Всё могло быть иначе

Афганистан, База Кэмп Бастион, 25 мая 2008 года Я резко проснулся от звука страшного грохота. Прямо рядом с базой прогремел очень мощный взрыв. Внутри что-то ёкнуло, словно оборвалось... Мысли сумбурно дрались между собой за право первенства, но банальное чувство тревоги из-за беспомощности перед неизвестностью брало своё. Я побежал по направлению к выходу из нашего павильона, на ходу проверяя табельное оружие, приближаясь, слышал распоряжения Джонсона, а перед глазами всё стоял Фрэнк из моего сна, не пуская меня в реальность. Небо, захваченное в плен рассветом и постепенно меняющее цвет своей мантии, тихо поглощало столб огня от... вертолёта. На совершенно пустынной территории, растянувшейся вдаль примерно на двадцать миль, ничто не останавливало взор, кроме упавшей машины, которая была объята пламенем. Вопрос об уцелевших снимался сам собой. Бегло окинув взглядом аэродром, я без труда понял, какого именно вертолета не хватает: — Фрэнк, твою мать! — процедил я сквозь зубы, руками обхватил голову, сжав кожу, и, спустившись на лицо, сильно потёр его ладонями. Ноги не шли. Дыхание сбилось, хотелось прокричать, но лишь прошептал: — Почему, Фрэнк? Почему? Все вокруг бегали, задевая меня, наверное, не нарочно. Кто-то уже высказывал причины произошедшего, кто-то опрашивал очевидцев, а кто-то приводил истребители в боевую готовность, так как не исключалась атака базы с воздуха, а сбитый вертолёт был лишь её прелюдией. Я никогда раньше не задумывался, почему жизнь нас сводит с определёнными людьми, дающими нам яркие и неоднозначные эмоции. Что закладывают эти встречи в фундамент будущего? Что делают с нами обстоятельства, ровным счётом никак от нас независящие. В течение всего времени нашего общения с Фрэнком Ларсоном я неоднократно ловил себя на мысли, что он стал мне не просто другом, а каким-то близким и удобным человеком. Мне с ним всегда было уютно. Странное определение для обозначения уровня общения двух взрослых мужчин во время войны, не спорю, но по-другому и не скажешь. Очень быстро мы стали понимать друг друга буквально с полуслова, словно были знакомы очень давно. Иногда нам было достаточно только взгляда, чтобы понять мысли другого. Нам нравились и не нравились одни и те же вещи, книги, кинофильмы, блюда в столовой, шутки и поступки других людей. Мы совпадали по всем параметрам, как два кусочка пазла. И сейчас, видя, как он горит в этой чёртовой машине для убийств, мне хотелось выть от осознания своей невосполнимой утраты. От понимания того, что мы так много ещё не сказали друг другу, не пережили вместе. Кричать о том, что всё у нас ещё впереди, что наша жизнь и наши мечты заслуживают того, чтобы быть с нами; что я был бы счастлив видеть его в своём доме на берегу Тихого океана. «Так и будет, Фрэнк. Так и будет. Только не в этой жизни», — отвечал я на собственные мысли. *** Вернувшись в госпиталь, я встретил Билла, попивающего кофе с сигаретой в зубах. Он нервно перемещался по диагностическому блоку. — Ты не знаешь, что случилось с вертолётом? — спросил я, не глядя на него. — Не знаю. Наши теряются в догадках. Куча ненужных, необоснованных предположений. Где, правда, одному Богу известно. — Он отхлебнул кофе, видимо, уже порядком остывший, и продолжил: — Парней жалко. Правда, Джон? — и взглянул на меня каким-то отстранённым взглядом, словно мысли его были совсем не здесь. — Конечно. О чём ты? — О том, что Фрэнк был лучшим пилотом. И это не может быть его ошибкой, вот я о чём, Джон, — заметно раздражаясь, протараторил Нильсон. — Кто сморозил эту нелепость? Что за бред? — я был полон возмущения и почувствовал мгновенную злость на несправедливость. — Конечно, теперь будет служебное расследование и бюрократическая волокита. Потерять вот так сорок шесть «лимонов» фунтов — за это по головке не погладят. — Ну, Джон, ты ещё посчитай, что каждый час полёта нашему налогоплательщику обходится в двадцать тысяч. Что от этого изменится? Ничего. Я не уверен, что здесь найдут истинную причину. Как всегда будет два вывода. — Фрэнк не виноват. Он никогда бы не допустил оплошность. Тем более вылет был запланирован и прошёл тридцатиминутную подготовку*. А что наши думают? — Кто-то из наблюдателей видел тонкий дымовой шлейф, отсюда можно предположить, что их снял снайпер, попав в гидросистему, но тогда почему они не совершили вынужденную посадку? Горы? Или не заметили пробоины? Не сработали датчики? Решили дотянуть до базы? — он сделал еще одну затяжку и бросил окурок в стакан с остатками кофе. — А если шлейф показался, и это был ПЗРК** любой модификации? Почему никто не видел, откуда выпущен снаряд, при том, что дальность поражения им цели максимум три с половиной мили. Откуда в голой пустыне с обзором в двадцать миль можно выбежать и втемяшить снаряд в вертолёт на небольшом расстоянии от базы? Это — полный абсурд. Понимаешь? — Эта война вообще полный абсурд, — сказал я, всё больше погружаясь в себя. — Джон, вы были близки? — голос его звучал тихо и уверенно, а в глазах не было и доли того ехидства, которое всегда сопровождало его замечания. — Билл, ты на что намекаешь? Совсем с катушек съехал? — я почувствовал, как мои пальцы сжались в кулаки, и возникло непреодолимое желание испортить ему лицо, но сдержался. — Знаешь, Уотсон, я не такая сука, как ты думаешь. Я восхищался Фрэнком. Но он всегда был нелюдим, всегда держал расстояние. Никогда никого к себе не подпускал. Никого, кроме тебя, — и подойдя ко мне достаточно близко, добавил: — И я, если честно, даже завидовал вашей дружбе. Мне, действительно, очень жаль, Джон, — поравнявшись со мной, он похлопал меня по плечу и вышел. Я всё пытался своим затуманенным медициной разумом разобрать случившееся — найти хоть какое-нибудь вразумительное решение. А что, если бы они совершили вынужденную посадку, был бы у них шанс на спасение? Даже карты нет с четко обозначенным ландшафтом этой грёбанной провинции, потому что, отправлявшиеся по ней путешествовать пешком, назад не возвращались. Военными разработчиками было сделано всё возможное, чтобы у экипажа был шанс выжить. Шанс — вот чего нам всегда недостаёт. У пилотов даже нет каких-нибудь особенных лётных костюмов, их форма в точности повторяет таковую же у пехотинцев, но шьётся из огнеупорной ткани. У них есть индивидуальный жилет для поддержания корпуса, который в случае ранения, возможно, предотвратит большой объём кровопотери и не даст кишкам выпасть наружу. А поверх жилета — кевларовый «яйцедав»***. За базой всегда велось наблюдение: кто в каком направлении вылетел, и вся информация сливалась талибам, чтобы они могли рассчитать хронометраж атаки. Иногда пилотам приходилось делать круги-обманки, и только потом брать верный курс. Это хоть как-то увеличивало шансы не быть сбитым. Шанс. Шанс на жизнь — вот чего на войне катастрофически не хватает. Хотелось напиться. Безбожно. До потери сознания. Но эта роскошь была недоступна. Нам разрешалось только две бутылки пива на Рождество. Но до него невыносимо далеко. Боже... ______________________________________ Примечание автора: * Подготовка к взлёту означает больше тысячи нажатий на разные кнопки. В общей сложности это занимает тридцать минут, двадцать две из которых вертолёт стоит уже с работающими двигателями. Если очень торопиться, можно успеть за пятнадцать. Если попытаться ещё быстрее, то что-то придётся включать уже в воздухе — безо всякой уверенности, что заработает. При такой спешке можно, к примеру, лишиться зашифрованных радиоканалов или картинки с инфракрасной камеры. Для сравнения, "Чинук" готовится к взлету за пять минут. ** ПЗРК — переносной зенитно-ракетный комплекс. *** Тяжёлый кевларовый нагрудник — останавливает пулю калибра 7,62 мм, выпущенную в упор. Неформально называется «яйцедав» — за ту его часть, которая своеобразным образом проходит между ног.