15-Й ГРАДУС НА ЮГ ОТ ЭКВАТОРА

      Не знаю, на что я рассчитывал. Может быть на то, что теперь, когда ты оказал нам с Рейчел такую услугу, то непременно должен будешь подойти после шоу, убедившись, что твое распоряжение выполнено как надо. Ты производил впечатление именного такого человека. По крайней мере, когда был одет в костюм.        Я был настолько вдохновлён и потрясён нашей встречей там, на трибунах, что всецело углубился в мечтания о том, как теперь, на этот раз уж непременно, продолжится это знакомство. Но ни в этот, ни в последующие несколько дней я больше не встретил тебя. Церемония открытия Олимпиады поражала своим великолепием. Я мог только догадываться сколько денег правительство вложило в это событие. В Англии все иначе. Не то чтобы англичане не гостеприимны, нет. Но большое количество социальных льгот и услуг для населения не позволяет нам швыряться деньгами ради того, чтобы произвести впечатление на иностранцев. Главным критерием успешности является умеренность и доступность. Лондон в 2012 году был, прежде всего, местом проведения соревнований, а потом уже городом-гостеприимцем для иностранных туристов. Это нельзя было сравнивать с безумным праздником экстаза и воодушевления, который разворачивался в Сочи. К счастью, или к огорчению, подобный казус с билетами не повторился, и мы с Рейчел смешались с толпой обывателей, оказавшись вдали от вип-лож и их обитателей.        Наши первые дни, в общем-то, проходили однообразно. Мы отсыпались, завтракали и шли гулять. Я не расставался с фотоаппаратом, делая снимки и выкладывая их на фейсбук, где тут же стал центром внимания своих друзей. Потом перекусывали в одном из многочисленных кафе и отправлялись на арену, смотреть соревнования. К счастью, фигурному катанию было отдано вечернее время и мы успевали эмоционально перезагрузиться. В один из дней (кажется, это был прокат короткой женской программы) Рейчел указала рукой на парня в с микрофоном и в пиджаке цвета фуксии, который, закрыв глаза, карикатурно пританцовывал на пару с миниатюрной длинноволосой блондинкой на противоположной трибуне вип-ложи.         — Смотри, это же Джонни Вейр!        Конечно, я знал, кто это. С того момента, как я заболел болезнью под названием «Эван Лайсачек», я знал о Джонни Вейре точно так же, как знают о том, что огонь не может существовать без кислорода. Как и ты, он был спортивным комментатором на соревнованиях со стороны Америки, и трудно было представить двух более не похожих друг на друга людей. Мне кажется, вы, представители иностранного телевидения, даже должны были сидеть на противоположных сторонах арены — мужчина в строгом костюме, образец консервативной американской классики а-ля 60-е и бунтарь поколения 80-х. Зрительская аудитория у двух разных телевизоров.         — Вот он точно гей, — я вздохнул. — И открыто женат на мужчине.         — Он клёвый, — безапелляционно заявила Рейчел, и я не стал спорить с ней. Как я уже упоминал, я не любил геев, которые своим внешним видом заявляли о своей ориентации. Почему-то это оскорбляло меня и, как бы по-идиотски не звучало — словно дискредитировало. Хотя дело было, конечно, не в том, как Джонни Вейр себя позиционировал, а в том, как относился к тебе.        Очередной день начинался с того, что я воображал себе нашу встречу и, разумеется, в своих фантазиях я был на высоте. Я верил в материализацию мыслей, но избегал действий, как в том старом анекдоте, где еврей молился Богу, прося у него выигрыш в лотерею, пока однажды потерявший терпение Господь не ответил, что неплохо бы хотя бы раз купить лотерейный билет.        Очевидно, Бог был особенно терпелив по отношению ко мне той зимой, потому что на пятый день нашего пребывания, мы с Рейчел все же рискнули высунуть носы на вечерние улицы города. Обычно мы возвращались в гостиницу по окончанию соревнований, заказывали еду в номер, зависали на ю-тубе и в социальных сетях. В тот день по рекомендации одного парня — рекламщика, с которым сидели за одним столиком на завтраке, мы отправились в разрекламированный им ресторан Ассамблея, который располагался в здании туристического отеля (не помню название, но звезд у него было пять) в паре кварталов от гостиницы, где проживали мы. Не смотря на то, что мой отец занимал довольно высокий пост в правительстве, я никогда не был и не считал себя представителем «золотой молодежи» и не позволял себе разбрасываться деньгами, и наш с Рейчел отель скорее можно было отнести к среднему классу. Все знаменитости, почтившие своим появлением Олимпиаду, в основном снимали коттеджи, апартаменты или люкс-номера. Я представлял, что и ты, должно быть, поселился в каком-нибудь русском дворце.        Честно говоря, я никак не ожидал встретить вашу компанию в тот вечер за одним из столиков. Мы с Рейчел планировали насладиться традиционной русской кухней, которая, кстати говоря, была той еще экзотикой для самих русских.        Вместе с тобой за столом сидели человек шесть или семь, некоторые лица показались мне смутно знакомыми, но это не помешало мне испытать благоговейный ужас. Я просто морально не был готов увидеться с тобой так скоро… после того, как перестал на это настраиваться!         — Подойди к нему! — тут же надавила на меня Рейчел. — Четвёртого шанса у тебя точно не будет.         — Что я ему скажу? Вдруг он решит, что я его фанат и преследую его?        Подруга посмотрела на меня как на психа и коротко добавила:         — Дурак. Подойди и поблагодари его за место в вип-ложе.        Гениально! Повод был отличным и вполне оправдывал мои действия, но все-таки я не сдвинулся с места, пока ты сам не увидел меня и, улыбнувшись, не махнул рукой.        Нет ничего сложнее, чем просто заговорить с человеком, который нравится тебе. Но ты был в прекрасном расположении духа, и на столе стояло вино, поэтому я рискнул.         — Привет, Бен! — он пожал протянутую руку. — Как ты?        Ох, как меня бесит эта американская манера задавать такой вопрос! Словно врач опрашивает больного о самочувствии.        Привет, Бен, как ты? — Как я? Ты хочешь знать, что я чувствую? О, я, кажется, люблю тебя… давай поженимся? Ну, или хотя бы найди меня на фейсбуке…        Но я ответил, что все оʼкей, и поблагодарил тебя за любезность по отношению к нам и помощь с местами. Ты явно был доволен, и улыбка просто не сходила с твоего лица. Хотя, по-моему, ты просто был уже недостаточно трезв в тот момент, как и твои приятели, которые громко хохотали сбоку от меня (я надеялся, что смеялись они не надо мной.) По правде сказать, я очень рассчитывал, что ты пригласишь нас присоединиться к вашему столику. Но, сукин ты сын, получив благодарность, ты даже не представил меня своим друзьям!        Мне казалось, я зашел в тупик. Жизнь сводила нас уже неоднократно, но эти встречи ни к чему не вели. Ты по-прежнему был словно за стеклом, недосягаемый для меня, как вершина Эвереста. Я был так разочарован, что захотел уйти из ресторана, потеряв аппетит и почувствовав себя законченным неудачником.        «Он слишком крут для тебя. Оставь эти глупые фантазии и посмотри правде в лицо: тебе ничего не светит».        Вся поездка тут же потеряла свое очарование. Купив бутылку вина, мы с Рейчел вернулись в номер нашего отеля, где я выслушал целую проповедь.        «Ты должен был назначить встречу! С какой стати он должен был приглашать тебя сесть к ним? Это было бы странно, учитывая, что никто из его друзей с тобой не знаком…»        Стоп. Внезапно я понял, в чём была вся загвоздка. Рейчел зрила в корень. Вспомнилось наше знакомство в Дубай, где нас, наконец, представила друг другу Рене. Все было просто как день. Мне просто был нужен человек, который ввёл бы меня в вашу компанию, и мне бы не пришлось краснеть за свой интерес к тебе! И такой человек был. Странно, что это не пришло мне в голову раньше, но вино поистине стимулирует мозг!        Помнишь, в тот самый, первый день, когда нас усадили на трибуны вип-ложи, нашими соседями оказались Мишель Кван и Настя Люкин? Мой интерес к гимнастке в тот момент был вызван исключительно историей ваших отношений, но девушка не могла не заметить мои заинтересованные взгляды. Мы то и дело смешно переглядывались, но Настя явно интерпретировала мое внимание совершенно иначе. Странное дело, я всегда так ужасно стеснялся демонстрировать свой интерес к мужчинам, но будучи геем, совершенно легко и непринуждённо знакомился с женщинами. Одним словом, я умел находить с ними общий язык. Более того, я почему-то нравился многим из них, и некоторые оказывались жестоко разочарованы, узнав истинное положение вещей. Рейчел говорила, что я милый и у меня умное и благородное лицо. Не знаю, что это значит. Я не выглядел особенно мужественным, ты превосходил меня в этом отношении на две головы.        Во время небольшого перерыва Настя немного споткнулась, спускаясь по ступенькам, и я вовремя поддержал её. Конечно, мой взгляд выражал заинтересованность. И она была ей приятна. Но, к сожалению, со мной была Рейчел, и это портило всю картину. (Прости, Рейчел). Мы обменялись несколькими любезными дежурными репликами и разошлись по окончанию шоу, но я был больше чем уверен, что милая блондинка была бы не прочь продолжить это знакомство. Оставалось только найти ее, но поиск симпатичной девушки так естественен для мужчины, нежели его погоня за брутальным олимпийским чемпионом.        «Ты же не собираешься за ней ухаживать?» — возмутилась Рейчел.        «Почему нет? Не будет ничего такого… мне показалось, мы понравились друг другу… — я задумался. — В случае чего, я ведь могу представить тебя, как мою сестру?»        Я знаю, что кому-то моя идея может показаться идиотской. Возможно, она именно такой и была, но в тот момент я понимал чётко, как никогда: эта Олимпиада действительно мой последний шанс. Я должен был рискнуть этой партией, потому что тебе уж точно рисковать было нечем. Вспоминая, с каким непривычным для себя рвением я выяснял, в каком отеле остановилась Настя, отслеживал её времяпрепровождение по фотографиям в инстаграмме, я не могу поверить, что готов был делать всё это ради одной только призрачной возможности снова увидеться с тобой. Может быть, я избрал слишком сложный путь, и всё запутал тогда ещё больше… но мне казалось, что цель оправдывает средства. Ведь мне всё тогда удалось. Я помню этот день, 14 февраля. Мужская произвольная программа. Может быть, сама дата располагала к удаче, но после двух дней безуспешных попыток отыскать гимнастку в толпе зрителей вип-ложи, мне это всё-таки удалось. Ты знаешь, что было дальше, ведь с этого дня ты сам был свидетелем моего февральского безумия, и я до сих пор считаю именно эту дату днём нашего настоящего знакомства. Настя чудесная девушка, добрая, открытая и готовая помочь всему миру. Знаешь, мне даже кажется, она всё поняла уже тогда, когда я заговорил с ней в фойе, попросив совершенно ненужный автограф. Она узнала меня и сразу была очень дружелюбна. Я действовал на голом энтузиазме, потому что не был уверен, что понравлюсь ей настолько, что она захочет закрепить наше знакомство. Но я упомянул твоё имя спустя минуту после разговора, сообщив, что мы неоднократно пересекались в прошлом, и ты оказал мне неоценимую услугу, выручив из неприятной истории с билетами. И вот мы уже непринужденно болтали о тебе, радуясь такой встрече и соглашаясь друг с другом в том, что ты прекрасный человек. Я вёл себя уверенно и небрежно, ничем, как мне казалось, не выдавая волнения, и всё равно, знаешь, всего этого могло быть недостаточно, чтобы мой план сработал так гладко. Но он сработал. Ведь уже в тот же вечер, помнишь, мы все вместе гуляли по Сочи, обсуждая прокаты мужчин, победу Юзуру Ханю, новую систему судейства и саму Россию. Наш первый день святого Валентина, проведённый вместе. Еще накануне, лежа без сна на неудобной кровати я смотрел в потолок и мечтал одновременно о том, чтобы встречаться с тобой, и о том, чтобы выкинуть из головы. Может быть, сама атмосфера этого приморского города располагала к волшебству, но оно происходило на моих глазах. Как ещё иначе объяснить, что ты первый подошел и заговорил со мной на трибунах, что я купил эти пиратские билеты… будь они правильными, мы бы прошли мимо друг друга и возможно никогда бы не встретились. Я пил много вина, и было уже не так страшно идти от тебя неподалеку, что-то говорить и отвечать на вопросы. Мне кажется, ты был рад увидеть меня в вашей компании, хотя и удивлён моим знакомством с Настей. Помню наш первый нормальный разговор в тот вечер. Я окончательно осмелел от теплого приёма, холодного муската, сумасшедшей красоты бесконечно уходящей как будто за горизонт набережной, шума прибоя, буквально усыпанного звездами неба и припомнил нашу предыдущую встречу в Дубае.         — Мне показалось, ты был чем-то недоволен… и даже не вспомнил, что мы уже виделись до этого однажды, в Лондоне.         — У меня было плохое настроение в тот день, — ты, как мне показалось, сказал это немного виновато и улыбнулся так очаровательно, что воспоминание о прежней нелюбезности тут же стёрлись из памяти. — Этот год был не из лёгких.        Сейчас я знаю, что ты имел в виду, но тогда это не имело значения. Ты пошутил что-то насчет британского акцента и рассказал о своей любви к Лондону, а я, мне кажется, в ответ все время нес какую-то чушь, но ты смеялся, и моему счастью не было предела. Я едва не забыл о своей миссии притворяться увлечённым Настей! Рейчел то и дело посылала мне многозначительные взгляды, которые я игнорировал. В нашей компании Настя выступала, прежде всего, в качестве переводчика русского языка, а я чувствовал себя намного уверенней, изображая натурала.         — Знаешь, мне всё равно, гей он или нет, — заявил я подруге, когда мы вернулись под утро к себе в номера. — Я буду счастлив даже просто дружбе. Какие они все интересные люди, тебе не кажется? И знаешь что? Эван обещал провести меня в зону телевещания.         — С чего бы это?         — Я сказал, что ты умираешь, как мечтаешь попасть туда…        Рейчел фыркнула куда-то в темноту.         — Скажи, он просто космос…         — Прости, Бен… но, по-моему, его подлинный интерес к тебе проснулся, когда он узнал, что твой отец вице-спикер палаты общин.        Я вздрогнул на секунду, уязвлённый этим заявлением, но быстро отогнал его посыл и ответил с ухмылкой и совершенно искренне:         — О да. И, кажется, я впервые в жизни гордился тем, что я его сын.        Тогда я ещё не знал о том, как тяжело далось тебе пребывание в Сочи в тот год, ведь ты казался весёлым и беззаботным в компании друзей, и словно приехал туда отдохнуть и развлечься, как все. Удивительно, как влияет на человека одежда. Стоило вечером накануне тебе снять официальный костюм и переодеться в обычные джинсы и спортивную куртку, менялась как будто даже манера твоего голоса. Ты уже не казался мне таким недоступным, а только безумно красивым и идеальным. Если бы я тогда знал, как сам ты критичен к себе и своей внешности в минуты плохого настроения, то был бы изумлен до глубины души.        Я послал цветы Насте в номер на следующее утро и, как мы условились с тобой, пришёл за час до начала проката короткой женской программы. Помню, как шёл по завешанной баннерами и разноцветными плакатами улице и не верил, что это происходит со мной наяву. Ты уже ждал меня у главного входа, и эта незначительная деталь сразу подняла мне настроение. Ты ЖДАЛ меня.         — А где Рейчел? — ты удивился.         — Она приболела немного, — сорвал я, решив не говорить, что попросил подругу воздержаться от компании, рассчитывая побыть хоть немного с тобой наедине.         — О, очень жаль… надеюсь, ей станет лучше к вечеру… Бен, предупреждаю, ты не увидишь ничего особенно интересного. Мне не очень нравится комментировать соревнования… — ты быстрым шагом направился вперёд, и от этого полы твоего распахнутого плотного черного двубортного пальто картинно разлетались в разные стороны. Люди то дело с интересом оборачивались, узнавая тебя, улыбались и тихо перешёптывались.         — Понимаю, тебе, наверное, жаль, что ты не участвуешь… — поддержал я разговор.         — Да… — в твоём голосе прозвучали странные интонации, как будто ты сказал только половину того, что хотел, удерживая остальное.        Мы прошли через служебный коридор, и попали в административную зону. Это было, как зрителю в театре попасть за кулисы. Везде царила нервная суета, бегали люди, кто налегке, кто перенося оборудование, и до уха то и дело доносилась дикая смесь русского и английского языков. Мимо нас проходили целые группы спортсменов, некоторые из них останавливались на ходу, чтобы поздороваться с тобой, и я ощущал себя особой приближенной к королеве. Было забавно и интересно наблюдать всю эту подготовительную кутерьму. Хотя я тогда так и не взял ни одного автографа. Сам не знаю почему.         — Вот, вышка комментаторов, там мы работаем, — ты указал рукой на лестницу, ведущую на верхний пролет прямо посреди коридора.        В тот же миг чей-то голос окликнул тебя по имени, и по ступенькам слетел (по-другому не скажешь) Джонни Вейр. На этот раз широкий пиджак на нём был в чёрно-белую полоску, волосы, уложенные крупными кудрями, были обильно закреплены лаком. Он проскользнул мимо меня, не замечая, обдав насыщенным запахом туалетной воды.         — Эван, привет! У меня двадцать минут до эфира, есть чисто технический вопрос… как сделать свой аккаунт недоступным для… некоторых пользователей? То есть, не только, чтобы писать не могли, но ещё и видеть мою страничку… ты же в этом специалист, да? — он выдал всё это на одном дыхании, и ты слегка кашлянул, глянув в мою сторону.         — Джонни, познакомься, это Бен Барклайл, мой… знакомый, — ты явно подбирал подходящее слово. — Бен, это…         — Я Джонни, — Вейр протянул мне неожиданно широкую, крупную ладонь и довольно ощутимо стиснул. Мне сразу бросилось в глаза, что у него подкрашены ресницы, а лицо покрывает слой тонального крема, который уже успел слегка скататься в уголках глаз, где обозначились морщинки. — Очень приятно.        И, повернувшись к тебе, добавил:         — Забавно, что мы по-прежнему коллеги здесь. Кстати, я видел твой вчерашний репортаж. Скажи, у тебя микрофон вызывает какие-то неприличные ассоциации, что ты так морщишься, когда его подносят к твоему лицу?        На твоих губах появилась какая-то очень свойская, понимающая улыбка. Ты посмотрел на меня и пояснил:         — Это правда. А вот Джонни всегда ведёт себя так, будто его снимают десятком фотокамер. Отличный навык.         — А Эван всегда одевается на работу, как на свои похороны… — Вейр окинул взглядом твой костюм.        Вы оба обращались ко мне, но ваши слова, несомненно, были направлены друг к другу. Трудно было устоять перед волной того безбашенного обаяния, которое излучал твой бывший соперник, но меня намного больше смутил и встревожил очень прямой, оценивающий взгляд, которым Джонни принялся изучать меня. Я боялся снова начать краснеть, и от этих волнений, конечно же, покраснел. Я не хочу сказать, что в этом взгляде было что-то неприличное… но Джонни Вейр был открытым геем, и «открытый» было главное слово в этом определении. Я не знал, как вести себя с такими людьми.        Заметив моё напряжение, Джонни снова повернулся к тебе, и дальше все его слова перемежались только короткими выстрелами взглядов в мою сторону. Он говорил быстро, много и достаточно громко, пока ты не напомнил ему про телефон.         — Давай, я посмотрю…        Воспользовавшись тем, что ты занялся его телефоном, Вейр вновь бесцеремонно уставился на меня и взгляд его приобрёл томность, от которой меня тут же бросило в жар.         — Готово, держи.         — Эван, блять, я просил тебя ПОКАЗАТЬ мне, как поставить блокировку, а не ставить её вместо меня!        Когда Джонни, наконец, унёсся, стуча каблуками лакированных ботинок наверх, я не удержался.         — Он что, меня клеить пытался? — это вырвалось с нервным смешком.        Ты быстро посмотрел на меня и успокаивающе похлопал по плечу.         — Не бери в голову. Он всегда себя так странно ведёт.        В какой-то момент тебя остановил, схватив за руку, высокий брюнет, со словами:         — Эй, Америка, чего не здороваемся!        Это был Максим Траньков. Новый золотой призёр в парном катании. Мы притормозили, пока ты извинялся и говорил, что не узнал его. На самом деле мимо нас сновало столько народу, что было неудивительно растеряться. Я вдруг почувствовал себя неловко. Ты определённо разрывался на части, и я заметил некоторое замешательство в твоём голосе, когда ты представлял меня своим знакомым, которые отчего-то все как один проявляли ко мне интерес.         — Слушай, почему на меня так странно смотрят? — не выдержал я. — У меня что, пятно на одежде, которое я не вижу?        Неожиданно ты покраснел и пробормотал что-то о том, что мне показалось. Я удивился, но решил проявить деликатность. Думаю, ты не каждому из своих знакомых устраивал подобную экскурсию, и невежливо было продолжать злоупотреблять твоим вниманием.         — Есть какие-то планы на вечер? — я сам поразился своей наглости.        Ты явно удивился этому вопросу, и к моему разочарованию, сообщил, что будешь «страшно занят». Я уже был готов пасть духом, когда ты неожиданно поинтересовался, были ли мы на Красной поляне. Услышав мое «нет», ты искренне изумился.         — Это же главный спортивный объект и достопримечательность Сочи! Завтра финал бордер-кросса у мужчин. Мы едем туда. Присоединяйтесь! Это стоит увидеть…        Боже, как мне было… стыдно от того, что я понятия не имел, что такое бордер-кросс!         — Сам найдёшь выход на зрительские трибуны? Мне уже надо идти…         — Конечно!         — Тогда до встречи на хуторе Розы завтра! — бросив эту загадочную и красивую фразу, ты поторопился уйти, а я еще двадцать минут тыкался по коридорам, заходя в служебные помещения.         — Оʼкей, гугл, что такое бордер-кросс? — я обратился за помощью к телефону и через минуту узнал, что речь шла о соревнованиях по сноуборду.        Знаешь, наверное, со стороны все мои страхи кажутся смешными. Я не мог признаться тебе в те дни, что не посещал другие спортивные объекты, кроме арены Айсберг, и, как «ярый поклонник фигурного катания», ни разу в жизни не вставал на коньки. Я рад, что на Красной поляне со мной была Настя, которая не питала особой любви к этим «адовым доскам», как она называла их, и я был не единственным, кто отклонил предложение прокатиться по склону. До этого момента, обрадованный нашим знакомством, я как-то не задумывался, что не совсем вписываюсь в вашу тусовку по образу жизни. Я не понимал половину специальных терминов, которыми изобиловала твоя речь, и мучился от того, что не могу разделить твоих интересов. Экстрим-парк Роза-хутор, был настоящей российской Швейцарией. Восхитительной красоты слепящие снегом горные склоны завораживали с первой минуты. Горнолыжный курорт поражал воображение и был оснащён по последнему слову техники: пункты проката снаряжения, инструкторская служба, многоэтажные автостоянки, каток с искусственным льдом, магазины, открытый водоём для купания и оборудованная в летнее время пляжная зона, детские площадки, пешеходные тропы различной трудности, верёвочный парк развлечений и троллей. А мы с Рейчел почти всё время провели в городе, посещая рестораны.        Я подумал, как ограничена и скучна была моя жизнь до встречи с тобой. Мысль о том, что я мог бы проводить эти вечера в лондонском пабе с друзьями, за кружкой пива и тарелкой солёных орешков, наблюдая соревнования по телевизору, вызывала у меня ужас. Почему я столько временем был зрителем, избегая участия?        22 февраля. Большой гала-концерт и наш предпоследний день пребывания в Сочи был одним из самых счастливых дней в моей жизни. К этому моменту наша компания незаметно слилась воедино, и даже если я не виделся с тобой, потому что ты был занят, мы с Рейчел общались с твоими друзьями. Думаю, я страшно палился перед Настей, стараясь незаметно свести любой разговор к тебе, но она охотно поддерживала его, и, если бы не её открытое и доброе сердце, я бы чувствовал себя одиноким. Я больше не думал о тебе, как о высокомерном снобе. Здесь, в кругу приятных тебе людей, твоих друзей, коллег, в своей стихии, ты просто искрил обаянием, и был так мил, что у меня ехала крыша. Я старался не заострять внимание на девушках, которые флиртовали с тобой, и на твой ответный флирт. Я поддерживал тебя, говоря, что русские женщины самые красивые (и это не было лукавством), ты смеялся в ответ и, спрашивал, есть ли у меня подружка. Я сказал, что нет, и посмотрел на Настю, которая улыбнулась в ответ. Мне кажется, тебе бы не было так легко и спокойно рядом со мной, знай ты правду с самого начала. Мы бы оба нервничали и сомневались. Я, конечно, сомневался с первой минуты. В какой-то момент мне даже стало жаль, что я не влюбился в Джонни Вейра, что было бы очень актуальным, учитывая его открытую ориентацию.        Церемония закрытия была финальным, самым ярким аккордом Олимпиады. Зрительские трибуны едва ли не раскачивались от восторга, приветствуя своих героев, — победителей и участников. Люди кричали, смеялись и плакали, а когда начался салют, я увидел и в твоих глазах слезы. Мы стояли близко друг к другу в проходе (у меня хватило ума купить билеты на лучшие места на закрытие), по твоему лицу скользил цветной луч прожектора, и я видел, как они катятся по щекам. Я тогда впервые подумал, что люблю тебя и испугался.        Потом все обнимались и пили шампанское прямо из бутылок. Ты был как в лихорадке: смеялся и кричал громче всех, таскал на руках девчонок, фотографировался со всеми подряд и уговорил отправиться продолжать вечер в ночной клуб. Мне тогда казалось, ты был счастлив. По крайней мере, твоя радость била фонтаном, и тогда я еще не знал, насколько это тебе не свойственно — быть таким. Я не знал, что ты просто стараешься замаскировать и заглушить боль от своего положения — быть только зрителем. Что на самом деле ты был в отчаянии.        Ты то и дело вспоминал Ванкувер, говоря «как было, когда ты… и тд», но это выглядело естественно… Люди танцевали и пели гимны своих стран прямо на улицах, целыми группами замотанные во флаги с символикой олимпиады, водили хороводы, и каждый был другом другому. Это была сумасшедшая, безумная, как звездный калейдоскоп, ночь. Мы просидели в клубе до утра, и у меня в глазах рябило от лиц и имён знаменитостей, которые сменяли друг друга возле нашего столика. Нашего… я говорю так, потому что я чувствовал, что между нами появилось это самое «общее пространство, круг доверия, своя территория.» Кружившие вокруг тебя, словно мотыльки, девушки возникали и исчезали, и хотя мне было тревожно видеть их череду в твоих объятьях, я все равно чувствовал, что ты помнишь обо мне.         — Найдешь меня на фейсбуке?        «Ты сказал эту фразу, ты, чёрт побери, её всё-таки сказал!»         — Знаешь, я никогда не был в Нью-Йорке… думал поехать туда в этом году.        Ты оживился, заверив меня, что будешь рад показать мне город, если я соберусь приехать в Америку. А я знал, что теперь ОБЯЗАТЕЛЬНО соберусь.         — Да, Бен, в наше время зафрендиться на фейсбуке — это явный признак серьезных намерений, — съязвила Рейчел, слышавшая наш разговор, уже в аэропорту. — Не забудь добавить в друзья Настю.         — И еще человек двадцать… — я счастливо смотрел в окно иллюминатора.        Мечты сбываются.        Кажется, есть такая русская поговорка у Газпрома… ***        Небо на закате было словно охвачено пламенем. День умирал нежно и плавился золотыми облаками на западе. Деревья скрывали от глаз всю красоту, оставляя для обзора лишь незначительный участок неба. Свет рассеивался между ветвями деревьев, и казалось, на них должна была остаться блестящая пыль.        Эван лежал в гамаке и, закинув руки за голову, смотрел в небо. В воздухе, уже остывшем от жары, плыл запах дыма от костра, очень пряный и вкусный. Сидевший неподалёку на бревне Макс, остриём ножа выписывал на толстой палке какие-то вензеля. Бриан отправился за новой порцией дров для ночного костра, который они должны были обязательно поддерживать до рассвета, чтобы отпугивать диких зверей.        Странно, но Эван начинал находить какую-то жуткую прелесть в их положении. Впервые за всю жизнь он был полностью предоставлен сам себе. Никаких обязательств, если не считать ночного дежурства, далеко идущих планов, графиков, отчётностей… Они жили в лесу, как первобытные люди, без телефонов, интернета, телевизоров и информации. Раньше он не расставался с тремя айфонами и не мог представить утро нового дня без привычного обзора новостной ленты, чашки американо и беговой дорожки, и не засыпал, не включив в наушниках музыку. Если он был дома один, то мог не выдергивать их из ушей целый день… а сейчас всерьёз был занят тем, что «слушал тишину». Просто лежал и слушал.         — Как думаешь… ребята… дошли куда-нибудь? — подал голос Макс.         — Если бы дошли, то уже бы привели помощь.         — Я иногда думаю… — Траньков хмыкнул и воткнул палку в песок. — Что если мы тут навсегда застряли? Понимаю, что бред… но всё равно думаю…         — Я тоже об этом думаю.        Вернувшийся Жубер свалил на землю кучу веток. Утром шёл дождь, и им пришлось стоять над костром с одеялом, а теперь уже было не найти сухих брёвен.        Эван вдруг почувствовал желание высказать всё, о чём он размышлял последние дни.         — А ещё, знаете, о чём думаю? Я думаю, почему мы попали сюда, и именно в таком составе? Вероятность выжить в авиакатастрофе составляет ничтожно малый процент… а мы выжили… И ещё я думаю, что это ведь странно всё… сама эта поездка… я вот вообще не должен был никуда лететь. Я больше года не выступаю на шоу. Саша тоже… многие давно завершили карьеру…         — К чему ты клонишь? — Жубер нахмурился.        Эван сел в гамаке и посмотрел на ребят.         — Что если мы здесь… вовсе не случайный набор элементов. Теоретически в этом самолете могли оказаться другие фигуристы. Может ли что-то связывать всех нас… что-то объединять… я к тому… что если это… наказание? Или испытание…         — Ты пересмотрел Лост… — Траньков усмехнулся. — Наказание? За что? Одно для всех? И по твоей логике, Флоран, Мао… Женя… они своё испытание не прошли?        Эван пожал плечами.         — Я не знаю. Но я думаю, что такие вещи не происходят случайно. Я в случайности вообще не верю.         — И ты считаешь, ты, например, заслужил быть здесь? — голос Макса прозвучал грубовато. Он разволновался и, отложив палку, встал, начав ходить туда-сюда.         — То, что мы пока ещё живы, уже придаёт мне оптимизм… может быть, мы должны что-то понять?         — Понять? — переспросил Траньков. — У Флорана, Мао и Жени, блядь, даже времени не было на это! По-твоему, это какие-то шарады? Может быть, теория мирового заговора? Или какая другая херня? В каждом из нас есть изрядная куча дерьма. Но главное дерьмо в том… что это, скорее всего, ни хера не означает. Это просто грёбаная случайность. И я не хочу искать смысла там, где его нет.        Эван вдруг понял, как, должно быть, прозвучали для Максима его слова. Из них должно было следовать, что смерть Жени не несчастный случай и, может быть, в этом его наказание… стать жертвой чувства вины. Ему захотелось как-то успокоить парня, сказать, что он выражался в некоем метафизическом смысле, но Макс встряхнул волосами, с которых недавно потерялась резинка, и, ссутулившись, побрёл в сторону речки.         — Эван, вот ему сейчас это лучше не напоминать, — укоризненно заметил Бриан. — Он только-только нормально спать начал…         — Я не думал, что он так воспримет, — повинился Лайс. — Я и не собирался напоминать… Думаешь, надо его догнать?        Жубер как-то странно глянул на него снизу вверх, решёткой раскладывая волглые ветки над огнём.         — Догони. Только минут через пять. Дай ему передышку. И возьми мешок. У нас апельсины кончились, на обратном пути нарвите пару десятков.         — Слушаюсь, сэр, — поднёс к виску пальцы Эван и, подхватив полотняный мешок, медленно пошёл вслед за Траньковым.        Максим дошёл до речки, до того самого места, которое уже считал «своим»… Там можно было поваляться на траве, глядя в небо сквозь перистую листву, или на мощном древесном корне посидеть, наблюдая кипение жизни на противоположном берегу, гораздо более густо заросшем. Сейчас он сидел и бессмысленно чертил своей палкой узоры на песке, даже не поднимая головы. Почему-то было очень горько думать, что Лайс может винить его. То, что он винил себя сам, это одно, но Эван… Умом Макс понимал, что тот наверняка и в мыслях не имел ни в чём его обвинять, но на сердце было так тяжело.        Шёл четвёртый день, как они вернулись к месту падения Боинга, значит, в джунглях они уже девять дней… Или всего девять дней… Иногда Максиму начинало казаться, что ничего другого в его жизни никогда не было. Ни городов, ни машин, ни домов… листопадов, снега, инея на ветвях… Фигурного катания не было тоже, а эти ребята рядом — они такие же странники, как и он… И они всю жизнь бродят по джунглям. И будут бродить, пока не лягут в такие же небольшие холмики, как Мао, Флор и Женя. А та жизнь, которую они помнят, — просто сны, и они рассказывают их друг другу, чтобы развлечься долгими ночами. Медали, победы, лавровые венки чемпионов… Таня… Стеф… Миражи…        В отблесках золотого вечереющего неба река казалась потоком волшебного света; наступил тот момент в сутках, когда на рубеже дня и ночи всё стихало, изменяя облик мира. Шорох за спиной заставил замечтавшегося Максима вскинуться и обернуться.         — Это я, — Эван подошёл и присел рядом. — Не прогонишь?        Максим тихонько хмыкнул, поднимая пятернёй упавшие на лицо волосы. Вопрос ответа не требовал. Некоторое время оба молчали, следя, как по блестящей воде бежит лёгкая рябь.         — Ты о чём-то грустишь, — вдруг сказал Лайс. — Прости, если это я тебя расстроил. Я не хотел. Я говорил в общем… размышлял. Ничего конкретного.         — Я понимаю, — кивнул Макс. — Просто совпало. Завтра Флорану девять дней… У вас знают, что это такое?         — Не знаю, кого ты имеешь в виду, но я православный, я знаю… — Эван вздохнул. — Так ты из-за него?         — Трудно сказать. Я стараюсь не очень задумываться, — Максим тоже вздохнул и покосился на него из-под вновь упавших непокорных прядей. — А то, если начать строить причинно-следственные цепочки, можно зайти очень далеко. А нам тут надо всё-таки выжить, а не спятить.         — То есть, ты считаешь, что мои мысли — бред?         — Я как раз так не думаю, — Макс упёр локти в колени и опустил подбородок на кулаки. — Просто, на мой взгляд, нам не стоит так глубоко копать. Умножать сущности сверх необходимого, так сказать…        Эван вдруг резко сменил тему:         — У тебя нет ножа с собой?        Макс достал из кармана складной ножик и подал ему. Тот привстал, быстрым движением срезал небольшую ветку и принялся её остругивать, ворча, что в этих тропиках очень быстро темнеет.         — Бриан просил апельсинов набрать, — заметил он, складывая и возвращая нож. — Он бы ещё ночью нас послал, да?         — Так, а чего мы тогда сидим? — удивился Максим, пытаясь встать, но Лайс придержал его за локоть.         — Погоди. Я смотрю, ты резинку для волос потерял. Я видел как-то, моя сестра племяшке такую штуку сделала, когда мы были на пикнике, и у Элли сломалась заколка. Можно, я попробую?        Макс удивлённо кивнул, и Эван, зайдя за спину, осторожно собрал пальцами его шевелюру, как-то ловко разделяя и скручивая пряди, а потом скрепил их на затылке оструганной палочкой. Не торопясь отдёрнуть руки, он пригладил там и сям, что-то заправил за ухо, что-то подтянул. Максим сидел, боясь пошевелиться. Если это не флирт, то он в жизни, блядь, нихера не понимает…         — Ну вот, — услышал он довольный голос Лайсачека. — Так тебе будет удобнее, правда?         — Фантастика, — еле выговорил Траньков. — Спасибо. Только, пока я не научусь, ты мой личный стилист. Готов?         — Да без проблем! — засмеялся Эван. — А теперь за апельсинами, да?         — А расскажи, Бри, откуда ты узнал, что Эван умеет так шикарно кофе варить?        Жубер поднял голову и улыбнулся. Они сидели у костра после ужина и пили кофе. Так уже привычно… Традиционно уже… Вчера варил Максим, — и неплохо, кстати, — сегодня была очередь Лайса. Он, посмеиваясь, разлил ароматное варево по чашкам, и было так вкусно, что не хотелось ни печенья, ни шоколада… Бриан вздохнул, вспоминая…         — Мы были все в Алматы, у Дениса. В тот год почему-то не было вас с Тати, а так все… Дайс, Мао, Элладж, Ваня, Миша, Стефан, девочки ваши русские… И Эван был с Грейси. Уже после шоу мы все пошли в… как же называется там у них… ну, где можно поесть и выпить, но не ресторан…         — Чайхана? — подсказал Макс, и Бриан радостно кивнул:         — Точно, она самая. Ну, пока мы ели и выпивали, всё было хорошо, но потом Лена Радионова попросила кофе. И как назло сидела она рядом с тобой, Лайс, помнишь?        Эван мечтательно улыбнулся и закрыл глаза:         — Как не помнить… я от одного запаха чуть под стол не упал. Я прям запретил ей пить, потому что всерьёз опасался, что её отравить хотят.         — Слово за слово, — продолжал рассказывать Бриан, — позвали того бармена, что кофе варил. Тот в амбицию, мол, хорошо варю. И Лайс в амбицию — дерьмово варишь! Короче, договорились до пари, кто проиграл, тот угощает кофе всю компанию. Я никогда не забуду, как Эван выглядел в фартуке! Но какой был кофе! Макс! Это был шедевр. На запах собралось пол… да, чайханы, помню!         — А как судили-то? — заинтересованно спросил Траньков.         — Очень просто, — ответил уже сам Эван. — Всем по очереди завязывали глаза и наливали кофе в чашки разного цвета. Я выбрал чёрные… Человек пробовал тот и другой, ну, и говорил, где вкуснее. Я выиграл в одну калитку, как говорится. С тех пор Бриан уверен, что я мастер-бариста. Хотя это не так.         — Ну, не знаю! — воскликнул Максим. — Кофе-то действительно роскошный…        Бриан сидел напротив друзей, расположившихся по другую сторону костра бок о бок, и уже больше часа недоверчиво наблюдал за обоими. Когда они вернулись с апельсинами, он заметил только, что Максим слегка напряжён, но списал это на прошлый разговор, вот только за ужином Эван вдруг сел с ним рядом и тоже показался Бриану взволнованным.        Они оба выглядели странно, как два человека, между которыми есть общий секрет, и Бриана это немного задевало. Он нашел Эвана раньше Макса, а теперь эти двое как будто образовали свой собственный альянс. Они явно симпатизировали друг другу, и это можно было бы отметить просто как факт, если бы не ощущение, что сейчас, вот в эту самую минуту, он у костра лишний. Стараясь не привлекать к себе внимания, краем глаза Жубер наблюдал, как перед ним разворачивается нечто, что никогда бы не произошло, не будь они в таких удивительных обстоятельствах.        Ребята продолжали болтать о всякой ерунде, допивали кофе, поправляли ветки в костре, потом достали из мешка по апельсину и принялись чистить. Макс при помощи ножа тут же соорудил себе вставные челюсти из кожуры, чем довёл Эвана до икоты, так тот хохотал. Бриан смотрел сквозь дрожащий горячий воздух и улыбался. Ночь не входила в их круг, очерченный тёплым светом костра…         — У, кислый какой, — разочарованно протянул Траньков, попробовав свой апельсин и поморщившись. — Тут через один есть невозможно! Что за херня…         — Возьми мой. Сладкий, — отозвался Лайсачек.        То, КАК он сказал это, заставило Макса едва ли не поперхнуться, потому что Траньков, несомненно, мысленно расставил знаки препинания в этом предложении немного иначе. Эван действительно говорил по-английски очень быстро, с выраженным американским акцентом, иногда практически не делая между словами пауз, и Максим, видимо, просто не услышал подлежащее…        Не замечая реакции, Эван повернулся на брёвнышке и сел к Максиму лицом, протягивая дольку. Руки у того были заняты, он поколебался секунду и, нервно хмыкнув, наклонился, ухватив оранжевый кусочек апельсина ртом. Эван переменился в лице и покраснел, растерявшись, но руку не отдёрнул, а вместо этого слегка коснулся подушечками пальцев губ, как бы запечатывая и провожая ломтик цитруса. Это длилось меньше двух секунд, но выглядело настолько откровенно, что у Бриана возникло чувство, будто он только что случайно подсмотрел эротическую сцену из порно.        Макс, кажется, сам только-только осознал, что сделал, и ему стало неловко. Эван уже болтал какую-то отвлечённую ерунду, излишне громко, и даже голос его звучал выше обычного. Он достал ещё один апельсин и кинул, даже, скорее, швырнул его в Бриана со словами: «Ты тоже попробуй!» Он не успел поймать, и фрукт улетел мимо него в кусты, заставив Эвана радостно вскочить и понестись за ним. Макс не сдержал смеха, и вот они уже втроём хохотали, разряжая обстановку. Парни как будто извинялись перед ним за эту сцену, говоря: эй, а ты о чём подумал, приятель?        Бриан подобное на своём веку повидал, но никогда ещё не испытывал такого сочувствия к действующим лицам, никогда так не сопереживал. Он видел обоих редко, знал об их жизни отрывочно, по соцсетям и сплетням, по разговорам общих знакомых, но почему-то был уверен, что оба не очень-то счастливы, несмотря на внешнее благополучие. Он знал, что Эван гей, как знали это все остальные, но никогда не участвовал в обсуждениях чьей-либо личной жизни или ориентации. Потому что на собственной шкуре испытал, какое это дерьмо, когда каждая собака норовит нагадить у тебя под дверью. О Максе же в этом смысле говорили больше шутливо, и только в контексте его странно близких отношений со Стефаном Ламбьелем. А Траньков порой сам так открыто на это нарывался, что Бриан верил: тот чист, как слеза. Но странное дело: сейчас ему было легко поверить, что между Эваном и Максимом возникло то самое сексуальное напряжение, которое невозможно спутать с дружеской симпатией. Теперь он начинал сомневаться… Отсутствие Тани только подтверждало подозрения. Чёрт… до чего грустно…        Потом он сделал вид, что ничего не заметил, и отошёл подальше в кусты по малой нужде, а когда вернулся, Эван уже устраивался в гамаке на ночлег. Макс, который дежурил у костра первым, неторопливо собирал фруктовые шкурки и чашки, наводя красоту. На лице его было сомнение и затаённая боль. Бриан не выдержал.        Присев возле костра, он потёр ладони друг о друга, как бы согревая.         — Я не говорил, но я рад, что из всех, кто был с нами, сейчас здесь, со мной, именно вы двое…        Траньков недоверчиво покосился на француза. Он явно был озадачен этим заявлением.         — А Лёха? Вы же лучшие друзья, как-никак…         — Я бы не хотел видеть его сейчас… когда Жени нет. Я бы ничем не смог помочь, и пришлось бы просто наблюдать… просто смотреть, как он страдает… и вообще, знаешь… мы как-то отдалились друг от друга в последнее время. Так бывает.        Они помолчали. Жубер думал, что бы такого сказать, чтобы подбодрить парня, потому что чувствовал, что с тем творится неладное, но признал свою неудачу. Не умел он утешать.         — Да… у Эвана это лучше выходит…         — Что? — Траньков удивленно поднял брови.        Бриан посмотрел в лицо, на котором играли блики света от костра. Он только сейчас обратил внимание на губы парня — чувственные, мягкие, чётко очерченные, и подумал, что только дурак откажется хотя бы прикоснуться к таким… хотя бы кончиком пальца. Как это сделал Эван…         — Тебя отвлекать… — Жубер подпёр щеку рукой и смотрел на искры от костра, которые кружились и таяли в синей темноте. — Хороший он парень. Да…         — Да… нормальный… — пробормотал Макс. — Мы не особенно общались, но потом как-то нормально пересеклись на шоу в Корее… и я тебе скажу: он классный. И не заслуживает того, что говорил о нём Женя.         — Много чего говорят. Но здесь это уже неважно, да? Здесь в каком-то смысле… всё можно сначала начинать… и по-другому… — Жубер встал и, демонстративно зевнув, потянулся. — Я спать. Странное дело, да? Вставать утром никуда не надо, а вырубает капитально. Может, потому что на свежем воздухе…        Он ногой подбросил обратно в костёр отлетевшую головешку и, сунув руки в карманы джинсов, направился к своему гамаку.        «Я думаю, почему мы попали сюда, и именно в таком составе? Вероятность выжить в авиакатастрофе составляет ничтожно малый процент… а мы выжили…»        Максим перевернулся на другой бок и стиснул зубы. Несмотря на то, что ночь была тёплая, его колотил озноб. Он уже вставал, чтобы взять себе ещё одно одеяло и укрыться им с головой, но всё равно чувствовал холод.        «Что если мы здесь… вовсе не случайный набор элементов. Теоретически, в этом самолёте могли оказаться другие фигуристы. Может ли что-то связывать всех нас… что-то объединять… я к тому… что, если это… наказание? Или испытание…»        Если это наказание, то он знает, за что. Эван думает, дело в Женьке… конечно, и в нём тоже. Но если представить на секунду, что смерть Плющенко по его вине — это не причина… он попал сюда совсем за другие грехи. Слова Лайса днём возмутили его, потому что он не мог представить, за что этот кошмар должен был свалиться на головы остальных. Тани… Стефана… Но смысл в том, что Эван может быть прав только наполовину… Для одних из них пребывание здесь — наказание, а для других — испытание. И он явно подпадает под первую категорию. Потому что они — там, и на их руках нет смерти человека, а он уже потерял жену, друга, самого себя…        Почувствовав укол в руку, Максим прихлопнул здоровенного комара. Ночью они не замечали укусов, а проснувшись наутро, начинали отчаянно чесаться. Бриану доставалось больше всех. Гадкие насекомые явно распробовали его, как деликатес.        Сидевший возле костра Эван вздохнул, поднял голову и посмотрел на него.         — Жрут, да? Иди поближе… их запах дыма отгоняет…         — Он и меня отгоняет… — Макс, тем не менее, выбрался из гамака и попытался удобнее устроиться возле огня.         — Не спится?         — Нет… — только сейчас он заметил, что Эван что-то держит в руках. Плюшевая панда. Сначала Траньков подумал, что ему показалось, он сел и пригляделся. На коленях у Лайса действительно лежала любимая игрушка Джонни.        Проследив за его взглядом, Эван неожиданно улыбнулся.         — Смотри, что нашёл. Даже странно, что он её оставил… мне кажется, Джонни никогда никуда без него не ездил… И должен был шататься по джунглям, держа Пинга подмышкой… глупо, но мне почему-то его жаль.         — Ты про… игрушку? — переспросил недоверчиво Макс.         — Да… ну… он выглядит таким… одиноким…        Эван улыбался, и можно было подумать, что он шутит. Неожиданно, Максим понял, как будто внезапно вспомнил что-то, что всегда знал, но забыл: а Эван, скорее всего, в Джонни был влюблён. Может быть, не теперь, давно…, но это было. Что-то непременно было между ними двоими, что-то, что заставляло Лайса сейчас прижимать к себе любимую смешную игрушку Вейра, как какое-то сокровище. Вроде тех дорогих сердцу мелочей, что дети складывают в жестяные банки и закапывают на заднем дворе. И вот это чувство, когда ты, спустя много лет, случайно находишь заветную коробку… Может, сейчас в Пинге, оставленном возле разбитого прошлого, Эван видел себя?        Максим, повинуясь внезапному порыву, протянул руки:         — Можно мне подержать?        Эван удивлённо вскинул тёмно-вишнёвые глаза и медленно положил медвежонка в его ладони, недоверчиво следя, как Макс гладит потёртую плюшевую шкурку.         — Странно, правда? — тихо сказал Максим, трогая наивную мордочку с бусинками глаз. — Ему дарили столько роскошных игрушек, а он выбрал эту… Ты не знаешь, почему?         — Нет… — Пауза перед ответом была совсем крошечной, но она была, и Макс понял, что Эван знает, но не расскажет. И ему больно, что Джо ушёл. И не захотел вернуться, как Джеффри и Саша… И ещё почему-то…        Максим придвинулся ближе, чтобы вернуть игрушку, и Лайс улыбнулся ему благодарно и ласково, как-то застенчиво опустив глаза, словно стесняясь, что проявил такую сентиментальность. И тут Макс совершенно безотчётно, бездумно, подчиняясь только собственному телу, склонился к его губам и накрыл их своими. Без нажима, без агрессии, легко, почти целомудренно… Он словно спрашивал и в то же время объяснял… предлагал, но не настаивал… просил поверить… довериться… открыться… На какой-то миг губы Эвана дрогнули и разомкнулись навстречу, поддаваясь искушению, но в следующую секунду в грудь Максиму упёрлась ладонь, а горячие губы ускользнули.         — Не надо, пожалуйста, Макс, — хрипло прошептал Лайс, зачем-то прижимая к себе Пинга. — Иди, пожалуйста, спать… Пожалуйста…        Максим, мысленно застонав, подобрал упавшее с плеч одеяло и снова забрался в свой гамак. Голова кружилась. Колотилось сердце. Джинсы давили. Но Макс уже догадался, что дело не в том, что у него не было секса почти две недели. Этот странный американец… Решительный, непреклонный, настойчивый. Весёлый, смешной, заботливый. Неожиданно нежный и мягкий…        Что же, видно, ещё не все наказания он принял, подумал Максим, проваливаясь в сон. Но он терпеливый… он подождёт…        Утром ребята просыпались рано, стараясь пользоваться тем коротким промежутком, пока ещё не наступила жара. И в этот раз Максима разбудил жаворонок-Жубер, напомнив, что они хотели сходить на водопад — заканчивалась питьевая вода. Эвана пришлось долго расталкивать, он дежурил в середине ночи и не выспался совершенно. Когда он, наконец, принялся одеваться, Бриан и Максим отошли умыться и по очереди поливали на руки друг другу из большой пластмассовой фляги.         — О, и мне, ладно, — услышали они сонный голос и обернулись.         — Oh mon dieu, — еле выговорил Бриан и принялся ржать вместе с Максом.         — Что? — попытался возмутиться Лайс. — Ну, не модель, и что теперь?        Не модель — было слабо сказано. Вчера вечером они не заметили, но, лазая в сумерках по кустам и апельсиновым деревьям, Эван превратил свою одежду в форменные лохмотья. Теперь рубашка висела живописными клочьями, брюки тут и там эротично приоткрывали длинные ноги, а тонкая кожа дорогих ботинок покоробилась и дышала на ладан. Заспанное печальное лицо довершало картину.         — Знаешь, Лайс, — отсмеявшись, заявил Бриан, — тебя надо срочно переодеть. А то обезьяны утащат.         — За своего примут, что ли? — хмыкнул Эван.         — Не, как украшение… Короче! Дело неприятное, но надо идти к самолёту и лезть в багаж. Ты не можешь так ходить. — Жубер развёл руками. — Пошли сейчас, пока прохладно, а за водой потом.         — Брай, давай мы сами, — вдруг тихо сказал Лайсачек. — Ты там уже на всю жизнь… насмотрелся. Мы с Максом справимся. А ты за водой…         — Эван прав, Бриан, — кивнул совершенно проснувшийся Максим. — Лучше принеси нам воды, кофе сварим. А мы быстро… по холодку.         — Хорошо, — не стал упираться француз и быстро укомплектовал рюкзак пустыми бутылками. — Заходите от самого хвоста и держитесь от салона подальше. Хорошо бы, там не было никакой живности…         — Мы будем осторожны, — пообещал Максим, — а ты иди вдоль реки, пожалуйста, не через лес.        Только взошедшее солнце горизонтально простреливало листву яркими, но ещё ласковыми полосами света. Максим и Эван быстро дошли до разбитого фюзеляжа, который до сих пор видели издалека, стараясь не приближаться без нужды. Сейчас было некуда деваться. Хотя, по счастью, лёгкий ветерок тянул в противоположную от них сторону, относя тяжёлый запах разложения, Эван всё же без раздумий окончательно оторвал рукава своей рубашки, и они с Максом завязали себе рот и нос. Вид получился ещё тот, но обоим не хотелось смеяться. Забравшись внутрь по сброшенному аварийному трапу, мужчины принялись разбираться в завалах багажа.         — О, гляди! Мой чемодан! — воскликнул вдруг Макс, резким движением выдёргивая большой тёмно-серый Самсонайт из кучи развалившихся кофров и сумок. — И как раз с барахлом, а не с костюмами. Повезло. А твой как выглядит?         — Ну, чёрный такой… здоровенный, гад! Вера подарила, не помню дизайнера… — проворчал Эван из-под повязки. — Главное, неудобный! С углами… Чёрт-те что, короче.         — Ну, ты ищи, если надо помочь, зови. А я на кухне пошарю ещё, может, что осталось вкусное, — сообщил Максим, поднимаясь по узкой лесенке наверх.        В ходе изучения шкафов и контейнеров ему удалось найти две больших коробки крекерного печенья, ящик консервированного супа и пару десятков упаковок с НЗ, с которыми они уже были знакомы. Эван вполголоса матерился внизу, с шумом передвигая увесистые предметы багажа, и вдруг закашлялся так тяжко, словно решил выплюнуть лёгкие. Максим собрался было крикнуть, что случилось, но тут его накрыло удушливым смрадом — сменился ветер…        Стараясь дышать ртом и неглубоко, Макс увязал находки в найденную крахмальную скатерть, по непонятной причине имевшуюся в кухонном шкафу с посудой, и спустился обратно в багажное отделение, обнаружив Лайса в полузадохнувшемся состоянии. Надо было уходить.         — Эван, пойдём отсюда, чёрт с ним, с твоим чемоданом, — помогая тому встать, сказал он. — У нас примерно одинаковый размер, выберешь что-нибудь моё. Здесь нельзя оставаться, слышишь? — Эван кивнул, утирая выступившие слёзы. — Во, смотри, нашёл провиант! На, а я чемодан поволоку.        Только отойдя от Боинга метров на двести, они смогли перевести дух. Максим остановился, сорвал с лица тряпку и некоторое время просто дышал, чувствуя, как догоняет запоздалый страх и отчаяние. Люди там, в салоне… много… Кто они были, куда спешили, кого любили? Кто их ждал? Кто не дождался? Кто перестал ждать, и кто ещё надеется? Почему для них всё кончилось так? И почему для их группы не кончилось ещё?.. Повернув голову, он взглянул на Эвана, тоже хватающего ртом воздух, и подумал, что, пожалуй, в его словах кроется смысл. Всё неслучайно…         — Значит, смотри сюда, — раскрывая замки и молнии на чемодане, говорил он через некоторое время Лайсу. — Вот кроссовки, вот кеды, что хочешь? Вот джинсы, вот спортивные штаны, шорты… майки, толстовки… Выбирай, и не стесняйся, прошу тебя. Танька вечно мне с запасом кладёт… — Заметив, как на этой фразе встревоженно посмотрел на него Эван, Макс улыбнулся ему и сам удивился, что воспоминание не расстроило. Просто так было, а теперь нет. — Давай, Лайс, а то тебя как собаки рвали! Решительнее!        Наблюдая, как Эван, присев на корточки, перебирает вещи, Максим пытался выбросить из головы мысли о смерти и судьбе, а ещё забыть преследующий до сих пор запах… Кстати, там, в чемодане, должен быть флакон Paco Rabanne, и пара дезодорантов… Впрочем, он уже зарос до ужаса во всех возможных местах, какой там дезодорант… Боже, вот о чём он думает… Макс закрыл глаза и вздрогнул, когда Эван сказал, обернувшись:         — Ты как всё это носишь? Вот это, например? — И он продемонстрировал гавайскую рубаху, ярко-бирюзовую, в крупных экзотических цветах. — Взрослый человек… олимпийский…         — … чемпион… — сказали они хором, и оба засмеялись. — Эван, надевай, тебе пойдёт! — ободряюще заявил Максим.         — О, нет, пожалуй, с этим я повременю, — отозвался Лайс, доставая васильковую футболку и свободные длинные шорты камуфляжной расцветки. — Вот это, не возражаешь? И кеды, можно?         — Лайс! — возмутился Макс. — Хорош извиняться! Там поглубже костюм есть, не интересует?        Эван засмеялся и принялся расстёгивать на рубашке уцелевшие пуговицы. Максим подумал, что надо бы отвернуться, но не смог: смотрел, как со смуглых широких плеч соскальзывает ласковый поплин, как длинные изящные мускулы играют под гладкой кожей… Все они похудели за десять дней, и Эван сейчас выглядел почти как в ту пору, когда ещё катался — худой, прокачанный, лёгкий. Конечно, он не мог погибнуть, мелькнуло в голове. Он так красив… Лайс выдернул из шлёвок ремень, бросил его под ноги и с озорным «Опа!» окончательно разорвал державшиеся на честном слове брюки, оставшись в одном белье. Взгляд Максима мгновенно прилип к его пояснице. Зрелище заворожило… Пришлось сглотнуть, а губы пересохли. Макс вдруг отчётливо осознал, что неистово хочет Эвана. До звона в ушах, до полуобморока. Но он помнил твёрдую ладонь на груди и хриплое «не надо»… Лайс наклонился за шортами, и Максим поспешно зажмурился, а потом встал и отошёл к своему гамаку, делая вид, что расправляет в нём одеяла.         — Как на меня шили, — в низком голосе была признательность. Но Максиму было мало простой признательности. — Спасибо, Макс! Смотри, как я тебе?        Набрав в грудь воздуха, он обернулся: Эван был… был… Чистый синий цвет убавил ему лет, подчеркнул золотое свечение кожи. Узкая майка обтянула торс, свободные шорты косо повисли, позволяя любоваться линиями талии и живота. Макс попытался улыбнуться, что-то сказать, но смог только показать большой палец — отлично, мол, — и снова зажмурился, прикусив губу. Он подумал вдруг, что пропал. Им некуда деться друг от друга здесь, и вот оно — его истинное наказание… невозможность… Неожиданно он почувствовал, что Лайс приблизился и стоит совсем рядом. Сердце упало, а потом бешено заколотилось…         — Максим, — услышал он тихий полушепот. — Я вчера… прости…         — Что? — от неожиданности Макс резко открыл глаза и покачнулся от ударившего в лицо солнца, но Эван быстро шагнул ещё ближе и, положив ладони ему на плечи, повторил:         — Прости…        Теперь в голосе было столько нежности, раскаяния, желания и призыва, что Максим в первый миг ушам не поверил. Но в черешневых глазах плавилась страсть, и очень близко были чувственные влажные губы… Макс перевёл дыхание и осторожно повторил вчерашнюю попытку.        Ответ он получил сразу. Губы оказались жаркими и послушными, руки обхватили шею, тело гибко прижалось к его телу, даже не дождавшись, чтобы он обнял и привлёк к себе. А когда Эван коснулся коленом внутренней стороны его бедра, Макс разрешил себе поверить. И поцеловал… по-настоящему. И почувствовал, как дрожащая рука вытаскивает палочку-заколку из его волос…        Мир вокруг словно подёрнулся туманом, голова поплыла. Максим, до этого всерьёз целовавший одного-единственного мужчину, запаниковал было при мысли, хватит ли ему опыта… Но Лайс был так близко, его руки так горячи… Макс перестал думать и принялся снимать с Эвана только что надетое.        Они целовались так, словно от этого зависела их жизнь. Раздевали друг друга, жадно скользя ладонями в торопливом желании узнать, понять, приблизиться, доставить наслаждение и получить его, и Максим впервые не чувствовал неловкости от того, что держит в объятиях парня. Эван с таким же нетерпением стащил с него джинсы вместе с трусами и, сам уже голый, тесно прижался бёдрами, тихо застонав. Ноги перестали держать, Макс сдёрнул с гамака одеяло, кое-как бросил его на землю и, не переставая отчаянно целовать, потянул Эвана вниз. Было немного странно, что они одного роста, что всё в их телах совпадает без усилий. Напрягшийся сосок цепляется за такой же твёрдый бугорок соска, выступ подвздошного гребня легко соударяется с таким же изящным выступом, член ощущает бархатистую упругость другого горячего члена, и можно не прерывать яростного поцелуя…        Они опустились на колени, потом Максим, лихорадочно гладя желанное тело, осторожно, но настойчиво уложил Эвана и, наконец оторвавшись от его рта, стал целовать плечи, грудь, впалый живот, упиваясь тихими стонами Лайса и тем, как он выгибается навстречу его рукам и губам, как требовательно прижимает к себе, как запускает пальцы в волосы, заставляя возбуждаться ещё сильнее. В какой-то момент его рука скользнула по Максову животу и накрыла член на всю длину, а потом Эван развёл колени и обвил ногами его поясницу. И Максим понял, что просто умрёт сейчас…        Слегка приподнявшись, он навис над часто дышащим Лайсом и, мучительно медленно проведя ладонью вниз по влажному торсу, прошептал в припухшие приоткрытые губы:         — Эван… Эван, можно?.. Скажи мне…        Вместо ответа тот потянулся за поцелуем, не открывая глаз, и, поймав его руку, недвусмысленно опустил её себе между ног, приглашающе раздвинув бёдра. Максим, окончательно шалея, слегка надавил пальцем, и Эван охнул и подался навстречу. И всё же Максим переспросил:         — Скажи… прошу…         — Можно… можно… сейчас, да, пожалуйста… — горячий, еле различимый шёпот сорвал остатки контроля, и Макс провалился в этот шёпот всем существом, помня только, что хочет быть нежным…       Когда усталый Бриан приблизился к лагерю, то сперва решил, что друзей там нет, не слыша привычных голосов или негромкого стука топорика. Но, подойдя ближе, словно наткнулся на тихие стоны, вздохи и влажные звуки, которые было ни с чем невозможно спутать… Осторожно опустив с плеч на землю рюкзак, он бесшумно отвёл в сторону гибкий побег и увидел именно то, о чём подумал… Он задал себе вопрос, зачем он смотрит на это, но ответить не мог, и не смотреть уже тоже не мог, потому что это было… очень красиво. Максим размеренно и гибко двигался, не сводя глаз с лица Эвана, глаза у того были закрыты, а губы шевелились, что-то шепча. Макс нависал над Лайсом, порой впиваясь в его рот поцелуем, и тогда Эван обнимал его крепче, подаваясь навстречу, и вцеплялся в спину, где чернела крылатая татуировка. Они не видели сейчас ничего вокруг, существуя лишь друг для друга…        Первым хрипло и прерывисто застонал Макс, плавные движения сменились резкими и глубокими, а через несколько секунд сладко и жалобно вскрикнул Эван, запрокидывая голову и выгибаясь дугой. Бриан закусил губу, чтобы не застонать с ними вместе, и в этот миг Максим, медленно подняв голову, внезапно встретился с ним глазами.        Бриан почувствовал, что неудержимо краснеет. То, что он видел, не предназначалось для чужих глаз, он не имел права смотреть, и теперь не знал, что скажет ребятам, как оправдается… Но Макс неожиданно легко улыбнулся и еле заметно покачал головой, совершенно не смутившись. Бриан понял и, приложив палец к губам в знак молчания, бесшумно отступил назад и осторожно пошёл в сторону реки.        Что ж, теперь и у него с Максом есть секрет. И никогда никому он его не выдаст. Швейцария, Шампери Около двух месяцев назад        Максим сидел на веранде, завернувшись в плед и поглаживая прикорнувшего на коленях Декстера. Недавно прошёл дождь, и в воздухе пахло мокрым деревом — свежо и пряно, по-домашнему, как он любил. Спокойный вечерний горизонт приковывал к себе взгляд, уставший от урбанистического пейзажа. Нежно-розовые, голубоватые полосы… Швейцария стала для него почти второй родиной. Глядя на белеющие вокруг вершины гор, только начинающую пробиваться через мёрзлую землю траву, он мысленно чертил взглядом границы государства. Швейцария — сердце Европы, ставшее настоящим сердцем в его груди, живым органом, который толкал и пульсировал кровью, заставляя её бежать по венам. Природа здесь, в Шампери, была чуть диковатая, нетронутая, и напоминала ему российский пейзаж. Только горы ожерельем опоясывали территории, будто призванные защитить эту красоту от окружающего мира.        Дверь дома распахнулась, и на веранду, держа поднос с чашками, вышел Стефан.         — О… чай… то, что надо… — пробормотал Макс, глядя, как друг, звеня посудой, расставляет на деревянном, покрытом льняной скатертью столе чашки и блюдца. Еще бы самовар и варенье, и точно, как дома, у мамы…        Налив себе и ему зелёный, с добавлением жасминовых лепестков чай из чугунного чайника, Стефан присел напротив, в плетёное кресло, и так же молча уставился перед собой. Иногда они просто молчали. Они любили молчать. В этой тишине было что-то особенно интимное, будто принадлежавшее только им двоим. То, что никто не мог отнять. И то, что Максим сейчас собирался разрушить…         — Мы с Танюшкой тут думали… в общем, мы собираемся завести ребенка.        Взгляд Стефана, устремлённый в спокойную даль, дёрнулся в сторону его лица. Он вздрогнул, но кивнул, как бы соглашаясь и давая свое одобрение.         — Я хотел, чтобы ты знал… пока ещё ничего нет, но… в общем, дело в том… что мы оба этого хотим. Я долго думал… мне кажется, будет неправильно, если всё это произойдёт, а у нас с тобой будет, как есть… Бывает, вечером сижу за ноутом… а Таня лежит и книжку читает… и я смотрю на неё и думаю: это неправильно всё как-то. Нехорошо.        Стефан молчал. Он надеялся, что тот скажет хоть что-то и, может быть, даст ему повод остановиться, но друг продолжал неподвижно сидеть, сжимая в руках чашку чая, и только время от времени тихонько дул на неё, остужая.        Пёс на коленях проснулся и спрыгнул на пол. Без Декстера Максим ощутил себя сразу каким-то уязвимым, словно, покинув его, собака высказала ему своё неодобрение. Он убеждал себя, что говорит правильные вещи, что иного выхода нет, но он мечтал онеметь в этот момент точно так же, как Стефан хотел бы оглохнуть.         — Мы с тобой друзья. И Таня твой друг. Не хочу, чтобы что-то менялось. На самом деле, так лучше будет. И тебе надоели эти издёвки… и нам нет никакой жизни. А родится ребёнок — ему такое за что?        В какой-то момент он понял, что практически не воспринимает собственных слов. Короткая, как солнечная вспышка, мысль: а может, бросить всё и быть только с ним? — разбилась о стеклянную перегородку осознания: он никогда так не поступит. А если даже мог бы… нет, счастливым не будет.         — Ты не молчи, а? Я словно сам с собой говорю… — Максим сделал большой глоток и обжёг горло.        Стефан, наконец-то, повернул к нему голову. Он раскрыл рот, будто хотел что-то сказать, но не произнёс ни звука.         — Я хочу, чтобы ты меня понял. Я хочу, что бы мы остались друзьями. Я хочу, чтобы ты был крёстным…        Стефан поставил чашку на стол, отодвинул кресло и, поднявшись, вышел с веранды, оставив его одного. Макс поборол первый порыв вскочить и побежать следом, заставив себя вцепиться в подлокотники кресла. Наверное, про крёстного отца уже было слишком…        Некоторое время Траньков смотрел на место, где только что сидел напротив него Стефан. Потом потянулся и, взяв чашку с недопитым чаем, осушил её в два глотка. Чай был холодный.