Те двое — это мы

      За три дня до выписки из больницы, когда она чувствует себя не настолько четвертованной и не нашпигованной различными трубками и препаратами, в палату снова являются ее неравнодушные студенты.       - Принес? — Филипп боязливо косится на дверь, не решаясь отдать Стекловой то, ради чего они всей группой сегодня к ней заглянули. — Давай, раз принес. Дверь закрой только, а окно открой, — парень сует ей в руки маленькую пачку, и девушка, не удержавшись, выхватывает сигарету, от волнения чуть не поджигая фильтр. Прикурив, Стеклова машет рукой вокруг себя, рассеивая серый дым.       - Поберегли бы здоровье, Есения Андреевна, — охая, причитает Маша, с грохотом распахивая неподдающуюся, тугую, пластиковую раму.       - Разговорчики в строю, Скворцова, — Есения уже месяц не выходила на улицу, месяц не была дома, месяц не курила и столько же не бралась за новое дело, коих накопилось, вероятно, с десяток. Преступники не дремлют, не дают следователям отсрочек и не исчезают по мановению волшебной палочки, которой, к несчастью, у нее нет и никогда не было. Ей до сих пор не сообщили, чем закончилось предыдущее дело, из-за которого она и оказалась на больничной койке. Жива ли девочка? Погиб ли маньяк? Не было ли новых происшествий? Даже ее пытливые, неугомонные «детки» из академии и те не в курсе. Закрытые материалы.       Через три дня, в день выписки, Есеня, не дожидаясь приезда Андрея Сергеевича, на своем старом синеньком мерседесе летит в следственный комитет, решаясь сделать ему сюрприз. Личный секретарь, Елена Петровна, страж дверей и ключей в отцовские апартаменты, удивившись при виде Стекловой, — о ее возможном приходе не докладывали — скрещивает руки в привычном жесте, мол, у отца совещание, некогда ему, да знает она, какие у него совещания, опять сидит один, глядя в потолок, вот и всё. Тихонько толкнув дверь на себя, Есения попадает в кабинет.       - Андрей Сергеевич, я говорила, что у Вас… — встревает Елена Петровна, пока Есеня, любезно улыбаясь, оглядывает собравшихся за столом начальников в строгих галстуках, повязанных их заботливыми женами, и свежих отглаженных рубашках с белыми воротничками. Золотых запонок им для полной картины явно не хватает, но их ненатруженные, без мозолей, руки и так о многом говорят: о высоких званиях, блатных чинах и неприлично крупных зарплатах, которые они не заслужили, позволяющих не скупиться на дорогие машины и загородные дома.       - Есения Андреевна? — прокатывается среди сидящих.       - Добрый день. Прошу прощения за непрошеный визит. Могу я украсть Андрея Сергеевича на пять минут? — собравшиеся как-то решительно, не сговариваясь и не протестуя, поднимаются со стульев, бессловно продвигаются к выходу и в секунду пропадают за закрывающимися дверями. — Спасибо, — отец, недовольно хмурясь, встает со своего кресла, прохаживаясь из стороны в сторону по кабинету, видимо, обдумывая, что ей сказать.       - Мы же договаривались, что я приеду и заберу тебя из больницы, — начинает Андрей Сергеевич. Есения же, бросив сумку, куда попало, присаживается на обтянутый кожей стул, берет стоящую на столе бутылочку минералки и, не спеша, отвинтив крышечку, выливает в прозрачный стакан воды. Испустив короткий вздох и промочив горло, Стеклова, устало прикрыв глаза, отвечает:       - Пока я буду тебя ждать, а у меня машину подогнали.       - Кто подогнал? — задается вопросом Стеклов-старший.       - Не знаю, добрая фея?       - Вот что значит прикоснуться к легенде, — довольный Никита Васильев, сидя за рулем того самого синего мерседеса и не желая покидать его салон, крепко сжимает руль меглинского автомобиля и бережно оглаживает рычаг переключения передач.       - Да я сама легенда, Васильев, — Есения Андреевна бесцеремонно пододвигая своего студента на соседнее место, садится за руль, и, молча, открывает парню дверь. - Все, иди, гуляй.       - И это Ваша хваленая благодарность? — произносит Никита, нисколько не меняясь в лице, но все-таки немного разочарованно, с укором, так, что Стекловой хочется отвесить пошлую шутку, которая бы его сначала припечатала к стенке, а потом бы и вовсе растоптала, но думает, черт с тобой, что парня конфузить?       - Спасибо, Никита, на лекциях больше грызть не буду, правда. Всё, иди-иди, — парень, помявшись, выходит, неожиданно для самого себя громко захлопывая дверь и, как бы извиняясь за причиненный шум, мгновенно ретируется с места преступления. Стеклова, тем временем разминая затекшую шею и включая бодрую, динамичную музыку, не обращая внимания на томительные студенческие экзерсисы, пускается в ход.       - Ясно, спрошу еще раз. Кто подогнал, Есеня? — в который раз спрашивает отец, не выдерживая, садясь напротив нее.       - Один мой студент. А тебе разве еще не сообщили твои поверенные?       - Не понимаю, о чем ты говоришь, — ну как же, — думает Стеклова, — не понимает он. Все ты, родной, понимаешь.       - Скажи, а почему, приехав на работу, я узнаю, что меня отстранили от всех дел? А пап, ничего не хочешь мне объяснить? — Есения Андреевна раздраженно закусывает губу, вызывающе-угрюмо глядя на отца.       - Пока не восстановишься, на работу ты не вернешься. Точка. В конце концов, у тебя больничный. Неужели некому твоими делами заняться? — оправдывается Андрей Сергеевич, нервно барабаня по столу.       - Это ты так обо мне заботишься? Молодец, пап, нечего сказать, – Стеклова вскакивает, держась за спинку стула. Ее лицо кривится от недовольной гримасы, но тут же моментально меняется, становясь уныло-безразличным. То ли от усталости, то ли от расшатанных нервов или подкашивающихся, еще неокрепших после больницы коленей, она снова опускается на стул, закрыв лицо руками.       - Пока я жив, — настойчиво-громко начинает Андрей Сергеевич, — моя дочь ни под пули, ни под ножи ложиться не будет, слышишь меня, Есеня? Мне прошлых раз хватило. Ты же знаешь, у меня кроме тебя никого, ничего… — Стеклов хватается за сердце и Есения, испугавшись приступа, наливает ему стакан воды и просит, чтобы он не волновался. Ему вредно волноваться, чай не мальчик уже.       - Прости, — помедлив, она продолжает: — Ты сделал себе запасные ключи?       - Как ты узнала?       - По твоему довольному виду. Вошла, смотрю — счастливый, приказы раздаешь, бранишь кого-то благим матом.        — Вдруг что-нибудь случится, и ты не сможешь открыть мне дверь? – Андрей Сергеевич еще живо помнит тот случай, когда минут двадцать не мог попасть внутрь, потому что его ненаглядная, самостоятельная, такая взрослая дочь перебрала с ночи, закрывшись на все замки. Вот уж он страху-то натерпелся.       - Да, вдруг я буду с мужчиной? Пап, я же испугаюсь.       - А уж он-то как испугается, я гарантирую, — еще чего? Мужчина? Какой бы ни был Стеклов сознательный и серьезный отец, поверить в то, что его маленькая дочурка выросла, ему никогда не удавалось. Конечно, он не дурак и понимает, что, наверное, у нее уже были отношения и, боже упаси, с Меглиным, но задать вопрос прямо ему по-мужски всегда было неловко. Он никогда с дочерью на такие темы не разговаривал и не умел это делать. Для того у Есени были малочисленные подруги и, признаться честно, его покойная мать. Сам же он никогда в женские разговоры не лез и не считал себя вправе в них участвовать и вторгаться на запретную территорию. Теперь жалеет. Может, всё бы сложилось иначе? — Куда ты звонишь? — Стеклова, достав мобильник, быстро жмет на сенсорную панель, на которой вмиг высвечивается знакомый номер.       - Есения Андреевна, рад Вас слышать. Чем могу помочь? — заслышав резкий, рафинированный голос Худого, девушка расплывается в приторной улыбке.       - Трубочку передай своему начальнику, — просит Стеклова, включая громкую связь так, чтобы отец слышал ее требования.       - Есения Андреевна, как Ваше здоровье? Готовы вернуться на работу? — Седой режет по живому, ведь это его Андрей Сергеевич просил прекратить ее деятельность. Стеклова знает все эти уловки и все равно на них попадается. Ей нужна эта работа. Она вот уже четыре с половиной года дает себе обещание: поймаю непоймашку, и всё, завязываю. Только найти его, что искать иголку в стоге сена. Все ниточки он когда-то ловко перерезал, Осмысловский за недостатком улик и достатком папочки отпущен на свободу и восстановлен в должности. Где справедливость в этом мире? Нет ее.       - Я-то готова, но вот беда, меня ото всех дел отстранили. Что скажете? — Есения Андреевна привыкла валять дурочку перед начальством и всех, похоже, это устраивает. Всех, кроме ее отца, он-то действительно за нее волнуется. Если бы она только согласилась, только бы дала ему понять, что не нужна ей эта работа. Не может. Главный злодей — дело чести, а пока приходится мелочовкой промышлять.       - Досадное недоразумение, мигом исправим.       - В самом деле? А мне кажется, управление в моих услугах более не нуждается, так скажите прямо, у Вас сегодня же на столе будет лежать рапорт, — Андрей Сергеевич, слушая ее тираду, больше за сердце не хватается. Дешевыми фокусами Стеклову растрогать трудно.       - Есения Андреевна, зачем же так волноваться? Вы же прекрасно знаете, что специалиста такого класса, как у Вас, нам днем с огнем не сыскать. Вот что, поезжайте домой, а завтра, часиков в девять, получите новое дело, — нажав на отбой, Стеклова неторопливо встает со стула, закидывает на плечо сумку, еще раз бросает на отца взгляд, полный какого-то небывалого смятения, как в тот день, когда Меглин пообещал взять ее в стажеры, и тихо выходит за дверь, даже не попрощавшись.       - Рыба или курица? — спрашивает ее Меглин, ставя на плиту сковородку и аккуратно выливая немного масла.       - Курица, а у тебя мука есть? А молоко? — он шарит рукой в авоське, доставая несколько крупных картофелин и принимаясь ножом снимать кожуру.       - Посмотри на верхней полке, — надев фартук и найдя необходимые ингредиенты, Стеклова начинает замешивать чуть жидкую смесь для оладий, пока Родион Викторович, успев натереть курицу специями, начинив ее курагой по старинному маминому рецепту и отправив в духовку, нарезает ломтиками картошку, бросая ее на сковороду.       - Давно я этого не делала, — признается Есения Андреевна, пытаясь припомнить, когда они вели себя, как нормальные люди, готовили друг для друга завтраки, например. Ее помощь Меглину в былые времена заключалась лишь во вставке заплатки на продырявленный от пули плащ, и то заплатка быстро отошла, пришлось грубо заштопать дырку, на большее он был не согласен.       За нехитрыми приготовлениями проходит часа два или три: кукушка на старинных часах оповещает о том, что уже восьмой час, и Родион пропадает в глубине гостиной, чтобы зажечь камин. Есении Андреевне кажется, что снаружи, за окном, бродят какие-то страшные фигуры, которым отчего-то стало известно, где ее искать, но списывает свою паранойю на плохое самочувствие: сказывается вчерашнее волнение, отсутствие должного сна, тяжелая дорога и невозможная, но желанная встреча с ним.       Наши герои решают устроиться в гостиной, где тени от огня причудливо прыгают по стенам. Пока Стеклова расставляет тарелки и наполняет их приготовленной едой, Меглин снова скрывается из поля ее зрения. Он, как охотник, наблюдает за своей жертвой издалека, с тончайшего расстояния укрепляет свои позиции и латает бреши в корме.       Достав из старых запасов бутылку красного, он, не медля, вытаскивает пробку и наполняет доверху две пустых чашки. Бокалов для торжественного приема гостей у него не предусмотрено, да и откуда им взяться? Он привык жить скромно, несмотря на свои подчас чаморные, вызывающие методы, потому что так проще: не нужно никого обнадеживать, не нужно лгать и лицемерить, не нужно обманываться и обманывать. Достаточно один раз донести свою въедливую правду, как ты становишься непременным козлом в глазах окружающих, деспотом и тираном и уж совсем до кучи — маньяком, ищущим других маньяков. Так же проще, легче навесить ярлык «урода», чем это доказать. Зато никто не лезет в душу. Даже она.       Меглин ставит перед ней кружку, пригубив из горла пару капель, повышающих аппетит, и плюхается на стул напротив Стекловой.       - Я не пью, — цедит она сквозь зубы, не удостоив его и взглядом. Он думает: «С каких пор?», но решает обратить все, как бывало, в шутку.       - А я что пью? Так, для настроения. Тебе, кстати, пригодится.       - Даже не рассчитывай.       - Понял, не дурак. Секс не предлагать, грязных шуточек не отвешивать, — Стеклова, скрывая улыбку, забывает про собственные глаза: они всегда выдают ее с лихвой. Не то чтобы она была против — умом Есения Андреевна всегда понимала, что с Меглиным ей не по пути ни в работе, ни в постели, уж слишком много между ними пережитого и пережитых: мать, ножичек в его груди, таинственный, непойманный кукловод за ширмой — но наваждение, как тугая пелена, растаяло. Не было ни Родиона, ни влюбленности. Зависимость — вынесла она неутешительный вердикт самой себе и успокоилась. На время и для вида. Только одержимость не померкла. Чудеса!       - Идиот, — Стеклова закатывает глаза, что не остается незамеченным Родионом Викторовичем, и, быстро покончив с ужином, собирает тарелки. Меглин, перехватив сигарету из возвращенного портсигара, поднимается наверх, на чердак. Через десять минут, после наведения надлежащего порядка на кухне, вслед за ним в дверном проеме появляется Есеня. Родион Викторович на ее приход реагирует слабо: лежа на спине, подложив руки под голову, как обычно не раздеваясь, мужчина следит прищуренным глазом за тем, что делает она. Стеклова же, уперев руки в боки, выходит на середину комнаты.       - Вот так сразу? — он думает — а говоришь: не рассчитывай, — так и не выкурив сигарету, кладет ее обратно в портсигар.       - Ты еще скажи: «Надо с мамой познакомиться», — а что тянуть-то? — Есеня отворачивается, подойдя к широкому незанавешенному окну и смотря в темноту подступающей ночи и уже нахлынувшего волной вечера. Он неслышно оказывается за ее спиной: Стеклова живо может почувствовать его горячее, пьянящее дыхание на своей шее.       - Все настолько запущено? — мужчина совсем не касается девушки, но его близость чувствуется кожей: кровь по жилам течет быстрее, подгоняемая торопливым сердцем. — Что видишь? — сперва ей хочется ответить: «Я вижу яркие звезды, только зажегшиеся на небосклоне, и проглядывающиеся очертания бледно-желтой луны», но полагая, что лирикой его не проймешь, как и сопливой романтикой, она, душа в себе неудавшегося поэта и слащавую бабу, отвечает коротко, четко и ясно:       - Нас, — его руки опускаются ей на плечи и скользят вниз, освобождая от вязаного свитера, не давая подумать, взвесить аргументы, попросить помощь зала, звонок другу, пятьдесят на пятьдесят.       - Ответ правильный, — мужчина разворачивает Есеню лицом к себе, беря за подбородок и ища в темных глазах хоть грамм протеста. Ни одного.       - Кадрёж из пособия для маньяков, — она расторопно расстегивает его рубашку во второй раз за день, обнажая грудь и спину, губами прижимаясь к шраму в области сердца, бряцая ремнем и молнией.       - А у них есть пособия? — спрашивает Меглин, подхватывая ее на руки, и осторожно, будто боясь повредить, опускает на кровать, освобождая от одежды, любуясь ее молодостью, наготой и собственным везением.       - Теперь есть, — отвечает Есеня, закрывая глаза и утопая в океане чувств и оживших эмоций, позволяя ласкать себя, целовать и любить так, как ему захочется: безнадежно и нежно, дико и громко одновременно, в едином ритме, нависая сверху и держа ее руки над головой.