15-Й ГРАДУС НА ЮГ ОТ ЭКВАТОРА

      К чему всё это? Зачем ворошить прошлое? Эта тема уже никому не интересна. Столько лет прошло, Господи….а мы-то… Как сами мы изменились! Стали чужими друг другу. Настолько, что разворачиваемся и уходим в неизвестность, лишь бы не задерживаться в минувшем.        Дождь закончился так же внезапно, как начался. Выглянувшее из-за туч солнце радостно заиграло на мокрых листьях, повиснув бриллиантовыми бусинами на растительности.        Джеффри начал подозревать, что они с Сашей заблудились, ещё полчаса назад, но промолчал. Мокрые насквозь, грязные из-за раскисшей земли, они шли больше на автопилоте, практически не различая дороги за плотной пеленой дождя. Он уже даже перестал казаться холодным, а потом и вовсе прекратился. В какой момент они сбились с пути? Знать бы…         — Давай передохнем… — предложил Баттл, прекрасно видя, что Саша с трудом держится на ногах.        Коэн не жаловалась, не ныла, не плакала больше. Просто шла, плотно сжав зубы, грубо раздвигая ветки и изредка тихо ругаясь себе под нос.        Что может быть хуже? Они ушли от остальных и до сих пор не нашли Эвана. Перспектива заблудиться и потеряться вдвоём в лесу становилась всё более угрожающей. Джеффри не понимал, как они с Сашей могли сбиться с пути, ведь они держались реки и никуда не сворачивали. Должно быть, просто не запомнили, в каком месте нужно было сворачивать обратно в лес…        Найдя более-менее крепкого вида бревно, которое в прошлом было поваленным деревом, они присели. Воздух прогревался с фантастической скоростью, и вот уже словно и не было дождя. Глянув на наручные часы, Баттл обнаружил, что уже пять часов дня. Во сколько они ушли из лагеря и сколько плутали, он не знал.         — Мне иногда кажется, что я сошла с ума и всё это галлюцинация… или наркотический сон. — Саша задрала голову и посмотрела на небо. — И я так надралась на своем девичнике, что меня капитально унесло.        Где-то недалеко от них пели дивные птицы. Джеффри пытался по звуку их голоса определить хотя бы видовую принадлежность, но так и не смог. В Канаде он очень часто посещал заповедники и с интересом разглядывал жителей тропических лесов, но странное дело, за то время, что они провели здесь, не смог никого идентифицировать. Как будто они попали на другую планету. Вот, например, этот странного вида огромный фиолетовый жук с красными пятнами, размером с половину его ладони…        Баттл передёрнулся и отвернулся. Саша сидела, оперевшись руками на бревно позади себя и подставив лицо лучам солнца. Волосы она собрала в пучок, чтобы они не мешали и не падали на лицо, и теперь, при ярком дневном свете, он обратил внимание, как она изменилась. Вокруг прикрытых и слегка зажмуренных глаз собрались лучики морщин, обозначились носогубные складки, а фигура приобрела женственные округлости. Она по-прежнему была красивая, но, то ли последние дни их так измотали… ему впервые в жизни хотелось подумать о них всех и сказать не «повзрослели», а «постарели».         — Знаешь, что меня беспокоит? — тихо произнесла Саша. — Что мы вернёмся, а он не захочет нас видеть. Или прогонит. В общем, не обрадуется…         — Он поймёт — уверенно ответил Джеф, который совсем не был уверен в своих словах.        А что, если они потеряются окончательно и умрут в лесу? Это им наказание будет?         — Знаешь, почему я ушла? Я обиделась на него. Из-за того, что он не рассказал про телефонный звонок. А ведь я была там… когда он разговаривал… и он соврал… сказал, что это не телефон. Я не знаю, почему мне стало так обидно, но я подумала: раз он с нами так… ну и пусть… То есть, я знаю, что это глупо и по-детски… но я почувствовала эту стену… будто бы он сам хочет… Джеф… понимаешь… быть один?        Баттл молча ковырял размякшую, поросшую каким-то причудливым мхом кору дерева. Сколько раз он сам обижался на Эвана? За то, что тот звонил только по официальным поводам, вроде дней рождения, за то, что был вечно занят для дружеской встречи, за то, что… он сам никогда не мог выразить ему этого своего недовольства, улыбался и обнимал при случае, как ни в чём не бывало, будто соблюдая какой-то политес. За то, что Эван стал каким-то таким… что этот политес хотелось соблюдать. И в голове все время крутились слова Плющенко о том, что на их месте Лайс бы поступил точно так же.        «Чертовски будет обидно, если они сдохнут тут, а он этого не оценит…»        Саша сползла вниз по бревну и плюхнулась прямо на землю. Она так вымоталась, что готова была лечь и уснуть прямо тут. Охватившая всё тело усталость и какая-то заторможенность, действительно создавали впечатление, что всё происходит во сне. Она не позволила себе ни одной истерики, начиная с момента крушения, потому что был не тот характер. Её не учили жаловаться, её учили преодолевать трудности. Видеть хорошее в самом плохом, искать поводы, а не оправдания. И вот сейчас ничего этого делать не хотелось. А хотелось лечь, заплакать, позвать маму, Тома… чтобы кто-то решил все проблемы. Она уже не была уверена, что они правильно поступили ни в тот раз, когда уходили, ни теперь, решив возвращаться.        С самого детства её считали счастливицей. Обеспеченные и успешные родители, которые сделали всё, чтобы их дочь ни в чём не нуждалась, поразительно раннее и блестящее начало спортивной карьеры, море друзей и поклонников… И как результат — серебро на Олимпиаде, позже диплом Колумбийского университета с отличием и помолвка с успешным молодым предпринимателем; ей как будто всё давалось очень легко. Саша знала, что её жизнь многим казалась и кажется безупречной. Даже во времена взлёта карьеры она никогда, что называется, «не рвала себе задницу», чтобы достичь успеха. Её рано вывели в свет и научили «держать лицо», и главное — заводить нужные знакомства. Саша с гордостью могла сказать, что её карьера — её собственная заслуга, результат её упорства, целеустремленности, а так же доброжелательного и открытого отношения к людям. Она всегда помогала, если могла. И её все любили. А те, кто не любил — просто завидовали. «Золотая» девочка Соединённых Штатов… неужели её жизнь может оборваться где-то в тропической глуши Южной Америки? Неужели она растеряла свое везение?        «Будь оптимисткой, несмотря ни на что, — звучал в ушах голос матери. — В этом мире хватает зла, чтобы преумножать его своим недовольством… твори добро, и оно к тебе обязательно вернётся.»        Интересно, что она сделала не так, раз оказалась здесь?         — Саша… я не знаю, куда идти… — тихий голос Джеффри заставил её вздрогнуть и внутренне сжаться. — Мы заблудились, по-моему… ***        Из тревожного сна Ламбьеля вырвал громкий возглас Максима: «Что? Как так? Нет!» Все эти слова Стефан понимал и на русском. Что там произошло опять? Тело было непослушным спросонок; он и сам удивлялся, как отключался при каждой возможности прилечь, словно надеялся всё-таки проснуться от кошмара… Открыв глаза, он, конечно, обнаружил вокруг всё те же джунгли, мокрые и блестящие в мечущихся отсветах двух фонарей. Неуклюже выбравшись из-под навеса, он сделал несколько шагов и буквально остолбенел…        Ира с Романом и Томашем с немалым трудом оттаскивали в сторону Алексея, который молча и упорно вырывался, не отводя глаз от чего-то на земле. Таня Навка прижимала к себе и машинально гладила по голове Каролину, снова громко рыдающую, а Патрик с Ю-ной стояли, держась за руки, и тоже смотрели куда-то вниз. Стеф вытянул шею, но, чтобы увидеть, пришлось всё же подойти ближе, и сперва он не понял, почему так странно неподвижно сидят возле Жени Таня Волосожар, Моника, Джон и Максим. И лишь когда Вейр со стюардессой осторожным синхронным движением прикрыли Плющенко краем ткани, на которой он лежал, скрывая лицо, до Стефана внезапно дошло… Он беззвучно ахнул и прикусил себе кулак, чтобы не закричать, не заплакать, как Костнер. Потому что это было слишком… просто — слишком! Зато Яг сразу перестал рваться из рук друзей и позволил отвести себя под навес Иры, Тани и Моники. Роман, повозившись в сумках, вытащил бутылку бурбона, с треском свинтил крышку и тоже туда нырнул. Стеф слышал, как он тихо и убедительно что-то Алексею сказал, а потом выбрался обратно и почти бегом вернулся к телу Плюща.         — Сейчас уже темно, — сказал он по-английски для всех. — Утром всё сделаем… Макс, Джо, давайте завернём Женю и прикроем пока… до утра…        Стефан подумал, что, наверное, стоит ребятам помочь… и попрощаться с Женей, потому что, хоть они и не были очень близкими друзьями, всё-таки связаны были слишком многим… Соперничество, победы и проигрыши, множество совместных поездок, шоу, вечеринок… Шутки, выдумки, огорчения и радости… «Ты никогда не выиграешь у меня, маленький принц! — На твоём поле! Ну, а ты — на моём, король! — Я на твоё и не претендую! — Жаль!» Окружающие думали, что они ссорятся, но это было не так. Они были просто совершенно разные… настолько, что странно было видеть их соревнующимися друг с другом. Просто поле, где принято соревноваться, принадлежало Евгению… И Стеф не видел смысла сетовать на судьбу. Потому что они всё равно были «одной крови»… Потому что Стеф не хотел судьбы, в которой не было бы Евгения Плющенко.        За всеми этими мыслями он пропустил момент, когда мужчины втроём, осторожно приподнимая, обернули Женю окровавленным светлым полотнищем и сверху укрыли брезентом, что служил до этого навесом.         — Пойдёмте, — позвал всех Костомаров. — Не надо сейчас в одиночку…        Они плотным кружком сидели под шатром и передавали из рук в руки бутылку. Каждый делал глоток и отдавал соседу. Моника нашарила в поклаже большую плитку шоколада из НЗ, разломила на порции. Шоколад был твёрдым и горьким, закусывать им бурбон было странно правильно. Стояла тишина, только звуки падающих капель не давали заподозрить внезапной глухоты. И ещё было очень темно…         — Лёшка, родненький, ну скажи хоть слово! — взмолилась вдруг Ирина, и Стефан по интонации догадался о смысле.         — Темно так, — помолчав, произнёс Ягудин. — Так темно…        Кто-то, восприняв это как просьбу, включил фонарик, и все изумлённо переглянулись, словно впервые увидев друг друга. По крайней мере, у Стефа возникло ощущение, что все эти люди — его хорошие знакомые и близкие друзья — возникли сейчас здесь из какого-то иного пространства и пока не понимают, где они и что происходит. И только Алексей знает истинное положение дел. И это знание лежит на его плечах таким весом, что и не представить… Стеф закрыл глаза, потому что не в силах был видеть лицо Яга. Это тоже было слишком…        Неожиданно Траньков выбрался из тесного круга и вскоре они услышали, как он перебирает что-то в куче рюкзаков. Потом он приподнял край навеса и, обведя глазами всех, тихо сказал по-английски:         — Я ухожу. Возвращаюсь к самолёту. Не отговаривайте. Я не останусь. Таня? — он посмотрел на жену, но та отвела глаза и помотала головой, плотно сжав губы. — Хорошо. Надеюсь, увидимся.        От этих слов все настолько оторопели, что ни слова в ответ Максим не услышал, коротко выдохнул и, уронив обратно край брезента, быстро пошёл в сторону реки.         — On se zbláznil? — пробормотал Томаш. — Ночью, один… On zahyne… Matka boží… matka boží…        Стефану стало очень страшно. Он хотел вскочить и догнать Максима, но понял вдруг, что не может не то что бежать — просто двинуться с места.         — Джонни… — беспомощно прошептал он, поворачиваясь к Вейру. — Джо, пожалуйста…        Тот как раз держал в руках бутылку, из которой отхлебнул и, сунув по кругу Ю-не, быстро вылез наружу. «Максим! — послышался его возглас. — Погоди!» Поспешный шум удаляющихся шагов вскоре стих, видно, ребята остановились, но голосов слышно не было. Стефан поймал себя на том, что затаил дыхание, пытаясь расслышать хоть что-нибудь. В поистине гробовом молчании вдруг неожиданно резко прозвучал голос Навки:         — Тань, а почему ты его отпустила? Или с ним не пошла? Я не понимаю…        Вопрос был задан по-английски, для всех, и все напряжённо вскинули головы в ожидании. А Стеф опустил… Он, кажется, догадался…         — Он хочет быть свободен, — горько, но честно произнесла Волосожар. — Пусть будет…         — Но вы же семья, — настаивала Навка, — вы муж и жена! Вместе надо…         — Это я ему жена, — тихо сказала Таня. — И так было всегда… Он не любит меня.         — Конечно, любит! — возмутился Вернер. — С чего ты взяла такую глупость?         — Разговор один услышала… нечаянно, — призналась девушка и закрыла глаза. Из-под век скатились слёзы, и она не стала больше сдерживаться, расплакалась и, тоже выбравшись на воздух, нырнула под навес, который они обустроили для них с Максимом и Романа.        Ламбьель спрятал в ладонях лицо. Он угадал… Всё из-за него. Но внутри ничего не изменилось. Там непоправимо сгорел какой-то секретный файл. Татьяна права: Макс хочет быть свободен. И сам выбирает свой путь…        Джон вернулся минут через пять. Молча влез под полог, молча уселся на своё место рядом со Стефаном, потёр лицо, смахивая остатки капель. Ребята ждали, не торопя. Наконец Вейр вздохнул:         — Он просил прощения у всех. Просил не переживать особенно, потому что он неплохо видит в сумерках и хорошо запоминает дорогу в лесу. Обещает строго держаться нашего пройденного пути и надеется, что часа за три доберётся до Эвана и ребят. Как-то так…         — Да что на него нашло, нахуй! — взорвался Роман. — Какого хера он ломанулся на ночь глядя в джунгли! Один! В темноте! После дождя! Он ебанулся, блядь! Он хоть что-то объяснил, Джо?         — Он сказал… — Вейр ещё раз тяжело вздохнул. — Сказал, что лучше пусть его сожрёт ягуар, чем он ещё раз посмотрит в Лёшины глаза…        Все невольно посмотрели туда, где полулежал на большом рюкзаке Яг. Он спал. Возле его локтя валялась досуха опустошённая бутылка Jim Beam. Глаза его были закрыты, лицо спокойно. Только по щекам текли слёзы…         — Слава тебе, господи, — прошептала Слуцкая. — Теперь оттает… ***        В темноте Макс практически не различал дороги. Дождь прекратился, но вода то и дело обрушивалась холодным потоком с листвы, когда её шевелил ветер. Несколько раз мужчина останавливался, задрав голову, и смотрел на странное голубовато-синее небо. Ему было неважно, выйдет ли он в конечном итоге к самолёту, найдет ли Эвана… наступит ли утро. Он не возвращался к обломкам, он уходил от чувства вины. Вины, которая, как казалось в этот момент, будет преследовать его до конца дней. Поэтому если бы по дороге ему встретился дикий зверь, он бы с радостью позволил сожрать себя заживо и прекратить весь этот кошмар и мучения.        Таня не пошла с ним... Это могло значить только одно: она считает его виноватым. Неважно, в чём, но, скорее всего, дело здесь не в нелепой смерти Жени. Макс чувствовал, что потерял поддержку жены, ещё когда они уходили из лагеря. Что-то остро надломилось, хрустнуло и сломалось между ним и Татьяной. Он ни секунды не ждал, что с ним отправится Стефан, но она… его спутница, его супруга, друг, напарник… она делила с ним всё. Его никто не любит… если и Таня не любит… Если она не с ним, значит, он действительно один.        Лесная чаща то и дело издавала странные, жуткие звуки. У Максима не было с собой фонаря, и идти приходилось практически наощупь, ориентируясь больше на слух, чем на зрение. Он слышал шум реки по правую сторону от себя, и это означало, что дорога верна. Несколько раз, наступив на что-то упругое и твёрдое, он внутренне замирал, готовый к тому, что этим «что-то» окажется ядовитая змея или ещё какая-нибудь тварь. Что может быть страшнее, чем умереть в одиночестве? Хорошо, что Женю не могла постигнуть такая участь…        Сейчас казалось, что он всё в жизни делал неправильно. Вот только, как оно… чтобы верно… знать бы. Здесь, в джунглях, где все они равны перед опасностью, каковы критерии, если цена изменилась? Смерть Жени — несчастный случай. Но в том, что этот случай произошёл — его вина. Он сказал то, что хотел. Его вспыльчивость уже не раз служила ему плохую службу… и обычно Таня умела вовремя остановить этот разогнавшийся состав ярости. Может быть, и в этот раз могла… но не захотела. Кого винить во всём теперь, кроме самого себя? Бог свидетель, он хотел, чтобы всем стало легче… Тане, Стефану… но, может быть, легче и лучше всем будет, если не будет его самого…        Небо неожиданно начало светлеть, и мужчина с изумлением понял, что наступает утро, и он шёл всю ночь. Ноги были почти деревянные от усталости. Несколько раз он останавливался и как будто засыпал стоя, прислонившись к какому-нибудь дереву, обхватив его ствол, как человеческий стан. Поймав первые лучи рассвета, Максим без сил опустился на землю, словно его подрубили. Наручные часы показывали пять утра. Перевернувшись на спину, мужчина уставился в небо. Оно менялось буквально на глазах, из тёмно-синего становясь светло-голубым, потом бело-розовым. А потом его словно окрасили золотой пылью… солнце вставало.        «Нужно продолжать идти…»        Куда? Он понятия не имел, где он и как далеко зашёл. Учитывая, что с ребятами они шли около трех часов, он ушёл вперёд, и теперь некуда было торопиться. В голове мелькнула мысль: а что, если Эван тоже ушёл? Или умер… и он найдёт его труп?        Голова наливалась свинцовой тяжестью. Шум листвы напоминал тихий плач. Она рыдала над ним, шелестя и раскачиваясь, словно живая. А ведь она живая…        Он понял, что никуда не пойдёт. Можно просто уснуть и загадать не просыпаться… Отяжелевшие веки прикрылись сами собой, заставив провалиться в сон.         — O, my God! Maxim!        Ему это снится, или он действительно слышит английскую речь?        Глава категорически не желали открываться. Их словно прижгли и зашили.        «Может быть, это спасатели»?         — It is impossible! What happened?        Нужно было что-то ответить, хотя бы подтвердить своё существование, но во рту всё так пересохло, и язык распух, напоминая кляп. На лоб ему легла прохладная ладонь, а потом кто-то приподнял его голову и, словно угадав мысли, стал лить воду, правда не в рот, а на лицо.         — Ох… — Траньков шумно выдохнул и открыл глаза. По ним тут же ударило солнце, заставив инстинктивно зажмуриться. Его ослепило на мгновение, но окропившая кожу прохлада вернула сознание. Вновь приоткрыв веки, уже медленнее и осторожнее, он увидел нависшее над ним лицо Эвана.        Максим пробормотал что-то, сам не поняв, что именно. У него кружилась голова. Лайс подтянул его, помогая принять сидячее положение. Он был выбрит, и этот факт поразил Транькова едва ли не больше, чем само его местонахождение.         — Можешь встать?         — Да… наверное…        Не без поддержки, но это всё-таки ему удалось.         — А… Сколько времени? — эта была первая фраза, которую он смог произнести на английском.         — Полдень. Максим! — Эван смотрел на него потрясённо и радостно одновременно. — Где остальные?         — Ушли. Я вернулся. Саша и Джеффри уже здесь? — язык слушался плохо и его тошнило. Учитывая, сколько времени он пролежал, вероятность получения теплового удара была весьма велика.         — Нет… их здесь нет…        Облегчение от того, что рядом с ним живой человек, вызвало желание обнять Эвана. Значит, он правильно шёл… Краешком помутнённого сознания Траньков сообразил, что отсутствие здесь Баттла и Коэн может означать, что эти двое сбились с пути. Плохо… впрочем, сейчас это имело второстепенное значение. Игнорируя вопросы Лайса, он попытался сделать несколько шагов самостоятельно, но закружившаяся голова заставила мужчину ухватиться на чужую руку.         — Пойдём… тебе надо лечь… не здесь…         — Воды.        Эван сунул ему под нос пластиковую прохладную бутылку. Траньков с жадностью сделал несколько глотков, проливая на себя содержимое. Вода показалась ему необычайно вкусной, холодной, сладковатой… Ориентация в пространстве постепенно возвращалась, и голова перестала плыть. Осторожно ступая, опираясь на Эвана, он делал более уверенные шаги.         — Почему ты вернулся? Что произошло? — голос Лайса дрожал от волнения, и для Макса не было ничего важнее, что рядом с ним сейчас человек, который действительно счастлив его видеть.         — Погоди… дай мне прийти в себя… — хрипло ответил Траньков. Теперь он узнавал дорогу. Он отрубился всего метрах в пятидесяти от места аварии… удивительно!         — ОСТОРОЖНО! — крик Эвана заставил мужчину вздрогнуть и непроизвольно отшатнуться. Трава под ногами зашипела. Буро-коричневый толстый шнурок на земле пришел в движение, оказавшись змеёй. Еще секунда — и он бы наступил на неё.         — Блять!        Оба замерли в неподвижной позе. Змея была отвратительной, толстой и шкура её гладко лоснилась на солнце. Эван закрыл глаза и отвернулся, не скрывая отвращения. Первым естественным желанием было дать дёру, но Максим помнил, что змеи перед нападением способны совершать невероятной высоты прыжки, и любое резкое движение могло повлечь за собой атаку.        Сердце пропустило удар, когда он почувствовал упругое прикосновение к ноге. Чешуйчатая тварь проползла между ними, тихо шипя, и скрылась в кустах. Поразительно, сколько раз он рисковал наступить на змею ночью и мог умереть уже раз десять! Бог сохранил жизнь ему и отнял её у Жени... неужели в этом есть какой-то высший смысл?         — Пронесло…        Эван пробормотал что-то себе под нос и передёрнулся.         — Ты чуть на неё не наступил.         — Я знаю. Спасибо.        Ясность мыслей вернулась окончательно. Траньков отпустил руку Эвана и вытер вспотевший лоб. Посмотрев вперёд, он увидел дорожку смятой травы и поломанные стебли. Сквозь очертания веток проглядывал силуэт упавшего самолета. Они пришли…         — Это просто сраное дерьмо… Эван… — Макс выдохнул, шагая вперёд и резко раздвигая ветки. Теперь он был счастлив видеть место крушения Боинга и, по совместительству, их планов и надежд. — Как ты был здесь один всё это время?         — Я не был один! Понимаешь…        Траньков обернулся и с недоумением посмотрел на него. Лайсачек улыбался и показывал рукой вперёд.         — Смотри, кого ещё вы забыли взять с собой…        Максим снова повернулся и на этот раз не сдержался. Джунгли огласил потрясённый вопль:         — Твою же грёбаную мать!!        Ему навстречу, так же радостно улыбаясь, вышел… Бриан Жубер. ***         — Ир, — Таня Навка тронула Слуцкую за плечо. — Моника предлагает всем девочкам сходить поискать бананов, что ли… На одной шоколадке всей компанией… Парни пусть сами тут пока…         — Да, лучше так, — Ирина бросила взгляд на Каролину, у которой снова глаза были на мокром месте. — Если она сейчас начнёт рыдать… у моего терпения тоже есть край. Пойдём.        Утро получилось ясным и солнечным; после разгула вчерашней стихии даже казалось, что всё наладится вслед за погодой. Девушки, сперва насторожённо державшиеся плотной кучкой, успокоились, начали громче переговариваться, обсуждать окружающее растительное буйство, а Ю-на даже пару раз засмеялась — звонко, по-девчоночьи.        Ира шла и думала о том, как там сейчас ребята готовятся похоронить Женьку… У неё до сих пор не уложилось в голове, что Плющ, упрямый, нравный, заботливый, смелый, весёлый, настырный и невозможно любимый друг — был… Насмешливый голос, светло-синий взгляд, привычный жест, вскидывающий надо лбом прямую белую чёлку, улыбка — обезоруживающе искренняя, тёплые руки… Фонтан идей, готовность прийти на помощь, щедрость, обаяние… Натура, сносящая любые преграды, комета, летящая к цели, втягивающая в свою орбиту, яркая и манящая… Всего этого больше — нет?.. Никогда не увидеть, не услышать, не коснуться… Она никак не могла осознать. Не верила. И поэтому, неверное, не было ни слёз, ни горя. Задрав голову на пение какой-то птицы, Ира увидела банановые грозди.         — Эй, девчата! Смотрите! Я нашла! — воскликнула она, указывая пальцем вверх.        На дерево подсадили самых легоньких — Ю-ну и Таню Волосожар. Те, передавая друг другу небольшой складной ножик, ловко срезали несколько плотных кистей, выбирая те, что поспелее. Решив, что на всю дорогу не запасёшься, девчонкам крикнули слезать и, не выдержав, тут же принялись пробовать добычу.         — Очень вкусно! — похвалила Костнер. — Я вообще бананы люблю, но эти просто объедение! Или это с голоду?         — С голоду, не с голоду, но они и вправду вкусные, — согласилась Навка. — И сытные. Три штуки и всё… Пойдёмте, парни тоже есть хотят. Лучше ещё придём, если не хватит.        Наблюдая, как повеселевшие девочки, увешавшись бананами, поворачивают назад к лагерю, Татьяна вдруг затосковала. Утром она видела, как просыпался Алёшка… И поняла в ту минуту Максима, который ушёл в неизвестность, лишь бы этого не увидеть… Ей было очень жалко Женю, они сохранили неплохие отношения ещё с любительских времён, когда русская сборная наводила шороху на всех без исключения турнирах лет пять подряд. Но Алексей…        Яг последние несколько лет был их с Ромой бессменным партнёром, очень близким другом, человеком, которым она дорожила, как членом семьи, как братом! Она давно подозревала, что с Плющом у них всё совсем не так просто, как кажется на первый взгляд, но теперь, увидев своими глазами, боялась даже представить, что сейчас должен испытывать Лёшка. Она-то точно знала, какой он настоящий: чуткий, тонкий, невероятный романтик, очень преданный, ранимый и хрупкий. Там, внутри, за фасадом плейбоя и победителя, олимпийского чемпиона, который «может всё», живёт нежный ленинградский мальчик, дитя белых ночей и разводных мостов, доверчивый и ласковый. Только прячется… Здесь, после крушения, ей наконец довелось его увидеть. Всем им стало нечего терять и незачем прятаться. И эти двое аж гудели, как высоковольтная линия, сумасшедшим напряжением счастья — просто быть рядом. Татьяна вспоминала, как удивлённо поднял брови Ромка, а потом улыбнулся понимающе, переглянувшись с ней. Потому что для них главное было, что Лёшка счастлив.        Утром они все постарались не будить его подольше. Ребята, не обсуждая и не отнекиваясь, все вместе принялись копать могилу. Делать это подручными средствами было непросто, земля после дождя была тяжёлая и липкая. Чтобы окончательно не погубить одежду, парни разделись до плавок, и в другое время Татьяна залюбовалась бы таким парадом великолепных мужских тел, но не теперь, когда они по очереди рубили податливую почву широкими ножами и выгребали потом наружу при помощи кожистых листьев, твёрдых как фанера. Только Чана с его распухшим коленом к работе не допустили, и он подтаскивал товарищам эти самые листья, которые время от времени трескались и крошились. И она первой увидела, как выбравшись из-под навеса и осмотревшись, чуть покачиваясь, но решительно сдирая с себя футболку, к ребятам идёт Яг. Лицо его было каменным и пустым, и таким же был голос, когда он сказал: «Я помогу, мужики». И мужики на миг оцепенели, а потом Томаш выбрался из неглубокой пока ямы и молча передал Лёше тесак… Больше Татьяна смотреть не могла, попятилась и почти бегом вернулась к Монике, которая инспектировала съестные припасы. Навка видела Ягудина в разные моменты его жизни, и не все они были весёлыми. Но таким… не дай бог никому! Такого — не дай бог…        Когда девушки добрались до их маленького бивака, оказалось, что ребята уже закончили копать, сполоснулись в речке и оделись. Бананам сдержанно обрадовались, но не притронулись.         — Мы ждали вас, девочки, чтобы попрощаться с Женей, — тихо сказал Роман. — Потом поедим… помянем… Кто хочет, пойдёмте…        Вздрогнула Каро, Ю-на побледнела, но и они пошли за Костомаровым туда, куда Джо, Стефан, Алексей и Томаш уже осторожно несли погибшего друга. За ночь тело закостенело, это было понятно даже сквозь плотную ткань, местами в пятнах подсохшей крови, но в основном по-прежнему белую…        Почему-то Стефу это казалось важным — белое покрывало. В этом была хоть какая-то символическая торжественность и скорбь, потому что в основном всеми здесь владело отчаяние и страх. Но и страх был уже каким-то иррациональным, а вещи, пугавшие там, на «большой земле», сейчас казались обыденными и естественными. Вот он сам, к примеру, в жизни не носил покойников, даже в гробу, а сейчас нёс на руках, спокойно ощущая леденящий мёртвый холод окоченевшей плоти. Что произошло с ними за эти четыре дня? Кем они стали? А может быть, они такие на самом деле, а весь лоск цивилизации только лёгкая пудра на истинной сути каждого?        Стефан посмотрел на Вейра, идущего рядом: судя по теням вокруг глаз, друг не спал ночью совсем, и на лице, красивом даже в этой усталости, лежало выражение настолько странное, что дать определение Стеф не отважился. Глаза его были сухими, а ведь обычно Джонни мог растрогаться и прослезиться по любому пустяку… Зато Ламбьель заметил, что прокушена нижняя губа, и друг машинально зализывает её языком. Нет, Джо по-прежнему бился с этим миром, с этой реальностью. Бился внутри себя. Бился в одиночку. У Стефа сжалось горло… Ну почему всё так сразу… без передышки… Это словно какой-то тест на реакцию. Знать бы только, с какой целью…        Осторожно опустив Женю на землю возле подготовленной могилы, ребята отступили, и только Яг остался сидеть рядом, словно не зная, что делать дальше. Роман шагнул было к нему, но Ира поймала его за руку и отрицательно покачала головой. Фигуристы молча стояли и смотрели, как Лёша просто сидит, закрыв глаза и подняв лицо к небу. Стефан видел, как вздрагивают его губы… А потом он вдруг попытался открыть Женино лицо, но плотная скользкая ткань не поддавалась, и движения стали нервно-рваными, а дыхание шумным и хриплым. Джонни не выдержал, бросился к нему, перехватил дрожащие руки:         — Алекс, тише, я помогу, давай вместе…        Вейр потянул за нужный край и вскоре откинул покрывало с головы Евгения. Дыхание затаили все… Почему-то Стеф был уверен, что каждый сейчас остро ощутил, что видит это легендарное лицо в последний раз. Кстати, никогда не видел он у Плющенко такого спокойного, почти счастливого выражения, как сейчас. Будто бы он сделал что-то очень хорошее и правильное, настоящее, устал и уснул с чувством совершенной удовлетворённости. И теперь все они запомнят Женю вот таким… И Ламбьель не знал, хорошо ли это… Впрочем, он точно так же не знал, какой срок отпущен их памяти. Может, всего ничего…        Алексей по-прежнему молча не отводил глаз от Жени и рукой безотчётно перебирал рассыпчатые волосы. Светлую шевелюру ворошил ветерок, и лёгкие пряди казались живыми. Джо тоже с минуту сидел, всматриваясь в неподвижные черты, потом тихо сказал что-то Лёше, коснулся губами Жениного бледного лба и отошёл, судорожно вздохнув.         — Прощайтесь, — сдавленным голосом сказал он ребятам. — Надо заканчивать…        Ребята и девушки по одному и парами подходили к Жене. Ю-на с Патриком постояли и отошли, Моника тоже, Томаш и Каролина опустились на колени и, как Джонни, поцеловали друга в лоб. Таня постояла, шепча что-то, похожее на молитву, Роман с Татьяной довольно долго стояли молча, потом по-русски что-то сказали, и Алексей поднял голову и горько улыбнулся. Стеф приблизился к Жене вместе с Ириной, не зная, что делать. Всё казалось таким неважным… мелким таким… А Ира тихонько опустилась в траву и нежно коснулась ладонью мраморно-белой скулы, пальцами провела по знаменитому профилю, по неподражаемой линии губ, по подбородку, тоже что-то по-русски шепча, и слёзы капали прямо на невозмутимое лицо. Стефан неуместно подумал, что если бы это была сказка, то сейчас самое время распасться заклятию… Должны вздрогнуть ресницы, на губах расцвести улыбка… как в кино, как в детской любимой книжке… Зачем люди становятся взрослыми? Чтобы перестать верить в чудеса? А вдруг именно поэтому чудеса и не происходят? Как неудачно устроена жизнь…        Наконец Ирина ласково поцеловала друга в висок и, распрямившись, тронула за плечо Алексея. Стеф всегда поражался своей невежественности в русском языке, который в фигурном катании звучит всегда и везде, и, казалось бы, элементарное знание за столько лет можно было бы приобрести. Но русский не давался ему, хоть плачь, только какие-то отдельные слова задержались в голове, и ни одного их тех, что Ира сказала Лёше. Он понял только ответ Яга: «Да-да, конечно». Слуцкая поднялась, уцепившись за Стефа, и, беззвучно заливаясь слезами, потащила его к остальным.         — Дадим ему ещё несколько минут, — по-английски попросила она, всхлипывая, и все опустили головы.        Прошло минут пять, а может и десять, становилось всё жарче, ветер совсем улёгся, зато стали слышнее звуки леса. Алексей по-прежнему сидел и смотрел в лицо Евгения. Стефану стало не по себе.         — Джо, — прошептал он, склонившись к уху Вейра, — мне кажется, Ягу очень плохо…         — Не кажется тебе, — прошептал в ответ Джон и шагнул к Роману. — Ром, надо что-то делать…         — И быстрее, — подержал Томаш, стоящий рядом.         — Давайте, — согласился Костомаров, и они все вместе направились к могиле. — Алёш, — вполголоса сказал Роман, и тут Алексей рывком обнял за шею Женю и прижался лбом к его лбу, застонав. И это было так страшно, что все четверо замерли в шаге от него, не решаясь сделать то, что будут всё равно должны…        Стеф внезапно представил себя на месте Лёши. Как он обнимает в последний раз… Джонни? Почему Джонни? Почему подумал о нём? И почему стало так безутешно-холодно? Господи, пожалуйста, только не Джо!..        Роман, глубоко вздохнув и переглянувшись с Вейром, склонился к Алексею и взял его за плечи, поднимая с земли. Джон в это же время быстро вновь обернул покрывалом голову Жени, и они с Томашем подозвали Стефана помочь. Втроём они аккуратно опустили тело в могилу, на подстеленные широкие листья, и этими же листьями прикрыли сверху, скрыв от глаз сверкающую на солнце белизну парашютной ткани. Все фигуристы уже стояли вокруг, молчали, даже Ира перестала плакать.         — Лёш, ты его знал дольше всех… Скажешь что-нибудь? — спросил Рома.         — Скажи ты, — глухо выдавил Яг.        Костомаров снова вздохнул и, помолчав, проговорил:         — Никогда не произносил надгробных речей и не знаю, что тут сказать. Для каждого из нас Женька был частью жизни. Большей или меньшей, важной или второстепенной… был… Его звезда неугасима. Ледяная золотая звезда… Я слышал, что байкеры, когда провожают друга, желают ему ровных небесных дорог… Женька! Я тебе желаю гладкого льда там, где ты теперь! Потому что каждому да будет дано по вере его, а ты верил в лёд и в себя на этом льду. Скользи! Увидимся, брат…        Роман наклонился, взял горсть земли и что-то сказал Алексею, и тот, тоже зачерпнув ладонью подсохшей рассыпающейся почвы, первым бросил её вниз, а потом отвернулся и, сделав несколько шагов в сторону, прислонился плечом к древесному стволу и замер. Ребята и девочки, исполняя ритуал, вслед за Ромой бросили на листья по горсти земли, а следом парни принялись засыпать могилу. Лёша так и стоял, невидяще глядя перед собой, и только когда они уже примяли маленький холмик, а Моника положила сверху букетик фантастических здешних цветов, он будто очнулся, подошёл и, опустившись на колени, коснулся ладонью влажной земли. Потом к нему подошла Ира, погладила по голове, и тогда Лёша наконец разрыдался, прижимаясь к ней и пряча лицо. Слуцкая обнимала его и гладила, и сама плакала, и что-то шептала, укачивая его, как маленького… Стефан не смог больше смотреть и пошёл к реке, отмыть от земли руки.        Уже повернув обратно, он заметил среди листвы яркую бейсболку русской сборной. Такая осталась, как ни странно, только у Вейра. Что он делал здесь один? Стеф осторожно подошел поближе, в то же время стараясь не напугать. Джо сидел на толстом корне, похожем на слоновий хобот, держал в руках нож в чехле и странно вздрагивал всем телом. Опустившись на тот же корень рядом, Ламбьель понял, что друг плачет: беззвучно, тяжело и глухо, почти без слёз. Стеф ощутил буквально физическую боль и схватил его в охапку, прижимая к себе, как Ира Алексея. Джон тихо всхлипнул и немного расслабился в его руках, уткнувшись лбом в плечо. Они посидели так немного, и Стеф спросил:         — Отпустило? Ты столько держался… Поплачь, теперь можно…         — Не знаю, — прерывисто вздохнул Джо. — Не отпустит долго ещё… Плющ… он невозможный всё-таки. Я вот думаю, я так не смог бы, наверное.         — Ты о чём? — не понял Стефан.         — Вот так пожертвовать собой, как он… ради других…         — В смысле — пожертвовать? — ещё больше удивился Ламбьель. — В чём?         — Ну как же? — в свою очередь удивился Джонни. — Аааа, — догадался он, — ты не понял, потому что позже подошёл… Он ведь жгут снял сам. Подгадал, чтобы Лёша задремал… Вытащил палочку, которой я закрутил потуже, раскрутил и снял. А там и без того лило рекой…        Стефан похолодел.         — Не может быть…        Джонни только головой помотал.         — Я всё равно не понимаю… Зачем?         — Ох, Стеф, что же тут непонятного… Он же знал, что всё равно умрёт… Вот я и думаю, я смог бы так… если вдруг…        Неожиданно Ламбьель ещё крепче вцепился в плечи Джона и принялся трясти изо всех сил, шепотом твердя:         — Нет-нет-нет! Слышишь? Нет! Никогда! Джо! Нет!!!         — Да что с тобой! Тише! Успокойся! — не на шутку перепуганный Вейр в свою очередь сгрёб его в объятия. — Всё хорошо, Стеф, всё будет хорошо…         — Да! Пусть всё будет хорошо, пожалуйста, Джонни! — пробормотал Ламбьель, обхватив тонкую талию друга и не сводя глаз с упавшего на землю ножа. — Потому что тебя я ни на день не переживу… — А осознав смысл собственных слов и то, что это так и есть на самом деле, Стеф разрыдался сам, продолжая беспомощно цепляться за Джо. Пока у него есть Джо, снова мелькнуло в голове, жизнь не окончена…