Пока ты спишь

Курамочи скучал по нему. Скучал по мягким губам, по настойчивым, нетерпеливым пальцам, по пахнущей темным шоколадом коже, но скучал не только по этому. Он также скучал по бодрым улыбкам, по громкому голосу, выдающему идиотские вещи, по копошению в полшестого утра, даже по наивной детской дерзости. Йоичи с удивлением обнаружил, что не только тот ночной призрак ему нравится, еще больше его ошарашила мысль о том, что, может быть, утренний Савамура ему нравится даже больше. Таким, какой он есть, шумный, глупый идиот, он был необходим в каждом наступающем дне, он должен был заполнять собой каждую свободную клетку времени, но он перестал это делать. Они почти не разговаривали. И несмотря на то, что, когда они не были наедине, он вел себя как раньше, Йоичи осязаемо чувствовал тот барьер, который встал между ними. Для него Савамура Эйджун теперь был закрыт, окутан невидимым барьером, за который шорт-стоп не мог ступить. Всегда открытый и искренний Савамура Эйджун для него стал недосягаем, и впервые он понял, как сильно в действительности он к нему привязан. Стены пятой комнаты были проедены тишиной. Она сочилась из каждого угла, еще больше напрягая и так нерадужную атмосферу. Курамочи долго пытался вспомнить, о чем же они разговаривали раньше, но так и не нашел ответа. Кажется, они ни о чем не разговаривали, и тем не менее как-то общались, пусть и ни о чем. Теперь же Савамура молчал, меньше говорил глупостей, и шорт-стопу нечего было комментировать, поэтому он тоже молчал. Он десятки раз пытался завязать разговор, но выходило как-то натянуто, и диалог сам по себе угасал, фактически не начавшись. Все, что ему осталось, это наблюдать за ним. За сменяющимся выражением лица, за сосредоточенными руками, взъерошенными волосами. За тем, как он старается, за тем, как он пытается собраться с духом, за тем, как он учится верить в себя, за тем, как он осознает, что выбранный путь будет долгим и трудным, за тем, как он набирается смелости, чтобы бросить вызов этому миру. За тем, как он становится сильнее. Однажды вечером Курамочи хмыкнул, подумал, что знает, почему ему с самого начала так нравились прикосновения Эйджуна. Вовсе не из-за умения доставлять удовольствие, а из-за целеустремленности и нежелания сдаваться. Это был тот случай, когда охотник настолько искусен, что жертва сама мечтает быть пойманной. В тот день Савамура лег спать первым, и шорт-стоп долго сидел на полу, у его кровати, и разглядывал его спящее лицо. Он не мог понять, как не заметил раньше, насколько Эйджун прекрасный человек. Даже на Ре-сана он редко смотрел с таким восхищением, как на Эйджуна в тот вечер. Он улыбался, понимая, что если раньше не знал, как не утонуть в утягивающем его болоте, то сейчас уже долгое время находится на самом дне, откуда невозможно выбраться. Впрочем, он и не хотел отсюда выбираться, с тайным ликованием надеясь, что может уйти еще глубже. Курамочи убрал со лба Савамуры пару прядей волос и поцеловал его в лоб. Он с сожалением подумал: «Этого так мало», но больше к нему не прикоснулся. Лишь беззвучно рассмеялся, почти шепотом проговорив: «Монстров он боится!», потом поправил уголок одеяла, выключил свет и лег в свою кровать. Он не увидел, что у Савамуры покраснели уши. * Обычно прячутся от остальных. Они прятались друг от друга. Отводили взгляды, молчали, избегали разговоров, которые были им необходимы, уходили и лгали друг другу и самим себе. Савамура перестал себе верить. Внутренний голос говорил ему: «Он тебе нужен. Как бы глупо это не казалось, он тебе нужен». Савамура не верил себе из упрямства, дурацкого принципа и не более. С другой стороны, он не верил себе, потому что не знал, что делает по ночам. Ему продолжали сниться эти сумасшедшие, глупые сны, где они вместе, так близко, что на двоих не хватает воздуха, но в реальности они не разговаривали. Да он и боялся спросить, было ли что-нибудь по-настоящему. С все более отчетливым ужасом Эйджун осознавал, что даже если и не было, он этого хочет. После того случая в ванной он никак не мог понять, почему раньше не замечал, что каждое прикосновение к шорт-стопу рождает в нем такую бурю эмоций. Ведь Курамочи так часто к нему прикасался. Эти мысли заставляли Эйджуна краснеть. Все чаще в его голове проносилось железной аксиомой: даже если Йоичи ударит его или скрутит, или схватит за запястье, его тело ответит только волной непередаваемого удовольствия. Эту аксиому хотелось подтвердить или опровергнуть, но они не разговаривали. Не пересекались взглядами. Не прикасались друг к другу. В тот вечер, когда Курамочи поцеловал его в лоб, Савамура с горечью подумал: «Этого так мало», и еще с большей горечью констатировал, что он безумно, безумно, хочет большего, намного большего, насколько это вообще возможно большего. Пока Йоичи выключал свет и поднимался к себе, Эйджун боролся с желанием подняться следом или утащить шорт-стопа к себе под одеяло и не выпускать; ночи три не выпускать. Он уснул с этой мыслью, а проснулся чуть раньше, чем наступило утро, и не в своей кровати. Курамочи уснул с той же мыслью, поэтому, когда его разбудили чужие губы, он воспринял это как последний шанс, последнюю возможность почувствовать на себе прикосновения Эйджуна. Он позволил себе забыться. Позволил желать бездумно, нещадно, как в последний раз. Они целовали друг друга, ласкались, терлись голой кожей, прижимались друг к другу, оставляя на теле метки, кусая и облизывая с такой жадностью, будто никогда друг друга не увидят в будущем. Но была в этой буре пауза, которую шорт-стоп даже не заметил, но которая сыграла решающую роль для питчера. Когда они были почти на пределе, Эйджун на секунду застыл. Йоичи не обратил внимания на это, продолжив толкаться в руку первогодки и своей рукой лаская самого Савамуру. — Эйджун, не останавливайся, — не приказывал, а умолял его Курамочи. И Савамура послушался. И продолжил еще с большим рвением и страстью, от которой Йоичи потерял себя. Вцепившись в плечо Эйджуна влажными пальцами, прижимая его к себе ногами, он просил большего и телом, и голосом, пока не достиг пика и не затих. Савамура кончил почти в тот же момент и обессиленный рухнул на него, придавив горячим телом. Не открывая глаз, Курамочи поцеловал его в висок и охрипшим голосом прошептал: — Эйджун, иди в свою кровать, — так нежно, что он не смог удержаться и поцеловал шорт-стопа в шею прежде, чем уйти. Йоичи не обратил на это внимания, почти сразу же провалившись в сон, но со звуком будильника широко и испуганно раскрыл глаза, а рукой прикрыл место поцелуя. В его голове вспыхнула решающая фраза. «Ты не спал». * «Я сам в шоке», — мог только ответить Савамура на вопрос, который еще не сформулировал. За последние сутки он узнал много нового о практической части «однополой любви» (как назвали ее умные люди). То, что он изучал эту сторону жизни прямо на занятиях, никого не смутило, кроме слишком любопытной соседки. И если до этого момента он себе не верил, то теперь начал себя бояться. Собственно, именно поэтому решил на всякий случай вооружиться хотя бы теоретическими навыками в этой области. К сожалению, все, что касается теории, Савамуре только вредит. Они продолжали избегать друг друга, и теперь Эйджун чувствовал себя лгуном и извращенцем, потому что никак не мог выкинуть из головы того, что было ночью, но и признаться, что пришел в сознание в самый неловкий момент, тоже не мог. Курамочи знал. Он просто знал. Но тоже не спешил раскрыться. Теперь он с хорошо скрываемым интересом наблюдал за действиями Эйджуна, которые, как обычно, были рассеянными, мельтешащими, быстрыми и совершенно неэффективными. С одной стороны, это было забавно, видеть его снова сосредоточенным на одном деле, целеустремленным. Живым. С другой стороны, с каждой секундой в шорт-стопе возрастало напряжение, маленькая, звенящая внутри бусинка, которая противным писком повторяла: «А что если ты ошибаешься?» Йоичи отгонял ее от себя яростным внутренним криком, совершенно безумным, который только подтверждал, что он до конца останется на своем. Он молча ждал. Но внутри все кипело от нетерпения, от желания взять все в свои руки, которое могло привести только к разрушению того, что уже было построено. Впервые шорт-стопу казалось, что ждать чужого решения это худшее в мире занятие. Метаться, нервничать, сходить с ума от незнания и пытаться внешне казаться спокойным. Намного проще, когда ты знаешь ответ. Проще с ним смириться, когда знаешь, что нет других вариантов, а молчаливое ожидание было борьбой, поставленной на паузу. Для воина, бегущего сквозь окровавленное поле, является нестерпимым испытанием застыть в одной секунде и видеть все, как оно есть на самом деле — не свое геройство, а чужую смерть - потому что если он оглянется, то перестанет верить, что выживет. Курамочи почти перестал верить, но потом Савамура снова поцеловал его в шею, отключил паузу, заставляя снова в бешеном темпе биться сердце. Это произошло через две ночи. Эйджун решил подкрепить теорию практикой. Конечно же, для этого бодрствовать необязательно. Шорт-стоп проснулся в самое темное время от странного ощущения в районе копчика. Потом понял, что не в районе копчика, а чуть ниже. Йоичи ожидал какого-то поворота событий, но не думал, что он будет таким резким. Попытки остановить Эйджуна на этот раз не сработали даже тогда, когда он называл его по имени, и тогда его внутренний голос начал над ним громко и с нескрываемым удовольствием смеяться. «Получил, что хотел? — с иронией спрашивал он. — Вот он, твой. И больше ничей». Курамочи глубоко вдохнул, чувствуя приятный запах кожи и едва сдерживаясь, чтобы не укусить Эйджуна за шею, когда тот, решительно и безэмоционально, засунул в него третий палец. Но в этот момент в Йоичи что-то щелкнуло, и он без сомнений ответил: «Нет. Я хотел не этого». «Не этого Эйджуна». Курамочи влепил ему звонкую пощечину, и Савамура тут же пришел в себя, шокировано уставившись на шорт-стопа. Потом резко вытащил руку из его штанов и, не зная, куда спрятать глаза от стыда, уткнулся ему лбом в плечо. Они пролежали неподвижно некоторое время. Потом Йоичи опустил руку на плечо питчеру, этой попыткой поддержать выдавая все свои тайны. Но Эйджун не понял этого. Он лишь чувствовал, как тепло ладони через футболку обжигает кожу, но не мог понять по какой причине. Курамочи понял, что навряд ли сможет долго сдерживать улыбку, поэтому как можно более нейтрально проговорил: — Возвращайся к себе. Савамура приподнялся и кивнул, но не спешил уходить. Через несколько секунд Йоичи почувствовал, как по шее снизу вверх медленно прошелся кончик носа, а потом едва коснувшиеся губы оставили обжигающую печать на том же месте, что и в прошлый раз. Эйджун покинул его, а Курамочи повернулся на бок и с улыбкой пробормотал: — Идиот. Все это время он так боялся встретиться с настоящим Савамурой лицом к лицу, а сейчас никак не мог понять, почему чувствует себя таким счастливым.