15-Й ГРАДУС НА ЮГ ОТ ЭКВАТОРА

      В декабре ты две недели провёл в клинике, чтобы, по твоему выражению, «подкрутить болты». Я не очень хорошо понимал медицинскую сторону вопроса, но, как мне казалось, «центр приложения твоих усилий» был сильно… преувеличен. Ты отвык от интенсивных тренировок, а теперь тебе надо было добавить жару в печах. И на этот раз единственным мотиватором оставались деньги. Так я думал, по крайней мере. Пока не узнал, что в соревнованиях в Токио будут участвовать Джонни Вейр и Плющенко. Может быть, у тебя остался неприятный осадок после поражения без боя в Сочи… не знаю. Ты сократил наше общение до минимума, заявив, что тебе надо сосредоточиться на подготовке. Честно говоря, вся эта затея не вызывала доверия, но я не стал тебя отговаривать.        В Японию, чтобы поддержать тебя, я поехать не смог из-за работы. Да ты и сам ясно дал понять, что моё присутствие будет тебя только отвлекать. Непривычная нагрузка на новой должности отнимала у меня сил больше, чем я успевал восстанавливать, поэтому, с учетом разницы в часовых поясах, я не смог следить за соревнованиями по интернету, просто пожелав тебе удачи.        Проснувшись утром, я первым делом написал тебе сообщение, чтобы спросить, как всё прошло, и только после этого полез за новостями и результатами в интернет. Это было как обухом по голове. Твои надежды занять призовое место не оправдались, но хуже всего, что ты проиграл всем своим прошлым соперникам, став пятым из шести. Ты проиграл не только Евгению Плющенко. Ты проиграл Джонни Вейру, чего не бывало с тобой уже очень давно. Провал был очевиден, а я не знал, как лучше отреагировать, чтобы тебя поддержать. Я мог только догадываться, НАСКОЛЬКО ты раздавлен.        Ты не выходил на связь целые сутки, а когда я наконец смог до тебя дозвониться, то испугался самого звука твоего голоса. Ты был пьян в стельку.         — Шерше ля фам… мон шер… вот и конец моего маршрута… а знаешь… Евгений, кажется, снова проникся ко мне уважением… я рад, что облегчил его бремя…        Я не знал, как утешить тебя. Ты был так зол, разочарован, так… ненавидел себя. До этого я и понятия не имел, что ты настолько низко ставишь себя в собственных мыслях. Раньше я не замечал за тобой самобичевания, но теперь был испуган. Ты заявил, что с коньками покончено, что ты больше никогда не выступишь на публике, потому что не хочешь позориться… Я не понимал твоей реакции, ведь тебе уже случалось проигрывать в прошлом…        Хуже всего, что я чувствовал свою полную бесполезность. Я был далеко, не мог обнять тебя и утешить, я вообще ничего не мог.         — Эван, это всего лишь какой-то коммерческий турнир, который даже мало кто смотрит… ты ведь поехал туда ради денег…        Ты бросил трубку, а я не стал перезванивать. Из головы не шли слова о том, что нам нужно взять паузу. Возможно, сейчас был самый подходящий момент.        В Нью-Йорк я вырвался только в начале марта. Все эти три месяца мы общались только по скайпу, и меня сильно напрягала невозможность увидеть тебя. После вспышки отчаянья из-за поражения, ты как будто успокоился и стал убеждать меня, что всё это не так уж тебя и заботило. Я не верил в этот показной оптимизм, но помалкивал.        «У меня все ок, Бенедикт…» — смеялся ты, называя меня этим шутливым дурацким прозвищем. У него была забавная история.        Как-то утром ты разбудил меня телефонным звонком и спросил, как моё полное имя.         — Что? Имя? — спросонья я не мог врубиться в этот вопрос. — Бенджамин… а что?         — Бенджамин… — задумчиво повторил ты. — Я буду звать тебя Беееенедикт…         — Почему?         — Потому что мне так нравится… как звучит… Бееенедикт… тебе больше подходит… как папа Римский… малыш Бееенедикт… — ты смешно растягивал слова, валяя дурака, и я обожал тебя в эти минуты.        На самом деле, на тебя практически невозможно было обижаться слишком долго. Чувствуя мое недовольство чем-то, ты, как правило, первый делал шаг к примирению и смешил меня, и одной из таких твоих «фирменных фишек» было звать меня этим пафосным именем, едва в моем голосе ты чувствовал строгие нотки.        Я бы не беспокоился так сильно, но мы не виделись уже довольно давно, работа отнимала у меня всё свободное время, хотя я и гордился своей независимостью. Но я скучал. Мне хотелось, чтобы ты нашёл время приехать ко мне, но всегда находились какие-то отговорки.        Я решил сделать тебе сюрприз, впервые приехав без предупреждения. И тем самым обеспечив большой сюрприз и для себя самого.        Было воскресенье, и я знал, что в этот день ты не ходишь утром в спортзал, позволяя себе отоспаться. Консьерж уже прекрасно знал меня и пропустил в подъезд без всяких проблем. Стоя у дверей твоей квартиры, я жал на звонок, сжимая в руках небольшую коробочку с макарунами и небольшой букет бордовых роз (хотелось немного поддеть тебя, потому что ты очень смущался таких милых проявлений нежности между мужчинами).        Дверь открыла женщина, молодая брюнетка. В первую секунду я даже подумал, что ошибся дверью, потом, что ты переехал, не предупредив меня.         — Ээ…         — Эван! К тебе пришли!        Тут ты возник у неё за спиной, в изумлении уставившись на меня.         — Бен?         — Да я… вот… выбрался… решил сделать сюрприз… здравствуйте… — ошалело выпалил я.         — Проходи, — девушка распахнула дверь, улыбнулась и прошла вглубь квартиры.        Войдя в прихожую, я молча положил цветы и конфеты на тумбочку. Первое изумление прошло, и в глаза бросилось сразу несколько неприятных деталей. Я знал практически всех твоих подруг, а эту брюнетку видел впервые. Если бы я не знал, что ты гей, то сразу бы подумал что-то нехорошее…         — Кто это, Эван?         — Я не успел вас представить… Это Далия.        — О… И кто же она?         — Хм… — ты сделал вид, что задумался. — Кажется, ландшафтный дизайнер…         — Не придуривайся, — я нервничал все сильнее. — Я не это имел в виду. Что она делает в твоей квартире в десять утра в нижнем белье?        Конечно, я преувеличил. Хотя распущенные волосы, отсутствие косметики, короткие шорты и облегающая майка-борцовка смотрелись очень уж по-домашнему.         — Давай пройдем в комнату, — после короткого молчания предложил ты.        Я не знаю почему тогда сразу почувствовал к ней такой негатив. В твоем обществе было много женщин, красивых, сексуальных женщин, но я перестал переживать по этому поводу, когда мы начали встречаться с тобой. Будучи геем, я знал, что эти отношения абсолютно невинны, и если и думал иногда о том, что ты не хранишь мне лебединую верность в моё отсутствие, то не позволял себе слишком сильно нервничать по этому поводу. Несмотря на то, что я ревнив по природе, я прекрасно понимаю все эти издержки романов на расстоянии. Я вполне допускал, что у тебя мог время от времени случаться секс на стороне. У меня его не было, но ведь я не был так привлекателен, как ты… и влюблён был при этом явно сильнее. Просто я помнил, как долго ты раскачивался, прежде чем открылся мне, и знал, что даже такие отношения, как наши, для тебя это серьезный шаг. А тогда… я зашёл в гостиную, и мне тут же стало не по себе. Что-то изменилось в самой атмосфере, хотя и трудно было понять, что именно. Посреди комнаты стоял мольберт, и Далия спокойно стояла за ним, держа в руках карандаш, спиной к нам, словно была не в твоей квартире, а в художественной мастерской. Вы оба были совершенно спокойны, хотя и заметно озадачены моим появлением. И Далия была красивой. Не в классическом понимании этого слова, но про таких женщин говорят, что они приковывают к себе взгляд. Они и их задницы в обтягивающих белых мини-шортиках... На неё просто невозможно было не смотреть. Мы оба на неё посмотрели, чёрт возьми, но я-то видел её впервые…        Специально попросив кофе, я вынудил тебя выйти на кухню и отправился следом.         — И всё-таки… Эван… что делает здесь эта девчонка?        Ты стоял спиной ко мне, засыпая кофе в кофемашину, и мне показалось, что движения твои стали более резкими и нервными.         — Мы познакомились у Маршалла на вечеринке две недели назад. Далия художница… у неё должна быть выставка на неделе… а я… я ведь говорил, что у меня есть знакомый. Хороший арт-дилер. Я помогаю ей с отбором работ для коллекции…         — Ты сказал, что она ландшафтный дизайнер…         — Да. Это её основная работа.         — Я не понял… Эван… она что, живёт у тебя?         — Только на время выставки.        У меня пропал дар речи.         — Не будь ребенком, Беенедикт… — ты с чарующей улыбкой взъерошил волосы на моей голове и поцеловал в щёку. — Я не ждал сегодня гостей.        Что я мог ответить? Ты был у себя дома в компании привлекательной молодой женщины, но ведь ты был геем, и ревновать тебя к ней казалось как-то странно. Говорят, что мы всегда чувствуем измену, если любим человека. Я понимал, что мои подозрения, скорее всего, беспочвенны, но внутри застыло неприятно саднящее подозрение. Сделав пару глотков кофе и практически не ощутив его вкуса, я поставил чашку на стол и быстро направился к тебе в комнату. Двуспальная кровать, застеленная белоснежным бельём, была разобрана, и мне сразу же показалось, что на ней лежали два человека. Я в волнении прошёлся по комнате, лихорадочно скользя взглядом по предметам и задержавшись на ведре для бумаг. После чего подошёл к кровати и стал приподнимать подушки. Господи, я не знаю, что я хотел здесь найти… упаковку от использованного презерватива? Женское нижнее бельё?       — Что ты делаешь?       Ты стоял в дверях, глядя на меня с праведным негодованием. Наверное, ты был прав в этот момент, а я выглядел жалко и глупо.       — Что с тобой такое? Ты не можешь приходить ко мне домой без приглашения и рыться в вещах! Ты с ума сошёл?       Каждое произнесенное слово било меня, как пощёчина. Я ничего не мог тебе предъявить, но чувствовал, что ты врёшь мне. Вот сейчас, в эту минуту. Воздух вокруг был пропитан ложью, как цветочным освежителем.       — Почему ты оставил постель незаправленной? — только и смог спросить я. — Ты всегда заправляешь постель, когда встаёшь. Тебе не нравится, когда в комнате беспорядок и бельё не убрано… тем более, когда в доме гости. Ты что, намеревался вздремнуть еще раз до полудня?       Ты уставился на меня, как на сумасшедшего. Но ты нервничал. Я вдруг вспомнил, совершенно некстати, один наш разговор в прошлом. Я как-то обратил внимание на неуместность некоторых твоих выражений о женщинах во время разговора с Маршалом. Я считал, что такие шутки позволительны только мужчинам-натуралам, и от тебя звучат довольно глупо. Ты тогда усмехнулся и ответил, что ты такой же мужчина, как и Маршал, что ты любишь женщин, и в этом нет ничего обидного. Я не обратил тогда внимания на это слово «любишь». Я уже привык считать тебя таким же, как себя, и женщины уже не могли быть мне конкурентами. Может быть, я чего-то недопонял?       Ты, конечно, стал уверять, что у меня паранойя, что я веду себя глупо и неприлично, и почему бы мне не допить свой кофе и не вернуться в гостиную? Я так и сделал, потому что это единственное, на что имел право. Далия в отличие от меня сохраняла такое спокойствие, что это наводило на ещё большие подозрения. Разве она не должна была как-то… смутиться? Вы говорили о чём-то… я даже не слушал. Что-то нейтральное, связанное с живописью. Я сидел на диване и не сводил взгляда с вас обоих, подмечая все: интонации, смех, уровень заинтересованности в голосе. Знаешь, это чувство, когда ты сидишь в компании людей, и чувствуешь себя так, будто тебя там нет? Вот и у меня было такое же чувство. Солнечный свет падал на лицо Далии, мешая работать, и она то и дело переставляла мольберт в сторону и откидывала длинные волосы за спину. В её манере двигаться и говорить что-то меня невероятно бесило. Эта девушка явно чувствовала себя тут как дома, а мне всё отчаяннее хотелось уйти. И ты ничего не делал, чтобы это исправить.       — Эван, посмотри… — она отошла немного в сторону, упирая руку в бок. — Тебе не кажется, что слишком темно?       Я заглянул за мольберт. Далия рисовала вид на центральный парк Нью-Йорка в сумерках, с высоты примерно десятого этажа. Довольно странно было видеть пейзаж, нарисованный карандашом в чёрно-белых тонах. Он выглядел действительно унылым и мрачным. Хотя рисовала она хорошо. Но неужели это можно считать картиной?       — О… — ты встал у неё за спиной, задумчиво глядя на мольберт. — У тебя линия горизонта плавает… может быть… добавить немного… вот здесь…       Вы подошли ближе, и твоя рука, мягко обхватив её запястье, провела карандашом по листу, заставив меня внутренне сжаться, будто ожидая удара. Далия улыбнулась и, слегка развернув голову, посмотрела на тебя. Вы были практически одного роста, она чуть пониже, но всё равно, казалась, могла достать до твоих губ своим ртом, если бы чуть-чуть потянулась. Всего одно мгновение, когда два человека смотрят друг на друга, и в этом мгновении близки только друг с другом. Она что-то сказала, а ты ответил, но так тихо, что я не мог этого разобрать, потому что, несомненно, это было произнесено только для неё. Эта переглядка была совсем мимолётной, и вот ты снова посмотрел на картину, немного отстранился, но в этом жесте, когда ты держал её за руку и водил ею по бумаге, было столько же откровенного, неприкрытого секса, как если бы ты этой же рукой только что погладил её между ног. Когда люди спят друг с другом, это иногда очень видно. И я видел эту мягкую, податливую женскую томность, которая распускается, как цветок на рассвете, только когда чувствует, что её что-то может согреть. Короче, они никогда не ведут себя так с голубыми или с теми, кто потенциально не может с ними переспать.       «Сволочь… ты её трахаешь…»       — Мне надо идти… — отставив чашку, я резко встал с дивана, почти бегом направился в прихожую, схватил своё пальто и вышел из квартиры, хлопнув дверью. Всё это произошло стремительно, за несколько секунд, и ты сообразил выбежать за мной только через минуту, которую я выждал совершенно намеренно.       — Что происходит, Бен?       Мы стояли на лестничной клетке, и я пытался взять себя в руки, чтобы не начать орать на тебя и осыпать обвинениями, которые ничем не мог подкрепить.       — Просто скажи: ты спишь с ней?       — Не пори чушь! Что на тебя нашло? Ты приезжаешь ко мне без предупреждения, устраиваешь обыск в моей спальне и теперь куда-то убегаешь… — ты выглядел оскорблённым.       — Мне нужно выйти подышать свежим воздухом.       Некоторое время ты неподвижно и молча стоял, глядя на меня во все глаза, и я уже ждал, что вот сейчас ты с покаянием признаешься, что изменил мне с этой девкой, что любишь её, вы женитесь завтра, потому что она беременна, и что у нас с тобой ничего не получится… Не знаю, почему, но я ждал именно такого исхода. Дело в том, что парень, который может быть в отношениях и с мужчиной, и с женщиной, в конечном итоге всё равно выберет девушку, потому что это удобнее и правильнее.       — Ок. Проветрись.       Ты вернулся в квартиру и закрыл дверь. А я вышел на улицу и почти час бесцельно бродил по кварталу, словно во сне, натыкаясь на прохожих и не замечая ничего вокруг. Мне нужно было чьё-то объективное мнение, и я позвонил Рейчел. Как я и предполагал, она высмеяла мое поведение.       — Ты же их не в постели застал! Бен, не будь идиотом! Ты подозреваешь, что он спит с этой девчонкой, и оставил их в квартире вдвоём? А если ничего не было, и ты своими подозрениями только что зародил в нём эту идею?       — Ты не видела, как они смотрят друг на друга…       — Не будь таких ослом, Бен! И лучшее, что могло прийти тебе в голову, это сбежать оттуда? Черт, то есть ты ещё ничего не знаешь, но уже готов сдаться из-за одних подозрений?       Она была права. Доказательств у меня не было, и ты всё отрицал. Наверное, всё это выглядело смешно со стороны. Я должен был вернуться туда и вести себя с достоинством. И главное, дать понять этой Далии, что ты МОЙ… Ты МОЙ парень. Как я мечтал однажды сказать эту фразу вслух, когда кто-нибудь, глядя на тебя, спросит меня с интересом: эй, а что за парень тот красавчик? И тогда бы я ответил, что этот красавчик — МОЙ парень. И всё в таком духе. Какие детские мысли… ты не был моей собственностью. Ты мог встречаться и проводить время с кем хотел. Я вообще должен был быть счастлив, что ты не послал меня в тот день, когда я имел неосторожность сказать, что влюблён в тебя. Почему люди, влюбившись, начинают вести себя так, словно впервые попали на эту планету? Становятся такими тупыми.       Я бы хотел зайти в первый попавшийся бар и хорошенько напиться, но вот беда: на часах ещё не было и одиннадцати, и все бары были закрыты. Поэтому я выпил очень крепкий эрл грей, съел яичницу с беконом и огромную булочку с маслом. И после этого предусмотрительно набрал твой номер, чтобы предупредить о своем возвращении.       — Я рад это слышать. Мы отлично проведём время.       Под словом «мы» ты, конечно, подразумевал и Далию Лерой. Я не мог ожидать, что ты выставишь её из своей квартиры теперь, и дал себе обещание не делать глупостей. Надо отдать тебе должное, Эван. Ты вёл себя с большим достоинством, да и Далия не подкачала. Правда, её показное дружелюбие выглядело скорее пошлой насмешкой, но это можно понять. Я старался изо всех сил прогнать из головы навязчивую идею о вашем романе, убеждал себя, что в такой же манере ты общаешься и с другими своими знакомыми. Но, знаешь, сейчас мне кажется, ты и сам хотел, чтобы я понял всё без объяснений. Когда мы отправились пообедать в итальянское кафе, где бывали с тобой уже неоднократно, ты сел рядом со мной, но напротив неё, а я оказался как бы немного с краю. Словно всё время что-то поясняя, ты рассказывал, что Далия, как и ты, родилась в Чикаго и ходила в ту же школу, и это, несомненно, ещё больше сближало вас. Я уже знал, как ты ведёшь себя, когда увлечён кем-то. Точно так же ты вёл себя со мной когда-то, во время своего первого визита в Лондон. Всё твоё внимание, твоя энергия, твоё чувство юмора — всё было обращено к этой женщине. Далия тоже говорила исключительно о тебе. Вы двое, словно ничего не замечая, рассказывали МНЕ друг о друге, а я только нелепо улыбался, молча запивая горечь обиды очередной кружкой пива. Будь я женщиной, я имел право устроить сцену и ревновать…, но как мужчине, мне было запрещено такое поведение. У Далии Лерой были все преимущества: она была сексуальна, красива, умна, независима, как и ты, увлекалась живописью, жила в Чикаго и… она была женщиной. А значит, при желании, ты мог ничего не скрывать. Вы могли просто разговаривать друг с другом, а я закрывал глаза и видел вас двоих на твоей кровати, страстно стонущих и сплетающихся в объятьях, её стройное, гибкое, загорелое тело (я-то всегда был «бледной поганкой» рядом с тобой) под твоим, и пальцы с ногтями, покрытыми чёрным лаком, впивающиеся тебе в спину. Эта навязчивая фантазия захватила меня настолько, что, не будь мы в общественном месте, я бы потребовал у тебя снять футболку и показать мне свою спину. А потом принесли десерт, и Далия, явно забывшись, убрала назад, приподнимая и закалывая, свои длинные волосы, открывая длинную шею и обнаруживая след от засоса. Ок. Этот след ей мог оставить кто угодно. Вампир, например. Почему нет? Может быть, у тебя есть приятель Носферату, который тусил с вами вчера допоздна. Но знаешь, что самое смешное? То, что задело меня в этот момент намного больше. Я подумал, что ты НИ РАЗУ не оставлял засоса на мне. Засос признак страсти, верно? А при том, что наш секс всегда был очень хорош, в постели ты был слишком… аккуратен. Как будто боялся мне что-то сломать. Раньше мне нравилась твоя нежность, но в ту минуту, подумав о ней, я почти вышел из себя. Мы парни или какие-то грёбаные лесбиянки?       Я не хотел думать об этом. Сопоставлять очевидное, не имея возможности УВИДЕТЬ главное. Наверное, иной раз лучше застать своего бойфренда в постели с кем-то, чем изводить себя подозрениями, мучая и себя, и его. Я мог бы забыть про засос. Не придать значения тому факту, что ты был идеально выбрит в воскресенье с утра и не убрал кровать, потому что собирался сменить постельное бельё. И поверить, что Далия всего лишь очередная подружка из десятка других, с которыми ты тусил… о мой Бог. Я внезапно подумал, что не могу быть уверен, что ты и с ними не спишь! В чём я вообще могу быть уверен?       — Эван, я не останусь… — я задержал тебя, когда мы вышли на залитую радостным солнечным светом улицу, минуту назад договорившись пойти в кино.       Ты начал что-то говорить о том, что у тебя была трудная неделя, и сейчас вообще такой непростой период… как будто раньше не уверял меня, что все ок. Ты не отговаривал, и я понял: ты, в общем, и не особенно хочешь, чтобы я оставался.       — Позвони мне, когда доберёшься! — на прощание крикнул ты.       Я не знал, понимать ли это как конец, и если да, то почему вот так? Почему так нелепо? Ведь очевидно, что если всё кончено, мне перезванивать уже не нужно. Мы не останемся друзьями по многим причинам. Ведь не было ссоры. Если бы мы поссорились, то могли бы помириться. Но ты просто обнял меня на прощание, развернулся и ушёл с ней. Как будто… ничего не имеет значения. Я стоял на улице, смотрел вам вслед и плакал. Первый раз, кажется. Я знал, что не виноват. Что нет какой-то особой причины. Что ты не хотел сделать мне больно. Что я сам приехал вот так неожиданно, понял всё и теперь уезжаю, хотя меня никто не прогоняет. Наверное, я мог остаться и бороться, как говорила Рейчел. Но я не мог. Я не был уверен, что тебе это нужно… чтобы я за тебя боролся, понимаешь? Тогда не был уверен… Наверное, в этом была моя ошибка. Хотим мы сами или нет, но мы все достойны того, чтобы хоть кто-то боролся за нашу любовь. А я капитулировал. Я оказался слишком слабым. Мне казалось, что я ничего не могу сделать, что уже достаточно того, что я сказал, что люблю тебя. И если я такой слабый, зачем я вообще нужен тебе? Я не борец, как ты. И моя любовь к тебе сделала меня только слабее. Прости меня, что я думал так в этот момент. Прости. ***        Им сказочно повезло. Они пролетели вниз метров восемь или десять, а потом дерево, которое Макс каким-то чудом не отпустил, невероятным образом застряло и встало враспор между двух выступающих острых каменных рёбер. Страшный рывок от резкой остановки падения заставил обоих заорать: у Максима чуть не вырвало травмированный плечевой сустав, а Эван с размаху ударился левым боком о торчащие камни, но руки они не расцепили. Нащупав мало-мальский упор для ноги, Макс подтянул к себе стонущего Лайса, и они вместе забрались на ствол, намертво заклиненный в расщелине. Так и не разжимая рук, они сидели некоторое время, пытаясь унять дрожь и бросая короткие взгляды вниз. Внизу безмятежно шелестело море листвы…         — Надо лезть обратно, — сказал через некоторое время отдышавшийся Макс, осторожно пошевелив правым плечом и поморщившись.         — А если там ягуар? — шипя от боли в боку, попробовал поменять положение Эван.         — Не думаю, что он станет нас дожидаться, — Максим осторожно встал на ноги на шершавом стволе и принялся изучать каменную стенку. — Тем более, тут ещё надо изловчиться…        Он повернулся спиной и Эван ахнул:         — Макс, у тебя вся кожа со спины как состругана! Ты как вообще, а? Это ж больно!         — Ну, до низу долетели бы, больней бы было. Переживу, — оптимистично ответил тот, щупая каменные грани и дёргая свисающие корни и стебли ползучих растений. — Сам-то ты как?         — Ушибся, но ничего, вроде… — Эван тоже попытался встать и невольно вскрикнул от кинжальной боли слева. — Блядь… — прошептал он в отчаянии. Только перелома рёбер ему сейчас не хватало, вот уж точно.         — Что? — обернулся Макс.         — Рёбра, — выдохнул Лайс, почему-то чувствуя себя виноватым. — Но это фигня, потерплю. Давай…         — Покажи! — потребовал Максим.        Пришлось задрать футболку. Траньков озадаченно присвистнул. Эван тоже опустил глаза на левый бок: рёбра вздулись подушкой и налились глубокой лиловой краской, обещая ему много «приятных» ощущений в самом скором будущем.         — Ребра два, а то и три, — констатировал Максим. — Весело…         — Я справлюсь! — попытался снова подняться Эван, и ему это удалось, но ценой прокушенной губы и такого резкого головокружения, что пришлось прислониться к скале, чтобы не свалиться с дерева.         — Не вариант! — заявил Макс, убедившись, что к нему вернулась координация. — Я поднимусь и спущу тебе лиану. Обвяжешься подмышками, и я тебя потихоньку вытяну. С ногами как, порядок?         — С ногами да, — борясь с предательски дрожащими коленями, ответил Эван, испытывая жгучий стыд от своей слабости. — Я всё сделаю, как скажешь…         — Ага, — улыбка Макса была озорной и яркой. — Я немножко пробовал скалолазание, так что шанс есть. Смотри не свались. Лучше сядь. Пожалуйста, — добавил он так, что Эван тут же осторожно опустился на одну из веток, пружиня на правой руке. — Всё, пошёл, — Максим выдохнул и, расчётливо выбирая места, куда поставить ногу или запустить пальцы, с виду неторопливо, но как-то очень ловко полез по скале.        Потом Эван долго и мучительно обвязывался жёсткой лианой, потому что шевелить левой рукой было дико больно, и вообще было больно всё, даже просто дышать. Он весь покрылся липким потом, ещё раз прокусил губу, но кое-как справился с узлом. А потом была медленная пытка подъёма… Лайс вспомнил все свои травмы, и вынужден был признать, что ничего до сих пор о боли не знал. Там, на «большой земле», ему мгновенно делали укол, а потом по часам давали таблетки. Здесь они с болью были один на один. Но он помнил, что и Максим ранен, и ему тоже больно, только он всё равно тащит сейчас его из пропасти, перекинув шершавый канат лианы через ободранную спину. Эта мысль рвала душу и заставляла терпеть, терпеть и стараться изо всех сил. Оступившись раз, Эван снова приложился к камню сломанными рёбрами и на пару секунд, видимо, потерял сознание, потому что очнулся от хриплого крика:         — Твою мать, Лайс, держись там уже! Я, блядь, сам сейчас обратно съеду!         — Да! Я да! — постарался крикнуть он в ответ, но вышло плохо, зато удалось вновь упереться ногами в камень и возобновить подъём. Совершенно вымотанного, его подхватил у кромки обрыва Макс и не позволил рухнуть на землю.         — Всё, всё, держись, Эван! Вон рюкзаки, там вода… — Максим закинул себе на шею его руку, зашипев, передвинул повыше. — Надо идти обратно, дойдёшь?         — Да, — сквозь зубы выдавил Лайс, стараясь держаться ровнее и делая шаг на пробу. Было больно, но, если не делать резких движений, то терпеть можно. — Пойдём… и просто поддерживай под локоть… у тебя на спине живого места нет…         — Были бы кости, мясо нарастёт, — проворчал Траньков, поднимая на плечо оба рюкзака, которые были, по счастью, почти пустыми. — А ягуар, зараза, ушёл… развлёкся, гад…        Дорога до лагеря не отложилась у Эвана в памяти, только настойчивое «терпи-терпи-терпи», стучавшее в висках и опухших, стреляющих острой болью рёбрах. Когда они, наконец, добрались, Макс не позволил ему лечь в гамак, а постелил на ровное место несколько пледов и помог улечься и вытянуться, после чего Лайс забылся то ли сном, то ли обмороком.        Придя в себя от запаха дыма, он увидел, что Максим развёл костёр, разогрел пару НЗ и готовил всё, чтобы сварить кофе. Он помог Эвану встать — очень медленно и аккуратно, потом так же осторожно помог сесть, подвесил на перевязь левую руку, чтобы меньше беспокоила, а в правую вложил стакан, на две трети наполненный, если судить по запаху, коньяком. Подняв свой такой же, Траньков тихо сказал:         — Ну, что, за наше третье рождение, да? Бог любит троицу, а, Лайс? — и осушил стакан одним глотком.        Он сменил лохмотья майки на целую рубашку и, хотя местами на спине проступала кровь, всё же выглядел не так пугающе. Эван тоже быстро выпил ароматный выдержанный коньяк и, ослабев, попытался опять лечь, но Макс не позволил, заставив поесть хоть немного. На кофе, впрочем, запала и у него не хватило. Эвану хотелось поблагодарить его за всё, сказать, что он постарается… что постарается, он, собственно, не знал, мысли спутались, а боль от алкоголя немного отступила, позволив действительно просто заснуть… ***       — А это где? — Эван ткнул пальцем на одну из фотографий, прикреплённых к стенду на стене. На ней Маршал был изображён в обнимку с каким-то аборигеном, с ожерельем из цветов на шее, посреди густо-зелёной тропической растительности. Рядом снимок сверху — зелёное покрывало тропического леса и свинцово-синее грозовое небо над ним. Фотоаппарат смог поймать яркую вспышку молнии, ослепительным зигзагом прорезавшей небо. Кадр был уникальный.       — Это? Это Мату-Гросу. Слепое пятно… это на юго-западе Бразилии… примерно 15 градус на юг от экватора… — Маршал зевнул и выпустил струйку ароматного дыма. — Был там прошлым летом.       — Что за слепое пятно? — в голосе Эвана звучал неподдельный интерес. — Никогда о таком не слышал…       — Плато Мату-Гросу, северная часть — родина индейских племен шавате. У этого места мистическая слава. В Бразилии ещё остались места, мало освоенные человеком, и Слепое пятно относится к таким. Его называют Слепым, потому что его нет на географических картах, ты не найдёшь этого обозначения в атласе. Говорят, что там находится одна из этих… аномальных зон, вроде Бермудского треугольника и Моря дьявола.       — Странно, что об этом ничего не известно… — Эван подошёл к стенду и уставился на снимок. — И чем оно интересно?       — Много чем… Там пропадают люди. Научные экспедиции, военные самолёты… в этом участке особое скопление высокочастотных волн… знаешь, вроде научного объяснения о призраках, как сгустках энергии… Племя шавате соседствовало с империей инков, которые, согласно легенде, полностью истребили его ещё до прихода конкистадоров. Так вот, существует легенда, что жрицы племени прокляли эти земли и своих завоевателей… С людьми, попавшими на эти земли, происходили ужасные вещи… Есть даже такая версия исчезновения цивилизации инков… мол, все население было уничтожено проклятьем шавате, которое преследовало жителей, пока последний из инков не исчез с лица земли. Сейчас эти места интересны тем, что здесь не приживается ни одна цивилизация. Практически глухой уголок, даже дороги проложить не удалось.       — Там по-прежнему живут древние племена? — подал голос Бен и разочарованно добавил. — Гугл ничего не выдал про шавате…       — О них мало, что известно. Я же говорю, глухое местечко…       — И как же ты туда пробрался? — поинтересовался Эван, по-прежнему не отходя от стенда и касаясь рукой снимков. Рассказ Маршала всерьёз его зацепил.       — Вообще-то, получилось случайно. Был в командировке в Бразилии и разговорился с одним парнем, продавцом талисманов на рынке. Хитрец пытался меня надуть и всучить какие-то покрытые плесенью верёвки с узлами, якобы принадлежавшие племени майя… Я, конечно, тут же его высмеял, сказал, что красная цена этому «ожерелью» сто реалов… я-то разбираюсь в этих вещах… Так вот, узнав, что я интересуюсь историей племён Америки, он рассказал о шавате и Слепом пятне. В Бразилии все слышали об этом месте. Я, конечно же, сразу заинтересовался. Особенно мне понравилась часть про проклятье. Люди, которые туда попадают, либо погибают, либо с ними происходит что-то невероятное… ну, как бы чудеса. Так он говорил об одном парне, который, побывав на Слепом пятне, выиграл миллион долларов в лотерею… и супружеской паре историков… жена была больна раком в четвёртой стадии, а после возвращения оттуда внезапно поправилась. Для них это почти священное место, что-то вроде чистилища. Я решил, что раз уж оказался неподалеку, нужно обязательно его посетить. Правда добраться туда оказалось непросто… — Маршал сделал большую затяжку и медленно выпустил струю дыма, который завис под потолком синеватыми клубами. — Автомобильных дорог там нет, поезда в эти места не ходят. Единственный способ — вертолёт или самолёт. Это район амазонской сельвы… желающих соваться туда особенно нет. Но мне удалось присоединиться к одной группе экотуристов, путешествующих на частном самолёте. У них было разрешение от правительства… в тех местах находится национальный парк Индигена-ду-Шингу… место резервации амазонских индейцев. Они же направлялись в Гран-Чако… поглазеть на дикую природу… Там неподалёку мы сделали короткую остановку. Вдоль берегов реки Шингу живут контактные племена. То есть, уже столкнувшиеся с человеком. Они ставят блокпосты и посторонним там не пройти…, но мне опять же… очень повезло… — Маршал показал на снимок с индейцем. — Я даже сфоткался с одним из них. Нормальные ребята.       — Так ты не был в самом Слепом пятне? — настойчиво поинтересовался Эван.       — Неа.       — У меня уже всё спуталось от странных имен и названий…       В комнату, прервав их, зашла Роуз с подносом, на котором стояли глиняные чашечки, наполненные бамбуковой водкой. Все опрокинули по порции, и Маршал переключился на историю их поездки в Индонезию, из которой они недавно вернулись. Бен обратил внимание, что Эван слушает друга вполуха и то и дело поглядывает на фотоснимки бразильских джунглей. Он явно пребывал в собственных мыслях до конца вечера.       — Тебя, я смотрю, зацепила эта история про Слепое пятно… — напомнил ему Бен, когда они вернулись домой. — Любишь страшные истории и загадки природы?       — Я бы хотел однажды побывать в каком-нибудь из таких мест… — Эван подошёл к окну и распахнул ставни, впуская в комнату гул ночного города и ветер. — Знаешь, куда очень хочется поехать? На остров Пасхи…       — Удивительно, как в тебе умещается столько интересов… — раздался позади изумлённый голос. — Ты хочешь охватить весь мир? Разберись сначала со своим кредитом.       Эван развернулся к нему и, медленно стащив через голову футболку, дерзко швырнул её в сторону молодого человека. На его лице был написан скрытый триумф.       — Мне бы не помешало выиграть миллион долларов, правда? ***         — Опять она там сидит, — с тихим отчаянием пробормотал Роман. — Как не гляну — сидит… Танюш, может, ты попытаешься её как-то… переключить, что ли? Я уже всё, кажется, перепробовал.        Навка облюбовала тот камень, на котором раньше сидел Алексей, и проводила на нём по несколько часов, зачарованно глядя на север и словно мечтая. После похорон Лёши и Джефа её, обычно уверенную, решительную и дерзкую, как подменили. Теперь она почти всегда молчала, только вынужденно отвечая на обращённые к ней слова, иногда тихо улыбалась и совсем не плакала. Правда, она перебралась жить под навес к Роме, на место Яга, и Таня, заглянув случайно на рассвете за отброшенный ветром полог, увидела, как крепко сжимала она во сне руку своего партнёра и друга. Рома спал чутко, наверное, успокаивал, если снилось страшное… Прошло три дня, но она не оттаивала, а наоборот, будто всё дальше уходила в себя, перестав принимать участие в общих беседах у костра вечерами, а повседневные дела предпочитала делать в одиночку. Костомаров, действительно, постоянно пытался её растормошить, старался быть рядом, разговаривать, шутить, вспоминать… Татьяна лишь опускала огромные серые глаза, потом кивала и улыбалась. У Ромки опускались руки.         — Я не знаю, Ром, — вздохнула Таня. — Если уж у тебя не выходит… Разве вот за бананами её позвать?         — Позови… хуже не будет… — и он отправился к Вейру с Ламбьелем, которые мудрили с лианами, не желая отказываться от идеи спуститься вниз с плоскогорья.        Таня проводила его глазами… Мужчины остались теперь втроём, и это как-то неожиданно обособило их от девушек. Они решали свои мужские задачи: рубили дрова, носили воду, сторожили ночью огонь. Все трое ловко научились бить деревянным копьецом рыб в реке и регулярно притаскивали из леса картошку. Дочерна загорелые, похудевшие, гибкие и ловкие, порой парни казались Тане незнакомцами, особенно, когда она краем уха слышала, как они общаются между собой: интонации, тембр голоса, даже слова были у них другие, совсем не такие, как с ними, с девушками. Мужское товарищество… Это было странно и правильно одновременно…        Вздохнув, Волосожар медленно пошла в сторону неподвижной худенькой фигурки на большом причудливом камне. Куда подевалась статная высокая танцорка, подумалось ей с острой жалостью. Даже Ира не убивается так, хотя больше суток не осушала глаз. А вот взяла себя в руки, нашла в маленькой книжке вложенную фотку Вари с Артёмкой и держится. Что же так мучает Татьяну? Может, тоже по дочкам тоскует? Подойдя поближе, Таня увидела, что на камне ещё достаточно места, и осторожно присела рядом. Навка чуть подвинулась, давая понять, что не против.         — А здесь и вправду забываешь о времени, — после долгого молчания проговорила Таня. — Словно летишь… Красиво… легко…         — Да, — согласилась Навка. — Правильное слово… легко…        Они снова замолчали, и на этот раз Татьяна первая спросила:         — Ты что-то хотела, Танечка?         — Ой, — спохватилась Волосожар, — засмотрелась! За бананами не сходишь со мной? Ира рыбу чистит, а Саша с Моникой пошли стирать…        Произнеся это, Таня вдруг испуганно осеклась. Как быстро закончились имена… Как мало их осталось… как мало… Навка, словно прочитав её мысли, слезла с камня и потянулась:         — Понятно… узок круг… Пойдём, конечно. Сетку взяла?        День был в самом разгаре, спешить не приходилось, они шли по нахоженной тропке к банановой рощице и молчали, пока Таня вдруг не выпалила:         — Скажи, а рожать страшно?        Навка аж споткнулась, так резко обернулась к ней, а потом усмехнулась и помотала головой:         — Тебе не страшно будет.         — Почему мне не страшно? — удивилась она.         — Когда любишь, не страшно…         — Опа! — Максим подхватил и поставил на ноги подкатившегося прямо к его сапогам пацана. — Уральские мужики настолько суровы, что сызмальства норовят ниспровергать авторитеты! Санки-то где потерял, орёл?         — А? Не, я на картонке! — Щеки мальчишки горели от морозца, он был облеплен снегом и, видимо, промок уже до трусов. — Прости, дядя, я не хотел! — уже убегая с раздрызганной картонкой вверх по раскатанному склону, звонко завопил сорванец.         — Вот, я дядя, ясно? — хмыкнул Макс, провожая его глазами. — Чуть не сшиб, спиногрыз, видала?        Они гуляли по городу, расслабляясь после чемпионата страны. Они снова выиграли, снова подтвердили свой статус, Максим был доволен. Этот сезон давался ему как-то легче, веселей, а Таня всё чаще ловила себя на том, что катание не доставляет ей прежней радости. Она каталась ради него. А сама потихоньку мечтала, чтобы скорей этот Пьёнчхан… и чтобы просто жить… И кататься только когда хочется. И катать только любимое… Спокойно пить таблетки, если болит голова… Прыгать надёжный тройной выброс, делать родную тройную подкрутку, ложиться в тодес так, как красиво, а не так, как «дорого»… Ах, как мало ей было надо для счастья…         — Видала! — засмеялась она в ответ. — Смотри, вон целый эскадрон мчится! Бежим, пока не затоптали!        Он схватил её за руку, и они, с хохотом увёртываясь от веселящейся ребятни, пробежались немного в направлении отеля, а потом сбавили шаг. Таня не очень туда спешила, ведь на соревнованиях они с мужем всегда жили в разных номерах. Улица, обсаженная ёлками и соснами, засыпанная снегом, искристым от фонарей, напомнила, что скоро Новый год, и память обрушилась детским ожиданием чудес… Максим всегда делал ей какой-нибудь сюрприз, необычный и восхитительный. Всегда заставлял верить… Внезапно она подумала, что у неё внутри замерло, когда сейчас он подхватил подмышки маленького хулигана, и ей стало до боли ясно, что уже давно, просто неосознанно, она хочет ребёнка… мальчишку… сына Макса. Синеглазого, упрямого, озорного. Частичку его, которая точно будет — её… как бы там ни было…         — Милый, — остановившись в тени пушистой еловой лапы, она привстала на цыпочки и обняла его за шею, заглядывая в лицо, — а скажи… ты ребёнка хочешь?        На какое-то мизерное мгновение в его глазах ей почудилась паника, но ответил он нежно и уверенно:         — Конечно, Танюш, обязательно. Но ведь не прямо сейчас, у нас и номера разные…        Она прыснула:         — Ну, я же серьёзно, а ты ржёшь! Я так хочу, Максим… мальчишку хочу…        Он неожиданно стал серьёзным и крепко прижал её к себе:         — Знаешь, если вдруг… до Кореи… уйдём нахер!        Наполнив сетки, сплетённые из длинных и прочных трав, бананами, девушки так же неспеша шли назад, и Таня снова вернулась к волнующей её теме.         — Тань, а ты сама? Вот у тебя две дочки… Странно спрашивать такое, но…         — Ты имеешь в виду, что они от разных мужчин? — понимающе усмехнулась Навка. — Да… разница была… Ты не думай, — с нажимом уточнила она, — я обеих люблю одинаково! Только Надюшку, наверное, более осознанно, что ли… Просто… — она замолчала, нахмурившись, и даже остановилась, подняв лицо к небу.         — Что? — с какой-то жадностью поторопила Волосожар, словно надеясь на некое откровение. Почему-то было очень важно услышать… постараться понять…         — Просто мне надо было и второго Сашке рожать, — горько выдохнула Татьяна, следя глазами за яркой маленькой птичкой, весело прыгающей по тонкой лиане в метёлочках белых трубчатых цветов. — Или Марату… Да даже если и Димке! Только замуж не выходить…         — Почему? — изумилась Таня, у которой не укладывалось в голове, как можно рожать ребёнка без мужа. — Как же без отца потом?         — Ой, Тань, не средневековье, чай! — воскликнула Навка. — Ошиблась я, понимаешь? Думала, высший свет, истеблишмент, возможности, детям зелёная улица везде… А там такая тоска… такое болото… — Она опустила голову и прямо взглянула Тане в лицо. — Я ведь раньше какая была? Азартная! Смелая! Я всё сама могла! Пойти, добиться, сделать! Улыбнуться? Пожалуйста! Обматерить? Не вопрос! Глазки состроить, очаровать? С полпинка! Я рассчитывала на себя… я себя уважала. И меня уважали. Меня, Татьяну Навку, заслуженного мастера спорта, чемпионку всего на свете. Я думала, это то, чего у меня нельзя забрать, понимаешь? А оказалось, можно…        Опустив сетку с бананами на землю, Татьяна стянула с волос ослабшую завязку и принялась завязывать заново. За этот без малого месяц золотистые волосы отросли, и стало видно, что она шатенка. Таня подумала, что все они растеряли свою безупречность и лоск, но зато снова стали собой… Будто услышав её мысли, Навка тихо сказала:         — Когда до меня дошло, что сплетни обо мне начинаются со слов «жена пресс-секретаря», я поняла, что всё… меня сожрали… Я ведь в это турне Ромку просто с ножом к горлу уговорила… У него только сын родился, Оксанка не хотела отпускать, он сам не хотел… так сына ждал! Да ты знаешь… А я просто умолила… я на колени встала перед ним… не видел никто, в гримёрке в «Мегаспорте»… Я хотела в последний раз — кататься! Не от сих до сих, не на пятачке на шоу — на большом катке! На спортивной арене! Там, где я — это я, понимаешь? Я знаю, ты понимаешь… Танюшка? Ты чего плачешь?        Таня и вправду плакала. Потому что она понимала… Понимала всем существом, кровью, плотью, кожей… до кончиков ногтей понимала. Она давно уронила свою сетку, и сейчас кинулась к Татьяне и обняла изо всех сил. Та обняла её в ответ, и они так стояли некоторое время, пока у Волосожар не кончились слёзы.         — Прости, пожалуйста, — утирая глаза и нос, попросила она. — Я зря затеяла этот разговор… все и так расстроены, а тут я с глупостями…         — Это не глупости, — возразила Татьяна, оглядываясь вокруг. — А мне вроде как даже полегче стало… Слушай, а чем так пахнет потрясающе? Неземной аромат! Ты чувствуешь?         — Цветами какими-то, наверно, — сказала Таня, тоже озираясь. — Но я вижу только вон те, беленькие.        Навка сделала несколько шагов к дереву, по которому вился шершавый стебель, и принюхалась.         — Точно! Это они так благоухают! Я хочу сорвать!         — Тань, они высоко как! Зачем? — испугалась Волосожар, но Татьяна уже ловко подтягивалась за толстую ветку, упираясь в бугристый ствол потрёпанными кедами.        В два счёта она забралась туда, где густо росли метельчатые соцветия, и принялась отламывать небольшие боковые побеги от главной лианы. Раз у неё соскользнула нога, и пришлось хвататься, за что попало, чтобы не грохнуться с четырёхметровой высоты, но она удержалась. Спустилась с аккуратным букетиком, вдохнула аромат, протянула Тане:         — Это же сказка, Танюш! Это небеса!        Таня вытянула шею и вскрикнула:         — У тебя кровь на ладонях!         — Да это я ободралась, пустяки. Эта лиана шершавая такая! И твёрдая. Надо было ножик у тебя взять, — Навка подула на ладони, перепачканные зеленью и желтоватым соком. — Ну, пойдём?        Они подобрали сетки и двинулись в сторону лагеря. Таня не знала, о чём говорить… Вроде бы, Татьяна немного повеселела, разрумянилась, и вдруг, совершенно неожиданно, повернулась к ней:         — Знаешь, Танюш, никогда не соглашайся на клетку. Особенно на золотую. Мало того, что не выпустят, так ещё скажут, что с жиру бесишься. И даже не посочувствует никто… А, вообще-то, хватит об этом, да? Вон, уже дым видно… Уха, наверно, готова…        Дотащив до «продуктового» навеса бананы, Таня подошла к костру, у которого Ира заканчивала колдовать над котелком с ухой. Стефан время от времени приносил всё новые плоды и травы, которые делали это варево весьма аппетитным. «Ещё минут десять, и можно садиться обедать, — сказала Слуцкая. — Зови мальчиков, Танюш». Вскоре все расселись на привычных уже местах в ожидании трапезы; даже мрачная Саша, отказавшись от ухи, нехотя принялась чистить банан.         — Татьяна! — крикнул Рома, оглянувшись на Навку, которая сидела неподалёку, привалившись к дереву, словно очень устала. — Иди к нам!        Та в ответ как-то вяло кивнула, но вставать не спешила, и Роман, ещё раз глянув через плечо, поднялся и пошёл к ней.         — Что с тобой, мать? — донёсся его заботливый голос. — Иринка такую ушицу забацала… — Он опустился возле неё на корточки, а через секунду громко позвал по-английски: — Ребята! Тут что-то не так!        Татьяна полусидела на земле и выглядела странно: зрачки расширены, лицо горит, дыхание частое… Все собрались в кружок, и она извиняющимся голосом произнесла:         — Не знаю, что это со мной… голова кружится… и сердце очень бьётся…        Ламбьель вдруг резко опустился на одно колено и взял её за руку, рассматривая содранную кожу на ладонях.         — Что это? — спросил он, и голос странно дрогнул. — Таня?.. А это что?.. — заметил он рассыпанные возле белые цветочки.         — Это я сорвала… они так пахнут… — тихо объяснила Татьяна.         — Ты в руках несла?! — буквально побелел Стефан. — О господи…         — Стеф? — развернулся к нему всем телом Костомаров. — Что?.. что это такое?        Ни слова не говоря, Ламбьель срезал ножом широкий перистый лист и, орудуя им, как веником, смёл подальше в кусты все благоухающие веточки, а потом снова взял Танины руки, переворачивая их ладонями вверх. Всем стало видно, что ладони перепачканы не только кровью.         — Это ядоносный стрихнос, — прошептал он, закрыв глаза. — Из его коры делают кураре… достаточно простой царапины…         — И что?! — Роман заорал так, что все отшатнулись. — Что потом, блядь?! Стеф, что?!        Стефан поднял на него глаза и медленно покачал головой, а потом осторожно опустил руки Тани и, попытавшись встать, чуть не упал. Его подхватил Вейр, и Стеф к нему тут же приник, весь как-то сжавшись. Они продолжали стоять вокруг, словно во сне; светило солнце, пели птицы, и смерть снова дышала у каждого за спиной, заглядывала через плечо, уже выбрав…         — Уйдите, ребята, — сказал вдруг Рома и, сев рядом с Татьяной, обнял подругу и прижал к себе. Тогда стало заметно, что у неё начинаются судороги, и Роман, пряча на своей груди её лицо, повторил, уже почти рыча: — Уйдите, прошу!        Глядя в спины разбредающихся товарищей, Рома гладил и баюкал Таню, чувствуя, как в её теле корчится каждая мышца, как всё ускоряется и ускоряется сердцебиение, и тихо шептал в распустившиеся пушистые пряди волос:         — Я здесь, я с тобой, Танька, слышишь? Я всегда с тобой, ты же знаешь… Я здесь… не бойся… я здесь… ***        Примерно двое суток Эвану было очень плохо. Рёбра страшно опухли, дышать было трудно и больно, поднялась температура, а ещё напомнило о себе бедро, начавшее периодически тупо ныть. Лайса знобило, было невозможно удобно лечь, и шевелиться тоже было очень больно. Как бы он справился, если бы не Макс, который нянчился с ним, буквально как с ребёнком, Эван боялся даже думать… Всплывая порой из полубредового тяжёлого сна, он раз за разом видел Максима: тот подбрасывал в костёр ветки, или грел воду, или чистил фрукты… И он как-то чувствовал, что Эван очнулся, потому что сразу встречал его взгляд и с улыбкой говорил: «Привет… ты как?» Он поил его водой, кормил практически с рук, помогал встать и лечь обратно… Разрезав вдоль большое пляжное полотенце, он обмотал Эвану грудь, не туго, но достаточно плотно, и этим немного облегчил его жизнь. Когда на третий день Лайс проснулся мокрый, как мышь, после резко упавшей температуры, Траньков его переодел с ног до головы, решительно заявив, что ещё и простуды он точно не переживёт. Сил сопротивляться не было, оставалось только смущённо благодарить и видеть на усталом похудевшем лице заботливое внимание и нежность. И умирать от беспомощного стыда за свою слабость и невезучесть.         — У нас вода кончилась, Лайс, — сказал Максим на четвёртый день. — Я схожу на водопад… ты как? Нормально один тут?         — Макс, ну, я же не ребёнок всё-таки, — укоризненно отозвался Эван. — Что за час со мной случится? У меня даже спичек нет…         — О, остришь, значит, дело пошло, — заулыбался Траньков, подбирая рюкзак с пустыми бутылками. — Я быстро постараюсь.        Направившись по хорошо натоптанной дорожке в сторону водопада, он повернулся спиной, и Эван увидел, что рубашка — та самая ярко-бирюзовая гавайка — местами промокла пятнами крови, и подсохшими, и довольно свежими… Сердце сжалось при мысли, что Макс тоже страдает… и скрывает… Он хотел окликнуть его, но попытка набрать воздуха успехом не увенчалась: от резкого вдоха потемнело в глазах, а когда боль поутихла, Макса и след простыл. Эван твёрдо решил поговорить с ним на эту тему и медленно, подолгу отдыхая, поднялся и уселся к костру так, чтобы можно было потихоньку подкладывать в него дрова. Впервые за эти дни голова начала соображать… И все мысли, что приходили в неё, были одна другой мрачнее.        К тому моменту, когда Максим вернулся, Лайс накрутил себя до предела. Даже не дожидаясь, пока тот разгрузит тяжёлый рюкзак, резко выпалил:         — Спину покажи!         — Что? — не понял Макс, поднимая недоумевающий взгляд. — Спину?         — Да! Покажи мне!         — Эван, что ты хочешь там увидеть? Ты что, доктор? Или у тебя есть чудесный бальзам Дон Кихота? — В голосе Транькова была печальная ирония и спокойствие. — Там большая ссадина. Она заживает, но медленно, как все большие ссадины. И не на что там смотреть. Пить хочешь?         — Макс! — в отчаянии воскликнул Эван. — Не надо так! Я не могу больше так! Я же не умираю, чёрт возьми! Позволь хоть попытаться помочь тебе! Промыть, обработать, чем-то перевязать… ну, не знаю! Хоть что-то сделать!         — Лайс… — Максим присел на чурбак напротив, и Эван с горечью заметил, что он старается двигаться осторожно, экономно. — Ты просто поправляйся скорей. Вот и будет помощь… Я ж вижу, как ты зубами скрипишь на каждом вдохе. Всё нормально со мной будет. — С этими словами он вложил в руки Эвана кружку с водой, которую успел наполнить, а сам поднялся и принялся складывать в прохладное укрытие принесённые бутылки.        С этого дня Эван изо всех сил старался доставлять Максиму меньше забот, но получалось не очень. Поскольку двигаться было по-прежнему очень тяжко, тот успевал повсюду раньше и делал почти всё сам. Вот только ещё через сутки ему стало явно хуже, Эван заметил, как он то и дело утирает пот со лба, очень часто пьёт, порой останавливается, опершись на дерево плечом, словно боится не подняться, если сядет. На бессильную брань Макс отшучивался, на уговоры мягко улыбался. Спал он на животе, Эван видел… Но когда попытался осторожно приподнять рубашку, понял, что ткань присохла, и поднять её не удастся, не причинив боли и не разбудив. Спина была горячей, даже не притрагиваясь, это чувствовалось очень отчётливо. Лайс сидел рядом, глядя на измученное лицо с потемневшими веками и запавшими щеками, заросшее, перепачканное и бесконечно родное. Максим… Друг… Любовник… Больше, чем друг и любовник… Тот, кому он обязан жизнью. И, наверное, не раз… Эван отдал бы сейчас что угодно, лишь бы иметь возможность помочь, вот только ему было нечего отдать. Да и некому…        Через неделю он проснулся утром с ощущением, что начинает выздоравливать. Рёбра, конечно, зверски болели, тупыми толчками постреливало бедро, глубокий вдох по-прежнему не получался, но всё это приобрело какой-то другой оттенок, стало прозрачней, что ли, терпимей. Максима не было, и не было рюкзака, из чего Эван заключил, что тот отправился за водой. Странно, ведь у них ещё было несколько полных бутылок, должно было хватить на пару дней. Решив, что проще будет спросить, Лайс соорудил себе перевязь для руки и занялся делами: оживил костёр, подмёл мусор, расправил их лежаки. Успел даже поставить воду для кофе, хотя практически одной рукой сделать это было нелегко. Макс всё не возвращался. Обычно он укладывался в полтора часа, самое большее. Сейчас прошло почти три. Когда тревога уже стала превращаться в панику, Эван услышал шелест кустов на тропинке и бросился навстречу.         — Боже милостивый! — ахнул он, перехватывая на правое плечо увесистый рюкзак. — Держись! Зачем ты пошёл один! Сходили бы завтра вместе, я уже нормально шевелюсь! Держись, говорю! — и он подставил локоть, на который, наконец, благодарно легла Максова рука…        Транькова качало. Он был очень горячий, глаза лихорадочно и сухо блестели, губы потрескались. Рубашка на нём была ещё влажной, но высыхала на глазах, от солнца и раскалённого тела. Мелкая дрожь передалась и Эвану, только это был не озноб, а ужас: сколько такого жара может вынести человек? Он вёл Максима к их лежакам, сбросив по пути рюкзак, а тот тихо бормотал, всё тяжелее повисая на плечах:         — За водой… надо было, пока… могу же, ну… Так жарко… снять не смог, так залез… даже лучше, прохладней было… идти… Там спина отмокла… почти не болит… О, ты кофе варишь… класс… жалко, мне не хочется… Эван… я полежу немножко, ладно? Ты получше… хорошо… я только капельку посплю… я недолго…        С этими словами он буквально рухнул на свою постель и остался лежать неподвижно. На подсохшей рубашке на спине проступали блестящие пятна, и Эван, внутренне холодея, взял нож — тот самый, Бриана — и взрезал ткань до самого воротника. «Лучше бы я не смотрел», — безнадёжно мелькнуло в голове… Ссадина и не думала заживать. Наоборот… И хуже всего выглядел след от лианы, шедший по диагонали до плеча: словно припудренный светлым налётом, бугристый… грубо и страшно перечеркнувший распростёртые гордые крылья.        Эвану стало муторно. Смотреть на изувеченную спину было ужасно, но он не мог отвести глаз. Почему-то сильнее всего его потрясло то, что разрушена, изуродована — красота… Кажется, только что он любовался совершенными линиями тела, искусным тату на гибких лопатках, загорелым атласом упругой кожи… Боже, за что?.. Боже, зачем?.. Глаза застилали слёзы, но он не плакал. И не молился. Словно не мог поверить, или не мог проснуться. Неизвестно, сколько он просидел бы так, если бы на раны не стали слетаться кровососы — гнус, мошкара, какие-то жучки. Передёрнувшись от омерзения, Лайс разогнал пакость полотенцем и прикрыл Макса, а потом, подумав, щедро намочил одну из футболок и положил на его спину. Максим застонал, а потом прошептал: «Хорошо»…        Потом он начал бредить. Вскрикивал, смеялся, что-то по-русски говорил, метался, порывался встать, но сил не хватало, и он снова распластывался на своём одеяле, беспомощно опуская длинные ресницы. Он просто пылал; Эван то и дело менял мокрые компрессы в попытке хоть немного остудить, но тряпки согревались за полминуты, как на печке. А потом организм, видимо, совсем ослабел, потому что Макс затих и впал в беспамятство.        Вечерело. Жар у Максима не спадал. Эван уже как-то автоматически менял на нём мокрые лоскуты и рассматривал лицо — подробно и пристально, изучая и впитывая каждую чёрточку, каждую трещинку на сухих губах, каждую морщинку. Было невыносимо думать о неизбежном, и он не думал, а вспоминал… Почему-то вспоминался лёд… Сочи… Астана… Ролики в сети… И Макс в «Ромео и Джульетте»… Почему-то Эвану больше всего нравилась та программа. Он помнил своё впечатление… словно вчера было, господи… Ромео умирал… Стоп! Не думать! Стоп…        Неожиданно Максим открыл глаза, очнувшись. Затуманенный взгляд сфокусировался, и он тихо сказал:         — Эй…        Эван медленно лёг рядом и уставился ему в глаза.         — Почему, Максим? — тихо спросил он. — Почему ты это сделал?         — Что? — обжигающее дыхание коснулось его лица.         — На себя наплевал, вот что… — Лайс действительно не понимал. — Как ты мог…         — Прости… в тот момент казалось несерьёзным… и неважным… — Макс тоже смотрел ему в лицо сухими блестящими глазами и улыбался.         — В какой «в тот»? Неделю целую, блядь, да? — Эвану стало обидно до боли. — Неважным? Макс…         — Прости… — повторил тот, и было ясно, что он совсем не сожалеет.         — Ну почему! Почему! Господи! — Эван почувствовал, что задыхается от несправедливости и отчаяния. — Максим… — он схватил пышущую жаром ладонь и прижался к ней лицом. — Ты же спас меня… а мне что делать теперь, а?         — Жить… — спокойно прозвучало в ответ. — Жить, Эван. Вернуться к тому, кого любишь.         — Разве тебе не нужно вернуться? — Внезапное острое чувство вины кольнуло прямо в сердце, и Эван крепче вцепился в сухую руку, словно это могло помочь.         — Мне не к кому. Я останусь, — мягко усмехнулся Макс. — Останусь здесь…         — Ты не в себе, замолчи! — перепугался за его рассудок Эван.         — Я люблю тебя, Лайс, — просто сказал Максим. — Не сердись… Не сердись…        Эван замер и продолжал смотреть в его лицо, черты которого уже начали скрадываться сумерками. Слов не было, и он молчал. Макс тоже молчал, чуть улыбаясь краешками пересохших губ. А потом вместо слов пришли слёзы. Эван чувствовал, как они быстро скатываются по лицу, перетекают через переносицу, соскальзывают с ресниц, запутываются в щетине… просто льются, сами по себе…         — Почему ты плачешь? — с удивлением прошептал Максим.         — Потому что мне тоже не к кому возвращаться, — ответ словно родился на губах сам, Эван зажмурился и, наконец, заплакал по-настоящему. Бен… он не любил Бена. Он никогда не сделал бы для Бена того, что сделал для него самого Максим. Он не знал никого, ради кого смог бы отдать жизнь… он никого никогда не любил…        Максим умер под утро. Очнувшись в середине ночи, попросил воды и, утолив жажду, сперва задремал, а потом снова потерял сознание. Эван не заметил, когда беспамятство стало концом, просто почувствовал, что ладонь, которую он накрывал своей, стала прохладной, и лишь потом осознал, что не слышит дыхания… С трудом перевернув ещё гибкое тело на спину, он долго всматривался при белёсом предутреннем свете в спокойное, даже какое-то просветлённое лицо, потом поднял голову к небу:         — Благодарю тебя, боже, что сделал это быстро… но только за это, слышишь? ***       — Бразилия? Мату-Гросу? — на всякий случай переспросил еще раз Маршал. — Слушай, Бен… я заметил, что вас с Эваном впечатлил мой рассказ, но откуда у тебя такая уверенность, что самолёт потерпел крушение именно там?       — Но все же идеально сходится! Слепого пятна нет на карте, а самолет до сих пор не нашли! Если его не угнали инопланетяне, он должен был где-то приземлиться! Ты сам сказал, что там бывали случаи таинственного исчезновения!       — Ну, это неизвестно… были на самом деле или нет… никого же не нашли… — по голосу Маршала было очевидно, что он воспринял всю эту идею скептически, но Бен был так возбуждён, что ему было плевать.       Он нервно ходил из угла в угол в вестибюле министерства, то и дело ослабляя узел галстука. Обеденный перерыв скоро заканчивался, и ему надо было возвращаться к работе. Работе… он не понимал, как до сих был в состоянии ходить на службу, выполнять свои обязанности и даже не наделать кучи ошибок. Его поддерживала мысль о том, что Эван на его месте не позволил бы личным переживаниям причинять ущерба делу. Прошло какое-то время, ситуация не изменилась, и постепенно он начал отходить от шока. К тому же, теперь его грела надежда. Да, безумная, иррациональная, но всё же надежда. И теперь она подсказывала, что нужно делать.       — Неважно. Слушай, я понимаю, что если просто позвоню куда-нибудь и скажу, что самолёт попал в аномальную зону и необходимо направить экспедицию на Мату-Гросу, меня сочтут сумасшедшим… — он понизил голос, когда мимо него прошла делегация. — Пассажиров и экипаж объявят сначала без вести пропавшими, а потом погибшими. Мне остаётся только предложить свою версию каналу BBC. Но я не вижу другого объяснения. Огромный Боинг — это не иголка в стоге сена…       — А даже если и так… — голос мужчины дрогнул. — Я понимаю, что с этим трудно смириться… но ты думаешь, они до сих пор могут быть живы?       — Я знаю, что слышал голос Эвана, и он говорил мне о джунглях. Да, это было всего несколько секунд, и связь была ужасна, но этого достаточно! Я просто не сразу подумал… сопоставил… я тоже верил, что спасатели сделают своё дело. Сейчас я понимаю, какую ошибку допустил. Мне надо было сразу же выступить с заявлением в прессе. Подключить журналистов. Сказать всё… про звонок… про Эвана… чтобы родные и близкие всех пропавших подняли на уши весь мир… и тогда бы им пришлось делать ЧТО-ТО. Но я промолчал. Я просто надирался до отключки и рыдал, пытаясь требовать что-то от отца… как будто он мог решить эту проблему. Я просто ждал, как и все. Я дал надежду его семье и продолжал бездействовать. Если бы я сразу подумал про Слепое пятно! Почему я не подумал?       — Ладно, что ты думаешь делать теперь? — после некоторого молчания спросил Маршал. — Может, ещё не поздно об этом заявить?       — Прошло больше трёх недель. Родители Эвана сообщили в посольство США, что их сын выходил на связь спустя час после исчезновения самолета с радаров, но они так и не нашли места крушения! Они сказали, что это невозможно… Их датчики не зафиксировали радиомаяки черного ящика… Чёрт, неужели ты не понимаешь? Знаешь места, где не проходят радиосигналы?       — Слушай, Бен, я, честно говоря, сам не очень-то верю во всю эту мистическую чепуху…       — Вот, и спасатели тоже. Но они не могут прочесать весь материк метр за метром. Я думаю, здесь всё повторится, как с малазийским Боингом-777 в 2014-м. Скажут, что самолёт упал и утонул в море.       Он закрыл глаза и сжал зубы.       — Я так и не понял, к чему ты это всё…       — Расскажи мне, как добраться туда. Как добраться до Мату-Гросу. Я найду людей, и мы сами отправимся на поиски.       Судя по тишине в телефонной трубке, Маршал с трудом переваривал информацию.       — Слушай… приятель… это чистое безумие. В эти районы не ходят экспедиции. Ты не сможешь просто взять и проехать туда… даже пролететь… там нет дорог и необходимо получить специальное разрешение от местного правительства. А даже если ты получишь… как ты представляешь себе этот поиск? Тут нужен военный отряд, черт возьми… те, кто хорошо ориентируется на местности. Можно, конечно, арендовать вертолёт, но лес растёт настолько плотно, что хрена лысого ты там что-то разглядишь… и это же сколько времени потребуется, чтобы прочесать всю амазонскую сельву!       — Я был бы рад, если бы ты поехал со мной… ведь ты же был в этих местах… — Бен сказал это, почти уверенный, что знает ответ. И не ошибся.       — Прости, приятель… но это вообще нереально… — он разнервничался и стал заикаться. — Я и сам-то там… пристроился со стороны… просто повезло… не знаю я тех мест… И местное население практически вообще не говорит по-английски! Мне с моим фотоаппаратом и блокнотом не надо было искать пропавших людей… а если ты решишься на эту авантюру, тебе нужен кто-то из местных… Господи, Бен! — неожиданно воскликнул он. — Ты серьезно собрался лететь в Бразилию, чтобы искать Слепое пятно?       — Да, — просто ответил он. — И знаешь, приятель… мне это не кажется таким уж невероятным… а что до самих поисков… это уж я разберусь на месте. Придумаю что-то. Но ты прав насчет английского… а у тебя нет случайно кого-то из знакомых, кто говорит на португальском? Я бы хорошо заплатил за услуги переводчика.       Маршал закашлял, и Бен терпеливо ждал, поглядывая на часы, пока тот прочистит прокуренное кальяном и марихуаной горло.       — Вообще-то я знаю одного человека, который… чисто случайно говорит на португальском. Кстати, и ты его знаешь.       — Я? Отлично! И кто это?       — Это Далия Лерой…       Сердце подпрыгнуло в груди.       — Далия…?       — Да. У нее бабушка бразильянка, насколько я помню… Она немного говорит на португальском.       «Теперь понятно, откуда растут ноги у этой задницы…»       — Спасибо, Шел. За наводку. Но я лучше найму профессионального переводчика. — Он снова посмотрел на часы. — Прости, мне надо бежать. Я позвоню или напишу тебе позже.       Молодой человек отсоединился, сунул телефон в карман брюк и быстро направился обратно в кабинет. Далия Лерой? Вот уж нет. Нет! Чтобы он еще раз увидел эту шлюху?       Телефон в кармане завибрировал. Машинально вытащив айфон, Бен прочитал сообщение, только что написанное Маршалом.       «Младшая сестра Далии летела этим же рейсом. Как тебе? Подумай. Она может помочь. И держи меня в курсе. Удачи!»