15-Й ГРАДУС НА ЮГ ОТ ЭКВАТОРА

      — Стеф, я слышу, там кто-то ломится в скайп, а у меня руки в льезоне! Ответь, ладно? — крикнул Джо из кухни, продолжая раскладывать на сковородке кусочки курицы и спаржу.        Ламбьель приехал четыре дня назад, первое сумасшествие после разлуки немного поутихло, и они уже могли, будучи в квартире вместе, всё-таки находиться в разных комнатах. Стеф сейчас в спальне баловался с Тёмой, который уже привык, что в «папиной» постели периодически спит этот странный парень, пахнущий теми самыми запахами, какие «папа» привозит на себе из долгих отлучек. И кстати, если бы не наличие у Стефана кошек, Джон брал бы хина в Швейцарию с собой, чтобы не волноваться, потому что он тоже летал к Стефу так часто, как только позволяло расписание. Оба друг без друга бешено тосковали. И с этим определённо что-то следовало делать…        Слегка придя в себя после возвращения, Вейр как-то сразу ощутил, что совершенно потерял интерес к прежним увлечениям и образу жизни. Всё, чем он раньше занимался, за исключением фигурного катания, вдруг показалось таким мелким и ненастоящим, что, с лёгким стыдом воспользовавшись моментом, он свернул очень многие контакты и проекты, не возобновил своё участие в некоторых шоу и довольно резко сменил имидж, ничего никому не объясняя дополнительно. Не дураки, наверное, должны понять. А кто недоволен — извините! Он не кукла, в конце концов. Джон оставил себе только работу комментатора на NBC, но зато, поскольку он стал менее эпатажно одеваться и более серьёзно и профессионально вести репортажи, ему сначала предложили увеличить количество освещаемых соревнований, а потом и роль основного ведущего, что резко повысило его статус на канале. И ещё он перестал отказываться консультировать фигуристов, которые и раньше пытались обращаться к нему, да он всё отшучивался, мол, он не слишком удачный пример для подражания. Лёшины слова продолжали звенеть у него ушах: «Как не останется, Джо?..» И ему вдруг захотелось действительно передать дальше хотя бы то немногое, что он умел. Помимо Джейсона, который одним из первых позвонил ему после возвращения домой и, рыдая в трубку от радости, кричал, как он счастлив, к нему неожиданно обратился Грант Хохштейн, весьма Джона удивив. Потом постепенно появились несколько юниоров — мальчиков и девочек, и не только американцев… А потом он поехал комментировать Кубок Ростелекома…        И это было бы невыносимо, если бы не Стеф, который всегда был рядом, если бы не Роман и не Ириша… Это они снова наполнили для него жизнью Москву и Петербург, опустевшие без Жени, без Алексея, без Макса… Это они придавали сил видеть Таню с дочками, Яну с маленькой копией Плюща, Татьяну Анатольевну, Мишина и даже Авербуха… Они делили с ним эту ношу. Они всё понимали. И когда Ламбьель посвятил свои «Легенды» погибшим друзьям, они все приехали — впервые за многие годы, забыв разногласия и обиды. ИСУ попросил разрешения снять фильм об этом шоу, Ян Дайкема лично к Стефу приезжал. Стефан позволил, и Джо плакал каждый раз, когда пересматривал его. Джунгли перестали ему сниться только месяцев через пять…        Саша на «Легенды» не приехала, но Джонни объяснил Стефу причину, и тот закрыл вопрос, восхищённо всплеснув руками. На церемонии погребения Патрика, которого искали даже дольше, чем Ю-ну, Вейр заметил, как округлилась подруга в талии, и почему-то сразу всё понял. Саша не отрицала, только попросила не упоминать Эвана вслух. «Я пока не могу», — тихо сказала она, и Джо, разумеется, не болтал. Всё равно, те, кто видел их с Лайсом в лесу, легко сложили один и один…        Но самым трудным в этой истории стала для Джона поездка со Стефом на похороны Максима… В общем-то, Ламбьель не просил, просто Джо не мог отпустить его без поддержки, и оказался прав. Закрытые гробы так неуместно выглядели на фоне сияющих улыбками прекрасных лиц… Тот, кто выбирал фотографии для траурных портретов, был либо циником, либо гением, подумал тогда Вейр, потому что чувство утраты при взгляде на них пронизывало снова и снова. На прощании плакали все, и женщины, и мужчины… Стефан не плакал. Словно каменный, стоял, переводил взгляд с лица Макса на Танино и обратно, а потом в какой-то миг побледнел, пошатнулся и мягко осел на пол без чувств. Джо тогда подхватил его на руки, как пушинку, — да тот и был ещё худым до невозможности! — и вынес из душного, полного горящих свечей зала. Рядом, к счастью, был Рома, подогнал свою машину, усадил, всучил бутылку воды… Вейр был уверен, что за те пару минут, пока Стеф не пришёл в себя, у него появилась четвёртая седая прядь, но обошлось. Джон переиграл тогда все свои планы и поехал с любимым в Лозанну. Он провёл с ним неделю, прежде чем решился вернуться в Штаты. Стефа догнало осознание… и Джонни снова вытаскивал его: нежностью, заботой, страстью, бисквитами и мороженым, мечтами и планами, и снова страстью… Сам он тоже порой испытывал чувство вины за удивительный, невероятный дар Слепого пятна: не просто жизнь, ещё и любовь… Стефан. Его награда за что-то… авансом. Что бы он теперь в жизни ни сделал, он всего лишь оплатит свои долги…         — Джо! — Стеф заглянул в кухню с озорным и довольным лицом. — Бросай этот льезон! Там люди хорошие ждут!         — Насколько хорошие? — вытирая руки и снимая завязанное на животе полотенце, не смог не улыбнуться Джон.         — То есть абсолютно! — заверил Ламбьель и убежал обратно к ноутбуку.         — Джоник! Ой, ты красивый какой! — Слуцкая на экране скайпа даже руками всплеснула. — Как же, всё-таки, идёт тебе чёлка!         — Привет, Ириш! — радостно отозвался он. — Спасибо, ты тоже отлично выглядишь! И кстати, я вижу, что ты при этом ненакрашеная! Как там все наши?        При слове «наши» Ира просияла. Удивительным образом трагедия помирила и сблизила даже тех, кто многие годы не то что не общался между собой, а даже старался вслух не упоминать. Теперь они все снова были «наши» — близкие, необходимые. Свои.         — Все неплохо, в общем, а кое-кто — ап! — вот он! — и она притянула в поле зрения веб-камеры Романа. — Мы скучаем, слышишь? И по тебе, Стеф, слышишь?         — Да, очень скучаем! — подтвердил Костомаров, как-то таинственно улыбаясь. Джо ткнул в экран кулаком, Рома ткнул в ответ, но нетерпеливая смешинка в глазах стала только ярче. — Почему вы оба пропускаете китайские шоу? Мы и так не видимся! Это нечестно!         — Ну, в Японии мы всё же были, — начал оправдываться Стефан, — а вот вас не было, кстати…         — Машка дома — Фроськи нет, Фроська дома — Машки нет, — хмыкнул Роман, — вечная история. Чем заняты сейчас, рассказывайте!        Стеф принялся рассказывать, а Вейр смотрел на лица друзей и чувствовал: что-то они задумали. Что-то такое, что им самим нравится ужасно. И оба сгорают от нетерпения об этом рассказать, только никак не могут выбрать момент. И он не выдержал.         — Так! Стоп! — прервал он рассказ Ламбьеля про то, как кошки теперь предпочитают Джонни, стоит тому переступить порог его дома. — Быстро говорите, что у вас на уме! Или вы мне не друзья!         — Вот откуда он узнал, а? — притворно расстроился Роман, переглянувшись с Ириной. — Это шаманство какое-то!         — Это магия зелёных глаз! — строго заявил Джон. — От меня ничего скрыть невозможно. Я жду!         — Сперва скажи, — вступила Ира — у вас со Стефом нет никаких глобальных планов сейчас? Ну, в смысле, катательных?         — Глобальных? — удивился Стефан. — Это как?         — Это значит — глобальных, Стеф, — на экране рядом с Ирой вдруг появился Илья. — Это значит, что впереди летнее межсезонье, и мы начинаем новый ледовый проект. И для вас обоих есть в нём роли. Ваши роли. Они придуманы под вас. Под вашу пластику, под ваши фишки. Вы нам нужны. Очень.         — Очень, — серьёзно и искренне повторил Рома.         — Потому что как без вас, мальчики? — ласково улыбнулась Ира.        Джо посмотрел в совершенно круглые от изумления и восторга глаза Ламбьеля и зажмурился, пытаясь прийти в себя, а потом выдохнул и сказал:         — Интересная тема, да… Не будешь в Большом Яблоке на днях? Обсудим… ***        «Знаешь, прошёл год, а я ловлю себя на том, что пишу всё это и в своих мыслях по-прежнему обращаюсь к тебе в настоящем времени. Психолог, к которому я хожу, убеждает меня избавиться от напоминаний о тебе: номера телефона, сообщений на электронной почте, удалить твой аккаунт из друзей в социальных сетях. Люди умирают, но их фотографии, странички в социальных сетях, видео и сообщения — всё, что продолжает существовать в виртуальной реальности, не дают до конца отпустить их из памяти. Я по-прежнему перечитываю нашу переписку и думаю о том, как твои пальцы касались клавиш, набирая мне сообщение, и в этот момент во мне просыпается жгучее и пугающее желание написать ответ. Я знаю, что ты никогда не прочтёшь его, так же, как и эти строки… просто… просто мне хочется это сделать для самого себя. Я даже могу в своих мыслях строить наши диалоги и иногда разговариваю с тобой, а ты отвечаешь. Сейчас я пытаюсь разобраться в главном: как жить, если человек, которого ты любил, умер, а ты продолжаешь его любить? Моя семья не восприняла всерьёз эту историю. С них достаточно того, что теперь они знают, что их младший сын — гей. Но теперь это не имеет значения. Я не могу и не хочу строить отношения с другими мужчинами, сказать по правде, я вообще не хочу чего-либо строить. Прошло достаточно времени для того чтобы смириться, верно? Я знаю, что будь ты на моём месте, ты бы справился с этой болью и научился жить дальше. Но я не такой сильный, как ты. Если бы я не потерял столько времени, сидя дома и оплакивая твою смерть, возможно, я бы спас твою жизнь. В сказках всегда так бывает. Любовь торжествует на пару со справедливостью. Но не в этом мире. Я просто хочу сказать, что ожидал совсем другого конца…        Я написал всё это с единственной целью, чтобы те, кто прочитает мою историю, не судили меня так уж строго. Я знаю, какую боль и страдания я причиню моей семье и друзьям. Но моё существование — это, прежде всего, МОЁ существование. Я пытался забыть тебя и жить дальше. Я целый год потратил на то, чтобы смириться. Я не плачу по ночам, не сижу, запершись в своей комнате, одетый в траур. Я хожу на работу, вижусь с друзьями, выполняю свои обязанности. Но внутри меня смерть. Я умер ещё там, в Бразилии, рядом с тобой. Моя душа осталась в этих джунглях. Они забрали её вместе с тобой.        Не знаю, существует ли рай или ад и, честно говоря, мне это безразлично. Даже если там ничего нет — это нестрашно. Я готов».        Бен ещё раз перечитал последний абзац, сохранил файл и закрыл ноутбук. После этого приоткрыл нижний ящик стола и посмотрел на лежавший на дне револьвер марки «Смит и Вессон». Ему пришлось потрудиться, чтобы незаметно забрать семейную реликвию из отцовского кабинета, купить подходящие патроны и зарядить оружие. Револьвер принадлежал его деду и был подарком от фронтовых товарищей во время Второй мировой войны. Бен помнил, как дед убирал револьвер в бархатный футляр и говорил о том, что счастлив, что у него есть оружие, из которого никто не будет убит… Бенджамин достал тяжёлый предмет и провёл рукой по украшенной причудливой гравировкой надписи J.F Burcklaile. Кто бы мог подумать, что однажды он всё-таки исполнит своё предназначение…        Молодой человек отложил револьвер, взял чистый лист бумаги и ручку. Предсмертную записку лучше написать от руки, чтобы избежать недоразумений. Ни у кого не должно быть сомнений, что его решение было результатом свободного выбора…        Он снова подумал о том, каким ужасным ударом станет его поступок для семьи. Но гораздо ужасней, что теперь это его практически не беспокоило. К счастью, он не единственный сын… да что уж говорить… совсем не тот, которым они могли бы гордиться. Молодой человек посмотрел на белую поверхность листа. Он носил в голове текст записки уже несколько недель, но сейчас понимал, что он никуда не годится. Нужно быть кратким.        «Я пишу эти строки, зная, какую боль причиняю всем моим родным, близким и друзьям. Я не прошу вас понять моё решение, но, поверьте, я искал и не нашёл для себя иного выхода. Сегодня ровно год, как не стало человека, который был смыслом моей жизни, и, утратив его, я не имею ни сил, ни желания её продолжать. Я благодарен каждому, кто был со мной всё это время, поддерживал и отдавал свою заботу и внимание, и мне бы хотелось, чтобы после моей смерти в вашей памяти остались лучшие воспоминания. Простите меня, если сможете. С любовью, Бенджамин Барклайл. Постскриптум: в моей смерти прошу винить всю мою жизнь».        Дописав письмо, он аккуратно сложил его надвое и засунул в заранее подготовленный конверт. Антикварные часы на рабочем столе показывали четверть первого. Бен встал и подошёл к окну, чтобы несколько мгновений в последний раз полюбоваться прекрасным видом дворцовой площади, после чего медленно задёрнул занавески. Он всё рассчитал абсолютно точно. Совершать самоубийство дома, значит быть обнаруженным кем-то из членов семьи, а такого Бен не мог допустить. Выбирая способ ухода из жизни, он сразу же остановился на револьвере. Быстро и достойно. По-мужски. Эвану бы понравилось… Боже, о чём он думает?        «Я знаю, ты хотел бы для меня иного… но ты уже больше ничего не решаешь…»        Он выбрал субботнее утро в министерстве. В этот день на службу выходят только высокопоставленные чиновники, поэтому вероятность быть застигнутым врасплох кем-то из линейных сотрудников равна нулю. Как вовремя он получил повышение по службе два месяца назад и свой личный кабинет…        Никто не видел, как он пришёл на работу утром, кроме охраны, и вероятней всего, его тело обнаружит уборщица сегодня вечером. Записка будет лежать на столе.        Бен вернулся за стол и снова взял в руки пистолет. Сколько раз он уже держал его в руках, представляя, как сделает это, примериваясь и тщательно изучая информацию об огнестрельных ранах… Глупой осечки быть не должно. У него есть только одна попытка. Если он снесёт себе полголовы и останется жив, то в этом мире уж точно нет ни смысла, ни справедливости.        «Почему мне не страшно? Я должен хотя бы что-то почувствовать…»        «Боже мой, Бен Барклайл… ну и тряпка же ты! — он снова услышал этот голос внутри себя. Голос Эвана. — Хочешь убить себя из-за меня? Мне стыдно за тебя. Будь я жив, а ты выстрели себе в голову, мы после этого бы точно расстались… Опять ты ничего не хочешь делать! Ты просто сдаёшься этой жизни, как хренов аутсайдер! Думаешь, я бы такое когда-нибудь сделал? А я ведь думал об этом, парень… ты даже не представляешь, какой собачьей была моя жизнь! Но суицид… Его совершают только трусы и психбольные. Если попадешь туда же, где сейчас я, я не буду с тобой разговаривать никогда…»        «Всё, Эван. Иди к черту. Я тоже не собираюсь с тобой разговаривать. Тебя нет. И меня тоже скоро не будет…»        Бен закрыл глаза и несколько минут прислушивался к своим ощущениям. Он так мучительно долго думал об этом, что уверенность затвердела в нём, как цемент. Он не трус. Он убивает себя не потому, что его жизнь так уж плоха и невыносима. Она ему просто настолько неинтересна, что он не хочет её проживать.        Рукоятка оружия показалась жутко холодной, когда он открыл барабан и проверил наличие патронов. Выстрел будет произведён в висок. Жаль, что у револьвера нет глушителя, но едва ли кто-то услышит его на соседнем этаже. А даже если услышат… Какая ему разница?        Сняв с предохранителя, Бен медленно поднёс дуло пистолета к виску и в последний раз посмотрел на циферблат часов. Они показывали ровно 11.30. Время его смерти. С поправкой на разницу в часовых поясах…        Прозвучавший в тишине звонок мобильного телефона был столь неожиданным, что он едва не спустил курок просто от испуга. Да… в его мысленной инструкции по самоубийству не было упоминания о том, что перед этим делом хорошо бы отключить все электронные устройства… Понимая, что момент безобразно испорчен, молодой человек в раздражении посмотрел на телефон. Не обращать внимания? Но ведь надо хотя бы посмотреть, кто решил вспомнить его в такую минуту! Любопытство победило, и Бен отложил пистолет, собираясь вернуться к нему через минуту. Схватив телефон, он в изумлении уставился на высветившийся контакт, после чего нажал «принять вызов». Этого человека он не мог игнорировать…         — Алло, Бен? Привет… Это Саша. Я стою возле входа в здание, но охрана не пускает меня внутрь без пропуска… — услышал он знакомый, взволнованный голос. — Ты не мог бы им позвонить или сам спуститься за мной?         — Саша? Что ты… тут делаешь?         — Я заезжала к тебе домой, но твоя сестра сказала, что ты ушел на работу… Я очень удивилась… ты получал мое сообщение? Я вчера прилетела…        Вчера? Сообщение? У него заболела голова… а ведь он её ещё даже не прострелил…        Бросив быстрый взгляд на оружие, он сунул его обратно в нижний ящик и сказал:         — Я сейчас спущусь за тобой…         — Я очень удивилась, не застав тебя дома. Я думала, мы обо всём договорились… — Саша Коэн зашла в его кабинет, сняла черный твидовый пиджак и аккуратно повесила его на спинку стула, присев. — У тебя появились срочные дела на работе?         — Да, в общем… но это подождёт… — он подумал о револьвере в столе, и его прошиб пот.         — Почему здесь так темно? — она с подозрением оглядела помещение. — Ты что, спал?        Бен подошёл к окну и раздвинул занавески. Он заметил, как дрожат руки. Просто невероятно, что он мог так облажаться… Уже спускаясь в вестибюль министерства на лифте, он вспомнил, как две недели назад переписывался с Коэн, и они договорились встретиться в Лондоне сегодня, 3 июня. Завтра день рождения Эвана. Ирония судьбы, что смерть и рождение разделяли всего одни сутки. Годовщина трагедии… А ведь для многих этот день стал датой спасения… для Саши в том числе. Волей судьбы он оказался связующей ниточкой между выжившими и вернувшимися из джунглей ребятами и остальным миром. Саша, Стефан, Джон, Ирина, Роман, Моника — они были теми, кто окружал Эвана в последние дни, и их дальнейшее общение стало естественной составляющей его жизни весь этот год. Особенно сильно он сблизился с Коэн. Она выбрала его ещё там, в джунглях, когда увела за собой и сжимала в объятиях, разделяя боль от осознания их общей утраты, и позже, когда держала его руку в своей во время полёта, не давая сойти с ума. Он не до конца понимал, почему так, но решил, что Эван рассказал ей об их отношениях… Его поразило, что все они, прошедшие через этот кошмар, казалось, стремились опекать его, словно его потрясение превосходило их собственный посттравматический стресс. И они не знали, что первое время он ненавидел их за то, что они смогли выжить и вернуться домой. Ненавидел, но не мог не тянуться, чтобы через их память прикоснуться к тому, что окружало Эвана все те дни, проведённые в джунглях. Позже это чувство злобы прошло. С Сашей они даже виделись несколько раз уже после похорон, и она регулярно писала ему по интернету. Из всех подруг Эвана, которых он знал, эта красивая, умная девушка нравилась ему больше всех. Как грустно, что они познакомились при таких обстоятельствах, хотя Эван всегда вспоминал о ней с большой теплотой. Они вместе были приглашены к ней на свадьбу, которая, кстати, так и не состоялась после её возвращения. Это, впрочем, было неудивительно. Вернуться к нормальной жизни после всего пережитого удаётся не сразу… Даже тот факт, что девушка оказалась в джунглях беременной и чудом смогла не потерять ребенка, не заставил её оттаять. Про себя Бен решил, что именно беременность каким-то чудесным образом сохранила Саше жизнь, и Слепое пятно совсем не так уж слепо, как следует из названия. Эван всегда верил в существование каких-то высших, мистических сил и, наверное, в этом был смысл… Что ж, Бен был искренне рад за неё, по крайней мере, Коэн есть ради чего жить дальше, забыв о прошлом.         — Прости, я не получал твоих сообщений… в последнее время у меня всё вылетает из головы… — он соврал, потому что видел, что она что-то писала, но не удосужился прочитать. Мысли его на тот момент были уже достаточно далеко.        Он машинально предложил ей кофе и чаю, и старался не выглядеть совсем уж рассеянным. Появление Саши в такой момент невольно наводило на странные размышления. Бен чувствовал то, чего не чувствовал относительно своих намерений уже несколько месяцев — сомнения. Саша и сама как будто старательно скрывала эмоции. Они несколько минут переговаривались на дурацкие, совершенно отвлечённые темы, не затрагивая главного. Теперь Бен не понимал смысла их общей затеи. Зачем они планировали эту встречу? А главное, как он сам мог согласиться на неё и потом запланировать в этот же день самоубийство? В последний раз, когда он был в Америке, у родителей Эвана, они с Коэн виделись недолго, и эта встреча была печальной и тягостной. Она только-только родила ребенка, и все её мысли были заняты новорождённой дочерью. Для Бена же любой ребёнок теперь был напоминанием об их с Эваном несбывшихся планах.         — Если ты занят, мы можем встретиться и пообщаться позже, когда ты освободишься… — она нервно мяла в руках шёлковый шарфик, которым укрывала плечи. Бену бросилось в глаза, что все несколько раз, что они виделись с Коэн с момента похорон, она была одета в чёрное. По-прежнему носит траур по погибшим друзьям? Как это красиво и благородно…         — Нет, извини, это я замотался и обо всем позабыл… Хочешь, сходим куда-нибудь пообедать?         — Отведи меня в тот индийский ресторан, где вы любили есть с Эваном… — неожиданно произнесла она, острой стрелой имени возвращая в разговор главную причину их встречи.        Он не мог отказать ей в этой просьбе, хотя и хотел. Делиться этими воспоминаниями даже с Сашей было тяжело, но Бен не видел уважительной причины для отказа, поэтому кивнул. Через полчаса они сидели за столиком в полупустом зале ресторана, и Бен неожиданно для самого себя стал заказывать все те блюда, которые любил заказывать Эван. Последний раз они были здесь вдвоём…         — В тот раз ему принесли какой-то невероятно острый соус… Он обмакнул лепешку, откусил… — Бен невольно улыбнулся. — Я думал, у него глаза выскочат из орбит… И, клянусь Богом, я готов был поставить на то, что он сейчас просто выплюнет это всё обратно в тарелку… при всех… это было просто невероятно остро… Но ты же его знаешь… еда тоже вызов. Он закрыл глаза, у него слёзы текли по щекам, но он проглотил это и выпил всю воду на столе. А потом ещё умудрился обжечься чаем…        Саша внимательно смотрела на него, слегка покусывая губы, и Бен видел, как в уголках её красивых, выразительных глаз притаились бриллиантовые капельки слез. Он накрыл её ладонь, лежавшую на столе, своей, и девушка улыбнулась.         — Зря мы пришли сюда… — пробормотал он. — Ты тоже расстроилась…         — Нет, Бен… я хотела… хорошо, что пришли. Я была в Лондоне раньше, но мне хотелось побывать именно здесь… Эван рассказывал об этом месте… это сейчас кажется очень важным…         — Вы были близкими друзьями, да?         — Да, но джунгли и смерть особенно сближают людей… Ты не против, если мы немного погуляем по городу, и ты проводишь меня до отеля?        На улице, как обычно за день, внезапно сменилась погода, и стало прохладно. Саша обмотала горло шарфом и взяла Бена под руку. Они молча шли по улице вдоль набережной Темзы, и он снова любил этот город. Казалось странным, что всего час назад он окончательно собирался проститься с ним…         — Бен… Я приехала не просто так. На самом деле мне давно следовало кое-что тебе рассказать… кое-что важное… Я боялась и сомневалась, но сейчас мне кажется… так действительно нужно.        Они остановились и Саша облокотилась на металлический парапет. Ветер растрепал длинные каштановые волосы, придавая облику девушки особое, печальное очарование.         — Я тебя слушаю, говори.        «Что бы это ни было, оно не заставит меня передумать…»         — Помнишь, Джонни рассказывал, как обнаружил Эвана утром? Как засыпал рядом с ним, ещё живым, а потом так корил себя за то, что уснул… — Саша смотрела на пенящуюся серую воду в русле реки. — Я тогда не сказала… не знаю, почему… Но я была с Эваном в тот момент, когда он… Я не спала.        Сердце Бена забилось, как сумасшедшее. Он вцепился руками в металлическую перекладину, стараясь выровнять дыхание. Он думал, что знает о смерти Эвана всё. Когда тело привезли, а родные категорически отказались от вскрытия, для многих встал вопрос: почему жёлтая лихорадка, которая поражает организм в течение шести-семи дней, убила его всего за двое суток? Возможное объяснение было связано с тотальным истощением самого организма, его неспособностью сопротивляться вирусу, и, не исключено, что с дистрофией печени, которая привела к быстрому отравлению организма. Он тогда вспомнил фразу Эвана о том, что причиной его смерти однажды станет именно этот, отказавший от перегрузки лекарствами орган… Он умрёт от постоянного лечения… Какая страшная ирония… Бен вдруг представил, что Эван умер бы у него на руках, и почувствовал слабость в ногах. Господи… Саша…        Неужели она действительно это сделает? Расскажет ему всю правду, до конца? Нужно ли?.. Этот вопрос Саша задавала себе в сотый раз и по-прежнему не была уверена в ответе. Для Бена есть только их с Эваном неприкосновенная история любви, и если она нарушит, вторгнется в эти воспоминания, кто знает, какие могут быть последствия? Когда она увидела его… такого до боли похожего на Джонни, то эта всепоглощающая любовь к их общему с Эваном прошлому заполнила её до краёв, заставив полюбить этого мальчика от всего сердца, от всей души… уже только за то, что тот любил Эвана. А Эван, несомненно, любил его. В его чувствах к ней не было никакого диссонанса. Она и не думала ревновать… Только беспокоилась ещё в начале немного, как тогда ещё неизвестный ей Бенджамин воспримет новость о них… Теперь это беспокойство никуда не ушло. И она бы продолжала молчать, боясь нарушить порядок вещей, если бы не ребёнок. Их с Эваном ребёнок. Неожиданный подарок судьбы, призванный спасти её и, как убеждал её Джо, стать исцелением для Бена.        «Он имеет право знать. Так же, как и семья Эвана! Эта малышка не твоя собственность! Она принадлежит его близким так же, как и твоим… чёрт бы тебя побрал, Коэн! — злился Вейр. — Судьба отняла у людей сына и брата, подари им внучку и племянницу! Вы не были женаты официально, но о вашем союзе давным-давно была сделана запись в небесной книге… Если бы Эван был жив… он бы… умер от счастья!»        Саша повернула голову и посмотрела на Бена. Парень стоял, бледный, глядя перед собой, и губы его тихонько шевелились. В каштановых, волнистых волосах залегла седая прядь. У него было благородное, утончённое лицо аристократа и мягкий, добрый взгляд. Для неё не было вопроса в том, почему Эван его полюбил. В Бене самом было много любви — чистой, искренней, очень преданной. Редкой в наше время. Нет, он не разочаруется, если узнает…         — Расскажи, как это было…         — Да. Я хочу рассказать… но прежде ты должен знать кое-что ещё… Так будет правильно.        Коэн смотрела на величественно возвышающуюся над водой знаменитую башню с часами и думала о том, что Лондон — город чёрно-белого цвета. Такого же, как большинство фотографий, которые Эван выкладывал в своем инстаграмме. Почему всё, что она видит теперь, словно проходит через невидимую призму его глаз? Теперь и ей всё кажется чёрно-белым… Сможет ли этот мир снова обрести краски? Она не хотела носить вечный траур по человеку, который бы сам ни за что этого не одобрил. Он просил её этого не делать. Три дня или тридцать лет… им бы всё равно всегда было мало друг друга.        Но она любила и была любима, и этого чувства ничто не может у неё отнять. Даже смерть. Это удивительно, но она помнила всё, словно вчера… помнила каждую деталь, каждую мелочь… Она бы хотела навсегда кристаллизовать их в памяти, увековечить каждую крупицу… Раньше она считала, что это воспоминание должно принадлежать ей одной. А теперь Саша смотрела на Бена и чувствовала, что готова делиться… если люди разделяют друг с другом боль и страдания, они должны делить и любовь.         — Джонни заснул в ту ночь, а я скоро проснулась… — начала она тихо, мысленно возвращаясь назад, на год назад, в их последнюю ночь, проведённую в джунглях...        Месяц светил необычайно ярко, ей показалось, что она проснулась от этого серебряного света, который неожиданно упал ей на лицо. Проснувшись, Саша обнаружила, что спит рядом со Стефаном, и уже глубокая ночь. Чувство страха и вины, что упустила драгоценные минуты, заставило девушку быстро подняться на ноги и осторожно поспешить к Эвану. Саша увидела Джонни, спящего рядом, а Эван лежал на спине. Он дёрнулся, когда она прошла мимо, наклоняясь к нему с другой стороны, и как-то с облегчением улыбнулся, увидев её.         — Ты вернулась… я боялся, что ты не придёшь…        Она с нежностью провела рукой по его лицу, про себя удивляясь прохладе кожи. Жара не было.         — Прости меня… прости, что оставила тебя… Я здесь… я теперь тут…        Стараясь не шуметь, она прилегла рядом с ним с другого бока, и Эван медленно перевернулся к ней лицом и спиной к Джо, незаметно высвобождая свою ладонь из его руки.         — Милый, ты поправишься… уже нет температуры… — прошептала она, тихонько целуя его в уголок губ. Ей показалось, что лицо Эвана приобрело какое-то странное выражение, стало непохожим на себя. И дышал он так тихо, что она практически не ощущала тепла его дыхания.         — Ты не хочешь пить? Я принесу… — она приподнялась, но Эван удержал её руку.         — Не уходи… пожалуйста… Останься со мной… Я не могу… один…        Девушка прилегла рядом, и прижалась к его груди, чувствуя, как её обнимает рука — слабо, словно с трудом. Она закрыла глаза и стала считать про себя до десяти, как её учила мама, когда было страшно.        «Не умирай… пожалуйста… я так сильно люблю тебя… Я буду любить тебя всю жизнь, обещаю… мы будем очень счастливы вместе… Только останься со мной…»        Саша приподняла голову и увидела, что из-под прикрытых век Эвана внезапно скатилась слезинка. Ей показалось, что он хочет что-то сказать, и она придвинулась ближе, стараясь уловить, но так ничего и не услышала. Ей хотелось говорить с ним, говорить обо всём, сказать, как было с ним хорошо, и не только эти три дня… Всегда, когда он был рядом. Что она никогда не чувствовала себя такой счастливой, как с ним, даже здесь… Рассказать ему, как хочет прожить с ним всю жизнь, и каждый день засыпать и просыпаться в его объятьях, целовать и обнимать, и благодарить Бога за посланное ей счастье. Они всё наверстают, все упущенные годы, и впереди будет столько любви, что они утонут в ней… И Саша шептала всё это про себя, крепче сжимая руками неподвижное тело рядом, как будто бы уже чувствовала, что нечто хочет отнять его у неё, и нужно держаться покрепче, ведь если она удержит… а она обязательно его удержит… всё будет именно так.         — Глазастик… посмотри на меня…        Он назвал её старым детским прозвищем, каким не называл уже много лет, и Саша заплакала. Зачем он так? Зачем?         — Пожалуйста, пожалуйста… — она затряслась он рыданий. — Не оставляй меня… я же умру без тебя…         — Я не оставлю… я люблю тебя… я всегда любил…        Она так и не смогла поднять головы и посмотреть на него. Прижавшись к груди, слышала, как тихонько стучит сердце — тепло и близко. Она лежала, с закрытыми глазами и считала про себя его удары… Один… два… три… четыре…        Он умер уже под утро. Саша поняла это, когда перестала слышать стук, но сцепляя зубы и задыхаясь от слёз, не могла заставить себя отстраниться и посмотреть, продолжая обнимать и держать двумя руками, пока не рассвело. Откуда-то взялись силы встать и, поцеловав его в лоб, осторожно укрыть с головой покрывалом. Мальчики спали, и ей даже в голову не пришло будить кого-то из них. Саша пошла к водопаду, почти машинально, словно её вела невидимая и странная сила. Там она села возле дерева, где не так давно сидела рядом с Эваном, и, обхватив себя руками, заплакала. Было так одиноко, и ей казалось тогда, она выплакала всю свою жизнь на много лет вперёд, и вот уже не осталось совсем никаких сил, а слёзы лились и лились бесконечным потоком, заставив лечь на землю и свернуться в клубочек. Что-то зашуршало неподалеку и, подняв голову, Саша увидела того самого, чудного зверя, похожего на маленького единорога. Она топтался вокруг и подозрительно косился в её сторону.         — Уйди… у меня ничего для тебя нет… — прошептала она, отворачиваясь, и через мгновение почувствовала сопение возле лица.        Странное существо тыкалось мордой ей в плечо, фыркало, а потом и вовсе лизнуло в щёку. Он не просто не боялся её, он словно… словно утешал и жалел. И она погладила его, сев на землю и вспоминая, как они в первый раз повстречали его здесь вместе с Эваном, и сейчас он мог бы быть с ней, но его уже больше не будет… и она здесь одна. Что-то произошло с ней в тот момент, что-то необъяснимое, но постепенно боль уходила, словно животное забирало её, вытягивая на себя, и когда, испуганно зовя её, туда прибежали Джо и Стефан, она уже не плакала. Жаль только, что зверь ушел в чащу раньше, и не удалось показать его ребятам… А ещё она никогда не думала, что Джонни будет так плакать по Эвану. Никогда не думала. А он плакал, как плачут по самому себе — всего горше и отчаянней…         — Может быть, ты сочтешь меня сумасшедшей… но мне кажется, это был Эван… то есть понимаешь, не сам он… Я не могу объяснить… Но кто-то словно передал мне важное послание. Я хотела умереть, когда почувствовала, что его сердце больше не бьётся, а потом это желание прошло. Словно открылось второе дыхание. Я сначала не понимала, почему… а потом мы вернулись домой, и обнаружилось, что я беременна… — Саша говорила и говорила, не глядя на Бена, а глядя на башню с часами. — Сначала я была поражена и не могла поверить… а потом так обрадовалась! Словно его смерти не было! Я не могла об этом рассказать. Это было слишком личное. Я не хотела говорить тебе, потому что не знала, как ты это воспримешь… не сочтешь ли за предательство с его стороны… Он любил тебя, Бен… — Саша, наконец, посмотрела на него. — Я это точно знаю. И мне кажется, этот ребенок связан с тобой так же, как и ты с Эваном… Ты должен знать, что у него есть дочь. И она мой главный секрет спасения… смысл всей жизни.        Саша видела, что он потрясён так глубоко, что не может ответить. Что если он… не поймёт… или поймёт неправильно? Им решительно нечего делить.         — Ты… ты знала… он очень хотел ребёнка? — охрипший голос наконец нарушил тишину. — Мы ссорились из-за этого… я думал, что он однажды оставит меня, потому что я никогда не смогу ему этого дать… И он очень боялся, что у него не будет своего… своего ребёнка. А он… он есть.        Они посмотрели друг на друга, и Саша не увидела в глазах Бена гнева. Они, напротив, словно просветлели, и взгляд прояснился. Он всё ещё не отошел от шока, но на это нужно время… чтобы всё переосмыслить…         — Я приехала, чтобы тебя спросить… — девушка взволнованно поправила разгулявшуюся на ветру прядь волос. — Может быть, ты хочешь её увидеть? Я назвала её Валенсией… Но дома мы зовем её просто Валя… Она здесь, в Лондоне. С моей мамой. Мы можем пойти в отель прямо сейчас, и ты увидишь её…         — Саша… — он неожиданно схватил её руки в свои и посмотрел с невероятным волнением. — Кто-нибудь ещё об этом знает?         — Все, кто были с нами в Бразилии, понимают. Я ничего не отрицала. Но если ты о родных Эвана, то нет… я им не говорила… я должна, наверное, но надо подготовиться…         — Пойдём… — он схватил её за руку и потащил за собой. — Конечно, я… я должен её увидеть! ***        Незадолго до Олимпиады в Пьёнчхане Бен встретился с Даной — кузиной Эвана. Они не виделись со дня похорон и пересеклись случайно, на международном благотворительном волонтёрском форуме в Уругвае, куда Бен прибыл в качестве дипломатического атташе по вопросам культуры и спорта.         — Кто бы мог подумать… Большой Бен! Скоро станешь совсем большим дипломатом… — девушка расплылась в счастливой широкой улыбке, крепко обнимая его во время перерыва. — Куда ты пропал?         — Много работы. Я практически не бываю дома дольше двух недель подряд, — он тоже улыбнулся и машинально поправил галстук. — Командировки. Работа трудная, но мне нравится. Это намного лучше, чем просиживать штаны в секретариате. Да и пользы больше. Могу, наконец, посмотреть мир.        Дана оглядела его строгий синий костюм и задержала взгляд на деловом бейджике, прикреплённом к груди.         — Ты стал таким солидным… Эван бы гордился тобой, — тихо сказала она. — Ему, как и тебе, так шли классические костюмы…         — А я думал, что никогда не научусь их носить с такой же элегантностью, — он горько усмехнулся.        У них было свободно ещё полчаса до второй части конференции, и Бен предложил Дане выпить кофе в холле. Получив по горячему стаканчику капучино из автомата, они присели на кожаный диван и с лёгким смущением стали помешивать ложечками сахар. За последний год в жизни Бена произошло много изменений, приведших к смене образа жизни, и он был рад встретить здесь знакомого человека, с которым было что обсудить, и в то же время немного тревожился… Когда он видел, как улыбается Дана, то сразу же невольно вспоминал улыбку Эвана, и воспоминания кололи сердце. Разумеется, они заговорили об её брате. Бен никогда не избегал специально этой болезненной темы и сожалел иногда, что перестал поддерживать контакты с его семьёй, с которой его объединяло общее горе. Но в этом была не только его вина…         — Как у вас дела? Как его родители? Сёстры? — он не мог не спросить этого.        Дана вздохнула. Было видно, что эта тема и для неё нелегка.         — Первое время было очень трудно… Мы все будто потеряли почву из-под ног… Знаешь, Эван, сам того не подозревая, был неким оплотом семьи, её центральным звеном, вокруг которого всё вращалось… Он редко бывал дома, но когда приезжал, вся семья собиралась вместе по поводу его приезда… а теперь всё окончательно завяло. Я в основном общаюсь с Кристиной и Лаурой, потому что тётя Таня практически перестала выходить куда-либо. Случилось то, чего я ожидала и опасалась… Она не могла смириться и превратила воспоминания о нём в какой-то культ! Все его вещи, его комната… всё это стало неприкосновенной святыней. Его образ — реликвией. Я думаю, она в глубине души понимала, что чего-то недодала ему при жизни, что-то упустила, и поэтому так отчаянно старалась это добрать потом… когда Эвану это уже не было нужно. Знаешь, они ведь не были по-настоящему близки, и когда я слушала её бесконечные рассказы о том, каким он был… мне становилось так пусто и больно, потому что я понимала, что она совсем не знала его… Какой была его жизнь в последние годы… Что он любил, о чём мечтал… Она жила этими старыми воспоминаниями о сыне-подростке, которые сама же замумифицировала и выдавала за реальность. Мы её не разубеждали. Эван был смыслом её жизни, но она отказывалась это признавать, пока он был жив. Я думаю, это очень тяжело, признаться себе, что ты была не такой хорошей матерью, как хотела казаться.        Бен подумал об отце и своей семье, и какими стали их отношения после того, как они узнали про него и Эвана. Сейчас он чувствовал невероятную близость и поддержку семьи, о которой раньше не мог и мечтать. Он понимал, о чем говорила Дана. Он вспомнил тот кошмарный день торжественных похорон, кучу народа и весь этот невероятный траурный пафос, от которого веяло чем-то тяжёлым и затхлым, а так же фразу, которую сказала ему Кристина тогда, глядя на всё это:        «Ты ведь знаешь, наверное, каким одиноким человеком был Эван на самом деле… У него было очень много знакомых и тех, кто считал себя его другом, но половина людей, которые собрались здесь сегодня, ничего о нём не знают. Для них он просто престижная оболочка… Я думала, ничто не сможет пробить это одиночество внутри него… Тяжело осознавать, что нас не было рядом с ним, когда он умер… но знаешь, Бен… намного страшнее понимать, что нас по-настоящему не было и когда он жил…»        А потом был этот эпизод с «наследством»… Ему позвонила Дана и поинтересовалась, был ли он уже на квартире у Эвана, и узнав, что не был, сказала немедленно ехать туда и быстро забрать всё, что он хотел бы сохранить на память или просто оставить себе. Сперва он опешил, потому что ему и в голову не приходило претендовать на какие-либо вещи Эвана, но Дана его убедила:         — Поверь мне, скоро туда доберётся Таня и превратит всё в мавзолей. Я знаю, что Эвану было бы намного приятней, если бы оставшиеся от него вещи разобрали друзья и те, кто знает им истинную цену. И вообще… некоторые вещи ей бы лучше вовсе не находить.         — Ты имеешь в виду что-то вроде дневника?         — Какого дневника? Эван никогда не вёл дневник, он же вырос с Таней! — фыркнула Дана. — Я о всяких дорогих эксклюзивных штуках, к которым он питал слабость. Ещё выбросит какой-нибудь кусок потрескавшегося фарфора стоимостью в несколько сот долларов… А его гардероб! Коллекция японских шёлковых галстуков! Боже, да это стоит целое состояние! Нужно раздать эти вещи, если они тебе не подойдут…         — Но какое я имею право…         — На эти вещи ты имеешь точно такое же право, как и его семья. Потому что Эван собирался сделать тебя её частью, — отрезала девушка.        Он послушался её совета и поехал на его нью-йоркскую квартиру, и надо же было при выходе с сумкой, полной вещей, встретиться у дверей с миссис Лайсачек! Мать Эвана, конечно же, восприняла всё по-своему и едва ли не обвинила его в воровстве… Долго потом приходилось ещё объясняться… Но главное, теперь ситуация изменилась. У Эвана есть прямая наследница — его дочь. Она и Саша имеют право на все эти деньги и ценности…         — Я думал, когда она узнает о ребёнке, то всё изменится… — задумчиво произнёс он, когда они с Даной возвращались в зал.         — Она чувствовала себя оскорблённой, что Саша целый год скрывала от неё правду. И это её желание, чтобы та отдала им растить ребёнка, потому что он принадлежит их семье! Она аргументировала это тем, что Саша может выйти снова замуж, и у ребёнка появится чужой отец, и так не должно быть… — девушка наморщила лоб и покачала головой. — Я понимаю, что ей трудно просто понять и отпустить это. Но я считаю, девчонке намного лучше будет расти в семье Коэнов. Веселее, по крайней мере… там не будет траурных комнат и портрета Эвана во всю стену с чёрной лентой… Знаешь, что мне действительно нравится? Что он хотя бы улыбается на том снимке…         — Рад был тебя видеть… — они снова обнялись на прощание, пообещав не терять друг друга.        Значит, он был прав, что не стал в это вмешиваться… Достав из внутреннего кармана пиджака билет на самолет до Лос-Анджелеса, Бен улыбнулся. Встреча с Даной неожиданно подбодрила его. У него всего три свободных дня, но он проведёт их с людьми, которые его любят и ждут. Он мог бы надеяться, что такими людьми станут родные Эвана, но жизнь распорядилась иначе. ***        «Ты в Лозанне в эти три дня?»        Стефан с удивлением перечитывал сообщение в вотс-апе. Таким лаконичным Вейр бывал крайне редко.        «Да, — быстро набрал он в ответ, — а что случилось?»        «Я прилечу, можно?»        «Боже, Джо, нужно! Когда тебя встретить?»        «Я из Кореи. Сейчас уточню номер рейса и напишу. Соскучился».        «И я. Страшно! Жду тебя».        Узнав на сайте аэропорта время прилёта, Стеф отправился за покупками. Джонни терпеть не мог, когда в холодильнике «мышь повесилась», как он это называл. Конечно, сперва они пойдут куда-нибудь перекусить, но потом… Потом Джо непременно захочет удивить его чем-то вкусненьким. Порой Ламбьель гадал, когда у любимого в голове закончится кулинарная книга, но вспоминал о просторах сети, и понимал, что скорее погаснет солнце… А если принять во внимание, что с ним вечно делились рецептами Ира, Саша и Оксана — Ромина жена, то экспериментам у плиты конца не будет. Они вдвоём часто ездили в гости к «товарищам по сельве», и никак не комментировали то, что старались больше быть вместе. Пусть думают, что хотят, а Стефан и думать не желал, чтобы расставаться с Джо, если была возможность не расставаться. Собственно, сельва продолжалась, как выяснилось…        Когда они вернулись, Ламбьель с удивлением обнаружил, что не все этому искренне рады. Оказалось, что за полтора месяца некоторые уже примерили на себя и его детище — школу в Шампери, и посты и должности в спортивных организациях, а теперь он как бы лишил их того, что они бесспорно считали по праву своим… В натянутых улыбках и преувеличенных выражениях радости так явственно сквозила неприязнь… Чувство обиды, незаслуженной и оттого особенно горькой, заставило тогда Стефа в отчаянии позвонить Джону, и тот, едва услышав, как мучительно трудно он удерживается от слёз, бросил всё и прилетел. «Я понимаю тебя, chéri, — нежно, но твёрдо сказал он тогда. — Так всегда бывает, когда не ждёшь удара в спину. Но ты не должен им этого прощать. Не для того мы выжили и вернулись. Покажи им, кто здесь истинный принц. У тебя все козыри. Воспользуйся моментом. Помоги друзьям и уничтожь врагов». И Стефан, всегда старавшийся конфликты сглаживать и обходить, сделал всё так, как никто и не ждал — жёстко, решительно и очень справедливо. Многим персонам теперь был надолго закрыт вход в околоспортивные круги, многие предпочли тихо сменить сферу деятельности, а многие честные профессиональные люди наконец получили возможность нормально работать. Сам Ламбьель в один прекрасный день с удивлением осознал, что отношение к нему стало гораздо более серьёзным и уважительным. Ему уже намекали на должности в государственных органах, но он ещё хотел кататься, и тогда его заверили, что предложение останется в силе, ему достаточно сказать «да». Вейр тогда весело хмыкнул, мол, старость обеспечена, и завалил его на диванные подушки, спихнув возмущённую Вонку…        Рейс из Кореи приземлился около полудня. Стеф знал, что Джо летал туда в рамках подготовки к Олимпиаде, ознакомления с пресс-центром, комментаторскими позициями, регламентами и прочими организационными мелочами, которые на поверку оказывались важными и нужными. Это была обычная рабочая поездка, и Ламбьель терялся в догадках, что так взволновало любимого, что он решил лететь в другой конец земли, в Швейцарию, а не домой, где и так бывал урывками. Ведь они ещё готовили новое шоу в Москве — чудесную сказку, придуманную Авербухом. Они впервые катались с Джо в таком проекте вместе, и это было счастье. Самолётов ни один из них, как ни странно, бояться не начал…         — Жан! — наплевав, смотрят ли на них, снимают ли, Стеф прижался к Джонни. — Боже, ну почему у меня всегда такое чувство, что я тебя месяц не видел!         — Здравствуй, Стеф, — улыбка Вейра наполнила эйфорией, и Стефану показалось, что он может оторваться от земли, как шарик с гелием. — Я тоже соскучился. До слёз, — добавил Джо шёпотом и уткнулся лбом ему в плечо.         — Скорей поехали домой! — заволновался Стеф. — У тебя много багажа?         — Вот, — показал большую сумку у ног Джон. — Я же на два дня всего летал.        Ламбьель всё никак не мог привыкнуть к этому: Джо изменился, да… но это был ЕГО Джо, его любовь, его жизнь, его счастье. Он подхватил сумку и потащил Вейра к машине. Из Женевы в Лозанну ещё ехать и ехать, а он уже сходит с ума!        Дни в ноябре короткие, и солнце скатилось за горы очень быстро, погрузив спальню в синие мягкие сумерки, чуть разбавленные отсветами загорающихся на улицах фонарей. Стефан потянулся было к торшеру, но Джон перехватил его руку.         — Не зажигай… Давай немного так полежим…        Что-то было в его голосе, от чего Стеф снова разволновался.         — Жан, может, ты всё-таки расскажешь, что случилось? — прошептал он, уютно закутывая плечи Джо одеялом. — Не говори, что ты примчался через полмира только ради моих прекрасных глаз…         — Я мог бы сказать, что ради другой твоей прекрасной части, но не буду, — усмехнулся в полутьме Вейр. — Понимаешь, chéri, я не мог домой… мне надо было к тебе. Там… там…        Он запнулся, будто подбирая слова, и Стеф мягко притянул его ещё ближе, словно надеясь защитить. Джо благодарно уложил голову на его плечо и вздохнул:         — Я уже из пресс-центра уходил, когда меня буквально за руку поймал один из постановщиков церемонии открытия… Я офигел! Церемония — это же секрет! Самый большой сюрприз! А он и говорит: видите ли, мистер Вейр, ещё до открытия ведь начнутся командные соревнования у фигуристов, и мы сочли своим долгом провести первую церемонию именно здесь. И считаем, говорит, что никак нельзя не почтить память… легендарных спортсменов… объединивших весь мир в общем горестном переживании… — Джон потёр рукой лицо, пережидая спазм в горле. — Короче, он решил, что именно со мной можно посоветоваться насчёт… содержания… — Голос его всё же пресёкся коротким всхлипом. — Представляешь, и тут он такой мне в планшете начинает фотографии листать… а я такой смотрю… И не могу глаз оторвать… Томаш, Бриан, Джеф… Лёша, Таня, Флор, Пат… Каро… Женя… Макс… Эван… — С каждым произнесённым именем Джо говорил всё тише, и последнее Стеф скорей угадал, чем услышал, чувствуя, как любимый начал вздрагивать, пытаясь сдерживать слёзы. — Листает такой, представляешь, и говорит: как вы полагаете, мистер Вейр, какие из фото более уместны для создания достоверных образов? Вы же, говорит, со всеми были близко знакомы… Стеф! Я реально ангел! — голос Джона вдруг зазвенел. — Я его не убил! Я даже сказал, что ему с этим вопросом лучше к кому-нибудь, кто понимает в торжественных церемониях. Кажется, назвал Закаряна, потому что больше никого не вспомнил в тот момент, вскочил и бросился бегом, Стеф! Это пиздец… Хорошо, что нас автобус ждал, надо было держать себя в руках, но у меня перед глазами… И я тебе позвонил, билет поменял, потому что мне было надо увидеть тебя… дотронуться до тебя… ощутить… — Ламбьель порывисто прижал его к себе, целуя в лоб и в глаза, и Джо наконец позволил себе заплакать, горько и безутешно, не пряча от Стефана совершенно мокрое лицо. Впрочем, в тёмной комнате и так ничего было не разглядеть…        Стеф укачивал и гладил по спине тихо всхлипывающего и дрожащего Джонни и мысленно посылал тысячу проклятий на голову бестактного идиота-постановщика. Представляя себя на месте Вейра, он в ужасе понимал, что устроил бы грандиозную истерику, и скорее всего, никакой церемонии тогда бы не было… Но ведь сама идея ни в чём не виновата, и ребята её, конечно, достойны… Вот только, хоть и прошло уже почти полтора года, для них это всё ещё слишком близко. И слишком больно. Джо обнимал его поперёк груди, плотно прижавшись. Они часто спали в таком положении в джунглях, слушая сердце и дыхание друг друга… Стефан помнил, как впервые привлёк на своё плечо сонного Джонни и испытал умиротворение и счастье, казалось бы, немыслимые в их ситуации. И пока он может держать его в объятиях, он самый счастливый на свете…         — Я вот всё думаю, — пробормотал Джо, когда немного успокоился, — как вышло, что Лайсу настолько не повезло… Он же первый догадался, что всё не просто в этом месте, он мне пытался объяснить, да я не верил. Почему мы шестеро, только мы, а? Там, у этого болвана в планшете, фотка была… Я даже не помню, кто это снимал… Мы там втроём — я, Саша и Лайс, нам лет по двадцать, мы сидим и о чём-то болтаем, смеёмся… Сашка там такую рожицу забавную сделала… И мы вместе… Стеф! — он вскинул голову и глаза в полумраке странно блеснули, как у кошки. — Я всё думаю… а если бы я не уснул?.. Вдруг, ну, в порядке бреда, вдруг этому месту не хватило моей воли, моей дружбы?.. Мы же ничего не знаем…        Стефан уже привык к таким мыслям Джо. В различных вариациях тот прокручивал и прокручивал в голове свою мифическую вину. Мангуст держал Лебедя. Всё ещё держал… Но Стеф знал, что это пройдёт, просто надо потерпеть. И помочь…         — Если бы дело было в этом, разве мы все отпустили бы Женю, Яга, Каро? Разве ребята отдали бы Бриана? Разве Эван не вытащил бы Максима? Нет, по-моему, там каждый выбирал за себя… — тихо произнёс он в седую волнистую прядь. — Там остались те, кто не хотел вернуться… по-настоящему — не хотел, понимаешь?         — Но Эван хотел! Он мне сам сказал! — вскинулся Джон. — Он хотел домой! С Сашей… очень хотел… — он вдруг запнулся и замер.         — Что? — поторопил его Стеф.         — А ты прав, наверно, — упавшим голосом отозвался Вейр. — Сколько там он хотел… дня три. А до этого больше месяца… хотел умереть. И тоже мне сам об этом сказал… Господи, Стеф! Что же получается? Бойтесь своих желаний? Так, что ли?..        Стефан в ответ промолчал, забираясь под одеяло и с неиссякаемым восторгом скользя руками по любимому шёлково-упругому телу. Он мог бы начать рассуждать о природе и свойствах желаний, но мысли сбивались и путались, знакомый восхитительный жаркий свет разгорался внутри, сушил губы, томно стекал по позвоночнику…         — Я не боюсь, Жан… я теперь ничего не боюсь… Пьёнчхан, 2018 год, февраль        Я смотрю на зарево фейерверка в честь открытия зимней Олимпиады и вспоминаю наш Сочи, четыре года назад. Разноцветные вспышки распускаются в темноте неба огненными цветами, и торжественная музыка сливается с восторженными криками людей на трибунах. Короткие минуты, когда мир празднует… предвкушение.        Мы живём в мире, где забываем трагедии так же быстро, как сгорают в воздухе салютные залпы. Вот прошло уже почти два года, и напоминанием о катастрофе упавшего Боинга стала только минута молчания в начале церемонии. Но даже для такого мира, где каждый день войны, теракты, болезни уносят тысячи жизней, ваша смерть была непозволительной потерей.        Я иногда думаю о том, что у нас могло бы быть вдвое больше времени, если бы наше знакомство не отсрочилось на два года, и я заговорил с тобой тогда, в лифте лондонского отеля в 2012 году. Это невероятно, Эван, мы были вместе всего ничего, всего каких-то два года, но, вспоминая их, я словно проживаю целую жизнь. В ней всё постепенно встаёт на свои места, нарушенный баланс приходит в норму. Я думаю, вы все — ты и другие ребята — были бы рады видеть это. Рады знать, что жизнь продолжается.        Хотел бы рассказать тебе о наших друзьях. Никто не забывает тебя, Эван. Маршал и Роуз по-прежнему путешествуют, но Бразилия для них теперь, если можно так выразиться, «персона нон-грата». Далия вышла замуж за какого-то испанского арт-дилера и уехала в Европу. Но мы общаемся с Моникой. В это трудно поверить, но она по-прежнему работает стюардессой, правда, на других авиалиниях. Теперь, благодаря моим командировкам, мы часто встречаемся с ней на борту самолета. Твоя семья… Мне кажется, что твой уход заставил их многое пересмотреть. Если бы только твоя мать согласилась расстаться с твоими вещами… Кое-что я взял себе на память. Мне кажется, это правильно — делиться с близкими тем, что было тебе дорого, и я готов этим делиться. Сами по себе эти вещи не представляют для меня такой ценности, они важны лишь потому, что ты дорожил ими. Я знаю, о чём бы ты хотел услышать больше всего… Твоя дочь, Эван… она похожа на тебя. Помню наш разговор с Сашей вскоре после крестин. Она всерьёз сказала, что очень беспокоилась, не унаследует ли ребенок её круглые щёки. Ты помнишь, откуда это? Я тогда был поражен этим совпадением. Странно, но у меня нет чувства, что ты предал меня, полюбив другую. Я, так ревновавший тебя при жизни, совершенно не испытываю этого чувства к памяти о тебе. Я обрёл близкого друга, и Валенсия для меня тот бесценный подарок, который мы хотели бы, но не могли сделать друг другу, и который навсегда связывает её с моими воспоминаниями о тебе. Я понял одну удивительную вещь. Люди не умирают. Они продолжают жить в улыбках и взглядах тех, кто любил их при жизни, кто хранит память о них. Когда я встречаюсь с Сашей, я словно встречаюсь с тобой. Я чувствую твоё присутствие, хоть и не могу видеть тебя и знаю, что она чувствует то же самое.        Салют заканчивается. Она стоит рядом со мной точно так же, как стоял ты тогда. И я знаю, что она думает о том же. Думает о тебе. Не беспокойся, я больше не хочу умирать. Твоя жизнь получила продолжение в твоей дочери, и я хочу быть тем, кто сможет однажды рассказать ей об её отце. Я знаю, они думают, что я одинок, но это неправда. Пока живы мои воспоминания, ты будешь продолжать своё существование в них, и это делает человека бессмертным.        Последние огненные брызги загораются и тают в небе. Я помню, ты сказал однажды, что счастье любит тишину. Теперь она наступила. Vineta, selena_snow 2016 ©