***
— А говорил, что завязал, — басит Барри и кивает на бокал в руке Нила. — Это всего лишь вино, — нервно пожимает плечами Нил, прикладываясь к бокалу. — Это вторая бутылка, — Барри смотрит поверх плеча Сандерсона на столик со спиртным и добавляет: — Вторая бутылка, которая подходит к концу. Нервничаешь? — Нет, с чего бы? — Ну, как знаешь, дружище. Нил иногда готов был боготворить Барри за эту удивительную тактичность. Брэд обычно лез в душу с рвением истинного садиста. — Мы могли бы кавернуть My Darkest Days, — неожиданно (для самого себя — в первую очередь) произносит Нил, адресуя идею скорее противоположной стене, чем стоящему рядом Барри. — Или устроить общий тур. Ребята без дела шатаются. Мы и так у них фронтмена увели, нехорошо вышло. Барри с кислым выражением лица качает головой. — Не, не стоит. — Чего так? — Тематика совсем другая. — Ну, с Seether же прокатило. — Так у них и тексты слегка адекватнее. — У Мэтта годные тексты, не надо мне тут. — Зато имидж у Darkest, сам знаешь, какой. Одни тёрки за феминизм чего стоили. Тем более представь, какой разрыв по тематике будет после нашего «Human». Сначала боль, страдания и слёзы, а потом выходит Мэтт и такой «а теперь я спою вам про то, как я выебал очаровательных близняшек на вписке у одного знакомого наркобарона-сатаниста». — Эй, не утрируй, всё не так плохо. — Но суть ты уловил. Я не говорю, что это плохо, те же Rammstein чего только иногда не писали, хотя казалось бы… — Оʼкей, оʼкей, я понял. — Я к тому, что ему надо периодически выступать с ребятами. Сам знаешь, ему это нравится, это его стиль. По большому счёту, ему там даже комфортнее было, парни клёвые, ты же помнишь их. Адам на днях с кем-то из них виделся, с гитаристом, по-моему, ну, с тем, который с крашеным ирокезом ходил… — Адам? Барри на несколько секунд замолкает и бросает на него короткий взгляд, как будто пытается прикинуть, чем ему грозят эти прохладные нотки в голосе Сандерсона. Но Барри, кажется, забыл, что с некоторых пор Нил слишком хорошо контролирует свою мимику. Годы тренировок в условиях экстремальных интервью не прошли даром. — …Да, мы созваниваемся иногда. Нил чуть крепче сжимает пальцами ножку бокала. — Вы общаетесь? — Редко, — уже с большей осторожностью отзывается Барри, периодически глядя на бокал в руке Нила. — Брэд тоже иногда с ним переписывается, ничего особенного. Ну, знаешь, группа группой, а нельзя же вечно игнорировать старых друзей. Старых друзей. Оказывается, они старые друзья. Оказывается, это только Нил потратил все последние годы на то, чтобы перестать ненавидеть Гонтье, а для Барри и Брэда он всё ещё старый друг. И Брэд не сказал ему. Брэд даже не упомянул, что вообще связывался с Адамом после его ухода. Хотя это и не удивительно, Нил на месте Брэда ни за что бы в этом не признался. А он-то думал, что все эти фразы в интервью Адама в духе «мы всё ещё в замечательных отношениях с ребятами» — это просто работа на имидж исправившегося ублюдка. Нил понимает, что это слишком по-детски, что они все взрослые люди и имеют право поступать так, как считают нужным, но всё равно чувствует себя преданным. Именно преданным. Он думал, что хоть кто-то солидарен с ним в его непроходящей обиде. А оказывается, Брэд и Барри уже давно через это перешагнули. — Нил, не воспринимай это так серьёзно, ты же знаешь, что ничего от этого не поменялось, — Барри не без напряжения наблюдает за тем, как Нил медленно (даже слишком медленно) берёт со стола бутылку и выливает в пустующий бокал остатки вина. — Нам всем было дерьмово, и мы все расхлёбывали последствия. У него свой проект, у нас свой. Ага, как же, думает Нил. Он раскрутился-то за счёт Three Days Grace. Если бы не Three Days Grace, он бы остался никому не нужным торчком с колёсами вместо мозгов. Шатался бы по барам и пел свои трогательные песенки за копейки. Конечно, это всё было далеко от правды, но Нил боялся позволить себе думать иначе. Потому что это бы означало, что из бренда "Three Days Grace" каким-то образом родился бренд «Адам Гонтье». И в этом случае мысли в духе «да кем бы он был без нас» обречены на поражение: Адам без них остался Адамом. А должен был скатиться и навсегда уйти со сцены. По крайней мере, Нил на это надеялся. — Это ведь последняя бутылка, да? — осторожно интересуется Барри. — Кто знает, — пожимает плечами Нил, позволяя наконец сарказму взять верх. — Я же должен выпить за старых друзей. — Нил… — Пойду проветрюсь. Барри не пытается ни удержать его, ни сказать что-нибудь вслед: за время их дружбы он успел запомнить, в какие моменты вокруг Нила вырастают стены, через которые бесполезно что-то доказывать. А Нил снова мысленно благодарит его за тактичность и цепляет с ближайшего стола третью бутылку вина.***
С Мэттом он сталкивается в узком коридорчике, ведущем в сторону туалета. До сегодняшнего дня Нил ни разу не был в гостях у Барри, а потому всё ещё путался в расположении комнат. Мэтт, свежий и немного разрумянившийся из-за бурного общения в компании, как всегда улыбается Нилу своей широкой мальчишечьей улыбкой, а вот Нил уже вряд ли может заставить себя улыбаться: шум в голове напрочь отшиб желание изображать позитив. — Всё в порядке? Нил выдерживает паузу, задумчиво щёлкает языком и, опершись плечом о стену, произносит: — Прости, не придумал остроумный ответ. — Эй… — улыбка с лица Мэтта потихоньку сползает, и вот за эти заботливые нотки Нилу хочется его придушить. — Бро, если что не так, скажи, могу подбросить тебя до дома, я почти не пил… — Да я тоже… — хмыкает Нил с какой-то мрачной иронией. — Почти не пил. Мэтт решает эту реплику никак не комментировать. Нил истолковывает это по-своему: значит, по нему хорошо видно, что нажрался он в дерьмо. Мда. Теперь придётся объясняться перед Джанин. — Ну… я могу с тобой тут постоять, — нерешительно произносит Мэтт, видимо, здраво оценивая свои шансы протиснуться мимо Нила к выходу из коридора. — В смысле, если ты не хочешь возвращаться к ним… Или я принесу тебе чай, он здорово помогает… — Не надо чай. — Не надо чай, — согласно кивает Мэтт, переминаясь с ноги на ногу. — Хочешь, поболтаем о чём-нибудь? — О чём? — Нилу глубоко плевать на ответ, потому что сейчас он внимательно осматривает Мэтта с ног до головы, и Мэтту под этим взглядом явно не очень комфортно. Оно и понятно: раньше ему от Нила таких взглядов не доставалось. Как будто бы Сандерсон прикидывает, в каком порядке он будет его раздевать. — Я рассказывал, как Брэд в детстве переехал нашего кота? — судя по лицу Мэтта, он только что понял, что это была наихудшая попытка спасти беседу. Нил несколько секунд молчит, а затем делает шаг навстречу, сгребает Мэтта за рукав и практически тащит в сторону туалета, краем уха слыша что-то вроде «да, пожалуй, расскажу как-нибудь потом». Дверь туалета запирается на задвижку изнутри. Мэтт не издаёт ни звука и почти не шевелится, как загнанный в угол зверёк. Нил видит, как перекатывается под кожей кадык, когда Мэтт в очередной раз нервно сглатывает. На нём всё те же драные джинсы в лохмотьях: вроде бы уже винтаж, но всё ещё дико сексуально. По крайней мере, для Нила, который как раз созрел для того, чтобы впечатать его спиной в стену туалета и прижаться к его губам. Нил подозревает, что это совсем не эротично и ни разу не чувственно, но Мэтт, не сдержавшись, тихонько стонет в поцелуй: он взволнован, он чуть ли не задыхается от восторга, и у Нила эта реакция вызывает очень противоречивые эмоции. Мэтт облизывает губы и смотрит на него снизу вверх мутным от возбуждения взглядом; уже за один такой взгляд его хочется трахать до потери сознания. Как же давно он не прикасался вот так свободно к мужскому телу. У Мэтта тёплая, даже горячая кожа; по ней проходит ощутимая волна дрожи, когда Нил проезжается ладонями под футболкой от лопаток до самых бёдер. Мэтт зажат между ним и стеной, но не пытается хоть как-то сменить положение на более удобное: он держится руками за плечи Нила и подставляется под любые прикосновения, даже когда на шее и ключицах появляются следы укусов. Нил чувствует, как вздрагивает почти обездвиженное тело, когда он прихватывает зубами кожу. Мэтту больно, но вместо того, чтобы остановить Нила, он закрывает глаза, упирается затылком в стену и изо всех сил старается не вскрикнуть — вероятно, всё ещё помнит, что в доме они не одни. Нездоровая жертвенность на грани мазохизма. То, что Нилу нужно сейчас. Начинать третью бутылку вина определённо не стоило, но зато в таком состоянии Нил может позволить себе не осмысливать происходящее. Он старается видеть только детали: взмокшая шея, растрёпанные угольно-чёрные прядки, колючий подбородок. Нил касается губами кожи у самого выреза футболки и чувствует, как по спине проезжаются руки, прижимают как можно ближе, чувствует, как шершавые из-за гитарных мозолей пальцы сминают ткань майки. Слушает хриплые выдохи и вспоминает, как горячее дыхание опаляло лицо, как пересохшие губы касались щеки, как звучал сиплый голос, выбивающий из лёгких весь воздух: «Скажи моё имя». «Адам…» Нил не сразу понимает, что последнее слово он прошептал вслух. Он чувствует, как Мэтт замирает и практически перестаёт дышать. Нил не тешит себя надеждой, что он его не расслышал: он почти физически чувствует, как холодеет его кожа, как прекращается возбуждённая дрожь. Нил понятия не имеет, что нужно делать в такой ситуации, но Мэтт сам избавляет его от необходимости извиняться: — Всё в порядке. Самая бестолковая ложь на свете. — Мэтт… — Я понимаю. — Я просто… — Я правда понимаю. — Это не значит, что… — Да. — Хорошо. Мне просто нужно… — …время, оʼкей. Я понял. Всё в порядке. Серьёзно. Мэтт пытается кивнуть для убедительности, но его губы практически не шевелятся, а взгляд не выражает ничего, кроме усталости. Нил понимает, что любое извинение прозвучит сейчас как издёвка, и, по большому счёту, Мэтт имеет полное право ему втащить. Но вместо этого Мэтт отводит глаза и кое-как выскальзывает из рук Нила, пока тот пытается осознать, что ему вообще делать дальше. — Не садись сегодня за руль, — тихо, почти шёпотом произносит Мэтт и, не оборачиваясь к Нилу, дёргает задвижку. — Хорошо, — мямлит Нил и смотрит Мэтту в спину до тех пор, пока за ним не захлопывается дверь.