Хосок проснулся от страшного сердцебиения. Кислорода не хватало.
—
Что, черт возьми, это было?
Было невероятно страшно. Вся кровать мокрая, холодная. По телу стекают капли холодного пота. Это был сон или реальность? Хоуп ничего не понимал. Но ему нужно увидеть Юнги. Срочно. Прямо сейчас.
Чон срывается с места и только успевает почистить зубы. Надевает всё, что видит первым. Бежит в метро, перепрыгивает с ветки на ветку, он боится опоздать. С какого момента он уснул? Что было ложью? А что правдой?
Или Юнги правда умер?
Юнги умер?
Нет, он жив, точно жив. Хосок чувствует. Чувствует его в этом мире. Быть может, это был вещий сон? Быть может, это предупреждение?.. или предчувствие?
Что, черт возьми, это было?
Хосок плачет. От ветра в лицо или от сна? Сердце болит. Душа болит. Тело болит. И он совсем ничего не замечает: его фотографируют — он игнорирует, его зовут, но он бежит дальше. Ему нужно знать. Нужно исцелить эту боль в сердце.
Но боится ступить на порог больницы. Боится сделать следующий шаг, и его будто парализует на месте. На него косятся, потому что он загородил дорогу, но никто ничего не говорит, потому что с его красных глаз текут слезы, льются словно вода. Под глазами — черные синяки, а кожа нездорово бледна.
— Может, Вам помочь? Вы плохо себя чувствуете? — спросила медсестра, когда проходила мимо.
— Мин Юнги, — Хоуп поднял на неё глаза полные боли и отчаянья. — Из травматологии.
— Юнги-щи? — она посмотрела в бланк, что был у неё на руках. Оказывается она из нужного отделения. — Да, есть такой, палата 312.
Хоуп улыбался, но и был шокирован. Он залился слезами с большей силой и почти потерял сознание от нахлынувших эмоций. Прижимается к холодной стене, смеется и плачет. Никто не понимает, что с ним происходит. Никто не понимает, как больно ему было, и каким нереальным всё сейчас кажется.
— Может, Вы присядете? Хотите воды? — порхала девушка вокруг него.
— Нет, нет. Всё нормально, — и тут накрыло второй волной. Он ревел так громко, что люди на другом конце коридора пришли посмотреть на плачущего мужчину.
Когда Хоуп поднялся на этаж, в нужное отделение, подошёл к нужной палате, то просто замер. По нему точно видно, что только что он ревел как маленький мальчик. Он не решался дотронуться к ручке, не решался повернуть её, открыть дверь.
— Здравствуй, Хосок, — услышал он знакомый голос.
— Здравствуй, Джун. — ответил он. Что-то здесь не так.
— Ты пришел навестить друга? — он улыбается. Точно улыбается. Чон не видел, но чувствовал.
Что-то знакомое. Такое уже было. Точно было.
— Да, — но Хосок не был так дружелюбен, как его собеседник. — Это всё?
— Хотел узнать, как у тебя дела.
— Явно лучше, чем у тебя.
— Почему?
— Потому что реже вижу твое лицо.
Дежавю.
Хоуп врывается в палату, потому что боится. Теперь он точно запутался. Что значит его сон? Что происходит? Он замер в комнате. Сон медленно покрывался густым туманом, и Чон уже не помнил, что должно быть сейчас. Но он точно знал, что ему снилось что-то за гранью понимания человеческого разума. А потом он словил на себе взгляд Мина.
— Ты всё слышал, Юнги? — его голос смягчился и стал тем прежним.
— Это не важно. Но мне интересно, кто это.
— Не самое лучшее прошлое.
— Твой бывший?
— Что? — удивился Хосок. — Как ты понял?
— Провокация, на которую ты поддался.
— Ну надо же, — Хоупу было неловко, что он так легко поддался.
— Корми меня и рассказывай давай, — он явно игнорировал вид Хоупа.
— Это же всё нужно распаковать.
— Так не стой как вкопанный, а давай всё делай.
— Боже, ну ты и дед.
Такое, кажется, тоже было. Нет, не кажется, точно было.
Пока Чон разбирался с продуктами, Юнги кряхтел как старикан на смертном одре, читая нотации. Но тут же умолк, когда перед ним, на подносе, выставили любимые блюда. Мин уже открыл рот, как палочки с рисом попали не в тот рот и пришлось подбирать свою слюнку.
— Что это такое?
— Хочу, чтобы ты кое-что сделал.
— Что?
— То, что я всегда делаю перед тем, как тебя кормить, — Хосок обнимал Юнги, гладил по голове, прижимался щекой к щеке.
С внимательностью Юнги — это была пытка. Наверное, ему могли отсосать, а он бы и не заметил.
— Подойди ко мне.
Стоило Хоупу наклониться, как он получил поцелуй.
— Это сойдет за плату?
— Не совсем, — внутри Хосока разливалось тепло, распускались цветы, и наступала весна, после зимы, которая обмораживала сердце.
Мин понял намек и вернулся к влажным мягким губам, к влажному поцелую и прервал его, совсем случайно, улыбнувшись.
— Я не то делаю, — улыбался в ответ Хосок, — но сойдет. В следующий раз такое не прокатит.
— Корми меня скорее, сеньор Помидор!
Хосок был красным: шея, лицо. Он старался сохранять спокойствие, но оттенки красного слишком выдавали его.
Юнги не спрашивал. Ничего не спрашивал, пусть и обещал. А Хоуп ждал, все ждал и ждал, когда же Мин спросит. Его простой и быстрый ответ о прошлом… о бывшем слишком ранили, хотя Юнги мастерски не показывал этого, скрывал. Он позволил вечеру пройти за фильмом и теплыми объятиями, но не позволил целовать себя.
И Хосок чувствовал, что что-то не так. Не только с состоянием Мина: он видел его депрессию, видел как он усиленно размышляет над чем-то, что явно приведёт не к лучшим последствиям, но у него складывалось ощущение, что этот мир странный, будто не настоящий. Что этот стул, на котором Хо сидит, эта кровать, за которую он держится, этот фильм, который он смотрит. Тут что-то не так, даже Юнги, которого он так сильно любит кажется лишь фантазией. Быть может, он ещё не проснулся, и продолжается все тот же страшный сон? Но он чувствует холод кровати и тепло стула. Нет, определённо не сон.
День сменяется днём, Юнги становится мрачнее тучи, а ночью… а ночью Хоупу снится мятное поле у озёра. Он вдыхает этот запах во сне, днём — пота от нечеловеческих тренировок, а вечером, уже привычным, — запах больницы: медикаментов и спирта. И его всё ещё преследует чертово дежавю, дежа веку, дежа визите, дежа сенти, ведь ему все казалось таким знакомым, он помнил все сцены детально, он будто переживал все чувства снова, но плыл по течению не в силах и не зная как изменить ход этой истории. Ему казалось, что он вот-вот вырывается с этого круга, но потом понимает, что лишь пришел к очередной запланированной точке этой судьбы.
Сон сменяется новым сном, и не понятно, что тут реальность, а что вымысел, пока его не пробивает электрический заряд:
— Хосок, не приходи завтра.
И он вспоминает. Он знает, что будет дальше…
« — Поч.?
— И больше никогда.
— Не надо так. Я вижу, что с тобой что-то не то, вижу, что тебе плохо, но не нужно отталкивать меня. Пожалуйста.
— Прости, но я правда хочу, чтобы ты ушел. Мне нужно время. Дай мне его.
— Обещай мне, что потом всё вернется на свои места.
— Что ж, — Хосок больше не мог находиться в одной комнате с Юнги. — Тогда, я пойду.»
…и понимает, что это станет точкой невозврата.
И он понимает, что нужно что-то менять.
Он понимает, что в нем нуждаются.
— Хватит! — кричал Чон. — Прекрати это всё! Я не уйду! Приди в себя. Я люблю тебя, очень люблю и не смогу тебя бросить. Если тебе всё равно на себя, то пожалей хотя бы меня. Я не смогу без тебя. Я умру.
И Хоуп понимает, что совсем не врет, и он знает, что действительно умрет, если Мина не будет в его жизни. Он точно в этом уверен. На все сто. Но его это не так волнует, как-то, что происходит с человеком, которого он любит, с человеком, который дороже всего на этом свете.
И сердце разрывается не из-за собственной боли, а из-за боли Юнги. Хосок чувствовал все терзания, сомнения, что таились в огромном сердце такого маленького человека.
Юнги молчал, он не знал, что ответить и стоит ли отвечать. Он не понимал, что чувствует в этот момент: ему радостно, что его не оставят одного, но грустно, что его не услышали, и что теперь кто-то будет страдать вместе с ним, слушать бредни о печальных и беспокоящих, но бессмысленных, вещах.
— Я не хочу, чтобы ты оставался со мной.
— Врешь, — шептал Хо, приближаясь к кровати Мина. — Ты ведь врешь сам себе, — кровать затрещала, одеяло скомкалось под руками и коленями Чона, а старший был полностью прижат к кровати. — А теперь скажи мне это в лицо.
— Я не… — дыхание сбивалось, вдохи и выдохи обрывались, когда их губы соприкоснулись, не от поцелуя, а от такой интимной близости, — не хочу, чтобы… — и так сложно говорить, думать, когда эти темные глаза так пристально смотрят. — Хочу, чтобы ты остался со мной.
И как бы банально не звучало, но внутри все действительно оборвалось, все материальное потеряло свой смысл, и в эти секунды они видели, чувствовали, ощущали друг друга, не могли надышаться запахом друг друга.
— Я правда не могу сопротивляться тебе.
Можно было бы подумать, что Мин говорит о своем физическом состоянии, но он на самом деле не может сопротивляться чувствам, которые сейчас захватили весь его разум, и тогда он подается навстречу улыбающемуся Хо.
— У тебя такие нежные губы, — отрываясь от поцелуя шептал младший, — такая нежная кожа, — выдыхая в шею он спускался вниз, — ключицы…
Бледное личико Мина стало еще более белым, совсем мраморным, если бы не блеск от пота, что так неожиданно выступил. Парень не мог оторвать взгляд от танцора: его движения были плавны, будто он и сейчас в танце, а поцелуи как у умелой куртизанки. И пока Мин удивлялся способностям парня, его накрыло новой волной мурашек, жары, возбуждения, это всё было так сильно, что хотелось провалиться сквозь эту кровать, человеческое тело не может выдержать те ощущения, что приносил Хоуп своим ловким язычком на раскрасневшейся головке члена. Но тут же неприятные ощущения прервали то блаженство, что было секунду назад.
— Тише-тише, — шептал Хоуп, поднимаясь к лицу Мина. — Потерпи чуть-чуть, ладно?
Сейчас это не было похоже на то, что было между ними ранее. Сейчас их чувства сливаются воедино, и тела стремятся навстречу друг другу.
— Хосок, послушай меня, — мозг был так затуманен, будто его окутала пелена наркотических средств, и совсем не мог концентрироваться хотя бы на одной здравой мысли. — Хосок, я, кажется, люблю тебя. Не знаю насколько это…
Монолог Юнги был искренен и тем самым чувственным. Хоуп потерял контроль над собой и, не зная, стоит ли или нет, решился на более отчаянный поступок, как ему кажется, чем секс — поцелуй. И какова была радость и удивление, когда он смог проникнуть в рот возлюбленного и почувствовать ответные действия. Тело парализовало, а чувства обволакивают тело, как море с новыми приливами накрывает девственный песок во время бури.
— Юнги, я обожаю тебя, всего тебя. Даже когда ты рядом, я скучаю по тебе и не могу насытиться тобой и твоим телом.
Мин не мог ничего ответить: он не знал, что сказать, да и не было слов, чтобы выразить свои чувства. Он мог лишь подарить самую нежную улыбку, на которую только был способен.
Хоуп, после тщательной разработки, расположился между ног старшего, он спустился к Юнги, чтобы поцеловать и прикрыть весь вид, считая, что тому еще рано видеть нечто подобное.
— Говори, если будет слишком, хорошо?
Не понимая, с затуманенным разумом Юнги кивает и позволяет делать со своим телом всё, что хочет Хоуп.
А затем чувствует боль, но не может сбежать от неё. Внутри все жжётся и болит. А Хосок замирает, переживает и покрывает Мина поцелуями. Что-то шепчет успокаивающим голосом, но слишком больно, чтобы это слышать. Хоуп не собирается покидать тело старшего, не смотря на его мольбы.
А потом боль стихает, стенки ануса расслабляются, принимая в себя головку целиком. Член уже легче входит в анальный канал, а природная смазка помогает проталкиванию. Секс обещает быть недолгим, потому что Хосок был на грани еще с момента поцелуя. Ему казалось, что он вот-вот кончит, еще до самого входа.
Легкие покачивания бедрами вперед-назад от танцора, никаких резких и травмирующих движений, он хотел, чтобы эти минуты запомнились Юнги, чтобы он, после, вспоминал о приятных ощущениях, а не о боли. А Юнги уже утопает в удовольствии, тонет и не может набрать достаточное количество кислорода, чтобы не утонуть.
— Ох, черт, прости, — Хоуп замер, сжался, а в каучуковую резинку потекла белая сперма. И когда он успел его надеть? — Я, видимо, перевозбудился.
Можно было бы жалеть о таком «скорострельном» сексе, если бы не лицо Юнги. С его темных глаз текли горячие слезы, а больничная рубашка была запачкана светлыми каплями.
— Хосок. Хосок, — Юнги задыхался от жара и возбуждения. — Спасибо тебе. За все спасибо.
Можно было бы смахнуть слезы рукой, но танцору было мало прикосновений, и он выцеловывал каждую выступившую слезинку. Хоуп понимал, что это точно не слезы из-за радости о случившемся сексе, а что-то более глубокое и личное.
Секс — это не только близость тела. Многие забыли, что несет в себе интим и слияние тел, обнажение, раскрытие своего тела перед кем-то, принятие чужих чувств.
— Я люблю тебя, Юнги.
Сердце слишком мало для тех чувств, что испытывал Хосок, и не могло вместить в себе столько всего, потому с каждым ударом выпускало дозу эндорфина по артериям в вены, снабжая даже самые маленькие капилляры на кончиках пальцев.
Но почему же все кажется таким нереальным?
Почему все не на своих местах?
То, что происходит сейчас — взаправду, или это ложь, которую создает мозг?
Или Хосок попал в рай?
Так почему же ночью он видит все тот же навязчивый сон:
закрывает глаза и видит перед собой мятное поле, озеро и Мина Юнги.
