Дей
Первые тяжелые капли настоящего летнего ливня упали когда Люси уже выбиралась на берег. Я совсем упустил меняющуюся погоду, в сумерках стало понятно, что собирается дождь, только когда запахло свежестью и пахнуло влажной прохладой. — Люси, давай скорее под навес, — кричу я ей, устраивая аирткань на ветках. — Иначе сейчас вся вымокнешь до нитки. Она бежит ко мне, смеется, а ливень обрушивается стеной, и добежав до меня, она все равно успела как следует вымокнуть. Я оборачиваю ее в еще одну накидку, а она смеется, вздыхая глубоко, и взгляд отвести от нее не получается никак. — Стоило ли беспокоиться, — она улыбается, заражая меня каким-то совершенно необъяснимым весельем, и подставляет руку под барабанящие по земле капли. — Я и так была мокрая, а теперь мокрая в квадрате. — Ни на что не променяю это, — вырвалось у меня, когда я с трудом отвел глаза от девушки и уставился на поливаемую с неба листву. — Эти запахи, ощущение теплого дождя… Люси, вы такие счастливые, что живете так! Ничего больше не надо, кроме ощущения тяжелых влажных капель на коже, луча солнца, бьющего в глаза по утрам… Она перевела взгляд на меня и рассматривает, будто знает меня уже очень и очень давно, но вот теперь мы снова свиделись. Хотя… наверное, так оно и есть. — Риз, — она подошла ко мне совсем близко, и я снова почувствовал ее слегка уловимый аромат ландыша, только теперь вот после дождя. Люси выпутала из накидки свою ладошку и погладила меня по небритой щеке. — А я ведь помню… Я отчетливо вспомнила, как учила тебя что значит жить на Земле. Что такое лето и тепло, дождь и гроза… Пыталась объяснить как это — чувствовать обиду, гнев или… любовь. Посылала тебе эти мыслеформы, а ты просто перебирал их как слайды и не понимал… — глаза ее вдруг отчего-то увлажнились, а мне стало совсем трудно дышать, потому что ее ладошка на щеке… это выше моих сил. — Знаешь чего мне не хватало тогда? Я все пыталась себе представить, как ты выглядишь… Ты мне посылал свои изображения, но мне так хотелось увидеть тебя, заглянуть тебе в глаза… Ты знаешь, что оказывается, человек себя видит совсем не так, как его видят окружающие, ты в своих мыслеформах был совсем другой, и я понимала это… — И каким же я был? — мой голос так охрип, что я совсем не узнал его. — Как манекен. Безликий, бесчувственный, но я знала, понимала, что ты не такой. Была малявка совсем, но уже знала. А ты, оказывается, вот какой, — она улыбнулась и облизала губы, будто они у нее пересохли. — Я очень рада на самом деле, что мы смогли встретиться. Мне очень этого не хватало… — Я же говорил тебе, что мы все вспомним, если захотим. — Да, — она кивнула и все-таки опустила глаза. — Но когда мы окажемся в Бесстрашии, я прошу тебя, постарайся… — Люси, пожалуйста, прости меня если я тебя смутил своими порывами… Я совсем не хотел, просто есть вещи, которые я еще не вполне могу контролировать… — Я хотела сказать, постарайся стать одним из нас. Иначе тебе трудно придется… — Ты все вспомнила? — Да, почти все. И хотела попросить тебя, расскажи мне о безупречных. Я была маленькая и мало что понимала, а теперь мне нужно знать… Наваждение пропало, и я медленно втягиваю воздух в легкие. Прохлада дождя успокаивает и возвращает способность нормально мыслить. Я прислоняюсь спиной к дереву и привлекаю девушку к себе, чтобы она не стояла просто так, пока мы прячемся под навесом. Она прислонилась ко мне, и я как мог, убеждал себя, что это всего лишь дружеские объятия, и нужно сосредоточиться на том, чтобы рассказать ей, кто такие безупречные. — Когда мы оказались на той станции, все безупречные были примерно равны. Абсолютное большинство настроено враждебно по отношению к тем, кто остался на планете, хотели сатисфакции, продолжения войны. Но жизнь на станции не сахар, и вскоре было принято решение попытаться вернуться обратно. Возвращаться на землю, или Филд, как презрительно называли планету безупречные, в качестве побежденных они не хотели, поэтому поделившись на кланы, попытались воздействовать на людей, оставшихся на планете, и привести их к своему образу жизни. Безупречные хотели вывести Чикаго на высочайший уровень технологий, подчинить себе людей полностью, сделать из них легко контролируемых рабов. — А система пяти фракций, это тоже вы придумали? — Нет. Это было придумано вами, я думаю в качестве противовеса. Эта система помогает выявить людей, которых невозможно контролировать, с целью их уничтожить по оглашению, а по умолчанию — как реакция на попытку подчинить. Ты сама говорила мне, что дивергентов стало много, это и есть цель. Дивергенты не подчиняются, и теперь некого стало истреблять. Или всех или никого. Твой отец много, очень много сделал, чтобы жизнь в городе стала лучше, но это мешало замыслам безупречных. Мы говорили с тобой об этом. — Да, я помню, они хотели его убить. Но как получилось, что ты пошел против них? Против своих же? — Все наше общество разделилось на две группы. Одни были за то, чтобы военным способом уничтожить людей, другие за то, чтобы вывести их к нашему уровню на этапе мировоззрения. Военные — домате, сильно вмешивались в процесс развития города, постоянно внедряя эрудитам все новое и новое оружие и средства подчинения личности. Апофеозом этого был реминисернсер. Ты слышала об этом аппарате? — Ну, конечно… Как я могла не слышать, ведь Алекс… пережил такое, что и осознать-то не очень получается. — Мой отец был из тех, — продолжаю я, — кто хотел развития, становления людей, как высокоразвитых личностей. Он хотел вернуть цивилизацию, хотел, чтобы безупречные и люди на земле пришли к чему-то одному, к симбиозу. Он знал, что это, возможно, но сначала необходимо было вывести общество на стабильность, достаток, на уровень, при котором личность развивается как интеллектуальная. А для этого нужно было обеспечить безопасность, питание, законность, и чтобы все это кто-то грамотно распределял. Мой отец считал, что система пяти фракций одна из самых перспективных для этого, но его никто не поддержал. Члены домате хотели войны и всеми доступными средствами, в том числе и прямым подстрекательством вели ваш город к этому, зная, что вы не выйдете за стену, побоитесь. — Но мой отец не побоялся… — Да, Эрик Эванс переломил этот ход и тогда они решили уничтожить его. Чип, который у безупречных в голове и который улучшает их, делает их почти всемогущими, запрограммирован так, что действовать мы могли только от нуля к плюсу, никак не наоборот. Безупречный не может никого убить, пока у него чип в голове, он не даст ему. Изначально чипы были придуманы с целью действительно сделать человека лучше, а это влекло за собой и неспособность навредить себе подобным. За много лет, безупречные убедили, почти убедили себя, что люди на Земле — примитивны, их никак нельзя отнести к себе подобным, но программа считает по-другому. Мы относимся к одному виду, значит, вы подобны. — Но безупречные разбомбили наш воздушный полигон! — Нет, они всего лишь дали керноклатеры-разрушители Райну, приказ отдавал он. За много лет безупречные научились обходить программу и убивать кого им надо не своими руками. Или просто удаляют чипы из головы… — Риз, а вот ты говоришь, что чипа у тебя больше нет, а разве не чип дает способности безупречным? И не он позволяет делать вам все эти ваши штуки… — Чип только стимулирует мозг, заставляя его обучаться в тысячи раз быстрее. Я ведь такой же человек, как и ты, Люси, ведь у тебя есть те же самые способности, просто тут, на планете, ты одна на миллион, а мы все такие там. Еще чипы воздействуют на структуру ткани, заставляя ее быстрее регенерировать, вызывает мутации, способные выводить людей максимально правильных, с точки зрения красоты и здоровья. Но способности остаются, даже если чип удалить… — А какие еще у тебя есть способности? — Ох-хо-хо, — поднимаю голову и взгляд утыкается в навес, по которому все еще барабанят капли, — все тебе скажи… — я смотрю на нее, прислонившуюся к моей груди, и молюсь, чтобы этот дождь никогда не кончался. — Я мало чем отличаюсь от тебя, Люси. Тебе совершенно нечего бояться… — Да ну, разве я об этом, — она нахмурилась и отстранилась. — Я думала, ты меня чему-нибудь еще полезному научить сможешь! — Чему, например? — мне так нравится наблюдать, как меняется ее настроение, она вся то лукавая, то взрывная, и это проявление эмоций просто завораживает. — Воскрешать людей из мертвых? Поверь мне, живые покойники — это не самое приятное зрелище… — О, а у тебя, оказывается, есть чувство юмора! — она опирается ладошками о мою грудь и заглядывает мне в глаза. — Не зря ты все-таки провел тут последние двенадцать лет. — Да, не зря, — я продолжаю улыбаться и не могу не смотреть на ее губы, они меня просто сводят с ума. — Ты даже себе не представляешь насколько… Люси закусила нижнюю губу, и оттолкнулась от меня, глубоко вздохнув. — Ой, смотри, дождь уже закончился, — она выскочила из-под навеса и побеждала к нашей стоянке прямо по мокрой траве, искрящейся в лучах выглянувшего закатного солнца. — Рииииз, ну как ты мог, все спрятал, а моя одежда… теперь вся мокрая! В чем я теперь пойду?! — У меня в рюкзаке есть запасные штаны и рубашка… — Да в твои штаны три меня поместится! — ворчливо протянула Люси, кутаясь в накидку. — Поспишь так, а за ночь твоя одежда высохнет! — засмеялся. — Тоже мне придумала проблему… — Мой бы братец сказал, что я раскудахталась, — улыбнулась она, забирая у меня тряпки. Я отвернулся, но не мог не спросить. — Который из них? — Да в принципе все, но чаще всего Алекс, конечно… — Расскажешь мне о них? — Конечно. Что ты хочешь знать? — Им нравится твой парень?Люси
— Им нравится твой парень? Бум! Сердце забухало в висках, оглушая, и под ложечкой невыносимо запекло, словно меня горящими углями набили. Дыхание замерло, на середине вдоха остановилось, и не желало возвращаться так долго, что я испугалась, что упаду, если сейчас же не втяну в легкие хоть каплю воздуха. Я не могу, просто не знаю, что сказать. Будто меня вышвырнуло на большую глубину, а в памяти всплыл лукавый, теплый взгляд кофейной радужки глаз Джая, таких знакомых, из-под длинной челки вечно растрепанных волос. От окатившей волны воспоминаний, меня бросает в жар. Как он там, что с ним… ищет меня, наверное, из себя выходит? Небось опять в неприятности сгоряча влезет. Перед мысленным взором, точно по заказу, возникла крупная фигура, нервно отмахивающаяся от всех руками, когда злится и не находит себе места. Ругает последними словами, думает, что предупреждал… Пусть ругает как хочет, только… А что только? Простит? За что? Уже есть за что прощать? Серьезно? Какое-то отчетливое ощущение вины затерзало в глубине души. Твою мать, как же все сложно, я совсем запуталась. Вот совсем, хоть на стенку лезь и царапай ее ногтями… Он же меня ищет, беспокоится, с ума сходит, а я… Почему я чувствую за собой вину, если ничего такого не сделала? Или сделала? Я же видела, как Риз смотрел на меня и позолота в ореховых глазах темнела, чувствовала, как этот взгляд скользил по моему лицу, разглядывал мои губы, и сердце его стучало как сумасшедшее, а я всё ещё не могу отойти от произошедшего. Прикрыв глаза, глубоко вдыхаю, пытаясь успокоиться, унять разбушевавшиеся эмоции, но тревожное понимание того, что вряд ли я стала бы сопротивляться, решившемуся поцеловать меня Ризу, не даёт мне это сделать. Стойкое ощущение неправильности всех неоднозначных ситуаций, все чаще происходящих между нами, засвербило в душе и пульс участился. Пусть я и не умудренная опытом в отношениях особа, но и не маленькая уже, прекрасно знаю, к чему это все может привести, и не могу… Джай сказал, что любит меня, всячески давал понять, что отношение его ко мне серьезно и он хочет продолжения, но хочу ли этого я? Мне с ним хорошо, это даже не обсуждается, но готова ли я ответить ему взаимностью в том объеме, которого он ждет? И чего он ждет? Изменился ли он за тот год, пока наши отношения колебались и были такими неоднозначными? Может так оказаться, что мое влечение к Ризу, это всего лишь попытка проверить на прочность наши с Джаем чувства, или это правда некое взаимное притяжение, сформировавшееся… даже не сейчас, а когда-то давно… Ничего не знаю, я запуталась и мне… очень больно от всего этого, особенно каждый раз, когда я вижу устремленный на меня темно-золотистый взгляд, окутывающий нежностью и потаенным, тщательно сдерживаемым желанием, что смотреть в это пронзительное позолото, заглядывающее в самую душу, дальше всё тревожнее, иногда не в силах ни опустить свой взгляд, ни отвести, ни сморгнуть. Риз настолько сильно отличается от мужчин Бесстрашия, что у меня дыхание перехватывает. Он никогда не посмеет брать силой то, что хочет, он будет добиваться взаимности, опекать, заботиться и лелеять, вот только, почему раньше меня это так раздражало, а теперь кажется чуть ли… не милым. От всех этих мыслей и чувств голова идет кругом, словно я вдохнула слишком резко какой-то незнакомый, пряный аромат. Мне совсем не хочется поощрять Риза ни на что, но в глубине души, как же приятно слышать именно от него ласковые слова, чувствовать его горячие, трепетные прикосновения, так непохожие на те, грубые и резкие, к которым привыкла… Вызывать, а потом любоваться на его губы растянутые в открытой, бесконечно обаятельной улыбке и замечать складочку между бровями, когда он хмурится, если подозревает, что я подшучиваю над ним, и ощущать что-то такое прекрасное и пугающее одновременно, душераздирающее… Но не могу я так, просто не могу! Джай мне дорог, и последняя ночь в Бесстрашии, явный признак того, что наши отношения еще не закончены, и в новые я не готова окунуться как в омут с головой, тем более с мужчиной, которого я встретила совсем недавно, пусть бы даже и общалась с ним когда-то… Неправильно, что все происходит так быстро, неожиданно, фантастично и принять это сложно. Сердце раскалывалось на куски. Дышать было все труднее. Это невыразимо неправильно. Вот только держать себя в руках и сопротивляться становится все тяжелее и мне охота немедленно провалиться сквозь землю от стыда за такие, отнюдь, недружеские мысли. Но разве сердцу можно приказать не рваться к нему? А оно рвалось, тянулось, что усилием воли приходилось заставлять себя благоразумно отводить в сторону взгляд, особенно то и дело возвращающийся к купающемуся Ризу взгляд и с удовольствием любоваться подтянутым, мускулистым мужским телом. Да, я еще и подглядывала! Я как-то не сразу осознала, что у меня ёкнуло где-то под ложечкой, сердце ухнуло куда-то вниз, выбивая ускоренный ритм, и пальчики отчаянно заплясали. Черт подери, да он меня волнует как мужчина! Осознание открывшейся истины, отправило меня в замешательство, которое спадает, оставляя ощущение неловкости в тот самый момент, когда я вспоминаю его слова. «Ты просто бесконечно прекрасна». Признание прозвучало настолько неожиданно. Теплая волна прокатилась по коже, сжала сердце, перехватила дыхание. Услышать такое от него, после всего… было необычайно приятно, это заставляло смущаться так, что мои щеки горели огнем и, в то же время приносило саднящую боль, которой не было, кажется, ни конца ни края. — Вот все тебе скажи, встретишься с ними, сам узнаешь, — провально попыталась отшутиться я, задрав подбородок еще выше, чем обычно, потому как такие разговоры, мне совсем не нравились и были опасны. Да и представляю себе грозные лица братьев и отца, когда они не только увидят возле меня незнакомого мужчину, а еще и узнают, что все это время он был рядом. Мда, тут и никаким даром сканирования обладать не нужно, и так знаю, что первым делом они подумают. Ну и пусть думают, что хотят, лишь бы скорее вернуться и увидеть их. Они примут его, узнав о том, что Риз меня спасал и помогал. Им придется… до этого момента сдерживаемые эмоции разом прорвались, губы предательски дрогнули, глаза стремительно наполнились влагой. И я с ужасом поняла, что расплачусь сейчас от усталости, от тоски, от чувства вины перед родными за свои выкрутасы, от вымотавшего душу волнения и закрутившемуся внутри меня целому клубку сомнений, что распутать так сложно. От накатившегося бессилия, оттого, что хочу домой. Еще один болезненный удар в сердце… Босые ноги заледенели от мокрой травы, а плечи передергивает вечерним ознобом, что я быстро стала заворачиваться в сухую одежду, в которой способна потеряться, лишь бы отвлечься и не разрыдаться. — Это настолько сложный вопрос, что ты не можешь на него ответить? — я оборачиваюсь на голос, Риз стоит ко мне спиной, делая вид, что приглядывает за окрестностями. — Дело не в этом, просто я по ним скучаю. Особенно по Алексу. Он служит на воздушном полигоне и мы редко видимся, в основном по видеосвязи, потому что у него семья, у него Лекси и дети. — Хорошо, я понял, тогда расскажи мне что-нибудь о себе, чего я не знаю? — Давай попробуем образно, — хитро сощурившись, предлагаю я. Воспрянувшая духом решимость, запереть свое сердце на кучу хитровымудренных замков, от так и взламывающего их мужчины, снова начала сдуваться. — Мысли мы друг друга читать не можем, а вот общаться посредством образов, посылая их как сообщения, можно поучиться, ведь так мы раньше и общались. Риз с готовностью соглашается, завалившись на устроенную у костра подложку с самого края, джентльменски предоставив мне побольше места, куда я и прыгаю, кутаясь в его рубашку. Так, а что он обо мне может не знать? Скосив на него, с любопытством ожидающего, глаза, я только фыркаю. Вот так вот тебе, майся, что не всех можешь прочесть! У него становится такое умилительное лицо, когда он растерян и прикрывает глазища ресницами, такими длинными и густыми, как ненастоящими, что мне хочется против воли вредничать и озорничать, только бы не демонстрировать ему своих переживаний. Подложив себе под голову руку, Риз чуть ли не сердито сопит, подглядывая за мной из-под ресниц, пока я гадаю, чем бы его ошарашить и, вызвав в памяти одну дерзкую картинку, послала ему мысленно раза с пятого, сквозь туго закручивающийся вихрь пространства. Доли секунд, секунда, Риз медленно поднимает бровь вверх в вопросительном жесте, приоткрыв один глаз. В отблеске костра блестящая радужка отливает в медный цвет. — У тебя язык проколот? — кажется, удивлению мужчины нет предела. Неужели раньше не заметил? — Ну да, а что тут такого? — Никогда раньше не видел, чтобы так делали! — У нас многие так делают, для красоты, ну и просто… — Покажешь? — Зачем? — с вновь возникшим подозрением, надо сказать, я растерялась. Зрачки его сузились, золотистая радужка заблестела темнее. Я даже голову набок склонила, внимательно изучая его. — Интересно… Быстро сев, поджав под себя босые ноги, он с искренним любопытством смотрит так, что у меня ком в горле скручивается. Ни проглотить, ни выплюнуть. С небритостью на щеках, он кажется гораздо старше, чем есть, но в душе совсем еще мальчишка, что провел все свое детство в искусственной изоляции станции, приходящий в невероятный восторг от солнца, ветра и обычного дождя. А я смотрю на него и думаю, что ему все это безумно идет — купаться в реке, ходить босяком, лежать в траве, нежась и щурясь на солнце, ловко лазать по деревьям и быть таким свободным от всех правил и устоев нашего города. В нем столько храбрости, желания помочь, защитить, самоотверженности… Он станет бесстрашным, несомненно, если захочет — я уверенна, что ему все по силам. Но действительно ли Риз хочет этого сам? Камень, бесконечные тоннели, подводная река, полумрак Ямы — все это прекрасно и безумно дорого тем людям, кто там родился. Понравится ли ему? Ведь, по существу, это та же самая изоляция от бескрайнего простора застенья, которое так нравится Ризу. А потом я ловлю себя на том, что сижу и улыбаюсь ему, показав язык в хулиганском детском жесте. Ах ты, черт! Ну и кто тут хочет казаться взрослой? Веду себя, как идиотка! «Ты самая красивая девушка из всех, кого я видел!» — впечатывается мне прямо в сознание, не знаю как, но я скорее почувствовала это, а не услышала. Теплая патока заполняет все мое существо, и мне становится настолько хорошо, что хочется продлить эти мгновения. Я только изумленно распахиваю шире глаза, открыв рот, но сказать ничего не получилось. Зачем он так? Я понимаю, что нравлюсь ему… Хотя, может быть, я себе слишком льщу. Вряд ли Риз был обделен женским вниманием, просто с его способностями узнавать чужие мыслеформы, во всех девушках не оставалось никакой загадки слишком быстро, в этом-то и весь интерес ко мне. От этой догадки мне становится как-то не по себе. Поддавшись порыву, мы можем навсегда потерять то, что нас связывает. А я не хочу этого терять. Все это неправильно. Мы не можем… я не могу. У меня есть Джай, который мне дорог и я ужасно по нему соскучилась… Печаль навалилась вдруг, глухая и безысходная. Ох, как же все это трудно и непонятно, и спросить не у кого совершенно! — И несмотря на то что мне очень приятно, не надо мне этого… посылать, — отворачиваясь, проговорила я, стараясь, чтобы мой голос не дрогнул. — Чего? — он улыбается, и щемящее душу раздирающее чувство, само вытолкнуло слова просьбы. — Ну вот этого… спасибо, конечно, но… — Люси, я всего лишь показал, что думаю, разве это плохо? — Нет, но… понимаешь, не надо нам… об этом говорить. Понимаешь, я… — Я знаю, что у тебя есть парень, но как это может помешать мне думать, что ты красивая? Ты ведь это услышала? — Значит, я угадала? — с надеждой предположила я, сообразив, что я его слышала ментально. — Ну да, я… — он растерялся, а в глубине зрачков мелькнуло что-то, похожее на тоску. Мелькнуло и пропало. — Ура! Я угадала! Я умею читать твои мысли! — Нет, не читаешь, — поспешил он меня заверить. — Но слышишь и видишь то, что я хочу тебе послать. Как и я. — Ладно, тогда покажи мне что-то такое, что я еще никогда не видела, — усложнила я задачу, укладываясь на спину. — Хм… — Риз задумчиво потер подбородок, вроде бы и вовсе не собираясь реагировать на мою просьбу, а потом глаза с непривычки ослепило от яркого света огромной россыпи крупных звезд, просто целая бездна серебристых огоньков, тонко наслаивающаяся на угольно-черное полотно неба, растянутое над нами, насколько хватало глаз и это видение прекрасно. Волна дрожи горячей волной пробежала в каждую клеточку тела и осела где-то в груди, сжимая громко стучащее сердце в тесные кольца восторга. — Я помню, — прошептала я, чуть не задохнувшись от перехвативших горло чувств, — так ты показывал мне, как выглядит космос. Это невероятно красиво, Риз. — Да, — тихо пробормотал Риз, будто сдерживая волнение, пока я укутывалась в накидку до самого носа. — Ты говорила, что рисуешь странные картинки, а что именно, можешь показать? — Ну, знаешь, вообще-то, для меня мои рисунки — не странные, а только для остальных. И я болезненно отношусь к подобной критике. — Люси, я не хотел тебя обижать. Мне просто любопытно было бы посмотреть. — Да знаю, знаю, — успокоила я его. Еще бы заколотившееся в груди свое сердце как-то успокоить… А если и Риз, как и остальные станет смеяться? Если не поймет? Почему-то, это стало очень важным для меня. — Вот что, когда мы доберемся до фракции, я покажу тебе свою мастерскую, ну… не мастерскую, конечно, а обычный чердак. Но там много света и есть где ото всех спрятаться. И сам все посмотришь, если захочешь. — Захочу. Мне все интересно, что связано с тобой, — невозмутимо ответил Риз, глядя на то, как я зеваю в кулачок и удобнее устраиваюсь на лежбище. Несколько дней по застенью уже порядком вымотали меня и очень хочется спать. — Но, может быть, хотя бы последний свой рисунок покажешь? Показать? Сделать вид, что не услышала? Куча сомнений за секунду пронеслась в голове — что если ему не понравится? Или возмутится, что я, вообще, его рисовала без спроса? Ну и что? Чего это я боюсь! Поддавшись бунтарскому порыву, воспроизведя в памяти последний набросок простым карандашом, я посылаю этот образ Ризу, осторожно прислушиваясь. Чувствуя его взгляд, глаза открыть было выше моих сил, как бы еще не покраснеть бессовестно. «Ты видишь меня таким?» «Нет, я видела тебя таким, пока не поняла, какой ты настоящий. И теперь точно знаю, каких деталей не хватает этому рисунку».* * *
Я открываю глаза и вижу только темноту… Непроглядную, пустую и гулкую, словно попала в страшно глубокий подвал, пахнущий пылью, сырой землей и… нагретой солнцем стали железнодорожного полотна. Мне мерещится нарастающий звук поезда откуда-то из сгустившейся черноты и тряска идущего состава. И страшно так, что позвоночник леденеет. Потому что я не знаю, где я, с кем и что со мной случилось. Кажется, рядом кто-то есть, но напрасно верчу головой, куда ни повернись — только темнота. Оглушающий взрыв внезапно разрывает темноту в клочья, освещая огненными сполохами покореженный вагон… Я сижу на грязном полу, вцепившись руками в болтающийся поручень, а вокруг меня мечутся люди в окровавленной форме Бесстрашия… Я же знаю их, должна знать, но лиц различить не могу, они смотрят все в другую сторону. Горящий состав подбрасывает, мотает из стороны в сторону так, что люди начинают заваливаться на пол. Стальные борта гнет со страшным скрежетом, стекла звонкой крошкой разлетаются по всему салону, а меня тащит в зияющую пустотой дыру… Нужно перехватиться хоть за что-то, но ладони скользкие и пальцы совершенно непослушные. Мне хочется крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь во всю силу легких, но ужас сковывает все тело и с губ срывается лишь тихий протяжный звук, похожий на всхлип. В какой-то момент один из бесстрашных оборачивается ко мне, но вместо лица у него, какая-то колеблющаяся белая дымка, а я тяну к нему свою руку, тянусь, кольцо разбушевавшегося пламени вокруг неспешно тает, но липкая темень пустоты, так сильно пахнущую сырой землей все ближе и ближе. — Помоги мне! — зову я в отчаянии. Да черт их дери! Почему они просто смотрят? Что происходит? — Ты больше не одна из нас, — слышится в ответ слабый шепот с примесью горечи. — Люси, ты предала нас! Этот голос такой знакомый, но я не могу никак понять, кому он принадлежит и внутри словно что-то обрывается от беспомощности и отчаяния. Человек приближается ко мне, не обращая никакого внимания ни на зверскую тряску вагона, ни на огонь, ни на смятые и висящие куски закопченного железа, и за ним плотно стягиваются остальные фигуры, безучастно переступая через мертвые обезображенные взрывом тела. Что они делают? Почему я не вижу их лиц? Пальцы заледенели от страха, в горле першит от запаха паленых проводов, ядовитой гари и глаза слезятся. Но я не могу отвести их от обступающих меня фигур в черных одеждах. Толчок чужих рук, такой сильный, что я отцепляю пальцы от погнутого поручня и меня выталкивает в ту жуткую темноту дыры. В ней так холодно, невозможно холодно… как в могиле. Рассвет застает меня нервной, невыспавшейся и преисполненной плохих предчувствий. Что за чертовщина мне приснилась?! Обычный кошмар? Вот только раньше поезда меня преследовали лишь в симуляциях, а теперь… почему у людей не было лиц, как у моих рисунков? И почему мне так тепло? А потом я понимаю, что прижата сильной рукой к мужскому телу так тесно, что уткнулась носом в грудь Ризу и чувствую запах его кожи, чуть отдающий дымом от костра, который он раскладывал вечером. Кажется, мужчина умиротворенно спит, зарывшись своим лицом мне в волосы, тихонечко выдыхая теплым в мою макушку, что становится щекотно и меня покрывают мурашки. Он завозился, устраиваясь поудобнее, склонившись ко мне еще ближе, что мог бы коснуться губами волос… поцеловать в висок или щеку. На какую-то секунду мне показалось, что он так и сделает, вот прямо сейчас… И мне даже хочется этого… Испугавшись своих недвусмысленных желаний, я осторожно отодвинулась, выбираясь из-под мужской руки, где было на удивление слишком уютно, и отправилась к блестящей, в утренних лучах солнца, реке. Сердце билось словно сумасшедшее. Кровь прилила к лицу. Нужно срочно занять себя хоть чем-нибудь, чтобы отвлечься от опасных мыслей, не позволяя разбушевавшимся эмоциям взять верх над разумом.Дей
Ночь выдалась холодная. Погода что-то испортилась, ливень принес с собой кроме сырости еще и проблемы с розжигом костра. Печка моментально остыла, и чтобы растопить ее, пришлось потрудиться. Ночью задул отчего-то холодный ветер, и я проснулся из-за того, что накидка уже не спасала, я совсем озяб. Приподнявшись, я огляделся и немедленно услышал слабый стон. Лусия металась во сне и вскрикивала, ей явно снилось что-то не очень хорошее. Она и раньше спала беспокойно, а сейчас буквально плакала, во всяком случае щеки ее были мокрые, и бесконечная нежность затопляет меня. «Что же тебе снится, Кнопка?» Если она начинает всхлипывать, чаще всего достаточно просто взять ее за руку, и она успокаивалась, но сейчас… Это было больше похоже на видение, чем на сон. Люси спит очень крепко, почти никогда не просыпается среди ночи, если с ней что-то происходит, значит, все очень серьезно. Я поднялся и лег рядом с девушкой, приподнявшись на локте и рассматривая ее в лунном свете, накрыв еще одной накидкой, чтобы не мерзла.Маленькая ладошка, и вправду очень холодная, постепенно начинает теплеть, а тревожное выражение сменяется умиротворением. Веду пальцами вдоль ее предплечья, подушечки ощущают нежную, шелковистую кожу… Зачем я мучаю и себя, и ее? Ей это не нужно, она так сильно смущается каждый раз, когда я теряю контроль и так явно показываю ей свою… симпатию. Она не раз и не два ясно давала понять, что мы только друзья, между нами ничего не может быть, моя задача научить ее справляться со своим даром. Вот бы еще кто-нибудь научил меня справляться с собой... Чем больше я узнаю ее, смотрю на нее, чем больше она открывается мне, тем больше я чувствую эту тягу, будто в мою жизнь вернулся недостающий кусок. Как я буду жить без нее дальше, просто не могу думать. Она повернулась, и темная прядка упала ей на щеку. Я осторожно, чтобы не разбудить, убираю волосы от лица и не могу насмотреться на открывшийся мне вид. Прежде чем я успел взять себя в руки и включить разум, наклонился и мои губы дотронулись до ее щеки. Нет! Я не должен… но как же это прекрасно. Никогда, ничего подобного не было в моей жизни, и как теперь жить дальше я не знаю. Люси глубоко вздохнула во сне, и заворочалась, уютно устраиваясь прямо у меня под боком, положила обе руки под щеку. Отчего в груди так тесно, а горло будто сжала удавка? Все то время, пока мы общались детьми, она пыталась мне показать, что такое любовь. Присылала мне множество мыслеформ, где чаще всего мелькал ее отец и братья, но… Мне хотелось узнать о другой любви, что заставляет мужчину рисковать жизнью ради женщины. И тогда она присылала мне образы своих родителей, а потом и своего брата, нежно глядящего на белокурую голубоглазую девушку, обнимающего ее, целующего. Я и сам видел их, я пытался понять, что они чувствуют и всеми силами своей неокрепшей души хотел, чтобы они были вместе, но они не были… Они все время разъединялись, и причины мне были непонятны… До сегодняшнего дня… Когда рядом со мной девушка, за которую я, не глядя, отдам свою жизнь, но не могу увидеть в ее глазах отклик на свои чувства, потому что… опоздал. Лусия любит другого, и у меня нет шансов, она прямо и четко сказала мне об этом. И то отчаяние, которое я испытываю сейчас, нельзя передать словами и даже мыслями. Так хочется плюнуть на все и поцеловать ее, по-настоящему, прижимая к себе покрепче, и я сделал бы это, будь я уверен, что почувствую отклик на свой порыв. Но я… не хочу быть ей противен. И я не буду… так поступать… Я привлек ее к своему телу, чтобы согреть, зарылся в ее волосы, которое теперь пахнут немного тиной и дождем. Люси, Люси, я бы все отдал, чтобы быть с тобой, но… что у меня есть? Я могу только спасти ваш город, чтобы ты жила дальше, а потом мне только один путь — обратно за стену…* * *
Я обычно просыпаюсь раньше Люси, она кажется любительница поваляться, поспать, но сегодня все было по-другому. Когда я открыл глаза, обнаружил полное отсутствие девушки у себя под боком и никакой радости мне это не доставило. Опасности никакой я не чувствовал, а то, что она потихоньку сбежала, означало только одно, я был прав в своих предположениях и нужно уже брать себя в руки и перестать ухлестывать за чужой девицей. Люси обнаружилась на берегу реки, она сидела, широко раскинув ноги, и тянулась вперед, будто хотела сложиться пополам. — Люси, а что ты делаешь? — Я работаю над растяжкой. Отсутствие тренировок сказывается на физической форме очень быстро. Ходьба тоже тренировка, но скорее на выносливость, а мне не хватает силовых упражнений, — она подняла на меня глаза, и сдув прядь волос со лба, выдохнула. — Чем пялиться, лучше б помог… — Чем же я могу тебе помочь? — вскинул я брови вверх. — Я лучше костер разведу… — Иди сюда, — махнула Люси рукой и свела ноги вместе. — Давай, подержи меня, а я буду качать пресс. — Ты уверена? — А что такое? Я подошел к ней и аккуратно, стараясь не причинить боли, обхватил ее лодыжки. — Люси, ты уверена, что это хорошая идея? — Риз, послушай, — девушка села и пристально посмотрела прямо мне в глаза. — Когда ты окажешься в Бесстрашии, тебе придется делать много разных вещей, которых ты в своей жизни, скорее всего, никогда не делал. Побить девчонку — не самое сложное из этого. Ежедневные изнуряющие тренировки, на выносливость и силовые, стрельба по мишеням, полосы препятствий, метание ножей… — Метание ножей? — улыбаюсь я во весь рот. — А это еще зачем? Где это-то может пригодиться? — Бесстрашный должен уметь все и не задавать лишних вопросов, понятно? Ты многое умеешь, но наша инициация и не таких людей ломала… — Почему у меня ощущение, что ты вдруг решила отговорить меня вступать в ваши ряды? — сощурившись, я вглядываюсь в ее лицо, чтобы найти подтверждение своим словам. — Ты думаешь я буду тебе там мешать? Но я не буду, Люси… — Да, нет, ты меня не так понял, я просто хочу, чтобы ты был готов к тому, что тебя ждет и вовсе я… — Тихо… — я вдруг почувствовал приближение… — Слышишь? — Да, я предельно четко ощущаю, что кто-то тут есть посторонний, но вот кто… — Смотри, Люси, — я поднимаюсь на ноги и иду встречать нашего гостя. Я знал, что рано или поздно он появится, но не думал, что он забредет так далеко. Я не терял с ним связи с тех самых пор, когда обрел память и мой дар снова стал служить мне, как и раньше. Лидер Эванс называл его Парень, и я не видел смысла обращаться к нему как-то по-другому. — Риз, — зашептала Люси страшным голосом. — Это же… — Да, это скриммен* (см. прим.). Ты помнишь его, Люси? Это тот самый скриммен, который помог твоей маме в поисках, когда тебя украли… — Парень, — одними губами прошептала девушка, и ее рот чуть-чуть приоткрылся от догадки. — Какой он большой… Риз, ты чем его кормил? — Зверь живет сам по себе, я только иногда сталкиваюсь с ним, — я подхожу к животному, и он, чувствуя меня, начинает покачивать головой. — Он нас не видит, но я могу с ним общаться, он довольно умный, и помнит всех вас, и тебя, и… твоего отца. Иди сюда, не бойся, он не причинит нам зла. Парень за это время и правда здорово вымахал, и теперь для того, чтобы погладить его по голове, нужно высоко задрать руку. Тут, в застенье, много охотников за скримменами, почему-то считается, что их голова чего-то стоит, и если съесть их мозг, то можно их больше не боятся… Но все это чушь, конечно, и огромное количество животных гибнет только из-за подобного бреда. Парень склоняет ко мне голову, чувствует, что мы, ну во всяком случае я, ему рады. — Ну что же ты, Люси! Ты ведь дивергент, не говори, что тебя не учили обращаться с этими животными! — На самом деле… Мои родители не очень-то рады этому факту и всячески берегли меня от эрудитов сколько я себя помню. Поэтому общение со зверушками как-то обошло меня стороной. — Иди сюда. Ты ведь мне доверяешь? Я слышу все что он чувствует, и он транслирует мне свои ощущения. Парень не хочет нам зла и совершенно нас не боится. Иди сюда, положи руку ему на голову! Он поможет тебе вспомнить все, что тебе еще недоступно! — Прямо вот все? — с сомнением тянет девушка, опасливо поглядывая на животное. — Люс, попробуй и узнаешь! Давай, не бойся! — Я и не боюсь, — она задрала свой курносый носишко и бойко пошагала к нам, но перед животным застыла и задышала медленно и очень глубоко. Я оставил зверя и подошел к ней сзади, обняв за плечи и слегка подталкивая к Парню. — Давай, хорошая моя, ты же бесстрашная и никогда ничего не боишься, — я шепчу ей на ушко, медленно втягивая аромат ее волос, почти дотрагиваясь до ушной раковины губами. — Я никогда, никому, ни за что не позволю причинить тебе вред, прошу доверься мне. — Я верю тебе, Риз, правда, — она слегка повернулась ко мне, и ее губы так близко, что нужно делать над собой неслабое усилие, чтобы опустить взгляд и не прикоснуться к ним. Не выпуская ее из объятий, я беру правой рукой ее ладошку, и кладу на голову Парню, накрывая своей. Люси резко вдохнула и чуть отпрянула назад, впечатавшись в мою грудь, а скриммен уже вводит ее в транс, чтобы показать то, чего она еще не вспомнила. __________________________________ * Скриммен (во вселенной этого мира) — хищное млекопитающее из семейства псовых, появившееся на земле после катаклизма. Форма мутации млекопитающего и хрящевой рыбы. Очень крупное животное, крупнее любого волка. Шерсть короткая, при ближайшем рассмотрении оказалась чешуей. Суставы гнутся в обе стороны. Зубы по расположению и виду похожи на зубы акулы, конусообразные и очень острые. Голова круглая, совершенно покатая, ни органов зрения, ни органов слуха, ни органов обоняния не обнаружено. В задней части головы есть видоизмененные жабры. Животное может жить под водой. Очень развитый мозг. Передвигается, паря по воздуху в нескольких сантиметрах от земли. Не может преодолевать возвышенности (горы, скалы и прочее) Ареал обитания — лесной массив, пологие пустоши. Живут как по одиночке, так и стаями до 15 особей. Если животные сбиваются в стаю, то среди них выделяется вожак, который ментально связывается со всеми особями и контролирует их. Размножаются как млекопитающие. Самка может приносить до одного детеныша в год, независимо от погодных условий. Из особенностей — обладает возможностью ментального воздействия на людей — животное выделяет феромоны, которые воздействуют на мозг человека и заставляют испытывать его самые страшные кошмары. Человек их материализует свои страхи и умирает от ужаса или от воздействия материализованного кошмара. Скриммен таким образом охотится на все живое, но если нет белковой пищи, может долго выживать питаясь подножным кормом, в том числе травой, ветками деревьев. Ментально питаясь страхами, животное вырастает до огромных размеров. От обычного питания особи гигантскими не становятся. Обычный человек, не дивергент, скримменов не видит — еще до того, как человек оказывается в непосредственной близости от особи, скриммен чувствует его страхи и вызывает самые кошмарные, от которых человек умирает. То же происходит и с другими животными. Дивергенты могут прервать симуляцию, вызванную скримменами, при этом особи не способны увидеть дивергента. Однако, до тех пор, пока дивергент не поймет, что «это все нереально», но подвергается воздействию симуляции. Поддаются приручению. Пребывая в спокойном состоянии, животные могут ментально общаться с человеком, посредством образов, прогнозирования будущего и пр. Других животных подчиняют своей воле. Когда особь долго питается страхами и вырастает до огромных размеров, а также, когда превращается в одиночку, становится очень агрессивной, нападает на все живое, совладать с ним невозможно, единственным выходом остается — убийство особи. Стена вокруг города — это своеобразный огромный передатчик, отпугивающий животных и защищающий всех живущих внутри периметра. В послевоенном Чикаго животные были пойманы и использованы для создания сыворотки симуляции. Также в Чикаго созданы портативные индивидуальные передатчики для отпугивания животных, чтобы за стеной могли жить не только дивергенты.