Те двое — это мы

      — Филипп, задержись на минутку, — просит Стеклова немного озадаченного Соболева после его триумфального рассказа об Ольге Берестовой. — А все остальные могут быть свободны, встретимся после перерыва, — девушка неторопливо собирает свои бумаги, выходит из-за кафедры и садится за стол.       — Как пить дать спросит о папке, — шепотом замечает Скворцова, провожая парня взглядом. «Догадливые вы мои, а были б чуть пошустрее, цены б вам не было», — думает Есения Андреевна, наблюдая за тем, как из аудитории выходит последний, любопытный студент-шестикурсник.       — Филипп, — начинает, было, Стеклова, но, чувствуя вибрацию своего мобильника, жестом заставляет юношу обождать. Девушка достает из кармана пиджака телефон и видит сообщение от Палыча, в котором всего лишь одно слово: мескалин*. Многое проясняется. Например, то, что маньяк, прогремевший на всю страну в последние два месяца и убивающий девушек по московским ночным клубам, никто иной как непоймашка. Только эффектно и виртуозно маскирующийся. Достаточно превысить допустимую для организма дозу наркотика и потерпевший, почитай, калека, а в худшем случае — труп. — Соболев, посиди пока, мне надо позвонить, — рапортует Есения Андреевна, набирая давнего знакомого, судмедэксперта Павла Павловича и не дожидаясь приятельского «алло» сразу в лоб и, в общем-то, по делу, задает один-единственный вопрос: — Шутишь?       — И не подумаю, — отвечает Палыч, тяжело дыша.       — Кто-то любит кактусы.       — А главное, девчонки все как на подбор: молодые, стройные, длинноногие…       — Спортсменки, комсомолки, красавицы**. Дальше-то что? — Есения нетерпеливо стучит ноготками по столу.       — Брюнетки, кареглазые.       — То есть я бы ему понравилась? — Палыч не отзывается, лишь молча хмыкает в трубку. — Ладно, разберемся.       — До связи, Есень, — звонок обрывается, и все внимание Стекловой устремляется на заметно заскучавшего, сидящего в сторонке Соболева.       — Филипп, спрошу прямо, юлить не буду, — Есения Андреевна встает со стула, медленно подходит к парню и как на допросе наклоняется к нему, ставя локти на стол. Еще бы лампу в глаза и… — Как студенты получают доступ к документам строгой секретности? Чем взял Елену Васильевну? Она же неподкупная тетка, — хмурясь, Стеклова добавляет: — Советую тебе врать убедительно, — Соболев же, как быстротечно тающее на солнце мороженое, растерявшись и вовсе онемев от неожиданности, выдает без обиняков примерно следующее:       — Мне их прислали.       — Убедительно, Соболев, — не веря, настаивает Есения.       — Правда, прислали, честное слово. На вахту, в общежитие. Я пытался найти в архиве дело Берестовой, естественно, мне его не дали, а тут приходит этот конверт…       — Давно?       — Как Вы дали задание. Недели две назад, — распахнувшиеся двери застают парня врасплох, и он, как ошпаренный, подскакивает. Улыбаясь, Стеклова подмечает, как после перерыва вальяжно растекаются по своим местам подкрепившиеся в буфете шестикурсники.       — Филипп, маленькая просьба: отдай мне папку с делом. Негоже, чтобы у студентов были на руках такие важные документы, они могут понадобиться следователям. Согласен? — надо же как-то аргументировать рейдерский захват, — размышляет Есения Андреевна, пока Соболев хоть и неохотно, но передает заветную папку, на пару лишних секунд задерживая ее, так что Стекловой приходится приложить немного усилий по спасению ценных материалов.       А теперь контрольный вопрос для папы: почему в это дело вложена реальная фотография Берестовой, а не всем известная Ирины Игнатович? Происки того, кого она якобы не поймает? Больше ведь некому ее донимать. И зачем вообще он это делает на протяжении пяти лет? Звонит, играет с ней, право слово, в шарады. Поймай меня, если сможешь, вот он я. Что же ты не ловишь? Кишка тонка? Нет, что-то здесь не так, только что?       Удивительно, но со временем девушке, если непоймашка не звонил неделю, а то и несколько, становилось не по себе. Стеклова так привязалась к ты-меня-не-поймаешь, что неожиданно и для себя лично, и для малого круга посвященных в ее жизнь лиц, стала одержимой не только его поимкой, но и персональным с ним знакомством. Седой когда-то прозорливо назвал Есеню жертвой стокгольмского синдрома. А может и правда, жертва? Комплекс жертвы был у нее в крови, впрочем, как и обратный ему комплекс хищника. Даже пресловутый тест Роршаха был тому подтверждением, выявив склонность к насилию.       — Планы меняются, господа студенты, — хлопает в ладоши Стеклова, призывая всех к вниманию. — Я называю имя, вы встаете, кого не назвала, задание остается на следующую неделю, и мы прощаемся, кого назвала — сегодня мне понадобится ваша помощь. Под помощью я называю операцию всем понятно? — студенты кивают, над аудиторией проносится гул, но еще неизвестно одобрения или протеста. — Даша Камышева, Алена Загорская, Юля Морозова, Аня Соловьева, Полина Москвина и, конечно, Никита, Филипп и Вадик Белов, — Есения Андреевна проходит по рядам, избирая звездный состав для операции, которую они готовили уже больше месяца.       — А я? — наивно вскидывает руку Маша Скворцова.       — Машуль, если ты готова стать на вечер брюнеткой, то милости прошу, — отвечает Стеклова, намекая на ее роскошную шевелюру.       — В каком смысле?       — В прямом, — пожимая плечами, говорит Есения Андреевна, снимая очки и от усталости закрывая глаза руками. — Ему темненькие больше нравятся. Иногда, знаете ли, нужно пустить кровь, — переглядываясь, неназванные студенты, начинают шушукаться, мотивированные неосторожным вопросом:       — Вы основываетесь на собственном примере? — спрашивают откуда-то с самой камчатки.       — Откровенно говоря, да. Не смею никого задерживать, кроме вас, — Стеклова показывает рукой на группу счастливчиков.       — Вы, значит, будете с опергруппой отсиживаться, а мы подставляться? — справляется пышногрудая Юлечка.       — Нет, я буду вместе с вами. Парни для подстраховки. Но если что-то пойдет не так…, не взыщите, братцы. Слушать меня, действовать, как договаривались, работать по четко отработанному плану. Все ясно? Все ясно. Тогда за работу, — сказано — сделано. Хозяин — барин. В девять часов вечера все уже были в клубе, где по оперативным данным должно произойти преступление.       Но вернемся на два месяца назад. В то безоблачное, светлое время, когда Есения Андреевна еще не подозревала о криминальных связях непоймашки с новыми, нераскрытыми преступлениями, в то время, когда за окном еще свирепствовал лютый декабрь, Новый год был не за горами, да и все сроки поимки маньяка давно вышли. Ожидания руководства, как и предрекал еще на выпускном прыткий на резкости господин Осмысловский: «Вы бы его лет пять искали, дебилы», увы, не оправдались. Действительно, никаких ниточек, да что там ниточек, ни черточек, ни закорючек, ни тем паче зацепок в арсенале нашей главной героини не оказалось. Ничего значительного, что могло бы вывести на след предполагаемого преступника, лишь домыслы, догадки, звонки, по всей значимости равняющиеся даже не угрозам, а едва только слабыми, робкими, но приятными попытками обратить на себя ее внимание. Ведь внимание Есении Стекловой стоит дорого, не так ли? Ученица Меглина — первая и последняя, подобно эстафетной палочке, невольно и безнадежно сделалась переходящим призом в старой, необъяснимой игре, суть которой, как она полагала, не была ясна даже Родиону Викторовичу.       — Кто? — зычным, чуть пьяным голосом откликается Женя, подслеповато поглядывая в глазок и распахивая перед Есеней дверь в крохотную, ничем в общем-то не примечательную, но от того не менее нехорошую квартирку в центре Москвы, где девушка бывала уже не раз и, боже упаси, даже не два. — А, Есенька, заходи, Сашка уже приехал. Все спрашивает: где Есеня? Где Есеня? — разводит руками Евгений. — А я откуда знаю? Я ж не твой папаша, чтоб за тобой слежку вести, — горланит Осмысловский, расступаясь перед Стекловой, слегка пошатываясь и удачно приземляясь на один из барных стульев. — Правильно я говорю? — куда-то в сторону бара голосит Женя. Выползающий же из укрытия помятого вида Тихонов, нынче тоже не производящий вид благонадежного сотрудника органов, как бы соглашаясь с дружественными речами, усаживается подле, расплываясь в смазанной, довольной улыбке.       — О, Есеня… — Есения Андреевна прислоняется к дверному косяку и раздумывает, как ей поступить с напарниками: сейчас их колесовать или покостерить и оправиться.       — Мы же договаривались, что будем работать. Че нажрались-то? — грубо спрашивает она, инстинктивно щурясь, оценивая на глаз обстановку и впуская подозрительную подростковую братию во главе с Катюшей Захаровой, за которой на выходные приставлена наблюдать.       — Ой, ну не зуди, Есенька. Саня от жены ушел, прикинь. Да, Саня? — глядя в пустоту осведомляется Евгений, но не получив ответа у Тихонова, находится с решением сам. — Празднуем, — отвечает мужчина, широко распахивая глаза, видимо, наслышавшись от кого-то из старших о чертовой «белочке», заглянувшей к нему на вечерний огонек. — Кто все эти упырки? — резво моргает Женя, пытаясь избавиться от навязчивой картинки.       — Пить надо меньше, — сквозь зубы цедит Стеклова, прикидывая, как бы ей вернуть в строй недострадальцев.       — Нет, я же вижу. А вот если бы я был не одет? — Есении Андреевне кажется откровенно смехотворной напускная псевдоскромность самого раскрепощенного парня курса, поэтому девушка, не мудрствуя лукаво, закатывает глаза, предлагая ребятам, раздевшись, подняться на второй этаж и заказать пиццу за ее счет, раз уж она и вправду на уикенд вызвалась быть нянечкой малолетним, веселым, пока еще беззаботным сорванцам, отчего-то знающим толк в тупых слэшерах***, где все так однотипно-однобоко и где последняя оставшаяся в живых оказывается «орлеанской девственницей» и только потому выживает на потеху тинэйджеров, давящихся попкорном.       — Тогда бы мы увидели стриптиз, который не заказывали, — едко отвечает Стеклова, сгребая в охапку Осмысловского, а попутно и Тихонова, препровождая их в ванную комнату и запуская по одному освежиться: сначала горе-женишка, а затем и безвозмездно предоставившего свое жилище для поиска непоймашки хозяина квартиры.       — Ты закатываешь глаза? За это плохих девочек, знаешь ли, наказывают, — соблазнительно шепчет Евгений девушке на ухо, стоя под дверью ванной и дожидаясь Сашиного выхода.       — Жень! Ты, наверное, опять пересмотрел порнофильмов? — Стеклова второй раз за вечер закатывает глаза и смиряется с неизбежным: троице предстоит много работы.       Через час Тихонов и Осмысловский, кажется, приходят в себя и даже закусывают пиццей безалкогольное пиво, — или наоборот: пивом запивают остатки пиццы? — включаются в работу.       — И кто же, по-твоему, непоймашка? — нехотя спрашивает Женя.       — Кто-то из ближнего круга, кто-то на кого не подумаешь, — кто-то, кому это выгодно, — про себя додумывает Есения Андреевна, покусывая карандаш — нервная привычка, приобретенная в последние годы, — и нахлобучивая очки на голову. Смех, разливающийся сверху, со второго этажа, заглушает крики и стенания, выплескивающиеся из ноутбука шестнадцатилетних любителей хорроров. — Как в дурацком ужастике, — поясняет Стеклова, бросив пиццу и взбегая по лестнице вверх. — Я покажу, — Саша и Женя, недоуменно переглядываясь, поднимаются за девушкой.       — В чем дело? — непонимающе спрашивает Тихонов.       — Она всегда угадывает, — объясняет Веснушка всем собравшимся. — Без вариантов, — подростки кивают, и искорка любопытства загорается в их ясных очах.       — Напротив, я не угадываю, — четко разделяя слова, перечит Стеклова.       — Забыла, ты же их чуешь, — Катя Захарова улыбается и Есения Андреевна решает: почему бы не подыграть девчонке?       — Ага, носом, как ищейка, блин, — глядя на экран, Есеня проглядывает кадр за кадром не шибко мудреного сериала, где уже в первой серии известны и мотивы, и дальнейшие действия, и сам маньяк с топором, ножом, мачете, нужное обвести в рамочку и заламинировать. — Убийца неприметный, на вид спокойный малый, нет, это не ее муж, слишком просто, — рассуждает вслух Стеклова и мотает головой, отметая заведомо несусветную версию. — В этом нет логики. Он в системе, не боится пистолета. Согласно статистике это должен быть белый мужчина в возрасте от двадцати пяти до пятидесяти лет. Это ее друг-полицейский, — заключает Есения Андреевна после сорокаминутного просмотра сия шедевра.       — Значит, по всему выходит, что это я, — уныло заявляет Тихонов, спускаясь вслед за Женей и Есеней вниз. — Но я-то знаю, что это не я, — мужчина устало кривится, ослабляя удавку галстука, и расстегивает верхнюю пуговицу грубого воротничка, изрядно натершего его шею.       — А я умею обманывать полиграф, — всплеснув руками, признается Стеклова и лишь невыразимое «как?» одними удивленными глазами Александра дает понять, как же он мало знает о бывшем объекте своей нереализованной страсти. Осмысловский фыркает себе под нос:       — Саня — святая простота!       — Под подозрением все, Саш, даже ты и я, — Есения Андреевна останавливается взглядом на Евгении, давая и ему понять: я за тобой наблюдаю. Девушка ловит его ответное, лишь им двоим ясное, неуловимое: «а что ты на меня смотришь? я не при делах». — Но в последнюю секунду ты точно всех спасешь, как герой боевика.       — Бонд, Саня Бонд, — ехидничает Осмысловский, но в принципе соглашается. — А я на подхвате буду, если что.       Вечер плавно перетекает в ночь. Голоса растворяются, смешки затихают. Тьма обволакивает, как туман, заполняя все пространство, лишая света. Она бежит по улице, а фонари, мерцающие тускло-желтым, то и дело гаснут, рассекая сине-фиолетовое мерцающее небо. Полы ее сливового плаща развеваются на холодном осеннем ветру, а дождь, впитываясь в одежду, делает ее неподъемно-тяжелой. Девушка поскальзывается, падает, встает, потому что, оглядываясь, чувствует там, в темноте, как ее подстерегает преследователь. Она не видит его лица, только слышит легкие шаги да стучащие каблуки по брусчатке. Отчего-то ей кажется, что позади нее, поджидая, стоит чудовище из сна, потому что, приближаясь, оно увеличивается в размерах, что заставляет ее содрогнуться. Его руки запрятаны в кожаные перчатки, а голова скрыта под капюшоном.       Теряясь в лабиринте незнакомых улиц и ниоткуда выросших домов, девушка оказывается в тупике. Бежать некуда, как и неоткуда ждать помощи. Впереди глухая стена, по бокам еще две, а назад дороги нет. Чудовище подходит ближе, а девушка, приготовившись обороняться, достает из волос карандаш — единственное средство, которое не раз спасало ей жизнь во сне и наяву.       Преследователь вскидывает вверх правую руку, занося над головой жертвы складной нож, обнажая лезвие, но девушка оказывается проворнее, и, ослепленный, маньяк оседает на колени. Сладкий миг, когда жертва становится убийцей, омрачается лишь тем, что под капюшоном оказывается тот, кого она знает. Длинные темные волосы, убранные в кичку карандашом, мягкие руки, не знающие грубой работы, и глаза, наполненные кровью. Девушка издает крик, такой слабый и тихий, что его никто никогда не услышит: лезвие входит в плоть по самую рукоятку, как в незастывшее масло, и по телу жертвы разливается томительное оцепенение. Она все слышит, все понимает, только пошевелиться уже не может.       Есения Андреевна по инерции распахивает глаза и садится на матрасе, чувствуя жуткую боль в пояснице, в тот самый миг, когда в кармане ее толстовки раздается назойливое жужжание смартфона, непременно оповещающего о чем-то, несомненно, важном. Таком поистине важном, что звонок не может подождать до утра, а нарушает молчаливое спокойствие ночи и лежаще-храпящих по обе стороны от нее бывших однокурсников Тихонова и Осмысловского. На том конце провода истерика достигает апогея и Стекловой ничего не остается, как совершить очередной обряд по спасению одного из «наших».       — Диктуй адрес. Сейчас приеду, — говорит она спокойно и уверенно, прекрасно понимая, что ничего хорошего там не увидит.       — Вас бы так сфоткать на память, — задиристо восклицает полусонная Катя Захарова, примостившаяся на барной стойке, попивающая кофе и доедающая холодную пиццу, оставшуюся с вечера в коробке.       — Не надо, тройничок не по моей части. На меня и так многовато компромата, — Есеня оборачивается на голос девушки, встает с матраса и еле слышно шепчет Тихонову, тряся его за плечо: — Саш, Саша, — Александр рефлекторно отдергивает руку, повернувшись на другой бок, поближе к еще спящему Жене, — мне нужно отъехать. Утром проследи за ребятами, чтобы они вернулись домой в целости и сохранности, хорошо? — Саша бурчит что-то невразумительно-утвердительное и Есеня, посчитав такой ответ приемлемым, прощается с Катей, набрасывает на плечи теплую куртку и, не дожидаясь лифта, сбегает по лестнице.       Меглин как-то сказал, что чтобы не стать добычей и научиться мыслить как преступник, нужно знать, что он хочет и чего боится, а еще видеть границу между тем, что допустимо и что неприемлемо. Главным желанием звонящего полуночника было освободиться от горячо любимой матери, которая подобно миссис Бейтс**** подавляла своего Нормана, читай — Ивана. Последний раз Есеня видела парня в Санкт-Петербурге, на Московском вокзале, около полутора или двух лет назад, тогда, когда помогала Тихонову распутать хитроумный клубок загадок почитателей Джека Потрошителя — их, кстати, оказалось двое.       Стеклова на время выпустила из виду вероятного «нашего» и напрасно: что-то подсказывало ей, что своими силами она вряд ли управится. Тем более, если у Вани обострение.       Приехав по указанному адресу, Есения Андреевна, оглядываясь, входит в подъезд, ждет пару секунд и поднимается в лифте на десятый этаж. Выйдя, поворачивает к ждущей ее, чуть приоткрытой двери и заходит внутрь.       — Ваня, это Оля. Я приехала, — сообщает она, стоя в коридоре. В квартире глухо, будто все вымерли, лишь из ванной до ее слуха долетают редкие, короткие всхлипы и бьющиеся о раковину капли воды. Мужчина выходит из комнаты. Его бледное лицо и запачканные багровой кровью руки сулят беду. Есеня проходит в комнату и останавливается, застыв на месте. Окровавленная, бездыханная женщина лежит на кровати, ее глаза раскрыты, а на шее виден след от рук, которые лишили ее жизни. — Почему ты ко мне не пришел? — тихо спрашивает Есения Андреевна, у зашедшего вслед за ней Вани. Она поворачивается к нему и, повышая голос, повторяет: — Почему ты не пришел ко мне? Я могла бы тебе помочь.       — Мне уже никто не поможет, — отвечает он, садясь на корточки перед телом женщины.       — Теперь, да, — соглашается Есеня. — Кто она?       — Мы жили вместе. Год. Она не знала, что я… — голос парня срывается и он, хватая руку убитой, начинает рыдать. — Это все мама. Она позвонила ей. Она виновата. А Лиза начала кричать. Я не мог слушать, у меня разрывались перепонки. Она сказала, что уйдет от меня. Я был так счастлив, Оль, а теперь все сгинуло, — мужчина затихает, глядя на Стеклову. — Я не мог позволить ей оставить меня.       — Кто в ванной, Ваня? — подойдя к парню и хлопая его по плечу, спрашивает Есеня.       — Миша, сын ее, — Иван, дрожа, дотрагивается до рук Стекловой и оставляет на них кровавый отпечаток. Есения Андреевна не отнимает рук и, сев на колени рядом с мужчиной и обхватив его за голову, прижимает к груди, точно баюкая.       — Он тебя видел? — Ваня кивает, а Есения, качая головой, думает: «Ну, спасибо тебе, удружил. Еще на одного потенциального маньяка больше». — Надо успокоить мальчика, ты как считаешь? — Стеклова выпускает мужчину из объятий и выходит в коридор, где достает из меглинского портсигара сигарету и закуривает. Дым струится сизыми облачками, расслабляя расшатанные нервы.       Все происходит мгновенно, без сучка, без задоринки. Откуда ни возьмись квартиру наводняют люди в камуфляже. Есения Андреевна даже не успевает докурить, поэтому сигарета остается зажатой в зубах. Впереди вышагивает Худой, потирая щетину и крутя обручальное кольцо на пальце.       — Еся?       — Жора.       — Что ты здесь дела…? — в комнате слышится звон стекла и Есеня, расталкивая опергруппу, прорывается к Ване. Только Вани больше нет. Стеклова подбегает к разбитому окну, осколки которого ранят ей руки, и видит внизу, на асфальте, лежащего убийцу. Теперь вдобавок и самоубийцу.       — Кто тебя просил? — потрясенная, Есения Андреевна зажимает лицо руками и медленно оседает на пол. Худой отзывает часть людей за телом парня и садится рядом со Стекловой, приобнимая ее за плечи. Есеня демонстративно скидывает его руку.       — Поступил анонимный звонок…       — А с каких это пор ты ездишь по анонимным вызовам? — в глазах Стекловой блестят слезы, но она всеми силами старается их утаить. — Ты мне лжешь, Жора, а я этого ой как не люблю.       — Я не обязан перед Вами отчитываться, Есения Андреевна, — Есеня вскакивает с места и, туша окурок о подоконник, бросает его за окно. — Если хочешь знать, мы давно следили за этой квартирой, — оправдывается Худой, вставая вслед за Стекловой. — Как ты здесь вообще оказалась?       — А у меня нюх на мокруху, не знал? — девушка пулей вылетает из комнаты, а потом и из квартиры, краем глаза видя мальчика, оставшегося сиротой, и расторопную, бдительную соседку, не иначе как божий одуванчик, слезно на распев приговаривающую:       — Горе-то какое!       В лифте Есения едет плечом к плечу с Худым, но желания говорить с ним не возникает.       — Мне не нравится, что ты лезешь в чужие дела, когда тебя не просят, Еся, — недовольно ворчит за ее спиной мужчина, но вовсе не останавливает, когда распахиваются двери и Стеклова спешит покинуть место преступления.       — А мне не нравится, что ты зовешь меня Есей, Жора, но я же молчу, — обернувшись, глядя Худому прямо в глаза, цедит Стеклова. — Или тебе нравится афишировать наши неформальные отношения? — Есения запускает в карман его пальто руку, помня о том, что шеф практикует ношение визиток, выуживает оттуда одну и на обороте пишет карандашом телефон и адрес клиники Вадима Михайловича. Для мальчика. На всякий случай.       — Разве Меглин не говорил, что к преступникам нельзя привязываться? Что их судить надо? — Есения Андреевна всовывает визитку обратно, отряхивая его пальто. — Хотя, кого я спрашиваю? — отмахивается Худой, цепляясь взглядом за тонированную служебную машину.       — Я не судья и не палач, — оборачиваясь, горько произносит Стеклова, а поймав взгляд Худого, с болью отворачивается, инстинктивно догадываясь, кем может быть тот таинственный осведомитель. Меглин же, наблюдающий из-за темных стекол авто за Есеней, решает, что пора выйти из тени, и пока она, глядя на труп, дает свидетельские показания, растирая ладошку носовым платком, он обдумывает план возвращения.