Кое-что о вреде опозданий

Эггси было четырнадцать, когда они встретились. Точнее – когда Симон его нашел. Эггси как раз выходил из школы, намеренный прогулять два последних урока – потому что с гипсом на правой руке он вообще мог сидеть дома, только вот сидеть дома – абсолютно невыносимое мероприятие. В конце концов, это даже не его дом – это грязная и тесная квартирка его отчима. Их квартиру мама продала год назад, чтобы расплатиться с долгами – не их даже, а этого самого отчима – и с тех пор у Эггси, по сути, не было дома. Но он предпочитал об этом не думать, потому что в конце концов выходило, что у него нет вообще ничего. Совсем. Он настоящий мистер Зеро. Он выходит из ворот школы и пинает так кстати подвернувшуюся под ногу жестяную банку из-под пива, когда его окликает незнакомый голос. -Эггси, я полагаю? Эггси удивлённо и любопытно смотрит на типа в костюме, который смотрится здесь, у обшарпанной школьной ограды, до смешного неуместно, а потом подозрительно щурится и кивает. -Ну. А вы кто? -Тот, кто может помочь тебе выбраться отсюда. -Да ладно? И вообще, это не ответ. -Терпение, мальчик. Прояви немного терпения. Пройдёмся, раз уж ты всё равно сбежал с уроков? Эггси умеет видеть дерьмо в людях. Потому что это очень полезный для выживания навык, который не раз его выручал – он знал, какие из маминых дружков поглядывали на него вовсе не как на пасынка, а как на объект для вполне определённых плотских развлечений, он знал, кого их них он раздражал так, что на глаза лучше было не показываться вообще, знал, кто будет нарочно провоцировать его... В этом человеке ничего такого не было. Наверное, поэтому Эггси согласно кивает и идёт за ним следом – то есть делает то, чего всем детям с малых лет говорят не делать ни в коем случае. Уходить куда-то с незнакомцами, то есть. -Что с рукой? -Упал, - привычно врёт Анвин, пожимая одним плечом, - а вас как зовут? -Симон. -Симон? – фыркает Анвин. - Что это за имя такое? Французское, что ли? -А Эггси – что за имя? – хмыкает в ответ мужчина. – Еврейское, вообще-то. -Вы не похожи на еврея. И это не имя, а прозвище. И меня оно вполне устраивает. -Я и не еврей. И меня тоже устраивает моё имя. -А кто тогда? На англичанина вы тоже не похожи. -Ну, посмотрим… мой отец был итальянцем, мать – англичанка. И еврейка. -А такое бывает вообще? -Конечно. Эггси весело фыркает и почесывая бровь, интересуется: -Ну и как, по-вашему, отсюда выбираться? *** Почему-то это – единственное, что помнит Эггси, когда дверь его слишком комфортабельной камеры открывается и в проёме появляются два человека в костюмах, которые потом ведут его и остальных таких же как он «заключенных» (он и не знал, что их так много) по длинным узким коридорам, которые тут и там запачканы чем-то, слишком напоминающим кровь. Эггси решает не смотреть по сторонам – и смотрит на человека, что идёт рядом с ним. У него кровь на виске и на руках, растрёпанные волосы, очень сосредоточенный вид и белый автомат в руке, но опасности от него не исходит. Наоборот – Эггси кажется, что он его знает. И от этой мысли становится немножко менее страшно. А когда мужчина смотрит на него и еле заметно улыбается – страх уходит совсем. Потом будет самолёт, больница, анализы, палата, мама – он точно помнит, что это его мама, обнимающая его слишком крепко и почему-то плачущая. Он помнит маму, помнит, что у него есть сестра и уже давным-давно нет отца – но его он тоже очень хорошо помнит. Уверен, что знает того человека, что шел рядом с ним в тех коридорах – но откуда знает и кто он такой – вспомнить не получается, хотя он очень старается. В конце концов у него начинает очень сильно болеть голова. Приходит врач – забавный такой, улыбчивый и добрый – советует чуть-чуть меньше думать и говорит, что память вернётся, просто нужно дать ей немного времени. Гэри ворчит и жалуется, что ему не нравится ощущение пустоты в голове, поэтому лучше бы памяти вернуться побыстрее. Доктор смеётся, делает ему укол и велит немного поспать, обещая, что после сна голова будет болеть меньше. Заснуть получается на удивление быстро. *** На следующий день, отоспавшись и отмывшись от крови, все собираются за круглым-некруглым столом, во главе которого остаётся зияющий просвет пустоты. -Очевидно, это что-то вроде вашей «амнезии», только с немного другим принципом воздействия, - объясняет Мерлин, стоя с планшетом в конце стола, противоположном пустующему месту Артура, - это вещество не стирает память фрагментарно, моментально и под чистую, а целиком, но постепенно и так, что по мере возвращения воспоминаний можно было бы их… подкорректировать, пользуясь лабильностью сознания после искусственно вызванной амнезии. Вполне разумно, - пожимает он плечами, - Валентайну нужно было, чтобы после претворения его плана в жизнь все люди, что были заперты в камерах, тоже встали на его сторону, а это, пожалуй, один из самых простых способов. В общем, ко всем его пленникам вернётся память. Про длительность процесса ничего сказать нельзя, боюсь, это мы выясним только опытным путём. На этом всё. Теперь к менее приятным новостям. Господа и дамы, поздравляю, нам предстоит разгребать всё это дерьмо. Мерлин и его странное чувство юмора – это то, без чего бы Кингсмен уже никогда не стал бы прежним. После собрания Гарри наведывается в больницу – это не медблок, расположенный в штабе, это обычная гражданская больница, с той лишь разницей, что финансируется она агентством – целиком и полностью. И здешние пациенты – либо родственники агентов, либо люди, пострадавшие в ходе проведения миссий, в общем – гражданские, которых так или иначе зацепила деятельность Кингсмен. Врачи тут самые лучшие. Потому что врачи – не гражданские, а все штабные – из Кингсмен. Он принимает решение не беспокоить Эггси – только заходит к его лечащему врачу, который целиком и полностью подтверждает слова Мерлина и утверждает, что никакой опасности, в общем-то, всё это не представляет. Только мальчишка сам себя загоняет, пытаясь вспомнить всё и сразу. Гарри подтверждает факт упрямства Анвина и интересуется, когда можно будет к нему зайти, чтобы не нагружать его и так нагруженную сверх меры нервную систему. Врач только плечами пожимает – тут всё слишком индивидуально. Потому что, например, мальчишка уже вспомнил достаточно – а некоторое и вовсе не забывал – имя и возраст свои, например. А вот шведская принцесса, оказавшаяся в «гостях» у Валентайна несколько раньше, только-только имя своё вспомнила. На обратном пути Гарри понимает, что решение не заходить к Эггси было правильным – потому что практически на выходе он встречает Мишель. Она, на удивление, не устраивает сцен и не высказывает намерение забрать Эггси из лап «убийц её мужа» сейчас же – очевидно, это всё уже пришлось выслушать врачу, который после объяснил ей всю ситуацию – поэтому они ограничиваются лишь крайне вежливым и крайне коротким приветствием. На следующий день Гарри улетает в Штаты. Потому что да, грёбаный Валентайн и грёбаная дипломатия. *** Эггси соглашается на это крайне привлекательное и потому подозрительное предложение Симона не сразу. Он бы и рад, только вот мать так просто не убедить. Начинается ноябрь, когда отчим выставляет его ночью на улицу – такое случалось периодически, но сегодня чертовски холодно и идёт дождь, а Гэри в джинсах и толстовке. И он знает, что ему нельзя сопротивляться, а маме – заступаться за него. Потому что достанется потом обоим. Он зол на себя за то, что не может защитить себя и мать. Зол на мать за то, что она не соглашается вылезать уже из этого дерьма. Зол на этот грёбаный мир. В конце концов, промотавшись два часа под дождём и продрогнув окончательно, он звонит Симону, скомканную бумажку с номером телефона которого он таскает с собой в джинсах, из автомата. Симон задаёт два вопроса – что случилось и где он сейчас, и обещает приехать через двадцать минут. Так Эггси оказывается в его доме – расторопно согретый, накормленный и уложенный спать. На следующее утро он страшно кашляет и температурит, Симон вздыхает, оставляет ему лекарств, кормит завтраком и едет говорить с его матерью. Судя по всему, не обошлось без ультиматумов, потому что первое время мама отзывается о Симоне крайне негативно, но это быстро сходит на нет. Потому что сложно говорить плохое о человеке, который переселил тебя в хорошую квартиру, перевёл твоего сына в нормальную школу и каким-то образом убедил его вернуться к тренировкам, да так, что через год этого самого твоего сына показывают по самому настоящему телевизору, как участника самых настоящих международных соревнований. Такие дела. *** Гарри возвращается через неделю, честно терпит полдня, а потом всё же идёт в больницу. Эггси, лежащий на больничной койке поверх одеяла и рассматривающий альбом с фотографиями, очень бледный и с кругами под глазами. Когда Гарри стучится и входит, он улыбается ему и откладывает альбом в сторону. -Здравствуй, Эггси. -Я вас знаю, да? – спрашивает мальчишка, улыбаясь шире и у Гарри остро колет где-то под рёбрами – не помнит, а улыбается так, будто всю жизнь знает. -Есть такое дело. Не беспокойтесь об этом, - просит Харт, как только мальчишка начинает хмуриться, - будет не слишком хорошо, если у вас будет болеть голова ещё и из-за меня. -Мы с вами на «вы»? Обоюдно? Серьёзно? – посмеивается мальчишка, но умудряется при этом не перестать хмуриться. Потому что ему, почему-то, кажется, что вспомнить этого человека – очень важно. Потому что он… имел значение. Потому что рядом с ним было спокойно – тогда, когда они шли по залитым кровью коридорам и сейчас вот тоже – мысли и воспоминания, роящиеся в голове и не дающие ни секунды покоя будто бы затихают немного и даже дышать становится легче. Хочется обнять этого человека, уткнуться носом в его шею и чтобы он погладил по голове. Эггси вздыхает, закрывает глаза и просит тихо, - посидите со мной? -Серьёзно. Можем и на «ты», если так удобнее, - улыбается Гарри, подходит ближе и собирается сесть в кресло, но Гэри качает головой и хлопает ладонью по краю койки. А когда Гарри садится, то сворачивается калачиком рядом, так, что почти касается лбом его бедра, и кладёт его ладонь себе на висок. Гарри, если честно, почти не удивлён – это пристрастие мальчишки к тактильному контакту с ним, видимо, никакой амнезией не выгонишь, - сильно болит? – тихо спрашивает он, мягко поглаживая мальчишку по виску подушечками пальцев. -Удобнее. Ещё удобно было бы, если бы я знал твоё имя, прекрасный знакомый незнакомец. Нет, не сильно. Сегодня не слишком. Теперь уже совсем хорошо. -Гарри. -Приятно познакомится. Снова. -Мне тоже, Эггси, - улыбается Харт, - не скучаешь тут? -Ну, у меня есть книжки и альбомы. Есть внезапные флешбеки – прямо как кино внутри головы. Мама заходит, иногда с сестрёнкой, но она вроде как слишком шумная, а мне вроде как пока вредно это… Но в остальном да, скукота. И никто не хочет говорить, что случилось вообще. Даже газету упереть не удаётся. -Потому что много лишней информации – вредно. Постепенно, Эггси. Прошу тебя, - вздыхает Гарри и невольно думает о том, что получается, что у Эггси и друзей-то нет. Такое вообще может быть? -Ты волнуешься, - довольно улыбается Эггси. -Конечно. -Кем мы были? Гарри несколько секунд колеблется, прежде чем ответить. -Друзьями. -М-да? – недоверчиво тянет мальчишка. -Да. Вроде того. -Ничего не расскажешь, да? -Сам вспомнишь, - улыбается ему Гарри и посмеивается над тем, как Эггси надувает щёки, изображая крайнее недовольство. После этого Гарри приходит каждый день – если он не на миссии. А ещё просит Роксану – нового Ланселота – об услуге. Рокси ворчит что-то о том, что она не сиделка и не аниматор какой-то, но сколько бы она не ворчала, Гарри знает, что эта девушка, на самом деле – добрая душа. Хоть и без малейших колебаний выстрелила в своего пуделя. Хоть и с поистине буддистским спокойствием не так давно перестреляла с полсотни охранников в убежище Валентайна. В конце концов, умение проявлять твёрдость и подчиняться приказам многое говорит о ней как об агенте, и ничего – как о человеке. Для Гэри полезны новые знакомства, потому что они не пробуждают воспоминаний, а значит, теоретически, общение с Рокси должно быть для него своеобразным отдыхом. В конце концов, они ровесники – должны найти общую тему для разговора. И находят – судя по тому, что через две недели Гарри, только-только вернувшийся с миссии, застаёт в палате Эггси, пожалуй, самую милую картину, что он только видел в жизни. У Эггси на коленях бормочет что-то открытый ноутбук, а эти двое мирно спят в обнимку, накрытые одним пледом. Гарри улыбается и тихонько прикрывает дверь и удивляется сам себе – и как он не подумал о том, что из-за того, что они ровесники, они смогут найти не только общую тему для разговора, а ещё и что-то большее друг в друге? Это со всех сторон позитивно и вовсе не должно расстраивать Харта. Но тем не менее… тем не менее. Кто-то тут старый, сентиментальный олень. *** -Пигментный ретинит*, - Симон озвучивает диагноз с таким видом, будто это, ни много ни мало, смертный приговор. Эггси только фыркает и машет на него рукой. -Попроще, пожалуйста, ты переоцениваешь мою эрудированность. И не с таким скорбным видом, если можно, это же не смертельно? Наверняка ведь нет. -Нет, Эггси. Но это значит, что твоё зрение будет становиться всё хуже. До тех пор, пока хуже уже будет некуда. -Ох, Симон, теперь я понимаю, почему ты не стал врачом. Ты бы со всеми пациентами объяснялся загадками, - посмеивается Эггси. Да, он храбрится, но совсем чуть-чуть, честное слово. Он просто не любит, когда Симон вот такой вот – грустный-грустный, - то есть, рано или поздно я перестану видеть, верно? Через сколько? -Нельзя сказать. У всех протекает по-разному. Не меньше десяти лет. -За десять лет я и умереть могу успеть. -Эггси, - невероятно-укоризненно говорит Симон. Приходится прибегнуть к крайним мерам – потянуть его за руку к себе на диван, заползти на колени и обнять, - способов лечения нет, сплошные эксперименты, поэтому только поддерживающая терапия, которая будет замедлять течение болезни. -Я буду пить нужные таблетки и ходить на дурацкие процедуры и ослепну где-нибудь годам к пятидесяти, только не расстраивайся, - просит Анвин ворчливо. Симон, наконец, улыбается, и ласково ерошит ему волосы. -Ну, если только ты обещаешь. *** Эггси знал, что до пятидесяти его зрение не дотянет – и знал он это уже тогда, потому что ухудшаться оно начало ещё лет с семи. Витамины и таблетки делали своё дело, но Анвин понимал, что его глаз хватит ещё лет на десять-пятнадцать – а потом он превратится в слабовидящего. А ещё года через два в слепого. То есть, тридцать пять – это абсолютный максимум. Но у него было более чем достаточно времени, чтобы смириться с этой мыслью. И когда он вспоминает – он остаётся более чем равнодушен и лезет в ящик тумбочки проверить, пил ли он эти свои таблетки всё это время. Это оказываются именно те пузырьки, что мама принесла в первый же день. Один из главных его вопросов, на который никто не может (не хочет?) давать ответа – почему Симон, про которого он помнит столько, ни разу не приходил? Вот Гарри приходит почти каждый день – если не уезжает куда-то. А если уезжает – приходит Рокси. С ней весело и всегда есть, о чем поболтать. А с Гарри спокойно, тихо и хорошо, Гарри хочется трогать и почему-то – целовать, Гарри просто хочется. Анвину очень нравится Гарри, но тот последнее время ведёт себя немного отстранённо – и Эггси хочет устроить ему допрос с пристрастием – но не успевает, потому что Гарри снова куда-то уезжает, а потом постепенно возвращающаяся память всё проясняет ему сама. За полтора месяца, линия прошлой жизни выстраивается в более-менее цельную цепочку – детство, мама, папа, Уэльс, Лондон, пробел, только мама, Камден, Симон, гимнастика, соревнования, лошади, пробел, Швейцария, работа, где-то очень смутно – Гарри, соревнования, Индия и Симон, Япония и Симон, много деловых и не очень встреч в процессе, университет… камера и уверения о том, что это для его же безопасности. Уверения… Симона? В конце концов он всё-таки дорывается до интернета, отматывает новости на полтора месяца назад и методично читает всё про так называемый «день Ви», приходя во всё больший ужас. Потому что они, черт возьми, встречались с этим чуваком в Индии. Симон был не очень доволен после и выглядел так, будто принял решение, которое самому ему вовсе не нравится, но которое всё равно нужно принять. Он чувствует, как боль вновь возвращается и начинает давить на виски, поэтому закрывает ноутбук, возвращается в палату, ныряет с головой под одеяло и как следует зажмуривается – будто это может помочь заснуть. Он вспоминает, кем был тот человек, который дал ему медаль, что моталась у него на шее почти столько же, сколько он себя помнит. Это был Гарри. Грёбаный, мать его, химик. Никакой он нахрен не химик, раз сначала приносит в их дом весть о смерти отца – «погиб при исполнении, больше ничего сказать не могу, это секретная информация, бла-бла-бла», а потом появляется в убежище, выдолбленном в горе, вытаскивает его из камеры и ведёт залитыми кровью коридорами к выходу. Он какой-то чертов секретный агент. И они знакомы с Рокси, а это значит, что Рокси… тоже. Блядь. Он думает, думает и думает, уже почти не обращая внимания на то, что голова чуть ли не взрывается от боли, к середине ночи на него накатывает приступ паранойи – что, если его держат здесь специально, что, если он им зачем-то нужен, а Гарри и Рокси – это просто такие охранники? Что если, что если, что если? То, что он беспрепятственно покидает пределы больницы (пусть и через окно и высокий забор) как бы намекает на то, что не такое уж это место и супер-охраняемое, но так или иначе – оставаться в своей палате Эггси не намерен. Эггси помнит, что он уже три года как не жил с матерью – их отношения вообще нельзя было назвать близкими – он был обижен на неё по множеству вполне понятных причин – за кучу чужих людей в их доме, за то, что они никогда не могла постоять за себя и ему не позволяла, за то, что была слишком упряма, чтобы принять помощь в первый раз и достаточно глупа, чтобы чуть не отказаться от неё во второй… Сейчас у неё был новый муж – на этот раз нормальный, у них был ребёнок – его пятилетняя сестрёнка и всё было хорошо. А Эггси с восемнадцати начал официально жить отдельно, а до этого с пятнадцати почти всё время, исключая выходные, жил или у Симона, или в школьном общежитии. Или в гостиницах – это когда наступал сезон беспрерывных соревнований. И матерью для него была не женщина, которая его родила, а скорее Грейс – мать Симона. И поскольку её адрес он помнит отлично, свой никак не может вспомнить, а к матери ехать не хочет – в пять утра, передвигаясь по улицам почти вслепую от фонаря до фонаря, он добирается до квартирки в Ноттинг-Хилле и звонит в звонок, всем своим существом надеясь, изо всех сил умоляя все мировые законы и всех богов всех религий, чтобы ему открыла она, Грейс, а не какой-нибудь внезапно появившийся наследник, если это не Симон… Поэтому, когда дверь открывается и в дверном проёме появляется его любимая суровая старушка с непривычно обеспокоенным лицом – он даже не пытается сдержаться, а тут же крепко-крепко её обнимает. -Ох, милый мой, - когда Эггси немного отстраняется, взволнованным полушепотом говорит она, - как же я рада, что ты в порядке. -Ма же знала, что я в больнице, - хмурится он, - она вам не сказала? -Будто ты не знаешь, как ко мне относится твоя мать, - досадливо поморщившись, отвечает Грейс, - то, что он неё не поступало звонков, было хорошим признаком, потому что если бы она мне позвонила – это бы означало, что с тобой случилось что-то плохое. -Ах. Ну да. Я ещё не слишком ориентируюсь в своей памяти… - проходя в квартиру и стягивая кеды, ворчит Анвин, - и я свалил из больницы. -Сбежал, - на автомате исправляет Грейс и Эггси широко улыбается, потому что это чертовски приятно – чувствовать рядом кого-то родного, знакомого и понятного. Но практически моментально мрачнеет и всё-таки решаясь, спрашивает: -Симон? Грейс качает головой, Эггси выдыхает и закрывает глаза ладонями. Потом изо всей силы трёт закрытые веки пальцами, открывает глаза и просит: -Вы хоть что-то знаете об этом? Можете мне рассказать? -Пойдём на кухню, милый. Заварю нам чаю, а потом ты расскажешь мне свои новости, а я тебе – свои. Ну конечно. В этом доме без чая – никуда. Эггси рассказывает про то, как он почти ничего не помнил, про Гарри-который-ничерта-не-химик, про то, что не может понять сути произошедшего. Грейс рассказывает ему о том, что Симон, очевидно, пошел на сделку с Валентайном сознательно, чтобы в случае чего защитить их, говорит про то, как он позвонил ей за день до того самого дня и попросил надёжно запереться в подвале их загородного дома - и обязательно в одиночку. Скорее всего, звонил он и матери Эггси. Сам Эггси к тому времени уже две недели отсутствовал, находясь, по-видимому, в камерах класса люкс в убежище Валейнтайна. Грейс говорит, что в его, Эггси, квартире, наверняка лежит копия завещания Симона вместе с письмом – такие же, какие нашла у себя на журнальном столике она, когда вернулась домой. -Он хотел, чтобы ты доучился. -Манипулятор, - морщится Эггси, и Грейс улыбается и качает головой. -Я тоже хочу, чтобы ты доучился. -Семья манипуляторов. -Ты – часть этой семьи, Эггси. Он улыбается, вздыхает и решается всё-таки задать это вопрос вслух – и напрямую. -Значит, он всё-таки?.. -Да. Да, Эггси. Он мёртв. Грейс говорит, что хоронили его в закрытом гробу – как многих других влиятельных жертв того дня, у которых от головы осталось сплошное кровавое крошево. Эггси понимает, почему в тех коридорах было так много крови, но злиться, ужасаться, пугаться у него больше нет сил. Кроме того, дико болит голова – так, что ему кажется, что ещё немного – и он просто отрубится. Но он пережидает очередную волну боли, встаёт и обнимает женщину, которая даже потеряв сына, в своём горе, остаётся такой сильной, всегда понимающей, самой удивительной. -Но я не буду настаивать, если ты не хочешь заканчивать обучение. -Этот диплом будет совершенно бесполезен, вы же понимаете. Да и с компанией вы справитесь лучше, чем я и Симон вместе взятые. -Я не бессмертная, Эггси. -Ой, да бросьте вы врать, - фыркает Анвин и снова заставляет Грейс смеяться. У него вообще получается веселить эту обычно очень и очень суровую леди – Симон говорил, что эта способность на грани сверхъестественной, - а я лучше и дальше детишек буду тренировать. -И набирать группы. Во все три центра. -Ладно, - ворчит Эггси и жмурится от очередной вспышки боли. -Ты совсем бледный, мальчик. Довезти тебя до дома или останешься здесь? -Я бы съездил домой. Если бы помнил адрес. -К твоему счастью, я его помню. -Пропал бы я без вас, - посмеивается Эггси. Грейс только улыбается и пожимает плечами, всем своим видом подтверждая, что да, конечно же, пропал бы.