Было очень холодно.
Фриск стоял в гнилом красном сиянии души Чары, ощущая, что каждый его мускул парализован. Ветер прекратился, и воздух казался застоявшимся, кусая горло холодом при каждом вдохе. Свет и тени играли с его кожей, царапая, как ногти; он слышал, как где-то в этом раздражающем черном пространстве кто-то будто точит нож, довольно посмеиваясь. Пещера упала в бесконечность. Теперь вместо трещин на каменном полу можно было увидеть лишь гладкую красную поверхность. В ушах Фриска стучала кровь, и он не сразу понял, что слышит не только свое сердцебиение; тьма тоже пульсировала, и каждый удар доходил до его костей. Он чувствовал себя заключенным в душном присутствии Чары.
Сам же Чара стоял позади него, используя тело Азриэля. Его плоть пошла рябью и исказилась на несколько неприятных секунд, словно кто-то пытался комфортно устроиться в теле. Под его шерстью, как светлячки, поползли огоньки. Его улыбка была жесткой. Под круглыми, влажными глазами, напоминающими масляное пятно, лежала темнота.
—
Решимость.
Чара размял его — Азриэля — суставы. Его кости хрустели громко, как выстрелы.
—
Величайшая сила души и ее самый заветный секрет. Власть, способная переделать мир по твоему желанию. Ради твоих целей. Но если твоя воля запнется, а твои цели убегут, то что останется? Я. «Я должен сделать это». «У меня нет другого выбора». «Я ничему не позволю встать у меня на пути». Эти мысли. Эти слова. Это чувство... это я.
Голос Азриэля и слова Чары, смешанные с безумным, пустым шумом, смазывающим все воедино и заставляющим застынуть.
—
Добивайся своих целей без милосердия. Наполни свое сердце ЛЮБОВЬЮ. Назови меня по имени и впусти в себя. Я встану на твою сторону. И с твоей помощью со временем мы найдем концовку, которой желаем.
Чара улыбнулся лицом Азриэля, показывая слишком острые зубы. Фриск чувствовал каждый невидимый глаз, уставившийся на него. Его колени подгибались от веса этого коллективного взгляда.
—
Спасибо. Твоя сила пробудила меня от смерти. Моя «человеческая душа». Моя «решимость». Наконец я смог вернуть их себе. Из-за твоей настойчивости. Твоего отказа оставить в покое жертву Азриэля. Я наконец смог ответить на его зов. Сначала я был так запутан.
Темнота содрогнулась.
—
Наш план провалился, верно? Почему меня вернули к жизни? Но затем. Под твоим руководством. Я понял причину моей реинкарнации... Сожаление.
Свет души Чары разгорелся еще ярче. Он проникал в глаза Фриска и, казалось, доходил до конца его черепа.
—
План, придуманный мной и Азриэлем, закончился катастрофой. Наше путешествие на поверхность стоило нам всего. У моего тела кончился срок годности. Моя душа разрушилась вместе с его душой. И я все равно остался непонятно как. Появлялся в шепоте, сплетнях и тенях чужой решимости. Ожидая, когда меня позовут. Чтобы сразить все, что помешало мне.
Я был так уверен, что ты — мой шанс. Твои сожаления. Твое недовольство. Твои бесконечные перезагрузки. Я знал, что со временем ты будешь искать моей поддержки. Ты начнешь убивать от разочарования. Ты позовешь меня. И вместе мы уничтожим врага и станем сильны. Я был терпелив. Я страдал, наблюдая за каждой твоей пустой, притворной дружбой. Я слышал, как бессмысленно ноет Азриэль, зазывая меня в конце каждого цикла. Умоляя меня не уходить. И потом... — Его улыбка угасла. —
Я послушал его.
Чара положил руку на грудь. Остров красного цвета разделился на множество маленьких, сверкающих белым, как рассыпавшийся жемчуг.
—
Наверное, тебе было так тяжело, Азриэль. Тебе приходилось проводить все эти годы с весом твоего предательства. И я, неуверенный, что я такое или почему я здесь. Тот день. Та ошибка. После этого нас преследовали, да? Но теперь я здесь. Я наконец вернулся.
Фриск решился сделать шаг назад, но тени угрожающе щелкнули своими челюстями. Чара снова пронзил его своим взглядом.
—
Твоя тропа привела тебя к тому доктору. Это позволило мне пережить тот судьбоносный день. Дало мне шанс восстановить то, что я потерял. И тогда мне стало ясно, что надо делать. Семь человеческих душ. Каждая душа монстра. Все в этом теле. И все не имеют друг к другу отношения. — Он указал пальцем на Фриска, и мальчик ощутил, как в его сердце шевелится тепло, будто Чара создал нить и пытался вытащить тепло наружу. —
Мне нужна лишь одна. Настоящая душа Азриэля. Не эта бесполезная амальгама. Когда я получу ее, мы наконец сможем продолжать. Мы закончим, что начали, а потом сделаем кое-что еще. Никакого бессмысленного мира. Никаких ненужных людей. Никакого времени. Никакого пространства. Только мы. И, может, тогда я смогу простить его за его поступок. И мы оба обретем покой.
Чара протянул руку, и свет его души упал на ладонь. Он схватил луч, потянул на себя и со звуком разрывающегося хряща достал из воздуха еще один кухонный нож, красная аура которого была такой яркой, что походила на пламя.
—
И таким образом мы подошли к концу.
Он прикинул вес ножа и сделал пробный удар. Хотя Фриск стоял в нескольких метрах дальше, он практически ощутил, как разваливается от этого движения на две части.
—
После всего, что ты сделал, ты заслуживал хотя бы узнать, почему это происходило с тобой. А теперь не дергайся.
Чара направился к нему, плотно сжав нож.
—
Мы же хотим позаботиться об этой душе.
Фриск был прикован к месту светом; пока Чара приближался, он слышал, как свет извивается в его ушах комариным писком. Он смотрел на палку в своей дрожащей руке. Смех в застойном воздухе стал громче. Каждый выход исчез. Чара отрезал все возможные пути, кроме одного.
Он заглянул в почерневшие глаза Азриэля и решил, что будет делать.
Фриск повернулся к Чаре спиной и пошел вперед.
—
...что ты делаешь?
Мальчик остановился на периферии, где плыли и дергались тени. Они выглядели так, будто готовы были растерзать его на клочья. Он положил руку на грудь, и между его пальцев просочился теплый красный свет: более сильный и чистый оттенок, непохожий на грязный малиновый цвет Чары, и хотя он не мог соревноваться по мощи со другим свечением, этого было достаточно. Ведомый светом своей души, Фриск вступил в судорожно бьющуюся тьму.
Темнота упала на него занавесью, затормаживая густыми волнами. Протягиваясь своими завитками и языками, она пыталась поглотить его. Чара оставался на месте; та паразитическая чернота так же хорошо справлялась с работой, как и его нож, потому что это тоже был Чара. Все здесь было Чарой, все пожиралось его душой, и каждый появляющийся силуэт, и каждый досаждающий, безумный смех являлись только эхом его самого. Но Фриск бесстрашно продолжал шагать. Он уже давно перестал бояться темноты.
Каждая тень отскакивала от его люминесцентной души, хотя небольшая лужица света дрожала у его ног, пока они пытались идти вперед. Фриск не торопился. Он смотрел на землю. Иногда он случайно скользил подошвой по земле. Хотя здесь все пропало, оставив мир гладким и невыразительным, точно безмятежное озеро, мальчик чувствовал неровности в каменном полу.
Наконец он нашел то, что искал. Место, в котором давно раскрылась пещера, выпуская наружу мягкую землю. Фриск похлопал по земле, определяя ширину трещины. И затем опустился на колени и принялся копать.
Свет не шевелился. Мальчик чувствовал на спине взгляд Чары, пока тот старался разглядеть, чем занимается Фриск. Чара терял терпение: его шаги возобновились, а писк, похожий на комариный, усилился. Фриск все так же не торопился. Он копал землю, забивавшуюся ему под ногти, пока не получился приличный дерн. Тогда он поднял свою палку, бывшую с ним с самого первого падения, не приобретшую новых зарубок или боевых ран, все такую же живую и зеленую. Но ее сражения были окончены. Больше она ничего не могла сделать.
Он посадил палку в отверстие, которое вырыл, и осторожно закопал ее в землю. Чара находился в десятке шагов от них, поднимая нож. Фриск поднялся на ноги.
Мальчик оглянулся через плечо, и Чара замер. Его улыбка загустела на краях.
К этому времени Фриск пережил свое приключение больше раз, чем мог сосчитать. Он неоднократно стоял на краю смерти, а иногда и перешагивал эту грань; он прошел сквозь пронизывающий холод и сильнейший жар; ему приходилось подводить и отпускать тех, о ком он заботился. Он коротал дни в месте, где не было времени, где гора Эботт касалась неба. Он слушал о страданиях и скорби целой цивилизации столько раз, что мог процитировать их историю слово в слово. И, что хуже всего, он спасал их от этой скорби только затем, чтобы снова и снова бросать их в темноту, ради кого-то, отталкивающего его по причинам, непонятным ему, сколько бы он над ними не думал.
И все же, несмотря ни на что, он дорожил каждым моментом. Его никогда не захватывало искушение жестокости; его сердце никогда не покидала отзывчивость. С какими бы трудностями он не сталкивался, он всегда стремился сделать все правильно — и когда, даже со самыми хорошими намерениями, он ранил людей, он чувствовал их боль так же сильно, как ощутил бы свою. Он ставил на карту все, перемещаясь между пространством и временем за пределами понимания, только для того, чтобы схватить последнюю душу, в данный момент трепещущую в его груди. Он пошел на это лишь ради одной личности. И теперь не только эта личность, но и все, кого он узнал за эти бесконечные повторения, попали в беду. Заключенные в странно улыбающемся существе, пятившемся от него, делая шаркающие шаги.
Фриск повернулся полностью. Он положил руки в карманы и скользнул по полу ногой так же, как это при нем делал Санс. Он сделал глубокий вдох и выдох. Он вспомнил, почему находился здесь. Он держался за свои надежды. Он чувствовал чужие мечты.
И о н
б ы л
п о л о н
Р Е Ш И М О С Т И.
Глаз Фриска загорелся.
Тени, как стая летучих мышей, улетели прочь от алого пламени, исходившего из левого глаза Фриска — негреющая свеча, отбивающая назад даже отравленное сияние души Чары. На секунду жесткая улыбка на лице Азриэля сломалась. Но вернулась снова, шире, чем когда-либо.
—
Очень, очень любопытно.
К Чаре приблизилась тьма, скрывая его. Он появился гораздо дальше, стоя и походя на длинную спичку в небытие.
—
Прозвучит по-детски, но я и сам всегда хотел попробовать магию.
Где-то заскрипел металл.
—
Однако мне кажется, нам обоим уже хватило ребяческих трюков Азриэля. В этот раз давай попробуем что-то более... практичное.
Сначала они были только предложением, царапинами и искрами в чернильном вакууме. Затем Фриску стало казаться, что они всегда были здесь: бесконечное количество ножей, клыками сверкающих вокруг него. Они немного покачивались, будто подвешенные на нити. Как один, они повернулись, встречаясь с мальчиком лицом, дрожа от своей холодной цели.
Щелкнув пальцами, Чара хихикнул, и все лезвия одновременно полетели в Фриска.
Что-то вырвалось из земли, с силой ударив их. Ножи поп
адали на невидимый пол, создавая грустный звенящий хор, и пропали.
Смех Чары затих. Даже тени перестали двигаться.
Позади Фриска дернулась посаженная палка. После этого короткого предупреждения она взорвалась буйством запутанных корней и толстым стволом, угрожающим отправить в полет даже Фриска; постель из корней возникла у него под ногами, почти укладывая в свою колыбель, и унесла прочь от интенсивного роста растения. Скрипы и стоны нового дерева шумели на всю пещеру, а тени разлетались от горящего глаза, как корни дерева разрывали камень — и это значило, что под их ногами оставался каменный пол, а новая жизнь переделанного Чарой мира уничтожалась и перерождалась, формируя землю, чтобы растению было где расти, восстанавливая потолок пещеры, чтобы пышный навес ярко-зеленых листьев мог распуститься и шуметь. Кора, казалось, светилась изнутри мягким янтарным оттенком, заполняя им пустоту, пока Чара уставился на ствол: такой широкий, что его бы могли обхватить как минимум двадцать человек. Корни ползли по всей пещере и прорывались сквозь резкую темноту, листья свисали над их головами, как бесчисленные, осуждающие глаза. И у основания дерева, не шевелясь, стоял Фриск (хотя от такого внезапного волнения его колени заметно тряслись — очевидно, он был удивлен не меньше Чары), и его пламя поднималось все выше.
Чара сделал еще один нерешительный шаг назад. Он чувствовал грохотание корней, прорвавших камень.
Он снова улыбнулся.
—
Азриэль был прав насчет тебя.
Пещера кричала звоном точащихся ножей.
—
Ты и впрямь особенный.
Треск дерева встретил визжащее хихиканье, пока Чара скрывался в темноте, а ножи поднялись в воздух. Тонкие, как стилеты, громадные, как мечи, намеревающиеся рассечь Фриска со всех сторон. Азриэль, мучаясь от собственной же силы, пытался погрести Фриска в звездах, молниях и радужном свете; Чара был не так разнообразен, зато отличался сосредоточенностью, и его атаки продолжались без пауз и перерывов. Металл кружился, летя со скоростью пули: каждое лезвие такое тонкое, что могло бы вырезать душу из его тела, а тело из мира, — в точности то, что произошло с Гастером. Одного достаточно подлого удара хватило, чтобы отправить его в пространство за краем времени, оставляя от него только то, что можно оплакивать, вспоминая, кем он был. Но каждое лезвие отскочило. Ни один удар не достигал своей цели. Даже пока тени бормотали, ныли и насмехались им десятью тысячью голосов, даже пока изуродованное тело Азриэля болталось во множестве мест сразу, как будто отражалось через призму, — одна фигура растопырила руки, дико смеясь; другая безвольно висит, словно на виселице; третья со странно повернутой головой; четвертая, не отступая, твердо идет к месту назначения; и все они держат одинаковый нож, горящий изуродованным светом души Чары — но дерево защищало Фриска. Где-то внутри в сердцевине оно помнило время, проведенное в его руке, и пока Фриск желал жить и оставался решительным, дерево это чувствовало и отдавало свой долг.
Сквозь какофонию тьмы пробился голос Чары, тонкий и холодный, как наконечник стрелы.
—
Любопытно. Очень любопытно.
Корни образовывали стены, клетки, решетки и паутины. Только коснувшись древесины, ножи безжизненно падали и исчезали, но на место каждого появлялось пять других.
—
Даже со всей этой силой ты не атакуешь меня. Думаешь, можешь защищаться вечно?
Один нож стал десятью, раскинувшись, как вентилятор, и штопором закружился в сторону Фриска. Корень ударил их всех, вгоняя в землю. Почва под ногами Фриска подогнулась и затряслась, пока ножи безуспешно пытались проникнуть в корневой слой и отсечь его.
—
Безнадежно. Безнадежно, безнадежно.
Чара и его отражения выглядывали из темноты, как призраки, нанося атаки по корням с издевательской ленью в движениях. Его нож разрезал дерево, как масло, будучи невероятно острым на конце, но каждый отрезанный корень становился десятью. Звуки растущего дерева сталкивались со скрежетанием и искрами.
—
Даже твоя душа не может выдерживать такой уровень решимости так долго. В этом пламени горит твоя же жизнь. А у меня? У меня еще куча душ, из которых я могу черпать энергию. И даже если бы я их не имел, мне хватило бы моей.
Ножи, тонкие, как иглы, соткались из ничего сверху и полетели на Фриска. Постель из корней укрыла его сверху, и лезвия растворились, как дым. Завитки дерева окружили его и выпрямили спину, наполнив любовью.
—
Ты выживал так долго благодаря своей решимости. Тот доктор выжил благодаря своему изобретению. Азриэль выжил благодаря удаче, а как же я? У меня не было ничего. Мое тело пропало. Моя душа пропала. Меня отвергли и забыли все, кого я знал, но я все еще был здесь. Тот комик спросил меня, что я, и вот мой ответ — я все еще здесь. Я продолжу, пока не получу, чего хочу. Пока ты стоишь у меня на пути, я буду сражаться. И я не остановлюсь.
Пахло сожалениями и старым железом.
— Я никогда не остановлюсь.
Пахло болезнью и сладкими лимонами.
—
Даже если мне придется убить тебя миллион раз. Даже если мне придется убивать тебя миллион лет. Я никогда, никогда не остановлюсь!
Визг и грохот. Скрежет и гогот. Черная какофония. Бесконечный шум. Пахло чем-то, что у Фриска не выходило вспомнить. Пахло чем-то, что Фриск не мог забыть.
Движения Чары выходили все более взбешенными. Его полупрозрачное тело, болтающееся в воздухе, перекосилось и тряслось. Появлялись зазубренные, искривленные ножи, атакующие с невидимых углов, но свернутые в кольца змеи корней легко поспевали за ними. Один нож, обильно смазанный тьмой, размером с дерево возник из ниоткуда и упал на Фриска, как гильотина, но ветвь ловко перехватила его, помахала им перед Чарой почти игриво —
смотри, что у меня есть — и крепко сжала, и лезвие разрушилось, возвращаясь туда, откуда пришло. Огонь в глазу Фриска поднялся еще выше. Рост дерева был неумолим, и корни уже обвивали ноги Чары. Было похоже, что он запыхался и с ужасом осознавал, что происходит.
И Фриск услышал чьи-то шаги.
Чара был там, на запутанных корнях сзади него, подняв нож и угрожающе открыв пасть Азриэля, показывая кошмарные клыки. Вокруг Фриска появилась сплошная стена из ножей, направленных на него. Некуда бежать. Никак не защититься.
Фриск не сдвинулся.
Секундой позже корни поднялись, окутывая мальчика, как кокон. Нож Чары едва коснулся этого барьера. Остальные сразу же упали, так и не причинив вреда.
Фриск стоял в объятиях дерева, окрашивая своим огнем дерево в клубнично-красный. В его ушах гремело его же сердцебиение. Его руки вспотели в карманах. Снаружи кокона погибало хладнокровие Чары — он рычал и с яростью бил броню, но с каждым ударом дерево заделывало все свои раны.
—
И это твоя конечная тактика? — рассмеялся он. —
Бездействие? — Фриск слышал, как он ходит вокруг кокона, царапая дерево ножом. —
Мне только нужно подождать, когда кончится решимость. И я могу ждать очень и очень долго.
Сквозь щели между корнями проникло грязное красное свечение. Оно перемещалось вместе с Чарой, бродящим вокруг.
—
Ты даже не представляешь, как разочаровывающе было находиться рядом с тобой. Слушая, как Азриэль умоляет меня вернуться, но в конце концов каждый раз только злится. Будто бы это я предал его. — Чара вонзил нож в дерево, и рядом с щекой Фриска пролетела щепка. —
Я не мог сделать наш план еще проще. Он знал, какими будут последствия. Я даже постарался показать ему, каков мир снаружи на самом деле, чтобы он мог действовать без колебаний и сожалений. И он все равно провалился. Убей или будь убит — урок, выученный им слишком поздно. Мы оба стали такими лишь из-за его неудачи. И это тот, кого ты хочешь спасти. Неважно, сколько раз он говорил тебе уходить.
Чара замолчал. Когда он опять заговорил, его голос был нежнее, свободнее от завесы спутанного шума. Он больше походил на голос Азриэля.
—
Он всегда был таким сентиментальным. Даже тогда, если бы он просто оставил мое тело и сбежал, то наверняка добрался назад живым и невредимым, — тихо произнес Чара. —
...почему он не сделал так? Почему я не остановил его? Почему ты пытаешься помочь ему, хотя он отталкивает тебя? Я не могу... я не понимаю.
Резкий красный свет потускнел.
— Почему ты ничего не говоришь?
Фриск наклонил голову, касаясь ею кокона. Ему было трудно расслышать голос Чары.
— Ты звал меня все это время. И я ответил тебе. Я здесь, Азриэль. — Длинная пауза. — Разве ты не рад снова меня увидеть?
Мальчик протянул руку и положил ее на стену кокона. Корни содрогнулись и опустились. На другой стороне он увидел Чару, глядящего в сторону и положившего ладонь на грудь. Его улыбка исчезла. Без нее он выглядел еще меланхоличнее, чем Азриэль когда-либо.
Его голова резко повернулась к Фриску, широко распахнув глаза. Тени поднялись, торопливо скрывая его.
— Думал, ты можешь застать меня врасплох? Очень зря.
К его голосу вернулась некая дымка шипения, но теперь его отстраненность звучала натянуто. Хотя он стоял вдали, свет его души ярко загорелся, и Фриск снова видел, как он улыбается.
Он узнавал эту улыбку. Такая же, как у Азриэля. Маска, которой он пользовался, скрывая свой страх.
—
Теперь этот бой бесполезно тратит мое время, — заметил он, поднимая руку, и воздух зазвенел от напряжения. —
Я долго потакал тебе. Теперь я освобожу полную силу этих душ и покончу со всем этим за один удар. — Он пошевелил пальцами.
— Не волнуйся. Могу заверить, есть и более плохие способы.
Из тьмы выплыли ножи. Корни дерева откинули их назад.
Все казалось каким-то разочаровывающим.
Уменьшилась не только скорость лезвий, но и корни действовали лениво — впрочем, ножей уже не было так много. Некоторые из них едва долетали до цели, падая в нескольких дюймах от Фриска. Тело Азриэля замерло в замешательстве. Чара снова поднял руку.
Больше ножей. Очередная защита. Звяканье после их падения прозвучало еще более позорно.
— ...что происходит? — зарычал Чара, опуская руку.
Несколько ножей полетели совсем не в ту сторону.
— Неважно, насколько могущественна твоя душа. Я должен был убить тебя с первого раза. Ни одна из этих душ не взывает к тебе. Я заставил все голоса замолчать! Что происходит?
Тени дрогнули, бормоча. Потом Фриск услышал сдавленный стон со стороны Чары. Он наклонил голову, и пламя из его глаза выбросило несколько искр. И тогда он ощутил это. Теплоту в своей груди. Достаточную, чтобы отбить горький холод присутствия Чары.
Он опустил взгляд и заметил сияние цвета слоновой кости, исходящее от его сердца. Оно резонировало с кроваво-красным бассейном, в котором стоял Чара, образовывало яркие, как светлячки, пятнышки, плывущие через красноту и смывающие ее. Азриэль взывал к самому себе, находясь между двумя телами. Азриэль блокировал силу остальных душ.
— Нет.
Чара сжал нож так плотно, что его пальцы чуть не щелкнули.
— Нет, нет, этому не бывать. Снова? Азриэль, ты снова поступаешь так со мной?
Его хладнокровие полностью ушло; его голос ломался даже сквозь рычащую темноту. Он бил себя по груди, будто это было неисправное радио, но ничего не происходило. Только белый рой, окружавший ноги Чары, засиял ярче.
— Ты — мой друг! Ты даже его не знаешь!
Он с тревогой посмотрел на Фриска.
— Ты звал меня все это время. Я наконец могу сделать все правильно! Почему ты останавливаешь меня?
— Он ненавидит, когда другие страдают.
Голос Фриска смягчился, как никогда, но проходил сквозь тьму так же легко, как и корни под его ногами.
— Ты его лучший друг. — Горящий глаз Фриска освещал его лицо, и можно было увидеть симпатию в его глазах. — Ты знаешь это лучше всех.
Рот Чары — Азриэля — раскрылся. Его мутные глаза сияли. Казалось, он вот-вот заплачет. Затем он стиснул зубы, схватился за голову и наклонился. Тени загудели. Искривленный звук заставил сердце Фриска заколотиться, как горох в жестяной банке. А темнота все росла. Она закручивала все в сине-черном море.
Чара запрокинул голову и закричал в небо, и тьма подхватила этот звук, отправила назад и увеличила в несколько тысяч раз, поэтому даже с закрытыми ушами Фриску казалось, что его череп раскалывается надвое. Звук отражался от теней и собирался в один, увеличиваясь. Фриск посмотрел наверх и подумал, что видит звезды — бесконечное количество блесток в глянцевом потоке. Потом он услышал металлический скрип и понял, что ножей стало больше, чем за все разы, вместе взятые. Они были готовы упасть фальшивым дождем, уничтожая все на своем пути. Душа Чары с жестокостью горела, перекрывая другие цвета. Металл сверху звучал, как прелюдия.
Но Фриск до сих пор чувствовал внутри себя присутствие Азриэля. Не слова, но настроение. Вливающее жизнь пожелание:
будь храбр. Продолжай путь.
Он сделал глубокий вдох и зашагал вперед.
Падая, ножи оглушали его. Бесконечный дождь из звенящей стали. Они ударились о землю и пропали вместе с остальной магией Чары, но даже на своем пути вниз они безумно пели, ударяясь друг от друга краями, и от этого у Фриска стучали зубы. В какой-то момент он мог превратиться в фарш, но он продолжал идти, не сбавляя темпа. И хотя иногда ножи находились в паре сантиметров от Фриска, в итоге они всегда промахивались: этот летальный дождь ударялся о землю везде, но только не там, где был мальчик.
Чара в одиночестве стоял на островке своей души и с ужасом наблюдал, как к нему приближается Фриск. Малиновое пламя горело ярче сквозь серебряный поток. Он ощущал души, напрягшиеся под кожей Азриэля. Он смотрел на свой нож; сияние вокруг лезвия торопливо затухало.
— Я не смогу смириться с этим. Я не смирюсь.
Он посмотрел на продолжающийся ливень из клинков. Он оглянулся на дергающиеся тени. Пламя Фриска ломало его. Чара схватился за грудь, будто подбирая свой свет, но черный бассейн вокруг него сжался, затягиваясь в тело Азриэля. Внутри матово-черных глаз Азриэля светились красные точки.
И было что-то неправильное: ощущение перемещения, будто время смешивало само себя — когда Чара собрал свою решимость и сказал:
— Снова.
Это было единственное место во всем подземелье, где вы могли бы увидеть небо. Если бы вы облокотились спиной на стену этой промозглой пещеры, не обращая внимания на камни, царапающие ваш позвоночник, и повернули голову нужным образом, вы бы мельком его увидели — этот тонкий синий полумесяц на другой стороне пещеры. Этот ничтожный намек на цвет. Ночью он абсолютно растворялся. Этого никогда не было достаточно, чтобы увидеть звезды.
Но солнечный свет все равно проникал внутрь и собирался в центре пещеры, где находилась почва и он лежал на спине. Уставившись в никуда, его глаза расширились. Какое-то время ему было больно даже моргать.
Он услышал пение птиц где-то вдалеке. Звук у входа в пещеру, где он упал. Будто он только что упал.
Подъем на гору Эботт оказался проще, чем ему казалось. Мысль об этом, как о простой прогулке, помогала. Он ставил одну ногу за другой, пока не достиг конца пути. Поэтому даже когда его ноги шагали по зарастающей тропинке, ветер начал кусать его сквозь кофту, а песни птиц казались прощанием, ничего из этого не значило — а важным было только движение: один шаг за другим, продолжать, пока он не остановится.
Он совершил ошибку.
Если бы он шел по нормальной тропе, все получилось бы иначе. Но ветер дул так сурово, что у него застучали зубы, а пещера казалась приветливой и не слишком темной, поэтому он вошел туда, чтобы согреться. Тогда он сделал еще один шаг, и еще, и невидимый корень охватил его лодыжку, отправляя на землю — вот только земли там его ожидал пустой воздух, по ощущениям продолжавшийся несколько миль, и он так испугался, что даже не кричал, пока его спина не врезалась в мягкую почву на дне дыры. Мягкая или нет, она все равно оставила его парализованным. Его горло не могло выдать ни звука, глотая воздух, а конечности бездвижно распластались по земле.
То же самое место, те же события. Отдышавшись, он смог найти силы, чтобы позвать на помощь.
Он не мог вспомнить, почему думал, что кто-нибудь ответит. Он не мог вспомнить, почему хотел этого. Может, это все из-за боли; она определенно была сильной, но он почти забыл, каково ощущать боль. Может, это все от мысли, что солнце скоро опустится, хороня его в темноте, а он будет чувствовать, как из него утекает жизнь. Но тогда он знал, что кто-то ответит. Поэтому он звал.
Его голос был тонок и пронзителен, как раньше. После падения сделавшийся хрупким, как стекло. Его все еще отвращала та слабость в голосе, когда он захромал по пещере. Он оттолкнул его, притворяясь, что это не принадлежит ему — это вовсе не голос, это совсем не слова, это только шум, и поэтому все нормально. Шум никак с ним не связан. Он не должен его стыдиться.
Вскоре он услышал осторожные шаги. Тот, кто их делал, хранил молчание, неуверенный, что там найдет. Но в этот раз Чара точно знал, кто это.
Он не желал такого развития событий. Ему не прельщала мысль делиться Азриэлем со всем остальным миром. Но теперь у него было преимущество: его не шокировал вид этого странного ребенка, он не застыл от неверия, думая, что все истории про монстров были правдой. В его голове не всплыла мысль о возможностях. Он взял бы Азриэля за руку и последовал за ним домой. Он поблагодарил бы его, обнаружив его голос. Важно производить хорошее первое впечатление.
Дюйм за мучительным дюймом он повернул голову. Шаги приближались. Тот белый силуэт выходил из тьмы. И в последний момент он увидел...
Но душа восстановилась.
Его снова бросило назад в холод и ужасную тень, и он лихорадочно хватал воздух, будто его только что вытащили из-под воды. Он чуть не заколол себя своим же ножом, хлопая себя по горящей груди; совсем про него забыл. Ему казалось, что он находится в неправильной шкуре. Снова тело Азриэля. Снова вернулся сюда. Фриск снова здесь, ближе, чем когда-либо, с этим надвигающимся пламенем.
Ливень ножей замедлился. Они промахивались, пролетая в метрах, уже не в дюймах, от Фриска, и теперь даже лезвия стали ухудшаться: в граде металла врезающиеся ножи сгибались, затуплялись, деформировались. Фриск или не замечал, или не обращал внимания. Его терпеливые шаги не утихали. Темнота съеживалась, отодвигаясь подальше от него. Чара опустил взгляд и увидел, что сияние вокруг его ножа замерцало. Свет его души начал угасать.
Он не сдался. Он оставался решительным. Он смотрел на Фриска своими украденными глазами. Он сделал очередной обжигающий вдох. И тогда, с появлением того чувства сломанного времени, он коснулся места рядом со своим сердцем и произнес:
— Снова.
Вот трюк, который он выучил сам: делай то, что нужно людям, и они уйдут прочь. Улыбайся, пока все не покажется смешным. Избегай контакта глазами, когда можешь — они могут увидеть, о чем ты думаешь. Молчи, пока с тобой не заговорят — всем нравятся тихие дети.
Он обнаружил, что рисует цветок. Обычная вещь, всего лишь несколько неряшливо раскрашенных овалов, но на самом деле это еще один трюк: кажись преуспевающим, кажись занятым, и они оставят тебя в покое. И когда он рисовал эти картинки, он вспоминал запах цветов. Несмотря ни на что, он все еще дорожил тем запахом. Тот горько-сладкий цитрус.
Его голова откинулась, и он очутился в их спальне — вот только на самом деле не «их», ничего здесь
ему не принадлежало, но на эти мысли не было времени. Его рука,
его рука потянулась к груди, и кожа ощутила холод металлической подвески. Значительный прыжок. Азриэль дал ему медальон лишь через несколько месяцев.
(Тук-тук-тук.)
Очередная непонятная ему вещь. Все в этом доме стучались в дверь спальни, если он ее закрывал. Он не понимал, почему они просто не откроют — это все-таки не его комната. И невозможно было спутать этот мягкий, робкий стук. Только один из них мог так стучаться.
Он совершил ошибку.
Нельзя было не привлечь внимания. Все подземелье жутко радовалось его присутствию. Куда бы он не смотрел, он встречал улыбки, и похожая вскоре осталась и на его лице. И тем не менее, вместо того, чтобы наслаждаться их компанией, он читал истории в Вотерфолле и задерживался перед таблицами, рассказывающими легенды о душах людей и монстров. Во время ужина, когда эта странная семья спрашивала, как прошел его день, он отвечал, попутно задавая вопросы о природе барьера. И Азриэль: ох, Азриэль, прилепившийся к нему точно на клей, с его садовыми инструментами, видеокамерой и постоянной, по-жалкому нетерпеливой улыбкой — он наблюдал, ждал и оценивал, как далеко тот может зайти. Скольким он может пожертвовать ради друга.
(Тук-тук-тук).
Азриэль никогда не открывал дверь, если знал, что Чара там. Он уважал личное пространство Чары. Однажды, ради эксперимента, Чара подождал, когда все лягут спать, и попросил Азриэля пойти на кухню и принести стакан воды. После этого он закрыл дверь и не открывал ни когда Азриэль постучал, ни когда он стал шептать имя Чары. Он лег спать и проснулся через несколько часов, обнаружив, что кровать Азриэля до сих пор пуста; Чара нашел его в коридоре, свернувшегося в комочек, похрапывавшего и дрожащего, а рядом на полу стоял стакан. После этого он не смог снова лечь спать. Остальную часть ночи он плохо себя чувствовал.
Теперь те чувства были ему понятны. Забудь поверхность. Забудь его трюки. Удержи этот момент, пока он уничтожит этот морозящий кошмар в будущем. Если он останется решительным и позволит временной линии залечить себя, все исправится. Он отложил рисунок в сторону. Он слез с кровати, прошелся по комнате и наконец открыл дверь для...
Но душа восстановилась.
Чара испустил крик, когда будущее снова окружило его, и закричал сильнее, пока тело Азриэля билось в конвульсиях; души забеспокоились и пытались вырваться из-под кожи Азриэля. Со стороны казалось, что под кожей у него что-то кипит, везде поднимаясь пузырьками. Фриск продолжал наступать. Дождь ножей уменьшился до моросящего. Некоторые из них изгибались, некоторые так отяжелели от ржавчины, что разваливались, не долетев до земли, у некоторых не было лезвия — только ручки, отскакивающие от пола и растворяющиеся в воздухе. По ножу Чары поползла ржавчина. Взгляд Фриска полностью стер свет его души.
Он попытался бежать, но ничего не получалось. Ему казалось, что он может улететь от малейшего толчка. Его грудь вздымалась и опускалась, а он оставался решительным, касаясь украденными пальцами украденной кожи и держа украденные души — и снова это чувство распада. Время и пространство стали трескаться, когда он взывал своим украденным голосом:
— Снова!
Он совершил ошибку.
Он осознал свой промах, когда солнце дотронулось до его спины. Еще перед тем, как он снова ощутил кожу Азриэля, вдохнул запах пыли и услышал буйство криков вокруг себя, тот солнечный свет стал нужным ему предупреждением. Так он себя чувствовал только однажды. Самое худшее время.
Со всех сторон его настигли удары: кулаками, ногами, садовыми инструментами. Тело Азриэля — их общее тело — выгибалось и крутилось. Теперь им управлял Азриэль, и для Чары боль ушла куда-то далеко, совсем как солнце, когда он только упал: он осознавал, что она есть, но дотянуться не мог. Зато он чувствовал, как тело Азриэля трескалось под жестокими атаками людей. Даже со всей своей мощью Азриэль оказался забитым до смерти. Монстры до ужаса хрупкие.
Деревня с ее приземистыми домиками, синим небом и запахом сладких лимонов. Теплое солнце на его спине. Тело, лежащее на цветах в нескольких метрах от них.
В первый раз смерть оказалась не такой уж и плохой. Да, больно, но боль ожидалась, являлась чем-то необходимым, и он напоминал это себе, даже когда яд побежал по его венам, как река кислоты, поджигающая его изнутри. Но это — этого не должно было произойти. Когда двери всех домов распахнулись, выпуская громадную волну шума, он был твердо уверен, что Азриэль послушается и использует всю свою силу. Он повторял ему снова и снова, что этого они и хотели. Собранные воедино души, сломанный барьер. Монстры наконец-то могли бы выйти на солнечный свет. Факт, что они сделают это, оставив позади раскаленные угли от деревни, не произносился вслух, но точно подразумевался. И если бы Азриэль не решился сражаться ради монстров, то он должен был сделать это хотя бы ради себя. Небольшой страх обеспечил бы великолепный стимул. Азриэль всегда так сильно пугался.
Но потом, в самый важный момент, его сила воли превратилась в стену, и Чара врезался в нее. Потерянный контроль, парализованное тело. От ярости он онемел. Вынужденный наблюдать, как Азриэль терпит удары, поднимает тело и уходит, чтобы они оба вновь умерли. Бессмысленно. Бессмысленно.
В лицо Азриэлю прилетел пинок, и в одном глазу, разделенном ими, все потемнело. Азриэль все полз к телу Чары, лежащему в цветах. Чара чувствовал его улыбку на их общем лице.
Он пытался сохранять самообладание. Даже сейчас — он был уверен — еще не поздно. Его душа шептала Азриэлю. «Отлично, — заявил он, — если не хочешь убивать их, то просто беги, забудь о теле, а что они будут с ним делать — это уже их дело. Потом мы придумаем что-нибудь еще».
Но Азриэль не слушал. Чара даже сомневался, слышно ли ему. Он ощущал, как безжалостное будущее разрушает каждый второй шанс.
Игнорируй те голоса — они всего лишь шум. Игнорируй тех людей — они всего лишь тени. Он ударил стены собственного разума, крича без голоса. Он говорил Азриэлю игнорировать ту штуку рядом с цветами: это не было его другом, это не было хоть чьим-то другом, это был просто мусор, который никто не потрудился убрать. Эта бушующая толпа, это слепящее солнце, этот приторный запах. Азриэль подошел ближе, до сих пор улыбаясь, и Чара видел его лицо в своих мутных, едва мерцающих глазах. Он старался, чтобы его услышали. Он кричал так, что оглох. Оставь его. Просто беги. Спасайся. Тебе нужно спасти...
Но душа восстановилась.
Рядом стоял Фриск.
Чара опустился на колени, склонив голову и безвольно сложив руки. Как снег, летела ржавчина. Где-то вдалеке наконец перестало расти дерево. Единственным звуком осталось хриплое, дребезжащее дыхание Чары, исходившее только от него; темнота больше не усиливала его голос, и каждая тень застыла пеплом в неподвижном воздухе. Его душа уменьшилась до тусклого огонька напротив сердца Азриэля.
Его нож полностью покрылся ржавчиной. Он развалился прямо у него в руке.
Чара зарычал, рванулся и ударил Фриска по груди кулаками. Морда Азриэля оскалилась, показывая клыки — лицо перекошено от ненависти. Он атаковал изо всей силы, и хотя Фриск едва выдерживал слабый ветерок, он не отреагировал на удары Чары. Физические атаки — вовсе не сильная сторона монстров.
— Почему ты не бьешь меня? — восклицал он, плача. — Сражайся!
Сражайся!
Фриск не сказал ни слова. Пламя в его глазу съежилось и погасло. Чара схватил его за кофту, но почти сразу отпустил и положил руки на живот, будто ему резко стало плохо. Когда он заговорил, его слова прозвучали бесцветно и тихо.
— Это нечестно.
Фриск сел рядом с ним, чтобы они могли смотреть друг другу в глаза. Чара взглянул на него, и по лицу Азриэля опять поползла отчаянная, несколько сумасшедшая ухмылка.
— Ты хочешь увидеть его снова, верно?
Фриск кивнул.
— Как серьезно. Я тебе не позволю.
И ты меня не заставишь. — Его улыбка растянулась. — Азриэль мог остановить меня, чтобы я не убил тебя, но я могу держать его здесь. Мне только нужно пережить тебя. И я выигрываю.
Я выигрываю.
— Все нормально.
Ухмылка Чары померкла.
— Я могу оставаться здесь так долго, сколько понадобится, — заверил Фриск.
Они сидели друг напротив друга на дне стертого и темного мира. Фриск немного трясся от холода, но выражение лица не изменил.
Дыхание Чары сбивалось.
— Ты, — он сглотнул, — т-ты думаешь, можешь переждать меня? Это... это смешно.
Фриск промолчал. Он выглядел обеспокоенным.
— У меня гораздо больше терпения, чем у тебя. Мне не будет скучно или одиноко. Я ждал этого так... т-т-так д-долго...
Чара всхлипнул и прикрыл лицо. Он слегка ощупал его, будто пытался разглядеть пальцами.
— Все должно было быть не так, — плакал он. — Я больше не хочу так себя чувствовать. Мне так здесь
одиноко... куда бы я не пошел, я совсем один...
Фриск крепко обнял его.
На секунду Чара напрягся, а потом низко рассмеялся.
— О, теперь мы делаем
это? Я был с тобой все это время, помнишь? Ты меня не одурачишь. Объятия — простой способ получить, что ты... что ты делаешь?
Тело Фриска тряслось. Его лицо опустилось на костлявое плечо Чары — Азриэля. Чара чувствовал, как намокает его рукав.
— Почему ты плачешь? Ты не похож на Азриэля. Ты не плачешь без причины. — Он сделал паузу и усмехнулся. — Ой. Я понял. Ты притворяешься, будто на самом деле обнимаешь Азриэля. Прости, но слезы его не вернут. И я не тот, кого ты хо...
Фриск обнял его сильнее и покачал головой.
— Ужасно, правда? — его голос искажался от слез. — Это самое худшее чувство в мире.
Чара моргнул и затем тихо хихикнул.
— Прости, — просил Фриск. — Ты звал меня все это время. Прости, что тебе пришлось ждать ответа так долго.
— Перестань, — недовольно выдал Чара, и его грудь дрогнула. — Отпусти меня.
Фриск его не слушал.
— Ты не понимаешь, как я себя чувствую. — Его голос ломался, как лед. — Ты не... т-ты н-н-не...
Чара запрокинул голову и завопил.
Честно говоря, это сложно было назвать плачем — звук вырывался из него, как свист и пар из закипевшего чайника, из несчастного и тонкого становясь страдальческим воем, долетающим до всех углов пещеры. Он кричал, содрогаясь всем телом и опустив руки; его слезы свободно текли по щекам, в конечном итоге попадая в спутанные волосы Фриска. Весь этот звук накопленной печали все еще говорил голосом Азриэля, изменившийся, как лезвия ножей Чары, но, отражаясь эхом и удваиваясь, голос деформировался, хотя звук пытался (но не мог) восстановить человека, которым когда-то был Чара.
Они долго сидели. Чара плакал, пока не сорвал голос, и только тогда немного успокоился. Все это время Фриск не выпускал его из своих объятий. Лишь когда всхлипы затихли, а дыхание восстановилось, он опустил руки и отклонился. От слез Чары шерсть Азриэля намокла и запуталась. Он не смотрел Фриску в глаза.
— Просто скажи, чего ты хочешь.
Его голос так опустился, что даже в этом тихом месте расслышать его было трудно.
Фриск положил руку ему на грудь, откуда вышел приятный глазу свет.
— Мы здесь по одной и той же причине, разве нет?
Чара кивнул, потирая глаза.
— Тогда я хотел бы с ним поговорить. Думаю, мы должны дать ему решить, что будет дальше.
Чара не ответил. Остатки мерцания кроваво-красной души сверкнули в последний раз и погасли. Тело Азриэля неловко село, оставив руки на коленях.
Все тени пропали, а темнота превратилась в обычную. Хотя уже наступила ночь, Фриск наконец мог разглядеть потолок пещеры и шероховатый пол. От незаметного ветерка колыхалось громадное дерево. Рядом с ним рябил и пульсировал непрозрачный монолит барьера.
Азриэль поднял голову. Его глаза были ясны.
— Приветик. — Он попытался улыбнуться. — Тебя зовут Фриск, правильно?
Фриск пожал его руку.
— Привет, Азриэль.
Тот положил вторую руку поверх их рукопожатия.
— Вау, — тихо пробормотал он, — ты очень сильно сжимаешь мне руку.
Так они и стояли посреди пещеры, не зная, что еще сказать. И тогда что-то в углу их зрения заставило их повернуть головы. Заключительные моменты сумерок закончились уже давно, но теперь сверху, за барьером, засияли маленькие жемчужинки, чей свет проникал в пещеру, крася камни и запутанные корни дерева в серебряный цвет. В мире на поверхности на небо вышли звезды.
