Примроуз

      Я долго не хотела уходить с вокзала. Мне не хотелось возвращаться назад. И я почувствовала, как начала скучать. Скучать по Прим, по Гейлу. Но мне не так тяжело, Пит обнимает меня. Он не отходит от меня ни на шаг и дает время, чтобы прийти в себя. А когда я, наконец, приобретаю возможность вновь сдвинуться с места, он тащит меня домой.       Кажется, мама ушла от нас ещё полчаса назад. Она сразу же предупредила меня, что без Прим станет ещё меньше времени проводить вне дома, по сути, ей стало не зачем возвращаться домой. И вот когда мы подходили к входу в Деревню Победителей, я почувствовала, как тело Пита напряглось, его ладонь в моей руке крепко сжалась. Я сразу знала, что это не приступ. Пит и раньше так вел себя. Он беспокоился о чем-то так сильно, что переставал замечать меня. И глаза его были родными, мне можно было не опасаться за него. Однако, мне стало любопытно, что же так сильно беспокоит его. О чем он может думать настолько, что так крепко сжимать мою ладонь? И когда мы подходили к развилке между нашими домами я, кажется, начала понимать, но решила узнать причину его волнения точно.       - Пит? – настороженно сказала я. – Все в порядке?       Пит сделал глубокий вдох и остановился посредине тропинки. Он повернулся ко мне и разглядел меня своим внимательным взглядом. Его что-то беспокойно, но он не мог сказать точно, что. И я поняла, что должна ему помочь, ведь если это касается нашего прошлого, то в одиночку мы перед ним слабы.       - Скажи мне, - сказала я и дождалась, когда Пит, наконец, сумел раскрыться.       - Я не знаю, что нам делать Китнисс. – начал он и теперь уже настала моя очередь бояться. Он сказал это таким серьёзным тоном, будто от его следующих слов будет решаться наша жизнь, и я не вольно сжалась. – Мне кажется, тебе пока стоит ночевать дома.       Понятно. Боится, что причинить мне вред. Боится, как тогда, когда мы были на волоске от смерти, когда он сам просил себя убить. Как тогда, когда просил меня бросить в больнице, но как же хорошо, что я так ни разу не послушал его! Как же хорошо, и я поступаю так сейчас.       - Ты справишься, Пит. – Говорю я. – Мы справимся.       Но мои слова не производят должного эффекта.       - Ох, Китнисс, - жалобно протягивает он. – Ты не понимаешь, насколько все серьезно. По утрам я более уязвим, или если я проснусь ночью.       Я теряюсь от его слов. Но лишь на секунду. Потому что в следующий момент мне в голову приходит замечательная идея.       - Я придумала, Пит! – спешу сообщить я. – Мы можем ночью вообще не ложится.       - В смысле? – недоумевающе спросил он.       - У тебя же есть много не выполненных дел, связанных с переездом, и мы могли бы не откладывать их. Мы могли бы разобрать твои вещи или убраться в доме. А потом, когда ты вымотаешься, ты уснешь, как мёртвый, а на утро,… на утро мы что–нибудь придумаем.       Мои слова вновь не действуют на Пита должны образом, и он даже начинает вскипать:       - Что значит, мы что-нибудь придумаем? – сдержанно, но строго говорит он. – Даже если мы и сделаем так, как предлагаешь ты, то что мы будем делать дальше? Мы не сможем так делать постоянно, мы ведь должны спать по ночам! – Пит сдерживает себя, но я вижу, как дергаются его желваки. Он стал таким уязвимым после плена в Капитолии, его теперь так просто вывести из себя. И это рождает во мне огромную жалость. Мне хочется успокоить его, сказать, что все у нас будет в порядке, но знаю, что это будет не уместным сейчас. В конце концов, кому, как ни мне проявлять к нему жалость, ведь я стала такой же слабой, как и он. Мы оба – огненные переродки войны, у нас обоих остались шрамы. Но если у меня эти шрамы - следы потерь, то у Пита эти шрамы из–за вмешательства Капитолия. Его приступы, моя замкнутость в себе. Мы – сломленные, и мы стоим друг друга, и только вместе мы можем справиться со своей бедой. И поэтому, чтобы излечить Пита мне придется для начала вылечиться самой. И тогда я нахожу выход, пусть из-за него мне придется первой попасть в мир кошмаров.       - Отведи меня в мастерскую, Пит. – Говорю я, с трудом заставляя себя не сдаться.       - Зачем? – недоумевает он.       - Я… - слова мне даются с трудом. – Я хочу посмотреть рисунки.       - Ладно, – все также неуверенно говорит Пит. И ведёт меня в его мастерскую.       Мне становится страшно, когда мы ступаем по лестнице. Я не хочу возвращаться в прошлое, не хочу вспоминать того, кого нет. И я понимаю, что срыв неизбежен, и я опять могу замкнуться в себе. Но ради Пита… я открываю дверь. Я не отпускаю его руку, и сразу же включаю свет. Я опять чувствую их. Этих проклятых призраков прошлого.       Свет заливает эту комнату, и я поворачиваюсь к Питу лицом. Он растерян, но не напуган. И завидев мое наверняка белое, как мел, лицо, он догадывается о моем страхе.       - Китнисс, - осторожно говорит он. – Ты уверена, что хочешь это увидеть?       Вот зачем он спрашивает об этом меня? Как будто мне недостаточно страшно! Уверена, спроси он об этом хоть ещё один раз, мой ответ стал бы отрицательным, а ведь этого никак нельзя допустить. Поэтому, собрав свои силы в кулак, я поднимаю свой мигом похолодевший нос и выдавливаю из себя уверенным тоном:       - Да.       Мы идем дальше по комнате, и я чувствую, как на стыке наших ладоней стало мокро. Страшно, эти призраки летают рядом с нами, но я продолжаю свой путь. Вдруг, мне становиться жутко интересно, чувствует ли Пит то же самое, что и я?! И, повернувшись к нему лицом, я стараюсь, чтобы мой голос был как можно жёстче, чтобы не выдал мой сильный страх.       - Ты тоже чувствуешь их? – спрашиваю я.       - Кого? – голос Пита ломается на середине слова.       - Того, кого ты рисовал… - я боюсь говорить это слово, как будто кто-то мог бы услышать его. – Призраков.       Пит тут же сокращает расстояние между нами и уже через секунду крепко обнимает меня. Его руки вновь дарят мне спокойствие, и на какое-то время мое сердце отбивает размеренный ритм. Но Пит отрывается от меня, и мне тут же становиться страшно, а он смотрит на меня и ласково говорит:       - Я тоже их чувствую. Но я их не боюсь, мне совсем не страшно, смотри.       Он отпускает мою руку и идет к каким-то шкафам. Он открывает каждую полочку и скидывает бумагу на пол. Я смотрю, как разноцветные листочки падают из его рук, и никак не могу понять: что он хочет с ними сделать? Я уже подумала, что он помешался, так долго разбрасывал листы, но вот он выкинул последнюю стопку и внимательно посмотрел на меня.       - Иди сюда, - сказал он и протянул мне свою руку. Мне было страшно идти к этой огромной куче, но раз уж меня звал Пит, я могла не бояться. И на ватных ногах, я подошла к Мелларку и почувствовала, как его тёплые пальцы мягко обхватывают мои. Пит берет меня за руку, и я вижу в его глазах огонёк. Что он задумал? Мне не приходится долго ждать.       - Садись, - командует он, и сам усаживается рядом.       Я смотрю в глаза Пита и не могу опустить свой взгляд. Кажется, взгляни я на эту кучу – весь мир перестанет существовать. Кажется, все эти призраки вылезут за пределы бумаги и оживут, как капитолийские переродки. Но Пит заставляет меня взглянуть на рисунок, только на тот, который он держит в руках.       - Смотри, - говорит он и показывает мне картину. И это оказывается тот самый портрет девочки с двумя косичками, поющей на первое сентября. – Видишь, это мой рисунок. – зачем-то говорит он. – Я нарисовал его одним из первых. Мне тогда уже было тринадцать лет. Папа подарил мне краски. Я так долго его просил! Я пришёл в свою комнату и взял давно завалявшийся листок. Я специально припас его для такого случая. И тогда я уже точно знал, что буду рисовать. Конечно, - Пит усмехается. – Получилось не сразу. Мне пришлось копить много денег на бумагу. Обычно, я получал их, когда кто-нибудь переплачивал за хлеб. Конечно, это получалось случайно, но тем не менее, особенно рассеянные люди иногда забывали забрать сдачу. – он смотрит куда-то сквозь меня, а потом спохватывается и вновь опускает глаза к рисунку. – Я рисовал его очень долго. В конце я и вовсе боялся сделать лишний мазок. А когда закончил, то две недели любовался им каждую свободную минуту. Я так много думал о тебе.       Голубые глаза Пита смотрят на меня. В них – любовь, в них – не скрываемая нежность. Но я от стыда начинаю краснеть.       Действительно, Пит был так предан, а ведь я так и не замечала его. Как такое возможно? Как было возможно не слышать его громких шагов, не узнавать его бархатного голоса?       - Или вот этот, - продолжает Пит и достаёт свой другой рисунок. – Тогда мне было пятнадцать. – Он показывает мне картину, которую я заметила только сейчас. Она была скрыта от меня в какой–нибудь дальней полке, и не был выставлен на показ.       Я сижу на Луговине, а на улице, должно быть, поздняя весна, очень хорошо виднеются почки. Недалеко от меня сидит Пит. И он смотрит на меня своим вечным взглядом, полным чистой любви. А я… а я отвечаю ему тем же, и, кажется, хочу сложить свое плечо на его груди. Еле уловимое движение, небольшой поворот моей шеи, и вся картина становится другой. В ней есть единство. Здесь есть только мы. Вдвоём. И я не понимаю, как Питу удалось увидеть такую красоту.       - Как ты… - начинаю я, но прерываюсь Питом.       - Мне приснилось, - просто отвечает он. – я увидел это во сне. А когда проснулся, тут же взялся за кисть. Я не мог упустить такого момента. Это была моя мечта.       От слов Пита на глазах наворачиваются слезы. Мне становится стыдно за прежнюю себя. Как можно было быть такой равнодушно? Как можно было его не любить? И теперь, когда я нахожусь с ним в одном доме, я изо всех сил прижимаюсь к его груди.       - В тот день я пошел в школу, - несмотря на мои слезы, продолжает он. – Я решил, во что бы то ни стало заговорить с тобой. Я надел чистую рубашку, взял новую пару носков, – из груди Пита вырывается нервный смешок. – Но не смог, когда увидел тебя. Я заметил, как ты красива, от смущения я даже не мог смотреть на тебя. Хм, как ты думаешь? – задорно говорит он и поднимает мое лицо, заставляя увидеть его улыбку. – Я был, наверное, каким-то больным? Мне, наверное, надо было лечиться? – шутливо спрашивает он, и я даже сначала улыбаюсь, когда вдруг колкое слово «был» доходит до меня, на моем лице пропадает всякий намек на улыбку.       - Хей, ты чего? – спрашивает Пит.       - Ты уже не любишь меня? – еле слышно говорю я.       - Конечно, люблю, - тут же отвечает Пит. – Конечно, ты чего! Просто, я имел в виду не так.… Просто раньше ведь все было по-другому. Раньше у меня все кружилось перед глазами, когда я видел тебя, а сейчас кружится, когда тебя рядом нет. Да и вообще, зачем я показываю тебе все это? – Пит повышает голос и начинает вести очередной проницательный монолог. – Зачем я рассказываю тебе, как я это рисовал? Я хочу, чтобы ты знала, что все эти рисунки, они остались в прошлом. И эти призраки… они всего лишь мерещатся нам. И знаешь, - импульсивно продолжал он, но вдруг осекся. Он на секунду отвернулся от меня, углубляясь в свои раздумья, переходя к крайним мерам, а повернувшись, вновь сказал. – Знаешь, давай сожжём все эти рисунки!       От удивления мои глаза вывезли на лоб. Как здоровому человеку могло прийти в голову такое решение, как сжечь все собственные рисунки, чтобы избавится от видений своей подруги?! Но я не успеваю подумать, правильно ли мы поступает, как Пит подходит ко мне, удерживая в своей руке ведро. И именно тогда мне становиться жаль эти картины. Жаль сжигать эти рисунки, помнящие прежних нас. Ведь все-таки среди нашего кровавого прошлого, наполненного бессердечными убийствами и чудовищными смертями, были мимолетные светлые моменты, и мы не можем их забывать. Мы должны помнить, потому что без них у нас не будет будущего, потому что без них мы разучимся верить в добро.       Поэтому я сгребаю в охапку все рисунки и кидаю Питу недоумевающий взгляд.       - Китнисс, мы должны сделать это, - строго говорит он. Его тог, его твёрдая стойка подкупают меня, но я не могу позволить нашему прошлому сгореть ярким огнём. И я крепче сжимаю рисунки, на что вижу, как Пит ближе подходит ко мне.       Он присаживается рядом, опускается на колени и понимающе заглядывает мне в глаза.       - Мы должны отпустить прошлое, - ласково говорит он, а я в ответ резко мотаю головой. – Со временем вспоминается только хорошее, помнишь? Эти призраки уже пожили свое. Я обещаю, мы будем помнить, - Пит берет мою холодную от волнения руку и кладёт себе на грудь. – вот здесь.       И как обычно, Питу удаётся меня убедить. Я часто задумываюсь, как ему своей мягкостью и открытостью удаётся убедить меня? Как у него получается перейти за ту черту, что я называю своим упрямством? Как он раз за разом покоряет меня?       Тем не менее, Пит достаёт в одном из шкафов спички и склоняется надо мной, протягивая свою руку. Я принимаю ее и отхожу от этой кучи подальше. Пит открывает коробок спичек и достаёт оттуда две деревянные палочки, с черным комком на конце. Он протягивает мне одну штуку, и я вопросительно смотрю на него.       - Вместе? – спрашиваю я, от удивления хлопая глазками.       - Всегда, - отвечает он, и мы одновременно проводим спичками по темной кайме, едва не подпалив друг другу руки. Я смотрю на маленький огонёк и любуюсь переливающийся цветами. Я замешкалась. Мне очень трудно поджигать все эти рисунки, очень тяжело начинать жизнь с чистого листа.       - Давай! – говорит Пит, заметив мою растерянность. Он улыбается, так открыто и искренне, что я невольно поддаюсь его словам. В следующую секунду в ведро с картинами попадают две горящие спички.       Огонь опаляет листы бумаги, превращая их в белые хлопья. Раз и навсегда. Он пробегает своими золотыми языками по картинам, увлекая все больше и больше рисунков за собой. Пламя уничтожает их, стирает все, что было прежде у себя на пути. Он не знает пощады, он призван, чтобы уничтожать. Но не из-за того ли люди любят огонь? Не из-за того ли, что он сжигает все старое и ненужное, расчищает место для новых нас? Эти завораживающие ленты пламени заставляют нас трепетать.       Некоторые боятся огонь, боятся того, что он может с ними сделать. Но я не боюсь. Мне больше нечего терять. Я давно сгорела в нем сама, я давно опалила в нем свои крылья. И теперь, лишившись их раз и навсегда, я сама превращаюсь в пепел. В белые хлопья, толстым слоем, укрывающим землю. И именно под ним зарождается новая жизнь, строится наше светлое будущее. Именно глубоко под ним я могу разглядеть эти прекрасные голубые глаза, так причудливо светящиеся от огня. Хотя… нет, мне показалось! В них бушует собственное пламя, и оно не способно меня обжечь, оно зародилось, чтобы меня согреть.       Я чувствую, как призраки прошлого сгорают вместе с этой бумагой и мне становится легче дышать. Я чувствую это. Свобода. И от нее у меня кружится голова. От нее мне хочется петь, или как в сказках, закружится в волшебном танце. Мне хочется жить. И я знаю, почему это происходит. Поэтому, отбросив все «если» и «но», я говорю то, что считаю сейчас истинной. Я говорю, то, что заставляет меня дышать.       - Я люблю тебя, Пит       Его улыбка… самая солнечная на свете. Она не гаснет даже на фоне огня, она вновь светится. Для меня. Ради меня. Потому что, он тоже любит меня.