15-Й ГРАДУС НА ЮГ ОТ ЭКВАТОРА

      Алексей шёл следом за Джо, ловко выбирающим удобный маршрут среди зарослей. Позади шелестел зеленью Джеффри. Лёша думал, что Ира, конечно, была права, когда говорила, что эта их затея — чистой воды авантюра. Даже в родных лесах на простого зайца охотиться — и то целая история, а тут, где они ничего не знают и не понимают…        Она не то чтобы отговаривала, но выражала резкое и определённое неодобрение. Обычно он прислушивался к её мнению, и Ира знала, что Яг не отмахнётся от её слов, но в этот раз он покачал головой: «Ириш, брось… двум смертям не бывать…» А когда сказал, вспомнил, кому ещё совсем недавно это говорил, и улыбнулся Ирке. Улыбнулся так, что она побледнела и спросила: «Ты что, думаешь, он не хотел бы, чтобы ты выжил? Ты вообще знаешь, что он к тебе чувствовал?» Алексей изумлённо замер и затаил дыхание: они никогда не говорили о чувствах… сам Лёша стеснялся этого, и Женька, видимо, тоже. «А ты знаешь?» — недоверчиво спросил он. «А я знаю! — отрезала она. — Ты был его мир. Его смысл. „Если бы не было его, не было бы меня“, — это он мне сказал, когда рассказал о вас… в себе больше не мог держать, умирал от счастья… чуть с ума меня не свёл намёками своими и рассказами, какой ты весь охеренный… — бледные щёки вспыхнули смущённым румянцем. — Вот не знала бы, про кого речь, сама влюбилась бы, веришь?» «Ир, — тихо произнёс тогда Яг, — спасибо… только ведь у меня так же… Нет его… а я… что я?»        Ох, как она взвилась! Как она ругалась! Как взывала к совести, сыновнему и отцовскому долгу, к чувствам дружбы, симпатиям и обязательствам! Лиза и Мишель! Таня! Зоя Алексеевна! А ещё Егор и Сашка, которым кто-то должен рассказать, как отец их любил! И каким он был! Настоящим! Не с картинки! Не в короне! Потому что иначе его жертва напрасна! Потому что он любил того, кто никогда не сдаётся! Непревзойдённого! Непобеждённого! Лучшего в мире! Единственного… Алексей смотрел на неё, пылающую праведным негодованием, и знал, что она права, как обычно, но для него все эти слова теперь не значили почти ничего. Потому что его мир и его смысл взорвались и осыпались пылью в тот миг, когда он понял, ПОЧЕМУ так облегчённо вздохнул на его груди Женька… потому что собственная жизнь стала казаться чем-то курьёзным и неуместным: ни к чему, вроде, непригодная, но и бросить как-то жалко… всё-таки жизнь. Он тогда взял Ирины руки, по очереди поцеловал ладошки, прижался лицом к исцарапанным пальцам. «Я понимаю, Ириш, — сказал он как мог спокойно. — Я всё понимаю…» И по тому, как мгновенно потухли азартные огоньки в её глазах, стало ясно, что и она всё понимает. «Господи, — вздохнула она безнадёжно, — в кого ж ты такой упёртый уродился, Яг…»        Ира оставила его в покое и не пыталась больше поднимать эту тему. Джеффри и Джон, которые собирались с ним, считали, что, даже если они никого не изловят в этот раз, по крайней мере, будут представлять себе, куда угодили, и — чем чёрт не шутит — наткнутся на следы цивилизации. «Главное, чтобы это не была цивилизация инков», — невесело пошутил Баттл, но Джо тут же возразил: «Зато мы тогда сразу станем ещё более знаменитыми. Главное, после инков найти каких-нибудь перуанцев». «Почему перуанцев?» — удивился Джеф. «Да хоть чилийцев, лишь бы знали слово самолёт…»        Но когда они уже собрались идти, Ирина неожиданно бросилась к нему, обнимая так крепко, что он охнул от неожиданности. «Лёшка, — прошептала она, — я не отговариваю, но обещай, что будешь осторожным». «Ириш, ну, чего ты? — гладя её по спине и волосам, бормотал он, тоже взволнованный. — Я не буду лезть в пасть крокодилу и дёргать ягуара за хвост, честно!» Отодвинувшись, Ира впилась в него умоляющим взглядом: «Просто вернись, понимаешь? Лёха, вернись! Обещай!» «Я обещаю, обещаю!»        И теперь он шёл по влажным, празднично-ярким джунглям, глядя на мелькающую впереди зелёно-лиловую клетчатую ковбойку Джо, и отстранённо думал, что если бы не обещание… Потому что дети вырастут, — слава богу, он предусмотрительно обеспечил их образование и бытовые проблемы максимально решил. Потому что Танька сильная и умная, и если захочет, то своё женское счастье найдёт обязательно. Мама… вот только мама… Но, господи, уже три недели почти… Их уже похоронили. И мама если и надеется, то только на чудо… А он своё чудо собственными руками в могилу положил. Для него ничего не осталось. Ирка хитрая, знает, что он не сможет её обмануть… Впрочем, тут нет крокодилов, Джеффри прав. А ягуары днём спят… Алексей прибавил шагу и окликнул Вейра:         — Джоник, давай теперь я!        Джо обернулся и остановился, поджидая. Низко надвинутая на лоб перепачканная бейсболка с надписью «Россия» придавала ему хулиганский вид, а ещё нож на поясе и палка в руках… Лёша представил, как сам он выглядит с этим Ромкиным копьём, и ухмыльнулся. Да уж…         — Лёш, я тут видел много каких-то маленьких следов, — негромко сказал Джонни, когда они поравнялись, — смотри, вот… как копытца. Кто это, а, как ты думаешь?         — Без понятия, — пожал плечами Яг. — В Лесгафта не было зоологии.         — Где? — удивился Вейр.         — Ну, в университете, где я учился, — улыбнулся Лёша. — Извини, я так привык, что ты хорошо русский знаешь… — Но тут подоспел Джеффри, и они вновь перешли на английский. — Джеф, на что похоже? — указал себе под ноги Яг, где виднелись частые небольшие отпечатки.         — На поросят, — не задумываясь ответил Баттл. — А что, вам так не кажется?         — Ооо, — встревоженно вскинул голову Джо и стал внимательно прислушиваться. — Мне это нравится и не нравится одновременно. Лёш, давай осторожнее, ладно?        Алексей кивнул и поднырнул под низкую ветку, снова становясь первопроходцем. Ему нравилось… Адреналиновый выплеск поднимал настроение. Джунгли шелестели и поскрипывали, свистели и щёлкали, гортанно орали где-то вдалеке и весело чирикали над головой. Змей тоже было достаточно, но все к ним уже притерпелись и знали, что следует плавно и аккуратно пройти мимо, постаравшись не задеть, и рептилия сама не нападёт. Неожиданно Джонни попросил идти помедленнее, и Лёша кивнул, наблюдая, как легко и бесшумно тот растворился среди яркой зелени. Вдруг вспомнилось, как отчаянно Джо пытался спасти Женьку… Они ведь вправду дружили, и порой он Вейру завидовал, потому что тот мог позвонить, куда-то пригласить, или сам приехать на праздник, на шоу… повиснуть на шее, привезти подарок, всему миру заявить: «Женя — мой друг!» Сделать всё то, что он сам сделать не мог уже почти двадцать лет… Джоник, Джоник, вот ты бы точно не уснул…        От падения в глубокий минор спас Баттл, который догнал и спросил:         — А куда это Джонни?         — Что-то проверить пошёл, сейчас догонит… ой, смотри-ка, Джеф!        Из кустов на прогалину, по которой они шли, поочерёдно выбрались натурально три поросёнка — смешных, рыженьких, с чёрной полосой по хребту и потешными маленькими рыльцами. Двое деловито потрусили дальше, а третий с любопытством направился к Лёше и принялся пристально исследовать его чёрно-белые «адидасы», тычась пятачком и пытаясь подковырнуть.         — Ну вот, а вы не верили, — с усмешкой констатировал Джеффри, а Яг не удержался и осторожно наклонился, чтобы потрогать забавного ребёнка, который от прикосновения тоненько звонко хрюкнул, но даже не подумал удрать. Шёрстка на нём была мягкая и стояла торчком, маленький хвостик тоже был шерстяной. Он задрал головёнку, словно здороваясь, и Лёша невольно заулыбался, слыша, что и Джеф посмеивается. — Только как его такого есть, а, Алекс?        Лёша хотел ответить, что тут и есть-то нечего, но не успел. В кустах затрещало, и оттуда бурой торпедой вылетел крупный кабан и мгновенно, с топотом и хриплым визгом атаковал Яга. Стремительно наскочив, он врезался головой ему в грудь и, отбросив на несколько метров, продолжал прыгать и нападать, норовя достать клыками. Алексей, захваченный врасплох, не успел сгруппироваться и упал жёстко и тяжело, в глазах потемнело от боли в груди, и всё что ему оставалось, это материть настырного зверя, неловко пытаясь отпинывать его морду ногой. Рассвирепевший кабан не отставал и пару раз зацепил его за плечо и за бок острыми, загнутыми книзу клыками.         — Ах ты, гад! Ты что делаешь! Стой! — услышал он вопль Джеффри и заметил, что тот бежит к нему, размахивая палкой.         — Нет! — изо всех сил заорал Яг. — Стой! Не подходи! Брось в него чем-нибудь! Не подходи, Джеф!        Но Баттл словно не слышал, приближаясь большими прыжками. Кабан визжал и хрюкал, не обращая на него внимания. Наверное, это продолжалось всего несколько секунд, но Алексею казалось, что время, как и боль, растянулось на целую вечность. Он уже не мог бороться, и совсем завалился на траву, пытаясь отползти и укрыться от острых клыков.         — Чёрт! А ну, иди сюда! — с этими словами Джеф ткнул кабана в бок дубинкой, как копьём, а потом вытянул поперёк спины с хлёстким гулким звуком. Зверь всем телом повернулся к нему, и Джеффри заорал в каком-то диком кураже: — Сюда, сюда, гад! Давай ко мне!        И он отскочил, сделав попытку скрыться за стволом близкого дерева, но кабан оказался быстрее. Сквозь туман в глазах Лёша увидел, как тот догнал канадца, сбил его с ног и, опрокинув на землю, протащил несколько метров, по инерции промчался дальше, но затормозил и собирался, видно, вернуться добивать врага, когда из кустов появился Вейр, а с ним почему-то Саша Коэн. Они замерли на секунду, пытаясь понять происходящее, а потом Сашка оглушительно завизжала. Кабан остановился, а в следующий миг, получив удар летящей дубинки, которую швырнул в него Джо, стремглав ускакал в заросли, топоча и злобно хрюкая.        Лёша, превозмогая острую боль в груди, приподнялся на локте: Джеф лежал и не шевелился. Вейр посмотрел в его сторону, и они встретились взглядами. Отчаяние и безнадёжность дрожали в зелёных глазах Джонни. Алексей попытался поглубже вздохнуть, понял, что не может, и прикрыл веки со странным чувством спокойного ожидания. Будь что будет… Будь что будет.         — Лёша… Господи… ты весь в крови…        Яг бросил взгляд на покрывшуюся алыми разводами рубашку и медленно опустился спиною в траву.         — Джеффри! — Саша вывернулась из цепких рук Джо и рванула к неподвижному парню.        Он лежал на боку, откинув в сторону правую руку, на запястье которой блестел металлический браслет часов. В паре шагов на траве валялась та самая деревянная палка с заострённым концом, которую Баттл сделал пару дней назад.        Саша потянула мужчину за плечо, разворачивая к себе, и, всхлипнув, зажала рот руками. Левая сторона головы была окровавлена, а застывший взгляд тёмно-серых глаз смотрел в небо. Он был мёртв.         — Нет… пожалуйста… — Коэн в бессилии уткнулась головой в ещё тёплое плечо, в отчаянии рыдая и вцепляясь в воротник, который частично уже пропитался кровью. — Не надо… нет!        Её трясло, когда подоспевший Джонни попытался поднять девушку с земли и оттащить от тела. Она снова начала вырываться, дрыгая ногами, и кричала так громко, что, казалось, эти вопли должны быть слышны даже в космосе. Этого ей и хотелось. Кричать так, чтобы оглох весь мир, весь этот бездушный, уродливый мир, в котором может быть столько боли! Как он до сих пор не провалился под этой тяжестью, не исчез? Джонни стоял, остолбенев, не делая и шага навстречу, ничего не говоря ей, и только часто дышал, в ужасе наблюдая за этими жуткими, почти нечеловеческими воплями. Он смотрел на равнодушно лежащего за её спиной Джеффри Баттла, голос которого слышал ещё каких-нибудь десять минут назад, и не мог поверить, что теперь это уже не человек… а всего лишь тело.        «Они убивают нас… джунгли нас убивают…»        Джонни не сомневался: появись здесь сейчас чертов кабан, Саша бы бросилась на него и голыми руками разорвала на куски. Он боялся, что сейчас Коэн и на него так накинется, а ещё боялся, что, не выдержав, бросится, как и Каролина, в лес, где погибнет, подкарауленная какой-нибудь тварью. Сашка стояла напротив, такая маленькая, хрупкая, со спутанными длинными волосами, в потёртых грязных джинсах, с руками, исцарапанными и избитыми в кровь, и орала, сжимая их в кулаки.        Наконец она просто обессилела от крика и упала на траву, беззвучно плача и разом обмякнув. Джонни понимал, что они должны сейчас помочь Лёше, потому что он жив, потому что сами они пока ещё живы… но вместо этого так же опустился на колени, закрыв лицо руками и зарыдав. Он так устал… так устал… Он устал видеть смерть людей, которых знал почти с самого детства, и теперь должен был наблюдать, как они уходят в небытие один за одним, а сам он жив, пока ещё… но ведь почти ничего не осталось…        Он плакал, сидя на земле, как и Саша, а потом просто резко вдохнул воздух, словно обрубая поток слёз, запирая его, как закрывают шлюз, и поднялся на ноги.         — Нужно помощь позвать… мы не справимся вдвоём… Саша, Саша, вставай, — Джон склонился к ней и бережно, но решительно поднял на ноги. — Не время сейчас. Ты останешься с Лёшей или пойдёшь за ребятами?        Она несколько секунд смотрела на него, словно не понимая смысла слов, а потом шмыгнула носом и ладонями вытерла мокрое лицо:         — Я лучше пойду. Я быстро!        И она сорвалась с места, словно по сигналу стартёра, и пустилась бежать так, что Вейр испугался, как бы не упала или не наступила на какого-нибудь гада.         — Осторожней, сумасшедшая! — безнадёжно крикнул он вслед, понимая, что Коэн всё равно всегда всё делает по-своему, и опустился на колени возле Алексея. — Алекс, ты как?         — Дышать трудно, — тихо ответил Яг. Даже сквозь устоявшийся за три недели загар было видно, какой он бледный. Крупные капли пота собирались в ручейки и стекали со лба по вискам, светлые волосы потемнели, намокнув. — Он меня в грудь саданул, ушиб сильный, наверно…        Джонни осторожно стал расстёгивать на нём рубашку, порванную и окровавленную справа. Лёша дышал часто и неглубоко, было видно, как на шее колотится жила. Обнажив грудь, Джо на секунду закрыл глаза, чтобы не отшатнуться… Огромный синяк помертвелым пятном разливался на груди, рёбра на глазах опухали. На фоне этого кровоточащая борозда от кабаньего клыка казалась таким пустяком… Стиснув зубы, Вейр распорол ножом рукав на раненой руке, обнаружив и там рваную рану, которую тут же этим самым рукавом и перевязал, потому что она кровила сильней, чем другая. Что делать дальше, Джо просто не знал. Кажется, переломы рёбер нельзя бинтовать… Кажется, нужен полный покой… И кажется, нельзя лежать на спине… или наоборот?         — Лёша, может, тебя приподнять? Дышать будет легче? — спросил он, видя, как принимает синеватый оттенок Лёшина бледность. — Скажи мне, чем помочь?         — Давай попробуем, — тихо согласился Яг. — Только осторожней… а то больно…        Если уж терпеливый и гордый Алексей сказал, что ему больно, значит, ему ОЧЕНЬ больно. Джон похолодел и, перебравшись назад, очень расчётливо и очень бережно помог ему привстать и откинуться спиной себе на грудь. И тот мучительный стон, который не смог сдержать Лёша, заставил Вейра зажмуриться и начать молиться, чего он не делал уже… он не помнил, когда молился в последний раз.        Натянув рукав на ладонь, он промакнул Лёше лоб. Только бы Сашка благополучно добралась до ребят… Только бы они не опоздали…        Роман уже привычно рубил собранные ветки на удобные для костра чурбачки, когда на поляну их лагеря, пошатываясь и задыхаясь, выбралась Сашка.         — Там… — хрипло выдавила она, хватая бутылку с водой и свинчивая крышечку дрожащими пальцами. — Там Джеф… и Алекс… Джонни с ними остался…         — Что? Что, Саша? — Рома подскочил к ней, лихорадочно оглядывая со всех сторон — цела, слава богу! Пока Коэн жадно пила, он оглянулся и громко крикнул: — Стефан! Девочки! Сюда, скорей!        Ламбьель и Моника, которые поливали водой брезент, укрывавший запас лиан, прибежали на зов, Ира и обе Тани тоже примчались к костру и в ужасе ждали, когда Саша хоть что-то скажет. И Стеф, и стюардесса были явно на грани истерики. Слуцкая стискивала руки, и Роман видел, что она еле держится, чтобы не начать трясти американку — говори! Говори!!! Он и сам ощущал себя на грани… Не истерики, может быть, но терпение и выдержка таяли, утекали, как вода в песок. Он физически чувствовал, как простреливает его насквозь каждым таким «там», как через эти незакрывающиеся раны всё быстрее улетучивается надежда. И стыдился себя самого за малодушно мелькавшее порой «скорей бы, что ли»… Наконец Саша перевела дух и подняла усталое заплаканное лицо:         — Там кабан был. Алекса ранил, Джо там с ним, он цел… А Джеффри… — она снова опустила голову, и слёзы беззвучным градом покатились по щекам, потому что рыдать, видно, сил не осталось.        При этих словах Моника зажала себе рот ладонью, Стефан бросился собирать в сумку бутылки с водой и аптечку, Ира, ахнув, принялась перетряхивать вещи, выбирая, что можно порвать на бинты, Татьяна прижала к себе плачущую Сашу и потянула её в сторону шатра, уговаривая сменить изорванную во время бега рубашку. И только Таня Волосожар села на землю, где стояла, словно у неё подкосились ноги, и тихо спросила Романа:         — Можно, я не пойду? Согрею воду, испеку картошку… что угодно, Ром! Я не могу, прости… Можно?        Костомаров согласно кивнул и, приладив топор к ремню специальной лямкой, с тягучим муторным чувством дежа-вю вытащил из тюка большой лоскут белой парашютной ткани, лёгкой и прочной. Видевший это Стеф побледнел, и лицо его словно замёрзло.         — Скорей! — произнёс он непривычно жёстко и окликнул переодевшуюся Коэн: — Саша! Веди!        Они шли быстро, Саша легко находила дорогу, по которой пронеслась, ломая ветки и стебли, сбивая листья и растаптывая цветы. На резонный вопрос, как она оказалась там, с ребятами, отмахнулась: «Какая разница теперь, ну, следила за ними! Что?» Слов ни у кого не нашлось. Действительно, что?.. Минут через сорок торопливого шага Саша закричала:         — Джонни, мы уже здесь! — и бросилась бегом.        Роман выбрался на прогалину последним. Ира, Стеф и Татьяна уже хлопотали возле Яга, вызволяя Вейра, который просидел неподвижно почти два часа, подсовывая Лёше под спину мягкие сумки, расспрашивая и изучая повреждения. А Саша и Моника неподвижно стояли над Джеффри… Рома поймал взгляд Алексея, и тот внезапно улыбнулся — виновато и мягко. На измученном явной сильной болью лице это выглядело так душераздирающе, что Роман поспешно кивнул и отступил, решив посмотреть, что случилось с Баттлом. Аккуратно обойдя девушек, он присел возле тела, казавшегося совсем маленьким, хотя подвижный и жизнерадостный Джеф никогда не производил впечатления миниатюрности. Протянув руку, чтобы навсегда закрыть потускневшие серые глаза, он ощутил, что тот ещё не совсем остыл, и повернул легко поддавшуюся голову набок. Под начавшей спекаться кровавой коркой было заметно, что проломлен левый висок, именно там, где кость тонка и мозг уязвим… Снова случайность… роковая случайность… Неожиданно вспомнив, как они с Лёхой осматривали первого погибшего, как страшно было дотронуться до бледного холодного Флорана, как дрожали руки, а зубы норовили застучать от ужаса, он отстранённо удивился этой, почти равнодушной уверенности собственных движений сейчас. Он привык? К этому можно привыкнуть? Господи, прости…        Тяжело поднявшись с земли, Рома вытащил из рюкзака парашютное полотнище и сунул его в руки Саши.         — Заверните его пока. Сможете?        И тут тихо-тихо, как-то жалобно заплакала Моника. Костомаров стиснул зубы и широким шагом направился к Ягу.         — Ну, ты как, Константиныч? — натужно бодро спросил он. — Может, здесь поживём? Сходим, принесём барахло?         — Не, Сергеич, лучше уйти, — тихо и быстро дыша, ответил тот. — Тут кабанья тропа. Ну их нахрен. И у них малыши сейчас. Опасно.        Алексей говорил короткими фразами, было видно, что это даётся ему с трудом. Ира осторожно промывала рубец от клыка на боку, стараясь не нажимать на багрово-чёрные рёбра, и в глазах у неё стояли непролитые озёра слёз. Татьяна влажным лоскутом обтирала от солёного пота Лёшино лицо, а Стеф внимательно смотрел на обнажённое место удара, и лицо его было совершенно нечитаемо. Джон разминал затёкшее тело, прыгая, наклоняясь и приседая, и тоже молчал.         — Что же, тогда надо тебе носилки сделать… — начал было Роман, но его перебил Ламбьель:         — Кресло, не носилки. Ему нельзя горизонтально лежать.         — Ладно, — несколько удивлённо согласился Костомаров. — Подскажешь, как?         — Конечно! — Стефан поднялся, и они направились в лес вместе с Джо, который их тут же догнал.         — Стеф, — тихо сказал он, поймав швейцарца за руку, — говори, что с ним.         — Я не врач, — так же тихо ответил, отчаянно вцепляясь в пальцы Джонни, Стефан. — Но то, что я вижу, очень плохо… И у нас никаких… вообще никаких средств облегчить его боль! А ему больно… так больно… — Стеф зажмурился, собираясь с духом. Рома и Джо молча ждали. — Ребята, видели, как неестественно движется у него грудная клетка при дыхании? У него не просто сломаны рёбра… они сломаны совсем, лишены прикрепления к грудинной кости… Это называется плавающие рёбра…        Ламбьель замолчал, и Вейр, не выдержав, поторопил:         — Звучит хреново… И чем это грозит?         — Мы не знаем, какие внутренние повреждения … — опустил глаза Стеф.         — В худшем случае? — напряжённо спросил Роман, ощутив, как внутри тоже что-то оборвалось.         — В худшем — худшее, — не поднимая глаз, прошептал швейцарец. — Гемоторакс… Кровь заполнит всё, сдавит лёгкие… ему просто будет нечем дышать… Если до того не наступит болевой шок. Потому что это очень сильная боль…        Рома смотрел на помертвевшее лицо Вейра, на дрожащие губы Ламбьеля, и чувствовал себя как во сне. Он не мог представить, что потеряет Яга… Просто не мог! Поэтому он сгрёб за плечи обоих, стискивая в кольце рук, и прошептал сразу двоим:         — По мере поступления… все проблемы — по мере поступления! Сейчас делаем кресло! Идеи есть?        В лагере они постарались устроить Лёшу максимально удобно, чтобы легче было дышать. По дороге, пока они его несли, меняясь по очереди, он несколько раз терял сознание, но, приходя в себя, виновато улыбался и пытался шутить… Глядя на это, Роме хотелось выть от беспомощности и отчаяния. Теперь Яг полусидел, обложенный мягкими свёрнутыми пледами, и Ира осторожно поила его водой с добавленным апельсиновым соком. Солнце уже хорошо перевалило к вечеру, и Лёша потребовал, чтобы они шли обедать и заниматься своими делами, а он устал и будет спать… Они, конечно, сделали вид, что послушались, но то один, то другой подходили, чтобы убедиться… что дышит…        Нужно было хоть чем-то занять себя, чтобы унять непрекращающуюся дрожь в руках, и, злобно очищая банан, Рома пошёл было к Лёхиному навесу, но услышал оттуда тихий голос Джо. Они разговаривали. Русский язык Джонни здесь, в тропическом лесу, отчего-то сильно улучшился.         — Лёш, я вот думаю, — очень серьёзно говорил Вейр, — если бы Сашка не пошла за нами, что было бы? Я бы не ушёл, не оставил вас… Могло всё по-другому быть?         — Ты чего, решил, как Макс? — прерывистый голос Яга дрогнул улыбкой. — Вину себе придумать? Джоник, брось… это случайность.         — А вот мне так уже не кажется… — печально произнёс Джо. — И мне всё хуже от этого. Вон, смотри, как мало нас осталось… Сколько мы уже здесь? Сколько нужно времени, чтобы найти, блядь, Боинг! Не Сессну, не дельтаплан! Мне иногда кажется, что нас каким-то плащом невидимым накрыло… словно мы выпали из времени своего… Знаешь, мы тут все — оттуда! Из нашей юности… все свои… Я порой себя ловлю на том, что мне двадцать один… И что не было у меня ещё не то что Ванкувера — Турина… И что всё впереди, я молод, азартен и мне море по колено… Они нас ищут там, а мы тут — в 2005-м… Кстати, я такой же худой сейчас, как тогда! — Джон невесело усмехнулся. — Только я теперь знаю многое… чего тогда не знал. А если бы знал, всё по-другому сделал бы. Чёрт! Вот откуда такие мысли, а?         — Знаешь, Джо, — Лёша говорил тихо, но очень внятно, словно боялся, что Вейр не расслышит, — ты же с Танькой моей дружишь… Ты, пожалуйста, моим девчонкам… скажи, что я их очень любил… Таньке тоже… Ей не надо знать…         — Алекс! — непреклонному металлу в обычно мягком голосе Джо Роман поразился так, что чуть не уронил недоеденный банан. — Не смей сдаваться! Ты поправишься! А я, может, свалюсь с водопада или наступлю на змею!         — Джоник… — голос Лёши стал очень спокойным. — Я уверен, что ты обязательно вернёшься домой. И Стеф тоже… Наверное, ты прав, мы здесь неспроста. — Он помолчал, отдыхая. — Я думаю, сюда попали те, кто должен был что-то понять… исправить что-то. И те, кому это удастся, обязательно выберутся… Но мне ничего не исправить, Джо…         — Лёш… — Джон тоже заговорил мягко, тембр его голоса стал низким и странным. — Прости, но у тебя же есть дети… ради них не сдавайся… Вот у меня детей нет, ничего не останется после меня, а ты должен жить, и вернуться должен.         — Джо… как не останется? — такого тепла от Яга Рома тоже не ожидал. — У Джейсона твоя пластика… у Адама руки твои, жесты. Твой выпад Женечка волшебно делает… и Ванька… И если ты захочешь, у тебя обязательно будут дети. Смотри, тебе же снова двадцать один, да? И вся жизнь ещё впереди… — голос пресёкся, словно дыхание кончилось совсем. Роман облился холодным потом, но потом услышал короткий стон и тихую просьбу: — Дай воды. — Некоторое время слышалась осторожная возня, а потом Лёша почти прошептал: — Спасибо… Джоник… Женька тебя любил, ты не забывай его… и мою просьбу тоже. Ну, тихо, тихо… — выдохнул он, видимо, на попытку возмутиться. — Я не сдаюсь, честно… делаю, что могу… Иру не позовёшь, а?        Джон выбрался из-под навеса и быстро пошёл к костру, где сидели печальные девчонки. Лица его Роман не успел разглядеть. Пока он думал, не пойти ли к Лёше самому, прибежала Ирина, а с ней Татьяна. Тихие вопросы, женские вздохи, ещё более тихие ответы… Рома швырнул кожуру банана подальше в кусты, уселся в тёплую сухую траву и принялся нервно перевязывать бандану на голове. Когда он потихоньку расспросил Ламбьеля о симптомах гемоторакса, то с ужасом обнаружил их у Лёхи все до одного… Ждать конца… снова… Спрятав в ладонях лицо, он постарался не застонать, потому что должен был оставаться сильным… всю жизнь должен был, всю жизнь! И он был! Держал фасон, блядь! Никто не знал, чего это стоит ему, да никто и не должен был. Потому что он всегда выбирал сам и решал сам. И шёл до конца, до упора, до результата. Скандалил редко, но метко, хотя чаще давил, гнул свою линию. И ничего, ничего, нахуй, не хотел бы поменять в своей судьбе! Разве что мелочи какие-то… Выходит, он ничего не понял? Зачем он-то здесь? Терять? Научиться плакать, наконец? Так он умеет! Очень даже умеет! Боже, что за мысли…        Когда из шатра тихо вылезла Навка и медленно пошла прочь, зажимая рот ладонью и вздрагивая от беззвучного плача, он вскочил и нырнул под натянутый тент, не в силах больше бороться с собой.         — Алексей Константиныч! — вполголоса, но бодро заявил он, опускаясь рядом с неподвижно лежащим Ягом. — Как сам?        Лёша только слабо улыбнулся, а Ира вскинула глаза:         — Температура поднимается… — влажной тряпочкой она нежно провела по Лёшиному лицу, утирая липкий пот, беспорядочно склеивший отросшую русую шевелюру. — Если ещё вырастет, поможешь мне холодные компрессы делать, а, Ром?         — Конечно, Ириш, — кивнул он с готовностью, осторожно трогая бессильно лежащую на брезенте руку. — Ох, да ты и правда весь горишь, Константиныч! Может, уже пора, Ир? Компрессы?         — А мне, наоборот, холодно, — тихо произнёс Яг, и Слуцкая вновь невольно залилась слезами. — Давайте попозже, а, ребят?         — Лёшка, — всхлипнула она, разбирая пальцами спутанную чёлку над его мокрым лбом, — тебе же хуже становится, куда позже-то?         — Ничего, Ириш, всё нормально, — от улыбки, той самой, Ягудинской, победной, словно стало светлей в палатке. — Не переживай. Я же вернулся, правда? Не обманул…         — Ну, я всё-таки приготовлю компрессы, пусть будут, — то и дело смахивая слёзы со щёк, решила Ира, и тут Алексей прихватил её руку слабыми пальцами:         — Ирка… спасибо… за всё. — Она удивлённо округлила глаза, но он не дал ей задать вопрос. — Всё, иди, готовь компресс… я скоро соглашусь, правда.        Когда Иринка ушла, и шаги её стихли, Роман склонился ближе к лицу Лёши, с тоской видя, что бледность его усилилась, а губы посинели… Всё, как говорил Стефан…         — Лёх… нам бы, пока не стемнело, Джефа похоронить… хочешь, Танюшку пришлю? Посидит с тобой? — нерешительно пробормотал он, больше всего на свете желая остаться здесь, с другом, почему-то по-детски веря, что пока он рядом, ничего страшного не случится.         — Джефа? — как-то удивлённо переспросил тот. — Да подождите до утра, Сергеич… Два раза-то зачем…        И от этих простых слов Романа скрутило, завязало в узел и разорвало изнутри невыносимой болью. Не было даже слёз. Он просто изо всех сил шарахнул по земле стиснутыми кулаками, а потом медленно выдохнул, взял в ладони раскалённо-сухую горячечную руку Алексея, прижался к ней лбом…        Слёзы пришли потом, когда в сгустившихся сумерках кто-то из парней осторожно высвободил из его пальцев уже прохладную ладонь.       Саша лежала, свернувшись калачиком возле дерева, вдали от всей группы и смотрела воспалённым взглядом на песчаный откос, где заканчивалась их дорога, и река обрывалась вниз водопадом. Мысли путались в голове, плавая между сном и реальностью. Иной раз казалось, что все это вокруг — джунгли, небо, река, жужжащий рой комаров над головой, все это мираж помутненного сознания. Разве может такое быть в реальности? Только во сне. Но от этого кошмара никак не получается проснуться.       Джеффри умер. Невероятно, каких высот может достигать человек и как быстро может перестать существовать в этом мире… Джеф не был ей близким другом, когда они еще катались. Но никто не знает, что пережили они за те дни, что вдвоем блуждали по лесу, не разбирая дороги, даже не зная, доживут ли до завтрашнего дня. И не было во всем мире души ближе и роднее, чем Джеффри, который утешал и подбадривал, не давая погаснуть надежде и утонуть в чувстве вины. Когда они ушли от места крушения, она потеряла Эвана, и Баттл оставался единственным человеком, с кем она чувствовала себя в безопасности, кто был ей близок. И что теперь у нее осталось?       Внезапно ей подумалось, что все они обязаны погибнуть здесь. Что в этом и заключается неизвестное проклятье. Ведь люди тут уходят один за другим, тяжело и мучительно, заставляя каждого содрогаться от страха, наблюдать и… ждать. Они думали, что выжить в авиакатастрофе — это благословение, чудо… а она бы сейчас всё отдала, чтобы быть в списке пассажиров из хвостового отсека. Удар — вспышка — вечная темнота. И никаких страданий.       На руку заполз какой-то жучок. Саша хотела прихлопнуть его машинально ладонью, но неожиданно передумала и со странным любопытством наблюдала, как насекомое, деловито перебирая волосатыми лапками, карабкается вверх и шевелит усиками. Сейчас ей казалось немыслимым отнять жизнь даже у такой крохи. Сморгнув вновь выступившие на глазах слезы, она аккуратно дотронулась мизинчиком до перламутровых чешуек. Насекомое тут же сорвалось и взлетело в воздух с недовольным жужжанием.       — Не уходи… — прошептала девушка.       Она уже приняла решение. Она не хочет никуда идти. Если это можно считать поражением, то она сдаётся. В первый раз в своей жизни. Она сдаётся.        — Саша!       Джонни подошёл так незаметно, что от звука его голоса рядом Коэн едва ли не подскочила.       — Я принес тебе… — он протянул ей немного помятый зелёный плод манго в руке. — Поесть. Нужно есть. Иначе сил не будет.       Сил? У нее и так не было больше никаких сил.       — Я не хочу.       Коротко моргнув, Джонни присел рядом на траву, положил фрукт рядом и нервно сцепил ладони. Судя по выражению его лица, он явно уже подготовил какую-то речь. Она не ошиблась.       — Саша… то, что произошло с Джеффри… это… ужасно… — начал он. — Я знаю, что… что всё, что здесь происходит… это не поддаётся названию… я понимаю, что тебе плохо… нам всем плохо. Но, пожалуйста, не закрывайся от меня… нам нужно поддерживать друг друга… нас осталось не так много…       — Не поддаётся названию? — переспросила она, садясь и прижимая колени к груди. — Не говори мне о поддержке. Ты давно уже не в нашей команде.       — Что? — ошарашенно переспросил мужчина.       — Знаешь, что бесит меня больше всего? Сказать? Ты всю жизнь тянулся к противоположному. Тебе всегда надо было отличиться! Эта вечная оппозиция всему! Дружба с русскими ребятами… даже здесь! Когда я попросила тебя не ходить на охоту с Джеффри, ты проигнорировал мои слова. Но вот просьбу Иры…       — Если хочешь знать, — резко прервал он её, — я эту просьбу не выполнил. Лёша умер. Так же, как и Джефф. Может быть, тебе от этого будет легче?       — Мне не будет легче. Здесь уже никому не может быть легче. Я бы посмотрела на тебя, если бы здесь что-нибудь случилось со Стефаном. Я бы посмотрела, что бы ты сказал человеку, который пришел тебя утешать со словами, что да, это так ужасно, но что поделать!       — С каких это пор ты стала так дорожить Джефом? Просто признайся, что через него ты пыталась искупить вину за то, что оставила Эвана! — Джонни разозлился. — Ты зла на себя до сих пор, и срываешь это на мне! И как ты могла сказать, что я мог повлиять на него? Хочешь теперь на меня все свалить, да?       — Знаешь, а ты прав. Я не могу себе этого простить. Может быть, никогда не смогу. И самое ужасное, что не смогу, наверное, даже попросить у него прощения… И он не узнает никогда о том, КАК я сожалею… Кстати, знаешь, в чём Джеффри был лучше тебя? — она почти шипела от злости. — Он не стыдился своей банальности. Ему не нужно было ничего доказывать. И ему было не страшно тогда повернуть назад, посмотреть на самого себя и сказать: да, я неправ! Я чертовски дерьмово поступил! И мой долг это исправить. Эван когда-то был и твоим другом, хоть вы и позволили себе об этом забыть. Но ты, на самом деле, ужасно боишься идти против… только не людей… а против своего внутреннего голоса! Ты сам себе всё назло делаешь! — она взяла лежавшее на земле манго и, размахнувшись, зашвырнула его в реку с обрыва. — Не хочу я ничего здесь больше есть!       Некоторое время они молчали, яростно глядя друг на друга.       — Ты здесь в таком же положении, как и я. И ты точно такая же… не можешь себе признаться… в том, что чувствуешь… и назвать вещи своими именами… Тебе стало бы легче, скажи ты об этом… — тихо ответил Вейр, вставая. — Но я не буду тебя трогать.       Он развернулся и побрёл прочь, слегка опустив голову, и Саше тут же стало до рези в груди жаль, что она всё это наговорила ему. Столько злости… столько сожаления…       Она снова легла, прижав колени к груди, и заплакала.       К утру неожиданно похолодало. Ветер сменил направление и принёс с собой облака с дождём. Хоронить Лёшу и Джеффри решили вместе, до полудня, но начавшийся ливень спутал все планы. На людей нашло какое-то странное отупение, они бесцельно перемещались туда-сюда по лагерю, не разговаривая друг с другом и будто потеряв связь с реальностью. Ещё никогда с момента крушения они не чувствовали себя настолько беззащитными, уязвимыми, а главное, утратившими надежду на спасение. Никто не плакал, не заводил разговоров о том, что нужно двигаться вперёд или возвращаться обратно. Они как будто застряли в пространстве и времени, опустошённые, равнодушные. От недоедания и жары практически все чувствовали болезненную слабость, но никому больше не приходило в голову делать вторую попытку и идти на охоту.       Моника присела рядом с Сашей, которая ни с кем не говорила, не ела и практически сутки сидела у дерева, возле самого спуска к воде. И так маленькая и хрупкая, она казалась почти прозрачной. В прежде ярких, красивых карих глазах потухли весёлые искорки, веки отяжелели и опустились, кожа обгорела на солнце и обветрилась. Она выглядела почти больной.       — Расскажи… какой он был…       Коэн повернулась к ней и посмотрела пустым, бессмысленным взглядом, будто не поняла суть вопроса. Протянув руку, Моника накрыла её ладонь, лежавшую на земле, своей и тихонько сжала. Они обе были мокрые, но не обращали внимания на дождь.       — Знаешь, у меня как-то личная жизнь не складывалась. То есть, были какие-то парни, но хоть бы их и не было. У стюардесс такой ритм жизни… сегодня ты здесь… завтра там… живешь в гостиницах и ни к чему не привязан. Многие девочки заводили романы с пилотами, просто потому что это проще и удобней. Вообще-то, я люблю свою работу, но сейчас мне кажется… я что-то упустила в жизни. За этими перелетами. Что-то важное. Я хотела быть похожей на свою старшую сестру. Она тоже не замужем, у неё нет детей, но… она как-то так живет, знаешь… по-настоящему. Что хочет — получает. И мужчины у неё всегда были, что надо. Знаешь, мне кажется, что внешность и все это… это ерунда… просто есть такие женщины… которых любят, а есть… есть просто.       Ей просто хотелось говорить. Обо всём. О себе, своей жизни, своих родных и друзьях, и узнать всё про неё. Чтобы не было этого ужасного чувства, будто в прошлом у них всё было ненастоящим.       Когда они только пришли в себя после крушения, Моника подумала, что у Саши очень большие шансы продержаться здесь до конца. В этой женщине чувствовались упрямство и сила, поэтому она сразу понравилась ей. А теперь всё как будто погасло. Моника с самого начала чувствовала некоторую обособленность, потому что эти ребята знали друг друга и имели какое-то общее прошлое, где ей не было места. А она всего лишь выживший член экипажа. Как будто кто-то там наверху отвлёкся и дал ей случайно проскользнуть обратно, сохранив жизнь. Ей ужасно хотелось стать своей в этой компании, понравиться им и как-то помочь. А ещё она очень верила, что вся эта история закончится для них хорошо, их спасут, или они сами найдут помощь, потому что все они хорошие люди. Её пугала и шокировала череда смертей, но не трогала по-настоящему. Эти люди не были ей друзьями или родными, а просто товарищами по несчастью. Так было до того момента, пока губы Джеффри не коснулись ее губ, и внутри не возникло это чувство полёта и необъяснимого счастья. Это чувство, о котором она так страстно мечтала всю жизнь и уже не надеялась испытать. Она влюбилась слишком поздно и потеряла его, даже не успев понять, что произошло, не успев узнать по-настоящему, и его смерть в такой момент казалась ужасной ошибкой.       Саша слушала её очень внимательно, поражённая этим внезапным всплеском откровения. Моника говорила, глядя на противоположный берег реки, будто рассказывала свои мысли кому-то… там, кого видела в куще тёмно-зелёной листвы.       — Я всё время ждала чего-то… такого… особенного… какой-то любви сумасшедшей, страсти… и ничего. Наверное, это не у всех бывает. А Джеффри… просто, понимаешь, мы, мне так показалось… очень похожи. Такое чувство возникло, будто я встретила свою родственную душу. Я даже как-то не думала, что он… ну знаешь… не по этой части. Когда встречаешь своего человека, об этом не думаешь. У меня теперь такое чувство странное… будто мы что-то упустили. Мы все. А ещё я всё время думаю вот о чём: что, если в мире вовсе и нет никакого великого смысла? Ни Бога, ни справедливости… всё это только создано нашим воображением. И вот мы здесь и думаем: зачем? Почему? Это наказание или что это? А может быть… это ничего не значит и не имеет смысла. Потому что я встретила удивительного человека, которого, возможно, искала всю жизнь… и его больше нет.       Она замолчала, должно быть, ожидая какой-то реакции на свои слова, но Коэн не знала, что рассказать ей о Джеффри. Разве можно хоть о ком-то рассказать в несколько слов? Здесь каждый заслуживает целой эпитафии и похоронного марша, парада и пушечного залпа в свою честь. Они могут только положить букетик цветов на холм земли.       — А ты всё об Эване думаешь, да?       Саша вздрогнула, никак не ожидая такого вопроса.       — В смысле?       Моника как-то странно улыбнулась.       — Мне так кажется, что здесь все уже о нём позабыли… ну, что он остался у самолёта… все эти смерти… людям уже не до того. А ты думаешь. Мне так кажется. Ты, может быть, единственная здесь не забыла ещё. А, вдруг, он жив, а? Подумай об этом.       Саша ничего не ответила и встала, провожаемая взглядом девушки. Ей стало не по себе.       — Эй… я ничего такого не имела в виду! — вдогонку крикнула Моника.       Может быть, она и не имела, но зачем было так говорить? Господи, конечно, она думает. Она и не переставала. И более того, верила, что вот все эти смерти, это им наказание за подлость. А Женя стал первым, на кого обрушилась кара, ведь это он предложил уйти. Но теперь… теперь, Моника права… всё начинало утрачивать смысл. И всё-таки в ней вспыхнул огонёк необъяснимой надежды — что если Эван всё ещё жив? ***

"O darling, please believe me"... The Beatles

       Прелесть любых новых отношений именно в их новизне. А если это отношения с кем-то, о ком ты раньше мог только мечтать? Знаешь, от такого счастья впору рехнуться. Сперва все будоражит и возбуждает — разговоры, взгляды, поцелуи, прикосновения, секс. Тебе кажется, это чувство продлится всю жизнь. Первую неделю нашего романа я был как не в себе — мне хотелось выйти на улицу, встать посредине дороги и орать, как ненормальный. И чтобы ты, перепуганный, выбежал за мной и утащил с проезжей части. Конечно, ты был сдержаннее меня и наверняка забавлялся моим глупым поведением в те дни. А вёл я себя действительно глупо. Без преувеличения. Я вёл себя, как влюблённая школьница, мечтающая, чтобы объект обожания зажал её где-нибудь в тёмном уголке и задрал юбку. Стыдно признаться, я был очень удивлён, когда на следующее утро после того, как мы переспали, ты встал с кровати, принял душ, оделся и собрался идти куда-то в другое место, где не предполагалось моего присутствия. Вообще, мы оказались в довольно щекотливой ситуации: ты явно не собирался делать каких-то заявлений по поводу наших отношений, и нам нужно было держать определённую дистанцию на людях. Для меня это было непосильной задачей. Даже не знаю, чего я ждал… что ты предложишь мне переехать к тебе?        Ты был подозрительно спокойным, хотя и выглядел умиротворённым и довольным. Кстати, в постели ты оказался совсем не таким, как я ожидал. Я ни в коем случае не был разочарован, но в моих фантазиях ты всегда был дерзким, напористым, страстным, этаким парнем-фейверком, который ломает кровать своим любовникам. В реальности ты оказался совершенно другим: осторожным, ровным, нежным, я бы даже сказал, деликатным. Опыта у тебя явно было побольше, но ты этого как будто… стеснялся, и хотел проявить обо мне заботу — так мне показалось.        Наше первое настоящее свидание я до сих пор вспоминаю со смехом. Я мучился от невозможности открыто проявить свои чувства на людях, обнимать и целовать тебя.         — Бен, пока мы не в гей-клубе, это будет выглядеть неуместно… — ты одёргивал меня мягко, но решительно.         — Тогда пойдем в грёбаный гей-клуб… в любой клуб… — бормотал я. — А лучше пойдем домой…        Раз мы не могли открыто демонстрировать наши отношения, то я вообще не хотел никуда ходить. Тебя это, конечно, не устраивало. Ты хотел видеть во мне не просто любовника, тебе нужен был напарник по развлечениям. У меня не было выбора: я должен был либо сопровождать тебя, либо оставаться в одиночестве, потому что ты был явно не из тех парней, которые предпочитали домашний досуг. Нам было весело вместе, и мы всегда находили о чем поговорить, но я… как бы это сказать… был недостаточно крут для тебя, чтобы гордиться мной так же, как я гордился тобой.       Ты колесил по миру, выступая в шоу, снимался в рекламе, занимался благотворительностью и начинал пробовать себя в бизнесе по недвижимости. У тебя везде были связи. Твоя речь была полна таких слов бизнес-лексикона, как «нетворкинг», «целевая аудитория», «профайлинг», «контент», «ребрендинг», и если ты не знал чего-то в данный момент, можно было не сомневаться, что это станет тебе известно через десять минут. Ты мог быть невероятно обаятельным и, по собственным словам, «обрёл навык правильных коммуникаций». При этом люди, с которыми ты проводил время, не обязательно были тебе интересны или симпатичны. Рейчел считала это двуличием, а я называл дальновидностью.       «Иногда нужно переступать через себя, чтобы чего-то добиться», — с важным видом говорил я.       «Ага, главное, чтобы переступив через себя, не пойти потом через других… по-моему, кто-то в своё время промыл ему мозги и теперь он промывает их тебе».       Может быть, в её словах была доля истины. Может быть, ты действительно был слишком ориентирован на успех и торопился жить, но у тебя было на это своё объяснение.       — Понимаешь, в спорте ты как будто живёшь под стеклянным колпаком. Многое в жизни проходит мимо. Теперь я чувствую, будто передо мной открыт целый мир…        Мир был открыт перед тобой, но ты упорно не желал открываться передо мной. Это парадоксально, но узнав тебя ближе, я обнаружил тебя намного более закрытым человеком, чем предполагал. Ты не любил давать интервью, общаться с журналистами, и порой становился очень жёстким с теми, кто пытался посягнуть на твою личную территорию. Это было бы неплохо, но иногда я начинал ощущать себя одним из таких посягателей. Ты был ни на кого не похож из тех, кто встречался мне в жизни, и одновременно будто объединял в себе нескольких людей, совмещая несовместимые черты. Так ты ценил красоту и умел подмечать её, зная толк в произведениях искусства, проявляя хороший вкус и тонкое восприятие мира. При этом сам себя ты не считал творческим человеком, и тебе скорее нравилось окружать себя теми, кто умел создавать этот продукт, которым ты впоследствии мог воспользоваться, чем создавать что-то самому. Ты знал, в каком новом ресторане лучше всего готовят рибай-стейки, и какая эксклюзивная выставка открылась в Метрополитене, какие новые кинопремьеры ожидаются в этом сезоне, и что творится на торговых биржах. Порой я начинал ощущать себя кретином, потому что всё это было мне неинтересно. Иногда ты начинал общаться со мной, как с ребёнком, объясняя, как тебе казалось, какие-то азбучные истины. Твое превосходство ощущалось во всём, а самое главное, в том, что касалось денег. Я не хочу сказать, что ты швырял доллары направо и налево, ты делал покупки не так уж часто, но что это были за покупки… Суперсовременная электронная техника, гаджеты, предметы интерьера… Один маленький торшер в твоей спальне стоил, как весь мебельный гарнитур в кабинете моего отца. Рейчел говорила, что от тебя самого пахло роскошью, как от такого новенького гарнитура, до которого страшно дотронуться. Я не говорю про машины, которых на момент нашего знакомства ты имел в количестве трёх штук и все — класса «люкс».       — Это моя слабость… у всех есть любимые игрушки… — оправдывался ты, тем не менее, довольно улыбаясь. — Это — мои игрушки…       Наверное, я был воспитан по-другому, потому что не понимал, как взрослый человек может покупать «игрушки» стоимостью, как весь годовой бюджет семьи из четырёх человек. У меня не было таких доходов и не предвиделось в ближайшее время. Поэтому каждый раз, когда мы встречались, чтобы пойти куда-нибудь вдвоём или компанией, я внутренне обливался потом, прикидывая, хватит ли мне денег. Ты знал, что я не работаю, но не видел в этом проблемы.       — Не парься, я заплачу, — отмахивался ты от моих замечаний.       Ты платил не только за меня. В ресторане, под настроение ты мог спустить за один вечер от полсотни до пятисот долларов, особенно, если в нашей компании были девушки, которые ничуть не возражали против такого расклада. Меня это раздражало. Мои подруги не вели себя, как на торгах, где общество красивых девушек покупалось мужскими кошельками. Я бы ещё понял, если бы ты спал с ними, но «быть при деньгах» было просто стилем твоей жизни, от которого ты не желал отказываться. Я не знал, сколько получают спортсмены, но решил, что это очень хорошая профессия. И не подозревал, какой сюрприз ждал меня впереди…       — Я не хочу никуда идти.       Ты с удивлением остановился посреди гостиной, наполовину одетый, в незастегнутой рубашке, с влажными после душа волосами. Я по-прежнему сидел на разобранной постели, где мы отлично провели последние пару часов, и уже минут пятнадцать боролся с собой, сидя в ожидании и решая, стоит ли сказать тебе правду. Мы должны были ехать в Кентукки на выходные, играть в гольф целой компанией. Я неплохо играл в гольф, но я же понимал, что это самое малое из того, что будет представлять себе досуг американских селебрити.       — В прошлый раз, когда я приезжал, мы были на катке, потом два часа ходили по магазинам, потом ужинали с твоими друзьями, которые пригласили нас поиграть в пейнтбол на следующий день… — я не выдержал. — Когда я приезжаю, мы всё время ходим куда-то.       «Туда, где надо тратить деньги», — хотел докончить я, но не стал.       — В чем проблема? — ты нахмурился, присаживаясь рядом. — Ты не хотел идти? Почему сразу не сказал?       — Потому что это… твои друзья. Эв… они мне нравятся… но я не богемный человек. Я не чувствую потребности всё время занимать себя чем-нибудь… куда-то ходить…       — Ты хочешь сидеть здесь и валяться в кровати? — ты приподнял брови, явно не понимая, к чему я клоню. — Нужно быть психом, чтобы приехать в Нью-Йорк и сидеть дома. Ты наверняка успеваешь делать это в Лондоне! Я стараюсь развлечь тебя и…       — Меня не надо развлекать! — я начал раздражаться, встал и заходил по твоей дизайнерской гостиной. — Я приезжаю в штаты ради тебя, а не ради выставки неизвестных картин Малевича… Я не люблю ходить по магазинам… это… это пустая трата денег.       Я начал говорить и уже не мог остановиться. Я говорил, что компания, в которой мы проводим время, обязывает сорить деньгами, а я не могу себе это позволить, и почему нельзя нам просто поехать куда-нибудь только вдвоём, на пикник… к морю… короче, под конец, я кажется, нёс какую-то жуткую хрень.       — Короче, — резюмировал я, переводя дух. — Может быть, ты думаешь, что раз моей отец политик, мы миллионщики… но это не так. Да, я приезжаю к тебе не так часто… но всегда Я приезжаю… Я ищу работу… я вовсе не бездельник.       — Дело в деньгах, да? — ты выглядел озадаченным. — Считаешь меня транжирой?       — Нет, — уже мягче добавил я. — Но иногда ты… как будто чуть-чуть забываешь… что я не выигрывал Олимпиаду. И не зарабатываю столько, сколько ты.       Неожиданно ты встал и вышел из комнаты, чтобы через минуту вернуться с железной коробкой, которую поставил на столик. Ты выглядел очень серьёзным, даже несмотря на отсутствие штанов.       — Вот. Я показываю тебе это, что бы ты не питал обо мне иллюзий, и, я надеюсь, это останется между нами. Я вовсе не пытаюсь показать тебе своё превосходство. Но я не миллионщик, как ты выразился. И вовсе не так уж много зарабатываю.       Ты открыл коробку, и на стол высыпалась гора бумаг и банковских чеков. В недоумении я брал их в руки по очереди, не сразу понимая, что за странные суммы стоят над твоими подписями. Тридцать тысяч долларов. Две тысячи долларов. Пятьдесят тысяч…       — Что это? — изумился я. — Это отчеты о твоих доходах?       — Это банковские расписки по кредитной истории. Это суммы невыплаченных кредитов…       Белые листки посыпались на пол из моих рук. До меня наконец-то дошло. Вся эта шикарная жизнь, все эти деньги. Спортсмены действительно не получают так много денег. Особенно… бывшие. Но как вип-персона, ты имел возможность открывать практические неограниченные суммы кредитов, которые использовал, чтобы жить в своё удовольствие. Дело было вовсе не в твоих баснословных доходах. Как большинство американцев, ты тратил денег больше, чем зарабатывал, речь шла лишь о разнице в суммах…       — И какова вся сумма твоего долга? — с трудом ворочая языком спросил я.       — Почти миллион.       — Боже…       — Осталось выплатить … — ты неожиданно смутился, и быстро подобрав листы, спрятал их в коробку. — Никому не говори только.       — Ты делал мне подарки… Боже… на что ты мог потратить такие деньги???       Я был наивен, потому что думал, что ты один такой дурак, но почти все ребята из нашей, из твоей тусовки жили точно так же. Они не задавались вопросом, могут ли они позволить себе что-то, а просто расплачивались кредиткой, переплывая из одного долга в другой. Теперь я понимал, откуда «растут ноги» у новенькой феррари, и откуда взялись деньги на очередной отпуск на Багамах. Ты работал, и являлся лицом нескольких рекламных компаний, и мне казалось естественным, что у тебя много денег.       Мое потрясение было так велико, что я впервые, за все время нашего знакомства, потерял голову и начал орать на тебя, называя сумасшедшим, который кончит жизнь в долговой тюрьме. Я был просто напуган, когда думал обо всех этих коллекторских фирмах по выбиванию долгов и тд. И, конечно, зол на себя. Я принимал от тебя подарки, и будь у меня работа, помог бы тебя расплатиться с долгами. Но я и сам в каком-то роде жил в кредит у своей семьи.       — Не лезь в мои финансовые дела, Бен! — резко отбрил меня, так же разозлившись. — Это не твои проблемы. Я показал тебе это, чтобы ты не чувствовал себя неполноценным, гадая о моих богатствах. Но своими деньгами я распоряжаюсь сам, ясно?       Мы первый раз поругались. И на такой глупой почве… Я возвращался в Лондон с неприятным осадком. Наверное, я тебя идеализировал… я знал, что тебе это не нравится… Но Боже мой… я просто задумался о том, сколько всего еще не знаю о тебе… Я не хотел быть разочарованным, Эван. Я просто чувствовал, что ты не доверяешь и не только мне. Ты даже сам себе не доверял. ***        Стоя в водопаде и выполаскивая из волос шампунь, Максим совсем не удивился, ощутив на теле горячие ласковые руки. Это было так приятно, да ещё на контрасте с холодными струями, что он невольно изогнулся навстречу и тихонько застонал, надеясь, что за плеском воды Эван этого не услышит… Впрочем, разве Лайс и без того не видел, что Макс потерял голову? Видел, конечно. Знал… И регулярно усугублял ситуацию.        В тот вечер, когда они похоронили Бриана и уговорили на двоих литр водки, интеллигентно закусывая апельсинами, Эван рано уснул. Просто упал прямо на землю, машинально подгрёб под голову пустой рюкзак и отключился. Максим смотрел на него, освещённого перебегающими отблесками огня, и не думал ни о чём: смотрел, скользил взглядом по чертам лица, по изгибам расслабленного, непринуждённо раскинувшегося тела. Эван настолько очевидно устал и настолько морально измотался, что впервые на памяти Макса спал вот так — безмятежно, крепко и легко. Хотя, возможно, тут помогло безотказное лекарство… Aqua vita, так сказать… За весь день они обменялись лишь парой десятков слов, самых необходимых, чтобы в последний раз сделать всё для погибшего друга. У обоих не было слёз, не осталось сильных эмоций… Максим чувствовал только бесконечную горькую обиду, безадресную, глухую, не имевшую выхода и границ. И, судя по отсутствующему застывшему выражению лица, Лайс тоже испытывал что-то подобное. Уже на полном автомате, привыкнув к этому ритуалу, они нарубили дров на ночь и с наступлением стремительных сумерек устроились у костра. Снова молчали, потому что слова были лишними. Разливали в стаканы водку, безмолвно чокались, опрокидывали в горло… Делились апельсиновыми дольками, смотрели друг другу в лицо, отворачивались… Максу было легко и невыносимо тяжко в одну и ту же секунду. Его душа, как окровавленное, много раз простреленное знамя, не желала признавать безнадёжности положения. Душа пыталась жить… А потом Эван уснул, и Максим, подбросив сучьев в огонь, созерцал его, пока не закемарил тоже, пристроив лоб на упёртые в колени руки.        Очнулся он от того, что его ласкали… держали в объятиях, почти на руках… От тёплых ладоней тело таяло, а голова кружилась. Возможно, аква вита… но нет, Макс знал, что не пьян, просто Эван хотел, чтобы он сошёл с ума, и он был на это согласен. Не открывая глаз, он облизнул пересохшие губы, и тут же ощутил на них нежный поцелуй. Впрочем, не успел он слегка огорчиться слишком уж невесомому касанию, как Эван решительно и совершенно однозначно заявил о своих намерениях и планах: поцелуй стал глубоким и страстным, вкрадчивые бережные руки — властными и настойчивыми. И без того полуголый, он почти мгновенно остался совершенно нагим и чуть не умер от счастья, услышав восхищённый вздох Лайса, обрисовавшего пальцами линии его тела. А потом он услышал тот же самый вопрос, заданный прерывистым от нетерпеливого желания голосом: «Можно, Максим?» И хлёсткий удар бешеного вожделения подломил колени и отключил все стоп-сигналы… И было почти не больно… почти не больно не видеть в чуть раскосых черешневых глазах ничего, кроме страсти и благодарности…        С той ночи прошла уже почти неделя, которую они оба провели в странном ступоре. Машинально совершая привычные действия, принося воду, собирая дрова и фрукты, по очереди заваривая кофе, который как-то совершенно не собирался заканчиваться, они почти не разговаривали вслух, однако, отлично понимали друг друга. Порой это даже слегка пугало… К примеру, Макс мгновенно чувствовал, когда Эван начинал думать про… он не знал, про кого, но ему становилось физически плохо. Эван в такие моменты буквально из воздуха возникал рядом и делал что-нибудь, например, перезакалывал ему волосы из пучка в хвост… пустяк, но это работало. Они много спали днём, потому что ночью не спали почти совсем… Максим и вообразить не мог, что мужчина может быть таким нежным, но Эван был. И страстным. И неудержимым. Покорным и строптивым… озорным и грубоватым… Макс терялся в ощущениях, словно всякий раз с ним был другой человек… Он не понимал… почему так? Какой же он на самом деле? Очень часто хотелось спросить, но всякий раз что-то останавливало. Скорее всего, это был страх потерять даже эту иллюзию…         — Ты такой чистый, — лукавые нотки в голосе Лайса вызвали уже привычную сладкую истому в теле. — Везде-везде?         — То есть абсолютно… — Максим развернулся в его руках, в свою очередь обнимая. — Проверять будешь?         — В обязательном порядке… — простодушное выражение на лице никак не вязалось с безудержным бесстыдством рук.         — А встречную проверку выдержишь? — от вспыхнувшего возбуждения перехватило дыхание.         — А есть выбор?..         — Никакого…         — Так чего ты ждёшь?..        Из водопада пришлось вылезти… При солнечном свете это было ещё восхитительней. Эван снова напрочь снёс ему крышу, взяв инициативу и тут же отдавшись. Глядя, как он извивается в соблазнительной роли «наездника», как солнечные зайчики от воды прыгают по смуглому идеальному телу, трогая след от сведённой татуировки на животе, жадно вцепляясь в узкие бёдра, Макс окончательно сдался. Ему всё равно, всё равно… Вот сейчас… вот здесь — он его…         — Эван, — заставив Лайса чуть замедлиться, задыхаясь спросил он. — А какой ты настоящий?         — Я тоже себя спрашиваю иногда, — совершенно порнографически облизнувшись, хрипло ответил тот. — Я не знаю, Макс. Не пробовал… ***       — Я всё испортил, Настя… Мы помирились, я извинился за тот раз… он приехал в Лондон… представляешь, первый раз за полгода он приехал ко мне! Все было так круто… Эван шутил, что мы можем хоть целый день валяться в кровати, есть вредную еду, пить и смотреть телевизор, если я этого хочу… пока не засрём всё до потолка и не поскользнемся на банановой кожуре…        — Бен, давай ближе к делу!       — Да… так вот, всё было отлично… Пока я всё не испортил.       На том конце экрана Настя Люкин в ужасе приложила руку ко рту. Она совсем не удивилась, когда я рассказал ей про нас с тобой. Конечно, она знала, что ты гей, но вот насчёт меня не была уверена, хотя вся эта история показалась ей ужасно романтичной. Я начал делиться с ней переживаниями, потому что больше было не с кем. Рейчел ты не нравился, а остальные мои друзья не знали тебя так хорошо, как она. Настя дружила с тобой не один год и, по её словам, мы были роскошной парой.       — Боже, что ты сделал? Только без интимных подробностей.       Я печально улыбнулся.       — Ничего. Я сказал, что люблю его… было так хорошо, и я просто захотел ему это сказать… может быть, момент был не самый удачный, потому что мы как раз занимались…       — А ты не мог сказать это… ну… не знаю… после секса? — подруга вздохнула. — Как он отреагировал?       Я налил себе ещё пива. С самого утра во рту была странная горечь. Ты улетел домой сегодня утром, и я проводил тебя в аэропорт. Меня охватило ужасное чувство, что ты больше никогда не приедешь. Я прокручивал и прокручивал в голове вчерашний эпизод…       Ты перевернулся на спину и уставился в потолок. Мои слова произвели впечатление, это очевидно. Я не знаю, что рассчитывал услышать, но совсем не обязательно признание в ответ. Однако, я всегда думал, что когда людям говорят, что их любят, им это приятно.       — Бен… — ты так тяжело вздохнул, что мне стало не по себе. — Ты мне очень нравишься… это правда… и я… я очень тронут, но… тебе не кажется, что ты торопишься с такими словами?       Несколько минут назад, когда мне (я думал, что и тебе) было так хорошо, мне не казалось, что я тороплюсь. Я бы никогда не стал врать о таких вещах. Мы были знакомы уже почти год и спали друг с другом пять месяцев. Всего пятьдесят два раза, включая оральный секс, и ещё некоторые другие штуки… Да, я считал. Разве это ненормально? То есть, не то, что я считал… это как раз не совсем адекватно, пожалуй. Но у тебя были свои странные ритуалы. Ты раскладывал вещи по цвету и росту, и когда начинал нервничать, всё время протирал руки дезинфицирующим гелем. Один раз ты сделал это после того, как пожал мне руку, даже не заметив, но я же не обиделся!       И вот, лежа рядом, я смотрел на твоё лицо, в котором почему-то совсем не было радости. В какой-то момент мне даже показалось, что в левом уголке твоего глаза сверкнула слезинка. Ты вовсе не был бесчувственным, ты не был, знаешь, таким эгоистичным плейбоем, не способным любить, а желающим лишь потреблять. Я просто знал это. Я знал, что когда мы были вдвоём, ты был искренен, говоря, как тебе хорошо… Почему же теперь, когда я сказал, что люблю тебя, ты так расстроился… как будто я только что, после нашего секса, помылся… с дезинфицирующим гелем!       — Он мне не поверил. Он прочитал мне лекцию на тему того, что мы так мало знаем друг друга… что нужно следить за тем, что говоришь…       — Эван очень серьёзно относится к таким вещам, Бен. — Настя тоже была очень серьезна. — Ты его напугал. У него давно не было серьёзных отношений… Я знаю, он производит впечатление лёгкого и непостоянного человека, но это не так. Он довольно консервативен и старомоден, всё дело в его воспитании… Он не хочет выглядеть ханжой и борется с собой, но есть вещи, которые ему трудно переломить. Ему нужно время, чтобы довериться человеку и сказать: я люблю тебя. Зато можешь быть уверен, когда он это скажет, это будет правдой. Просто дай ему время.       — У него вагон времени… — эта проклятая горечь ощущалась даже в глазах. — Я же ни о чём его не просил.       — Тебе нужно обязательно прочитать эту книгу, — Настя помахала передо мной томиком. — Мужчины с Марса, женщины с Венеры. Ту часть, что про Марс… там сказано, что мужчинам обязательно нужно нажимать на паузу и отдаляться, чтобы потом притянуться обратно…       — Ты что, хочешь, чтобы я прочитал это с точки зрения женщины? — я оскорбился. — Я сам мужчина.       — Тогда ты должен знать об этом… — она хитро улыбнулась. — Про паузы. Возьми паузу. Вы оттянитесь, а потом одновременно притянетесь друг к другу и сольётесь в страстной любви…       Я не стал ей говорить, ЧЕМ считаю подобную популярную литературу по отношениям.       — Ок, Настя… я прочитаю… но как быть… если все мужчины с Марса… а Эван…он… он, кажется, с Меркурия?       Я был готов согласиться с Настей, хотя мне не хотелось брать никаких пауз. Учитывая, что мы жили в разных странах, это само по себе было дико.       Ты вёл себя как ни в чём не бывало, но мне не давала покоя информация о кредите. Я слышал о таких историях и, как правило, они плохо заканчивались. И потом… меня задевало, что ты как будто водил и меня за нос, прикрываясь фальшивым благополучием. С нового года я должен был начать работу в качестве помощника секретаря министра финансов. После получения стольких дипломов я вынужден был идти на эту канцелярскую должность. У меня не было альтернатив. Я не мог оставаться твоим бойфрэндом и работать в закусочной или не работать вообще. Мне не хотелось идти на госслужбу, но на вопрос отца, чем я, в таком случае, хочу заниматься, я не смог дать вразумительного ответа. Ты уговаривал меня согласиться, потому что все начинают с чего-то малого и неинтересного, но самое главное — это получить первый опыт работы.       — Не говори мне о работе, Эван… как ты собираешься покрывать свой кредит? — я не мог успокоиться и снова вышел из себя, когда ты продемонстрировал мне новенькую плазменную панель во всю стену. — Ты живёшь не по средствам! Я не буду носить тебе передачи в тюрьму!       У меня появилась цель: я должен был вытащить тебя из этой долговой ямы. В моем понимании отношения строятся на взаимной помощи и доверии. Я был согласен жать на паузу сколько угодно и никогда не говорить, что люблю тебя… лишь бы ты последовал здравому смыслу. Я хотел этого для тебя, как твой друг.       — Ты должен отдать хотя бы часть этих вещей и выплатить долг! Подумай только… а если об этом узнают… твои родители…       Я знал, на какое место давить. Ты побледнел, занервничал и стал объяснять мне, что продажа вещей только привлечет внимание и не решит проблемы.       — Даже если я продам все вещи и закрою кредит… и месяца не пройдёт, как я открою новый, чтобы восстановить потери… — ты выглядел удручённым.       — Но зачем тебе всё это? — недоумевал я. — Эван, ты сам говорил, что гордишься рабочим происхождением своей семьи… что привык зарабатывать тяжелым трудом… зачем пускать всю эту пыль в глаза, если ты даже не знаменитость! Никто не знает, сколько долларов стоит твой ланч!       — Тебе не понять этого, Бен… Но я знаю лишь единственный выход. Если мне не хватает денег, значит, я должен больше работать. Значит, у меня была неправильная точка приложения усилий… — тебя будто осенило. — Я могу больше выступать и кататься! Поставить новые программы! Мне хорошо платили, когда я был действующим фигуристом!       — Но как же твоя нога… тебе же нельзя… ты из-за этого снялся в Сочи!       — Необязательно прыгать четверные. Мне предлагали одну операцию, которая могла бы решить проблему… тогда я от неё отказался, потому что знал, что всё равно не выиграю. Но сейчас… сейчас я могу выступать с показательными программами!       Тебя самого невероятно захватила эта идея, а меня заставила еще больше беспокоиться. Твой прирождённый перфекционизм не позволял тебе работать спустя рукава. Статус олимпийского чемпиона обязывал, и поэтому на катке ты выкладывался на сто процентов. Ты выкладывался больше, чем был способен. Ты мог бы загнать себя до полусмерти, если бы у тебя была какая-то дикая идея… Ты явно не искал легких путей. Можно было бы просто продать часть всех этих дорогих вещей, без которых можно прожить, и выплатить долг, но ты был готов пойти на рискованную операцию, чтобы восстановить способность кататься и зарабатывать больше денег. Я попытался отговорить тебя, но ты то и дело твердил о Medal Winners Open, который будет проходить в конце января следующего года. Коммерческий турнир среди профессионалов.       — Там платят очень хорошие деньги, Бен! Может быть, я и не выиграю золото… но второе и третье место — это тоже очень неплохо.       — Ты сумасшедший, — я вздохнул. — Ложиться под нож ради…       — Я хочу познакомить тебя со своими друзьями, — неожиданно сказал ты.       — Я знаком с ними…       — Нет… с другими… с моими… ну… настоящими друзьями, — ты улыбнулся и поцеловал меня. — С ними ты ещё не знаком.       Наверное, ты, хитрец, просто хотел сменить тему. Ты умел уводить моё внимание, если было нужно. Мог становиться невероятно милым и ласковым, говорить, как много я значу для тебя… как ты скучаешь по мне. Я тогда сразу же терял бдительность.       Со своей стороны я решил быть более сдержанным, не бросаться тебе в объятья при встрече, как сумасшедший, не забрасывать сообщениями и ни в коем случае не повторять больше, что люблю тебя. Я тоже решил усыпить твою бдительность.       Когда в самом начале нашего знакомства ты говорил о своих друзьях, я представлял себе что-то, не меньшее, чем собрание совета директоров крупной корпорации. В реальности всё оказалось не так пафосно, конечно. Ты общался с очень разными людьми. Среди твоих подруг было много женщин. Некоторые вызывали мое раздражение, иные казались милыми и интересными. Твой круг общения я бы назвал скорее тусовкой — люди с общим стилем жизни и интересами, которые собираются вместе, чтобы хорошо провести время.       Поэтому фраза о «настоящих друзьях» не могла не заинтриговать меня. Лично я не делал таких различий. Все мои друзья были для меня настоящими.       И всё-таки я был поражен, когда ты в первый раз привёл меня в гости к Маршалу и Роуз. Твои друзья детства — дизайнер-хиппи и его жена-инструктор по йоге. Оба жили на севере Челси в квартире, напоминающей одновременно музей и коммуну. Стены скрыты какими-то экзотическими коврами, под потолком клетка с большим попугаем, гончарный станок в углу и невыветриваемый запах красок и марихуаны. Сам Маршал почти с ног до головы в татуировках, с маленькой бородкой, в круглых очках, помимо своей основной работы (у них с Роуз был свой магазин, где они продавали копии древних реликвий и тотемов востока из Индии, Китая, Индонезии), занимался экстремальной фотохроникой. Он забирался в самые труднодоступные уголки планеты и фотографировал. Его снимками была увешана целая стена в квартире, возле которой заворожённо можно было простоять целый день.       Они с Роуз были так не похожи на тех, кого я привык видеть в твоём обществе, что когда Маршал шагнул тебе навстречу, снимая бандану и раскрывая объятья, я чувствовал себя так, будто мы с тобой в Лондоне, и я знакомлю тебя со своими друзьями. Друзьями, с которыми я не решался знакомить тебя, чтобы не напугать. И, как же ты, одетый как мажор, с ключами от Бентли в кармане, странно смотрелся в этом жилище хиппи!       — Рози, это Бен…       Я видел, как Роуз переглянулась с мужем, и оба расплылись в понимающих улыбках. Через десять минут после знакомства я чувствовал себя, как дома. Здесь никто не говорил о новой модели айфона, Дженнифер Лоуренс, и будут ли в новом сезоне модны джинсы скинни или буткаты. В тот вечер я впервые видел, чтобы ты курил траву, пил мексиканскую водку и ел закуску на чипсах. Мы слушали настоящие пластинки с этномузыкой на старом граммофоне, полулёжа на покрытом цветными бамбуковыми ковриками диване, и Маршал рассказывал о своей поездке на Мачу-Пикчу. Ты не скрывал своей зависти.       — Сколько интересных мест ты повидал, Шел. Хотел бы и я однажды так путешествовать…       — Кто же тебе мешает? Слушай, Эван… ты тоже весь мир объездил, не прибедняйся…       — Это другое… — ты вздохнул и мечтательно возвёл глаза к потолку. От марихуаны ты сделался расслабленным и томным. — Я сам себе не принадлежу…       — У тебя много талантов… — Роуз погладила его по волосам и повернулась ко мне. — Бен, ты знаешь, что Эван прекрасно рисует? Он показывал тебе свои картины?       — Нет. — Я уже ничему не удивлялся.       Ты махнул рукой.       — Не стоит внимания.       — Я столько раз предлагала тебе представить их у меня на выставке! Ты очень талантлив!       Это был удивительный вечер. Конец ноября, канун Дня благодарения. Я стал так часто бывать в Америке, что эта страна становилась мне почти родной. Каждый раз ты обещал, что приедешь ко мне в Лондон, но теперь всё снова откладывалось из-за предстоящей операции. И всё-таки я чувствовал себя счастливым в тот вечер, потому что увидел эту, прежде неизвестную сторону твоей жизни, твоих друзей, таких не похожих на выхолощенные гламурные манекены, с которыми ты сводил меня раньше. И она понравилась мне.       — Эван… почему ты всегда представляешь меня, как своего друга… — неожиданно вырвалось у меня, когда мы ехали в такси домой. — Я думаю, они всё и так поняли…       Ты лежал головой у меня на плече, не обращая внимания на косые взгляды таксиста, которые тот бросал в зеркальце заднего вида.       — А как ты хочешь, чтобы я тебя представлял? Как своего парня? — ты усмехнулся и слегка прикусил меня за ухо. Если бы ты почаще курил марихуану…       — Разве так обязательно всё скрывать? Эван… — я дёрнул плечом. — Что в этом такого постыдного? У тебя ведь есть друзья геи, которые не стесняются открыто встречаться с парнями…       Ты выпрямился и, неожиданно развернув за плечи, посмотрел мне в глаза. Ты улыбался.       — Счастье любит тишину… Бен… ты хочешь, чтобы другие его видели? Чтобы они смотрели на нас… зачем? Зачем тебе их глаза, когда есть мои… смотри в них…       Я не знаю, было ли дело в выкуренных косяках, или встреча со старыми друзьями сделала тебя таким сентиментальным… То, как ты сказал это… это было большим, чем просто сказать: я люблю тебя. Я, вдруг, успокоился. Я понял, что ты прав. Мне неважно, что знают они, тебе неважно. Важно лишь то, что есть между нами сейчас. ***         — Блядь! Я больше не могу это слушать! — Макс злобно пнул аккуратную этажерочку дров, и заготовленное топливо разлетелось по поляне веером. — У меня уши сворачиваются! И кипят мозги! Ааааа, убейте меня, кто-нибудь! — И он почти бегом кинулся к речке, лишь бы оказаться подальше.        Эван тоже был не в восторге от огромной стаи попугаев, которая уже пару дней обреталась по соседству с их жильём. Птицы, очевидно, куда-то мигрировали, потому что появились внезапно и деловито обгрызали мелкие пресновато-кислые ягоды на большом дереве неподалёку. Было очевидно, что обчистив дерево, они отправятся дальше, но галдели они нестерпимо. К счастью, как только садилось солнце, смолкали, как по волшебству, но стоило появиться первому лучу… Ооооо, Эван Максима очень понимал.        Догнав его уже на берегу, Лайс обеими руками обнял стройную талию и в который раз залюбовался роскошной татуировкой между лопаток. Очень качественная, тонкая работа… Он немного завидовал Максу, который позволял себе быть вот таким… брутальным и чувственным, взрывным, скандальным, откровенным… ненавязчиво заботливым, чутким, справедливым… Он был старше на два года, но порой вёл себя как ребёнок, а порой становился таким взрослым и таким печальным! У Эвана просто сердце замирало иногда от пронзительной синевы его глаз, горячих и ярких, как небо над головой. Максим стал ему близок. Дорог. Очень дорог. Иногда Эвана накрывало странным ощущением, что он и не знал никогда никого, кроме этого русского мужчины, который был с ним всегда… И вовсе неважно, кто они оба, как попали сюда, что с ними будет потом… Не в силах устоять, он прижался губами к раскрытой медвежьей пасти, набитой прямо над позвоночником, и почувствовал лёгкую дрожь удовольствия, чуть встопорщившую нежный пушок на загорелой коже спины.        Немного помолчали, привычно наблюдая заречную бурную жизнь, а потом Максим вдруг сказал:         — Слушай, а почему мы не ходили никогда в ту сторону? — Даже взмах руки, показавшей направление, был у него гармонично-точным. Та пластичность и грация, что давалась Лайсу месяцами в хореографическом зале и бесследно исчезала, стоило ему выйти с репетиции, просто текла у Макса по венам. И секс-эппил его ненамеренно зашкаливал.         — Ты имеешь в виду — за Боинг? — переспросил Эван, безотчётно прижимаясь всем телом. — Я не знаю… Наверно, просто не хотелось лишний раз видеть… Думаешь, стоит сходить?         — Конечно, — Максим накрыл его руки своими и легко поглаживал от локтей до запястий. — Во все остальные направления мы забирались довольно далеко… там лес, там река… Давай уж и туда сходим, будем точно знать, что у нас под боком не было секретного бункера с машиной времени…         — А разве у них, в Лосте, была машина времени? — удивился Эван, положив подбородок на плечо, всё в маленьких хирургических шрамах.         — Я не помню, что у них было, да и какая разница? Мы же не в Лосте, а здесь! Будем считать, что у нас — машина времени… Заодно, может, эти горластые мародёры всё сожрут и улетят нахуй куда подальше…         — Значит, надо выйти пораньше утром…         — Значит, надо поспать ночью…         — Уверен?..        Вышли почти на рассвете, даже попугаи ещё только пробовали голос. Боинг постарались обойти по широкой дуге. Джунгли постепенно становились суше и как-то светлее, словно деревья росли чуть дальше друг от друга, словно листва на них начиналась чуть выше… Неуловимое ощущение, что прибавилось воздуха, пространства… Конечно, прорубаться всё равно приходилось, и смотреть по сторонам и под ноги, чтобы не свести близкое знакомство с кем-нибудь фатальным, но почему-то обоим было весело и легко. Перебрасываясь пустяковыми фразами, они просто шли вперёд, и это неожиданно вселяло надежду, придавало некий смысл: движение — жизнь, как любил говорить Максим. Этой разведкой они самим себе заявляли: мы не сдались! Мы боремся! Мы живы, чёрт побери! Порой, остановившись попить воды, Траньков Эвана целовал, и Лайс от этих озорных, несерьёзных поцелуев кайфовал и шалел, как подросток, думая о том, что никогда в жизни не забудет этот поход и чистую радость этого дня.        По пути попалось дерево сахарных яблок, и они с удовольствием полакомились, заметив, что не так уж оно далеко, можно будет к нему наведываться. Становилось всё жарче, солнце забиралось в зенит, и тени было всё меньше, когда около полудня лес совершенно неожиданно кончился. Просто как отрезало зону деревьев и толстых мясистых трав, и мужчины вышли на довольно широкий, заросший мелкими кустиками и ползучими травами карниз над обрывом. Эван ахнул. Макс резко выдохнул сквозь зубы. Обрыв ограничил их пространство, и в то же время структурировал его. Обрыв — это была хорошая точка отсчёта…        Посовещавшись, они пошли вдоль края, просто из любопытства, чтобы понять, что внизу, возможно ли, что признаки человеческой деятельности? Оба не боялись высоты, подходили к самой кромке, свешивались с неё, страхуя друг друга. Двадцать пять или тридцать метров отвесной, ребристо-складчатой скальной породы, в щелях и трещинах которой росли деревца и вьющиеся лианы, сейчас усеянные гроздьями разнообразных и ярких цветов. Ликующая красота природы опьяняла. Они показывали друг другу то одно, то другое, любовались, восхищались, смеялись, пока вдруг Максим резко не стал серьёзным и не спросил:         — Лайс, а что, тебе сейчас тоже померещилось, что мы на экскурсии?        И Эван поймал себя на том, что — да! У него только что было такое состояние: словно он гуляет по заповеднику, и выбирает ракурс для фотографии, и через полчаса сбор у план-схемы и отъезд в отель…         — Чертовщина какая-то, — помотал он головой. — Солнцем напекло, что ли… Хотя, с другой стороны, Макс, разве здесь меньше красиво от того, что мы сюда не на экскурсию? Вот иди сюда, смотри!        Они стояли вдвоём над бескрайним зелёным простором, уходящим за горизонт плотно-кудрявым морем, стояли на самом краю. Эван обнял Максима за плечи правой рукой, а левой придерживался за маленькое кряжистое дерево, ловко впившееся корнями в кромку камня. Стояли, словно на пороге. Эван повернул голову и заглянул Максу в лицо. Тот в ответ улыбнулся, просто и ласково.        На странный звук за спиной они сначала не обратили внимания, но он повторился громче, разбудив инстинктивный страх: рычал хищник… Затаив дыхание и похолодев, они очень медленно обернулись. Ягуар, крупный, ярко-пятнистый, стоял метрах в десяти от них и лениво щурил янтарно-жёлтые глаза. Хрипловато-гортанный рык был скорее предупреждающим, чем угрожающим, и всё же Эван почувствовал, что цепенеет от ужаса. А что, если это тот самый, что убил Патрика? Что, если ему понравилась добыча? И хочется ещё?.. Вслепую шаря по стволу деревца, он пытался крепче ухватиться, хотя не мог бы объяснить, для чего.         — Тихо, тихо, он не нападает, смотри, хвостом не машет, не приседает… — Максим шептал это, почти не шевеля губами. — Только не шевелись… он скоро уйдёт…        Потом он перешёл на русский язык, и Эван перестал понимать, только по интонации слышал, что говорит Макс примерно то же самое — успокаивает их обоих, потому что молчать очень страшно.        Неожиданно из-под ноги Лайса вывернулся камень, и Эван оступился, хватаясь обеими руками за ветки. На произведённый шум ягуар рявкнул и быстрым движением повернулся к ним. Оба непроизвольно отшатнулись, а Эван, потеряв равновесие, с коротким криком сорвался с кромки. Максим каким-то чудом успел схватить его за руку, а сам ухватился за деревце и уже начал подтягивать Лайса обратно, когда кусок скалы с вросшим в него спасительным деревом угрожающе захрустел, вздрогнул и под аккомпанемент яростного русского мата вывалился из обрыва вниз. ***       В Лондоне Бен, проснувшись, резко сел в своей постели. Спокойная тишина комнаты казалась неестественной из-за бешеного стука сердца в груди. Он не помнил, что ему снилось… что-то про Эвана… что-то…       «О Господи…» — молодой человек вскочил с постели, снося будильник, и, нацепив халат, заходил по комнате. Это невероятно… как ему раньше не приходило в голову!       Нужно позвонить. А время? Половина шестого утра. Значит, в Нью-Йорке… около одиннадцати? Схватив телефон, Бен залез в телефонную книгу и в ажиотаже стал листать контакты. Найдя нужный, он нажал «вызов» и приложил трубку к уху, чтобы несколько секунд слушать гудки.       — Аллооо… — судя по звуку голоса Маршал либо только что уснул, либо недавно проснулся, что, учитывая его образ жизни, могло быть верно в обоих вариантах.       — Шел, привет, это Бен!       — Бен? Чёрт, привет, дружище! — тот явно был удивлен его звонком. — Ты с хорошими новостями, а? Мы с Рози на нервной почве выпили все запасы бургундского. Может, прилетишь в Нью-Йорк ненадолго?       — Шел! — прервал его Барклайл. — Я знаю, куда упал самолёт!