Что я справлюсь… Что я всему научусь… Но у меня ничего не получается.       — Тебе просто нужно время.       — Время? Пять лет прошло! Пять! — ты закричал. — И кем я стал? Я думал, что победа откроет передо мной все дороги… это и произошло! Вот только я не смог выбрать ни одну из них! Я хотел вернуться не для того, чтобы победить, мне просто было страшно… уходить насовсем… и в никуда…       Ты словно хотел убедить меня, как ужасен, и что я немедленно должен бросить тебя. И странное дело… в этот момент я вдруг почувствовал в первый раз, что сейчас я сильнее тебя. И это чувство наполнило меня необъяснимой радостью. Ты вовсе не был идеален и, чёрт возьми, это было прекрасно! Я так боялся, что ты бросишь меня, потому что я недостаточно крут… а ты, оказывается, сам себя считаешь недостойным быть со мной рядом.       — Раньше я мог кататься… я мог делать вид… — бормотал ты. — Хорошо делать вид… Но теперь все видят, что я просто развалина… ОН смог вернуться… а я нет.       Я понял, что ты говорил о Евгении Плющенко.       — Знаешь, что я думаю? — я сел рядом с тобой и положил руку на колено. — Трудно стать олимпийским чемпионом. Но еще труднее — отпустить своё прошлое, в котором ты им стал. Закрыть уже дверь и начать новую главу. Перестать быть тем, кем тебя хотят видеть, и стать самим собой.       Я видел, как мои слова будто проникают под слой снега, как лучи солнца, согревая землю под ним и готовя её к новой жизни. Я был уверен в каждом слове, которое говорю. И хотел, что бы и ты мог посмотреть на себя моими глазами.       — Слушай, Эван… мне вот лично совершенно всё равно, кем ты будешь: банкиром или бомжом…       У тебя вырвался смешок.       — Я уже имел неосторожность втрескаться в тебя, и сейчас остальное неважно. Ты можешь стать кем угодно… и даже не иметь ничего. Я всё равно буду тебя любить. Если ты… позволишь.       Ты долго молчал и ничего не отвечал, но накрыл мою руку, лежавшую у тебя на коленях, своей и слегка сжал. Ты меня понял и, мне кажется, ты поверил мне. В тот день. По-настоящему.       — Можно только один вопрос?       — Давай… — ты посмотрел на меня с легким подозрением.       — Что с Далией… у вас что-нибудь… было? На самом деле, мне неважно… — быстро добавил я. — Просто хочу знать. Если тебе нравятся женщины… я просто должен об этом знать.       Ты некоторое время молча смотрел на меня. Я видел, что ты медлишь с ответом.       — Ничего не было. Никакого романа.       — Хорошо.       Я вздохнул с облегчением.       Мы больше ничего не играли. Я решил забыть о Далии, что бы там ни было. Забыть обо всём, что произошло. Я был нужен тебе. И я хотел быть с тобой. Этого было вполне достаточно.       Это был трудный период, но я должен был его пройти. Ты стал очень странным: раздражительным, взбалмошным, то гнал меня от себя, то вдруг начинал просить прощения и умолять не бросать тебя. Заводил неожиданные разговоры о семье и браке. То заявлял, что никогда бы не подписался на эту голгофу, что это лживая иллюзия, а то начинал говорить о детях, сколько бы ты хотел их иметь и как бы вы проводили время… Меня пугала твоя непредсказуемость. Например, однажды, когда мы возвращались из ресторана, ты ни с того ни с сего наорал на швейцара, чем перепугал меня до полусмерти. Обычно ты не выходил за рамки светской вежливости в общении с незнакомыми людьми. Я стал чувствовать в тебе то, чего не чувствовал раньше — злость. Это была злость на весь мир и себя самого. Мне казалось, тебе необходимо сменить обстановку, и уговорил поехать в конце июня в Италию. Мы оба любили эту страну, и идея казалась отличной. Всё начиналось хорошо, ты был в прекрасном настроении, мы наконец-то были наедине и могли позволить себе больше, чем раньше. Меня очень обнадёжило, что, бронируя номер в отеле, ты заказал номер с двуспальной кроватью — что-то совершенно немыслимое при твоей вечной боязни себя обнаружить. Ты казался расслабившимся и весёлым, пока внезапно, ни с того ни с сего, не начал утверждать, что в гостиничных номерах за тобой установлены камеры слежения и поднял меня среди ночи, требуя немедленно переселиться. Я подумал тогда, что ты тронулся умом. А потом случайно обнаружил в незапертом шкафчике в ванной целую галерею таблеток. Первая страшная мысль о том, что ты неизлечимо болен, сменилась просто злостью — это были антидепрессанты и транквилизаторы. Ты скрыл от меня, что пьешь их уже почти полгода, и от постоянной смены рецептов у тебя начались побочные эффекты в виде приступов немотивированной агрессии и мании преследования.       — У тебя депрессия, Эван? Ты обращался к специалистам?       — Я уже год хожу к психотерапевту, — с усмешкой ответил ты. — Он всё-таки решил посадить меня на эти колёса… Знаешь, ещё в прошлом, когда я соревновался, то думал, что умру однажды не от какой-то травмы или болезни… а просто у меня откажет печень от такого количества лекарств, которые я должен был принимать. Половину своей жизни я обдолбан, Бенедикт… фантастика, что этого не замечают…       За тобой нужно было очень много ходить, ты стал беспомощен, как ребенок. Нужно было контролировать, чтобы ты ел, спал, гулял… Я готов был всё это делать, лишь бы тебе стало лучше. Но в таком случае мне нужно было всё бросать и переселяться в США. И я начал подумывать об этом. Намекнул тебе, что мог бы снимать квартиру в Нью-Йорке (я не собирался напрашиваться жить к тебе сиделкой), но ты высмеял эту идею.       — Попробуй найти в этом сраном городе нормальную работу, чтобы иметь жильё на Манхэттене… если я в ближайший месяц не заплачу за квартиру, меня выселят. Вот будет номер… Я помог купить квартиру своей сестре и её будущему мужу в Чикаго, а сам переселюсь куда-нибудь в мусорный бачок… или ещё хуже. Вернусь к родителям в Иллинойс и буду чинить крышу дома и читать лекции о мотивации в школе, где я учился.       — Не драматизируй. Почему ты всё время всё так драматизируешь? Ты уже думал, чем хотел бы заниматься?       — Я непрерывно об этом думаю. Но проблема в том, что мне не подходит какая-то временная, проектная работа, какой занимаются спортивные знаменитости… Мне нужно оплачивать слишком много счетов. Нужно что-то постоянное и стабильное… вот чёрт… я же ничего не умею! — ты засмеялся. — На самом деле я просто гений в том, что касается следования инструкциям!        Наверное, я не до конца понимал, как тебе трудно. Я никогда не был слишком амбициозен. Ты же держал планку во всём, что делал, а я… Я считал тебя моей планкой. Которую не должен был выпускать из рук.       В середине июня ты позвонил мне с неожиданной новостью.       — Представляешь, вчера встретил Веру Вонг! Она предложила мне работу… — по тону твоего голоса нельзя было понять, рад ты или нет.       — Что за работа?       — Креативный консультант в её компании. Знаю, звучит странно, но там есть перспективы…       — Ты настолько хорошо разбираешься в моде? — удивился я.       — Я хорошо разбираюсь в Вере… Слушай, никак не могу решить, соглашаться мне или нет? — взволнованно спросил ты. — То есть, это довольно серьёзная работа… с большой долей ответственности… ах, чёрт… ну к этому мне точно не привыкать!       — Соглашайся, если тебе это интересно, — искренне ответил я. — Ты сам говорил, что нельзя упускать возможности…        Ты согласился со мной, и мы сменили тему. Уже позже ты признался, что боишься зависимости, в которую поставит тебя эта работа. Ты разрывался между необходимостью решать свои проблемы и желанием быть свободным. Проблема была в том, что Эван Лайсачек, чья планка была так высока, не мог быть свободным от этих условностей. Когда мы обсуждали свои юношеские мечты, ты признался, что в своё время мечтал стать актёром, потом архитектором… В твоём характере действительно было что-то трагикомичное. Ты часто мыслил и выражался очень высокопарно, хотя на самом деле никогда не был по-настоящему пафосным. Мне казалось, тебя тянуло к творчеству, но, может быть, ты считал такую профессию слишком уязвимой и нестабильной? И боялся неудачи. Ты боялся разочаровать тех, кто верит в тебя.       — Мама сказала, что когда Вера Вонг делает такое предложение, то неприлично отказываться. Разве у меня есть выбор? — бормотал ты. — Моя сестра выходит замуж, и Вера помогает с организацией свадьбы. Знаешь, кто будет оплачивать половину всего этого? Я. А платье, которое она выбрала? Я намекнул, что с её фигурой лучше бы остановиться на чём-то, менее помпезном, но она и слушать не хочет… а я, считай, беру ещё один кредит… и с ним придётся ещё долго расплачиваться…       — Ты не обязан это делать, если не хочешь. Всё как-нибудь уладится само собой.       — Ничего не улаживается само по себе, Бен, когда ты уже наконец это поймешь! — раздражённо бросил ты. — Проблемы нужно решать. А я сам создал свои проблемы. Я не могу позволить себе просто болтаться в поисках просветления и вдохновения. Может быть, это мой последний шанс. Решено. Я завтра пойду к ней и скажу, что согласен!        Я подумал: может, всё не так уж и плохо? Это отвлечёт тебя от терзаний и саморефлексии. И я в очередной раз ошибся. ***        Утро принесло с собой ставшие уже такими привычными заботы. Набрать и вскипятить воды, собрать дров для костра, нарвать фруктов… Они стремились сделать все эти дела как можно раньше, пока солнце ещё не достигало зенита, и жара не загоняла людей под спасительную тень деревьев.        Стефану казалось, они живут здесь уже много месяцев. Он не помнил, в какой момент они перестали заводить разговоры о продолжении своего пути. В сущности, никто уже и не знал, куда им идти. Иной раз, лежа по ночам рядом с Джоном, Ламбьель вспоминал свою прошлую жизнь, погибших товарищей, Каролину, и его охватывал страх. Как долго продлится его собственная жизнь? Он не хотел умирать. Может быть теперь, когда рядом был Джонни, он чувствовал, что в его жизни может быть такое простое и ясное счастье. И его мучила совесть, когда мысли неизменно сворачивали на Макса. Он был просто потрясён возвращением Эвана и его рассказом, но особенно пугало то, что где-то, глубоко в душе, некая его часть испытала облегчение, что Транькова больше нет среди живых. Почему-то Стеф был уверен, что Макс простил и отпустил всё, что было между ними, как это сделал он сам. Впрочем, вся эта философия уже была ни к чему. Может быть, они все здесь умрут. Сам он только хотел бы, чтобы его смерть, если она произойдёт, была раньше, чем смерть Джонни. Он просто не вынесет, если с ним что-то случится…        Пережив первую ночь, Таня как будто немного оттаяла. Ламбьель больше не ловил на себе этого жуткого, затаённого взгляда и даже подумывал о том, чтобы попробовать перекинуться с девушкой парой слов. Волосожар практически всё время проводила в обществе Иры. Стеф подумал, как это странно на самом деле будет видеть её теперь всегда одну, без Максима. Господи Иисусе… если бы можно было всё вернуть и сделать иначе… Он бы никогда не сделал того, что делал тогда… Таня любила Максима. По-настоящему. И тот мог бы полюбить её. И может быть, понял бы это быстрее, если бы он так нелепо не вклинился в этот союз… союз, который он создавал едва ли не своими руками!        Эван был по-прежнему довольно слаб, но все-таки порывался принимать участие в их распорядке. Стефан подумал, что Лайс стал просто другим человеком, если вспомнить его поведение в первые дни после крушения. Он более не искал уединения или одиночества, а как будто всё время старался быть частью общего дела. Что это было за дело, Стефан и сам не знал. Наверное, жить. Ведь может быть такая цель у человека? Не умирать… любой ценой…         — Ты скоро начнёшь просвечивать, как привидение… — Джо подошёл к нему и обнял за плечи, когда он ногой переламывал ветки для костра, очищая их от зелени, которая не горела. — Ешь больше рыбы, хорошо?         — У нас кончается бензин в зажигалке, — констатировал Стефан. — Что будем делать? Попробуем добыть огонь по старинке? Тереть бревна?         — Эван сказал, что в самолёте осталось много ценных вещей… я вот думаю… может, нам стоит вернуться? — задумчиво произнёс Джон.         — Всем? — он подумал, что не хочет ещё раз проходить по этому пути захоронений. — А что ещё рассказывал Лайс? Вы его речи слушаете, как волшебную сказку…        Он не договорил, потому что к ним подошла Таня. Ламбьель непроизвольно вздрогнул и отвёл глаза. Загорелая, сильно похудевшая, но по-прежнему гибкая и крепкая, она отчего-то всё больше напоминала парня… то ли выражением лица, то ли фигурой… Тёмные корни отросших волос неожиданно делали её внешность более жёсткой, а проступившие морщины придавали лицу возраст. Некоторые из них здесь стали выглядеть лучше, например, Эван и Джонни, но Таня не относилась к числу «посвежевших».         — Стеф, я нашла куст с ягодами. Не могу решить, съедобные они или нет. На вид очень красивые, и пахнут вкусно… но может, ты глянешь? Не хочу, чтобы здесь кто-нибудь ещё отравился… — она поёжилась и слегка прищурилась на солнце.         — Ок, — Ламбьель немного удивился. — Но я ведь не настоящий биолог, Тати. И не специалист по дикой природе.         — Да… я знаю… но ты ведь… знал… про Таню… тогда…         — Сходите… глянь, что за куст… — как ни в чем не бывало отозвался Джонни и многозначительно глянул на него.        Стефан понял, тот намекает на возникший шанс. Им с Таней нужно объясниться. Нужно сорвать этот занавес отчуждения. Боже… а ведь изначально это она была его другом… намного более близким, чем Максим. Выходит, он предал её… Стефан понял, что Джонни хочет этого. Хочет, чтобы они поговорили. Возможно, ягоды просто предлог.         — Это вон там… возле самого спуска…        Они отошли уже на приличное расстояние от лагеря. Солнце палило нещадно, и приходилось постоянно прикрывать рукой глаза. Таня шла очень быстро, и ему приходилось изредка переходить на бег, чтобы угнаться за ней. Они вышли из леса к обрыву, внизу которого серебристой лентой, теряясь в плотной зелени деревьев, бежала река. Земля здесь обрывалась и уходила вниз так быстро, что у Стефа даже слегка закружилась голова. Он вспомнил рассказ Эвана о ягуаре, и ему стало не по себе. Если с этого откоса свалиться, то костей не соберёшь…         — Где куст, Таня? Здесь же ничего не растёт… только колючки… — он улыбнулся.         — Да… — она как-то рассеянно провела рукой по лицу. — Я, видимо, что-то перепутала… — Женщина подошла ближе к краю и, медленно потянувшись, глянула вниз. — Мне кажется, нам нужно двигаться дальше по течению реки. Вперёд.         — Слишком опасно. — Он подошёл и положил руки ей на плечи, мягко сжимая. — Аккуратней. Не подходи так близко.        Она обернулась. Ему стало как-то не по себе. Таня странно, неестественно улыбалась. Это была нехорошая, какая-то кривая улыбка, будто перекошенная маска, надетая на лицо. Ламбьель сложил руки на груди и устремил взгляд туда, на противоположную сторону, где темнел лес.         — Ты ненавидишь меня, да? Я это не знаю… я чувствую.         — Ты бы смог… если нужно… умереть… за него? — неожиданно тихо спросила Татьяна, перестав улыбаться. — Как он… за Эвана.         — Почему ты думаешь, что он… за Эвана… — Стеф неожиданно запнулся.         — Я думаю, что бы было, если бы я тогда пошла с ним. Ведь он меня звал… мне так кажется иногда… особенно ночью… будто бы до сих пор зовёт… так тиииихо… из джунглей… Таааня… или это ветер…        Порыв ветра бросил волосы ей в лицо. Таня убрала их нервным движением руки и неожиданно резко повторила свой вопрос:         — Ты бы мог умереть за него?         — Нет, — признался Стеф, не в силах сейчас лгать. — И он это знал. Таня… никто не виноват. Просто так вышло.         — Здесь нет никаких ягод. Я позвала тебя, чтобы убить.        Это фраза, как ушат ледяной воды, заставила его сердце на мгновение замереть и оборваться. Он даже не стал переспрашивать, а просто застыл в ужасе, неожиданно поняв ВСЁ, без объяснений.         — Здесь жизнь не имеет смысла.        Она сделала шаг навстречу ему, заставив невольно отступить в сторону обрыва. Стеф в смятении подумал, что если теперь она просто с разбегу налетит на него, то они оба рухнут вниз. Оба… Именно этого она и хотела…         — Ага! Вот ты где… — Джо увидел Эвана, который стоял на коленях, прислонившись лбом к дереву, с закрытыми глазами, и что-то бормотал себе под нос. Рядом с ним на траве сидел Пинг. Даже став частью их лагеря, Лайс не желал окончательно расставаться с игрушкой и периодически таскал её из вещей Джонни.        «Опять молится… Ещё не хватало, чтобы у нас ко всем проблемам появился религиозный фанатик…»        Джонни осторожно тронул Эвана за плечо.         — Святой отец, прошу прощения, что отвлекаю вас от священной молитвы, но не могли бы вы вернуть мне моего плюшевого медведя? Или он слушает ваши проповеди?        Эван открыл глаза и улыбнулся.         — Да, я опять его взял. Извини.        Тяжело вздохнув, Джонни присел рядышком у дерева и скосил взгляд в его сторону. Не то чтобы он сильно волновался за Эвана, но, ей-Богу, тот стал таким странным! Всегда присущий ему мистицизм теперь расцвёл буйным цветом. Конечно, после того, что все они пережили, это было вполне ожидаемо… но кто знает? Ему было странно видеть своего бывшего соперника вот таким: умиротворённым, мягким, можно сказать, почти просветлённым. И это при условии, что их положение ухудшалось день ото дня… Ну как-то это неестественно в случае Лайса. Его религиозность в прошлом казалась Джонни не более чем частью директивного родительского воспитания.         — Я надеюсь, ты молишься о нашем спасении?         — Нет. Я вспоминал тех, кого уже нет. Мы живы, Джонни. Живым всё хорошо, — он вздохнул.         — Ну да… — Джо искал повод, как бы подступиться к тому, что его беспокоило. — Слушай, Мангуст… — Он увидел, как губы Лайса дрогнули в улыбке. — Я понимаю, что каждый справляется, как может… но Эван, которого я знал с детства, рассчитывал сначала на себя, а уже потом на божью помощь. Я ничего не имею против… молись, если тебе так легче… Но не покидай пределы сознания, ок? Ты нам всем здесь нужен в здравом уме.         — Ты не понимаешь, Джонни… — голос Эвана звучал мягко, и сам он улыбался, глядя на него. — Почему мы здесь. Это место — священное…         — О Господи!         — Нет, правда. Я только сейчас вспомнил… Ладно, не важно. Мы все жили неправильно. А я… я вообще был неправ. Я всё делал не так. Вообще-то я должен был умереть ещё в самом начале, но почему-то не умер. Почему-то я до сих пор жив, и я здесь… и я так счастлив, знаешь… Я понял, как всех вас люблю. Намного больше, чем мог себе представить. И тебя… — он неожиданно подался вперёд и заключил его в объятья. — Ты прости меня, хорошо? За всё. Если я где тебя обидел… и вообще. Мы неправильно себя вели. Оба. Но на самом деле я тебя очень уважаю… всегда уважал.         — Так это ты цветы для меня приготовил? — Джонни не выдержал и сдавленно рассмеялся, приобнимая его в ответ и похлопывая по спине. Он только сейчас заметил небольшой букетик диких лилий, который лежал на земле у Эвана за спиной.         — Нет. Это для Саши… — Эван как будто слегка смутился своей эмоциональности и отпустил его. Это невольное проявление привычного характера было Джонни неожиданно приятно.         — Для Саши? А что, у неё юбилей?         — Нет… просто они ей так понравились… я решил сделать ей приятное. Просто она так помогает… И я вижу, что ей здесь очень трудно. Ей труднее, чем мне. К тому же, она девушка, а девушкам нужно дарить цветы… — Он взял букет и очень серьёзно посмотрел на него. — Мне кажется, я сейчас здесь и должен о ней позаботиться. Она же совсем одна была… после Джефа… а ей… ей нельзя одной, понимаешь? Нам с тобой можно, а ей нет…         — Это очень мило… — Джонни вспомнил, как вчера вечером, прогуливаясь со Стефом к водопаду за водой, во внезапном порыве точно так же сорвал для него несколько белых цветов. Просто так. Немного красоты, которой хочется поделиться.         — Мы видели единорога.         — Что? — он вынырнул из пучины собственных мыслей и уставился на Эвана. — Что вы видели?         — Зверя, похожего на единорога. С рогом одним. Я его увидел… он утром приходил на водопой…         — Эван… — Джонни осторожно тронул его за плечо. — Когда за тобой придут эльфы и позовут гулять с гномами, будь осторожен с лешим… и передавай привет нимфам…         — Я серьёзно. Это была маленькая лошадь. Саша тоже видела… спроси её, если не веришь.         — За вами двоими надо приглядывать, вот что… — Джонни поднялся и взял Пинга. — Ты с ним разговариваешь. Я видел.         — Имею право. Это я его тебе подарил, — спокойно ответил тот.         — Ты мне его не дарил. Ты выиграл его в тире, после того, как я сказал, что хочу получить эту игрушку. И отдал Танит.         — А она отдала его тебе. Я выиграл его для тебя.         — Продолжай свою молитву, Эван… — Джонни отвернулся и, прижимая к себе Пинга, пошёл прочь. На губах у него играла улыбка.        Моника рассматривала диковинного вида чёрно-белого паучка, который полз по мясистому зелёному стеблю, нависшему над небольшой лужицей воды, образовавшейся от дождя. Резво перебирая лапками, он спешил вперёд, готовый вот-вот оказаться на краю и свалиться в воду. Она могла бы снять его, но было интересно — сможет ли тот плыть или утонет? Дойдя до середины, паук неожиданно остановился и пополз в обратном направлении, но Моника перегородила ему путь листочком и сдвинула к самому краю. Некоторое время тот топтался на месте, пытаясь сообразить, почему не может вернуться той же дорогой, и девушка, устав ждать, окончательно спихнула его на самый край. Паук упал вниз, но успел выпустить ниточку белой паутины, удерживаясь на весу, и стал подниматься наверх. Она оборвала эту маленькую спасительную верёвочку, и созданьице упало в воду. Глядя, как оно отчаянно барахтается, пытаясь перевернуться на брюшко, Моника ощутила что-то похожее на стыд и подцепила паучка листочком, вылавливая из воды и бросая на траву. Стряхнув капли воды, паук быстро уполз и скрылся в листве. Все они — такие вот паучки, крохотные и беззащитные создания, которых этот мир может раздавить одним лишь щелчком.        Девушка прилегла на траву и, закинув руки за голову, посмотрела в затянутое серыми облаками небо. Она думала о Стиве. Пилот самолёта, умерший буквально на её руках, был много лет безответно в неё влюблён, но до романа у них так и не дошло. Разница в возрасте почти десять лет, и к тому же он уже был женат, хотя, по его словам, совсем несчастливо. Может быть, она сама всё усложняла? Стив всегда нравился ей, и совместная работа в авиации уже более семи лет скрепила их отношения нежной дружбой. Он никогда не забывал поздравить её с днём рождения и дарил милые сувениры, недорогие, но всегда выбранные с большой любовью подарки. Он заботился о ней и, может быть, нужно было просто забыть об этих условностях? Хотя Далия всегда считала её вкус по части мужчин примитивным.        «С твоей внешностью, ты можешь найти себе намного лучше, если постараешься! Вечно тебе нравятся какие-то заумные зануды… зубы сведёт с таким жить…»        Стив начинал свою карьеру, как борт-инженер, а за последние два года дослужился до командира экипажа. Когда он был у штурвала, никакой полёт не был ей страшен… Почему он не получил свой второй шанс? У каждого должен быть второй шанс. Только вот ей, несмотря на то, что она всё ещё жива, отчего-то кажется, что свой шанс она уже упустила… Джеф ведь был чем-то похож на Стива, только моложе. Далия бы посмеялась, расскажи она сестре, что запала на гомосексуала, да ещеё женатого на мужике. Вечно у неё всё не как у людей… Хотя они целовались, и у неё не было сомнений в том, что она ему тоже нравится… и кто знает, может быть, из этого могло вырасти нечто большее…         — Мне так жаль, что я не успела узнать тебя лучше… — вслух произнесла Моника и стёрла ладонью слезинку со щеки.        Она услышала поблизости изумлённый возглас и повернула голову. Проснувшаяся Саша обнаружила возле своего изголовья букет цветов. Моника, которая видела, кто их туда положил десять минут назад, улыбнулась. Ей вдруг ужасно захотелось сказать этой красивой, успешной и совершенно ничего не понимающей девушке: глупая, у тебя в голове столько условностей! А ты думаешь, что свободна от стереотипов… Твоё счастье, может быть, даёт тебе второй шанс, не упусти его!        Воспользовавшись тем, что поблизости больше никого не было, она подошла к Саше и с улыбкой указала на цветы:         — Есть подозрения, от кого?         — Неужели от тебя? — Коэн засмеялась и приложила белые чашечки к лицу. — Как пахнут…         — Приходил тут один лесной дух и все умилялся на тебя спящую… А вообще-то… — она присела рядышком по-турецки. — Это от Эвана.         — От Эвана? — Саша покраснела и недоумённо сдвинула брови. — А… а я думала, от Джонни… А зачем?        Моника пожала плечами и, сорвав травинку, сунула её в рот.         — А что, нужен повод, чтобы подарить девушке цветы? Даже в тропиках надо оставаться джентльменом. Я бы всех оставшихся ребят обязала таскать нам букеты! Вот только ещё кто-нибудь не то нарвёт и отравится…        Саша ничего не ответила и аккуратно пристроила букет на коленях. Прошло уже четыре дня, как Эван вернулся, и Моника с интересом наблюдала за разворачивающейся на её глазах картиной. Саша ухаживала за Эваном первые два дня, когда тот был ещё очень слаб, и делала это с таким рвением, что казалось удивительным, откуда в этой маленькой, хрупкой девушке столько физических сил. Коэн всё время говорила про «настоящую дружбу», но Моника ни черта не верила в этот детский лепет. С приходом Эвана Саша просто забыла, что ещё недавно собиралась сдаваться, и теперь её громкий, звонкий смех то и дело оглашал их лагерь вспышками радости. Неужели она сама ничего не понимает? Не догадывается… разве это возможно — любить кого-то и не знать об этом самой?        Неожиданно Моника разозлилась. Вот почему, почему так несправедлива жизнь! Почему она даёт шансы, подыгрывает и улыбается тем, кто в упор не желает видеть! Ясных и простых вещей видеть! Думала она! Цветы от Джонни! Как же!         — Саша, извини за прямоту, — придвинулась она ближе, — но сколько ещё лет ты будешь сама себе эту сказочку рассказывать, а?         — Какую? — растерянно захлопала большими ресницами Коэн. — Ты о чём?        Моника насупилась и вздохнула:         — Просто скажи ему… Просто скажи, что чувствуешь. Он ведь на всё готов, лишь бы ты не огорчалась, даже поверить в вашу вечную «братскую дружбу».         — Я не понимаю… — начала было Саша, но осеклась и побледнела, а потом сразу вспыхнула ярким румянцем. — Ты правда думаешь, что он…         — Саша! — начала терять терпение Моника. — Вы так заморочили всем головы! Вон, даже Джон сперва отмахнулся от моего вопроса! Но, прежде всего, вы себя обманываете… Боюсь представить, сколько лет вы сами у себя украли, господи! Ну, ладно, он мужик, и ясное дело — тугодум, как они все, но ты-то! Ты же красивая! Ты умная! Ты знаменитость! И ты ему не просто нравишься, он на тебя надышаться не может! Саша… — Моника схватила её за руки, поверх стебельков лилий. — Саша, ты думаешь, мы действительно здесь просто так? Живы до сих пор просто так? Он вернулся к тебе — просто так? — Она сжала пальцы крепче и понизила голос до шёпота: — Не искушай судьбу, не надо… ещё одного шанса может и не быть, понимаешь?         — А если всё не так? — на похудевшем лице Сашины глаза казались просто огромными и сейчас стремительно наливались слезами. — А если он… если нет? Если я всё испорчу, Моника? Как же я… тогда он… тогда мы…         — Не бойся! — прервала эти испуганные всхлипы стюардесса. — Зато ты никогда не будешь думать, что могла бы попробовать, но струсила. Разве не лучше знать точно?         — Иногда не лучше, — упрямо замотала головой Саша, разбрызгивая слёзы со щёк.         — Всё будет правильно, — Моника подняла нежные головки лилий к её лицу и убеждённо повторила: — Просто скажи ему. Просто скажи.        Джонни кроил сухую корягу на дрова. За проведённое в джунглях время это занятие стало таким привычным, что вовсе не требовало сосредоточенности. Ловко орудуя топором, он думал о совершенно неподходящих вещах, например о том, что снова пропустил день упражнений на растяжку, и хорошо, что только один, и что нужно обязательно сегодня потянуться, или всё придётся начинать заново. Он не анализировал, для чего, собственно, это делает, с какой целью уже недели три через день по полтора часа упорно и старательно прогоняет своё тело через привычные и тщательные растягивающие сеты. Просто эти действия давали ему некую точку опоры, что-то, что он мог контролировать и решать от начала и до конца. Таких вещей в их здешнем существовании было немного: водопад, деревья с фруктами и твёрдая уверенность, что за днём обязательно наступит ночь… Резким ударом надрубив боковую ветку, Джо отломил её рукой, мельком скользнув взглядом по собственному бицепсу. Как не парадоксально, но все они, изрядно похудев, стали здесь сильнее физически. Эту ветку он дома рубил бы минуты полторы, а сейчас хватило одного взмаха топором… Эх, посмотреть бы в зеркало на себя! Впрочем, пока можно просто на Стефана любоваться. Даже Эван, хоть и отощал, но как-то эффектно, драматически. Вот сойдут следы травм, и Сашка окончательно втрескается… Джон усмехнулся своей наивности. Так проморгать подружкину тайну, которую сразу открыла Моника… Эх, Джонни, Джонни… Впрочем, они так редко виделись последние несколько лет, особенно с Сашей. И она решительно собиралась замуж, он даже получил незадолго до выезда в тур красивое свадебное приглашение. И кто бы мог подумать, вот кто?.. Ну, а скрытный Лайс и подавно ничем не намекал. Вон, даже парень у него… отношения… бедный парень! Как его? Бен? Да уж… Хрясь! Ещё одна ветка, перерубленная пополам, отправилась в кучу дров, и Джо, воткнув топор лезвием в бревно, потянулся, выпрямляя заломившую спину.         — Джоник! — окликнул его Ирин голос, и он обернулся. Слуцкая направлялась к нему с озабоченным выражением лица. — Слушай, ты Таню не видел?         — Таню? — переспросил Вейр, со стоном сводя лопатки. — Она Стефу хотела какой-то куст показать с ягодами. Хотя, как по мне, это была уловка, чтобы поговорить. Они же друзья… им это важно.         — А давно? — видно было, что Ира не успокоилась. — По-моему, я её уже часа два не видела… Сколько можно разговаривать? Может, что-то случилось, не дай бог? Может, их поискать? В какую сторону они пошли?        И Джону вдруг стало страшно. По позвоночнику противно сползла капля пота, и мгновенно похолодели руки. В голове сразу вспыхнуло сто вариантов того, что могло произойти — один хуже другого, но самым ярким и назойливым было видение беспомощно изломанного тела на камнях у подножия обрыва. Тела, которому он задолжал столько ласки, которому недодал столько нежности… Тела, в котором обитало солнце родной, единственной в мире души…         — О господи! — задохнувшись этим ужасом, он схватил Иру за руку и потащил в сторону края плоскогорья. — Они пошли туда! Туда! Бежим!        Сломя голову они мчались по натоптанной за много дней стёжке, и в голове у Джонни была страшная звенящая паника. Он не мог представить, что с ним будет, если не будет Стефана. Потому что зачем тогда всё?..        Когда дорожка разветвилась в три направления, они с Ириной остановились, и Джо, зажмурившись, в отчаянии закричал:         — Стефан! Таня! Стефан, твою мать! Где вы?! Я тебя убью, нахуй, сам! Стефааааан!         — Таня! Стефан! — звонко подхватила его крик Ира. — Ау! Отзовитесь! Ау!         — Предлагаю сначала пойти к обрыву, всё-таки, — предложил Вейр, нервно вздрагивая и тяжело дыша. — Если там их нет, тогда в лес…        Ира кивнула и первая пошла по тропинке быстрым, но осторожным шагом. Они все уже давно ходили так, даже не задумываясь. Привыкли.         — Таня! Стеф! — снова крикнула она, когда заросли начали редеть, и неожиданно впереди послышался негромкий, словно сдавленный, но страшный вскрик. — О боже, нет… — выдохнула Ирина.         — Только не опять! — простонал Джон, и оба снова пустились бежать.        «Я не попрощался с Джо», — эта мысль единственная крутилась в голове, но зато была такой горькой, что Стеф то и дело непроизвольно сглатывал, словно это могло избавить от жгучей горечи в груди. Таня стояла всего шагах в трёх, но почему-то не на него смотрела, а вдаль, на северный горизонт, подёрнутый лёгкой дымкой влажного дыхания Амазонии. Зачем она медлит? Зачем мучает его ожиданием?         — Я не могу, — вдруг негромко и как-то равнодушно произнесла она. — Не могу. Почему-то казалось, что так несправедливо… Но это неправда. Каждый сделал свой выбор… и оплатил его. Кто чем… Знаешь, а тебя ведь Джонни спас. Он так на тебя посмотрел… так улыбнулся… — безжизненный голос чуть потеплел, но сразу же снова потух. — Я больше не хочу никому делать больно…         — Тати… — хрипло прошептал Стеф. — Тати, пожалуйста…         — Нет-нет, я знаю, я жестокая, — медленно покачала она головой, всё так же не отводя взгляда от окоёма. — Я была уверена, что любовь даёт мне право… на многое даёт право… Я давила, давила, тихонько, ласково… но я сломала… всё, что было, сломала сама… А потом ещё… ладно, неважно. Он ведь позвал меня с собой… а я не пошла… Он давал мне шанс, а я не пошла… Он бы мог быть жив сейчас… я могла бы быть жива…        Ламбьеля и без того потряхивало мелкой непроизвольной дрожью предельного напряжения, но от этих слов, от этой безразличной интонации вдруг застучали зубы, и он стиснул челюсти, с трудом процедив:         — Но ты жива, Тати, это главное… жива…         — Ты не понимаааешь, — как-то даже сочувственно протянула она. — Без него меня нет… без него я не существую… Только с ним я была… я имела какой-то смысл…        Стефан ощутил, как от ужаса встопорщились все волоски на теле, и отстранённо удивился такому атавистическому, животному рефлексу. То, что Таня говорила, было ещё полбеды, а вот КАК она это говорила… Не укладывалось в сознании, что человек мог настолько отстранённо говорить о себе, как о каком-то объекте, фрагменте, кусочке паззла, который сам по себе ничего не значит, ничего не стоит… Стеф лихорадочно искал слова, которые могли бы стать для неё весомыми, но в голове был только Джо… его взгляд… его улыбка… Только безумный страх его потерять. То, что она говорила, было так странно, и, разумеется, она могла в любую секунду передумать… Упасть вниз вместе с ним или столкнуть его… Нервы натянулись до звона, сердце колотилось, как сумасшедшее. Жизнь, о которой Таня говорила так безразлично, Стефану была безумно, бесконечно дорога и желанна, потому что — Джо… Джо, любимый…        Неожиданно ему послышался голос Вейра, звавший его, и в первый миг он испугался, что начались галлюцинации, а значит, он поехал головой, но потом донёсся крик Иры, и Стеф понял, что просто их пошли искать. Огромное облегчение и радость, наверное, явственно проступили на его лице, потому что Таня, тоже обернувшаяся на голоса, глянула на него и снова кривовато усмехнулась.         — Иди, — сказала она, кивая в сторону леса, — скажи им, что я скоро вернусь.         — Что ты будешь тут одна, Тати, — осторожно отступая от обрыва, пробормотал он. — Я не хочу оставлять тебя… у тебя плохое настроение. Пойдём к ребятам, пойдём, пожалуйста.         — У меня очень хорошее настроение, — возразила она, подходя всё ближе к краю и не глядя под ноги. — Здесь так красиво. Смотрела бы и смотрела. А всё остальное не имеет смысла…        Когда она раскинула в стороны руки и запрокинула голову, Стефан сразу понял, что она хочет сделать, но сперва не поверил, а потом словно оцепенел, не в силах ни шевельнуться, ни даже позвать. Впрочем, он уже отошёл шагов на семь и не обладал сверхчеловеческими способностями людей «Икс»… Поэтому, когда тонкое тело качнулось вперёд и на секунду обрело иллюзию полёта, он смог лишь глухо и коротко вскрикнуть, без сил опустившись в ломкую сухую траву.        Джон вылетел на обрыв с единственной мыслью: только не опять! Только не опоздать, не стоять в бессильном отчаянии над непоправимым! Потому что если Стеф вправду там, под обрывом, ему самому останется только присоединиться к нему, закончить то, что не доделал Боинг. Потому что они все мертвы уже второй месяц, и его личная иллюзия жизни — Ламбьель. Без него всё неважно…        Поэтому, когда он, задыхаясь, остановился почти на кромке и, оглядевшись, заметил Стефана, сидящего на земле, живого, то заорал от счастья и неизмеримого облегчения.         — Ламбьель! Ты решил меня, нахуй, совсем угробить! — кинулся он к Стефу и принялся ощупывать его и судорожно оглядывать со всех сторон: тот был цел и невредим, только очень бледен, а в глазах, обычно тёплых, бархатных, стыли льдинки ужаса. И ещё он дрожал — мелкой, лихорадочной дрожью, — и безотчётно цеплялся за Джо холодными пальцами. — Господи, господи, никогда, слышишь? Стеф, больше никогда никуда не отпущу тебя…        Джон сжимал его в объятиях изо всех сил, тискал, гладил, покрывал бессчётными поцелуями его лицо, волосы, одежду. Он не мог остановиться, он должен был чувствовать его рядом, осязать, вдыхать его запах, слушать дыхание. Он потом разберётся во всём, узнает, что случилось, расспросит, утешит, поможет, но сейчас он просто хотел держать его в своих руках — живого. Господи… Живого!        Краем глаза он видел, как на прогалину вышла приотставшая Ира, как она подошла к обрыву, как заглянула вниз и отшатнулась, зажав рот ладонью. Он не удивился. Он почему-то был к этому готов. Поэтому Джо ещё крепче прижал к себе Стефа. Больше он был не намерен терять любимых…         — Стеф… как это случилось? — медленно приблизившись, Ира устало присела рядом.         — Мы искали куст, — не поднимая головы с плеча Джона, неуверенно произнёс Стефан. — Ягоды. Тати что-то перепутала по дороге, не там свернула… подошла к краю, чтобы осмотреться… оступилась. Я был слишком далеко… не успевал…        Вейр почувствовал, что Стеф не то чтобы лжёт… недоговаривает. Что-то было не так. Но он спросит потом, не сейчас, когда любимый всё ещё в оцепенении от того страшного, чему был свидетелем. Сейчас надо, чтобы оттаял…         — Стефан, — он взял его лицо в ладони и пристально вгляделся в трепещущие зрачки. — Ты не мог помочь… это судьба, chéri…         — Наверное, — тихо согласился тот, робко трогая его волосы, которые весело теребил несильный влажный ветерок. — У тебя ещё одна седая прядка, Джо… Ещё одна…        Горестное известие все переживали по-разному. Роман сполз спиной вдоль ствола дерева на землю, посидел, закрыв глаза, минут десять, а потом спросил у Иры: «Где?», и попросил показать. Они ушли вдвоём. Саша и Моника переглянулись, вздохнули и занялись костром, а Эван перекрестился и смущённо вытащил из полупустого рюкзака, с которым пришёл, едва початую бутылку Glenmorangie. «Выпей, — подошёл он к Стефану. — Тебе надо, я знаю». Стеф сделал пару глотков, и его действительно перестало трясти.        А когда стали сгущаться сумерки, Джо шепнул Стефу на ухо по-французски:         — Пойдём на наше местечко, хорошо?        Впрочем, кроме них теперь здесь французский не знал никто, можно было поговорить и в своём шатре, но Джону хотелось остаться наедине. Наконец осознанно побыть вдвоём…        Как обычно, к вечеру наступил абсолютный штиль. Они лежали рядом, глядя на золотисто-сиреневые лёгкие росчерки высоких облаков, и молчали. Они любили так молчать — уютно и легко; слова, в конце концов, не всегда могут всё объяснить. Но сейчас Джо чувствовал, как терзает Стефа что-то невысказанное. Какой-то секрет — мучительный и тяжкий, изнутри жжёт медленным ядом, как будто мало ему досталось боли. Собравшись с духом, Вейр повернулся набок и, крепко обняв Стефана, прижался губами между виском и скулой.         — Что на самом деле случилось там, chéri? — прошептал он настойчиво и горячо. — Я же чувствую… я же чувствую… Расскажи мне, mon bonheur… supplie … dis-moi, pour lʼamour de dieu…         — Жан… — по-французски выдохнул Стеф, закрывая глаза. — Жан, только не говори никому… я не хотел бы, чтобы про Тати думали плохо… Она не оступилась… она прыгнула, понимаешь… сама…        Джон замер, ощущая, как снова струной задрожало в его руках напрягшееся тело. Под губами стало мокро и солоно — слёзы… Он молчал, потому что здесь не было слов…         — Но на самом деле она хотела убить и меня… броситься вниз вместе со мной… — Тихий голос Стефана был полон таким пониманием и прощением, что у Джо похолодело в груди. — Но она не смогла… и отпустила меня… простила… А себя не простила, ты был прав… А я так испугался… — Он развернулся лицом и прижался лбом к щетинистой Джонниной щеке. — Я о тебе думал… что ничего не успел… Жан… я так люблю тебя…        Холод в груди внезапно сменился горячей волной. Восторг, боль, счастье, отчаяние, горечь всех потерь, сладкий аромат надежды, мёд страсти, терпкие капли желания — всё перемешалось в бурлящий огненный вихрь. Джон задохнулся от незнакомых переживаний, чувствуя себя одновременно восхитительно юным и невероятно взрослым и опытным. Ни секунды не сомневаясь и не задумываясь, он запрокинул под собой родное, самое дорогое лицо и прошептал, глядя в доверчиво распахнувшиеся глаза:         — O, ma vie… Я тоже люблю тебя, Стеф… Но смотри, не пожалей потом, я такой собственник…         — Не дождёшься… — приоткрывшиеся навстречу губы дрогнули улыбкой, почти прежней — озорной и лукавой, ламбьелевской. — Только тебя хочу… только…        Руки всё делали сами, безошибочно и уверенно, словно каждое движение, каждое касание обрело свой истинный смысл. Мелькнувшую было мысль о смерти, которая всегда рядом с любовью, Джон быстро прогнал. Смерть пускай подождёт. Теперь время любви…         — Мой? — на последнем пределе возбуждения выдохнул Джо, едва касаясь губами припухших губ Стефа и властно поднимая его колено к плечу.         — Твой… — совершенно дикий ответный взгляд и откровенное движение навстречу вытолкнули за предел. — Весь твой…        Ночь была душной и влажной. Днём шёл сильный дождь, настоящий тропический ливень, и теперь влажная зелень, напоенная влагой, благоухала удивительными ароматами. Где-то поблизости пела ночная птица. Саша лежала и прислушивалась к пению, мысленно рисуя в голове дивный образ ночной певуньи. Хотелось даже встать и посмотреть, что за прекрасное создание может издавать такие сладкие звуки… Она не могла уснуть, вспоминая и прокручивая в голове всё, что сказала ей Моника. От этих мыслей хотелось убежать, как-то вырвать, выбросить их из головы. Она не любит Эвана. Не может его любить. Потому что любит Тома. Она была так счастлива с ним… так хотела замуж… по крайней мере, думала, что хотела. В её жизни появился человек, рядом с которым ей было по-настоящему хорошо, она выбрала его абсолютно осознанно, приняв его предложение. Как может быть, что всё это было продиктовано не любовью? И как может быть, что она любит Эвана? Нет, она, конечно же, любит его. Саша никогда не сомневалась в подлинности этих чувств. Она любила и любит его. Как друга, как брата, как…        Девушка в отчаянье перевернулась на другой бок и зажмурилась. В груди, с левой стороны, что-то отчаянно ныло. Ночное пение напоминало ей грустную мелодию её собственной жизни. Она не хотела думать о том, что может означать вся эта ситуация… Они все словно попали в заколдованный мир, здесь жизнь течёт по другим правилам. Правил нет.        В очередной раз перевернувшись, она легла на спину и уставилась в небо. А Эван, конечно же, спит и ни о чём таком не думает… Интересно, что бы он сказал на все эти рассуждения? Наверное, посмеялся бы. С самого первого дня их знакомства обязательно находился кто-то, кто хотел видеть или считал их парой. Об этом писали фанаты, шутили друзья, а она никак не могла понять, в чём же дело? Разве они дают повод так думать про их дружбу? Дружбу, за которой никогда ничего не стояло. Ну, почти ничего. Даже их первую близость друг с другом она никогда не воспринимала как что-то романтичное…        Саша невольно улыбнулась. Странно, но она помнила тот раз на удивление отчётливо, словно это произошло вчера. Хотя девушки всегда помнят свой первый секс, так уж повелось. Они были так молоды… Эвану было пятнадцать, а ей шестнадцать. И они не были влюблены друг в друга, ничего похожего, это уж точно… Просто небольшой вечер откровений после вечеринки… и она призналась, что ни разу ни с кем не спала… А у него, ну, только в пятнадцать лет могло хватить безрассудства и наглости вот так просто взять и предложить сделать это прямо сейчас. Хотя она потом ещё долго подкалывала Эвана на тему того, что у него с собой в тот вечер «ну чисто случайно» были презервативы.        Они тогда даже не разделись до конца, потому что стеснялись. Обнимаясь до этого с парнями, она чувствовала себя очень странно, понимая, что сейчас собирается позволить трогать себя в таких местах, где ещё никому не позволяла. И когда они лежали, целуясь, в голове бродили совсем не романтичные мысли. Она тогда думала, что будет кровь, и надо бы постелить хотя бы полотенце, но не знала, как сказать об этом Эвану в такой момент. Он тогда в самом начале как-то слишком уж торопился, и она вроде как даже тихо одернула его, попросив делать всё «не так быстро, потому что ей нужно времени чуть побольше…» А Эван нетерпеливо дышал ей в шею и каждые полминуты спрашивал: можно теперь? Можно?        А потом почему-то не было ни боли, ни крови, и было даже приятно… Уже после она сообразила, что гимнастическое прошлое и такая растяжка, возможно, уже сделало с ней всё до мужчины, и стало смешно. Но было это новое и непривычное чувство абсолютной близости и ещё, уже потом, когда они просто лежали рядом, — нежности. Она потом не жалела, что в первый раз это было именно с ним, хотя и переживала, как это может сказаться на их дружбе в дальнейшем. Им повезло, наверное, потому что тот раз только скрепил их отношения, сделав по-настоящему близкими друг другу людьми. Она долго не влюблялась. Пожалуй, даже слишком долго… ей казалось, что до Тома она вообще никого не любила по-настоящему… но неужели это потому, что все эти годы любила другого человека? И даже не знала об этом? На что это похоже? У неё никогда не было по отношению к Эвану каких-то «таких» желаний… она не мечтала о нём, не испытывала страсти. Просто бывают в жизни такие люди… ты можешь видеть их очень редко, но когда вы встречаетесь, внутри тебя словно начинает светить солнце. Вот так тепло и легко делается на душе… и радостно от того, что этот человек где-то есть на свете. Но ведь это и есть… дружба?        Саша почувствовала, как по телу разливаются жаркие волны, она так погрузилась в воспоминания, что только что словно пережила их заново. Ей вдруг захотелось снова почувствовать Эвана так же близко, ощутить его губы, руки, которые гладят и прижимают к себе, потому что хотят… хотят коснуться её как любовницы и возбудить.        «Господи, я сошла с ума…»        Саша резко села, прижимая к себе одеяло. Темно-тягучая, бархатная темнота заставляла голову кружиться, а пение ночной птицы звучало, словно таинственный зов, который подсказывал, уговаривал… направлял… Несколько минут она просто сидела, с удивлением глядя в темноту и как будто не понимая, где находится. Сердце стучало в груди так сильно, что было больно. Внутри словно что-то раскрылось, что-то дикое и инстинктивное, словно дух самих джунглей завладел ею и теперь распалял, манил…        Она не знала, сколько сейчас времени, но ровная тишина говорила о том, что их маленький лагерь спит. Выбравшись из одеяла, Саша встала на мягкую землю, всё ещё хранившую дневное тепло. Она не думала о том, что делает, пока добиралась до места, где лежал Эван. Ей только казалось, что птичье пенье здесь звучало громче…        Словно в полусне, она осторожно, практически бесшумно и по-кошачьи опустилась рядом и некоторое время вглядывалась в знакомое лицо, будто ища в нём ответы. Их не было. Наклонившись, Саша мягко поцеловала его в губы. Эван проснулся и открыл глаза почти сразу. Его лицо изумлённо вытянулось, когда он увидел её, лежавшую сбоку.         — Что… что случилось? — он встревоженно приподнялся.         — Я люблю тебя… — ещё секунду назад она не знала, что скажет ему, и даже не думала об этом, а теперь слова вырвались сами собой. И так легко…        Стоило только произнести эту фразу, как осознание пришло удивительно отчетливо и ярко. Словно всё это время вокруг неё было темно, а сейчас вспыхнул свет. Она любит. Боже… она любит его! И только его… всю жизнь, его одного! Всегда любила… всегда…         — Я знаю, это звучит, как безумие… но я должна была тебе сказать… я просто умираю… я… я так люблю тебя… — судорожно вздохнув, она потянулась к нему, обнимая, и стала покрывать поцелуями его лицо, и в этот момент ей было неважно, поцелует ли Эван её в ответ или нет. Она хотела целовать его и плакать от счастья, от счастья, что может сказать от всей души, от всего сердца: она любит, любит его! Больше жизни, больше всего, что в ней есть… И так естественно и не стыдно было сказать ему об этом! Как она могла даже думать, что можно любить кого-то другого? Какая иллюзия… вся ее жизнь… жизнь, в которой она, оказывается, столько упустила, потому что упустила ЕГО…        Эван некоторое время лежал, не шевелясь и словно даже не дыша, а потом осторожно обнял её, и губы его вдруг ответили на поцелуй так радостно и горячо, что у Саши закружилась голова. Она и не знала, что он так умеет целоваться: так нежно и чувственно, так жарко! Губы его поймали её рот в тёплый живой капкан, а руки неожиданно и решительно забрались под просторную майку, в которой она всегда спала, и под которой на ней ничего не было. И ей было совершенно не стыдно, потому что ведь это был Эван — родной до каждого волоска, до каждой клеточки. Потому что только он, на самом деле, один он имел право вот так её трогать… Его губы на губах, его ладони на теле — она мгновенно потеряла счёт времени, забыла, где находится. Она гладила его узкое лицо, забиралась пальцами в непривычно длинные — он таких никогда не носил — волосы, и прижималась, льнула всем существом, торопясь ощутить его как можно ближе, как можно подробнее. Она столько ждала, даже не зная об этом! Она виновата, но пусть он её простит, пусть простит…        Неожиданно он чуть отстранился и опустил на ней уже задранную до подмышек майку. Саша почти успела испугаться, но он, переведя дыхание, шепнул: «Не здесь», и, поднявшись, потянул её за собой куда-то в сторону реки, подхватив другой рукой плед. Она почти бежала, боясь отпустить его руку, а он шёл быстрым уверенным шагом, явно точно зная, куда. Идти по берегу было не так уж темно, вода отражала свет звёзд, и Саше был виден чеканный мужественный профиль, который сейчас казался ей самым прекрасным, что она когда-нибудь видела. Она была согласна идти так всю жизнь, лишь бы он шёл рядом и держал за руку, но Эван вдруг шагнул в сторону, небрежно бросил на землю плед, а потом притянул её ближе и опустился на колени. «Не может этого быть», — мелькнуло у неё в голове. А потом мыслей не стало…        Зато были быстрые нежные руки, и горячие губы, и невнятный страстный шёпот; чудом выжившая майка и три оторванные пуговицы на рубашке; ощущение, что он целует сразу везде и сумасшедшее желание делать то же… И самые дикие, самые бесстыдные вещи с ним были так естественны и прекрасны, что выступали счастливые сладкие слёзы, которые он сцеловывал с её ресниц, а со щёк слизывал, заставляя снова и снова дрожать и изгибаться от неудержимого желания. Он был нетороплив, нежен и чуток, заставляя её таять от восторга, а потом вдруг взрывался жёсткими, колючими ласками, от которых она вспыхивала и пылала, задыхаясь от нетерпения. Ей было мало его, просто мало! Первобытные силы и инстинкты бурлили в ней, выпуская наружу самое глубинное женское естество — жажду жизни, вечного продолжения. Он был с ней — мужчина её судьбы, её избранный, неузнанный за столько сумасшедших лет…        Саша ласкалась, как кошка, обвивалась вокруг змеёй, позабыв все свои опасения и сомнения. Хрипло стонала под ним, азартно закусывала губу, устраиваясь амазонкой, рычала, стоя на коленях, выгибая спину и вцепляясь ногтями в его бёдра. Из-за леса поднялась ущербная луна, и свет её делал Эвана мистически красивым, нереальным, как сон. Саша не хотела просыпаться… просто в какой-то момент уснула…         — Саша… Саша… — тихий голос возле уха был, как продолжение сна, но когда она попыталась открыть глаза, под веки хлынул утренний свет. — Надо вернуться… а то будет паника.        Она сладко потянулась, совершенно по-иному слыша каждый свой мускул, словно её переплавили и отлили заново. Счастье ворочалось внутри, возилось тёплым пушистым зверьком. Какой он… какой же, господи…         — Я тебя люблю, — прошептала она снова. — Спасибо тебе…         — Я тоже люблю, — нежно и грустно произнёс Эван. — Прости меня, пожалуйста…         — За что? — изумилась она. — За что? Что ты! Это же я, я сама…         — Просто… за всё прости, ладно? ***        Бен сидел на кровати в своей комнате и тупо смотрел в раскрытый чемодан, на дне которого лежала всего пара футболок. Ему нечего брать с собой в Бразилию, потому что он никуда не летит. В визе отказано.        Бен не был точно уверен в своем плане по приезде в Южную Америку, не знал, как они с Далией будут добираться до Слепого пятна… Что уж там, он даже точно не знал, где находится это самое место… Но он просто не рассматривал вариант, что ему будет отказано во въезде в страну. Его как-то особенно долго расспрашивали про место работы, цель поездки… и про частые визиты в США. Он не придал этому значения, наивно считая, что работа в госструктуре заведомо откроет перед ним все двери. Может быть, всё дело в кризисе в Великобритании и выходе из ЕС? Но при чём тут Бразилия? При чём здесь он? Неужели его подозревают в каком-то шпионаже?        На молодого человека навалилась смертельная усталость. Отпихнув ногой чемодан, он закрыл лицо руками и несколько минут сидел, прислушиваясь к тиканью часов. Он так сильно измотался за последнюю неделю, так морально устал… от всего… Ему казалось, что он уже и сам не хочет никуда ехать.        Бред… Что они могут сделать вдвоём с целью поездки, указанной как «туризм»? Даже если они найдут Слепое пятно каким-то чудом… Господи, ведь у него нет никакой уверенности на самом деле, что самолёт упал именно туда…        В дверь постучали.         — Войдите…         — Бенжамин, есть разговор, — на пороге его комнаты стоял отец.         — Я очень устал, папа.         — Это займет всего несколько минут.        Бен вздохнул. Семья, конечно же, заметила происходящие с ним изменения, а ведь он даже не сказал, куда летит… собирался лететь. За последний год он сильно отдалился от них от всех. Почему-то была злость на отца, который оказался совсем не всесилен, как он всегда привык верить. Бен не сомневался, разговор сейчас пойдет о работе…         — Сын, я понимаю, что у тебя сейчас нелёгкий период, — мистер Барклайл присел рядом и положил руку ему на колено. — Я знаю, что такое потерять друга. Мой школьный товарищ погиб в Югославии во время военной операции в 99 году… я долго скорбел о нем. Но нужно уметь отпустить свою боль, Бен. Я вижу, что ты страдаешь от неизвестности. Неизвестность страшнее всего. Посмотри на меня…        Бен поднял голову и глянул на отца. Взгляд Барклайла-старшего выражал непривычную нежность и теплоту.         — Они погибли. Смирись. И помни, что нет нужды нам оплакивать умерших…        Он ничего не ответил, и отец продолжил.         — Мы с мамой долго думали, как порадовать тебя… тебе пора налаживать свою личную жизнь, Бен. Ты слишком много времени уделяешь пустым размышлениям, хотя за этот год ты сильно повзрослел, и я рад этому. Помнишь Лору? Конечно, ты помнишь… мне кажется, вы нашли общий язык. Я не хочу на тебя давить… в конце концов, ты сам выбираешь себе девушку… и всё-таки на твоем месте я бы обратил на неё внимание…         — И, конечно, дело не в том, что Лора Олпорт племянница двоюродного брата нашего премьер-министра, да? — Бен усмехнулся. — Я понимаю… на племянницу самого премьер министра мы не тянем.         — Вот, держи, — тот протянул ему конверт, и, раскрыв его, Бен обнаружил там распечатанный билет на самолет.         — Я знаю, ты всегда мечтал побывать на Гавайях. Лора с семьей и друзьями празднует там свой день рождения на следующей неделе. Они пригласили тебя присоединиться. Съезди, отдохни и развейся. Ты заслужил небольшой отпуск. Год был не из легких.        На губах отца играла ободряющая полуулыбка. Бен видел это и верил: отец искренне переживает за него и желает добра. Они все желают. И он сам хочет быть счастлив…        «Мог ли я быть счастлив с Эваном на самом деле? Что если всё это просто придуманная мною иллюзия… она бы разбилась, едва мы оба поверили бы в неё по-настоящему. И что за жизнь ждала бы нас в итоге? Вечный стыд, чувство вины и оглядки… Может быть, всё это шанс по-настоящему освободиться от этой любви…»         — Всё образуется, сын. Вот увидишь. Все будет хорошо… — мистер Барклайл обнял его, как не обнимал уже очень давно, едва ли не с самого детства. Бену захотелось просто взять и расплакаться в этих тёплых, родных объятьях человека, который всегда защищал его…        Неожиданно перед глазами возникла другая картина. Будто почерневшие от слёз лица родителей Эвана, его убитые горем сёстры… Они протягивали к нему руки, сжимая ладони, и с надеждой заглядывали в глаза, шепча мольбы. Такими он был вынужден узнать их впервые. Такими они могли остаться в его памяти навсегда. Семья Эвана, в которой ничего больше не будет хорошо. Где ничего уже не образуется.         — Спасибо, папа… — Бен сглотнул стоявший в горле комок и отодвинулся. — Спасибо, но я… я не хочу ехать на Гавайи.         — Куда же ты собрался? — взгляд отца скользнул по отброшенному чемодану.         — Уже никуда. Это не важно. Я просто не хочу ехать на Гавайи с Лорой и её семьей… и дело не в том, что Лора не нравится мне. Она чудесная девушка… и даже не потому, что дальняя родственница премьер-министра… дочь брата двоюродного брата господина Кэмерона…         — Бен… — отец покачал головой.         — Подожди. Дай мне закончить. Я не поеду с Лорой… или с какой-либо другой девушкой… я не собираюсь жениться, папа…         — Никто не говорит, что ты должен немедленно жениться! — прервал его отец. — Ты еще молод, я понимаю, я сам женился в двадцать восемь лет. Но ты должен общаться… не только со своими друзьями…         — Папа, я гей.        Он словно пролистал вперед несколько страниц кроссворда с подсказками и сразу назвал ключ к ответу. Странно, это оказалось не так тяжело сказать… и не страшно даже.        Некоторое время в комнате царила тишина. Бен ожидал, что отец сейчас либо переспросит его с потрясённым лицом, пытаясь намекнуть на шутку, либо начнёт гневно орать на него… наверное, сначала переспросит, а потом будет орать…         — У меня только один вопрос… — низкий, немного осипший голос нарушил тишину. — Лайсачек… он был твой друг или…         — Или. — Бен не мог посмотреть отцу в лицо и только пялился на носки собственных домашних тапочек, которые казались какими-то дурацкими сейчас. Он не мог произнести слово «любовник» при отце. Просто не мог. Так ужасно это звучало…         — Я знал… я боялся этого… — Барклайл-старший закрыл глаза и судорожно втянул носом воздух.         — Ты… знал? — Бен не мог поверить своим ушам.         — Мой знакомый из спортивного комитета… Джон Кейн… намекал… репутация у парня считалась безупречной… и всё-таки об этом говорили… много говорили… Полгода назад он был в Нью-Йорке, в командировке… он видел этого Эвана… оказывается, слухи расползлись очень быстро. И что он мне сказал? Что мой сын… мой младший сын весьма близко дружен с этим… — Барклайл явно хотел сказать какое-то грубое слово, но сдержался. — Спортсменом. А я и не в курсе… и что такая дружба может плохо сказаться в дальнейшем… Хотя Лайсачек очень уважаем в Америке… знаменитость… Я ответил… я посмеялся… я сказал, что мой Бен всегда был большим оригиналом… что у него все друзья… они такие… Особенные. Что тут такого? Водишь знакомство с олимпийским чемпионом… Какое мне, чёрт возьми, дело, с кем спит тот парень? Мы все взрослые люди… А ты демократ… всегда за толерантность… Я не мог позволить даже заикнуться о том, что мой сын может быть одним из них… как этот Лайсачек…        Бену стало не по себе. Отец продолжал говорить с закрытыми глазами, будто сам с собой. Он пока не мог понять этой реакции. Выходит, папа догадывался о его ориентации… но тогда зачем вся эта околесица с Лорой Олпорт? Или подозревал, но не хотел верить до последнего? Конечно, ему нет дела до того, с кем спит Эван Лайсачек. До тех пор пока про этого «кого-то» не говорят, что это его сын. И всё-таки ни разу не заикнуться на эту тему! Не потерять лицо… Бедный папа…         — На работу запрос пришёл. Из посольства Бразилии. Как это понимать? — отец, наконец, удостоил его взглядом. Выражение его лица стало сухим и непроницаемым, как бывало всегда, когда он злился.         — Я хотел поехать в Бразилию.         — Зачем?         — Просто так.         — Ты… собирался что-то предпринять? За моей спиной? Хочешь раздуть международный скандал? Чтобы весь мир узнал, что мой сын отправляется на поиски своего американского любовника? — лицо мужчины болезненно искривилось.         — Папа…         — После этого ужасного, грязного скандала с Найджелом Эвансом… моим предшественником…         — При чём здесь этот извращенец и ты? — воскликнул Бен, вскакивая. — То, что он домогался какого-то парня в течение десяти лет, не имеет никакого отношения… а я вообще не собираюсь заниматься политикой! Я знал, что ты так отреагируешь! Я знал! И я бы никогда не сказал тебе, если бы… если бы мне не было сейчас так плевать! — рявкнул он.        Не так он представлял себе этот разговор. Бен видел невыразимую боль в потемневших глазах отца и думал, что на самом деле разочаровал его намного больше, чем мог бы, просто оказавшись голубым. Если бы он представлял из себя что-то достойное… если бы он был таким, как Эван… его семья уважала бы его. Она бы простила. Никого бы не волновала его ориентация…         — Ты можешь быть счастлив, папа, — выдохнул он. — Потому что ВСЁ ЭТО не имеет уже никакого значения… Эвана нет… и он больше не может испортить твоего сына… если ты так это видел… Но знаешь, это ничего не меняет. Я всё равно останусь таким. Даже без него. Я знаю, что он… он гордился мной, больше чем ты! И всё я делал в этот год… я делал ради него… я хотел стать лучше, потому что люблю его. А теперь его нет… — он задохнулся от боли. — И мне всё равно. Но я не хочу врать, и я горжусь тем, что у нас было… я не стыжусь этого. Я не стыжусь себя… и уж тем более не позволю стыдиться его.        Мистер Барклайл неожиданно встал и молча вышел из комнаты, не произнеся больше ни слова. Задыхаясь, словно ему дали под дых, Бен опустился на кровать и заплакал. Не потому что разговор с отцом так расстроил его. Просто он в первый раз подумал об Эване, как об умершем. Сказал об этом вслух и поверил…        Прошло два часа. Бен не выходил из своей комнаты и машинально собирал брошенный чемодан. Оставаться в родительском доме было невыносимо. Он поживёт какое-то время у Рейчел, а потом найдёт квартиру на одного…        Телефонный звонок застал врасплох. Звонили из посольства Бразилии, чтобы сообщить, что его вопрос был пересмотрен в связи с новыми обстоятельствами, и ему официально разрешён въезд на территорию государства.         — Вы… серьёзно?         — Мы вышлем вашу визу по почте в самые короткие сроки, мистер Барклайл. Надеемся, вы ещё не успели сдать свой билет, — прозвучал в трубке безупречно вежливый голос.        Он хотел сказать, что никуда не летит, потому что передумал, но вместо этого просто поблагодарил за любезность.        «Они не могли просто так передумать… кто-то позвонил и попросил… кто-то, имеющий связи. Но почему, папа?»        Он сам задал ему этот вопрос, поднявшись к отцу в кабинет. Мистер Барклайл сидел за своим рабочим столом из красного дерева, который всегда, как казалось в детстве Бену, пах черешней. Он выглядел усталым и больным. Молодому человеку стало плохо при мысли, что причиной этого состояния является он. Хотелось снова обнять отца и попросить прощения. За всё.         — Почему ты решил мне помочь? — тихо спросил он. — Разве это не глупая идея? Ехать в Бразилию…         — Я думаю, ты можешь сделать в этом мире много хорошего, Бенджамин… — взгляд отца был направлен в окно, и вокруг век собрались в плотные складки морщины, будто стремясь опустить его. — Ты ведь не успокоишься, если не поймешь, что сделал всё, что мог. А я… я не успокоюсь, если буду думать, что я, твой отец, мог, но не сделал этого для тебя.        Внутри словно развязался тугой узел, и дышать снова стало легче.         — Спасибо… папа… — Бен сдержанно улыбнулся, получив в ответ сухой кивок, и вышел из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь.