15-Й ГРАДУС НА ЮГ ОТ ЭКВАТОРА

      Ещё одна ночь страха. Ещё одна бесконечно длинная, терпко-влажная, душная ночь… Она была намного тяжелее предыдущей. Вчера большинство ребят просто провалились в сон, измученные стрессом и усталостью, сегодня уснуть не мог почти никто.        Джонни лежал на спине, положив голову на дорожную сумку, которая служила подушкой. Несмотря на то, что было тепло, от непривычной влажности воздуха кожа неприятно чесалась, и хотелось накрыться чем-нибудь, чтобы спрятать себя от грозного глаза ночных джунглей. Ночь в тропиках не бывает тихой, жизнь здесь не замолкает ни на миг — таинственная, древняя, другая. Многие привыкли спать под шум мегаполиса ,но звуки природы казались им теперь оглушающе громкими и враждебными. А главное — никто ни на минуту не мог почувствовать себя в безопасности.        Джонни слышал, как тихо вздыхает во сне Джеффри, всхлипывает Каролина, что-то бормочет ей на французском, успокаивая, Стефан, и тихо перешёптываются Евгений и Алексей. Как-то сразу негласно их компания разбилась на две группы, которые держались немного особняком друг от друга. С одной стороны компания, куда входили Лёша, Женя, Ира, Таня, Рома, Томаш, с другой — все остальные ребята, которые невольно выходили за пределы круга доверия и оставались каждый сам по себе. Удивлял Максим. Джонни был уверен, что Траньков возьмёт Стефана «под своё крыло», и за всей этой суматохой не обратил внимания, что эти двое не перебросились и парой слов. Поссорились? И настолько, что авиакатастрофа не стала поводом для примирения? Если бы не окружающие обстоятельства, эта тема была бы ему интересна, но теперь он мог лишь думать о том, что принесёт им завтрашний день: долгожданное спасение или новую потерянную жизнь?        Смерть Мао выбила из колеи даже тех, кто неплохо держался. Так Моника как-то разом сдала позиции лидера и больше не призывала никого успокоиться и сохранять позитивный настрой. В смерти девушки не было виноватых, но безотчетным порывом многих было стремление переложить ответственность за происходящее хоть на кого-нибудь, и почему-то этим человеком оказалась стюардесса.        После разговора с Эваном Джонни испытывал замешательство: Лайс держался особняком от остальных, включая Сашу Коэн и Джеффри, большую часть времени пребывая в собственных мыслях. Джонни был немного удивлен, что эта троица не образовала собственный альянс, как это было в годы их юности. Пришло неожиданное понимание того, как все они повзрослели и отдалились друг от друга. Ему было приятно, что не приходилось участвовать в этом разделении, сейчас он чувствовал близость со всеми ребятами, включая Лайса, и неожиданно для себя, укладываясь спать, перенёс свою сумку и одеяло, положив рядом с его вещами. Вещами… Разбирая сумки с ручной кладью, хотелось и смеяться, и плакать. Там было столько дорогих сердцу и совершенно ненужных, даже лишних теперь мелочей. Помимо коньков, упаковок с парфюмерией и косметикой, драгоценностей, нижнего белья, гаджетов, зарядных устройств, кто-то то и дело начинал плакать, доставая и держа в руках вещи, напоминающие о доме и нормальной жизни. Сам он, укладываясь спать, по смешной привычке положил рядом любимого Пинга, которого брал с собой во все поездки, и игрушечная копия панды казалась грубым гротеском на фоне джунглей.        Парни старались держаться, но, оттащив тело Мао в сторону и прикрыв его ветками, многие поодиночке отошли в заросли или к реке, чтобы, как подозревал Джонни, дать волю эмоциям. Все боялись завтрашнего дня, который мог принести новые жертвы.        — Я слышал, как ребята говорили о том, чтобы двинуться завтра на поиски помощи… — тихо сказал Джонни, обращаясь к Эвану, лежащему рядом. Ему нужно было с кем-то поговорить. На родном языке.        — Я никуда отсюда не двинусь. — Лайс произнес это совершенно спокойно, продолжая лежать в неподвижной позе, закинув руки за голову.        Что-то защекотало шею, и Джонни в ужасе подскочил, хлопнув по ней ладонью. Его моментально сковал ужас. Воспоминания о смерти Флорана были слишком свежи.        — Чёрт, меня кто-то укусил!        — Комар, наверное… их здесь тучи…        — Эван! — он дёрнул его за плечо. — Посмотри…        — Темно, я ничего не увижу…        Апатичное спокойствие, с которым тот говорил, наводило на подозрение, что Эван до сих пор не до конца осознал происходящее. А сам он осознал? Совершенно не к месту Джонни подумал о Викторе. Они не виделись больше двух лет… Интересно, когда о крушении стало известно, в его душе шевельнулось что-то… ну, хоть что-то?        — Откуда ты знаешь, что они решили уйти? — после некоторого молчания нарушил ночную тишину Эван.        — Я слышал их разговор на русском. Может, Женя и прав. Бессмысленно сидеть здесь и ждать…        — Ты был когда-нибудь в джунглях?        — Нет. А ты что, был?        — Нет. И не думаю, что был кто-то из остальных. В том числе Женя. Нельзя уходить от обломков и места крушения, потому что это первое место, которое обнаружат спасатели. Если мы уйдём, то рискуем заблудиться и сдохнуть в тропиках.        Он произнес это «сдохнуть», как будто говорил о каком-то животном или насекомом. О чём-то незначительном. Джонни прижал колени к груди и посмотрел на очертания знакомого до мельчайшей чёрточки лица в чернильной темноте. Он боялся лечь снова и почувствовать, как какая-то мелкая гадость забирается под одежду, чтобы прогрызть кожу и впрыснуть в нее яд… И зачем только они легли в стороне от остальных? Почему ему вдруг приспичило караулить Эвана? Вряд ли тот уйдёт ночью в лес, чтобы повеситься…        Где-то вдалеке заухала ночная птица. Джонни поёжился и стёр с повлажневшего лба пот.        — Поговори со мной.        — О чём?        — Твоя мама, наверное, с ума сошла от счастья, когда услышала твой голос… Я бы всё отдал, чтобы донести до родных хотя бы весточку о том, что я жив… — на глаза снова навернулись слёзы, когда он представил себе плачущую Патти. К горлу подступил ком, и он судорожно вздохнул.        — Поэтому мы и должны оставаться на месте. Они засекут сигнал моего мобильного и найдут нас…        — Не сомневаюсь, что твоя мама и не на такое способна…        Эван тоже сел. Рубашка на нём была расстегнута, и  он по-прежнему был в брюках, которые теперь были испачканы травой и землёй, потеряв свой презентабельный вид, но Эвана это явно мало беспокоило.        — Тебе есть, во что переодеться? У меня тут пара запасных штанов…        — Спасибо, но я обойдусь без твоих штанов.        У Джонни вырвался смешок.        — Брось, ты уже катался в моих, помнишь?        Даже в темноте было видно, как губы Эвана тронула улыбка. Джонни сейчас с трудом мог поверить, что последние несколько лет их отношения были более чем натянутыми. Из-за чего? Из-за ерунды, по сути. Если копнуть глубже, он ведь всегда хорошо относился к Эвану, и даже в глубине души — ну, совсем глубоко, — восхищался его трудолюбием. Сам он никогда не смог бы так впахивать просто из принципа. Его всегда интересовало: ну зачем Эван ТАК старается всё делать хорошо? А сейчас они все в равных условиях.        — Как думаешь, кому здесь хуже? Тем, кого дома ждёт семья и дети… муж или жена… или таким, как мы? Кто сам по себе… — рассуждал он вслух. — У меня есть родители, но в случае, если со мной что-то случится, у них есть Боз. А у твоих — твои сестры… С другой стороны, я не представляю, что должны чувствовать Лёша, Ира, Женя, Рома… у кого там остались маленькие дети.        — С чего ты взял, что меня никто не ждёт?        Эван сказал это ему практически в спину. Джонни вздрогнул и почувствовал, как по спине, словно гигантский тарантул, неприятно пополз… страх? Или что-то другое? У него даже дыхание перехватило от волнения и мысли о том, что Эван… а почему, собственно, и нет?        — Ты с кем-то встречаешься? — он ожидал, что тот откажется отвечать или ускользнёт от прямого ответа, но Эван удивил его, ответив:        — Да.        — Серьёзно… или… так?        — Серьёзно.        Джонни откинулся на спину и уставился в усыпанное блестящими звёздами ночное небо. Почему-то ему стало очень плохо. Хотя, казалось бы, куда ещё хуже? Значит, у Эвана есть личная жизнь. Вполне обычная штука, но вот у него-то самого с этим не особо заладилось… Странно, они давно уже не соперники, а он продолжает сравнивать себя с ним, оценивая по шкале успеха. Некоторое время царило молчание, которое Джонни прервал тихим вопросом:        — Давно?        — Два года.        — Два года! У меня ни одни отношения не длились больше…        — Я вот сейчас очень боюсь, что на этом всё и закончится… — Эван сказал это уже совершенно другим голосом. Джонни захотелось увидеть его лицо, когда он говорил, и он приподнялся, заглядывая в него. Нет, Лайс не плакал.        — Ты его любишь? Это он звонил, да? — он сам не понимал, какое ему дело до всего происходящего, но не мог остановиться. Здесь не было любопытства в обычном понимании этого слова. Одновременно Джо хотел и не хотел знать, что у Эвана все хорошо… в смысле… Господи, конечно, у них у всех не все хорошо…        — Его зовут Бен. — Эван продолжал смотреть в небо, и его глаза казались совершенно чёрными, отражая бархатную темноту небосвода. — Он из Англии. Я собирался переехать к нему в Лондон после возвращения из турне…        — Переехать? Совсем? — Джонни был поражён и даже не сразу заметил и прихлопнул огромного комара, заплясавшего рядом по земле. — Блять…        — Да. Мы планировали жить вместе. Все было готово… почему-то мне кажется, что я его подвёл… Я должен вернуться, понимаешь… Джонни… — впервые за всё время их разговора, Эван посмотрел на него и назвал по имени. — Я обещал.        — Всё будет хорошо.        Джонни сказал это, и так жутко ему стало от звука собственных слов… от стрекотания ночных джунглей, застывшего, будто закоченевшего неба, по которому перестали плыть облака, и вида лежащего рядом молодого человека. Его бывшего соперника, соратника и теперь товарища по несчастью, который говорил о том, что должен вернуться к тому, кто так отчаянно ждёт его дома. Он просто подумал о том, что всё может не быть хорошо. И Эван может не вернуться домой. Они все могут не вернуться.        Максим без сна лежал рядом с Таней, которая уже давно уснула. Он слегка завидовал жене, она не страдала бессонницей ни при каких обстоятельствах. Железные нервы, что тут скажешь… чемпионка, да. Им не хватало только друг друга, чтобы начать побеждать. Он любил её. Да, конечно, любил… Ох, что же за хрень такая, эта любовь! Такая разная… такая страшная, если разобраться…        Осторожно повернувшись, чтобы не разбудить Таню, он вновь нашёл глазами Ламбьеля. Тот сидел возле костра, стерёг огонь по очереди. Каролину он благополучно передал под опеку Томаша, который сох по ней уже не первый год, да всё не знал, как подступиться, а тут… не было бы счастья… Стефан, печально сгорбившись, шевелил длинной веткой несильно горящие угли; лицо, освещённое тёплыми отблесками, казалось очень взрослым и очень красивым, несмотря на печать усталости и грусти. Неожиданный порыв заставил Макса подняться и, укрыв Татьяну, пойти к нему. Потому что стало совершенно необходимо услышать его голос, увидеть его глаза. Потому что их завтра было слишком зыбким. Потому что каждый час теперь был на вес золота. Потому что любовь, это такая невозможная вещь…        — Можно с тобой посидеть? — нерешительно спросил он, и швейцарец приглашающе подвинулся. Макс осторожно опустился не слишком близко, боясь быть неверно понятым. А хотелось по-другому… так хотелось…        Некоторое время оба молча следили, как переливаются раскалённые сполохи по обугленным головешкам. Максим надеялся, что Стефан посмотрит на него, или что-то спросит, или положит руку на колено, как часто делал раньше, но тот сидел, не шевелясь, словно забыв о его присутствии. Траньков вздохнул.        — Прости меня, Стеф, — тихо произнёс он, устав молчать. — Хотя, наверное, этому прощения не может быть… Сколько бы я ни сказал слов про обстоятельства, про долг, про реал… это всё пыль… Я всё равно виноват, даже если прав…        Стефан тоже вздохнул и что-то сказал по-французски.        — Я не понимаю, — с тихим отчаянием прошептал Максим. — Я только хотел сказать, что ты заслуживаешь счастья… и это точно не я… Я не могу… Я знаю, как ты представляешь счастье, ты мне говорил. Но это не про мою честь! Рад бы в рай, как говорится… — он упёрся локтями в колени и на мгновение опустил в ладони лицо, пресекая готовые выступить слёзы. Нервы звенели и грозили порваться в клочья. — Я не знаю, зачем это говорю… я даже не знаю, хочу ли услышать ответ. Да что я вру! Конечно, хочу! Стеф, мне просто надо, чтобы ты знал… моё самое большое счастье в жизни — ты. Я не могу допустить, чтобы ты этого не услышал. Это правда… Нам здесь, может, всем недолго осталось… и самое страшное было бы тебе не сказать…        Стефан медленно повернул к нему лицо: очень строгое, почти скорбное. И без того тёмные глаза в ночи стали совсем непроглядными, и Максиму не удавалось понять их выражения. А ведь когда-то он мгновенно считывал в этих бархатных омутах все эмоции и мысли! Когда-то Ламбьель открывался ему до дна, душой и телом… Доверял… Верил… Любил… И всё это он разбил сам — одним своим словом, всё пожертвовал карьере и имиджу, всё зачеркнул, растоптал и уничтожил. Ради чего? Чтобы сидеть вот тут, в джунглях, с призрачной надеждой на спасение, и в самых дорогих глазах не видеть — ничего…        — Прости меня, — повторил он, мучительно стыдясь себя самого. — Я тебя люблю, понимаешь… Как никого… никогда…        Неожиданно Стефан протянул руку и погладил его по щеке. Макс безотчётно сполз с бревна на землю и уткнулся лицом в его живот. Ладони Стефа гладили его по спине, по волосам, пальцы разбирали спутанные пряди, и с каждым прикосновением Максима всё сильнее охватывало чувство утраты. Он вдруг понял, что даже когда объявлял об окончательном разрыве между ними, всё равно где-то внутри тлела искорка веры в чудо, в то, что всё неправда, не насовсем, что всё возможно переиграть, потому что, ну, не может так закончиться их невероятная история! Потому что в глазах Стефана он читал – всё! А теперь он ощущал лишь тёплые пальцы, ощущал их точно так же, как пальцы Тани, например. Не было того электричества, того тока нежности и призыва, по которому он всегда мог узнать руки Ламбьеля — в любой толпе, в темноте, с закрытыми глазами! Сердце оборвалось, он вздрогнул и испуганно поднял лицо, жадно всматриваясь в любимые, единственные в мире черты.        Стефан смотрел на него спокойно и горько.        — Я тоже люблю тебя, Макс, — тихо сказал он по-английски. — Я тоже тебя люблю… ***        Утро принесло с собой туман и прохладу. Проснувшиеся не спешили вставать, продолжая безучастно лежать возле сгруженных вместе сумок и рюкзаков, которые создавали хоть какую-то видимость безопасности. Как будто от угрожающей со всех сторон опасности можно будет защититься деловым кейсом или дорожной сумкой Луи Виттон.        Саша не знала, сколько времени было, когда она проснулась, наручные часы остановились. Отстегнув ремешок Certina, она поднесла его к носу, вдыхая запах дорогой кожи и велюра. Подарок Тома. Марка, известная своей устойчивостью к экстремальным условиям среды. Интересно, когда они встали?        Они должны были сыграть свадьбу сразу по её возвращении в Калифорнию. Теперь можно было бесконечно ругать себя за то, что она согласилась поехать в это турне, хоть поначалу и не хотела. Решила, что называется, «тряхнуть стариной» напоследок. Вот и тряхнула… так тряхнула, что теперь было не собраться.        Между деревьями пролегла, стелясь по земле, полоска голубоватого тумана. Она манила за собой, уводя дальше в коричнево-зелёную чащу, к неизвестности. Судя по розоватому небу и прохладе, было ещё очень рано. Ужасно захотелось пить. Девушка повернула голову и посмотрела на свою соседку. Моника лежала на чьей-то спортивной куртке, свернувшись в клубочек, прижав колени к груди. Длинные тёмные волосы растрепались и местами собрались в колтуны. Должно быть, она сама выглядит не лучше…        Ещё вчера была установлена жёсткая договоренность: никуда не отходить от лагеря в одиночку. Даже пописать. Поболтав в руке пустую пластиковую бутылку, Саша тихонько тронула Монику за плечо.        — Эй…        Никакого ответа.        Сердце на миг сковал ледяной ужас. Неужели, просыпаясь каждое утро, они будут обнаруживать очередного покойника?        — Моника! — она с силой ухватила ту за плечо и развернула к себе.        Стюардесса вздрогнула и медленно раскрыла тёмно-серые глаза. Кожа у неё была оливкового цвета, — естественный загар жительниц южных штатов, идеально-чистая, ровная. Это лицо было красивым и без косметики. Стало понятно, что Моника довольно молода, ей явно ещё нет тридцати, как можно было подумать вначале, благодаря уверенной манере держаться.        — Извини, что разбудила. Ты не сходишь со мной набрать воды?        Девушка моргнула, прогоняя остатки сна и медленно села, запуская руки в волосы.        — Так это не сон… мы всё ещё здесь… — обречённо сказала она.        Поднявшись, они направились в сторону водопада, к месту, над которым теперь висела мрачная аура смерти. Шум воды, разбивающейся о камни, заставил ненадолго остановиться и посмотреть перед собой, на спадающие в реку прозрачные потоки воды. Водопад был совсем небольшим, а река неглубокой, и казалось невероятным, что кто-то бы мог здесь утонуть.        — А может быть, девушка решила покончить с собой? — звук слов Моники смешался с шумом воды.        Саша вздрогнула.        — Нет… она бы не стала.        — Если бы ты ЗНАЛА, что помощи не будет… что нам предстоит остаться здесь навсегда… что бы ты сделала?        Саша огляделась. Там, где речка терялась между деревьями, туман висел плотной пеленой. Пахло влажным деревом и цветами: горько-сладко, приторно. Саша осторожно присела на камень, наклонилась и, поддерживаемая Моникой, набрала воды в пластиковую бутылку.        — Холодная какая… бррр… интересно, эту воду вообще можно пить? В ней нет никакой заразы?        Девушки переглянулись.        — А у нас есть альтернатива?        Обе по очереди умылись, но не решились спускаться к водопаду, как вчера, чтобы освежиться. Теплело с каждой минутой. Моника ещё вчера переоделась в футболку, предложенную Сашей, и она была маловата ей в груди, обтягивая крепкий, спортивный стан. В движения девушки вернулась уверенная чёткость, и Коэн почувствовала облегчение. Моника казалась ей сильным персонажем, потерять которого совсем не хотелось. Как не хотелось возвращаться в лагерь. У них даже не было плана… чем занять себя, чтобы не сойти с ума? Почитать книжку?        — Смотри! — неожиданно воскликнула Моника.        Проследив за её пальцем, Саша ахнула, увидев на камне неподалеку маленького зверька с пушистым черно-белым хвостом. Он стоял на задних лапках и глазел на них, застыв в неподвижной позе. Девушки сделали шажок навстречу, ожидая, что лесной гость сорвётся с места и кинется в джунгли, но тот продолжал смотреть с любопытством, не двигаясь с места.        — Смотри… он не боится…        — Если звери здесь так непугливы… значит, они редко видят людей и не знают, что те могут причинить им зло.        — А это значит, — раздался позади тихий голос Тани Навки, — что мы действительно в страшной глухомани. Какой забавный, — она тоже смотрела на пушистика и грустно улыбалась. — Пришёл водички попить, а тут мы… ой, глядите! Кто там?        По дереву невдалеке, прямо вниз головой по стволу спускался пятнистый зверь, похожий на очень большую кошку, с огромными глазами, крупным носом и длиннющим хвостом. Задние лапы у него выворачивались на 180 градусов, и он полз по стволу ловко и совершенно бесшумно, явно намереваясь скогтить малыша. Саша громко ахнула, пушистик подскочил на месте, а пятнистый кошак стремительно и грациозно прыгнул на него и ловко схватил острыми белыми зубами. Потом он победоносно оглянулся на оцепеневших девушек и, взмахнув хвостом, так же бесшумно канул в густую крону, из которой появился.        — Оп-па, — Навка села прямо на траву и принялась вынимать из сумки бутылки для воды. — Что называется, добро пожаловать или посторонним вход воспрещён… Девочки, поможете?        — Кто это был? — нервно спросила Саша, знобко обхватив себя за плечи.        — Я не знаю, — потрясённо отозвалась Моника. — Ужасно…        — Да бросьте, это дикая природа, тут все всех едят, — слегка раздражённо сказала Татьяна. — А зверя я случайно знаю, как раз перед турне смотрела с дочкой фильм про диких кошек. Это маргай, и, по-моему, он очень красивый. Что же ему, бабочек ловить?        — Уже то хорошо, что он ловит не нас… — философски изрекла Моника. — Бедный малыш...        — Я думаю, тут хватает тех, для кого наша компания может представлять хорошую добычу… — Саша вглядывалась в зелёную листву и невольно прислушивалась.        Её охватил ужас. Что-то щёлкнуло внутри, и перед глазами будто отдёрнулся занавес. Они в западне. Они все такие же маленькие зверьки, звенья в цепочках дикой природы. Может быть, на другой части планеты они и личности со своей индивидуальностью, но здесь, для этого мира — просто добыча. Корм. И это нормально.        — Давайте вернёмся к остальным… — девушка похватала бутылки и почти бегом, спотыкаясь о корни деревьев, стала пробираться в обратную сторону.        — Вот, ребята, я считаю, так нам и надо сделать. Завтра, с восходом солнца. — Плющенко обвёл вопросительным взглядом стоявших полукругом парней. Пока он счёл нужным озвучить идею тем, кого считал своими ребятами: Лёшке, Роме, Вернеру и Джонни. В этой четвёрке Женя был уверен, как в самом себе, и искать поддержку отправился сперва именно к ним. Был еще Макс, конечно, не считая девчонок. Но с Траньковым у него как-то сразу не заладилось, не было этих точек соприкосновения, которые возникают интуитивно и создают атмосферу доверия.        Вся компания уединилась, спустившись в сторону речки, под предлогом того, что нужно поискать еду. С утра все были совершенно разбитые. Нужно было хоронить Мао, но никто не хотел снова копать могилу. Люди ходили полусонные, совершенно разбитые и потерянные. Ситуация принимала угрожающий оборот. К тому же ужасно хотелось есть. Найденных фруктов на всю компанию было маловато, но если вчера практически ни у кого не было аппетита, то сегодня пустые желудки напоминали о себе. Без еды они постепенно потеряют энергию и слягут…        — А куда мы пойдём? — поинтересовался Джонни, отвечая на русском, после того, как перетолковал Томашу слова Жени. — Мы даже не знаем точно, где разбился самолёт. Мы же не можем идти без направления.        — Да, и как ты себе это представляешь? Уйти от места крушения, куда приедут спасатели… — добавил Костомаров.        — Ты уверен, что они приедут? — перебил его Плющенко. — Ну, когда-нибудь, обязательно… и найдут здесь наши трупы…        — Ты не горячись, — резко сказал Ягудин. — Надо всё хорошо обдумать.        — Самое худшее, что мы можем делать в нашей ситуации — это бездействовать. Неужели вы не понимаете, парни… помощи не будет! Мы можем сидеть и ждать её день, два, три, хоть неделю… теряя драгоценное время. А про направление я вам скажу. Вот река, — он показал рукой на извилистую дорогу воды, журчавшей почти под их ногами. — Если держаться её, то она нас обязательно куда-нибудь выведет. Все реки во что-то впадают. А там где вода — там всегда будет еда. Дикие звери не охотятся вблизи рек…        — Кроме крокодилов…        — Здесь в любом случае есть какие-то населённые пункты. Совершенно диких мест, белых пятен на планете осталось не так много. Не думаю, что нам повезло угодить в одно из них.        — И сколько мы будем идти, пока куда-то дойдём?        — Я думаю, не больше недели, с учётом ночёвок. За неделю человек может преодолеть расстояние в 200-250 километров. Если конечно, не будет всё время останавливаться, чтобы передохнуть. А мы не будем.        — Жень, ну ты не забывай, что мы здесь не одни… с нами девушки… вряд ли им понравится перспектива лазить по кустам.        — Это не просто девушки. Это спортсменки. Ребята, мы же сильное звено! — воскликнул он, поддевая и сбрасывая в воду камешек. Тот бултыхнулся в реку, подняв фонтан брызг. — Если мы будем придерживаться плана, всё получится! Я верю в нас!        Он в ажиотаже всматривался в лица ребят, ожидая увидеть в глазах такой же азартный блеск, но на лицах товарищей было написано подозрение и сомнения.        — Я боюсь, что не удастся уговорить всех оставить лагерь и идти в джунгли… — после некоторого молчания сказал Джонни. — И у нас нет оружия.        Он подумал о ночном разговоре с Эваном, но не стал озвучивать причины своих сомнений.        — Вот для этого мне и нужна ваша поддержка, ребята… — тихо сказал Плющенко. — Впятером мы сможем уговорить остальных.        — Без обид, Жень, но я бы подождал пару дней, — произнёс Костомаров. Во время всей речи Жени он сохранял особенную серьёзность. — Идея хорошая, но я думаю, люди сейчас не в том состоянии, чтобы идти в джунгли. Это тебе не пеший туризм.        — Я просто предложил, как хотите. Как по мне, высиживая, мы просто потеряем время! — раздражённо бросил Евгений и резкими шагами направился обратно в сторону лагеря.        — Ну, а вы с Таней что думаете? — Роман повернулся к Максиму. Они сидели тесной кучкой возле костра, в котором разогревались восемь банок консервированного супа из небольшого «НЗ» Боинга. По банке на двоих…        — Ну, мы считаем, надо идти, — Траньков даже не подумал спросить жену, если честно. Он был совершенно уверен, что она поддержит его решение, как бывало всегда. А для него главным было то, что хочет уйти Ламбьель. — Движение — жизнь.        — Я не сомневаюсь, что надо идти! — воскликнула Навка. — Сидя здесь, мы просто сойдём с ума! Тут страшно! Женька прав, тут смерть! Тут всё об этом напоминает! Я почти не сплю здесь, в этом рваном корпусе ещё ветер так гудит… ужас просто!        Плющ и Яг не участвовали в этом разговоре. После того, как Евгений громко предложил всем покинуть утром место крушения, они вдвоём ушли куда-то в направлении обломков, и Макс, очень давно не видевший их рядом, вдруг словно прозрел. И позавидовал — остро и по-белому. И сам себе удивился. Оказывается, нужно было влюбиться самому, чтобы начать считывать тайные знаки, бессознательный язык тел и тонкое напряжение воздуха между этими двоими… Он понял вдруг, почему они избегали совместных мероприятий… Почему создавали картину взаимной вражды… Попросту потому, что изобразить равнодушие им точно не удалось бы, никак. Макс представил, как Плющ закрывает глаза, и Яг целует его… и это была совершенно гармоничная картина. И такая… такая…        Траньков сглотнул и стрельнул глазами на Стефа. Тот сидел рядом с Вейром. Оба бормотали между собой по-французски. Чёртовы полиглоты… Возле них сидели Баттл и Саша Коэн, и Джеф крутил головой, то шушукаясь с девушкой по-английски, то вставляя пару французских слов в диалог друзей. Ещё один… Максим поймал себя на том, что думает о совершенно несущественных вещах, о ерунде, вместо того, чтобы сосредоточиться на жизненно важной проблеме.        — Томек, а ты что скажешь? — обратился он к Вернеру. Весёлый чех обладал лёгким нравом, иметь его в компании было бы очень хорошо.        — Я не брошу Каролину, — твёрдо заявил тот. — Пусть она решает. Каро? Ты хочешь остаться?        — Нет! — с искренним ужасом вскричала Костнер. — Не хочу! Таня всё правильно говорит! Здесь ужасно! Давайте уйдём, пожалуйста!        — Ну, вот, — грустно, но светло улыбнулся Томаш. — Значит, я за.        — А ты, Моника? — вдруг громко спросил Джо. — Что ты выбираешь?        — Идти, — уверенно отозвалась стюардесса. — Все уже знают, что сказал Стив… — голос её невольно дрогнул. — Мы очень далеко от положенного курса… Мы обошли здесь довольно большую площадь вокруг, и не заметили ни одного чёрного ящика, а ведь в них передатчики… Мы не знаем, сколько времени потребуется, чтобы нас отыскать, поэтому нужно действовать. Я знаю, что в таких экстремальных ситуациях необходимо что-то делать, иначе мы придём в отчаяние и погрузимся в депрессию. Это смертельно опасно, хуже, чем дикие звери и джунгли. Я за уход.        — Вот это позиция, вот это я понимаю, — фирменно-ярко улыбнулся Джеффри. — Ирэн, ты почему молчишь?        Слуцкая погрозила ему пальцем.        — Джеф, ты специально? Ты ведь точно помнишь, что я терпеть не могу, когда меня так называют! Я согласна с Моникой. Нельзя пассивно ждать. Нужно хотя бы пытаться бороться за спасение, за жизнь. У нас есть родные, у нас есть дети… — Губы Иры задрожали, но она быстро взяла себя в руки. — Я за уход.        Максим вдруг ощутил пронизывающий ужас при мысли о маме… Брат, конечно, с ней сейчас, но… Мама… Пресвятая богородица, не оставь её своей милостью, утешь, сохрани и спаси… Он сжал кулаки так, что хрустнули суставы. Конечно, надо идти! И как можно быстрей!        — Патрик? — звучный голос Костомарова выдернул его из размышлений. — Твоё мнение?        — Коленка болит, — простодушно улыбнулся канадец. — Не знаю, как далеко я смогу уйти. Но уйду с радостью. Если, конечно, не решит остаться Ю-на. Тогда я с ней.        — Нет-нет! — перепугалась Ким. — Я с девочками! Не останусь здесь ни за что! Мне тут Мао везде чудится… — И тоненькая кореянка снова заплакала, чем тут же воспользовался Чан, чтобы ласково обнять и начать гладить по волосам и спине. Максим уже заметил, что эта парочка стала неразлучна. Славно. Очень славно.        — Ну, что же, с вами, — Рома посмотрел на Джо, Стефа, Сашу и Джеффри, — тоже всё ясно. Получается, остался только Лайс. Эй, Эван! Ты там почему в сторонке! Иди к нам. И суп согрелся, кстати.        Максим обернулся и увидел, как Лайсачек грациозно встал с пледа, на котором валялся, и приблизился к товарищам по несчастью. Они виделись и общались крайне редко, но всегда испытывали искреннюю симпатию друг к другу. Максу нравилось в Эване мрачноватое чувство юмора, неконфликтность, но при этом настойчивость, умение слушать, умение хорошенько оторваться под настроение… Порой он жалел, что они так далеко живут. Он был бы не прочь иметь такого друга…        — Суп — это замечательно, — вполголоса сказал Эван, присев на шершавый ствол возле Саши. — А предвосхищая ваш вопрос, сразу скажу: я никуда не пойду.        — Женя! — Джонни в нерешительности застыл перед Плющенко, сунув руки в карманы. Он как чувствовал, что ситуация примет плохой оборот. — Эван отказывается идти.        — Ну, уговори его… — мужчина пожал плечами. — Объясни всё. В конце концов, он взрослый человек. Должен понимать…        — Понимаешь… У него есть причины, чтобы быть тут… — во рту у Вейра пересохло. Он сомневался, вправе ли рассказывать Жене о звонке и вообще… Эван ему не давал такого разрешения. С другой стороны, должно же быть какое-то обоснование!        Плющенко выжидательно смотрел на него, и Джонни ощутил раздражение. Опять его делают посредником! В конце концов, почему он должен уговаривать Эвана?        — Человек, с которым у Эвана близкие отношения, убедил его, что приведёт помощь. Поэтому он считает, что должен остаться и ждать… — видя изменившееся выражение лица Жени, Джонни пояснил: — Когда мы только выбрались из самолета, у Эвана еще работал телефон… он смог дозвониться… Он уверен, что за нами скоро придут. Он хочет ждать.        Некоторое время Женя молчал, явно подбирая подходящие аргументы. Он был шокирован, что от него скрыли такую важную информацию, как работающий телефон.        — Когда это было?        — Позавчера.        В какой-то момент Джонни показалось, что Женя сейчас сдастся, решив оставаться. В глубине души он был совсем не против этого. Его совершенно не радовала перспектива идти в джунгли. Будет ужасно, если Эван окажется прав, сюда прибудут спасатели, а они, как идиоты, уйдут дальше в чащу. С другой стороны, если никто не придёт…        — Джо, если помнишь, у меня в Москве тоже осталась семья… — губы фигуриста слегка побелели. — Жена и два сына. И сейчас, когда я принял такое решение, я думаю о них. Я рад за Эвана, но я не могу доверять ожиданию, что его любовник сможет спасти нас, когда там… — он показал рукой на север, — остались семьи многих людей… которые НИЧЕГО не могут сделать до сих пор. И если он так убеждён, что его случай особенный… что ж… напомни ему, что мы здесь все в одинаковых условиях. И никто не имеет привилегий. Даже олимпийские чемпионы!        Последнюю фразу Евгений сказал достаточно громко и по-английски, так, что на них обернулись несколько человек. Джонни молча развернулся и побрёл прочь. Ничего он не будет передавать Эвану. К чёрту.        Все не очень-то спешили приступать к сборам. Нужно было взять с собой только самое необходимое, но в нынешних условиях любая мелочь из цивилизованного мира представляла особую ценность.        Стефан праздно наблюдал, как девочки перебирают содержимое немногих найденных сумок и чемоданов, откладывая то, что не пригодится, и распределяя по рюкзакам нужное. Свою ручную кладь он так и не нашёл, не говоря уж об остальном, оставшемся в багажном отсеке в хвосте. Сумка Жени тоже не нашлась, и Стеф замечал, как тот порой безотчётно прикладывает ладонь к спине, а потом, спохватившись, отдёргивает. Спина болела, это было ясно. Сумка Баттла тоже пропала, но зато нашёлся рюкзак Бриана. Впрочем, там был только бритвенный прибор, зубные щётки, дезодорант, флакон одеколона и планшет. И, разумеется, коньки… С виноватым видом Таня Волосожар всё это вытащила и, завернув в пакет из тайваньского дьюти-фри, сунула под тент. Рюкзак был нужен уходящим…        Ребята вновь обшарили разрушенный самолёт, найдя ещё два аварийных комплекта, пару пожарных топоров, несколько индивидуальных аптечек и — к всеобщей радости — три бутылки бурбона. Бурбон отложили до вечера, и прикидывали, как разделить в походе неудобные инструменты, довольно тяжёлые аварийные ящики, небольшой запас консервов и приличный — питьевой воды. Им предстояло уйти от водопада, а когда найдётся другой источник, годный для питья, можно было только гадать.        Джонни вдруг возник откуда-то из-за спины и присел рядом. В руках у него были спортивные штаны серо-стального цвета, при взгляде на которые даже вообразить было невозможно, что Вейр такое тоже носит — обычные тренировочные штаны.        — Надень, Стеф, пожалуйста, — тихо сказал он по-французски. — Твои, боюсь, уже и Ваниш не возьмёт.        Белые льняные брюки Ламбьеля и впрямь представляли удручающее зрелище. Вдобавок при падении он основательно распорол на них боковой шов, а иголка с ниткой нашлась только у запасливой Слуцкой, но он отказался от помощи. Что там чинить…        — Спасибо, Джо, — благодарно кивнул он, принимая одежду. — Только я грязнее моих штанов, по-моему.        — Я как раз хотел тебя попросить сходить со мной на водопад, — грустно улыбнулся Джон. — У меня есть шампунь, пошли помоемся, пока ещё светло.        Быстро подхватив полотенца и смену одежды, они двинулись по уже основательно нахоженной тропе в направлении трёх деревьев у водопада. Стефан уже понял, что вспомнил английский, но продолжал общаться с Джонни по-французски, а тот, успокоившись насчёт здоровья друга, не возражал. Становилось немного легче от возможности говорить на родном языке…        — Чёртов Лайс, — ругался Джон время от времени. — Его упрямство может сравниться только с его скрытностью. Он живёт, как в космосе, словно вокруг вакуум и враждебные формы жизни! Вот, сказал, что уже два года встречается с парнем из Англии! Два года! Ни намёка, ни слова, ничего! Как секретный агент! Словно кругом все только и ждут случая, чтобы ему нагадить… А сам сейчас нам всем нервы вымотает на раз! И такой он всю жизнь! Всё в себе, на всех плевать…        — Да чего ты так завёлся-то, Джо? — недоумевал Стефан, которому почему-то стало обидно, что друг так обеспокоен проблемами Эвана. — Может, он передумает? Может, не всерьёз?        — Может, конечно, и передумает, в чём я сомневаюсь, но он точно всерьёз, — мрачно заявил Вейр, усаживаясь на траву и принимаясь расшнуровывать кроссовки. — Ладно, хер с ним… мне его в сборной мало было, наверное, вот теперь карму отрабатывать… Хочешь, первый иди, — и протянул Стефу изящный плоский флакон с опалесцирующим содержимым.        Ламбьель согласно кивнул и быстро разделся, попутно изучая состояние предметов гардероба. Единственное, что ещё можно было вернуть к жизни, это трусы. Рубашку и лоферы, очевидно, следовало выбросить, а про брюки и говорить нечего. Вздохнув, он пробрался по крупным камням к водопаду и с неожиданным удовольствием встал под чистый ключевой поток.        Солнце, хоть и начало клониться к западу, стояло ещё высоко и жарило на совесть, так что никакого дискомфорта от мытья такой холодной водой не возникло. Стефан налил шампуня прямо на голову, защёлкнул крышечку и, бросив флакон обратно Джону, принялся намыливаться, с наслаждением сдирая с себя вместе с потом и грязью отчаяние, тоску и боль. Ночью, поговорив с Максимом, он вдруг ощутил, что в том месте души, где болела потеря и пустота, поселилось робкое, но упорное желание жить. Жить, раз уж выжил, чёрт побери! А если жить, то в жизни ещё всё возможно — и радость, и счастье, и взаимная любовь. Он продолжал любить Транькова, но захватывающий огненный вихрь неистовой страсти больше его не кружил… Словно этот поворот в их судьбе, эти опасности и смерти выжгли его, как кислород. Возникшее спокойное, нежное чувство дружбы, в котором мгновенно гасли любые эротические искры, удивило его самого. И безмерно удивило Максима, это уж точно…        Стеф невольно улыбнулся, подставляя лицо под струи вкусной воды, и вдруг поймал на себе созерцательный взгляд Вейра. Тот откровенно любовался, и Стефана бросило от смущения в жар, когда он вспомнил, как намывался тут, забыв обо всём, намыливался, зажмурившись и отфыркиваясь, словно в собственной ванной, и Джо всё это наблюдал… Поспешно сполоснув с волос и тела остатки пены, он выбрался из речки и, схватив полотенце, немного успокоился. Ну, чего там, в конце концов, друг не видел? Они с юниоров на соревнованиях вместе в душевую ходили…        — А ты изменился, — вдруг услышал он низковатый мягкий голос. — Я тебя последний раз голым ещё в Ванкувере видел.        — Да брось, — почему-то снова покраснел Стефан, — сколько шоу вместе катали… Видел, конечно.        — Нет, — не согласился Джонни, — на шоу всё как-то иначе было, вроде и вместе, а всё-таки каждый сам по себе. Полуголым — да, а совсем раздетым не видел. Ты очень красивый стал, Стеф.        С этими словами Вейр и сам разделся, непринуждённо и грациозно, подобрал с травы бутылочку шампуня и, легко переступая в извивах струй, в свою очередь погрузился в водопад.        И теперь уже Стефан не мог оторвать глаз от точёного тела, сверкающего в солнечных лучах. Джон вёл себя точно так же, как раньше, в общих душевых ледовых стадионов, не стеснялся, не рисовался. Он сосредоточенно промыл волосы, совершенно естественными движениями прошёлся мыльными руками везде, где надо, порой улыбаясь через плечо, когда перехватывал взгляд Стефа, который смущался этого ужасно, но отвернуться был не в силах. Джо пребывал в прекрасной форме, и тоже, кстати, изменился: юноша, прелестный и хрупкий, стал мужчиной — безупречно сложенным, сильным и прекрасным. Странно, что он заметил это только сейчас, подумалось Ламбьелю. Наверное, повязка с глаз наконец-то свалилась…        Потом, примеряя пару найденных в чьём-то багаже кроссовок, чтобы уверенно чувствовать себя в пути, он смотрел, как Джон складывает в свой рюкзак предметы гигиены, бельё, солнечные очки, личную аптечку и пару тюбиков крема для рук. Там уже лежала его часть общего груза, и он без сожаления ссыпал в большой пакет остальные свои пожитки: косметику, кисточки и щёточки, большой плоский несессер с бижутерией, планшет, айфон… Только Пинга некоторое время бережно подержал на ладонях, словно прося прощения, а потом тоже сунул в полиэтилен.        — Ну вот, — улыбнулся он Стефу, выпрямившись, — а плед скатаю и под клапан суну. Ты глянь, как быстро темнеет…        Стефан смотрел на друга, поднявшего к небу лицо. Волосы у Джо высохли и кудрявились совершенно залихватски. Пижонские бирюзовые брючки сменились на тёмно-рыжие штаны из плотного трикотажа; на позолоченной тропическим солнцем груди поблёскивала неизменная связка кулонов-талисманов. Дорогие часы на руке не казались понтами, потому что безотказно работали. Вейр не принадлежал этому дикому миру, но был готов с ним сражаться. Стефан невольно вздохнул.        — А знаешь, — вдруг тихо произнёс Джонни, — я не хочу уходить, если честно. Мне очень страшно, Стеф… Но у меня такая судьба, что ли… Если я делаю, что хочу, то всё становится потом весьма хуёво, а вот если через не хочу поступаю, то всё заебись…        И Стефан вдруг решил, что пока рядом Джо, жизнь, пожалуй, ещё не совсем безнадёжная авантюра. ***        — Эван, ты что, серьезно собираешься оставаться? — Саша стояла над Лайсом, который, как ни в чём не бывало, читал какую-то книжку, сидя на брёвнышке, не обращая никакого внимания на окружающих. Он был на удивление спокоен, и каждый, кто наблюдал его последние пару часов, был практически уверен, что когда настанет время идти, Эван точно так же встанет и присоединится к группе. Потому что это было решение большинства. А когда Эван Лайсачек шёл против мнения других, тем более в таких обстоятельств?        К Саше подошёл Джеффри, кинул сумку и присел рядом с ним на бревно, обняв за плечи.        — Брось валять дурака. Идём. Смотри… тучи какие… скоро дождь собирается…        — Я же сказал. — Эван аккуратно убрал его руку. — Я НИКУДА отсюда не двинусь. Сколько раз можно повторять? Вы хотите — идите. Я никого не заставляю оставаться.        Нетерпеливо стоявший в стороне со своей сумкой Женя раздражённо поджал губы. К Эвану подошли ещё несколько ребят. До них наконец-то дошло, что парень настроен серьёзно. Ситуация была настолько нелепой, что в неё трудно было поверить. Оставаться одному в джунглях? На месте, где уже умерло три человека? Только псих может это сделать.        Именно это и сказал Лёша, потеряв терпение и обращаясь к Эвану по-английски. Он присел на корточки и заговорил — мягко и вкрадчиво, положив руку на колено, как объясняют что-то ребёнку или умалишённому. Для полноты картины не хватало только погладить парня по голове.        — Эван, ты понимаешь, что не можешь оставаться здесь один? Ты думаешь, мы бросим тебя здесь и уйдём? Это бесчестно. Не создавай проблем. Мы долго думали… нельзя просто сидеть на месте и ждать. Прошло почти три дня. Если бы они знали, где нас искать, то уже бы нашли…        — Я это ему уже говорил… — произнес Джонни. — Безумие просто сидеть на бревне и ждать… непонятно чего.        Эван заговорил. Впервые громко, обращаясь ко всем. Джонни моментально узнал этот официальный, хорошо поставленный тон, с которым Лайс выступал на публичных мероприятиях. Это выглядело особенно карикатурно в окружающей обстановке, но сомнений быть не могло: Лайс полностью отдавал отчёт в собственном принятом решении.        — Безумие — это идти группой из шестнадцати человек, шесть из которых девушки, в дикие джунгли, не имея ничего, кроме сумок с запасными штанами и мягкими игрушками… — он красноречиво посмотрел на Джонни. — Без еды, без оружия, без подходящей обуви… Мы ничего не знаем об этих местах, кроме того, что здесь водятся твари, укус которых вызывает паралич дыхания. Обломки разбившегося самолёта в любом случае можно будет увидеть с высоты вертолёта, а вереницу людей, движущихся вдоль речки? Здесь наверняка обитают племена аборигенов, не считая диких зверей. Как можно брать на себя такую ответственность, повести людей непонятно куда? Разве всё это похоже на какое-то грёбаное реалити-шоу?        Его слова произвели впечатление. Снова послышались возгласы сомнения в Жениной идее. Джонни стоял, в растерянности сжимая и разжимая кулаки.        Ягудин подошел к Жене и отвёл его в сторону. Небо хмурилось стремительно, и в воздухе повисло душное напряжение, которое бывает перед грозой. Стемнело. Отсутствие ветра и тишина замолкшего леса только нагнетали напряжение. Погода явно не располагала к тому, чтобы куда-либо двигаться.        — Жень… он во многом прав. Это рисковое дело.        В глазах Плющенко мелькнуло… нет, не обида — разочарование. Люди в нерешительности переминались с места на место, ожидая какого-то решения. Вначале Женя взял на себя роль лидера совсем неосознанно, но теперь буквально кожей ощутил груз ответственности и, как ни странно, это наполняло его энергией, умаляя чувство страха.        — Лёш, ты сам знаешь, что прав я. Помнишь эту притчу про лягушек, которые попали в кувшин с молоком? Одна покорилась и утонула, а другая барахталась, пока не взбила молоко в масло. Нас много и мы прорвёмся.        — Если подождать… нельзя же, в самом деле, бросить Эвана здесь одного…        — Если он отказался идти сегодня, то вряд ли передумает завтра, — Женя повысил голос. — Кто-то ищет лёгких путей. Мы не можем жертвовать группой из-за глупости и упрямства одного человека. Ты думаешь, он бы не бросил нас, если б был на нашем месте?        — Я так не думаю…        — Не думаешь?        Женя отодвинул его и подошёл к Эвану. Он говорил совершенно спокойно, не скрывая триумфа в голосе, как человек, ни на секунду не сомневающийся в своей правоте.        — Эван!        Лайсачек поднял голову и посмотрел на него. Сейчас это странным образом напоминало поединок в Ванкувере. Но на этот раз призёры поменялись местами. Эван смотрел на него снизу вверх, не испуганно, но с явным напряжением.        — Эван, если ты считаешь, что нам нужно остаться, почему ты скрыл от остальных истинную причину этого?        — О чём ты?        — У него телефон работал, сразу после аварии… и он смог связаться с кем-то… и ничего нам не сказал.        По группе пронесся изумлённый вздох. Лицо Лайсачека напряглось, и к нему прилила кровь. Он бросил убийственный взгляд в сторону Джонни, который тоже покраснел и уставился в землю. Так омерзительно он не чувствовал себя очень давно.        — Блядь, Эван, это правда?! — на лице Ягудина отразилось такое бешенство, что на миг все испугались, что он сейчас врежет Лайсу по морде.        — Да, правда. Но связь длилась всего несколько секунд. Это ничего не дало… но я… я надеюсь, они смогли уловить сигнал…        — Без комментариев, — Женя отвернулся от Эвана. — Итак. Те, кто хотят идти за помощью — пойдут. А те, кто боится и хочет сидеть и ждать помощь, могут присоединиться к Эвану.        Он специально сказал всё это на английском, а потом добавил уже тише, на русском, как бы обращаясь только к своим.        — По-моему, это только подтверждает то, что многие уже наблюдали, в том числе и на соревнованиях. Человек, имеющий статус Олимпийского чемпиона без единого четверного, снимающий свои заявки на участие за пару дней до соревнований… неспортивное поведение и на льду и в жизни.        Эван ни черта не смыслил в русском языке, но Джонни почему-то показалось, что тот прекрасно понял, о чём говорил Евгений. Это было видно по окаменевшему выражению лица и сфокусированному в одной точке взгляду. И хотя он сам считал поведение Лайса глупым, в этот момент почему-то ощутил что-то, похожее на стыд, за то, что слышал Женины слова. В Эване его, конечно, многое раздражало, но это были личные обиды, нечто, стоящее только между ними. Как о спортсмене он всегда был о нём высокого мнения, хотя Эван никогда не умел хорошо преподносить себя публике. Он практически не мог быть искренен, выражая что-то публично, но просто потому, что был по своей натуре очень закрытым человеком, и, к удивлению тех, кто не знал его лично, Лайсу как раз всегда было глубоко насрать, что думают о нём посторонние. И теперь, после собственной печальной истории с разводом Джонни начал видеть в таком поведении больший смысл.        Он знал истинные причины, заставлявшие Лайса упираться. Странные, может быть, не самые убедительные… но уж он-то как никто другой понимал, насколько предан может быть Эван тому, во что верит. И будет стоять до конца, не позволив сдвинуть себя с места ни собственным сомнениям, ни критике других.        «А ведь он может погибнуть, если останется здесь…» — эта хаотичная мысль заставила его решительно подойти к Эвану и отрывисто произнести:        — Отойдём поговорить?        — Давай.        Эван без вопросов поднялся и последовал за ним в сторону, к густо растущим деревьям. Джонни кожей ощущал его ярость, которая буквально обдавала жаром кожу, пока они отходили, чтобы поговорить без лишних ушей.        — Пожалуйста, подумай о том, что останешься здесь один… не заставляй всех просить тебя и расстраиваться.        — Расстраиваться? — Эван в упор сверлил его взглядом тёмных глаз, которые, когда он злился, слегка суживались, как у кошки. — Ты ведь сам не хочешь идти. Правда? Ты считаешь эту идею херовой, но ты скорее сдохнешь, чем поддержишь меня перед Женей. У тебя, блять, точно так же нет своего мнения, когда речь идёт о твоих интересах!        Джонни понимал, что тот так зол потому, что он рассказал Плющенко про телефон, а вовсе не из-за того, что не встал на его сторону в споре.        — Хорошо, пусть говном буду я. Только пойдём с нами, — тихо повторил он. — Прими правильное решение.        — Я своё решение уже принял. А ты, Лебедь, взял чужое. Вали. Только когда вы заблудитесь, устанете и растеряете свой энтузиазм, вспомни, что я предупреждал.        Он отпихнул его и направился вглубь леса, в сторону речки. Джонни понял, что тот не хочет видеть, как они будут уходить. Облегчил задачу… черт бы его подрал…        Снова выйдя к реке, Эван опустился на уже знакомый камень, поросший причудливым мхом голубоватого цвета. Под ногой что-то неприятно хрустнуло. Опустив глаза, он вздрогнул. На илистой, размытой земле лежала наполовину разорванная тушка маленького животного. Он сразу же вспомнил рассказ Саши о том, как на их глазах дикая кошка схватила и утащила какого-то зверька.        К горлу подступила дурнота. Носком ботинка мужчина поддел и сбросил в воду маленький трупик, который тут же подхватило и унесло течение. Эван закрыл руками лицо. В глубине души он не переставал надеяться, что кто-то из друзей последует за ним, чтобы продолжить уговоры. Какая-то часть него желала поддаться на них, но теперь слишком поздно.        Одиночества Эван не боялся. Ему не впервые отвечать за себя самому. Боль, острую, будто полоснули тонким лезвием по груди, причинил поступок ребят. Некоторых из них он считал своими настоящими друзьями. Все поддержали Женю. Почему? Потому что он прав? Вовсе нет. Плющенко просто создал иллюзию контроля над ситуацией, которую никто не хотел брать на себя. Это не поиск спасения, а бегство. Это они трусы, а не он.        Мысли снова вернулись к Бену, и горло сковали металлические тиски. Они давили сильнее и сильнее, пока он не заставил себя глубоко вдохнуть и дать окаменевшим внутренностям расслабиться. Слезы полились из глаз почти бесконтрольно. На долю секунды ему всерьёз захотелось прыгнуть в воду и утопиться… Он как этот зверек, которого разорвали на части и выбросили в воду. Перед глазами встало безжизненное тело Мао Асады. Если они все уйдут, его труп даже никто не станет вылавливать. Он представил, как вся группа идёт вдоль реки и видит, что течение несёт его тело… люди морщатся и отворачиваются. Никто не прыгает в воду, чтобы проверить, жив он или нет, потому что на это нет времени… а что, если его съест крокодил?        Эван усилием воли прогнал жуткую фантазию. Начиная с подросткового возраста его преследовали картины собственной смерти, похорон… Каждый раз, когда кто-то задевал его, обижал, когда было невыносимо больно, он представлял себе этого человека на своих похоронах. Как тот плачет и сожалеет. Хотя, с точки зрения психологии, гораздо продуктивнее представлять себе отпевание обидчика…        Теперь бы он не вернулся, даже если бы его просили на коленях. Даже если бы просил сам Женя. Этот человек столько лет был его идолом, примером для подражания, кумиром… нет ничего ужаснее, чем стать обесцененным в его глазах. Он никогда не мечтал его победить или даже превзойти. Он просто хотел быть достоин его уважения… и своего собственного…        Эван не помнил, сколько просидел вот так, плача и глядя на бегущие красновато-зелёные потоки воды. К реальности его вернули тяжелые капли, упавшие за шиворот. Подул ветер. Задрав голову, Лайсачек посмотрел в затянутое тучами свинцовое небо. Будет гроза…        Он встал и направился обратно, к обломкам самолёта. По мере приближение к лагерю, сердце стучало всё чаще, мужчина прислушивался, в надежде различить голоса. Он не переставал надеяться, что кто-то остался, до последнего момента, когда вышел на поляну. Лагерь был пуст. О недавнем присутствии людей напоминали только дурацкие банки из-под супа, какие-то пакеты и остывшее пепелище костра.        «Поверить не могу… они все меня бросили…»        Эван тупо уставился на то, что недавно было их общим убежищем. Взгляд метнулся в сторону кустов, где похоронили пилота, Флорана и Мао. Его охватил суеверный ужас. Хотелось броситься с криками о помощи, догнать ребят, но он не сдвинулся с места. Неожиданно небо озарила яркая вспышка молнии. Начиналась гроза.