***
Хосок пришел вечером. Принес фрукты, сладкое, а главное — рис с мясом, это же пища богов. Еще было бы неплохо поесть кимчи, но тогда точно вырвет. Шуга пытался не думать о том, что мог делать Хоуп с тем парнем, и что тот мог делать с ним, пока они встречались, но в голову лезли непристойные картинки. Ему нужно постараться хоть немного восстановиться. Если раньше это было необходимостью, то сейчас желанием. По пять часов в день парень пытался развить крупную моторику: поднимать руки, поворачивать тело с боку на бок, приподнимать туловище без помощи кровати. — Здравствуй, Хосок, — услышал Мин знакомый голос прям за дверью. — Здравствуй, Джун. — Ты пришел навестить друга? — даже по голосу было слышно, что мужчина улыбается. — Да, — но Хосок не был так дружелюбен, как его собеседник. — Это всё? — Хотел узнать как у тебя дела. — Явно лучше, чем у тебя. — Почему? — Потому что реже вижу твое лицо. Хосок не дал тому ничего ответить и просто зашел в палату, захлопнув перед носом доктора дверь. — Ты всё слышал, Юнги? — его голос смягчился и стал тем прежним. — Это не важно. Но мне интересно кто это. — Не самое лучшее прошлое. — Твой бывший? — Что? — удивился Хосок. — Как ты понял? — Провокация, на которую ты поддался. — Ну надо же, — Хоупу было неловко, что он так легко поддался. — Корми меня и рассказывай давай. — Это же всё нужно распаковать. — Так не стой как вкопаный, а давай всё делай. — Боже, ну ты и дед. Пока Чон разбирался с продуктами, Юнги кряхтел как старикан на смертном одре, читая нотации. Но тут же умолк, когда перед ним, на подносе, выставили любимые блюда. Мин уже открыл рот, как палочки с рисом попали не в тот рот и пришлось подбирать свою слюнку. — Что это такое? — Хочу, чтобы ты кое-что сделал. — Что? — То, что я всегда делаю перед тем, как тебя кормить. С внимательностью Юнги — это была пытка. Наверное, ему могли отсосать, а он бы и не заметил. — То, что всегда делает Хосок… — Мина не особо волновало, что он там делает, но кушать очень хотелось, потому он решил подмазаться. — Подойди ко мне. Стоило Хоупу наклониться, как он получил поцелуй. — Это сойдет за плату? — Не совсем. Мин понял намек и вернулся к влажным мягким губам, к влажному поцелую и прервал его, совсем случайно, улыбнувшись. — Я не то делаю, — улыбался в ответ Хосок, — но сойдет. В следующий раз такое не прокатит. — Корми меня скорее, сеньор Помидор! Хосок был красным: шея, лицо. Он старался сохранять спокойствие, но оттенки красного слишком выдавали его. Юнги не спрашивал. Ничего не спрашивал, пусть и обещал. Его простой и быстрый ответ о прошлом... о бывшем слишком ранили, хотя Юнги мастерски не показывал этого, скрывал. Он позволил вечеру пройти за фильмом и теплыми объятьями, но не позволил целовать себя. Депрессия. Она возвращается. Усиливается с каждым приходом доктора по утрам. С каждым его прикосновением к тем частям тела, к которым бы Юнги запретил прикасаться, но он не может возразить. Он ведь не совсем понимает, что доктор конкретно делает и смотрит. Точнее, понимает, но не может понять саму причину, а когда спросил, то ему заумно ответили: «Проверяем репродуктивную функцию, реакцию дистальных участков тела, работу и количество СК и СКК в теле». Яснее точно не стало. Но ведь он получил ответ? Получил. А потом стало страшно. Страшно, когда врач сказал, что нужно повторно провести курс лечения простаты. Они добавили уколов, таблеток, свечей, но самым худшим было — массаж от того докторишки, что был парнем Хо. Пусть это было раз в неделю, но было мерзко ощущать чужие пальцы в себе. Всё началось по кругу. Всё вернулось на несколько месяцев назад. Голова кружится. Тошнит. И это точно не любовь, и не алкоголь. Отвращение. К нему. К себе. К Хосоку. Бесит... … эта беспомощность. … прошлое Хосока. Стыдно... … признаться во всем. … спросить. … рассказать. Страшно... … остаться одному. … вернуться назад. Осталось двигаться вперед. Учиться двигаться: сначала от кровати к стулу, а потом, через время, назад. Ночью ноги очень крутит. Крутит так, что он воет в подушку, а потом на него ругается медсестра и колет в очередную шишку обезболивающее. Зад болит. А потом просто надоедает. Через месяц надоедает. Все приходит к одному — к апатии. Юнги давно не подпускает к себе Хо, а тот терпит, ждет, надеется, что всё образумится. Но Мин собирался с силами, с мыслями перед важным разговором с Хосоком, и просто среди тихого просмотра кино: — Хосок, не приходи завтра. — Поч..? — И больше никогда. — Не надо так. Я вижу, что с тобой что-то не то, вижу, что тебе плохо, но не нужно отталкивать меня. Пожалуйста. — Прости, но я правда хочу, чтобы ты ушел. Мне нужно время. Дай мне его. — Обещай мне, что потом всё вернется на свои места. Шуга лишь отвел взгляд. Он не мог ответить, потому что не знал. — Что ж, — Хосок больше не мог находиться в одной комнате с Юнги. — Тогда, я пойду. Было как-то грустно и плохо. Просто плохо. Будто между ними что-то было, будто они были парой, а теперь расстались. В сердце что-то покалывало, щемило и зажимало в тиски. Хосок пытался не заплакать, проглатывал слезы. Он оставил все вещи и ушел. Мин сможет сам разобраться с ноутбуком, может самостоятельно обойтись без Хоупа, он уже сам все может. Ходить он учится сам. Собственно, он уже и не нуждается в Чоне. И от этого хуже. Намного хуже. Ужаснейше.***
Прошел год как Юнги лежит в больнице. Сейчас он уже ходит свободно, но врачи не отпускают, держат под наблюдением. И самым страшным было «Вы не сможете вернуться к прежней жизни. Нельзя нагружать ноги». Это был не диагноз, это было проклятье. Месть… карма за то, что он издевался над Хосоком? За все его грубые слова? Всё действительно возвращается бумерангом, и вдвойне. Юнги звонит в агенство и договаривается о встрече с Шихёком, но так, чтобы парни не знали, мол он хочет сам им всё рассказать. Контракт расторгнут. Шихёк не имеет права его продлевать. Он предложил Шуге стать продюсером, как они договаривались изначально. Но Юнги отказался. Уехал в Тэгу, вернулся в дом родителей. И приобрел жизненную позицию овоща. Всё навалилось слишком быстро: авария, больница, доктор, нетрудоспособность, но хуже всего было — одиночество, Мин оттолкнул всех, спрятался ото всех, почти не спал, мало ел. Он вечно витал в облаках, а потом плакал. Его спасали только воспоминания о Хосоке. Мечты о нем. На теле появились пролежни. В больнице его хотя бы заставляли двигаться, а тут, его совсем не трогали. А депрессия всё больше съедала. Он не мог писать. Переломанные пальцы не держат нормально ручку, а за ноутбуком не пишется. Да и, видимо, вообще не пишется. В какой-то момент мозг Юнги больше не мог создавать красивые картинки в своей голове и совсем забыл как выглядит мир. Ему начала сниться комната, в которой он торчит целый день. Ему снится, как он мечтает о Хоупе. А потом грань между сном и реальностью стерлась. Но это было не важно. Было всё равно. На всё. Страшно стало, когда он бредил наяву, появлялись странные галлюцинации: тот доктор приходил и насиловал его, мемберы высмеивают его, а фанаты ненавидят и оскорбляют. Было страшно. Он видел взгляды презрения, он слышал их насмешки и эти слова: «Он мерзкий.», «Он грязный.», «А вы знаете, что он сделал тогда?», «Говорят, он убил котенка. Еще пока был совсем маленьким, а потом принес его окровавленный труп матери.», «А еще, топил собак и бил до полусмерти других детей.», «Страшно было, когда он улыбался. Он смотрел на них и улыбался.», «А сейчас ему нравится мучить людей. Доводить их до маразма, а сам смеялся», «А как он издевался над Хосоком? Ему нравилось. Даже снилось как он издевается над ним.» Мерзость. Они узнали. Всё узнали. Шуга уже не знал, он действительно идёт, или это сон, но ему хочется всё закончить. Если это сон — то он проснется, а если нет — то уснет навек. Тупой нож совсем не режет, но на глаза попадается лезвие со старой отцовской бритвы. И оно острое. Юнги не дурак, он режет не вены, а артерии. Режет вдоль, а не поперек, чтобы нельзя было зашить. Светлая кровь заливает одежду, пол. Брызгает фонтаном во все стороны, пачкая лицо и стены. А Юнги улыбается, освобождается от этого мира. Ему легко. Тело немеет, расслабляется. Правда, руки болят немного, но, в общем, ему хорошо. В последнюю минуты жизни, он думает о нём.***
Хосок рыдает. Он не спит уже трое суток и не верит. Его не могут успокоить. Мечется во все стороны, кидается на всех с кулаками, кричит и падает на колени, стирает кожу о ковер и бьется головой, теряя сознание. Он страдает, бредит, его температурит, а потом, от боли и тоски, сам не может больше встать с кровати. Траур. Весь мир облачился в черное, серое, мрачное. Окутался слезами и болью. В груди всё разрывается, и хочется последовать за своей любовью. Но вина не позволяет. Он видел, что происходит, догадывался к чему это идет, но все равно ничего не предпринял. Оставил одного в такой ситуации. — Намджун, я просто урод, — в комнате сидели и другие ребята, но глаза Хоупа так опухли от слез, что он видел только Джуна, потому что тот был ближе всех. — Я ведь любил его и оставил. — Мы все его любили. — Ты ведь знаешь. Знаешь, что я говорю о другом. Я правда любил его. И оставил одного. Как он мог меня бросить? Он ведь знает о моих чувствах и бросил меня. И тогда всё становится на свои места. И тогда всё тайное становится явным, всё обретает смысл. А ведь они не знали ничего. Никто. Ничего. Не знал. Хосок не мог принять эту ситуацию, он верил, что Юнги вернется. Не может так быть, что человек жил, а потом перестал. Не может его сердце перестать биться, он не может перестать дышать. Не может, потому что его любят. Все надеялись, что Юнги вылечится и вернётся, что всё станет на свои места. Что откроется дверь и он зайдет. Что они снова будут разучивать танцы, писать песни, вместе плакать и улыбаться. Но их надежды угасли, как и жизнь одного мембера. Так угасла и группа. Пуленепробиваемые приняли пулю своим сердцем и после этого перестали существовать. Совсем.***
Похороны провели через неделю после смерти. Никто не был в состоянии увидеть кремирование так скоро. Труп вонял. Жаренная плоть была не самым приятным запахом. Возник рвотный рефлекс, но не совсем понятно от чего. Мать, отец Юнги, Намджун, Чимин, Чонгук, Тэхён, Джин, Шихёк, СонДын, стафф — плакали перед фото на поминках. А Хосок не мог. Больше не осталось слёз. Больше не осталось боли, радости, сочувствия. Сердце превратилось в кусок потрепанной мышцы. Через пару дней Хосок, как и другие ребята, поехал домой Кванджу. Он всё еще не мог есть. Тошнило, только стоило учуять запах еды. Перед глазами было лицо умиротворенного Мина. Улыбающегося Мина в костюме перед кремированием. Хосок взялся за сигареты, иногда пропадал на ночь, его находили пьяным в самых разных дешевых забегаловках. Он всё еще не верил. По телевизору показывали плачущих фанаток со свечами перед фотографией Мина. Они что-то вяло напевали. — Заткнитесь! — орал непротрезвевший Чон. — Заткнитесь, говорю! Пепельница с содержимым полетала в экран. Треск. Тишина. — Да что вы знаете?! Никогда не знали, как он мучается. Где вы были со своей поддержкой, когда ему было плохо? Плели грязные сплетни, пока он лежал в больнице, а теперь очнулись?! Мерзость! Сейчас он понимал, почему Мина тошнило от этого мира и людей, он видел мир по-настоящему. Не смотря на свою депрессию, Шуга не надевал ни розовых, ни черных очков. Он видел реальность. И Хоуп существовал год. Он перестал бриться, следить за собой, даже мылся не так часто. Хосок пришел к тому состоянию, что и Юнги. И ему казалось, что он может сделать так же, что может позволить себе любить его. Но уже не на земле. Останавливала только сестра, которая оставила свою личную жизнь и оставалась с Хоупом даже на ночь, будила его, когда снился кошмар, обнимала и гладила по голове, целовала в лоб, рассказывала добрые истории.***
9 марта у него день рождения. Хосок прихорошился. Он пропустил все праздники, но этого ждал с нетерпением. Всё было как нужно, как правильно: черный классический костюм с белой рубашкой, галстук, нежная выбритая кожа на лице, без единой волосинки, стрижка, как при их последней встрече, даже покрасился в коричневый цвет. А потом, таблетки. Большие белые таблетки, столько, сколько поместится в руке. И он выпивает все. Улыбается. Ложится на свою кровать. И мечтает о том, что увидит Юнги после смерти, и не важно будь то рай, или ад. Хосок последует туда, лишь бы быть с Юнги. Он тянется за ним всем своим сердцем. Закрывает глаза и видит перед собой мятное поле, озеро и Мина Юнги. Это так на него похоже. Всё вокруг на него похоже. Это — его душа? На душе не грустно, не радостно. У души нет чувств. А может, это не душа, а галлюцинации, что выдаёт мозг перед смертью? Собственно, какая разница? Всё, к чему пришли их отношения — смерть. Теперь уже нет никаких чувств. ㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤБольше нет ничего, кроме безэмоциональности. ㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤВ их мире осталось лишь одно — ㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ ㅤㅤ апатия