15-Й ГРАДУС НА ЮГ ОТ ЭКВАТОРА

      Дверь Бену открыла темноволосая молодая женщина, в которой парень моментально узнал Лауру, старшую сестру Эвана. При взгляде на него она слегка вздрогнула, потом неловко улыбнулась и приоткрыла дверь пошире.         — Бенджамин?         — Да…         — Проходи, пожалуйста…        Когда он позвонил им из Лондона (телефон оказалось найти не так просто, ведь Эван давал ему только свои личные контакты), то представился другом Эвана, сказал, что работает в британском представительстве США, и у него есть важная информация, которую он хочет сообщить лично. К телефону подошла Лаура, которая, услышав его имя в трубке, ненадолго замолчала, после чего тихим голосом ответила, что они будут рады видеть его в любое время.        С момента крушения прошло четверо суток, и каждый выпуск новостей начинался с сообщения об… отсутствии новостей, неизменно подчеркивая неустанную работу поисковых служб. Несмотря на призывы не терять надежду, Бен знал, что пассажиров и экипаж рейса Боинга-737 заочно считают погибшими. Вопрос поиска останков был делом времени, а это означало, что никто не станет торопиться спасать чудом выживших. Если бы не его звонок и голос Эвана в трубке, он бы и сам их похоронил.        «Если бы в чертовом самолёте летел бы хотя бы один англичанин… — со злостью думал молодой человек. — Отец мог бы подключить свои связи!»        Самое большее, на что был способен Роберт Барклайл — это переадресовывать отчеты о поисках в ведомство Великобритании через американское посольство. Бен понимал, что не один в этом мире потерял близкого человека, у других пассажиров точно так же остались семьи… дети… жёны, мужья… Которые любили их, ждали домой и молились Богу сейчас… Будь его воля, он обнял бы каждого из них и подарил надежду, но… у него не было этого права.        Пройдя в просторную гостиную, Бен обнаружил там сразу нескольких человек. Взгляд быстро выхватывал лица, знакомые ему только по фотографиям. Вон та уже немолодая женщина с осунувшимся лицом и орлиным носом — мать Эвана, Таня. Очень высокий, крупный мужчина с остатками седых волос на затылке — отец, заплаканная длинноволосая девушка, державшая на коленях маленькую кучерявую собачку — младшая сестра Кристина. Стоявший у неё за спиной полноватый, небритый, усталого вида парень — её муж, Райан.         — Мама, это Бен! — звонкий голос Лауры заставил его вздрогнуть. — Бен Барклайл!        Все находившиеся в комнате уставились на него во все глаза. От волнения во рту молодого человека пересохло, и он не мог заставить себя издать ни звука.        Первой молчание нарушила Таня. Она встала с дивана и подошла к нему почти вплотную. Бенджамен знал её лицо по фотографиям, которые показывал ему Эван, но стоявшая перед ним сейчас женщина выглядела намного старше. Она просто постарела от горя…        Желание вернуть этой семье надежду придало решимости. Парень откашлялся.         — Миссис Лайсачек, я лично прилетел в Чикаго, чтобы сообщить…         — Так ты… Бен? — она внимательно вглядывалась в его лицо, изучая с какой-то непримиримой жадностью, и до него начало доходить… Боже… они знают!         — Да, я… а что… Эван, он…         — Эван говорил о тебе… — к ним подошла Лаура. — Бен, мы рады видеть тебя в нашем доме.        Собачка на руках Кристины коротко тявкнула и, спрыгнув с колен девушки, подбежала к нему. Поддавшись безотчетному порыву, Бен наклонился и погладил пёсика, который не преминул тут же лизнуть его руку.         — Нелли… — голос его просел, и в горле встал ком. Он видел их всех впервые, но казалось, знал уже очень давно. Семья Эвана… его семья.        Они присели на диван, и засуетившаяся Лаура отправилась на кухню готовить кофе. Пристроив на колени пса, Бенджамен растерянно гладил кудрявую шёрстку и с лёгким смущением смотрел на расположившихся вокруг него людей. Он понятия не имел, в каком качестве Эван представлял его близким. И был потрясён, потому что тот всегда отодвигал планы познакомить его с семьёй, при том, что и сам никогда не требовал, чтобы Бен рассказал обо всём отцу.         — У тебя есть какая-то информация об исчезнувшем самолёте? — обратился к нему Дон.         — Нам звонят каждый день… чтобы сообщить, что у них нет никакой новой информации… прошло уже четыре дня… Разве этого времени недостаточно, чтобы в наше время обнаружить место крушения? — взволнованно воскликнула Кристина.        Бен не хотел тянуть. Даже если его отец прав… и всё это ложная надежда… это все-таки лучше, чем ничто…         — Я говорил с ним по телефону. Уже после крушения… — позади него раздался грохот. Это Лаура не удержала в дрожащих руках подноса. — Они живы. Самолёт совершил экстренную посадку и упал где-то в джунглях… он не знает, где… но… он… он жив. Я считаю, вы должны это знать. Мой отец работает в правительстве, и я сообщил ему эту информацию. Думаю, теперь у нас есть все шансы надеяться…        Таня разрыдалась. Бен почувствовал, что это вслух сказанное им «жив», словно соскочившая петля, сорвала внутри какой-то заслон. Слёзы хлынули из глаз, заставив его закрыть лицо руками. Вступление.

I want love, but it's impossible Я хочу любви, но это невозможно. Elton John.

       Я отчётливо помню нашу самую первую встречу. Это было лето 2012 года. Летние Олимпийские игры в Лондоне. Церемония открытия. Ты сидел в соседней вип-ложе, на один ряд выше меня, в компании аппетитной блондинки в красном тренчкоте. Собственно, яркий наряд девушки и привлёк мое внимание, заставив повернуть голову и приглядеться к соседям. Я не сразу узнал тебя, но из всех спортивных знаменитостей, которые в тот день посетили Олимпийский стадион, твоё лицо как-то сразу запечатлелось в памяти. Даже не лицо, а его выражение. Отстранённо-печальное, задумчивое, погруженное в себя. Красивая спутница явно не вызывала у тебя интереса, и я моментально уловил эту едва скрытую скуку, которая прекрасно была знакома мне самому, когда я был вынужден проводить время с совершенно неинтересным человеком. В какой-то момент наши взгляды пересеклись, и мне почудилось, что в твоих глазах мелькнула, словно вспышка, какая-то заинтересованность. Мы почти одновременно отвели глаза, ты соизволил повернуться к девушке, а я посмотрел на арену, готовый забыть этот незначительный эпизод интереса через несколько минут.        Обычно я не заглядывался на мужчин, внутри себя считая это чем-то неприличным, но ты мне понравился сразу. Ты был, что называется, «в моём вкусе» — высокий брюнет с мужественной, но, вместе с тем, не грубой внешностью и хорошим вкусом в одежде. Может быть, это было и глупо, но я тогда ещё терпеть не мог людей, которые плохо одеваются или выглядят неухоженными. Какие бы чудесные человеческие качества за этим не скрывались, меня охватывала брезгливость и нежелание продолжать знакомство.        Я просто отметил про себя, что Эван Лайсачек привлекателен, как отмечал это в других мужчинах, но за этим наблюдением не было каких-то далеко идущих фантазий, пока мы не столкнулись буквально нос к носу в лифте лондонского отеля. Оказалось, что ты ещё и живешь со мной в одной гостинице. Кабина остановилась на пути вниз, и ты вошёл в распахнувшиеся двери, заставив меня вздрогнуть и внутренне замереть. Ты, если и обратил на меня внимание, то никак это не показал, встав спиной и нажав кнопку первого этажа. Я тогда едва успел обратить внимание на безупречный маникюр, украшавший ногти на руке, дотронувшейся до кнопки. Металлические створки захлопнулись, замыкая пространство, и кабина лифта тут же наполнилась роскошным ароматом GUCCI. Я стоял, уставившись в черный, коротко стриженый затылок, и боялся вздохнуть. Воздух вокруг меня словно наэлектризовали и, выйдя на первом этаже, первое, что я сделал — это полез в гугл.        Я ничего не знал о тебе, кроме того, что ты выиграл Олимпиаду по фигурному катанию в Ванкувере. В Англии этот вид спорта не был так уж популярен, а я никогда не считал себя любителем спортивных соревнований и сам не занимался ничем, кроме гольфа или — изредка — тенниса. Я сам поразился вспыхнувшей заинтересованности.        Своей ориентации я не стеснялся. О ней знали все мои близкие друзья, сестра Глория, и только родители были не в курсе. Пока я не был готов к такого рода откровениям, потому что боялся даже представить себе реакцию папы, который так любил заводить за рюмочкой бренди разговоры о том, что пора бы подыскать сыну хорошую невесту, ведь ему так хочется понянчить внуков… Я думал, что однажды, когда встречу «того самого, единственного парня», всё расскажу родителям, но в свои 23 года уже не испытывал особенного энтузиазма. У меня были единственные полусерьезные отношения с сокурсником по Оксфорду, с философского факультета. Гэри был анархистом, любителем анаши и, к тому же, готом, так что желания хвастаться нашей связью, само собой, не было. Вообще, те геи, с которыми мне доводилось общаться, не вызывали особого интереса и не казались сексуально привлекательными. В большинстве своём женоподобные, тощие, какие-то бледные, жеманные, вычурно одевающиеся, они словно представляли собой очередное неформальное движение среди молодежи, призванное привлечь к себе внимание формой протеста. Увы, парни, которые нравились мне, поголовно оказывались натуралами, и я начинал подозревать, что образ современного гомосексуала, мужественного, сильного, элегантного, без всех этих убогих ужимок и кривляний — просто киношная выдумка, не имеющая никакого отношения к реальности.        Конечно, я был почти уверен, что Эван Лайсачек не станет исключением, и информация, выданная поисковиком, только подтвердила это. Ты, оказывается, много лет был в серьёзных отношениях с парницей в танцах, Танит Белбин, о чём говорила куча совместных фото, и моё сердце, пусть не с оглушительным звоном, но все же немножко разбилось. Я сам не понимал, чем меня так обнадежил твой взгляд на трибунах, но явно стоило выбросить всё это из головы.        Знаешь, я бы не назвал это любовью или даже влюблённостью с первого взгляда, о нет. Время от времени я так «влюблялся» в самых разных парней — актёров, телеведущих, случайных незнакомцев в очереди в Старбакс. И не ожидал когда-либо встретиться с тобой снова. Просто думал о тебе… иногда… воображал себе, что у нас есть общие знакомые, которые однажды сведут нас на очередной светской тусовке. Мечты, фантазии… тогда я был увлечён ими больше, чем реальностью.        Наша следующая встреча произошла совершенно неожиданно, спустя почти год, на презентации новой модели Ferrari в Дубае, куда я отправился на отдых с друзьями по случаю окончания университета. Помню, никак не ожидал, что тем самым «общим знакомым» окажется Рене, очередная смазливая случайная спутница моя лучшего друга Джеймса, чьё присутствие в компании сначала так меня раздражало. Рене была американкой и в своё время познакомилась с тобой на курсах актерского мастерства, ещё сто лет назад, когда жила в Калифорнии, и какое-то время вы даже поддерживали дружеские отношения. Поэтому она ужасно обрадовалась, увидев в толпе расфуфыренных гостей старого знакомого, и буквально через пару минут я, едва придя в себя от потрясения, пожимал руку Эвану Лайсачеку, представленный по всей подобающей форме. Ты был одет в светлые летние брюки и темно-синюю футболку-поло с фирменным логотипом Феррари, в гладко зачёсанных чёрных волосах поблескивали брендовые солнцезащитные очки. Идеально выбритый, ты точно так же благоухал парфюмом, но выглядел значительно потерявшим в весе и каким-то измождённым. Довольно вяло поздоровавшись со всей компанией, не выражая особенно заинтересованности, ты сунул руки в карманы и задержал на мне взгляд.         — А мы уже встречались однажды… — неожиданно для самого себя ляпнул я, привлекая к себе внимание группы. — В Лондоне, во время Олимпийских игр… в лифте столкнулись…        В тёмных глазах не мелькнуло ничего, напоминающего даже отдалённую заинтересованность.         — Да? Забаааавно… Я не помню…        Ты почти сразу же отвернулся, не удостоив меня даже вежливой улыбки, переключив разговор на Рене и заставив покраснеть и почувствовать себя дураком. Не такой я представлял себе эту встречу, совсем не такой… Пренебрежение и надменность в самой манере поведения неожиданно больно укололи моё самолюбие. Я понимал, конечно, что Эван Лайсачек занимает определённый социальный статус, заслуженный упорным трудом, и в другой ситуации меня бы не задело такое поведение. Среди знакомых отца хватало напыщенных снобов, но, молча стоя с бокалом шампанского рядом с тобой, я чувствовал, будто ты нанёс мне какую-то личную обиду своим пренебрежением. Поболтав немного с Рене, ты покинул нашу компанию очень быстро, примкнув к обществу каких-то гламурных парней и девиц, которые громко хохотали, переливаясь бриллиантами и сверкая дорогими часами и запонками. У меня от этой короткой ноты знакомства осталось такое неприятное послевкусие, что я не выдержал и назвал тебя высокомерным и чванливым снобом.        Рене только развела руками, сказав, что вы не общались очень давно, и она ничего не может сказать по этому поводу. Практически все оставшиеся дни их отдыха я провел, перекатывая в голове назойливую мысль о разочаровании личным знакомством, но, уже накануне отъезда, Рене неожиданно огорошила меня заявлением, что ты написал ей на фейсбук! Ты сообщал, что был рад увидеть её и извинялся, что не смог уделить больше времени нашей компании и пообщаться.        Я не знал, было ли это извинением, но мне хотелось так думать. Я убедил себя, что эта встреча была неудачной, и Эван Лайсачек вообще не высокомерный зануда.        О, я не надеялся на какое-то продолжение знакомства, но мне важно было исправить испорченное впечатление. Странно, ведь я даже мысли не допускал, что ты мог бы заинтересоваться мной в каком-то… таком смысле… я злился на себя за то, что запал, как мальчишка, на лощёного гламурного красавчика, с ног до головы облачённого в дизайнерские шмотки, хотя всегда презирал этот пафос. До чего всё глупо… Боялся выспрашивать что-то у Рене и тем самым спалить себя на заинтересованности. Друзья бы подняли меня на смех. А ты? Ты был слишком хорош. Об этом было лучше не думать.        Вернувшись в Лондон, я довольно быстро отвлёкся от всех этих терзаний новыми проблемами в отношениях с отцом. Отец видел сына на государственной службе, соратником и продолжателем семейного дела. Барклайлы занимались политикой и общественной деятельностью в трёх поколениях, и я не должен был стать исключением. Отец был старомоден и консервативен во взглядах, и, в общем-то, был хорошим человеком, но я, честно говоря, не представлял, как тот сможет принять и смириться сразу и с нетрадиционной ориентацией сына, и с его нежеланием продолжать семейное дело. Ему не нравились мои друзья, которых тот считал социальными отщепенцами и возмутителями спокойствия, их стиль в одежде, увлечённость травкой, панк-роком и пирсингом. Стремясь морально подготовить родителей к признанию, я осторожно сообщал им о гомосексуальности некоторых своих приятелей и наблюдал за реакцией.         — Всё это новомодная дурь от безделья! Тебе двадцать четыре года! Пора уже повзрослеть, Бенджамен! И избавь меня от всей этой вашей гнилой всетолерантности… Современная молодёжь откровенно зажралась! Уже не знает, какие ещё права качать, лишь бы продолжать бездельничать…         — Тебе придётся рано или поздно сказать ему правду, — настаивал Джеймс. Как-то мы втроём с Рене сидели в пабе за кружкой пива и очередным субботним разговором. — Ну, как он может тебя уважать, если ты сам, чувак, себя не уважаешь?        Я не знал, что ответить на это заявление, просто потому, что не представлял пока, за что я мог бы сам себя уважать. Я ничего не сделал выдающегося… ну, абсолютно ничего. Просто родился и… жил. И боялся, что отец, и так внутренне ожидающий от сына каких-то свершений, которых тот не сможет ему предъявить, будет окончательно разочарован.         — Вот тебе пример… — встряла в разговор Рене. — Помнишь Лайсачека?        Я вздрогнул. Ещё бы я не помнил…         — Эван просто ходячее достижение всего на свете… и что? Он до сих пор не может сделать камин-аут…        Я поперхнулся пивом, которое попало, как мне казалось, сразу везде: и в нос, и в глаза…         — Ты хочешь сказать, что он гей? — потрясение было так сильно, что я с трудом сдержался, чтобы не вскочить на стол. Мы общались с Рене не так уж и редко теперь, когда та крутила с Джеймсом, но я стеснялся расспрашивать её о тебе. Почему-то я не хотел, чтобы друзья догадались об этом смешном увлечении…         — Ну да… — Рене небрежно пожала плечами. — Был, по крайней мере, когда мы общались. Я тогда рассчитывала с ним переспать и, надо сказать, была довольно разочарована…         — Почему ты раньше не сказала? — я пропустил мимо ушей фразу про «переспать».         — Да как-то… к слову не приходилось… а что, тебя это интересует? — в её глазах появилось хитрое выражение, заставившее меня ужасно покраснеть. Джеймс присвистнул, Рене хихикнула, а я понял, что всё равно сдал себя с потрохами. Заявление девушки меняло всё… ну, абсолютно всё! Я испытал странную смесь радостной надежды и смутного страха.         — Так ты запал на него, что ли? Чего раньше молчал! Если бы я знала тогда… в Дубае… хотя он и был очень занят…         — Ты уверена, что он гей? — я прервал поток ее излияний. — Он не похож, если честно… и у него вроде как была девушка… и не одна…         — Ты тоже не похож, — заметил Джеймс. — А наличие подружки в наше время… ни о чём не говорит, — он скосил взгляд в сторону Рене и получил ощутимый пинок.        Домой я вернулся пьяный больше от переживаний, чем от литров выпитого пива. На календаре был октябрь, и до Олимпиады в Сочи оставались считанные месяцы. Вряд ли ещё остались билеты, хотя отец при желании, конечно, мог бы достать мне место на зрительских трибунах. С другой стороны, что даст поездка в Сочи? Рене не сможет поехать, чтобы выступить снова посредником при общении, и вероятность того, что ты будешь совершенно недоступен из-за соревнований, по-прежнему была велика. С другой стороны, теперь в моих руках была информация, от которой сердце начинало выбивать барабанную дробь в груди, а лёгкие наполнялись легчайшими пузырьками. Пускай мои шансы на встречу с тобой были равны нулю, но теперь они хотя бы имели смысл… ***         — Ну, мои связные воспоминания про аварию заканчиваются тем, что я вижу, как рвётся борт рядом со мной… а потом меня воздушным потоком просто выдернуло из кресла и вышвырнуло наружу. — Бриан вздохнул. — Я не пристегнулся… Ещё над Джонни всегда посмеивался… Он-то дисциплинированный: табло горит — ремень защёлкнут.        Ребята сидели возле кострища на брёвнах, так и оставшихся лежать после ухода всех остальных. Макс во все глаза смотрел на Жубера, которого они уже мысленно похоронили и оплакали. А он вот — сидит, улыбается, живой… Сильные плечи исцарапаны, на скуле ссадина, из-под наброшенной на спину майки видны синяки, но он цел — везучий красавчик из Пуату. Максим не мог удержаться, чтобы не трогать его периодически, и Бриан понимающе хмыкал и пихал его в ответ. Он сам меньше суток назад узнал, что они тоже живы…         — Короче, когда я пришёл в себя на земле, уже смеркалось, — продолжал он рассказывать. — Не знаю, сколько провалялся… не хочу вспоминать своё состояние. Хвастаться нечем вообще. Ну, ладно, пошёл искать самолёт, думаю, должен же хоть кто-то ещё уцелеть. Ветерок тянул слегка, и пахло керосином, я туда и двинул… и вышел к хвосту… — Лицо, основательно подрумяненное за эти дни тропическим ультрафиолетом, внезапно резко побледнело, Бриан нервно облизнул губы и сжал кулаки. — Это был кошмар, Максим. Там было месиво… собственно, оно там и осталось… Там никто не выжил… Я тогда испытал такой ужас… я не трус, вообще-то, по крайней мере, я так о себе думал…         — Это не имеет отношения к трусости, — тихо произнёс Эван. — Это смерть… разве можно не бояться, когда она на тебя смотрит…         — Ччччёрррт… — Бриан запустил пальцы в волнистые всклокоченные вихры. — Уже темнело. Вокруг было так страшно и дико. Самолёт, несмотря ни на что, казался более безопасным, чем лес… В общем, я забрался в багажный отсек, распотрошил там первый попавшийся чемодан и уснул. Блин, как убитый! Проснулся от ора попугаев… Солнце было уже высоко.         — А потом? — жадно потребовал Траньков. — Почему ты не пошёл нас искать? Не попытался позвать?         — Я был уверен, что вы… не спаслись… — Жубер снова побледнел и закрыл глаза. — Там, в самолёте, никого не осталось… я решил, что с вами то же самое… Я боялся даже думать… мне кажется, если бы я увидел кого-то из вас… вот такими… как тех незнакомых людей… я с ума сошёл бы. И я как-то примирился с мыслью, что остался один. А кричать… Мне кажется, что здесь лучше лишний раз не шуметь… мало ли, кто придёт…        Максима от этих слов передёрнуло. Сколько раз за эти дни мимо них прошла смерть? Она не скажет… пока не вернётся… Бриан рассказывал, как, стиснув зубы, исследовал служебные помещения Боинга, ища и находя разные полезные вещи, потому что было нужно жить… Как он, понимая, что возле фюзеляжа, полного мёртвых тел, оставаться опасно по очень многим причинам, присмотрел симпатичную полянку между двух здоровенных стволов, где и соорудил себе шатёр с гамаком и оборудовал очаг из камушков. В большой хвостовой кухне он обнаружил запасы воды, соков, некоторое количество вакуумных упаковок с сыром и колбасами, шоколад, печенье… В полуоттаявших холодильниках ещё лежали готовые обеды для пассажиров…         — Я понимал, что всё это испортится очень быстро, поэтому с них и начал, — грустно улыбаясь, рассказывал француз. — Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, я очень долго не смогу есть ничего под соусом бешамель… А я его любил, кстати… Я разводил небольшой костёр, разогревал в нём эту порцию, прямо в фольге… Ещё там есть неплохой бар, и даже не всё разбилось…         — Да ты просто счастливчик, — рассмеялся Лайс, и Максим рассмеялся с ним вместе, потому что Жубер, несомненно, именно таковым и являлся. Они хохотали, громко, заразительно, и Бриан вскоре не удержался и присоединился. — Надеюсь, там ещё осталось хоть что-нибудь? Или нам с Максом только этикетки придётся читать?         — Нет, там на целый Боинг рассчитано было, я столько не выпью, — утирая выступившую слезу, успокоил их Жубер. — Разве что, месяца за полтора.         — Ну, ладно, а встретились-то вы как? — нетерпеливо продолжал расспросы Траньков. — Кто кого нашёл?         — Ну, я утром после очередной порции под бешамелем…         — А что это было? — полюбопытствовал вдруг Эван.         — Не поверишь — форель! — возмущённо воскликнул Бриан.         — Однако, ты зажрался! — фыркнул Лайсачек, а Максим почувствовал, что хочет есть так, что просто умрёт, если они не прекратят говорить о еде.         — Заткнитесь оба! — рявкнул он. — Или я отгрызу от вас какие-нибудь не очень важные части! Значит, утром… что? Рассказывай, Бри!         — La malédiction! — вскочил Жубер. — Ты голодный же! Пошли, тут недалеко до моего логова! Я по дороге расскажу!         — Э, забери свои вещи, мы же за ними пришли! — напомнил Эван, подавая Бриану пакет. — Мы вернулись сюда, потому что я вспомнил про его рюкзак. Гляди, какой красавец — побрился. А был такой Робинзон…         — Не верь ему, Макс! — беря свёрток подмышку, отмахнулся тот. — Подумаешь, щетина трёхдневная. Ты бы на него посмотрел! Во сне увидишь — не проснёшься! Пойдём! Надо отметить нашу встречу!        Раздвигая листву и ловко подныривая под свисающие ветви, парни быстро углубились в зелёную толщу леса. Бриан шёл впереди очень уверенно, всё время оборачиваясь к ним и успевая говорить.         — Сижу я, значит, у костра, в котором плавится жестянка от бешамеля, варю себе кофе…         — У тебя и кофе там есть? — аж застонал Максим.         — Ну да, и кофе, и сахар… говорю же, кухня большая в хвосте. Так вот, варю, и вдруг над головой по веткам бежит стайка маленьких обезьянок, такие забавные, серенькие… Они играли, по-моему, и одна вдруг кинула в другую банановую шкурку. Шкурка упала возле меня, и я подумал: надо же пользоваться тем, что я в тропиках… И надо было поискать воду… В общем, я пошёл по окрестностям. Нашёл апельсины, рощицу бананов, дерево манго… А потом вышел к реке. И пошёл вверх по течению, надеялся, повыше она станет чистой. Мне не очень нравилась погода, я чувствовал, что скоро будет дождь, но решил, что пройду ещё чуть-чуть, тем более что идти по берегу было очень удобно. Там такие плоские широкие камни, я совсем не напрягался… О, смотри, вон моё становище! Bienvenue!        На некоторое время Бриан прервал свою историю, чтобы проявить радушие хозяина. Вместе с Эваном, который за прошедший день освоился в этом убежище, они усадили Макса, всучили ему пакетик яблочного сока и галету и, пока он морил червяка, быстро оживили маленький костерок и пристроили в нём порционный брикет авиа-еды, а подумав немного, и ещё два. Усевшись на тючках брезента, они открыли крышечки, и Бриан с надеждой предложил Максиму:         — Может, поменяемся? Мне третий раз подряд форель попалась…         — Да на здоровье! — Максу было всё равно, потому что сейчас он готов был съесть что угодно, тем более под соусом бешамель. — У меня телятина, вроде… Но я и форель люблю. И можно две…        Эван, усмехнувшись, поставил в костёр ещё одну порцию. Экономить смысла не было: тропики и так дали им поблажку вчерашним холодным дождём. Сегодня снова становилось жарко… Ужин, видимо, станет их последней цивилизованной трапезой.        Сняв крышку со второй порции и обнаружив там, к шутливой досаде Жубера, куриное филе, Максим напомнил:         — Дальше-то расскажешь? Как вы встретились, Бри?         — О, это было сильное переживание… — Бриан заложил руки за голову и откинулся к стволу дерева, как на спинку кресла. — Такого адреналина я не припомню… я имею в виду, позитивного, само собой. Короче, в одном месте берег стал из каменистого песчаным, и я увидел на песке следы. Отпечатки кроссовок и ботинка… блин! Узкий, остроносый, с каблуком! Я чуть не умер. Сто тысяч вариантов! Но ясно, что это пассажиры Боинга, уж на это моей дедукции хватило. Я бросился в лес по вытоптанной заметной тропке, сердце просто останавливалось! Выскочил на эту вашу поляну, когда уже начал накрапывать дождь, и не поверил глазам. Я-то думал, что это пара таких же удачливых, которых выбросило прежде, чем самолёт упал, но что это будет кто-то из своих… Лайс стоял ко мне боком и вытаскивал из-под брезента какие-то вещи. Я попытался его окликнуть, но понял, что голос не слушается… кашлянул…         — Да, — подхватил рассказ Эван. — Я обрадовался в тот момент, думал, что кто-то из вас вернулся, а когда увидел его… Господи, я тоже не поверил глазам! Как я орал! Как я его тискал! Я вообще никогда не думал, что могу так… но это было… невероятно!         — А потом пошёл дождь, всё сильней и сильней, и мы накрылись этим тонким брезентом, что он доставал из вещей, и пошли сюда, — продолжал Бриан. — И по дороге мы оба спрашивали и одновременно отвечали, и смеялись, и плакали, и обнимались… Эйфория такая… Знаешь, Максим, наверное, больше никогда я не испытаю ничего подобного…        Траньков посмотрел на француза, сидящего с закрытыми глазами; по лицу его скользили пятна света и тени от колышущейся листвы, и было оно таким спокойным и умиротворённым… Максим похолодел от недавнего воспоминания.         — Эван сказал, что вы все спаслись, — помолчав, произнёс Жубер. — А потом рассказал про Флорана и Мао… это несправедливо, правда же?         — Мы проговорили весь день, — снова вступил Лайс. — Дождь не переставал. Мы всё думали, как там вы… под этим дождём… Девочки… Джонни…         — О, вот за Джонни не переживайте, — усмехнулся Макс, которому почему-то стало обидно. — Он вообще, по-моему, забыл, что он Джонни. Он теперь такой… Джон, скажу вам, и это… — Перед глазами встало решительное лицо с плотно сжатыми белыми губами, и нож в руке, вспарывающий джинсу, и алая кровь, заливающая быстрые ладони, пытающиеся её задержать… — Это очень здорово, мужики. Правда. А девочки тоже молодцы. Только Каролина плачет по любому пустяку. Но вы дорасскажите уже наконец! А я потом.         — Да, собственно, больше и нечего рассказать, — пожал плечами Бриан. — Мы сочинили ещё один гамак, валялись в них, пили ром… спали, ели… разговаривали… молчали… Странно, но в дождь мне было здесь не так жутко. А может, это потому, что я больше не один был…         — Ну, а утром я глянул на его заросшую физиономию и вспомнил, что мы отыскали его ручную кладь, — улыбаясь, добавил Эван. — И мы нашли тебя…         — Это большая удача, — кривовато ухмыльнулся Макс, — а то меня бы точно ёжики доели…         — Не, ёжикам мы тебя не отдадим, — рассмеялся Жубер. — Ты нам самим нужен.         — Съесть, когда продукты кончатся? — уже веселее спросил Максим.         — Чего там есть-то! — отмахнулся француз. — Найдём, как тебя в хозяйстве применить.         — Ох уж эти мне практичные галлы… — притворно проворчал Эван, и все трое снова начали хохотать.        Кофе пили в молчании, наслаждаясь ароматом и вкусом, по которому успели соскучиться до головокружения. Эйфория… Бриан сказал очень правильное слово. Максим чувствовал, что будто бы раздвоился: одна его часть парила в небесах этой самой безумной радости от встречи, вторая же тем временем корчилась от боли и чувства вины. Рядом сидели ребята, которые, по большому счёту, никогда не были ему особенно близки там, в «прошлой» жизни, а теперь они вдруг оказались такими… настоящими, необходимыми… Совсем не хотелось ничего от них скрывать, но он не знал, как рассказать обо всём, что случилось в течение каких-то нескольких часов… и даже суток с тех пор не прошло…         — Ох, Бриан, как мало человеку надо для счастья, — вздохнул он, допив свою чашку. — Спасибо. И варишь ты его замечательно.         — Обыкновенно варю, просто не пил давно, вот и показалось, — улыбнулся Жубер. — Эван вкуснее умеет, я знаю. Завтра его припашем.         — Да легко, — пожал плечами Лайсачек, тоже отставляя опустевшую чашку. — Делов-то…         — Тогда я, как молодой боец, на дежурстве, — поднялся Максим и собрал чашки и вилки. — Пойду посуду помою. Речка вон там, да?        Внезапное желание побыть одному накрыло невыносимо, и Траньков с трудом заставил себя не шагать слишком быстро. Дойдя до воды, он разулся, подвернул джинсы повыше и, зайдя в речку по щиколотку, быстро выполоскал чашки и вилки с ложками. Сложив посуду на сорванный тут же глянцевитый плотный лист, он снова вошёл в воду и принялся глядеть на противоположный берег.        В пронизанной солнцем сочной зелени буйствовала жизнь. Туда-сюда сновали маленькие птички, скакали какие-то мелкие лягушки, шныряли ящерицы. Насекомых было столько, что в воздухе стоял ровный мелодичный гул, иногда тонко звеневший настырным комаром, подлетавшим близко и находившим свой конец под метким шлепком ладони. После долгого дождя всё словно с удвоенной силой принялось суетиться и радоваться горячим лучам. Лес сверкал и благоухал. Было очень странно, что никто из хищников, даже мелких, пока не заинтересовался местом катастрофы… Макс мысленно перекрестился, хоть и не был никогда религиозен. Просто в их положении имело смысл использовать всё… «Вплоть до производства святой воды в промышленных масштабах», — вспомнилась ему любимая книга Стругацких…         — То, что нас теперь так мало, вовсе не значит, что стоит ходить в одиночку, — раздался за спиной негромкий голос Лайсачека.        Максим обернулся, слегка вздрогнув. Конечно, Эван хочет подробностей… Он посмотрел на американца в упор, понимая, что лгать не хочет и не будет. Только вот надо как-то начать… Лайс, впрочем, пришёл на выручку.         — Я не очень понял, что ты имел в виду, когда говорил про Сашу и Джефа? Почему они должны были быть тут? Они что, вернуться решили?         — Да, — утвердительно кивнул Макс. — Джеффри решил вернуться к тебе. Уговорить пойти со всеми или с тобой тут остаться. — Мягкий свет нежности, которым озарилось лицо Эвана при этих словах, заставил сжаться сердце. — А Саша его поддержала, и они ушли вдоль речки, кстати, довольно рано… А потом я тоже решил вернуться. Я был уверен, что найду их здесь… — Максим вдруг ощутил страх от внезапной мысли, что и Саши с Джефом уже может не быть в живых. А они об этом просто не узнают…         — Вот это новости… — Эван, покусывая губы, повернул голову в направлении течения реки. — Надо попробовать их поискать, наверное. От речки они не могли далеко отойти, правда?         — Если только не шли в темноте, — с сомнением отозвался Макс. — Я вот шёл… очень легко мог сбиться. Чудо, что вышел правильно. Надо поискать. Ты прав.        Ещё раз осознав, что жизнь его в эту ночь висела на волоске несчитанное число раз, Траньков поёжился и вышел из речки на сухое место. Лайс вдруг тронул его за локоть:         — Макс, а почему ты пришёл один? Где Тати?        Макс ждал этого вопроса. Очень правильного, очень логичного… Действительно, где его жена? Женщина, которая обещала быть с ним в горе и радости, богатстве и бедности, болезни и здравии. Хуже всего, — и Траньков понимал это до ужаса чётко, — что ему было безразлично, что её нет сейчас рядом. Неважно, с поддержкой или осуждением. А на вопрос Эвана он ответил, как мог просто:         — Осталась с группой. Не захотела идти назад.         — Почему ТЫ вернулся? — интонации Лайса говорили, что тот не успокоится, пока не получит ответ на свой вопрос.        Макс напомнил себе, что тот не знает… ничего не знает…        Он посмотрел на Эвана, на лице которого было написано почти по-животному пристальное внимание. Мирно журчавшая река отражала солнечные блики. Где-то в верхушках деревьев пели птицы, тихонько раскачивались от ветра кустарники. Все казалось таким безопасным… да ещё про зелёный цвет говорят, что он успокаивает… Ему, наверное, полезно было бы жить в джунглях.         — Я вернулся, потому что убил Женю.        Первые секунды у Эвана было такое лицо, будто бы он не расслышал. Возможно, языковой барьер или что-то в этом роде… Он закрыл глаза и медленно, почти по слогам произнес:         — What… did… you do?         — I… KILLED… НIM. Я убил его, — по-русски повторил Траньков и, отвернувшись, подставил лицо согревающим лучам солнца. Он слушал тишину по левую руку от себя. Так странно… сказал это вслух, и стало полегче.         — Are you crazy? — Эван издал звук, похожий на смешок.         — Крейзи, крейзи… — мужчина сглотнул и плотно сжал зубы. — Я не шучу, Эван. Женя умер. Его больше нет. Совсем.        Лайс замер. В глазах, разом остекленевших, застыли… ужас, потрясение, недоверие? Он явно хотел, чтобы эти слова оказались шуткой, но сомнений, правильно ли он понял смысл, больше не было. Максим поймал себя на мысли, что ему интересно. Интересно, какой будет реакция. Женя был другом для многих, но совершенно явно не для Эвана. На первый взгляд, здесь не было ничего личного, но он дважды прилюдно фактически унизил его, и Максиму казалось, что тот последний раз это была попытка… отыграться? За так и не состоявшийся второй поединок. Эван не выступал в Сочи, но и Женя не смог сыграть свою партию… Сам того не желая, Лайс сумел сделать то, что не удавалось никому после Лёши: разжечь в Женьке угасший огонь борьбы. И, что хуже всего, он уже не мог его потушить. Неприятный осадок, как песок, скрипящий на зубах, от которого долго не можешь отделаться, как ни плюйся.         — Как? — Эван закрыл глаза. — Как это случилось?        На секунду у Максима мелькнула мысль ничего не рассказывать и сохранить за собой эту тайну. Можно было остаться здесь, с двумя людьми, которые ничего не знают о его преступлении. Которые не увидят в нём убийцу. Но, черт возьми… почему-то… ему ХОТЕЛОСЬ, чтобы Эван… ЗНАЛ.        Он заговорил. По-английски всё звучало не так ужасно. Ты подбираешь подходящие слова, и они будто заменяют первоначальный смысл, накрывают его плёнкой. Макс говорил про дождь, про Женю, и ещё почему-то про Лёшу. Эван, конечно, не мог знать всего, а теперь было как-то неловко ВСЁ объяснять. Транькову подумалось, что он как будто передаёт чью-то чужую историю, где он уже не действующий герой, а всего лишь рассказчик.         — Богом клянусь и всеми святыми… — по-русски сказал Макс и добавил по-английски: — Я не хотел этого.        Слёз не было. Их не было и вчера. А ведь он ушёл, даже не попрощавшись… что осталось теперь? Но он не мог хоронить человека, который умер по его вине. Пусть даже сам он сказал, что Макс не при чём…        Эван слушал его растерянно, в тёмных глазах бликами мелькали изумление и изредка страх. Он как будто не мог поверить, что такое могло произойти именно с Женей. Потом встал и отошёл в сторону, отвернувшись и прислонившись к дереву. Солнце спряталось за тучами, подул прохладный ветер. Макс прикрыл глаза и откинулся назад, ложась голой спиной на влажноватую траву. Он ждал.         — Отведи меня туда.        Траньков открыл глаза и рывком сел. Эван стоял прямо над ним. У него было такое… строгое, скорбное лицо… Господи, у него было почти такое же лицо, как у Лёши…вчера…         — Куда?         — Там, где он…         — А… — лицо дёрнулось. — Я думаю, они его похоронили уже. Ты хочешь вернуться? Может быть, они ещё не ушли…         — Тогда отведи меня к могиле. — Эван сказал это с нажимом.        Макс хотел сказать, что это невозможно, потому что он не помнит дорогу и точное место, где всё произошло. И уж тем более понятия не имеет, что ребята сделали с телом. Вряд ли оставили его лежать на земле. Флорана и Мао они хоронили. Перед глазами встала дурацкая и жуткая в своей гротесковости сцена похоронной процессии. Евгений Плющенко не может быть просто засыпан землёй и прикрыт листьями…         — Максим… — Эван плавно опустился на колени рядом с ним. Выражение его лица смягчалось, будто таяло. Он протянул руки и обхватил его за предплечья. — Отведи меня, пожалуйста! Я очень тебя прошу… Я умоляю!         — Зачем тебе? Я не понимаю… — Макс встал. — Даже если мы найдём то место… зачем?        Эван поднялся с колен и тихо сказал:         — Надо проститься. Пойдём, скажем Бриану.        Максим буквально похолодел. Рассказывая правду Лайсу, он как-то упустил мысль о том, что придётся теперь сказать и Жуберу. Но не могут же они просто уйти вдвоём в джунгли, ничего не объясняя. И скрыть факт смерти Плющенко просто невозможно — и всё!        Выйдя на поляну, они увидели, как Бриан, стоя к ним спиной, аккуратно складывает пустые упаковки от еды в отдельную кучку и очень по-хозяйски поправляет костёр. Макс внезапно понял, что знает, какой будет реакция француза. Он сразу подумает о Лёхе… не потому, что жизнь Жени кажется ему менее ценной, нет. Но тот больше не чувствует боли, и никогда уже не почувствует. А Лёша…        Порыв ветра изменил направление дыма, и его едкие клубы отнесло прямо в их сторону. Траньков поморщился, глаза обожгло, и во рту появилась горечь. Он ухватил Эвана за предплечье и развернул к себе.         — Лайс… подожди… мы скажем Бриану, но… — он вывернул голову и глотнул свежего воздуха. — Не говори ему, как это произошло. По чьей вине…        Глаза Эвана лихорадочно бегали, и слегка вздрагивали веки. Он выглядел неестественно возбужденным, и Максу показалось, даже не понял его слова.         — Не говорить о тебе?         — Да. Не говори обо мне.        Он не мог понять, отчего не задумываясь сказал правду Эвану и почему теперь хочет утаить её от француза. Это было не очень достойно, но, с какой стороны ни глянь, его положение и так безнадёжно. Эти несколько секунд, что Лайс молчал, показались ему вечностью. Наконец до слуха донесся низкий голос:         — Я не скажу. Если захочешь — сам скажешь… потом…        Бриан обернулся на звук шагов и с удивлением смотрел на друзей, которые выглядели какими-то удручёнными и мрачными. Это было странно, ведь буквально полчаса назад всё было так хорошо…         — О, чашечки, — шагнул он к Максиму и перехватил у него чистую посуду. — Ты очень полезный в хозяйстве, Макс. Даже не сомневайся. — На шутку никто не отозвался, и Бриан тоже нахмурился: — А что случилось? Я ничего не пропустил?         — Не пропустишь, если с нами пойдёшь, — ответил Эван. — Я попросил Максима показать мне одно место…         — Что за место? — Бриану всё больше не нравилось происходящее.         — Женину могилу, — отчеканил Лайсачек, и Жубер неверяще усмехнулся:         — Плохая шутка, Лайс…        Эван молча принялся заталкивать брезентовый тючок в рюкзак, а Максим, на которого Бриан обернулся в поисках поддержки, отвернулся, играя желваками на щеках.         — Mon dieu… — прошептал Бриан, машинально убирая в ящик с посудой чашки и приборы и переводя взгляд с одного на другого. — Que pour le délire… Быть не может… Как? Максим? Как?..         — Ты идёшь с нами? — обернулся через плечо Эван. — Вот и отлично. Надо взять еды и, наверно, выпить… Водка была, помню. Положи…        Максим шёл впереди, Эван за ним, а Бриан смотрел на их спины и думал, что, наверное, если сейчас случится что угодно — страшное, восхитительное, пугающее или счастливое, он не почувствует ничего. Его способности активно реагировать, очевидно, наступил предел. Слишком многое произошло за слишком короткий промежуток времени, и его швыряло из крайности в крайность: от надежды к отчаянию, от горя к радости… И вот, уже смирившись с тем, что нет на свете Флорана — соотечественника, друга по сборной, что нет Мао — деликатной и светлой души, встретить Максима, живого и здорового, и, не успев толком обрадоваться этому, узнать про Женьку… И сразу вспыхнуть внутри жгучим ужасом — Алексей! Как теперь Алексей?..        Ягудин был для Бриана не просто кумиром, не просто учителем и тренером — он стал другом. Таким, которого никогда не было и никогда не будет больше. Который сумел не только научить — разбудил, растормошил, заставил открыться музыке и замыслу, взлететь! Конечно, он не смог стать и вполовину так хорош, как Лёша, но он никогда не стеснялся сознаваться, что — да, хочет! Да, пытается! И Алексей честно отдал ему всё, что он сумел взять, не скрывая и не скупясь. Бриан жадно впитывал каждую минуту общения и, конечно, не мог не заметить, из чего на самом деле состояли взаимоотношения Алексея и Евгения, сколько там… всего… А главное, как там всё переплетено, как невозможно разделить, где кончается один и начинается другой. Какие-то словечки, жесты, взгляды… Он редко видел их рядом, но когда видел, убеждался, что прав. И немного завидовал. Так любить… это награда или наказание? Бриан не знал. Будет ли ему дано узнать? Теперь он был почти уверен, что нет…        Они шли довольно долго, и из отрывочных ответов на свои вопросы Бриан составил примерную картину произошедшего. Представить, что испытывает человек, на руках у которого умирает любимый, он был не в силах. Что мог испытывать Лёша, даже думать боялся. Тропа вдоль берега была пробита прошедшими здесь друзьями, и внезапно Максим остановился, резко, словно упёрся в стену.         — Вот… теперь туда, — указал он рукой. — Метров пятьдесят…        И они действительно увидели, что примятая трава тропинкой уводит между кустов в лес.        Эван медленно подошёл к странно и неестественно смотрящемуся здесь холмику свежей земли. Очевидно, ребята пытались придать могиле более-менее божеский вид, земля вокруг была притоптана, и сверху лежал букетик красно-белых цветов. Почему-то именно он, как яркая вспышка, заставил Максима осознать, что всё-таки произошло, осознать саму смерть, беспощадную в своей необратимости. Он видел, как Эван стоит над могилой, опустив голову, что-то тихо бормочет себе под нос, закрыв глаза, и понял, что тот молится.        Давно уже давящий на легкие камень словно стал подниматься выше по дыхательным путям. Максу так, до невыразимого ужаса, захотелось вернуть всё назад… всё сделать по-другому. Что если смерть Жени — это наказание для него, кара за прошлые ошибки? Ведь не так страшна смерть, когда она уже пришла за тобой, как наблюдать, как она забирает кого-то другого… Нет, эти мысли слишком эгоистичны…        Траньков подошел ближе, чувствуя страшную дрожь в ногах. Эван медленно осел на колени перед могилой, взял горсточку влажной земли и растёр между пальцами. Макс испугался, что он начнёт плакать, потому что не знал, чего теперь ожидать. Реакция Эвана его потрясла. Вот он стоит над могилой навсегда поверженного соперника и, кажется, чувствует такую личную боль, словно со смертью Жени сам лишился чего-то жизненно важного.         — Я не знал, что вы были близки… — он сморозил это, прекрасно понимая, что сказал глупость, но еще одна минута траурного молчания грозила вылиться в самую настоящую истерику. Он должен был говорить.         — Мы не были. Но он много значил для меня. И я думаю, не только для меня… — Эван поднял к нему искажённое напряжением лицо. — Мне всегда хотелось… очень хотелось… чтобы он думал обо мне лучше… чем я есть.        Снова зарядивший дождь, словно декорация финала пьесы, заставил Максима опуститься на колени рядом с Эваном. Он вздрогнул, когда на плечо ему легла тёплая рука.         — Помолись… тебе станет легче…         — Я не умею, — резко ответил он, отчего-то взбешённый этой сраной христианской благодетельностью. — Не знаю молитв. И в Бога не верю. То есть… я верю… не знаю, просто… я не могу.         — Ты думаешь, я попросил отвести меня сюда, потому что мне это нужно?        Траньков недоумённо нахмурился. Эван вытер тыльной стороной ладони мокрое от дождя лицо. На долю секунды Максиму показалось, что он видит перед собой лицо Плющенко. Карие глаза стали голубыми, они проваливались вглубь черепа, западая черными дырами, волосы осыпались светлыми соломенными прядями, кожа слезала, обнажая жутко белеющий череп. Мужчина в испуге закрыл глаза, потом снова открыл. Наваждение исчезло.         — А зачем же мы возвращались? Это ты захотел почтить светлую память его величества, — болезненно выплюнул он. — Знаешь, есть такая заповедь: не сотвори себе кумира. Чтобы не пришлось однажды его хоронить…         — Мы пришли сюда, потому что это было нужно тебе.         — Чтобы он меня простил? — Макс сжал зубы.         — Чтобы ты простил себя. Ему уже всё равно.        Макс отпрянул, инстинктивно ища рукой, за что уцепиться, но ладонь скользнула по сырой земле. Он закусил дрожащие губы и отвернулся, начав молиться, но только о том, чтобы вот здесь, сейчас, не переломиться пополам, и, осыпая проклятьями небо, не выкопать голыми руками себе погребальную яму, чтобы спрятаться, зарыться от глаза небес, темнеющего над их головами с невероятной скоростью.        Закрыв лицо руками, отворачиваясь от неба, он заплакал, как плачут дети: горько, навзрыд, беспомощно скуля. Не видя больше Эвана, Макс чувствовал, как его крепко обнимают, прижимая к себе, надёжные руки, и уткнулся носом в чужое плечо.        Бриан стоял в паре шагов от друзей и с острым состраданием смотрел, как безутешно плачет на руках у Лайсачека Траньков, а у Эвана у самого градом текут по лицу слёзы. Он понимал обоих. Сам же словно заледенел, снова думая о Ягудине… Он редко вспоминал о своей принадлежности к католичеству, но сейчас мысленно складывал мозаику полузабытых латинских слов, обращаясь к высшим силам с молитвой о друге… Чтобы послали ему сил, терпения, мудрости… чтобы открыли смысл жить… Жить дальше… Почему-то он был уверен, что Женя благодарен ему за это. За Алёшу…        Выплакав боль, которую так долго держал в себе, Максим поднялся и, пробормотав: «Схожу умоюсь», ушёл к речке.         — Эван, — тихо спросил Бриан у Лайсачека, когда они принялись устраивать навес, пользуясь тем, что ещё можно было что-то в сумерках разглядеть. — Почему Макс в таком отчаянии? Я не помню, что они были так уж дружны с Женей…         — Он считает себя виноватым, — так же негромко ответил Лайс. — Они поссорились, вроде, перед этим…         — Но ведь это стечение обстоятельств — такая смерть… — недоумевающе сказал Жубер. — Как можно кого-то винить?         — У него шок… у меня тоже… — пожал плечами американец. — Я вот думаю, если бы с ними пошёл… кто умер бы следующим…         — Я знаю, что ты тренировал два четверных в программе, — нарушил молчание Максим. Они лежали на брезенте, разостланном в том же месте, где сутки назад был шатёр девушек. — Ты мог бы… рискнуть.         — Мог. Знаешь, я два года готовился… перенёс две операции… и так нигде и не выступил. За месяц до Сочи у меня был разговор с лечащим врачом… Он сказал мне: Эван, ты, конечно, можешь попробовать… но только это ничего не изменит. Я мог выйти на лёд, зная, что проиграю. Я знал… что в любом случае подвергнусь критике. Но я думал, как выйду туда и проиграю ЕМУ… У меня были разногласия с федерацией в последнее время. Они не говорили этого в лицо, но отношение просто кричало мне в спину: ты не стоишь вложенных в тебя денег, Лайсачек. И я вдруг подумал… разве оно того стоит? — голос Эвана слегка просел, как будто у него перехватило дыхание. — Я не мог позволить себе проиграть… после стольких усилий… Потому что я… не он. Я был так зол… я… я думал, что не смогу это пережить. Но я пережил.        То, как Эван говорил о Жене, заставило Максима испытать безотчетный страх. Он видел его плачущим у могилы человека, который почти открыто назвал его трусом. И эта скорбь была искренней, не фальшивой… Он вдруг жестоко позавидовал Эвану. Сам не понимая, в чём именно. В таком умении прощать?         — Что ты за человек… — Траньков судорожно вздохнул. Его вдруг начала колотить мелкая дрожь. — Если бы я был на твоём месте, и мне бы бросили такой вызов… я знаю, что он сделал это не специально, но он перешёл на личности. Я бы не смог… вот так… даже теперь…        Макс вдруг увидел, что небо над головой просто усыпано миллиардами звезд. Они были такими поразительно яркими, что он не понимал, как мог пролежать столько времени и не заметить этого.        «А Стеф сейчас, может быть, тоже смотрит в это же небо… думает ли он обо мне? Простил ли?»         — Он не мог меня оскорбить, — из забытья его вывел тихий голос. — Никто не может. Знаешь, Максим… мне так часто приходилось самому говорить вещи, которые я не хотел… что в какой-то момент слова сами по себе утратили для меня ценность. Я счастлив, что имею возможность молчать. Теперь имею. Я поэтому отказался от роли комментатора на соревнованиях… я не хотел обсуждать других. Потому что я знаю…как… ТАМ.         — Там… — по-русски повторил Макс, перекатывая вкус слова на языке. Удивительно, но ему было так легко говорить с Эваном, даже на другом языке. Так легко было раньше только со Стефом, но по-другому… они не были на равных. Может быть, потому что оба были вынуждены говорить на чужом для них языке…         — Эван, а что это за история с телефонным звонком? — неожиданно для себя спросил Макс и, повернув голову, разочарованно вздохнул. Эван крепко спал. Максим приподнялся на локте, вглядываясь при рассеянном свете звёзд в усталое похудевшее лицо. Захотелось вдруг убрать со лба густую чёлку, дотронуться до шелковистых нахмуренных бровей… Кто ему звонил? Чей звонок заставил его так надеяться, так верить?        С другого бока тихо сопел Жубер, уже давно уснувший. И Максим подумал, что если бы не француз, он бы рискнул разбудить Лайса. Чтобы получить ответ… *** Февраль 2014.        Я никогда не был в России, но для меня, как и для многих в тот год, Сочи стал городом грёз, манящей картинкой русской глубинки, о которой все говорили и куда мечтали попасть, несмотря на кризис в отношениях России с Америкой и Европой, и даже призывы бойкотировать Олимпиаду из-за тревожного закона о запрете гей-пропаганды. В моих воспоминаниях эти февральские дни были временем самого радостного и дружелюбного воссоединения людей всех лиц и национальностей, ориентации, вероисповедания и прочих различий. Всеобщая эйфория и восторг, которые не описать словами, стоят того, чтобы каждый человек хоть раз в жизни стал свидетелем этого зрелища. Что-то особенное есть в России и том соревновательном духе, которым она наполнила Олимпиаду. Попасть на неё хотело так много людей, что это не поддавалось объяснению.        Буквально за три дня до вылета меня огорошили новостью:         — Твой американец слился. Не будет кататься.        Очевидно, моё лицо в этот момент выразило всю гамму чувств, потому что Рейчел, моя лучшая подруга и по совместительству компаньон по поездке, испуганно воскликнула:         — Что, мы уже никуда не летим?        Конечно, мы полетели. Надо сказать, что за эти полгода я практически успокоился и перестал вздрагивать, услышав твое имя, случайно упомянутое в разговоре или где-то по телевизору. Так как далеко идущих планов относительно продолжения знакомства с моей стороны не было изначально, в этой печальной новости я увидел и хорошие стороны:        Первое: я не стану рвать на себе волосы и не поседею от переживаний во время твоего выступления.        Второе: вероятность случайно встретить тебя на трибунах в качестве зрителя (как было в Лондоне) возрастает многократно.        Сочи покорил меня с первого взгляда, едва мы вышли из здания аэропорта. Как сейчас помню, воздух в тот день был теплый, чуть влажный и пропитанный как мне казалось, ароматом костра. Потрясли пальмы на улице — никогда не думал, что в России можно встретить тропическую растительность.         — Россия очень большая, здесь есть все, — философски заметила Рейчел.        Мы планировали хорошо оттянуться, с головой погрузиться в русскую культурную среду и завести новые знакомства. Это всегда было модно — иметь друзей из России. Особенно для таких социальных бунтарей, к каким тогда я себя относил. Я решил, что раз уж решился на эту поездку, то сделаю ее запоминающейся для себя и для Рейчел. Это было мое время икс.        Командные соревнования начались за день до открытия Олимпиады и как раз в день нашего приезда. Первой новостью, бывшей у всех на слуху, конечно, стало поистине грандиозное и от того не менее драматичное снятие с Олимпиады Евгения Плющенко. Помню, меня это известие необычайно взволновало. Два главных спортсмена, чей второй поединок так жаждали наблюдать зрители, отказались от участия по состоянию здоровья. Невероятно! И так символично…        К счастью, я был уже достаточно просвещён в современном фигурном катании, и даже твоё отсутствие среди участников не должно было помешать мне с интересом наблюдать за соревнованиями.        С бесконечной радостью я вспоминаю каждый день, проведенный в Сочи. Даже просто выходя на улицу из отеля, ты словно попадаешь в волшебный городок — вокруг тебя что-то постоянно движется, изменяется, манит развлечениями, и ты сам словно частичка великого замысла во вселенной. Я был счастлив уже от того, что знал: ты видишь то же, что и я, ходишь по тем же улицам, дышишь этим воздухом… где-то совсем рядом.        Сама церемония открытия, правда, преподнесла нам с Рейчел неприятный сюрприз. С огромным трудом найдя свой сектор на трибуне, пробираясь через сумасшедшую толпу людей, мы обнаружили, что наши места… заняты. Каким-то образом получилось, что билетов было продано больше, чем существовало мест. Я слышал о таких ситуациях на масштабных мероприятиях, но не ожидал, что это произойдёт с нами. Мы с Рейчел и пара пожилых азиатских супругов растерянно таращились друг на друга, сжимая в руках вполне себе настоящие электронные билеты с одинаковыми номерами мест. Подошедшая, чтобы помочь, совсем юная русская девочка-администратор не знала, что делать, к тому же её знания английского языка явно не хватало для решения подобных щекотливых ситуаций.         — Надо было просить твоего отца доставать нормальные билеты, на нормальные места! А не покупать их через Амазон у перекупщика! — окрысилась Рейчел, и я не мог с этим спорить. Только с ужасом думал о том, что будет, если вся стопочка билетов по дням окажется недействительной. Я отвалил за них такую кучу денег, что об этом не хотелось даже думать.         — Вы можете пересадить нас куда угодно поблизости?         — К сожалению, свободных мест нет… сегодня церемония открытия… все места раскуплены…        До начала шоу оставалось меньше десяти минут, и мы были в полнейшем замешательстве. Семейная пара совершенно не собиралась отдавать уже занятые места, а прогонять с мест людей столь почтенного возраста (эта поездка ведь может стать для них последней, правда?) у меня не хватало наглости. Поэтому я просто стоял, растерянно озираясь по сторонам, в надежде, что ситуация как-нибудь решится сама собой.        Неожиданно Рейчел дёрнула меня за руку и с вытаращенными глазами указала куда-то в сторону. Повернув голову, я увидел тебя. Ты стоял от меня шагах в десяти, увлечённо разговаривая с какой-то женщиной, одетой в спортивную форму российской сборной.         — Подойди к нему скорее! — тут же накинулась на меня Рейчел, пихая в бок. — Быстрее!        Я же просто прирос к своему месту, поражённый скорой встречей, на которую даже не рассчитывал. Наверное, я пялился слишком откровенно, потому что ты повернулся и посмотрел в нашу сторону. Это заняло всего лишь пару мгновений, но мне казалось, время вздрогнуло и замедлилось, словно на киноплёнке. Я мог наблюдать, как удивление на твоём лице сменяется улыбкой, и понял, что ты узнал меня. И конечно, тут же отвернулся.         — Бен, он идёт сюда! — и снова острый локоть врезался в мой бок. Я вынужден был повернуться.        Сказав что-то своей собеседнице, ты направился в нашу сторону. И — о, мой Бог! — ты был единственным человеком в костюме из всех, кого я здесь видел за последние полчаса! Открытая и дружелюбная улыбка на лице свидетельствовала о том, что ты узнал меня.         — Привет! Бен? Я правильно помню?         — А… о да!        Звук твоего голоса совсем рядом заставил меня замереть и покраснеть. Опустив взгляд, я уставился на висящий на твоей груди бейджик, где успел прочитать логотип NBC. Ты был здесь в качестве спортивного комментатора…         — Как дела, Бен? Рад тебя видеть!        Обычно на такие вопросы я отвечаю, что все оʼкей, и компанейски улыбаюсь, но в этот раз возможность продолжить беседу и локоть Рейчел между рёбер заставили меня честно признаться в сложившейся ситуации. Ты нахмурился и через секунду, словно выросшая из-под земли, перед нами стояла другая симпатичная девушка в синем форменном костюме, с рацией в руке.         — Лиза, здесь вышло недоразумение. Посади моих друзей так, чтобы было хорошо видно!        Мне понравилась интонация, с которой ты это сказал. Вежливая, но требовательная. Так говорят люди, контролирующие ситуацию. Одним словом, не такие, как я.        Весь разговор занял от силы минуту. Девушка отчего-то точно так же зарделась и замахала руками, прося следовать за ней. Я ужасно хотел остаться и продолжать стоять рядом с тобой, но это было бы странно.         — Увидимся, Бен! — ты протянул руку и дотронулся до моего плеча, а потом отчего-то пожал руку. Это было крепкое, очень мужское рукопожатие, которое заставило меня усилить цвет краски лица. Ты был так красив в строгом светло-сером пиджаке, и черном галстуке, что я, никогда не любивший костюмную униформу, разом захотел быть одет во что-то подобное.         — Да, спасибо за помощь, Эван! — кажется, это прозвучало достаточно небрежно.        Мы с Рейчел бегом бросились вслед за администратором вверх по ступенькам. Я был так потрясён случившимся, что пришёл в себя, только когда заигравшая музыка оповестила о начале церемонии открытия.         — Ну, ничего себе… мы в вип-ложе! — голос Рейчел так же вернул меня в действительности.        Покрутив головой, я убедился в истинности её слов. Слева от меня лежала чья-то женская сумка Луи Витон, а на ряд выше Мишель Кван переговаривалась с Настей Люкин, американской гимнасткой, которую пресса упорно навязывала тебе в подружки на протяжении целого года после Ванкувера. Да, я был в курсе всех новостей…         — Фантастика, правда? Тебе не кажется, что это судьба? — Рейчел радостно сжала мою руку. — Бен, ты что, не рад? Ты же ради него сюда приехал!        Судьба? Я боялся слишком верить в это слово. Но мы трижды встретились с тобой среди толпы и, знаешь, мне казалось, что всё, что было в моей жизни до этого, Эван, должно было рано или поздно привести меня к тебе. Не могло быть по-другому. Я просто знал это.