Warning the Ghost

Буффало, Штат Нью-Йорк. И зачем я согласился на всё это? Узел внутри Лиама затянулся ещё больше, когда грузчики погрузили ещё одну коробку на платформу, запряжённую лошадью, которая стояла перед особняком Стайлсов. Книги, инструменты, даже обожаемая в детстве библиотека Гарри — всё выставлялось на аукцион. Казалось, что он хочет уничтожить все следы своего пребывания в Буффало. Конечно, ему пришлось пережить здесь нелегкие времена — ужасные смерти обоих родителей, — а надежды Лиама на то, что они когда-нибудь будут вместе, теперь окончательно рассыпались в прах. Но ведь были же у них, как у старых друзей и конфидентов, и хорошие моменты Разве он может вот так легко выбросить их из головы. Лиам никогда и ни за что не забудет.       Пейн подошёл к коробкам с книгами Гарольда и покачал головой. Потом взял лист бумаги и написал расписку на значительную сумму. А на втором листе он написал: ПРОДАНО ДОКТОРУ ЛИАМУ ПЕЙНУ. НЕ ГРУЗИТЬ. Когда-нибудь Гарри пожалеет, что позволил избавиться от этих книг. Бог даст, у Стайлса будут собственные дети. Он вполне мог представить его в детской Аллердейл Холла — Гарри должен быть совершенно очаровательным отцом — читающий волшебные сказки своей девочке-непоседе и мечтательному мальчику.       Всем сердцем Пейн хотел бы, чтобы это были его дети, но, как говорит его собственная мать:если бы, да кабы, во рту росли бобы…       Мистер Фергюсон, адвокат семьи Стайлсов, смотрел на молодого человека с мрачным интересом. Заметив надпись «ПРОДАНО», он одобрительно кивнул. То, что этот человек занимался распродажей вещей, было совершенно естественно. Он даже выполнил последнюю волю покойного. По ней единственным наследником всего, и совсем не малого, состояния становился Гарольд Эдвард Стайлс. Лиам предложил ему своей долгой и близкой связи с семьёй он мог помочь с составлением каталога и оценкой.        — Я значительную часть своего детства провёл в этом доме, — сказал Лиам, поворачиваясь к юристу, — В те времена наши семьи были очень близки.       Фергюсон вздохнул. У него тоже было тяжело на сердце.        — Очень жаль. Избавляться от всего этого… И так быстро. Так неожиданно.        — Слишком быстро, Вам не кажется? — спросил Лиам, наклонив голову.       Но Фергюсон всегда был осмотрительным юристом, поэтому его ответ был нейтральным:        — Всё зависит от того, как на это посмотреть.       Лиам подошёл к письменному столу покойного Стайлса и стал перекладывать бумаги в коробку. Неожиданно он наткнулся на чековую книжку.       На корешке он увидел, что самый последний чек, который Стайлс выписал перед смертью, был выписан на имя Луиса Томлинсона, баронета. Чек был на очень значительную сумму. С дрожью в руках молодой человек проверил число: 11 октября.       Накануне его смерти.       Или накануне его убийства, подумал Лиам, и в его голову закралось ужасное подозрение.       Извинившись перед Фергюсоном, он оставил дом Стайлсов и направился прямо в клуб, к которому принадлежал умерший. Попасть в раздевалку было делом несложным — Лиам лично знал секретаря клуба, поэтому смог обследовать место смерти. Разбитая раковина была заменена на новую. Он осмотрел сначала её, а потом пол под ней, пытаясь понять, каким образом простое падение могло вызвать такие тяжёлые травмы. Даже если бы отец Гарри упал на пол с высоты своего немалого роста и ударился бы об раковину, то угол повреждения был бы совсем другим. Лиам попытался объяснить это дознавателю, но тот был оскорблён его вмешательством и занял оборонительную позицию. А заставить человека, занимающего оборонительную позицию, прислушаться к доводам разума чрезвычайно сложно.       Я должен был постараться заставить Гарри выслушать меня, корил Лиам сам себя. А я не захотел на него давить. Томлинсон совсем заморочил ему голову… И захватил его сердце. В своём горе Гарри был беззащитный. На кладбище он дрожал под рукой Томлинсона — больше похож на бабочку, приколотую иголкой, чем на осиротевшего мужчину, находящегося под защитой возлюбленного.       Как же плохо. Как же всё плохо, думал Пейн, выходя в унынии из клуба. #       Пианино       Звуки колыбельной.       В эти короткие моменты между сном и бодрствованием Гарри показалось, что он находится в своей детской и его красавица мама играет, чтобы всё-таки успокоить своё неугомонное дитя. Спи, моя радость, усни…       А потом он открывает глаза и увидел голову Луи на подушке рядом с ним. Его первым желанием было разбудить мужа и рассказать ему о том, что произошло… Но произошло ли это на самом деле? Он отмахнулся от настойчивого рассказа о женщине в лифте. Что же он скажет, когда Гарри расскажет ему о бесформенном, покрытом кровью существе, которое появилось из пола второго этажа? У него нет никаких доказательств… Но он может продемонстрировать ему чемодан в шахте с глиной.       Правда, он, наверное, уже знает о нём., а что по поводу этих звуков в резервуаре?       Может быть, мне всё это приснилось. А может быть, я схожу с ума. А может быть, у него лихорадка? Гарри пощупал себе лоб — кожа была липкой. Он действительно не очень хорошо себя чувствует. Понятно, что Зейн не был рождён поваром и что на еде Томлинсон и Малик пытались сэкономить каждый пенни. Может быть, продукты испортились? Хотя братья чувствуют себя прекрасно.       Я же тоже теперь Томлинсон. Мистер Томлинсон-Стайлс.       Тогда, может быть, он слишком много выпил? Они открыли две бутылки шампанского, чтобы отпраздновать свою свадьбу, а потом ещё коньяк… Гарри редко пил спиртное — его отец был в этом деле консерватором, и он, как сын хозяина дома, следовал его примеру.       Луис мирно спал, и ему не хотелось беспокоить его всеми этими странностями. Прочитав его роман, Луи признался, что книга напугала его, а ведь Гарри, как автор произведения, тоже мог попасть под влияние своей книги. И сейчас, в свете раннего утра, Гарри начал сомневаться. За этими событиями он так и не отослал рукопись в Атлантик Мантли и теперь радовался этому. Ведь история ещё совсем не закончилась.       Недостаток сна, нервы, тени в комнатах — он не мог в действительности видеть то, что ему показалось. А как же ужас.? Как же эти звуки в резервуарах.?       Пианино продолжало играть. В окно проникал яркий свет, и по стенам прыгали солнечные зайчики, которые напоминали об утре, проведенном в сладком дреме. Сейчас должно быть уже за полдень. В животе у него забурчало, Гарри почувствовал голод и решил вставать. Набросив халат, он вышел из комнаты. Щенок остался в спальне вместе с Луисом.       Двигаясь по наитию, он спустился вниз, где, наконец, наткнулся на громадную комнату, заполненную книгами и стеклянными витринами. В центре ее, за старым роялем, сидел Зейн. Со стен смотрели портреты с маслом. Под семейным гербом расположена надпись: Ad montes oculos levavi.        — Я подниму глаза мои на холмы, — перевёл Зейн, не прекращая играть.        — Прошу прощения, — извинился Гарри. — Я Вам помешал. Я…        — Совсем наоборот. Это я должно быть разбудил Вас своей игрой.        — К сожалению, спал я сегодня очень мало, — потирая виски, признался Гарри. — Я…        — Неужели? — переспросил Малик. — Почему?       Гарри решил ничего не рассказывать о произошедшем и Зейну тоже — если то, что он видел, было в действительности…       Может быть, моя мать перевернулась в гробу. Может быть, зеркала в доме всё-таки не были занавешены черным крепом, когда покойницу выносили…       Поток мыслей захватил мужчину. И все они свидетельствовали о его неумном воображении. На лбу и верхней губе Гарри появились капельки пота.       Зейн терпеливо ждал ответа.        — Я всё ещё измучен, — такое объяснение выглядело довольно глупо. Измученный человек засыпает мгновенно, разве не так? Гарри постарался сменить тему. — Эта мелодия, что вы играли — что это было?        — Старинная колыбельная. Когда-то я пел её Луису, когда мы были детьми.       Эта тема показалась Гарри гораздо интересней.        — Могу себе представить, какими вы тогда были… Вы занимались куклами, а Луи — своими изобретениями.       Приподняв подбородок, Малик опустил веки. на лице у него появилось отсутствующее выражение.        — Когда мы были детьми, нам не разрешали приходить сюда. Мы были практически заперты в детской. В мезонине, — было видно, что сейчас он находится именно там и видит вещи, недоступные Гарри.Тот же понял, что мужчина надёжно хранит эти драгоценные воспоминания и не хочет ими делиться. А ведь Гарольд представлял, как вместе с Зейном они будут смеяться над приключениями мальчишек в юности, укрепляя этим семейные узы. Но пока Зейн охранял свои воспоминания так же твёрдо, как и ключи от Дома, и Гарри чувствовал себя исключенным из их внутреннего круга.        — Этот рояль мать привезла из Лейпцига, — продолжил Малик. — Иногда она на нём играла. Мы слышали игру в детской. Так мы узнавали, что она вернулась домой.       Как это печально звучит. Разве мать не должна бросаться к своим детям с широко раскрытыми объятьями? А, может быть, музицирование было тайным способом, которым она сообщала о своём возвращении, чем-то вроде тайного сигнала? Игра его собственно мамы тоже была сигналом: не бойся, я с тобой.       А может быть, её отношение к детям изменилось после усыновления Луи? Или Луиса она любила больше, чем собственного сына? Ему остаётся лишь гадать.       В этот момент Гарри ощутил теплоту по отношению к Зейну. Конечно, Малик будет считать Луи своей собственностью. Для Зейна отойти в сторону, должно быть, очень трудно. Гарри подумал, что ждёт от него слишком многого и слишком быстро.       Зейн показал ему большой портрет неулыбчивой пожилой женщины с истонченной кожей, обтягивающей кости узкого, напоминающего череп лица У неё были самые худые глаза, которые Гарри доводилось видеть в своей жизни, а губы были вытянуты в упрямую, злую полосу. Казалось, что Зейн покачнулся, когда они разглядывали этот портрет, но сумел взять себя в руки.        — Моя мать, — пояснил он.       Гарри испытал шок. Женщина похожая скорее на бабку или тётку — старую деву. Луи рассказывал ему, что она умерла, когда ему было около двенадцати, то есть столько же, сколько было Гарри, когда умерла его мать.       А его мама была молодой и красивой.       Пока не пришла черная холера. Я знаю, как она выглядит теперь. Я её видел. И прошлой ночью я тоже кое-что видел.       Ну вот. Он это сказал.       Согласился с этим. И опустил завесу на своё приключение.        — Он выглядит… — начал Гарри и замолчал, не зная, что сказать.        — Ужасно? — с горечью подсказал ему Зейн. — Да. У портрет идеальное сходство с натурой.       Гарри подошёл к портрету и прочитал на маленькой бронзовой табличке, прикреплённой к раме: Леди Беатрис Маликс. Потом он заметил громадное рубиновое кольцо на безымянном пальце её иссохшей левой руки. Это было обручальное кольцо, которое Луис преподнёс ему. Оно и сейчас украшало руку Гарри. Мужчина посмотрел на него. Да. Кольцо абсолютно идентично. Почему-то это выбило Гарольда из колеи.        — Луис хотел снять этот портрет. Но я был против, — пояснил кареглазый. — Мне хочется верить, что она наблюдает за нами с небес. И я не хочу, чтобы она хоть что-то пропустила.       Это что, такая шутка? Зейн улыбнулся портрету так, как будто между ним и женщиной ужасного вида была какая-то общая тайна.        — Мне кажется, это это будет моя любимая комната во всем доме, — сказал Гарри потому, что он хотел сменить тему разговора.        — Мне тоже, — Зейн быстро улыбнулся, и эта улыбка была теплее, чем та, которой он одарил портрет своей матери. — Я прочитал здесь все книги. Особенно по этимологии*.        — Насекомые… — вставил Гарри.        — Да, насекомые. Жан Анри Фабр**. В насекомых нет ничего случайного. Они делают только то, что необходимо для того, чтобы выжить. И я этим восхищаюсь. Даже их красота и изящество всего лишь способ обеспечить продолжение рода.       Только не начинай про то, как сони поедают бабочек, мысленно взмолил Гарри.        — Большинство книг выбирала моя мать. Их привозили издалека. Сама она не очень любила путешествовать. Поэтому мир должен был приходить к ней в гости.       Луис ни о чём подобном не говорил, правда, он всегда был очень сдержан в обсуждении своих приёмных родителей. Раньше Гарри думал, что он не хотел касаться этого деликатного вопроса слишком скоро после смерти отца Гарри. Англичане вообще более скрытны, чем американцы. В разговоре в ними никогда нельзя забывать о вторых смыслах. Но Гарри ничего не имел против этого. Он весь день мог слушать, как говорит Луи. Может быть, в дальнейшем он найдёт другой способ ознакомиться с Домом. Если бы только ему удалось разговорить его на темы призраков, легенд и истории самого Дома… Кто здесь умер, как… и почему? Размышляя над этим вопросом, он прочитал несколько десятков, или даже сотен, названий книг, стоявших в шкафах, и вспомнил, что точно так же поступил в кабинете Лиама. Он уже несколько раз собирался написать старому другу, но почему-то это казалось ему не очень удобным. Сейчас он уже твёрдо понимал, что он тоже лелеял в мысли о женитьбе и был соперником его мужа в борьбе за его благоволение. Гарри казалось, что с таким человеком переписываться просто неудобно, невзирая на то, какое место он занимал в его прошлой жизни. Это казалось ему предательством по отношению к мужу.       И тем не менее, ему хотелось бы, чтобы этикет не был столь строг в этом отношении…        — «Оратория пилигрима», — прочитал Гарри на корешке одного из томов.        — Звучит довольно целомудренно, не так ли? — Зейн спрятал улыбку. Он помолчал, чтобы усилить драматических эффект от того, что собирался показать. — Вы когда-нибудь слышали об иллюстрациях на передних срезах книг?       Гарри отрицательно покачал головой, и тогда Зейн достал книгу.        — Это изображения, которые спрятаны на переднем обрезе книги, которые кажутся бессистемными штрихами, пока страницы не повёрнуты вот таким образом…       Он взял книгу так, что страницы выгнулись веером, и на форзаце появилась очаровательная картинка японской пары в in flagrante delicto*** — занимающейся любовью друг с другом. Гарри оторопел.        — О Боже! И что же, все эти книги, которые приобрела ваша мать?        — Уверен, что теперь вас это не шокирует, — сказал Малик. — Теперь, когда вы с Луи…       Гарри покачал головой. Он начал ощущать свою близость с Зейном. Хорошо, что в доме есть мужчина, понимающий его и с которым можно поговорить.        — Нет, нет. Он так уважительно относится к моему трауру. Мы даже спали в разных каютах.       Гарольду показалось, что Зейн этому обрадовался. Или изумился.        — Как мило с его стороны, — протянул тот. — Ну что же, милок, со временем всё встанет на свои места.       Если он сказал правду, то Гарри это успокоило.       Эти слова станут моей колыбельной, подумал мужчина и улыбнулся Зейну. Он ещё раз обернулся на портрет леди Малик и порадовался, что женщина такого страшного вида не дожила до того, чтобы стать его свекровью.